Язык тела: природа и культура

7.1. Жестовое общение как универсальное свойство человека

Способность к общению с помощью жестов заложена в человеке от рождения. Именно благодаря этому в случае необходимости люди могут даже без предварительной тренировки изъясняться знаками. Правда, их диалог будет содержательно весьма ограничен. Во всех культурах наравне со словами имеется определенный набор жестов (кинесических выражений), универсально понятных и применяемых самостоятельно, независимо от звуковой речи. Этим обстоятельством определяется реальная возможность для глухонемых людей находить пути контакта с другими представителями своей культуры.

Напомним, что такие жесты-эмблемы в отличие от обычной жестикуляции имеют стабильную форму и в этом виде понятны всем окружающим. Культуры различаются между собой по степени использования жестов-эмблем: словарь эмблем очень богат у сицилийцев и неаполитанцев и много беднее у скандинавов или голландцев (Kendon, 1993). Итальянцы вообще чаще используют жесты в качестве альтернативы речи, что и объясняет наличие более богатого словаря жестов-эмблем в итальянской культуре.

Мимика и жесты глухонемого ребенка, не имеющего контактов со взрослыми глухонемыми, как правило, состоит из не очень разнообразного репертуара "домашних" знаков. Эти знаки возникают без специального обучения и позволяют ребенку общаться с окружающими на элементарном уровне. Принцип такого рода коммуникации сходен с пантомимой. Когда глухонемой ребенок голоден, он оповещает об этом родителей, имитируя процесс жевания или поднося руку ко рту. Когда он что-то хочет — указывает на предмет указательным пальцем. Когда выражает согласие — кивает головой, а если отрицает — то качает головой из стороны в сторону.

"Домашний" жестовый код отличается от разговорной речи, так как с помощью жестов воспроизводится подобие реального предмета или события. Звуковой язык строится на системе отвлеченных символов. Жестовый код неделим и не разлагается на более простые единицы. Язык пантомимы лишен дискретности, без которой невозможно существование фонем или слов. Здесь мы приходим к необходимости разграничения двух разных типов знаков: иконических и символических. Иконические знаки возникают в человеческой культуре путем копирования реальных объектов. Примером такого копирования являются некоторые дорожные знаки: "скользкая дорога", "осторожно, в машине ребенок", "железнодорожное полотно" и др. А знаки-символы не имеют никакого сходства с обозначаемыми предметами. Например, знаки "главная дорога" или "проезд запрещен" могут быть понятны только тем, кто заранее выучил значения этих знаков.

Подобный язык существенно отличается от языка знаков, который используется глухонемыми и передается в семье от глухонемых родителей к детям. Как показывают наблюдения, глухонемой ребенок, рожденный в семье глухонемых, с раннего детства подвергается воздействию общепринятого для таких людей языка знаков и осваивает его естественным путем, проходя те же стадии научения, что и дети, наделенные слухом, при освоении звукового языка. В условиях адекватной лингвистической среды глухонемой ребенок имеет нормальные условия для усвоения языка.

Однако 90% всех глухонемых детей рождаются в семьях людей с нормальным слухом. Глухонемые дети слышащих родителей спонтанно используют ряд жестов, даже если их и не обучали общепринятому языку знаков. По последним данным, такой домашний жестовый язык ребенка функционально напоминает детский язык как таковой и структурирован на нескольких уровнях: он обладает лексикой, синтаксисом и морфологией (Goldin-Meadow, 1993). Испытуемые глухонемые дети-американцы в возрасте от 1,4 до 5,9 лет были способны передавать информацию о настоящих, прошлых и будущих событиях, манипулировать окружающим миром, были способны, как и дети, владеющие общепринятым языком жестов, комментировать действия людей (включая самих себя) и происходящее с предметами. Для обозначения прошлого дети показывали жест "высокий"? и последующий жест "падать" для обозначения последующих событий. Событя, произошедшие ранее, обозначались ими жестом "далеко". Они оказались способными отделять себя от собственных жестов и воспринимать жесты как объекты, на которые можно ссылаться, демонстрируя тем самым зачатки рефлексии. Глухонемые дети в исследованиях С. Голдин-Медоу и К. Миландер (Goldin-Meadow, Milander, 1984) объединяли свои жесты в последовательности, по своему характеру сходные с предложениями, которые строят маленькие дети. Жестовые предложения обладали семантическими характеристиками, свойственными детскому языку (содержали действия и определения).

7.2. Язык глухонемых: символический язык жестов

Франсуа Рабле (1494-1553) приводит следующий рассказ, однозначно подтверждающий исключительную роль языка жестов в человеческом общении: "у одного сведущего и изящного писателя я вычитал, что армянский царь Тиридат во времена Нерона прибыл в Рим и приняли его там чрезвычайно торжественно и с подобающими почестями, дабы связать его узами великой дружбы с сенатом и народом римским. Во всем городе не осталось такой достопримечательности, которую бы ему не предложили осмотреть и не показали. Перед отъездом император поднес ему великие и необычные дары, а затем предложил выбрать, что ему особенно в Риме понравилось, клятвенно обещав при этом не отказать ни в чем, чего бы гость ни потребовал. Гость, однако же, попросил себе только комедианта — он видел его в театре и, хотя не понимал, что именно комедиант говорил, понимал все, что тот выражал знаками и телодвижениями; ссылался же гость на то обстоятельство, что под его скипетром находятся народы, говорящие на разных языках, и чтобы отвечать им и говорить с ними, ему потребуется множество толмачей, а этот, мол, один заменит всех, ибо он так прекрасно умеет изъясняться жестами, что кажется, будто пальцы его говорят" (Рязанцев, 1997, с. 106-107).

В современном мире для общения с глухонемыми людьми используются доктильная (пальцевая) азбука, чтение по губам и жестомимический язык. Однако эти возможности для общения с помощью специальных языков-посредников существовали не всегда.

Невербальная коммуникация строится преимущественно на иконических знаках, тогда как слова являются чистыми символами. Долгое время (начиная с кодекса императора Юстиниана) глухонемые люди рассматривались как психически неполноценные, не имеющие гражданских прав, лишенные каких-либо шансов получить образование.

Первые сведения о дактильной азбуке относятся к XVI веку. Разработали ее испанцы Дж. Карден, Педро Понсе и Хуан Бонет. В их азбуке каждой букве алфавита соответствовал определенный знак, изображаемый пальцами одной руки. В XVIII-XIX вв. одноручная доктильная азбука с небольшими вариациями стала применяться в подавляющем большинстве европейских стран, Северной и Южной Америке. Лишь в Англии применялась и продолжает в настоящее время применяться двуручная дактильная азбука.

Особые заслуги в обучении языку глухонемых детей принадлежат французскому аббату Л'Эпе. В 1750 г. он основал в Париже первую в мире школу для обучения глухонемых на базе созданного им самим языка-посредника (Панов, 1983). Этот язык делал возможным передачу не только информации о предметах и действиях с ними, но и позволял глухонемым людям использовать предлоги, говорить о прошлом и будущем. Программа обучения, предложенная аббатом, была направлена на решение двух тесно взаимосвязанных задач. В рамках первой их них планировалось обогатить и усовершенствовать язык глухонемых детей, которые росли и воспитывались в среде людей с нормальным слухом (т.е. не общались со взрослыми глухонемыми). В рамках второй, более сложной, аббат пытался найти способы обучения, которые позволили бы его питомцам в совершенстве овладеть французским языком.

Предложенная методика послужила отправным пунктом для создания унифицированного языка глухонемых (нового языка знаков), правила которого регламентировались специальными словарями и кодексами (Панов, 1983). Вслед за Францией школы для глухонемых стали появляться по всей Европе и в США. В 1806 г., при императрице Марии Федоровне, подобное учебное заведение было открыто и в России. Училище вначале было открыто в Павловске, а в 1810г. было перенесено в Санкт-Петербург. К 1896 г. в нем обучалось 235 учеников. В 1860 г. аналогичное заведение было открыто и в Москве И. Арнольдом, который сам в двухлетнем возрасте лишился речи и слуха (Рязанцев, 1997).

Новый язык знаков сделал возможным общение глухонемых из разных общин, вытеснив локальные жестовые "диалекты". В истории становления языка глухонемых чрезвычайно интересна одна деталь. По мере его развития иконические знаки, типичные для пантомимы, постепенно вытесняются знаками-символами (Панов, 1983). Понимать последние невозможно при отсутствии должного обучения. Иными словами, жестовый язык становится все более сходным со звуковым языком. В настоящее время глухонемые, как правило, обучаются пользоваться двумя системами общения — пальцевым алфавитом и знаковым языком. Пальцевый алфавит позволяет с помощью комбинации пальцев воспроизводить определенную букву, что делает его идентичным фонетическому способу коммуникации. В основе знакового языка лежит идеографический принцип. Как правило, обе системы используются в едином комплексе. В частности, пальцевая азбука применяется для обозначения фамилий, имен, или географических названий. Но есть и исключения: например, для наиболее расхожих собственных имен имеются специальные символические изображения. Так, в языке американских глухонемых слово "Россия" обозначается жестом "ладони обеих рук кладуться на колени, имитируя характерное движение русских народных танцев (движение вприсядку)".

Пальцевая азбука и язык жестов в разной степени применимы к общению в пределах собственной культурной среды и вне ее. Так, при встрече француза и американца общение будет происходить преимущественно с помощью знакового языка (поскольку американский знаковый язык в основе заимствован из метода Л'Эпе). Русский же и американец будут обладать совершенно разным набором знаков, и единственным способом достичь взаимопонимания будет применение пантомимы — исходных принципов языка глухонемых, о которых мы говорили вначале. Только пантомима, как выясняется, имеет относительно общий интернациональный характер, хотя и ограничивает круг возможных тем обсуждения.

Американский семиотик Г. Маллери описывает случай, произошедший в колледже глухонемых в Вашингтоне (Mallery, 1972). Была устроена встреча детей с несколькими индейцами из племени юта. Дети задали одному из индейцев вопрос, как долго он добирался до Вашингтона? Индеец стал жестикулировать и передал приблизительно вот что: верхом на лошади — 3 дня, автомобиля (колеса) — 1 день, поезд (крыша автомобиля — дым) — 4 дня. Во всей этой пантомиме дети не поняли только одной детали — изображения колес (индеец изобразил их держа обе руки с растопыренными пальцами перед собой и вращая руки в вертикальном направлении, тогда как в привычной для детей форме знак колеса выглядит по-другому — широкие круговые движения одной рукой).

Анализ общения в сообществах глухонемых людей показал, что жестовый язык возникает спонтанно, даже если их не обучать специальным языкам-посредникам. При этом замечено, что такой язык обладает всеми основными свойствами естественного звукового языка. Из этого следует, что язык как таковой не обязательно должен быть приурочен к звуковому каналу и может функционировать столь же успешно в рамках визуально-жестовой системы связи. Это обстоятельство используется некоторыми специалистами как аргумент в пользу жестовой теории речи (см. подробнее ниже, раздел "Жестовая теория происхождения речи"). Так, по теории Г.М. Хьюза (Hewes, 1973), первый язык состоял из жестовых сигналов, имитирующих действия с орудиями, а переход к звуковому каналу произошел значительно позже. Апелляция к ситуации с глухонемыми детьми в этом контексте, однако, не вполне правомочна, так как социализация ребенка происходит в рамках уже развитой культуры и в тесном контакте с последней. Ребенок, не имеющий доступа к общепринятому языку глухонемых, оказывается в состоянии создать языкоподобную систему жестов для общения, в значительной степени благодаря тому, что уже с первых дней жизни он попадает в окружение характерных для этой культуры предметов, наблюдает за ее традициями. Окружающие ребенка предметы помогают изобретать собственный язык по тем же законам, по каким могло идти развитие звукового языка в эволюции человека. Техника языкообразной коммуникации фундаментальна для человеческих взаимодействий до такой степени, что может заново изобретаться ребенком адекватно окружающей его культуре при полной недоступности звукового или общепринятого жестового языка.

Аббат Л'Эпе выступил в качестве инициатора создания единого, понятного для всех глухонемых (во Франции) языка жестов, т.е. языка посредника, который строился бы на знании французского языка и был ему эквивалентен. Но был ли он первым со своей идеей жестового языка как аналога звукового? Сведения из области культурной антропологии говорят об обратном.

