Язык огня

Эпилог

Это случилось воскресным августовским днем 2005 года. Я приехал домой в Финсланн на короткое время, чтобы закончить большую работу, роман о Фридрихе Юргенсоне — человеке, пытавшемся различать голоса мертвых.

Во второй половине дня я решил прогуляться, чтобы привести мысли в порядок. Дома в Клевеланне я был один. Я вышел, запер дверь и двинулся по дороге. Я прошел вниз до шоссе и направился дальше, в сторону школы. Пройдя дом Осты, я неожиданно увидел вертолет, который на малой высоте кружил над сосновым леском позади школы, он сделал большой разворот и медленно сел на траву в середине спортивной площадки в Лаувсланнсмуэне. Я так закопался в работе, что и не знал, что в это воскресенье можно было совершить вертолетную прогулку над поселком. Связано это было с Днями Финсланна, проходившими ежегодно и собиравшими по нескольку тысяч человек на выставку домашних животных, барахолку и аттракционы, и над всем этим кружил вертолет. Подойдя к площадке, я уже знал, что решусь. Вертолет стоял здесь, напоминая большое и немного грустное насекомое, замершие лопасти смотрели вниз. Меня удивило, что не было очереди. Вертолет выглядел на редкость одиноким, пилот вылез из кабины и разговаривал с каким-то мужчиной. Выяснилось, что это была последняя вертолетная прогулка на сегодняшний день, катают обязательно двоих, и я оказался вторым. Я сел спереди, мужчина сзади. Я обратил внимание на его куртку красного цвета, поскрипывавшую всякий раз, как он шевелился, устраиваясь в узком кресле, и вскоре мне в спину уперлись его колени. Я надел наушники, дверь заботливо закрыл помощник на площадке, я застегнул ремень безопасности, и мотор заурчал. Сразу же запахло топливом, и я с некоторым опасением взглянул на пилота. Но в наушниках раздался его спокойный голос, лопасти крутились все быстрее, двигатель набирал обороты, пилот прикоснулся к штурвалу, вертолет зашевелился, медленно отрываясь от земли, и мы оказались в воздухе. Как быстро все получилось: только что я сидел дома и писал, потом решил прогуляться, случайно заметил вертолет и вот теперь уже поднимался в воздух на сорок, шестьдесят, восемьдесят метров, сперва над старым зданием школы, где мне предстояло спустя несколько лет найти собственные фотографии, над библиотекой, возле которой дорога расходилась в четырех направлениях, над машинами и людьми, над домом Осты и, наконец, над высокими деревьями с длинными, замершими тенями. Мне было двадцать семь лет, и я впервые смотрел на землю с неба. Я сидел внутри стеклянного шара, земля находилась прямо под моим ботинками, вокруг меня грохотало, но в наушниках приятно звучал голос пилота. Он спросил, куда мне хотелось бы слетать, и я показал направление на Клевеланн. Мы развернулись, и на секунду я словно завис в невесомости на ремне безопасности, мы пронеслись над школой, над шоссе и неожиданно оказались над нашим домом, который я узнал, но который никогда не видел таким. Мы поднялись еще выше, и обзор увеличился. Мы летели над рекой Мандальсэльва, и к северу я увидел озеро Манфлованне, а на северо-западе — озеро Эйднаванне. Еще один крутой разворот, я снова повис на ремне, душа ушла в пятки. И вот мы уже над Лаудалем. Под моим правым ботинком — церковь. Здесь похоронены мои прабабушка и прадедушка, Даниэль и Ингеборг, от которых у меня не осталось ничего, кроме пачки фотографий, среди них и фотографии на охоте, где Даниэль держит за задние лапы убитого зайца, словно тот собирается ускакать. Затем мы повернули на восток и оказались над озерами Хессванне и Хюннешей, и где-то там внизу было место, на котором папа застрелил лося. А вот и Лаувсланн, и вершина трамплина в Стюброкке, где папа сиживал в 1960-е. Мы пролетели точно над домом и сеновалом Ольги Динестёль, там, правда, давно уже живут чужие люди. Свернули на север. И внизу слева я увидел церковь. Увидел два кладбища, одно лежало как диадема вокруг церкви, и там покоились дедушка и бабушка и еще многие из тех, кто спустя четыре года появился в Мантуе, чтобы меня послушать. В небольшом отдалении находилось второе кладбище, четкий прямоугольник, здесь лежат Коре и папа, только пока я знал лишь про одного из них.

