Ярость

Глава 31

Корки поднял шторы. Он сделал это быстро, резкими движениями. Я выглянул в окно. Теперь там были, казалось, сотни полицейских машин. Толпа выросла в несколько раз. Я зажмурился: глаза заболели от солнечного света.

— Пока, — сказал я.

— Пока, — ответила Сандра.

Все попрощались со мной прежде, чем уйти. Шаги в коридоре звучали странно, и я представил себе, закрыв глаза, гигантскую сороконожку, идущую по школьному холлу. Затем я выглянул в окно и увидел, как ребята идут уже по лужайке. Все-таки лужайка была хороша. Даже после всего случившегося. Последнее, что я запомнил, глядя на одноклассников — что руки их были измазаны черной тушью.

Копы окружили их плотным кольцом.

Один из репортеров, отбросив осторожность и увернувшись от трех копов, подбежал к ребятам.

Последней из дверей вышла Кэрол Гренджер. Мне показалось, что она обернулась, но точно сказать не могу. Филбрек флегматично двинулся к школе. Всюду сверкали вспышки фотоаппаратов. Оставалось мало времени. Я подошел к Теду, сидящему на полу возле доски, на которой были наклеены заметки «Математического Общества», никем никогда не читанные, несколько комиксов (верх совершенства, на вкус миссис Андервуд) и портрет Бертрана Рассела с изречением «Уже одна гравитация доказывает существование Бога». Думаю, сейчас любой школьник сказал бы старине Бертрану, что не так уж все просто с гравитацией, как ему казалось. Я присел на корточки рядом с Тедом и вытащил у него изо рта бумажный ком, отбросив его в сторону.

— Тед.

Он глядел мимо меня.

— Тед, — повторил я, мягко до него дотронувшись. Он отдернулся, бешено завращав глазами.

— Тебе станет лучше, — произнес я, — и ты забудешь этот день, как кошмарный сон.

Тед издавал нечленораздельные звуки.

— Или нет. Ты запомнишь этот день, и он изменит тебя, ты станешь другим человеком, Тед. Как тебе эта мысль? Кажется невозможной?

Так и было, для нас обоих. Я начинал нервничать. Звонок внутренней связи. Это был Филбрек, снова пыхтящий как паровоз.

— Деккер?

— Да.

— Выходи с поднятыми руками.

Я вздохнул.

— Иди сюда, Филбрек, и сам меня забери. Я чертовски устал. У меня раскалывается голова.

— Прекрасно, — жестко произнес он, — я могу помочь тебе ее расколоть, это несложно.

— Не стоит.

Я поглядел на Теда. Тед не обращал на меня никакого внимания, взгляд его был обращен в пустоту.

— Ты забыл пересчитать заложников. Один по-прежнему здесь. Ему нехорошо.

Мягко сказано.

— Кто? — голос Филбрека был по-прежнему воинственным.

— Тед Джонс.

— Что с ним?

— Сломан палец ноги.

— Ты лжешь.

— Ну разве я могу лгать, Филбрек, и тем осквернять нашу нежную дружбу?

Долгое сопение.

— Иди сюда, — пригласил я. — Пистолет уже не заряжен. Он лежит на столе. Ты выведешь меня и расскажешь всем, как голыми руками взял опасного преступника. Возможно, даже в «Тайм» поместят твое интервью.

Связь отключилась.

Я закрыл глаза и уронил голову на руки. Передо мной был серый цвет. Ничего, кроме серой пустоты. Никакого света. Без всякой причины я вдруг подумал о праздновании Нового года. Толпы людей собираются на площади, орут, когда в небе взрываются разноцветные шары салюта, и готовятся прожить очередные триста шестьдесят пять дней мирно и счастливо в этом лучшем из миров. Я часто думал, как ощущают себя эти люди. Что это значит, стать вдруг частью толпы, потерять свою индивидуальность. Не надеяться, что кто-нибудь услышит твой голос.

Я заплакал.

Филбрек переступил порог и уставился на Теда, затем перевел взгляд на меня.

— О Боже, что ты натворил? — начал он.

Я сделал вид, будто собираюсь схватить пистолет, и заорал:

— Вот что, вонючий коп!

Он выстрелил в меня трижды.