Язык тела: природа и культура

10.1. Эмоции и поведение

Поведение человека и восприятие им окружающей действительности сопровождаются накоплением субъективного опыта, который включает то, что мы называем чувствами, сменами настроений и эмоциями. Эмоции являются адаптивным ответом индивида на изменения в окружающей среде и важны в социально-коммуникативном, когнитивном и психологическом аспекте. Внешнее проявление эмоций осуществляется посредством специфических выразительных движений, являющихся результатом мышечной активности. Эмоции — это субъективные переживания, однако исследования показывают, что их можно классифицировать и объединить в шесть основных категорий: гнев (злость), страх, грусть, радость, удивление, отвращение (см. рис. 4.6). Причем эти категории внешне проявляются сходным образом у людей разных культур.

Эмоциональное возбуждение сопряжено с внутренними физиологическими изменениями (изменение ритма сердца, дыхания, моторики пищеварительного тракта, расширение или сужение сосудов и пр.). Эмоциональные проявления связаны с развитием мозга. Эмоциональное поведение рептилий и пресмыкающихся много беднее, чем у млекопитающих, поскольку только у последних развивается лимбическая система (см. подробнее раздел 10.8). В классе млекопитающих эмоциональные реакции развиты сильнее у тех видов, у которых более развита кора больших полушарий. Поэтому есть все основания говорить о том, что человек — наиболее эмоционально развитое существо на Земле.

Термин "эмоция" практически не употреблялся этологами до 90-х годов XX в. (исключение составляют ранние работы К. Лоренца). Объясняется это рядом причин, основной из которых следует считать влияние бихевиоризма. Однако если внимательно читать этологические работы, то любому читателю станет ясно, что эмоции фигурируют в качестве важнейшего объекта исследований, просто в этологическои литературе эмоцию принято рассматривать как мотивацию или мотивационное состояние.

У человека эмоции выполняют направляющую роль и обеспечивают гибкость человеческих реакций, уникальную по сравнению с другими видами млекопитающих и птиц. Реакции младенцев опосредованы эмоциями, стимулированными не только изменением положения тела воспитателя, но и их личной оценкой данных действий в конкретной ситуации. Эмоции столь важны для человеческого существования, что любые нарушения в эмоциональной сфере немедленно сказываются на жизненном успехе индивида. Например, неадекватная индивидуальная эмоциональная реакция может вызвать отчуждение у окружающих. Представьте себе ситуацию, когда все смеются над шуткой, тогда как один член компании стоит насупившись. Или, того хуже, все пребывают в состоянии скорби по случаю гибели родственника, тогда как случайно зашедший к ним гость постоянно шутит и веселится. Эмоциональные проявления и способность регулировать эмоции служат важным критерием диагностики психопатологий. Наконец, эмоции — это то, что связывает нас общим происхождением с другими приматами и позволяет глубже осознать человеческую биосоциальную сущность. В первую очередь, благодаря наличию универсальных (базовых) эмоций люди способны общаться и понимать друг друга, несмотря на любые культурные и лингвистические барьеры (LaFreniere, 2000).

Дети осваивают понятия, связанные с эмоциональными состояниями, очень рано, и слова, обозначающие эмоции, появляются в их лексиконе одними из первых. Живой интерес к эмоциональным проявлениям окружающих заметен уже в возрасте около года. В этот период дети начинают намеренно дразнить мать или братьев (сестер) и получают явное удовольствие, видя их замешательство или умиление. К двум годам это умение достигает совершенства, действия детей становятся в высшей степени четкими и дифференцированными. Осознание психологического состояния других приходит к детям между вторым и третьим годами жизни. Оно редко бывает эмоционально нейтральным. Наблюдаются отчетливые параллели между указанными способностями детей и человекообразных обезьян, согласно данным приматологии. Когнитивная эволюция у приматов (включая человека) происходила, по всей видимости, под влиянием адаптивной значимости социального манипулирования и способности распознавать состояние окружающих.

Необходимо понимать, что между понятиями "эмоция" и "настроение" (состояние) имеется существенная разница. Настроение отличается от эмоции тем, что оно имеет значительно большую длительность во времени. Например, выражение грусти может быть эмоцией, если оно возникает на лице в какой-то краткий единичный миг. Если же в течение продолжительного времени на лице человека будут присутствовать выражения грусти и страха, то можно говорить, что человек находится в состоянии депрессии. Аналогичным образом улыбка и смех могут отражать радость и приятное возбуждение, но при многократном проявлении соответствующей мимики можно говорить, что человек находится в состоянии эйфории.