Примерно в это время я обернулся и мельком увидел сидевшего за мной мужчину. Всего несколько секунд.

И тут меня осенило.

Да это же он.

Мы резко поднялись еще выше. Теперь я видел лес и разбросанные вокруг озера. Вдали невесомой сетью лежала радуга. Я видел Гарьванне и Кведдансванне, блестящие, словно расплавленное олово. Я видел Стомневанне и Согневанне. Я видел Ливанне, Трэлеванне, Хумеванне, в которых между уступами, поросшими соснами, отражалось небо, и все это время голос во мне твердил: это он. Это пироман. Мы развернулись над Динестёлем, разворот был долгим, и мне казалось, что я растянулся в воздухе во весь рост. Под конец мы пролетели над Бурьванне и приземлились. И я снова стоял на твердой земле, ощущая тяжесть собственного веса.

Все это время он просидел за моей спиной, храня полнейшее молчание, а теперь отдалялся от меня по площадке в сторону припаркованных автомобилей. Он вернулся в поселок, после того как вышел из больницы в Эге, и жил тут большую часть моего детства. И все кругом знали про пиромана, и я тоже. Я просто его не узнал.

Это был мой единственный контакт с ним. Эта вот поездка на вертолете, а еще его письмо к Альфреду.

Он пытался вернуться к нормальной жизни. В спецмедучреждении он получил образование, стал медбратом. Это подходило ему по характеру, он ведь всегда был добрым. Через пять лет он вернулся домой в Скиннснес, но вскоре заметил, что его боятся. Он искал работу, написал массу заявлений, но ничего не нашлось. Тогда он попытался скрыться от самого себя и своего прошлого, уехал в Северную Норвегию, женился и прожил так несколько лет. Однако дело не пошло. Брак распался. И он снова был дома в Скиннснесе. В это время заболела Альма. Говорили, что у нее закупорка вен нижних конечностей, болезнь зашла слишком далеко, так что в итоге обе ступни были ампутированы. Последнюю часть жизни она провела в кресле-каталке. Альма умерла ровно через десять лет после пожара в Динестёле, день в день. Даг старался наладить собственную жизнь. Много времени он проводил в своей комнате наверху, слушал музыку, Ингеманн одиноко сидел в гостиной. Во время Олимпийских игр в Лиллехаммере они вместе в молчании смотрели телевизионные репортажи. Никогда они не возвращались к событиям шестнадцатилетней давности. Весной 1995 года Ингеманн неожиданно упал у себя в мастерской, Даг пытался вернуть его к жизни, он ведь был медбратом. Но не получилось. Отец умер на полу мастерской, когда Даг стоял около него на коленях. Осознав случившееся, он спокойно встал, подошел к столбу, повернул ручку рубильника, и вся окрестность огласилась звуками мощной сирены.