Знаковые языки использовались в прошлом и продолжают использоваться достаточно широко в разных культурах, прежде всего с ритуальными целями. Обнаружено, что там, где запрет на вокальную коммуникацию распространяется на все сферы жизни и сохраняется длительное время, жестовые языки структурно аналогичны звуковым. В качестве примера можно привести жестовый язык, которым пользуются женщины племени варлпири из Центральной Австралии в периоды траура. Там, где речь запрещена только в определенные периоды дня или по определенным случаям (например между членами некоторых монашеских орденов), жестовые системы оказываются менее развитыми и применяются только для передачи ограниченного набора сообщений (Nitschke, 1997).

Во всех перечисленных случаях, однако, речь идет об оперировании символами. Символы облечены в фиксированную форму и в этом виде становятся аналогами слова. Можно проследить последовательный переход от иконической системы знаков к символической. Используемая параллельно с речью жестикуляция иконична, и по сути своей является красочной картинкой-иллюстрацией, сопровождающей речь рассказчика. Жесты, используемые как заместитель речи, вначале могут носить иконический характер. Достаточно быстро, однако, после перехода к исключительно невербальным средствам коммуникации, их характер меняется, и иконические знаки преобразуются в лексические символы. Последнее происходит, по-видимому, в силу общего принципа экономии энергии и общего требования однозначности прочтения.

8.1. Основные свойства языка

В последние годы человеку последовательно отказывали в его уникальности, связанной с такими феноменами, как орудийная деятельность, самосознание, культура (McGrew, 1992, 2001; Butovskaya, 2000b; de Waal, 2001). Язык представляет собою последний бастион сторонников качественной уникальности человека. Большинство исследователей продолжают рассматривать его как нечто, присущее только нашему виду (Dennet, 1994). Языковые способности непосредственно связаны с высшими психическими функциями мозга, в первую очередь со способностью мыслить символически, а также умением скрывать собственные мысли и намерения. Как будет показано ниже, несмотря на то что символическое мышление в развитой форме присуще только человеку, его ближайшие родственники — человекообразные обезьяны — обладают достаточным запасом интеллектуальных способностей, чтобы осваивать символы и общаться с их помощью с человеком и собственными сородичами (Линден, 1981; Резникова, 2000; Butovskaya, 2000b).

Обращаясь к проблеме символической коммуникации, нужно различать три понятия: коммуникация, язык и речь. Под коммуникацией понимают систему передачи и обмена информацией между представителями социума. Определений языка существует великое множество (Chomsky, 1972). Приведем здесь с нашей точки зрения одно из наиболее приемлемых: язык представляет собой систему самопроизвольных движений, состоящих из фиксированных единиц, которые могут произвольно определять предметы, события и намерения (Kimura, 1979). Наконец, членораздельная речь представляет собой одну из форм языка, базирующуюся на способности произносить слова и складывать из них фразы, передавая другим понятия, существующие в мозгу говорящего (Резникова, 2000).

Представление о языке связано с наличием комплекса необходимых признаков. Американский лингвист Ч. Хоккет (Hockett, 1960) предложил перечень из 8 ключевых свойств языка человека в сравнении со свойствами коммуникативных систем других животных. Позднее этот перечень был расширен до 16 признаков (Hockett, 1963). Рассмотрим основные выделенные признаки:

1. Семантичность (двойственность): присвоение абстрактному символу определенного значения. Язык человека обладает одновременно звуковой и смысловой организацией. Речь состоит из конечного числа фонем, которые складываются тысячами различных способов и образуют смысловую структуру. Двойственность позволяет строить конструкции из абстрактных символов. Если у животных отсутствует способность к восприятию двойственности, то любое сообщение, передаваемое ими, должно являться результатом филогенетического развития (Резникова, 2000). В результате животные могут обмениваться лишь ограниченным числом сообщений в рамках коммуникативного репертуара, типичного для каждого вида.

2. Продуктивность: способность создавать и понимать бесконечное число сообщений, составленных из конечного числа имеющихся смысловых единиц. Благодаря продуктивности язык является открытой системой, носители языка могут продуцировать бесконечное количество сообщений на любую тему.

3. Произвольность: сообщения организованы на базе абстрактных единиц-символов, а не на базе иконических "картинок".

4. Взаимозаменяемость: индивид, способный посылать сообщения, способен также и принимать сообщения.

5. Специализация: сообщение передается с помощью специализированной системы коммуникации. При этом передается только сообщение о чем-либо, но не происходит непосредственного действия.

6. Взаимоменяемость: слова могут составляться в различной последовательности. Смысл сообщения зависит от порядка слов в предложении.

7. Перемещаемость: предмет сообщения может быть отдален во времени и пространстве от источника сообщения. Благодаря этому свойству языка человек может спокойно говорить о прошлых и будущих событиях.

8. Культурная преемственность: способность передавать информацию о смысле сигналов от поколения к поколению на основании культурного научения, а не на базе генетической преемственности.

Как видно в таблице 8.1, природная коммуникация некоторых животных (медоносных пчел) по большинству критериев соответствует требованиям, выдвигаемым Ч. Хоккетом, для того чтобы считать их коммуникацию языком. Кроме того, оказалось, что в экспериментальных условиях (обучение языку глухонемых или компьютерному языку) человекообразные обезьяны способны осваивать человеческий язык и пользоваться им, соблюдая его ключевые свойства (Savage-Rumbaugh, Lewin, 1994).

Таблица 8.1 Наличие ключевых свойств языка в системах коммуникации разных животных, по (Hockett, 1960) с модификациями

8.2. Биолингвистические основы языка

Для того чтобы глубже понять биолингвистические основы языка, обратимся к исследованиям когнитивных и комуникативных способностей у высших человекообразных обезьян. Первые попытки научить обезьян разговаривать, казалось бы, способствовали укреплению мнения, что язык присущ только человеку и что общение человекообразных обезьян такое же, как и всех других животных, а именно — целиком укладывается в схему: стимул — реакция на стимул. В 1916г. Уильям Френсис начал свой эксперимент с молодым орангутаном, поставив цель научить его говорить. Итоги многолетних усилий исследователя оказались более чем скромными: его подопечный смог освоить лишь слова "папа" и"чашка". В процессе эксперимента выяснилось, что орангутаны, равно как и шимпанзе, не используют движения губ и языка, издавая естественные для них звуки. Выяснилось и то, что два освоенных слова принадлежали к разряду тех, что не требовали управления движениями губ и языка. Куда более выдающихся результатов по изучению когнититвных способностей шимпанзе добилась в 1930-е годы Н.Н. Ладыгина-Котс. Она же впервые обратила внимание на тот факт, что взаимопонимание с шимпанзе можно найти путем простого общения, как общаются с детьми, а не на базе дрессировки и выработки условных рефлексов (Ладыгина-Коте, 1935).

В 50-е годы К. Хейз предпринял новую попытку обучить обезьяну говорить — на этот раз эксперименты проводили с самкой шимпанзе по имени Вики (Hayes, Hayes, 1951). В задачи исследования входило сравнительное изучение способности к решению различных задач у шимпанзе Вики и нескольких детей. Вики оказалась в состоянии успешно соперничать с детьми-сверстниками в способности сортировать предметы по признаку цвета, формы, размеров и комплектности, могла находить в наборе одноформатных картинок изображения предметов с заданными экспериментатором признаками. Она научилась считать до 5 (дальше у нее возникали затруднения). В процессе этого эксперимента было установлено, что успешность решения поставленных задач зависела не только от умения мыслить, но и от способности Вики отказываться от привычного стереотипного поведения. На фоне этих очевидных достижений в решении когнитивных задач успехи Вики в освоении языка оказались более чем скромными — всего 4 слова.

В итоге работ с Вики К. Хейз сделал вывод о том, что человекообразные обезьяны не способны к овладению речью. Способность к речи, по его мнению, тесно сцеплена с математическими способностями и умением запоминать последовательность действий, а минимальный уровень, необходимый для этого, выше того, которым обладают шимпанзе. Вывод К. Хейза вполне соответствовал общепринятой научной парадигме того времени о качественной уникальности человека в плане речи, когнитивных способностей, социального поведения и пр. и был воспринят как еще одно подтверждение незыблемости этих представлений.

Возможно, эксперименты по обучению обезьян языку так бы и прекратились, попав в категорию неперспективных, если бы фильм о Вики, отснятый К. Хейзом, не попался на глаза супругам Гарднерам, психологам из универститета штата Невада. Гарднеры обратили внимание, что понять Вики было куда проще, если сконцентрировать внимание на руках обезьяны. Каждое слово она сопровождала выразительным жестом. Гарднеры предложили совершенно новую гипотезу для объяснения причин неудачи языковых экспериментов с обезьянами. На их взгляд, причины состояли не в недостатке когнитивных способностей шимпанзе, а в строении их голосового аппарата (Gardner, Gardner, 1969).

Справедливости ради следует сказать, что идея использования языка глухонемых для общения с шимпанзе была высказана Роберотом Иерксом еще в двадцатые годы XX в. Он предполагал, что жестикуляция может служить в качестве наиболее приемлемого средства общения между человеком и шимпанзе. В 1930-е годы другой исследователь, Дж. Вольф, попытался использовать пластиковые жетоны для диалога с шимпанзе (этот эксперимент явился прообразом экспериментов Дэвида и Энн Примак с шимпанзе Сарой, проведенных впоследствии). Дж. Вольф использовал жетоны как некие символы в экспериментах с шестью шимпанзе. За решение задач обезьяны получали от экспериментатора жетоны, которые, в свою очередь, можно было обменять в автомате на пищу и воду. В процессе эксперимента было установлено, что обезьяны научились различать "покупательную ценность" жетонов и манипулировали ими в соответствии со своими потребностями и желаниями. Так, например, было замечено, что шимпанзе, которые боялись крыс, при появлении последних немедленно прерывали свои занятия, хватали синий жетон (этот жетон позволял обезьянам вернуться в жилую клетку), опускали в автомат и взбирались на экспериментатора, чтобы он отвел их домой. В начале 1960-х годов "жетонный язык" использовали в своих экспериментах А.И. Счастный и Л.А. Фирсов (1961). Их подопечные шимпанзе обменивали полученные жетоны на воду, пищу и игрушки.

8,3. Жестовый язык глухонемых людей как язык-посредник между людьми и обезьянами

Проект "Уошо". С исследований Гарднеров начинается новая эра в изучении языка животных (Хайликс, 2000). В 1966 г. Гарднеры начали свои работы с годовалой самкой шимпанзе Уошо, доставленной им из дикой природы. В качестве языка для общения и обучения Гарднеры выбрали амслен (ASL) — язык американских глухонемых (Gardner, Gardner, 1969). Амслен — настоящий язык, который к тому времени был уже хорошо изучен и проанализирован. При использовании амслена появилась возможность непосредственно сравнивать развитие умственных способностей у шимпанзе и глухонемых детей, равно как и сопоставлять эти результаты с данными развития обычных американских детей. Каждый жест в амслене состоит из знаковых единиц — черем. Всего в амслене их 55. 19 черем задаются конфигурацией рук и ног в процессе подачи знака, 12 — обозначают позиции, в которых знак подается, а 24 — движения, производимые одной или двумя руками. Черемы являют собой аналог фонем, грамматика же амслена представлена последовательностью объединения жестов в предложения.

Обучая Уошо знаковому языку, Гарднеры обнаружили, что освоение происходит намного быстрее, если вместо техники имитации, сопровождаемой подкреплением (изюмом), просто брать Уошо за руки и складывать их требуемым образом. Процесс обучения нравился Уошо, и вскоре экспериментаторы обнаружили, что для обучения шимпанзе новому знаку вообще не требуется никакого подкрепления (Линден, 1981). Уошо оказалась в состоянии заучивать слова, понимать их смысл, и была способна их применять в правильном контексте (рис. 8.1).

Рис. 8.1. Уошо общается с воспитателем, используя язык глухонемых. Дано по (Stein, Rowe, 2000)

Уошо обладала отчетливыми креативными способностями. Она удивила своих учателей, продемонстрировав способность создавать новые понятия путем комбинации известных ей слов. Так, однажды Гарднеры показали ей знак "полотенце", решив, что он наиболее близко подходит для обозначения детского нагрудника. Уошо предложила собственный знак, очертив то место, где он должен помещаться. В дальнейшем оказалось, что именно этот знак существует в амслене для обозначения понятия "нагрудник". Уошо называла холодильник "открыть еда питье" (люди называли его "холодный шкаф"), а туалет "грязный хороший" (люди называли его "горшок стул") (Гарднер, Гарднер, 2000). Уошо называла лебедей "вода птица", а орех "камень ягода". Другая самка шимпанзе, Люси, включенная позднее Р. Фаутсом в проект "Говорящие обезьяны", самостоятельно нарекла редиску "плакать, щипать, еда", а арбуз "конфета питье". Таким образом, язык-посредник у шимпанзе обладал свойством продуктивности.