10.2. Теории эмоций

Эмоции интересовали исследователей поведения давно, и их исключительная роль в жизни человека не вызывала никаких сомнений. Споры о природе эмоций приобрели особую остроту с выходом в свет работы Ч. Дарвина "О выражении эмоций у животных и человека" (1872), в которой он предложил эволюционную теорию эмоций и впервые научно обосновал наличие эволюционных корней для шести основных человеческих эмоций.

Одна из первых теорий, объясняющих действие эмоций, была сформулирована в конце XIX в. и получила название теории эмоций Джеймса-Ланге. Согласно этой теории, физические ощущения и есть сама эмоция. То есть субъект воспринимает какие-либо события, далее следует физиологическая ответная реакция, и только затем субъект переживает конкретную эмоцию. По словам Джеймса, "мы грустим, потому что плачем, сердимся, потому что наносим удар, боимся, потому что дрожим" (James, 1884, цит. по Блум и др., 1988, с. 126.). Теория Джеймса-Ланге находит частичное подтверждение в свете современных данных. П. Экман и другие современные исследователи показали, что можно вызвать у человека определенную эмоцию, заставив его последовательно напрягать те или иные мышцы лица. На этой основе строится также один из современных методов психотерапии.

Важную роль в развитии современных представлений о природе эмоций сыграли работы З. Фрейда. В работе "Проект научной психологии", опубликованной в 1895 г., З. Фрейд высказал ряд положений относительно работы нервной системы и роли эмоции в процессе мышления. Согласно теории эмоций Фрейда, низкий уровень возбуждения нервных элементов в глубине головного мозга вызывает чувство дискомфорта. Это чувство передается в кору и возбуждает потребность во взаимодействии с внешним миром. Реализация такого взаимодействия ведет к снижению чувства дискомфорта, и это порождает чувство удовольствия. Эмоции, по мнению З. Фрейда, это усиление или уменьшение чувства дискомфорта в глубине мозга.

Теория Кэннона-Барда. Работы У. Кэннона показали, что сходные физиологические изменения могут сопровождать разные эмоции, и, следовательно, эмоции — это нечто большее, чем ощущения, связанные с вегетативной реакцией. Например, у нас бегут мурашки по телу, когда мы пугаемся, и такое же ощущение возникает у нас, когда мы испытываем восхищение, слушая музыку, наблюдая танец балерины или рассматривая шедевры Микельанджело. Теория У. Кэннона, которая была дополнена Ф. Бардом, доказывала, что восприятие событий, порождающих эмоции, связано с прохождением нервных импульсов через таламус. В таламусе часть импульсов направляется в кору больших полушарий и порождает субъективные ощущения страха, гнева, радости, удивления, а другие импульсы идут в гипоталамус, управляющий физиологическими процессами в организме. В рамках теории Кэннона-Барда, психологические переживания и физиологические реакции возникают одновременно (Блум и др, 1988). Важным содержательным моментом этой теории является ее упор на нейрофизиологические процессы в мозгу человека.

В настоящее время большинство исследователей признают наличие вышеупомянутых шести базовых (или основных) эмоций у человека (Изард, 1999; Ekman, 1982, 1992;). Порой, правда, возникают дискуссии о том, что понимать под термином "базовые" эмоции.

В этом разделе мы постараемся дать краткие ответы на следующие вопросы. Существует ли какая-либо преемственность между эмоциональными выражениями человека и выразительными эмоциями животных (приматов)? Уникален ли человек по степени эмоционального развития? Универсальны ли человеческие эмоции? Существуют ли нейрофизиологические основы эмоций? Существуют ли общие закономерности развития эмоций в онтогенезе? Каким образом культура влияет на формирование человеческих эмоций?