Он так и остался жить дома на Скиннснесе, в центре заколдованного круга. Позже он получил постоянную работу в коммуне, занимался вывозом мусора. Он приступал к работе ни свет ни заря, объезжал поселок на синем коммунальном пикапе и закидывал черные мешки с мусором в кузов. Работа ему нравилась. Он просто создан для этой работы. У него был постоянный маршрут, и он начал засекать время и следить, за сколько проходит маршрут. Никто не укладывался в его время, а он умудрялся работать еще быстрее, экономя по несколько секунд. Он выскакивал из машины, перебегал двор, хватал черный мешок, закидывал его на грузовую платформу, вскакивал в кабину и ехал дальше. Он забирал мусор дома в Клевеланне и у бабушки в Хейволлене. Я это помню, и еще помню, как мне о нем рассказывали. Это он, тот самый. Помню настороженность большинства. Кто это в сумерках едет? Это пироман, что ли? Тот, из-за которого поселок с ума сходил. Тот, кто сжег восемь домов и чуть не отправил на тот свет четырех стариков. Уж не он ли? Теперь он объезжал поселок и забирал мусор. И делал это быстрее всех. Спустя какое-то время начали поступать жалобы. Он мчался так быстро, что часть мешков вылетала из кузова и оставалась валяться на дороге. Я и сам однажды видел мусорный мешок в канаве в Воллане, идя от автобусной остановки. Но мне тогда в голову не пришло связать его и пиромана. Даг проезжал по маршруту все быстрее и терял все больше мешков. Подлетал к дому, тормозил так, что машина шла юзом, выскакивал, хватал мешок, закидывал наверх, садился за руль, несся дальше. Дальше. Дальше. Следующий дом. И еще один. Быстрее. Еще быстрее. Он быстрее всех. Он наверху, один.

В итоге его уволили. Он снова сидел один в большом пустом доме. И однажды продал его и уехал, и хотя в доме жили теперь совсем другие люди, его все равно называли домом пиромана. Теперь Даг находился в свободном полете. У него не было никого и ничего. У него, когда-то такого любимого и желанного. Такого доброго и всеми любимого. Такого славного мальчика. С такими перспективами. И что теперь?

В первый и последний раз он пролетел на вертолете над поселком, который очень любил, к которому был искренне привязан и жить в котором не мог. Сидя там, наверху, он смотрел вниз на большие и маленькие дороги, проходившие сквозь лес. Он так хорошо их знал, он так ловко уходил по ним от опасности тем летом двадцать семь лет назад. Он смотрел на белые дома и выкрашенные красной краской сеновалы. А вот и пожарная часть, почти совсем скрытая деревьями. Вот дом Слёгедалей, дом Терезы, дом Эльсе и Альфреда. Он видел дом поселковой администрации и старый молельный дом в Браннсволле, теперь это просто жилой дом. Он заметил и дом на Скиннснесе, совсем в отдалении от других. Он все успел заметить. Но людей не увидел.

Меньше чем через два года, весной 2007-го, он умер, через двадцать девять лет после пожаров. Вечером он лежал один в постели, когда лопнула артерия в животе. Кровь словно чернила стала просачиваться по всему телу. Вероятно, боли не было, лишь погружение в сон, медленный уход. Сон пришел как долгожданный друг.

Я сижу на чердаке в здании бывшего банка и смотрю на Ливанне. Я передвинул письменный стол ближе к центру комнаты, так что теперь вижу только небо и воду, словно стою на мостике корабля. Вижу, как по небу со стороны моря плывут облака, береза клонится на ветру, и тени от нее танцуют по стене, как и раньше. Весна. Я скоро буду готов, больше писать не о чем. Я встаю, иду к окну, кладу руку на стекло.

И тут…

Тереза пишет об одном эпизоде последнего года жизни Альмы. Они ведь по-прежнему были соседями, и из окна кухни она видела, как Ингеманн выкатывал Альму в кресле на утреннее солнце. Здесь, на веранде, она и сидела до полудня, в основном одна, постепенно до нее доходила тень от дома, и тогда он закатывал ее обратно в дом. Однажды Тереза увидела Альму возле дороги далеко на равнине. Ее вез молодой человек, и, когда они подъехали ближе, Тереза поняла, кто это. Тереза не знала, что он уже вернулся домой. Больше никогда она их вместе не видела. Непохоже было, чтобы эти двое говорили друг с другом, оба смотрели прямо перед собой и отбрасывали бесформенные тени, в итоге сливающиеся в одну. Этот эпизод описан в письме. Оно датировано 23 мая 1988 года. Через десять дней Альма умерла, и ее, без ступней, положили в гроб. Не знаю, кому Тереза писала это письмо, но отправлено оно не было. Начиналось оно словами:

Дорогой друг!

Позволь мне написать об этом, прежде чем я сгорю.