Через три года Уошо использовала 85 знаков и постоянно комбинировала их в предложениях из 2-5 знаков. Позднее в ее репертуаре насчитывалось 132 знака-жеста. В дальнейшем стало очевидным, что шимпанзе способны не только строить предложения, но и употреблять при этом грамматически правильный порядок слов по схеме подлежащее — сказуемое — дополнение (Пожалуйста, дать Уошо сладкий пить). Важно отметить, что она, несомненно, понимала порядок слов. Так, Уошо делала различия между предложением типа "Уошо щекотать Роджер" и "Роджер щекотать Уошо". Таким образом, язык шимпназе обладал зачатками грамматики.

На втором этапе проекта Гарднеры обучали амслену четырех детенышей шимпанзе при общении с полуглухими людьми. Испытуемые Моджа, Пили, Тату, Дар росли в лаборатории и общались с полуглухонемыми людьми, хорошо владевшими языком жестов. Они усваивали знаки-жесты по мере взаимодействия с людьми без принуждения, не требовали пищевого подкрепления за свои достижения и использовали эти знаки для общения с воспитателями. Язык, освоенный обезьянами, обладал свойством взаимозаменяемости.

Третий этап этой серии исследований связан с именем Р. Фаутса. Э. и Д. Примаки передали Фаутсу самку Уошо для новой серии экспериментов. В дальнейшем ему на воспитание был передан шимпанзенок по имени Луллис. А еще позднее к ним присоединились Дар, Моджа и Тату. Эксперимент, задуманный Р. Фаутсом, состоял в том, чтобы выяснить, способны ли шимпанзе без целенаправленного обучения со стороны человека освоить язык жестов, находясь в обществе сородичей, владеющих амсленом (Fouts, Fouts, 1993). Эксперимент прошел более чем удачно.

Луллис освоил за 5 лет 50 знаков без обучения со стороны ученых, наблюдая за другими обезьянами и благодаря направленному обучению со стороны Уошо. Р. Фаутс и его сотрудники наблюдали несколько случаев такого обучения. Однажды Уошо увидала, как к их вольере приближается человек с плиткой шоколада в руке. Уошо сильно возбудилась, стала прохаживаться по вольере на двух ногах и повторять на амслене знак "пища". Луллис (ему в то время было 18 месяцев) находился поблизости, но вел себя пассивно. Неожиданно Уошо подскочила к нему и сложила жест "пища" рукой Луллиса. В другой раз в сходной ситуации Уошо также сложила руку Луллиса в жест "жвачка". Еще одно наблюдение целенаправленного обучения со стороны Уошо было связано с непищевым предметом. Супруги Фоутс описывают как однажды Уошо схватила небольшой стул, подтащила его к Луллису и просигналила знак "стул", пристально глядя в лицо приемному сыну. Описанные данные достаточно ясно говорят о том, что в лингвистическом общении человекообразных обезьян имела место культурная преемственность.

Уошо продемонстрировала способность к категориальному мышлению: она правильно распределяла группы предметов по категориям (овощи, фрукты, напитки). Она пользовалась принципом обобщения, применяя знакомые жесты в новых ситуациях: знак "открыть", исходно выученный применительно к дверям, Уошо применяла к холодильнику, водопроводу, сосудам с напитками. Воспитанница Гарднеров доказала, что человекообразные обезьяны способы употреблять знаки-жесты в переносном смысле: Уошо научилась употреблять знак "грязный" — как ругательство и использовала его всякий раз, чтобы выразить свое отрицательное отношение к кому-либо: грязный кот (бродячий кот), грязные обезьяны (гиббоны), грязный Джек (служитель, на которого Уошо сердилась). Язык шимпанзе обладал семантичностью и двойственностью: они оперировали абстрактными символами, имеющими определеное значение, и строили различные конструкции на базе таких символов.

Проект "Уошо" отчетливо продемонстрировал, что шимпанзе способны мыслить категориально, понимают функции и возможности символической коммуникации и способны формировать символические представления (Гарднер, Гарднер, 2000; Gardner, Gardner, 1969; Fouts, Fouts, 1993).

Проект "Коко". Исключительных успехов в обучении языку глухонемых добилась у своей воспитанницы гориллы Коко другая американская исследовательница Ф. Паттерсон. Это один из самых долгосрочных проектов по обучению обезьян языку глухонемых. Он длится уже 30 лет. Коко стала обучаться в возрасте одного года в 1972 г., в 1976 г. в проект ввели 3,5-годовалого самца гориллы по имени Майкл (Паттерсон и др, 2000). Коко и Майкл постоянно находились в бимодальной двуязычной среде: с ними общались одновременно на языке глухонемых и на устном английском языке (рис. 8.2а).

Эксперименты с Коко и Майклом (и их сравнение с данными по Уошо и Люси) позволяют говорить о том, что у человекообразных обезьян, так же как и у человека, существует критический период для научения символическому языку. Майкл попал в эксперимент слишком поздно и по этой причине оказался менее способным учеником, чем Коко.

Рис. 8.2. Наиболее известные участники проектов "Говорящие обезьяны”

а — Коко была первой гориллой, освоившей амслен. На фото зафиксирован момент, когда она показывает знак "курить” (smoke) в ответ на предъявление котенка по имени Смоки. Дано по (Stein, Rowe, 2000); б— Канзи поразил исследователей своими языковыми способностями. Канзи общается с воспитателем, используя лексиграммы, язык глухонемых, и понимает устную английскую речь. Дано по (Stein, Rowe, 2000)

Скорость освоения языка гориллами сравнивали с аналогичным процессом у глухонемых детей. Для освоения первых 50 жестов детям требовалось 10 месяцев, Коко освоила этот объем за 13 месяцев, а Майкл — за 15 месяцев (Паттерсон и др, 2000). Сравнительные наблюдения за процессом научения у детей и горилл дали следующие результаты. При подсчете скорости освоения знаков в интервале от 10 до 50 знаков разброс в их освоении детьми составлял от 3,6 до 13,3 новых знаков в месяц. Для Коко эта цифра составила 4,4 новых знака, а для Майкла 3,6 новых знака в месяц. За первые 10 лет Коко в среднем осваивала 35 слов в год. Скорость освоения новых жестов у Коко достигла максимума между 2,5 и 4,5 годами. В этот период она усваивала в среднем 200 знаков в год (Patterson, Cohn, 1990).

По данным Ф. Паттерсон, Коко к настоящему времени понимает примерно 2000 слов разговорного английского языка и может самостоятельно использовать 500 знаков-символов. Некоторые значения слов Коко использует по своему усмотрению, придав им несколько иное значение. Например, если она говорит о сильно пахнущем цветке, то знак "цветок" заменяет на знак "вонючий". Коко иногда ругается, показывая знаки "дьявол" и "туалет" (в наших исследованиях одна семилетняя девочка в качестве ругательства использовала словосочетание "куриный туалет"). В репертуаре Коко есть знак "хмуриться" и "грустный", ими горилла сообщает о плохом настроении. Коко сама создает новые знаки. Например, брокколи обозначает как "цветок вонять", брюссельскую капусту — как "боб ягода", зажигалку — как "бутылка спичка", а зебру озобналила — как "белый тигр".

В языке глухонемых базовое значение знака может меняться за счет изменения одного или нескольких параметров жеста-движения, выражения лица, позы, конфигурации. Подобное изменение называется модуляцией. Коко стала использовать модуляции очень рано и без каких-либо усилий со стороны инструктора. Например, она делала двумя руками жест "гнилой", который выполняется одной рукой, когда подразумевала "совсем гнилой" или "очень гнилой". Обе гориллы демонстрировали жест "аллигатор", производя ладонями движение, имитирующее щелкающие челюсти, но когда нужно было сообщить об очень большом аллигаторе, Коко и Майкл двигали руками целиком, а не только ладонями (Паттерсон и др, 2000).

Ф. Паттерсон исследовала способность горилл к пониманию языка, анализируя в течение года ответы Коко на вопросы "кто?", "что?" и "где?" (Patterson, 1979). В общей сложности было задано 427 вопросов. Коко ответила на 91% из них, причем в 83% случаев — правильно. На вопросы, заданные жестами, Коко отвечала достоверно лучше, чем на заданные устно.

Порой Коко использовала жесты, обозначающие действия или предметы, перед тем как произвести действие или взять предмет. Завидев рекламу зубной пасты, она показывала "та зубная щетка", а на изображение желтоватого одеколона отреагировала жестами "тот яблоко пить". Горилла жестикулировала сама с собой, обращаясь к игрушкам (Patterson, 1980). Если эти ее действия замечали воспитатели, она приходила в явное замешательство, быстро бросала игрушку и начинала заниматься чем-то другим. Запротоколирован следующий любопытный случай: в 1976 г. Коко разыгрывала воображаемую социальную ситуацию между двумя игрушечными гориллами, розовой и голубой. Посадив игрушки перед собой, она сделала два раза жест "плохой" в сторону розовой гориллы, и жест "поцелуй" в направлении голубой игрушки. Потом показала жесты "гоняться щекотать" и ударила игрушки друг о друга. Затем она соединила игрушки, изображая их взаимную борьбу. После завершения воображаемой схватки, Коко показала "хороший горилла хороший хороший" (Patterson, 1980).

В разряд важнейших свойств языка, по Хокетту, входила "перемещаемость", способность обсуждать события, удаленные во времени и пространстве. Коко и Майкл демонстрировали понимание прошлого и будущего в своих беседах с воспитателями. Когда умерла ее любимая кошка, Коко жестами показала, что грустит, потому что больше никогда ее не увидит. Ф. Паттерсон приводит также следующие примеры:

1. Накануне Коко укусила Майкла и ее расспрашивает об этом событии одна из сотрудниц Ф. Паттерсон по имени Пенни. Пенни: "Что ты вчера сделала?" Коко: "Плохо, плохо". Пенни: "Что плохо?" Коко: "Кусаться";

2. Разговор происходит через три дня после того, как Коко укусила Пенни. Пенни: "Что сделала Коко с Пенни?" Коко: "Укус". Пенни: "Так ты признаешься?" (до этого Коко назвала укус царапиной). Коко: "Извини укус. Царапина. Плохо укус". Пенни: "Почему укусила?" Коко: "Потому что рассердилась". Пенни: "Почему рассердилась?" Коко: "Не знаю".

Коко и Майкл неоднократно демонстрировали способность к обману. Ф. Паттерсон приводит следующий случай с Коко. Пока она составляла список жестов, освоенных Коко, та схватила красный фломастер с видеомагнитофона и принялась его жевать. Пенни: "Уж не ешь ли ты фломастер?". Коко: "Губа" (начинает водить фломастером по верхней и нижней губе, делая вид, что красит губы). Пенни: "И что же ты на самом деле делаешь?". Коко: "Укус". Пенни: "Почему?". Коко: "Голодный". В том же 1978 г. был зафиксирован случай намеренного обмана со стороны Майкла. Макл дергал за халат одного из помощников-добровольцев и в конце-концов порвал его. Эллен (помощница паттерсон): "Кто это сделал?". Майкл: "Коко". Элен: "Кто это сделал?" Майкл: "Пенни". Элен: "Кто это сделал?". Майкл: "Майкл".

Обучение человекообразных обезьян языку-посреднику позволило также установить, что им не чуждо чувство юмора. До этих работ многие антропологи и психологи склонны были считать чувство юмора исключительной прерогативой человека. Так, в одном из диалогов со своей воспитательницей. Коко настаивала, что она "птичка", и удивлялась, что та этого не знает. Когда же воспитательница пришла в полное замешательство от длительных препирательств по этому поводу, Коко просигналила на амслене, что она "горилла" и просто шутила. Коко: "Это я" (показывает на птицу). Воспитатель: "Разве?" Коко: "Коко хорошая птичка". Воспитатель: "Я думала ты горилла". Коко: "Коко птица". Воспитатель: "Ты можешь летать?" Коко: "Да". Воспитатель: "Покажи". Коко: "Птица понарошку дурачусь" (смеется). Воспитатель: "Такты меня дурачила?" Коко смеется. Воспитатель: "А кто ты на самом деле?" Коко: (смеется) "Коко горилла" (Patterson, 1986). В этом варианте юмор Коко очень смахивал на юмор 3-6-летних детей, когда они знают названия вещей, но называют предметы другими именами, или приписывают предметам качества других вещей.

Помимо всего прочего, Коко очень любит рисовать и может комментировать нарисованное. Таким образом, у нее имеется образ того, что она рисует, и свои представления о том, как этот предмет должен выглядеть на бумаге.