10.3. Первичные, или базовые, эмоции

Эмоции проявляются внешне в форме специфических выразительных движений, являющихся результатом мышечной активности. Хотя эмоции представляют собой субъективные переживания, исследователи сходятся во мнении, что они поддаются классификации. Со времен Ч. Дарвина исследователи различают две категории эмоций: первичные и вторичные. Первичные эмоции — те, которые проявляются уже в первые месяцы жизни (грусть, страх, гнев, радость, удивление, отвращение) и которые присутствуют в репертуаре всех без исключения человеческих культур. Первичные эмоции можно отнести к разряду человеческих универсалий (Eibl-Eibesfeldt, 1989). Процесс развития этих базовых человеческих эмоций в онтогенезе идет примерно с одинаковой скоростью во всех культурах. Их адекватное воспроизводство и восприятие — одна из важных адаптивных составляющих, способствующих выживанию человека в среде себе подобных. Распознавать эмоции окружающих особенно важно там, где по каким-либо причинам общение с помощью речи затруднено или просто невозможно.

Различают две положительные базовые эмоции, такие, как радость/счастье и удивление/интерес, и четыре негативные, к последним относят гнев, грусть, страх и отвращение (см. рис. 4.6). П. Экман (Ekman, 1992) выделяет девять критериев, которым отвечает понятие "базовой" эмоции: 1) универсальность выражения; 2) быстрота проявления; 3) сопоставимость с аналогичной эмоцией у других животных; 4) специфическая для данной эмоции физиологическая реакция; 5) универсальность внешних причин, порождающих данную эмоцию; 6) согласованность действия всех систем организма при проявлении данной эмоции; 7) кратковременность проявления; 8) автоматические механизмы оценки; 9) спонтанность.

Базовые эмоции уходят корнями в эволюционное прошлое человека, проявляются в раннем младенчестве, возникают быстро и автоматически, в ответ на воздействие среды. Базовые эмоции характеризуются универсальными мимическими выражениями. Эти выражения стабильны. Их можно различить у представителей далеких друг от друга культур. Базовые эмоции имеют твердую нейрофизиологическую основу. Имеется прочная связь между структурами мозга, ответственными за эти эмоции, и мышечной системой. Хотя научение и играет существенную роль, определяя когда, где и каким образом данный индивид будет проявлять базовую эмоцию, важно понимать, что для исходного продуцирования или восприятия конкретной эмоции никакого социального научения не требуется.

Распознавать и адекватно реагировать на эмоции партнера особенно важно в контексте мать-ребенок. На протяжении миллионов лет человеческой эволюции по мере удлинения периода младенческой беспомощности роль эмоций как индикатора физического и психического состояния младенца возрастала. Демонстрация положительных эмоций младенцем важна также в социальном аспекте: в первую очередь для формирования устойчивых связей с матерью. Действительно, наблюдения за новорожденными показывают, что младенцы практически с первых же дней жизни способны демонстрировать отрицательные эмоции, свидетельствующие о том, что они ощущают дискомфорт, неудобство: они кряхтят, ворочаются, плачут. Примерно к 3 месяцам у младенцев появляется ненаправленная улыбка, ею ребенок встречает приближение каждого человека — знакомого и незнакомого. К 6 месяцам улыбка становится направленной: ею младенец встречает знакомые лица. Способность демонстрировать дискомфорт, несомненно, важна для выживания новорожденного, так как для родителей это единственный способ установить, что у ребенка что-то болит или что его что-то беспокоит. Ненаправленная улыбка выполняет интегративную функцию. Этим ребенок как бы вознаграждает мать за заботу и терпение. Улыбка, пусть и ненаправленная, вызывает положительное сопереживание у матери и способствует формированию ее привязанности к младенцу. Путем наблюдений установлено, что дети, часто плачущие и реже улыбающиеся, оцениваются родителями менее положительно.

10.4. Положительные эмоции

Радость/счастье. Улыбка является мощным положительным социальным сигналом. Вначале младенцы демонстрируют эндогенную улыбку, которая представляет собой спонтанную рефлекторную реакцию и чаще всего наблюдается в периоды быстрого сна (Spitz et al., 1970). При такого рода улыбке наблюдается легкое поднятие уголков рта. В бодрствующем состоянии подобная мимика не наблюдается. Эндогенная улыбка постепенно исчезает к трехмесячному возрасту.

Примерно в месячном возрасте у младенца начинает появляться экзогенная улыбка, то есть ребенок начинает улыбаться в ответ на разнообразные внешние стимулы в период бодрствования. При экзогенной улыбке активируется целый комплекс лицевых мышц — околоротовых и окологлазничных. Взрослые обычно интерпретируют подобную улыбку как выражение счастья, а в научной литературе ее называют улыбкой Дюшена (Ekman et al., 1990).

Младенцы могут улыбаться в ответ на самые разные стимулы, включая тактильную стимуляцию, интересные зрительные объекты и социальные стимулы (лица, голос высоких тонов). В возрасте 4 недель эффективным стимулом, вызывающим у младенца улыбку, является вид вкусной пищи, в 5 недель максимально эффективными становятся зрительные стимулы (кивающая голова, закрытое лицо), а эффективность звуковых стимулов убывает. По мнению Р. Шпица с соавторами (Spitz et al., 1970), в 2 месяца ребенок демонстрирует новую ступень психического развития: происходит переход от рефлекторной фазы в реактивную. В этот период ребенок начинает улыбаться неподвижному лицу, резко снижается частота эндогенной улыбки. Л. Шроуф (Sroufe, 1996) рассматривает эту стадию как находящуюся на полпути между рефлекторной и истинно социальной улыбкой (немедленное проявление радости при приближении воспитателя). Распознавание путем сличения со знакомой схемой указывает на появление когнитивной составляющей в эмоциональных проявлениях младенца. Когда ребенку предъявляют стимул в виде неподвижного лица, он прилагает большие усилия к его восприятию, что сопряжено с большим психическим напряжением. Если распознание лица прошло успешно, ребенок расслабляется и улыбается от удовольствия, а если он оказывается не в состоянии произвести успешное сличение со знакомой схемой, он может отвернуться и заплакать. Существует масса свидетельств того, что улыбка младенцев в двух-трехмесячном возрасте связана с когнитивными процессами. Дети с задержками развития или дети с синдромом Дауна демонстрируют задержку в адекватной реакции на неподвижное лицо примерно на несколько недель (Cicchetti, Beeghly, 1990). Улыбка, вызванная распознаванием по ассимиляции (путем сличения), отражает новую фазу активного когнитивного вовлечения ребенка в элементарные процессы социального общения, такая социальная вовлеченность в более раннем возрасте отсутствовала. По мере того как ребенку на выполнение задачи по распознанию лица требуется все меньше усилий, он все реже демонстрирует улыбку в данном контексте. Затухание улыбки на предъявление неподвижного лица происходит примерно в три-пять месяцев.

Предъявление шаблонов человеческого лица вызывает улыбку у младенцев в возрасте от 6 до 8 недель. В возрасте около 3 месяцев младенец начинает демонстрировать предпочтение знакомым лицам, а к 4-5 месяцам он начинает улыбаться в ответ на голос или лицо воспитателя. В этом возрасте незнакомое лицо больше не вызывает улыбки, независимо от того, в каком контексте оно предъявляется ребенку, более того, ребенок начинает проявлять при этом беспокойство.

По мере того как улыбка становится неотъемлемой составляющей репертуара ребенка, ее функциональная значимость становиться все более явной. Она предполагает личное узнавание воспитателя и стимулирует родительский интерес и любовь к ребенку. В интервью с исследователями многие матери говорили, что положительное выражение лица ребенка стимулирует их больше играть, разговаривать и взаимодействовать с ним (Huebner, Izard, 1988). Улыбка осуществляет важнейшую социальную функцию: она стимулирует приближение и положительную реакцию со стороны окружающих, обеспечивает необходимую основу для формирования привязанности мать-ребенок (Ainsworth, 1977; Bowlby, 1969). Улыбка во время активной игры позволяет ребенку расслабиться и одновременно побуждает воспитателя продолжать стимуляцию. Улыбка, наряду с избеганием взгляда, является одной из наиболее экспрессивных форм поведения, обеспечивающих развитие социальной реципрокности (Tronick, 1989).

Важную роль в развитии привязанности мать-ребенок играет также смех. Он впервые появляется примерно в возрасте 4 месяцев. Л. Шроуф и Дж. Ванч (Sroufe, Wunsch, 1972) провели любопытное многолетнее исследование, детально регистрируя долю смеха, вызванного разными формами стимуляции (тактильной, звуковой — интонационной, социальной, визуальной) у детей в возрасте от 4 до 12 месяцев (рис. 10.1). В более раннем возрасте тактильные и звуковые стимулы вызывали максимальное количество смеха, однако после 6 месяцев акцент сместился на социальные и более тонкие визуальные стимулы.