Проект "Коко" позволил прояснить целый ряд важных вопросов относительно языковых способностей человекообразных обезьян. Стало очевидным, что научение языку глухонемых у горилл проходит по тому же сценарию, что и у человеческих детей. Хотя по ряду параметров гориллы демонстрировали отставание от детей, их обучение проходило через те же качественные этапы. В репертуаре горилл наблюдали спонтанное появление долингвистического коммуникативного поведения, модуляцию, изобретение новых знаков, произвольную комбинацию известных знаков. По-видимому, гориллы, аналогично шимпанзе и бонобо (об этом см. ниже), обладают предрасположенностью к общению с помощью символов (Паттерсон и др., 2000).

Помимо шимпанзе и горилл амслену обучали также самца орангутана по имени Чантек (Miles, 1993). Он освоил 150 символов-слов и адекватно употреблял знаки "хорошо" и "плохо".

Проект "Ним Чимпски". Несмотря на очевидные успехи проектов по обучению человекообразных обезьян амслену, среди психологов, философов и лингвистов имелось немало скептически настроенных в отношении полученных результатов. Г. Террейс был одним из них. Он полагал, что успехи шимпанзе и горилл не более чем итог мастерской дрессировки. Чтобы опровергнуть выводы Гарднеров, Д. Рамбо и Ф. Паттерсон, Г. Террейс обзавелся шимпанзенком, назвав его Ним Чимпски в честь известного американского психолингвиста Ноама Хомски, также являющегося противником наличия у человекообразных обезьян полноценных языковых способностей.

Ним обучался амслену самостоятельно без какого-либо принуждения и попыток обучения со стороны экспериментатора. Он осваивал только те знаки, которые были ему жизненно необходимы. Работа с Нимом показала, что шимпанзе усваивают язык из контекста общения, их язык обладает метафоричностью, разговоры шимпанзе не ограничиваются чисто утилитарными потребностями. Так, однажды во время прогулки на автомобиле с Террейсом Ним заметил, как водитель автобуса налил себе кофе из термоса и выпил его. В тот же самый момент Ним сделал жест "пить". Вернувшись домой, Террейс предложил Ниму различные напитки, но тот не проявил к ним никакого интереса. Правда, Ним, в отличие от Уошо или Коко, не комбинировал слова, больше половины его фраз состояли из двух слов.

В итоге своих исследований, Г. Террейс вынужден был прийти к выводу, что его скептицизм в отношении лингвистических способностей человекообразных обезьян был неоправданным. Кроме того, он признал, что условия воспитания Нима были "не совсем идеальными" для его интеллектуального и языкового развития.

8.4. Разработка искусственных языков-посредников

Проект "Сара". Параллельно с Гарднерами работу по обучению шимпанзе языку-посреднику начали супруги Энн и Дэвид Примаки. В отличие от Гарднеров, эти исследователи создали специальный искусственный язык общения на основе геометрических символов, представленных кусочками пластика (Premack, 1971). Прообразом этого языка можно считать эксперименты Дж. Вульфа (1930-е годы), а также работы А.И. Счастного и Л.Ф. Фирсова (1961), о которых говорилось выше.

В языке, разработанном Э. и Д. Примаками, пластиковые жетоны были различны по размеру, форме, текстуре и цвету, они имели металлическую заднюю поверхность и фиксировались на магнитной доске в направлении сверху вниз (ориентация была выбрана самой испытуемой, самкой шимпанзе Сарой). Каждый жетон выполнял функцию слова и при этом по форме или цвету никак не напоминал предмет, который обозначал. К примеру, яблоко символизировал синий треугольник. Наряду с символами предметов в языке присутствовали символы абстрактных понятий: знак отрицания, знак просьбы, знак, обозначающий понятие "называется" и т.д.

Сара освоила по собственной инициативе 120 слов и с их помощью могла отвечать на вопросы и выполнять различные задания. Эксперименты с Сарой показали, что она способна улавливать концептуальные аналогии (рассуждать по аналогии), оценивать сходство и различие. Так, в одном из опытов Саре предлагалось решить задачу, связанную с выбором по образцу. Ей предъявили фигуру "А" синего цвета, помеченную точкой, и аналогичную фигуру "А*" синего цвета без точки. Затем предъявили фигуру "В " оранжевого цвета в форме полумесяца с точкой и на выбор две фигуры: одна была той же формы и цвета, но без точки, а вторая той же формы, но синего цвета и с точкой. Сара делала правильный выбор в 72% случаев (Gillan, 1982).

Эксперименты с искусственным языком-посредником оказались исключительно продуктивными, и в дальнейшем во многих исследованиях по изучению лингвистических способностей у человекообразных обезьян прибегали к его использованию (см. ниже).

Проект "Лана": йеркиш — компьютерный язык-посредник. Еще одно исследование лингвистических способностей у человекообразных обезьян стартовало в начале 70-х годов XX в. в Центре по изучению языка при Йеркском приматологическом центре (Атланта, США). Руководитель центра Д. Рамбо совместно с лингвистом Э. фон Глазерфельдом разработали специальную программу конструирования искусственного языка, элементарными единицами которого являлись лексиграммы, представлявшие собой геометрические фигуры, изображенные на кнопках компьютерной клавиатуры (Rumbaugh, 1977). Лексиграммы были подчеркнуто искусственными символами, они ничуть не напоминали предметы, которые обозначали. Язык лексиграмм получил название "йеркиш" в честь Иеркского приматологического центра. По замыслу исследователей, освоение такого искусственного языка человекообразными обезьянами явилось бы убедительным доказательством того, что они способны овладеть настоящим языком.

Йеркиш был построен по законам логики. Каждый элемент соответствовал определенной грамматической категории. Цвета лексиграмм соответствовали семантическим классам. Например, красный цвет означал съедобные предметы, а лиловый — отдельного человека (Рамбо, Биран, 2000). Лексиграммы различались также по форме, всего в йеркише было 9 форм лексиграмм, которые складывались в различных комбинациях. Каждая лексиграмма имела одно единственное значение.

Первой испытуемой Д. Рамбо стала самка шимпанзе по имени Лана, родившаяся в 1970 г. Лану обучали пользоваться компьютером и общаться с экспериментаторами с помощью йеркиша. Набранные Ланой лексиграммы появлялись на дисплее компьютера, таким образом она могла видеть, что сама только что сказала. За первые две недели работы с компьютером Лана научилась выражать просьбы типа "Пожалуйста машина дай сок" или "Пожалуйста машина дай жвачку". Потребовалось 1600 ч занятий, чтобы научить Лану называть предметы. Первым шимпанзе освоила значок, обозначавший ломтик банана. Затем в достаточно короткие сроки Лана стала осваивать названия предметов и давала впоследствии названия слайдам без всякого обучения. Она научилась пользоваться отрицанием "нет" в обобщенной форме и применяла его как для выражения неодобрения, так и для отрицания в различных контекстах (Рамбо, Биран, 2000).

В одном из последующих экспериментов Лане предложили прочесть на дисплее правильно построенные фразы "Пожалуйста машина сделай" и "Пожалуйста машина дай" и научили ее дополнять эти фразы в соответствии с ее желаниями. Лана достаточно быстро усвоила этот урок и в дальнейшем добавляла соответствующие слова, например "музыку" или "фильм" в первом случае, "сок", "молоко", "кусок хлеба" — во втором. В течение нескольких лет Лана освоила 9 основных фраз и могла общаться с компьютером, выражая свои желания, просьбы и комментируя происходящее вокруг. В один прекрасный день, правда, Лана поставила компьютер в тупик, обратившись к нему "Пожалуйста машина пощекочи Лану".

Шимпанзе самостоятельно обобщила такие слова, как "нет" и "вне комнаты". Она сама научилась спрашивать названия неизвестных ей предметов, правильно использовать предлог "to", а также указывать цвета, причем ее восприятие цветов было "категориальным", как у человека.

До экспериментов в Йеркском исследовательской языковом центре противники проекта "Говорящие обезьяны" утверждали, что испытуемые шимпанзе просто копируют действия воспитателей и смотрителей и не различают значений слов (Terrace et al., 1979). Эти возражения применительно к Лане были несостоятельны (Рамбо, Биран, 2000).

Анализ высказываний Ланы в возрасте 5 лет за 24-дневный период показал, что за это время она создала 36 новых фраз, в состав которых входило 8 лексиграмм, большинство из которых использовались впервые. Было доказано, что Лана не имитировала высказываний своих воспитателей и, в отличие от Нима Чимпски, редко повторяла слова в пределах одной фразы.

Проект "Лана" явился важным этапом в развитии научных представлений о предпосылках в развитии лингвистических способностей человека, имеющихся у человекообразных обезьян. Было доказано, что Лана оказалась в состоянии выучить и адекватно использовать многочисленные лексиграммы, что она способна к лингвистическим инновациям и к кросс-модальному называнию объектов: Лана могла назвать объект, который не видела, но могла исследовать наощупь (Rumbaugh, Savage-Rumbaugh, 1994).

Работа с Ланой показала также, что она обладает исключительно хорошей долговременной памятью на лексиграммы. Она помнила названия лексиграмм, обозначающих предметы, цвета или пищу через 20 лет после окончания языкового эксперимента.

8.5. Комплексные подходы к обучению человекообразных обезьян языку

Проект "Канзи". После окончания проекта "Лана" в Иеркской лаборатории работали с несколькими шимпанзе (Остин, Шерман, Меркюри, Панци) и бонобо (Матата, Канзи, Малика, Панбаниша и Тамули). Канзи и Панбаниша оказались наиболее способными к языку учениками. Новый проект ставил целью доказать, что мозг шимпанзе и бонобо обладает достаточными возможностями для символического представления событий, предметов и людей (Savage-Rumbaugh, Lewin, 1994).

Обезьян обучали пользоваться клавиатурой с лексиграммами, амслену и воспринимать синтетическую речь через наушники в механическом (лишенном интонации) варианте. Чтобы исключить возможность освоения лексических навыков по принципу дрессировки, обезьян обучали не просто называть предметы, а спрашивать о предметах, которые их интересовали. Коммуникация осуществлялась вначале на амслене, а затем с использованием звуковой английской речи.

В дальнейших экспериментах исследователи (Savage-Rumbaugh, Rumbaugh, 1993) попытались проанализировать различия в процессах освоения языка у детей и у обезьян. Известно, что дети осваивают язык не только спонтанно, но и без всяких видимых усилий, находясь в естественных условиях культурной среды. Почему же для того, чтобы обезьяна освоила язык, ее необходимо долго и упорно обучать этому?

Эксперименты с привезенной из природы взрослой самкой бонобо Мататой ясно показали, что освоение лингвистических навыков связано с определенными этапами индивидуального развития, что аналогично существованию чувствительного периода в освоении языка у человека. Как свидетельствуют данные о детях-Маугли, полученные в разных странах мира, дети, лишенные языковой среды в чувствительный период, позже уже оказываются не в состоянии освоить человеческую речь, о чем свидетельствуют данные о детях-Маугли, полученные в разных странах мира.

Матата попала в Иеркскую лабораторию уже взрослой и обладала прекрасно развитыми социальными навыками, однако несмотря на все старания экспериментаторов так и не смогла освоить йеркиш. Лексикограммы, которые использовала Матата, нельзя было рассматривать как символические или референтные знаки. Таким образом, природная среда оказалась не лучшей базой для подготовки к решению тестов в лабораторных условиях.

Проект "Канзи" начался незапланированным образом. С. Сэвидж-Рамбо работала с его приемной матерью Мататой, стараясь обучить ее пользованию йеркишем. Канзи наблюдал за обучением, находясь постоянно подле них. В один из учебных дней, когда Канзи было чуть более двух лет, он неожиданно стал отвечать на вопросы экспериментатора, причем отвечать правильно. С этого момента все внимание исследователей было переориентировано на Канзи. Таким образом, ранний опыт, включавший ежедневные наблюдения за обучением матери, послужили спонтанным толчком к развитию сложных языковых навыков у детеныша бонобо.

Вскоре к Канзи присоединились другие детеныши бонобо, Малика и Панбаниша. Приемные дети Мататы (Канзи, Малика и Панбаниша), выращенные уже в Центре, смогли освоить богатый словарный репертуар. Оказалось, что обезьян вовсе не обязательно тренировать языку. Бонобо усваивали его, просто наблюдая и слушая своих воспитателей, как это делают человеческие дети. Канзи и его сестры сами выбирали те символы, которые хотели освоить, из сотни других, используемых экспериментаторами каждый день. Канзи научился ассоциировать звуковые слова с их естественными значениями и лишь после этого с соответствующими геометрическими символами.

Детеныши бонобо осваивали лексиграммы в соответствии с их индивидуальными интересами в окружающем мире (табл. 8.2) (Savage-Rumbough, Rumbaugh, 1993). Исходные интересы Канзи концентриовались вокруг пищи. Малику интересовали различные помещения, и ей нравилось гулять по зданию лаборатории. А Панбаниша интересовалась сигналами, которые позволяли бы ей играть с воспитателями и другими обезьянами. Из первых десяти слов, освоенных детенышами, общими оказались лишь несколько. В главе по мимической коммуникации мы говорили о смехе и его связи со щекоткой. Любопытно, что Панбаниша освоила слово щекотка одним из первых. Ей явно нравилось, когда ее щекочут.

Таблица 8.2 Лексиграммы, освоенные детенышами бонобо (Savage-Rumbaugh, Rumbaugh. 1993, р.90)

Указаны в порядке их усвоения, различия отражают разные индивидуальные интересы

В числе первых слов-понятий, освоенных Канзи, были "свет" и "мяч". Последнее он использовал чаще и в разных контекстах: когда просил мяч, чтобы поиграть, когда видел его в руках у детей или по телевизору, когда сам держал в руках мяч и явно желал сообщить, что он думает в настоящий момент о мяче.

В возрасте 5 лет Канзи был способен понимать слова, записанные на магнитофон, воспринимая их через наушники, и идентифицировать их, показывая соответствующие фотографии или лексиграммы (рис. 8.2б). Поскольку слова произносились не непосредственно экспериментатором, более того, последний не мог слышать, что именно говорится, в данном эксперименте исключалась возможность ненамеренной подсказки. Примечательно и то, что Канзи никто специально не обучал слушать магнитофон через наушники и идентифицировать слова в этих условиях, а также то, что за свои успехи он не получал никакой награды.

К 4 годам Канзи понимал свыше 600 новых команд. В экспериманте на понимание синтаксических конструкций кроме бонобо участвовала таюке двухлетняя девочка Аля (Savage-Rumbaugh, Rumbaugh, 1993). В тестах на понимание последовательности слов Канзи оказался более успешен, чем Аля. Например, когда каждого из них спрашивали, может ли тот сделать так, чтобы песик укусил змею (игрушки). В ответ Канзи взял собачку, поставил ее возле змеи, придвинул змею поближе и, вложив голову змеи в рот собаке, с помощью большого пальца сомкнул челюсти собаки на голове змеи. Аля же явно не поняла смысла сказанного. Подойдя к собачке, она присела и сама ее укусила.

Тот факт, что Канзи и его собратья понимают конструкцию фраз и ориентируются на порядок слов в предложении, был доказан и в серии других опытов. Канзи, Малике и Панбанише давали различные лишенные смысла команды, например, "Положи ключ в холодильник", "Намажь зубную пасту на хлеб". И в большинстве случаев бонобо верно выполняли команды воспитателей.

В возрасте 6 лет Канзи мог идентифицировать 150 лексиграмм-символов со слуха (о чем свидетельствуют тесты на компетентность). Более того, он мог различать и синтетическую речь, в которой отсутствовала всякая интонация, а следовательно оказался способен выделять отдельные слова и расшифровывать их фонемные составляющие. Канзи мог дифференцировать слова, различающиеся только одной фонемой, например "clover" и "collar", "peas" и "peaches" (Savage-Rumbaugh, 1988).

Некоторые наблюдения исследовательской группы С. Севидж-Румбо за бонобо позволяют допустить, что они обладают определенными представлениями о времени и пространстве. Однажды Мэри (одна из сотрудниц С. Севидж-Рамбо) гуляла по университетскому кампусу с Панбанишей. Ей показалось, что она слышит шорох белхи. Мэри просигналила Панбанише на клавиатуре "белка". Панбаниша возразила: "собака". Несколько позднее из-за угла здания действительно выбежали три собаки. Мэри удивилась и спросила: "Панданиша видит собаку?" (имелось в виду, видела ли панбаниша собаку, когда сообщила о своем мнении Мэри). Панданиша просигналила в ответ: "Сектор А". Позднее Мэри посетила сектор А, и действительно обнаружила там много свежих собачьих следов. Таким образом, получается, что Панбаниша сделала допущение о наличии собаки, не видя последней. Бонобо боятся и недолюбливают собак. С. Сэвидж-Рамбо предположила, что Панбанише сообщил о наличии опасных животных (собак) Канзи, гулявший ранее и посетивший сектор А. Получается, что обезьяны обсуждали между собой увиденное во дворе, и Казни предупредил Панбанишу о возможной опасности.

По данным С. Сэвидж-Рамбо, исключительных лексических успехов достигла в настоящее время Панбаниша. Она понимает около 3000 слов английской речи (Канзи понимает около 2500 слов), умеет пользоваться лексиграммами при помощи специального компьютера и обучает языку своего годовалого сына Ньюта. Панбаниша также выполняет роль переводчицы-посредника в общении между людьми и своей матерью Мататой.

Подводя итог этого раздела, следует сказать, что серия проектов "Говорящие обезьяны" сыграла исключительно важную роль для понимания когнитивных способностей человекообразных обезьян. Получены убедительные свидетельства о том, что шимпанзе, бонобо, гориллы и орагнгутаны способны осваивать язык глухонемых и обладают выраженными задатками к символическому мышлению. Они способны: формировать внутренние представления о предметах, спонтанно называть предметы, обозначать знаками отсутствующие предметы. Человекообразные обезьяны в состоянии по собственному почину создавать новые понятия путем комбинирования известных им знаков, мыслить по аналогии и категориально, употреблять метафоры и шутить. Их язык обладает зачатками грамматики и синтаксиса, а также свойством перемещаемости. "Говорящие обезьяны" оказались способны общаться друг с другом с помощью жестов-знаков и с помощью компьютера, равно как и обучать друг друга языку, а также понимать человеческую речь со слуха. Их язык символического общения обладал всеми критериями из списка Ч. Хоккета.

8.6. Эволюция языка: жестовая теория происхождения речи

Эксперименты с обучением человекообразных обезьян языку-посреднику могут, в некотором смысле, являться экспериментальным подтверждением реальности жестовой теории происхождения речи, сторонниками которой являются Г. Хьюз (Hewes, 1973), В.В. Иванов (1977), а также Д. Армстронг с соавторами (Armstrong et al., 1994). Действительно, обезьяны явно обладают большими потенциальными способностями к символическому мышлению и общению, которым они не пользуются в природе. Эти способности ("запасной ум" по терминологии А.Н. Северцова(1922)), по-видимому, оказались важнейшей преадаптацией для гоминин. Усложнение социальных взаимоотношений в пределах группы, явно имевшее место в гомининной линии, было бы невозможно без этих предпосылок. Если допустить, что развитие символического мышления было сопряжено с развитием жестового языка, а затем произошла переориентация на звуковой язык, то многие противоречия, связанные со взрывообразным формированием членораздельной речи у человека, будут устранены сами собой.

Жестовой теории происхождения языка у человека придерживаются многие современные исследователи, в частности крупнейший американский лингвист А. Кендон. Жестовая теория исходит из того факта, что моторный контроль речи и целенаправленного метания расположен в одной половине мозга (левой у большинства людей). По мнению Г. Хьюза, шимпанзе обладают необходимыми задатками для жестового языка. Действительно, эксперименты по обучению шимпанзе, бонобо и горилл жестовому языку свидетельствуют о том, что при наличии адекватной социальной и культурной среды эти обезьяны способны не только понимать связь между знаком и определенным предметом или действием, но и строить простые предложения, понимать смысл определенной последовательности слов в предложении. Наконец, они способны путем комбинации известных им знаков создавать новые значения и понятия, а также пытаются общаться жестовым языком с сородичами.

Данные приматологии свидетельтсвуют о тесной взаимосвязи жеста и вокала не только у человекообразных обезьян, но уже и у низших узконосых (Дерягина и др., 1989). При этом ведущей формой общения у них станится жест, тогда как вокал несет вспомогательную функцию, привлекая внимание партнера к жесту. В процессе эволюции происходит перестройка приоритетов: вокал становится ведущей формой коммуникации, а жест вспомогательной. Последнее объясняется конфликтом между коммуникационной и манипуляционной функцией руки. Звуковая речь явила собой наиболее экономный способ общения, который не вступал в конфликт с орудийной деятельностью, а, напротив, способствовал ее усовершенствованию. Вокал является единственной формой коммуникации, тесно связанной с манипуляторной активностью и сопровождающей последнюю уже на уровне человекообразных обезьян (Дерягина и др., 1989). Такая связь не является простым совпадением. По мнению Н.А. Тих (1970), конфликт между коммуникационной и манипуляторной функцией руки намечается уже на филогенетическом уровне человекообразных обезьян и в дальнейшей эволюции гоминин мог послужить важным (но не единственным) стимулом для перехода от жестового протоязыка к звуковому.

Г. Хьюз полагал, что первый язык состоял из иконических жестовых сигналов, имитирующих действия с орудиями. Семантическая продуктивность жестов в рамках анатомических и интеллектуальных способностей у австралопитековых могла быть исключительно высокой. Процесс латерализации мозга (асимметрия между правым и левым полушариями) может рассматриваться как следствие точного манипулирования орудиями и ростом общего разнообразия жестового языка. Латерализация мозга могла предшествовать появлению речи.

Теория Г. Хьюза получила недавно дополнительные подтверждения из области нейроанатомии (Cantalupo, Hopkins, 2001). Как известно, лингвистические способности человека связаны с участком левого полушария мозга, расположеным поблизости от Сильвиевой борозды. Поле Брока, находящееся во фронтальной доле мозга, ответственно за воспроизводство речи, соблюдение правильных грамматических и синтаксических конструкций, а поле Вернике, расположенное в височной доле мозга, связано с восприятием речи и распознаванием услышанных слов.

Размеры обоих полей больше в левом полушарии, чем в правом. Сканирование могза методом электромагнитного резонанса показало, что кора головного мозга африканских человекообразных обезьян (шимпанзе, бонобо и гориллы) обладает четко выраженными полями Брока и Вернике. Более того, выяснилось, что поле N.44 (поле Бродмана), важнейшая составляющая часть поля Брока у человека, у африканских человекообразных также больше по размеру в левом полушарии, чем в правом (Cantalupo, Hopkins, 2001). В той же работе указано, что человекообразные обезьяны, когда издают звуки, склонны чаще жестикулировать правой рукой.

Сторонники звуковой теории происхождения речи полагали, что речь могла развиться на основе звуковых сигналов обезьян (Бунак, 1966,1980; Кочеткова, 1973). Однако звуковые сигналы обезьян гомологичны непроизвольным эмоциональным звукам человека (стону, плачу, крику ужаса, смеху, звукам радости), а вовсе не речи. У человека ассоциативные и моторные зоны коры больших полушарий принимают значительно большее участие в производстве речи, нежели в вокализации обезьян. Человеческая речь является эволюционно новой функцией для мозга и порой входит в противоречие с более древними системами непроизвольной вокализации (Deacon, 1995).

Возможно, в процессе эволюции гоминин происходило развитие своебразного протоязыка, который строился на жестовом коде. Однако жестовый язык менее практичен по сравнению со звуковым и менее эффективен, поскольку не может передавать сообщение большому числу членов группы, находящихся на далеком расстоянии. Для передачи жестовых сигналов необходимо находиться достаточно близко от партнера, иметь зрительный контакт и, следовательно, хорошее освещение. Поэтому весьма вероятно, что при увеличении общих размеров группы жестовый язык стал тормозить развитие культуры гоминин. На стадии Homo erectus в строении мозга произошли значительные изменения. Очевидно, в этот период наряду с жестами стали использоваться звуковые сигналы. Если жестовый язык в это время был символическим, то основные перестройки, связанные с контролем вокализации и расширением сферы применения звукового канала, могли быть адаптивным откликом на увеличение размеров группы и рост социальной сложности.

Данные палеоневрологии свидетельствуют о том, что способность к речи развивалась в гомининной линии постепенно. Зачатки речевой зоны Брока обнаружены у авсралопитековых, а у Homo habilis они уже присутствуют в сформированном виде (Tobias, 1987). У более поздних плейстоценовых гоминин наличие этой зоны не подлежит никакому сомнению (Кочеткова, 1973).

8.7. Как говорили наши предки?