Рис. 10.1. Доля смеха, вызванного разными формами стимуляции. До шести месяцев тактильные и звуковые стимулы вызывают смех чаще, после этого возраста акцент смещается на социальные и более тонкие визуальные стимулы. Дано по (Sroufe. Wunsch. 1972)

Интерес и удивление. Хотя в списке базовых эмоций удивление и интерес рассматриваются как единая эмоция, большинство исследователей делают различия между ними. Интерес можно проследить уже в первые недели жизни, он представляет собой исключительно важное мотивационное состояние, стимулирующее научение и развитие познавательных способностей ребенка. В отличие от интереса, удивление является одновременно продуктом когнитивного развития и, в свою очередь, стимулом этого развития. Удивление, в отличие от интереса, появляется значительно позднее, примерно в пять-семь месяцев, когда ребенок уже способен формулировать свои ожидания (Charlesworth, 1969).

Классическое описание удивления можно встретить в работе Ч. Дарвина (широко раскрытые от неожиданности глаза и рот, поднятые брови и застывшая поза). Интерес имеет несколько иное мимическое проявление: могут быть задействованы лишь отдельные участки лица (например, чуть поднятые брови, слегка приоткрытый рот, внимательный взгляд, направленный в сторону интересующего объекта). Оба выражения кратковременны. Полный мимический комплекс, отражающий удивление, встречается в реальной жизни достаточно редко. Классическое выражение удивления можно наблюдать у детей ясельного возраста лишь в 3-7% случаев, и этот процент сохраняется практически неизменным к подростковому возрасту (Charlesworth, Kreutzer, 1973).

Таким образом, удивление и интерес редко сопряжены со специфической мимикой. Означает ли это, что данные эмоции не являются универсалиями? По всей видимости, ответ должен быть отрицательным. Об универсальности эмоций интереса и удивления может свидетельствовать физиология. При этом, в частности, меняется скорость дыхания, напрягаются мышцы тела, изменяется сердечный ритм.

Интерес имеет отчетливые филогенетические и онтогенетические корни. Эволюционным и онтогенетическим предшественником интереса, по всей вероятности, следует считать ориентировочный рефлекс. Последний широко распространен в репертуаре поведения млекопитающих и позволяет животным адаптивно реагировать на опасность, исходящую извне. У новорожденных ориентировочный рефлекс выполняет разнообразные функции. Он позволяет находить сосок матери, адекватно реагировать на звуки и визуальные стимулы. Ориентировочные рефлексы поддерживают интерес младенцев в направлении жизненно важных стимулов, прежде всего лица и голоса воспитателя (Tomkins, 1962). Вместе с тем интерес как эмоцию следует отличать от ориентировочного рефлекса. Для активации ориентировочного рефлекса необходима внешняя сенсорная стимуляция, напротив, интерес может вызываться и поддерживаться одними ментальными образами (только воображением).

Эволюционным и онтогенетическим прототипом удивления является рефлекторный испуг. Его можно вызвать на бессознательном уровне, и в этом случае какой-либо психологический компонент будет отсутствовать. Испуг — это быстрая защитная реакция на неожиданные внешние действия. Удивление же представляет собой когнитивно опосредованную реакцию на действия, произошедшие вопреки ожидаемому. Морфологические выражение испуга и удивления различны по форме и характеру проявления. Ребенок начинает реагировать удивлением на неожиданное исчезновение предметов из поля зрения примерно в возрасте 5—6 месяцев. Эмоции удивления и интереса играют важную роль в человеческой жизни, так как они активируют любопытство, исследовательское поведение и жажду новых открытий.