Если Homo erectus разговаривали, то как звучал их язык? Смахивал ли он на речь современного человека или, на наш слух, больше напоминал уханья и визги шимпанзе? Похоже, мы никогда не получим полностью достоверный ответ на этот вопрос. Но некоторые исследователи предполагают, что история дает нам как минимум две модели для реконструкции этого протоязыка (Roberts, 1993; Bickerton, 1998): формирование языка общения в XIX в. у рабочих на плантациях с Гавайских островов и спонтанное развитие языка глухонемых у детей в Никарагуа в конце 70-х — начале 80-х годов XX в.

В XIX в. на Гавайи ввозилось большое количество наемной рабочей силы для работы на плантациях. Это были представители самых разных культур: японцы, китайцы, корейцы, филиппинцы, португальцы и др. Как правило, это были малообразованные люди, владеющие лишь своим родным языком. Чтобы общаться с американскими работодателями, местными жителями гавайцами и друг с другом, приезжие должны были найти какой-то способ. Со временем на плантациях возник своеобразный язык, представляющий набор слов из репертуара языков всех приезжих и местных жителей. Этот так называемый пиджин-язык был неустойчив по структуре и менялся от одного говорящего к другому. В нем отсутствовали артикли, предлоги и вспомогательные глаголы. Дети, родившиеся в такой языковой среде, однако, сформировали совершенно отличный от родителей общий язык, названный креольским. Он содержал особые частицы, выполняющие роль вспомогательных глаголов, которые позволяли отражать прошлое, настоящее и будущее время, а также множественное и единственное число. По мнению Д. Бикертона, все креольские языки обнаруживают отчетливое сходство грамматических структур.

Сходные процессы наблюдались в школе глухонемых детей в Никарагуа в конце 70-х годов XX в. Дело в том, что при диктаторе Самосе в этой стране не существовало специальных школ дл глухонемых детей. Для общения с "нормальными" родителями дети пользовались домашним языком (о таких языках говорилось выше), который в каждой семье изобретался самостоятельно. После свержения Самосы в 1979 г. правительство создало государственные школы для глухонемых. Дети, владеющие домашними языками, должны были, аналогично наемным рабочим с гавайских плантаций, найти общий язык для общения. Эти дети, большинству из которых к этому времени было 10 и более лет, создали единый простой язык жестов, сильно напоминавший пиджин-языкам. Когда позднее в школу попала новая группа более младших детей, они постепенно выработали более сложный язык жестов, обладающий синтаксисом и иерархической структурой. Как и в случае с креольским языком на Гавайях, процесс перехода от пиджин-языка к более сложному языку произошел в течение одного поколения (Kegl, Iwata, 1989; Bickerton, 1998). По мнению Д. Бикертона, если англоязычного ребенка в возрасте двух лет изолировать от взрослых, то в дальнейшем его речь будет обладать креольской грамматикой, а набор слов соответствовать английскому словарю.

Описанные выше факты, согласно Д. Бикертону, являются доказательством того, что эволюция языка происходила путем больших дискретных шагов, этот процесс он называет катастрофической эволюцией. На первом этапе у предков человека сформировался протоязык, сходный по форме с пиджин-языком. Способность к протоязыку имеется у человекообразных обезьян, дельфинов и других животных. Истинный язык обладает сложным синтаксисом и позволяет выражать сложные мысли. Он возникает в эволюции взрывообразно и в сформированном виде. Формировавние креольских языков уже в первом поколении без каких-либо промежуточных вариантов, по мнению Д. Бикертона, свидетельствует в пользу его гипотезы о катастрофической эволюции (Bickerton, 1998).

Homo erectus, существовавший на Земле почти миллион лет, использовал практически неизменные по типу орудия, и его культура в течение этого времени была одной и той же. Все это время эректусы общались с сородичами с помощью протоязыка. Их язык, по-видимому, был примитивен и отражал только действия в настоящем времени по принципу "здесь" и "сейчас". Если теория Д. Бикертона верна, то язык у Канзи, Панбаниши и других "говорящих обезьян", а также у двухлетних детей представляет собой некую проекцию языка наших далеких предков (Rossano, 2002). Истинный язык в форме членораздельной речи в ее современном виде возник неожиданно, около 40 тыс. лет назад, с появлением Homo sapiens.

8.8. Членораздельная речь: эволюция анатомических структур речевого аппарата

Как уже говорилось выше, эксперименты с человекообразными обезьянами показали, что они способны до некоторой степени освоить жестовый язык глухонемых, но абсолютно неспособны к речи. Последнее связано с особенностями анатомического строения их ротовой полости и верхних отделов пищеварительного и дыхательного тракта (рис. 8.3). У шимпанзе язык полностью расположен в ротовой полости и формирует ее нижние границы. Такое положение длинного и относительно тонкого языка сопряжено с высоким положением гортани. При дыхании гортань смещается вверх, попадая в носоглотку и создавая дыхательный путь из носа в легкие, полностью изолированный от попадания какой-либо жидкости из ротовой полости (Lieberman, 1992). Поэтому шимпанзе может есть и дышать одновременно.

Рис. 8.3. Строение речевого аппарата у человека (взрослого и ребенка) и шимпанзе. Дано по (Lieberman. 1992)

Дыхательные пути ребенка в возрасте до трех месяцев сходны по своему устройству с таковыми у шимпанзе, поэтому младенцам также не угрожает опасность подавиться. Жидкость обтекает высоко расположенную гортань снаружи, не попадая в нее. С возрастом расположение гортани у человека меняется. Она занимает более низкое положение внутри шеи. Округлый человеческий язык образует передний край глотки и нижний край ротовой полости. Поэтому воздух, жидкость и твердая пища проходят по единому пути через глотку. Взрослый человек может поперхнуться пищей, если она попадет в гортань и перекроет доступ кислорода в легкие.

В процессе индивидуального развития небо перемещается кзади вдоль основания черепа. Само же основание черепа также несколько изменяет форму и становится более изогнутым.

Человек менее приспособлен к разжевыванию пищи, чем шимпанзе, потому что его небо и нижняя челюсть существенно короче. Эти недостатки, однако, с лихвой окупаются исключительными фонетическими возможностями, связанными с низким положением гортани и увеличенным пространством над гортанью (Lieberman, 1992). Благодаря этому человек может производить безносовые звуки. А округлый язык, двигаясь в пространстве между небом и позвоночным столбом, может производить гласные и согласные звуки.

К сожалению, мягкие ткани ископаемых гоминин не могли сохраниться. По этой причине среди антропологов долгое время бытовало представление о невозможности палеоантропологических доказательств, касающихся времени возникновения членораздельной речи. В 60-е годы XX в. строение гортани пытались связать со строением нижней челюсти, однако эти попытки оказались неудачными (Vallois, 1962). Несколько позднее, в начале 90-х годов, исследователи обратили особое внимание на строение изгиба в основании черепа как индикатора положения гортани (Laitman et al., 1992). Этот изгиб в основании черепа — уникальное свойство Homo sapiens. У человекообразных обезьян основание черепа плоское, а гортань расположена высоко (рис. 8.4).

Рис. 8.4. У человекообразных обезьян основание черепа плоское, а гортань расположена высоко. Черепа шимпанзе и человека современного вида

Сравнительные данные о связи между строением черепа и особенностями речевого аппарата у человекообразных обезьян и человека позволили антропологам делать предсказания о том, имелась ли членораздельная речь у разных таксонов гоминин. Так, у австралопитековых основание черепа не менее плоское, чем у человекообразных обезьян, и, следовательно, гортань у них располагалась высоко, не позволяя производить членораздельные звуки (Lieberman, 1975). У ранних Homo начинает прослеживаться легкий изгиб, а у Homo erectiis изгиб выражен достаточно отчетливо, хотя и не достигает той же изогутости, которая наблюдается у современного человека (см. рис. 8.4) (Stringer, 1992). Своеобразную загадку для антропологов представляет собой Homo neanderthalensis, у которого основание черепа более уплощенное, чем у более ранних Homo erectus (Liebennan, 1998). По-видимому, неандертальцы могли произносить лишь шесть согласных: д, б, с, з, в, ф, и два-три гласных звука: а, и, е.

Правда, если судить по строению подъязычной кости неандертальца из Кебара, никаких значимых отличий между современным человеком и неандертальцами по этому показателю не наблюдается (Arensburg et al., 1990).

Данные о строении позвоночного столба у Homo erectus дают дополнительные материалы к дискуссии о наличии или отсутствии речи у ископаемых гоминин. Анализ размеров позвоночного канала, проведенный на скелете мальчика с озера Туркана, позволяет судить о развитии нервной системы у данного вида гоминин. Позвоночные отверстия в грудной области были уже, чем у современного человека (Walker, 1996). Это позволяет думать, что Homo erectus еще не мог сознательно контролировать процесс дихания, как это делает современный человек, а следовательно, его речевые способности были сильно ограничены. Другие данные о речевых возможностях ископаемых гоминин сторятся на информации о размерах отверстия для подъязычного канала, через который осуществляется иннервация языка. От размеров подъязычного канала зависят артикуляционные способности. У человека его развмеры в 1,8 раза больше, чем у шимпанзе. У австралопитековых подъязычный канал по размерам сходен с человекообразными обезьянами, а у поздних эректусов, неандертальцев и архаических сапиенсов размеры подъязычного канала равны таковым у современного человека. Получается, что строение языка у эректусов уже позволяло им артикулировать звуки (Holden, 1999).

Суммируя все полученные сведения, к настоящему моменту можно утверждать, что важнейшие преобразования, связанные с развитием речи, возникли с появлением Homo erectus. Появление настоящего языка в его современном виде, обладающего сложным синтаксисом и иерархической структурой, относится, по-видимому, к гораздо более позднему времени и связано с возникновением современного человека. Был ли этот процесс постепенным, как полагают многие авторы (Pinker, 1994; Deakon, 1997), или носил форму катастрофической эволюции (Bickerton, 1995; Noble, Davidson, 1996)? Этот вопрос еще ждет своего решения.

9.1. Классические представления о ритуализации поведения

К числу важнейших открытий классической этологии принадлежит также теория ритуализации поведенческих действий (Лоренц, 1994; Tinbergen, 1952; Hinde, Tinbergen, 1958). Установлено, что в процессе филогенеза некоторые действия могут утрачивать свою первоначальную функцию и превращаться в символические церемонии. Этологи полагают, что ритуалы возникают на базе трех основных форм поведенческой активности: 1) движений намерения, 2) смещенных действий и 3) переадресованных действий.

Движения намерения. Многие демонстрации, по-видимому, берут начало из подготовительных движений или незавершенных действий, связанных с начальной фазой какой-либо активности. Например, поднимание хвоста представляет собой начальную фазу движений при подготовке к полету у птиц, но часто производится и тогда, когда птица не взлетает, а просто встревожена. Поднимание хвоста у зеленой кваквы стало основой для агрессивной демонстрации "полный вперед" (Дьюсбери, 198!).

Смещенные действия. Значительная часть демонстраций возникла на основе смещенной активности, наблюдаемой в конфликтных ситуациях. Примером может быть смещенное почесывание у неразлучников, щелканье клювом у зеленой кваквы. Ритуалы, в основе которых лежит смещенная активность, часто являются производными элементов пищевого поведения, гнездостроения, комфортного поведения.

Переадресованная активность. Очень часто источником ритуального поведения служат переадресованные действия. В наиболее типичном варианте агрессивное поведение направляется не на тот объект, который его стимулировал, а на совершенно посторонний. Пример такого рода ритуалов — натравливание (подстрекание к атаке) у самок утиных (Лоренц, 1994).

Помимо трех основных форм активности, ставших основой для демонстраций, выделяются также и другие дополнительные источники для ритуализованного поведения. Это может быть: обмен кормом (например, ритуальное кормление при ухаживании у неразлучников) (Dilger, 1962); защитные реакции (показано, что демонстрации приветствия и у приматов возникли из защитных движений) (Andrew, 1963); комфортное поведение (часть демонстраций при ухаживании у птиц произошла из движений чистки оперения, отряхивания или купания) (McKinney, 1965); терморегуляторное поведение (угрожающие демонстрации у самцов приматов, связанные со вздыбливанием шерсти, могут происходить из терморегуляторного поведения).