10.5. Отрицательные эмоции

Со времен Ч. Дарвина выделяют четыре базовых отрицательных эмоции: страх, грусть, гнев и отвращение. В настоящее время предполагается, что исходным пунктом для развития негативных эмоций является недифференцированное огорчение (Bridges, 1932; Lewis 1993a). По мнению К. Изарда, совершенно очевидно, что младенцы демонстрируют целую гамму разных базовых выражений лица, сходных с аналогичными выражениями у взрослых. Возникает вопрос, можем ли мы диагностировать присутствие соотвествующей эмоции на основании конкретного мимического выражения? По мнению Л. Камрас, К. Изард был прав, выделяя универсальные человеческие эмоции, но он ошибался, предполагая, что по выражению лица младенцев можно безошибочно определить их эмоциональное состояние. Наблюдая эмоциональные реакции своей дочери Джастины в течение первых 3 месяцев жизни, Камрас пришла к заключению, что одинаковые стимулы могут вызывать различные негативные эмоции. На фоне плача могут появляться выражения грусти, гнева и боли (Camras, 1992).

Л. Шроуф (Sroufe, 1996) рассматривал негативные эмоции, аналогично положительным эмоциям, как развивающиеся системы. В рамках его модели физиологическими прототипами зрелых эмоций у новорожденных являются рефлексы. Исходной стадией в развитии эмоции гнева является негативная реакция новорожденных на препятствие. Если в первые несколько дней жизни фиксировать голову новорожденного, то он будет рефлекторно двигать телом, пытаясь протестовать. В дальнейшем развиваются предшественники эмоций, которые представляют собой нечто новое по сравнению с чистыми рефлексами (в них уже прослеживается психологическая составляющая). Однако и они еще не являются зрелой эмоцией. В отличие от зрелой эмоции, предшественники являются более диффузной реакцией. Они часто основаны на самом общем восприятии стимула и требуют для своего воспроизведения длительного воздействия возрастающего по силе стимула.

Гнев. Со времен Ч. Дарвина гнев ассоциировали со способностью мыслить в терминах средства и конечного результата. Многие авторы определяют гнев как эмоциональную реакцию, позволяющую индивиду преодолевать возникшее препятствие. Гнев может быть неадаптивным. Однако не подлежит сомнению, что во многих случаях эта эмоция выполняет отчетливо адаптивную функцию. Прежде всего, гнев придает индивиду новые силы, мобилизует организм, позволяя добиться намеченной цели. Эмоция гнева имеет четкую физиологическую основу.

К. Изард с коллегами провели любопытное лонгитюдное исследование эмоциональных реакций ребенка на медицинское вакцинирование (Izard et al., 1987). Они повторно снимали на видеопленку поведение 25 детей в возрасте 2, 4, 6 и 18 месяцев. В результате было показано, что с 2 до 6 месяцев все дети реагируют на уколы, демонстрируя активное физическое огорчение, включая мимику боли и плач. Годом позднее, примерно в 19 месяцев, те же дети в ответ на укол демонстрируют лишь моментальную мимику огорчения, которая быстро сменяется устойчивым выражением гнева.

Предшественник гнева наблюдается у младенцев примерно в возрасте 2 месяцев. Например, М. Льюис с соавторами описали демонстрации гнева у двухмесячных младенцев в ответ на исчезновение усвоенной связи между явлениями (Lewis et al., 1990). Примерно к возрасту 2 месяцев младенцы уже способны улавливать связь между дерганием за шнурок, привязанный к руке, и появлением музыки. Они проделывают это упражнение с отчетливым удовольствием. Нарушение усвоенной последовательности вызывало у них явное раздражение и гнев.

Грусть. Эмоция грусти гораздо менее изучена по сравнению с гневом или страхом. Причина, возможно, кроется в том, что эта эмоция имеет много общего с настроением, или эмоциональным состоянием. Детские и клинические психологи уделяли большое внимание анализу депрессии и печали (Bowlby, 1980), возникающими в ответ на утрату близких, но практически не интересовались более повседневной эмоцией грусти.

Одна из немногих работ, посвященных грусти, дает представление о развитии этой эмоции в раннем онтогенезе (Lewis, 1993 b). Разлука с матерью является одним из первых стимулов, провоцирующих эмоцию грусти примерно в возрасте 3 месяцев. К этому же возрасту формируется и устойчивая эмоциональная связь мать-ребенок. Последний начинает активно реагировать на любые изменения в эмоциональном состоянии матери. Дж. Кон и Е. Троник (Cohn, Tronick, 1983) наблюдали за общением в паре мать-трехмесячный ребенок в естественной ситуации и в эксперименте. Во время эксперимента мать просили соблюдать следующие инструкции: смотреть на малыша, но разговаривать монотонным голосом, сохранять бесстрастное лицо, меньше двигаться и избегать тактильных контактов с младенцем. Взаимодействия мать-ребенок записывали на видеопленку. В экспериментальных условиях поведение ребенка становилось все менее организованным и все более депрессивным, он нервничал и открыто протестовал. В естественных же условиях те же самые дети демонстрировали радостное настроение и желание играть, установив зрительный контакт с матерью. Идентичный эксперимент, проведенный со старшими детьми (9 месяцев), показал, что грустное состояние матери порождает ответную реакцию у малышей: они чаще демонстрирую грусть и гнев, уровень исследовательской и игровой активности при этом падает (Termine, Izard, 1988).