Формирование ритуала — сложный эволюционный процесс, в результате которого какое-либо поведение претерпевает определенные изменения, теряет прежнюю функцию и начинает выполнять функцию общения. В процессе перехода от одной поведенческой функции к другой наблюдается целый набор макроэволюционных изменений (меняется порог чувствительности к стимулу, частота демонстрации, обычно возрастает скорость, интенсивность действия и его повторяемость) (Hinde, Tinbergen, 1958). В процессе ритуализации действия развиваются бросающиеся в глаза структуры (глазки на оперении павлина, гребни, горловые мешки у орангутана и прочие приспособления). Движения становятся более схематичными. В процессе ритуализации поведение начинает функционировать в новом контексте и становится независимым от исходной мотивации. Как было показано выше, обнаженные зубы, исходно служившие демонстрацией подчинения, у человека преобразовались в улыбку, которая стала выполнять функцию дружелюбного расположения и социальной интеграции.

К. Лоренц обнаружил поразительные аналогии между ритуалами, возникающими филогенетически и культурно-исторически, и показал, что они находят свое объяснение именно в тождественности функций: сдерживании агрессии (Лоренц, 1994). Пример такого рода — ритуал подстрекания к атаке у самок утиных. Для утиных характерна семейная организация, брачные пары образуются на всю жизнь. Самки — меньшего размера, чем самцы, но столь же агрессивны. При столкновении двух пар самка часто продвигается к враждебной паре на слишком близкое расстояние, потом пугается и отступает назад, под защиту самца. Возле него она испытывает новый прилив храбрости и снова угрожает враждебной паре на расстоянии. Убегая, утка заходит за супруга и оказывается сбоку от него, с головой, обращенной к врагу, но чаще всего она останавливается перед супругом и, угрожая в сторону врагов, поворачивает голову назад. Изолированные пары тоже практикуют подобный ритуал. Самка вхолостую натравливает самца, угрожая несуществующим врагам через плечо назад.

У разных видов утиных это поведение ритуализовано в разной мере. Исходная цель натравливания — вызвать у партнера злость к сопернику и стимулировать нападение, и это связано с защитой участка. Однако постепенно эти действия теряют первичную нагрузку и превращаются в составляющую ритуалов ухаживания и формирования пар у утиных. У египетских гусей самцы реагируют на такое поведение самки весьма живо, немедленно бросаясь на конкурентов. У кряквы натравливание — это просто брачное предложение, связанное с образованием многолетней брачной пары (Лоренц, 1994). Помимо ритуализванной угрозы в адрес постороннего брачные церемонии птиц и животных могут содержать и ритуализованные позы подчинения самки в ответ на демонстрации доминирования и угрозы со стороны самца-партнера.

9.2. Сходство ритуального поведения у животных и человека

Некоторые элементы человеческого поведения также являют собой ритуализованные действия, имеющие под собой филогенетическую природу. Например, мимические выражения улыбки и смеха, о которых говорилось выше (Козинцев, Бутовская, 1996а, б). Доказано, что улыбка ведет свое происхождение от мимики обнаженных зубов, которая у всех обезьян символизирует подчинение и испуг. Смех же филогенетически связан с игровым лицом, элементом поведения, характерным для грубой игры детенышей и подростков обезьян. Игровое лицо сопряжено с игровым покусыванием и является демонстрацией легкой агрессивности и вместе с тем дружественных намерений.

К. Лоренц выявил поразительные аналогии между ритуалами, возникающими филогенетически и культурно-исторически, и показал, что в обоих случаях большая часть ритуалов возникла как способ предотвращения агрессии, умиротворения и примирения (Лоренц, 1994). При этом многие ритуалы ведут свое происхождение от прямого выражения угрозы (как в случае с игровым лицом). Цель ритуалов в этом случае — направить агрессию в безопасное русло.

У животных целая группа ритуалов умиротворения и примирения является производными полового поведения. К этой категории причисляют демонстрации подставления (рис 9.1) и ритуального покрывания (рис 9.2), широко используемые у обезьян не только самками, но и самцами в контексте приветствия, умиротворения или примирения.

Рис. 9.1. Подставление в знак приветствия у самцов павианов-гамадрилов (фото М. Л. Бутовской)

Рис. 9.2. Покрывание у самцов павианов-гамадрилов является индикатором дружеского расположения и используется в контексте взаимных приветствий (фото М.Л. Бутовской)

У некоторых видов обезьян отдельные составляющие полового поведения стали чаще использоваться в контексте примирения, чем по прямому назначению в контексте сексуального поведения. В качестве примера можно привести фиксацию самцом крупа самки обеими руками — распространенный ритуал примирения у бурых макаков, взаимное трение гениталиями для снятия социальной напряженности и примерения у самок бонобо, мастурбацию пениса бывшего противника в знак примирения у самцов бонобо (рис. 9.3а) и гено-генитальные трения у самок бонобо (рис. 9.3б) (de Waal, 1996).

Рис. 9.3. Элементы сексуального поведения широко используются в сообществах бонобо в направлении представителей своего пола. Дано по (de Waal. 1996)

а — мастурбация используется самцами бонобо для снятия социальной напряженности и примирения с партнером; б — взаимное трение гениталиями является типичным элементом примирения у самок бонобо

Большая группа ритуалов человека имеет своей функцией сплочение и поддержание социального единства. Сюда следует отнести дружественные взаимодействия, равно как и военные ритуалы сплочения. Наиболее распространенными компонентами ритуалов сплочения являются совместная трапеза и распитие напитков, курение трубки, а также танцы. Сюда же можно отнести ритуал выбора невесты у народов Южной Азии, при котором предполагаемые будущие супруги должны исполнить синхронный танец. Если юноша и девушка оказываются не в состоянии поддреживать единый ритм, считается, что они не годятся в супруги. К этой же группе относятся ритуалы встречи гостей во всех культурах, в которых непременным атрибутом является совместная пища, танцы, обмен благопожеланиями и подарками. Ритуалы сплочения и умиротворения могут адресоваться не только людям, но и божествам и духам, с которыми данный индивид или группа людей хотят поддерживать дружественные отношения. Таковы подношения ритуальных даров в индуизме, буддизме и многих традиционных верованиях.

Ритуалы дружественного взаимодействия строятся во всех культурах по общему плану. И. Айбл-Айбесфельд (Eibl-Eibesfeidt, 1989, р.498) выделяет три фазы в этом процессе.

1. Фаза открытия (приветствие). Функции этой фазы состоят в представлении друг другу, установлении связи, умиротворения, инициации дружественных контактов, без какого-либо проявления признаков подчиненности. На этой фазе могут наблюдаться следующие поведенческие демонстрации: ритуализованные танцы, обмен рукопожатиями, военный салют. Эти демонстрации всегда сочетаются с поведением умиротворения и социальной интеграции: подношением подарков, улыбками, объятиями, проявлением дружественных чувств посредством предъявления детей.

2. Фаза упрочения связей. Функции этой фазы заключаются в упрочении установившихся на первой фазе отношений. Участники стремятся сделать связи эмоционально более крепкими. Фазаупорчения связей часто служит преамбулой к подписанию деловых или военных соглашений. Внешне вторая фаза проявляется в форме скоординированного поведения, дружественных диалогов, совместных действий (например трапезы, танцев, совместных ритуальных поединков с воображаемым врагом, совместной молитвы).

3. Фаза прощания. Функция третьей фазы состоит в формировании связей на будущее, и в умиротворении обоих сторон. В этот момент наблюдается обмен подарками или благопожеланиями (т.е. ритуализованными подарками) и взаимными обещаниями дружбы и единства.

К ритуалам сплочения относятся военные ритуалы. Они строятся на взаимной координации действий, синхронизации движений или пения, воспроизводстве общего ритма. Ритуалы, исполняемые перед военными действиями во многих культурах, несут в себе функцию сплочения и стимулируют чувство единства участников. Таковы военные танцы у янамами, многих групп папуасов Новой Гвинеи, маори. Ритуальный танец, направленный на сплочение перед лицом общего врага, присутствует в культурах многих народов Кавказа. Важным компонентом военных ритуалов является апелляция к взаимной братской любви и поддержке перед лицом общей угрозы. В качестве врага может выступать любая другая конкретная группа, живущая по-соседству, или злой дух, которого следует уничтожить.

Ритуалы, возникшие в ходе человеческой истории, передаются традицией, а не коренятся в наследственности, каждый должен их освоить заново путем обучения. У человека привычка выступает как необходимый компонент повседневного существования. Жестко закрепляя приобретенное, она играет такую же роль в становлении традиций, как наследственность в эволюционном возникновении ритуалов у животных. Биологические и культурные ритуалы становятся автономными мотивациями поведения. Они сами превращаются в новую цель, достижение которой становится потребностью для организма.

У животных ритуал перерастает свою исходную коммуникативную функцию и приобретает способность выполнять две новые — сдерживание агрессии и формирование связей между представителями одного вида. Тройная функция четко прослеживается и в ритуалах культурного происхождения: запрет борьбы между членами группы, удерживание их в замкнутом сообществе, отграничение этого сообщества от других групп. Существование любой группы людей, превосходящей по размерам сообщество, в котором люди связаны личной любовью и дружбой, основывается, прежде всего, на этих принципах. Общественное поведение людей пронизано культурной ритуализацией. Примерами заведомо неритуализованного поведения являются лишь неприкрытая зевота, потягивание или ковыряние в носу.

9.3. Зачем человеку ритуальное поведение?

В повседневной жизни нормы поведения, как правило, ограничиваются набором манер (ритуализованных действий при контактах с окружающими). Функция манер становится сразу же понятной, когда наблюдается ее выпадение. Речь идет не о грубом нарушении обычаев, а всего лишь о несоблюдении маленьких проявлений учтивости: жестов, взглядов, реакций на присутствие другого в том же помещении (это часто выдает представителя другой культуры, приезжего). Несоблюдение правил этикета может намеренно использоваться членами группы, чтобы продемонстрировать обиду и несогласие с другими. Обиженный человек входит в комнату и начинает себя вести так, как если бы там было пусто. Такое поведение сразу же вызывает раздражение и враждебность, аналогично открытому агрессивному поведению. Фактически подобное умышленное подавление нормальной церемонии умиротворения-приветствия и на самом деле равнозначно агрессии.

Любое отклонение от форм общения, характерных для определенной группы, вызывает враждебную реакцию и потому члены группы вынуждены точно следовать групповой традиции. С нонконформистом обращаются так же, как с чужаком. Чем жестче общество, тем меньше шансов у такой личности на выживание. Дети быстро усваивают местные диалекты при переезде из одной местности в другую. Подобная адаптация крайне необходима, так как предотвращает отвержение новичка в детском или подростковом коллективе. Любопытно, что дома родной диалект сохраняется.

В повседневной жизни мы не осознаем, что назначение многих ритуальных действий состоит в торможении агрессии и создании социального союза. Историю развития культурных ритуалов зачастую можно реконструировать методами сравнительного анализа (Eibl-Eibesfeldt, 1989). Различия в ритуалах, возникшие в ходе истории, создают границы между культурными сообществами, подобно тому, как дивергенция создает границы между видами. Не случайно Э. Эриксон назвал этот процесс "псевдовидообразованием".

Универсальным ритуалом является приветствие. Это поведение наблюдается между хорошо знакомыми людьми, равно как и между незнакомцами. Когда речь идет о людях давно знакомых, приветствие часто приобретает форму тактильных взаимодействий (рукопожатия, объятия, касания). В тех случаях, когда необходимо установить дружественный контакт с незнакомцем, тактильный контакт-приветствие часто снимает напряженность и действует умиротворяюще. Во многих культурах в ритуалах приветствия незнакомцев сочетаются элементы дружеского расположения и скрытой угрозы. Эти компоненты четко прослеживаются в танце-приветствии, исполняемом при встрече гостей у балийцев и янамами (Eibl-Eibesfeldt, 1989). Двойственность ритуала приветствия сохраняется в наши дни в церемонии приема почетных иностранных гостей: военный парад и оркестр, дети с букетами цветов, женщины с хлебом-солью (см. рис. 8.8).

Ритуализованный жест "возложение руки на голову ребенка", часто используется политическими лидерами как символическая демонстрация покровительства, защиты и заботы, направленной на вверенное ему общество, или для демонстрации теплых дружественных чувств к гражданам союзного государства (см. рис. 6.2). Другим ритуальным жестом, действующим умиротворяюще на окружающих, является столь любимое диктаторами разных стран взятие на руки ребенка в момент официальных церемоний встреч, прощаний или парадов.

Культура детских мирилок, формул примирения и ритуализованных движений поразительно напоминает танцевально-песенные обряды формального замирения у охотников-собирателей или ранних земледельцев. Правда, в этом случае речь может идти не только о примирении на внутригрупповом уровне, но и о межгрупповом восстановлении отношений. Джели, одно из племен Западного Ириана, оповещает врагов о намерении прекратить конфликт специальной песней, которую несколько раз повторяют инициаторы примирения (Koch, 1974):

Другое племя, папуасы кивай, сообщают противнику о желании заключить мир, кладя ветку поперек тропы, соединяющей обе деревни (Eibl-Eibesfeldt, 1979, р.213). Если противоположная сторона принимает данное предложение, то она также кладет ветку поперек дороги. Однако если предложение отклоняется, то ветку врагов разворачивают и кладут таким образом, чтобы она указывала в сторону последних. Помимо этого на тропинку кладут палочки, количество которых равно числу врагов, которых намереваются убить до того, как данная сторона захочет мира.

Если предложение о замирении принимается, то к деревне врагов направляется делегация, состоящая из мужчин и женщин. Впереди идут женщины, позади на некотором расстоянии — мужчины. Появление женщин расценивается как демонстрация дружественных намерений. Женщин встречают по-дружески. После этого появляются мужчины. Обе мужские партии ломают друг перед другом ножи как символ мира и обмениваются повязками на руку. Ночью хозяева спят с женами гостей, этот ритуал известен под названием "избавление от огня". Вскоре за этим следует ответный визит, во время которого все церемонии в точности повторяются. Хозяева и гости выпивают и едят вместе, и вражда объявляется исчерпанной. В качестве компенсации за убийства молодых девушек из одной деревни выдают за родственников убитых врагов из другой деревни.

Племена папуасов, обитающие близ горы Хаген, замиряются схожим образом. Когда число жертв с обоих сторн становится равным, стороны готовы прийти к мирному соглашению. Противники начинают переговоры. Происходит обмен свининой, и стороны дают друг другу клятву жить в мире (Eibl-Eibesfeldt, 1979). Противники выстраиваются в две шеренги лицом друг к другу, держа в руках скрещенные стрелы. А третья сторона, выступающая в роли посредников примирения, также со скрещенными стрелами, становится между ними. Недавние противники произносят клятву, одна сторона последовательно повторяет слова, произнесенные другой стороной. В одном из таких эпизодов замирения звучали следующие ритмические фразы (Eibl-Eibesfeldt, 1979, р.214):

Праздники по случаю примирения могут сопровождаться ритуальными боями или ритуальными танцами, сопровождающимися угрожающими жестами в сторону бывших противников. Одну из таких церемоний описывает А. Редклифф-Браун у андаманцев (Radcliff-Brown, 1933). Мужчины прощающей стороны танцуют в деревне бывших врагов, делая во время танца угрожающие жесты в сторону хозяев, а те спокойно сносят такое поведение. Лидер танцующих периодически выхватывает одного из сидящих мужчин-хозяев и резко встряхивает его. Следующие за ним танцоры каждый по очереди также встряхивают этого мучжину. Затем лидер переходит к следующему бывшему противнику, и все повторяется сначала. Танец длится до тех пор, пока каждый танцор не встряхнет каждого из хозяев два раза, обхватив его вначале спереди, затем сзади. Затем наступает очередь женщин. И теперь каждая из них по очереди трясут мужчин из вражеской группы. Далее все собравшиеся вместе оплакивают погибших. Гости и хозяева проводят вместе несколько дней. Они охотятся и танцуют вместе. Происходит также обмен подарками.

Многие ритуалы примирения человека (будь-то на индивидуальном, внутри- или межгрупповом уровне) основаны на базовых врожденных механизмах социальной интеграции (Бутовская, 1998). Прежде всего это совместная трапеза, обмен подарками, совместные танцы и плачи, секс между партнерами из бывших враждующих групп. Важным культурным механизмом межгруппового замирения выступает также обмен брачными партнерами (Eibl-Eibesfeldt, 1979).

Социальное поведение человека обладает исключительной гибкостью, что обеспечивается с помощью различных коммуникативных средств. Ритуализованное поведение играет одну из центральных функций в социальной интеграции. Важнейший принцип ритуалов, направленных на формирование или поддержание социальных связей, выражается во взаимной имитации действий, повторении действий окружающих, внешнем проявлении желания действовать синхронно. Способность человека к синхронизации действий является глубинным принципом социальной интеграции и, по-видимому, заложена у него на врожденном уровне. Маленькие дети, не знакомые с правилами ритуализованного поведения, пользуются принципом "имитации действий", когда хотят включиться в игру сверстников. Они редко спрашивают у играющих разрешения включиться в игру, чаще можно наблюдать, как новичок появляется на площадке для игр, стоит на ее границе. Постепенно придвигаясь поближе к играющим, дети смотрят на участников игры и через некоторое время начинают выполнять сходные действия (Corsaro, 1969). Последовательное приближение новичка и его подражание играющим действуют на последних умиротворяюще, способствуют формированию у них ощущения чего-то знакомого и безопасного. Как показывают наблюдения за детьми, прямые стратегии включения в игру, например вербальная просьба: "Можно с вами поиграть?", часто оказываются менее эффективными и за ними следует отказ со стороны играющей группы.

Интегративное поведение в основном реализуется путем ритуализованных действий. В структуре последних прослеживается последовательная череда постепенно нарастающих по силе социального звучания демонстраций. В ритуалах социального объединения находят непосредственное отражение принципы непрямого взаимодействия и обеспечивается возможность множественного исхода взаимодействия с минимальным риском потери лица для взаимодействующих сторон. Выпадение многоэтапных подготовительных демонстраций к центральному акту наблюдается только тогда, когда исполнитель бывает полностью уверен в успехе своих действий. Например, один человек может попросить что-либо, принадлежащее другому (игрушку или конфету в случае детского коллектива), только тогда, когда этих людей связывает близкая дружба и он уверен, что просьба будет удовлетворена, или же когда просящий доминирует над партнером и может, в сущности, отнять желаемое, не заботясь о социальных последствиях своего поведения.

Важнейшим принципом человеческого поведения является реципрокность. Ритуальное поведение как нельзя более ярко демонстрирует этот феномен (Мосс, 1996). Принцип реципрокности лежит не только в основе дружественных взаимодействий, он реализуется также в контексте конфликтного поведения на всех уровнях (Levi-Strauss, 1969). Принцип "око за око" прослеживается в ссорах детей, равно как и на уровне межгрупповых вооруженных конфликтов (выше на примере одного из племен папуасов Новой Гвинеи упоминалось, как одна из сторон была готова к примирению только в случае, если с вражеской стороны будет убито столько же воинов).

9.4. Символы и ритуалы: антропологические теории

При рассмотрении этологических представлений о ритуалах у животных и человека было показано, что часть ритуальных форм поведения человека уходит своими корнями в далекое эволюционное прошлое и может рассматриваться в качестве производного конктретных элементов поведения человекообразных обезьян. С этологической точки зрения, исходные функции ритуалов человека — устранение опасностей контактного агрессивного поведения, предотвращение всплесков насилия, контроль социальной напряженности и эффективная социальная интеграция. Однако ритуальное поведение в человеческих обществах яляется важнейшей составляющей культуры и пронизывает все аспекты человеческой жизни, начиная с момента рождения и кончая смертью. Символы и ритуалы являются центральным объектом многих антропологических исследований (Тэрнер, 1983; Мосс, 1996; Геннеп, 1999; Леви-Стросс, 1999). Культурным антропологам принадлежит заслуга разработки фундаментальной теории ритуала.

Остановимся более подробно на теории ритуала, разработанной в трудах В. Тэрнера (Тэрнер, 1983; Turner, 1968). На своем собственном опыте, работая среди ндембу Замбии, В. Тэрнер убедился, что невозможно понять культуру народа без знания его ритуалов и связанной с этими ритуалами символики.

Ритуал представляет собой стереотипную последовательность действий, включающую слова, жесты и объекты. Такие действия исполняются в специально подготовленном для этого месте и нацелены на то, чтобы оказать влияние на сверхъестественные силы или существ в интересах исполнителя (Тэрнер, 1983, р.32).

Под обрядом или ритуалом Тэрнер понимал "предписанное формальное поведение" в случаях, которые не связаны с применением техники, имеющее отношение к верованиям в мистические (или неэмпирические) существа и силы. Он определял "ритуал" или "вид ритуала" «как корпус верований и действий, исполняемых особой культовой ассоциацией. Так, в культуре ндембу существует много видов ритуала, которые можно в целом назвать "ритуалами бедствия" или "барабанами бедствия", поскольку ндембу часто используют слово "барабан" (ng'oma) как синоним одновременно и типа ритуала, и его практического использования. Они исполняются культуовыми ассоциациями от лиц тех, кто поражен бедствием в форме болезни или иного несчастья, причиненных им духами предков, ведьмами и колдунами» (Turner, 1968, р. 15). Элементарной единицей ритуала выступает ритуальный символ.

В рамках классификации В. Тэрнера (1983, с.32) ритуалы могут быть: сезонными (связанными с моментами перемен в климатическом цикле и началом определенного рода деятельности типа сева, жатвы); церемониями жизненных переломов, отграничивающих фазы индивидуального жизненного цикла (обряды, совершаемые при рождении, инициации, связанные со вступлением во взрослую жизнь, церемонии вступлении в брак, погребальные обряды); ритуалами бедствия, которые направлены на умиротворение либо изгнание сверхъествественных сил, навлекших болезни, неудачи и недомогания. Существенная доля ритуалов связана также с гаданием, отправлением религиозных культов, общением с божествами и духами.

Структура ритуала рассматривается в теории В. Тэрнера в четырех ракурсах: 1) символическом; 2) ценностном; 3) телическом; 4) ролевом. Символическая составляющая ритуала подразумевает набор символов, использованных в конкретном ритуале. При этом символ — это "мельчайшая единица ритуала, сохраняющая специфические особенности ритуального поведения" (Тэрнер, 1983, с.33). Ритуалы содержат информацию о культурных ценностях и их иерархии, но далеко не всегда имеют какое-либо религиозное значение. Их можно считать продуктами взаимодействия различных социальных статусов и положений. Только комплексный анализ всех четырех аспектов ритуала позволяет описать его структуру и понять его сущность.

По представлениям В. Тэрнера, ритуал имеет тройственный смысл: 1) явный, связанный с непосредственными целями ритуала, который полностью осознается исполнителями; 2) находящийся на грани сознания субъекта, который может быть осознанным; 3) скрытый, полностью бессознательный и относящися к базовому опыту, общему для всего человечества.

Ритуалы, связанные с инициациями, могут осуществляться последовательно и занимать большой отрезок времени. Примеры инициации, связанной с включением в тотемические общества, подробно описаны для многих племен австралийских аборигенов (Spencer, Gillen, 1899,1904; Roth, 1897;Howitt, 1904). Церемонии инициации, или посвящения, совершаются в возрасте от 10 до 30 лет и первой стадией этого процесса является отделение мальчика от привычной для него прежде среды (окружение женщин и детей). Посвящаемого изолируют от мира в специальной хижине вдалеке от дома, и на него накладывают множество ограничений, связанных с пищей. Смысл обрядов заключается в том, чтобы вызвать резкие перемены в жизни посвящаемого (Howitt, 1904). Между прошлым и настоящим должена пролегать непреодолимая пропасть. Родственные связи с матерью в этот момент резко прерываются, и новичок причисляется к миру мужчин. Ему больше не дозволено играть в детские игры. Став мужчиной, посвященный должен осознать возложенные на него обязанности члена сообщества муррингов (Howitt, 1904).

У некоторых австралийских племен индивид, проходящий инициацию, считается мертвым на время испытательного срока (Геннеп, 1999). Юношу испытывают на твердость духа и физическую выдержку, у него стараются изгладить все воспоминания о детстве. На следующем этапе новообращаемого обучают нормам и правилам поведения взрослых, раскрывают перед ним тайные знания, доступные лишь посвященным. Заключительным актом инициации часто выстпает церемония членовредительства (обращенному выбивают или подпиливают зубы, делают насечки на теле). Прошедший все этапы инициации становится взрослым членом клана и разделяет с другими мужчинами все тайные знания. Если посвящаемый рассматривается как мертвый, то в процессе церемонии его ритуально "воскрешают" и обучают жить по-новому, иначе, чем в детстве.

Каждый человек в пределах определенной культуры проходит строго регламентированные для его пола и социального положения этапы, сопряженные с ритуальными обрядами перехода. Легко видеть, что подавляющее большинство обрядов несет в себе интегрирующий социальный компонент. Посвящаемый и посвящающие устанавливают друг с другом тесные связи, которые в дальнейшей жизни будут надежно цементировать внутригрупповые отношения, препятствовать нарушению правил поведения в отношении члена группы, обеспечивать надежное партнерство на охоте и в военных походах.