Данные наблюдений за взаимодействием матерей, находящихся в состоянии депрессии, и младенцами показали, что социальные взаимодействия в таких парах проходят под знаком менее положительных эмоций (Field, 1994). Матери реже смотрят, говорят и касаются младенцев. В свою очередь младенцы таких матерей бывают менее активны, реже издают звуки, и их эмоциональное состояние напоминает материнское. Они чаще отводят взгляд в процессе общения, чаще демонстрируют недовольство и выглядят значительно тревожнее, чем их сверстники у здоровых матерей.

Реакция младенцев на отделение от матери заслуживает особого разговора. По мнению этологов, негативная реакция младенцев на расставание с матерью несет важнейшую функциональную нагрузку. Эта реакция обеспечивает положительную ответную реакцию со стороны окружающих. Если младенец начинает громко плакать и кричать, когда мать уходит, это часто заставляет ее вернуться и уделить младенцу самое пристальное внимание: покачать, взять на руки, ласково утешить. Депрессивноподобное состояние (горе), в которое часто впадают младенцы (и детеныши приматов), если активный громкий протест против отделения не возымел должного действия, также имеет адаптивное значение. Действительно, детеныш обезьяны, оставшись один без матери в природных условиях, оказывается крайне уязвимым. Возможно, естественный отбор снабдил детенышей двумя, следующими одна за другой, стратегиями оптимального выживания. Первая — это кратковременная реакция на отделение от матери в форме активного шумного протеста, сопровождаемого плачем и криками. На смену ей приходит вторая, более длительная реакция, связанная с общим угнетенным состоянием, спадом двигательной активности и отрешенностью от внешних стимулов. Затихание и неподвижность позволяют детенышу экономить силы и привлекать в себе минимум внимания хищников. Депрессивноподобное состояние служит энергосберегающим целям и позволяет детенышу максимально избегать внешних опасностей, пока не подоспеет помощь (LaFreniere, 2000).

Еще одна возможная функция грусти — стимулирование общей сплоченности коллектива перед лицом общего горя (Averill, 1968). Общее горе, например потеря родственника, может усилить взаимопомощь в родственном коллективе и тем самым повысить шансы индивидов на выживание.

Особая заслуга в изучении феномена стресса отделения от матери принадлежит Дж. Боулби. Этот исследователь вскрыл эволюционные корни данного явления и теоретически обосновал его адаптивную значимость в своей трилогии, посвященной привязанности, отделению и утрате (Bowlby, 1969, 1973, 1980). В настоящее время доказано, что у детенышей всех приматов (включая человека) разлука с матерью вызывает сходные реакции тоски и грусти, свидетельствующие об угнетенном состоянии (меняется частота сердечного ритма, падает игровая активность, возникает тревожность). Ученица Дж. Боулби, М. Айнсворс, предложила специальный тест на незнакомую ситуацию, широко используемый в настоящие время в исследованиях по изучению ранней детской привязанности. Тест состоит в том, что младенца на три минуты разлучают с матерью в незнакомой обстановке. Данные М. Айнсворс, относящиеся к младенцам в возрасте от 9 до 18 месяцев, подтвердили выводы о том, что даже разлученные с матерью на короткое время, дети демонстрируют тревогу, грусть и страх.

Эмоция грусти далеко не всегда играет в жизни человека положительную роль. Неоднократно замечено, что грусть у маленьких детей тесно связана с резким снижением интереса к внешнему миру, спадом исследовательской активности, игры и положительных эмоций, а также с ограничением социальных контактов (LaFreniere et al., 1992). Поскольку исследовательская активность и игра занимают центральное место в жизни ребенка и лежат в основе его будущей социальной и когнитивной компетентности, затянувшиеся периоды грусти однозначно отрицательно сказываются на развитии ребенка.

Отвращение. Выражение отвращения впервые было описано Ч. Дарвином (2001) у разных народов, на материале его наблюдений во время его кругосветного путешествия на '"Бите", а его развитие в онтогенезе — на примере его собственных детей (подробнее о кросс-культурных аспектах мимических выражений см. гл. 4). Ч. Дарвин рассматривал эту эмоцию как универсальную и базовую и полагал, что она исходно возникла как реакция отторжения некачественной пищи. Современные исследователи подтверждают правильность этих выводов (Schiefenhovel, 1997). В момент отвращения человек хмурит брови, морщит нос, при этом сокращается мышца levator labii superioris, подтягивающая верхнюю губу, и обнажаются верхние зубы. Он непроизвольно отводит голову назад, сердцебиение замедляется. В. Шифенховель полагает, что отвращение представляет собой ритуализованную рвотную реакцию. Замедление частоты сердечных сокращений объясняется тем обстоятельством, что нервы glossopharyngeus и vagus, ответственные за рвотную реакцию, относятся к парасимпатической нервной системе.

Реакция отвращения проявляется с самого рождения и, по всей видимости, возникла на базе более примитивной реакции избегания. Отвращение связано с обонятельными отделами мозга (составляющая лимбической системы), распознающими вкус и запах, и требует лишь минимального вовлечения коры больших полушарий (Schore, 1994). Реакцию отвращения легко вызвать у новорожденного, положив крошечное количество горького вещества ему на язык. Подобная реакция сохраняется даже у младенцев, лишенных от рождения больших полушарий. Именно изучение реакций новорожденных с врожденными дефектами мозга позволило К. Изарду сделать важнейший вывод о том, что связь между выражениями и чувствами носит врожденный характер (Izard, 1991).

Страх. Страх является традиционным объектом этологических исследований. Многие годы ведутся дискуссии относительно роли врожденных и средовых факторов в дифференциации данной эмоции, относительно существования врожденных и приобретенных страхов, связанных со специфическими раздражителями (страх перед змеями, высотой, огнем, замкнутым пространством). Дж. Уотсон в своем классическом труде под названием "Бихевиоризм" (1924/1998) предположил существование трех природных стимулов, провоцирующих спонтанную реакцию страха: боль, неожиданная утрата поддержки и громкий шум. Все остальные стимулы, по мнению данного исследователя, начинают функционировать как таковые лишь благодаря условному подкреплению. В отличие от Ч. Дарвина, Дж. Уотсон полагал, что поведение разных видов формируется идентичным образом, поэтому данные, полученные при изучении одного конкретного вида, применимы для объяснения поведения любого другого вида. В отличие от Дж. Уотсона, этологи вслед за Ч. Дарвином хорошо осознавали видоспецифичность поведения и учитывали в своих работах, что у каждого вида имеется свое адаптивное поведение, которое сформировалось в процессе эволюции под действием специфических внешних условий.

Дж. Грей (Gray, 1971) предложил пять основных принципов, лежащих в основе каждого стимула, провоцирующего реакцию страха: интенсивность, новизна, эволюционно закрепленные страхи (фобии), социальные стимулы и условные стимулы. Боль и громкий шум являются примерами стимулов с высоким уровнем интенсивности. Показательно, однако, что индивиды могут реагировать на боль различным образом, демонстрируя гнев-агрессию, равно как и страх-избегание. Незнакомые объекты и люди провоцируют реакцию страха, однако степень выраженности этой реакции зависит от множества факторов, включая тип темперамента, степень зрелости и когнитивного развития, контекст.

Дж. Боулби полагал, что детские страхи являются результатом взаимодействия биологии и личного опыта и что младенцы будут формировать реакцию страха нате стимулы, которые содержат естественные признаки опасности (Bowlby, 1969). Целый ряд страхов представляют собой реакции, выработанные в ходе эволюции: страх незнакомца, страх отделения от матери, страх открытого пространства, страх высоты и падения, страх темноты, змей и пауков (Gray, 1971).

Страх перед незнакомцем впервые был описан Р. Шпицем как эмоция, неожиданно появляющаяся в репертуаре младенцев примерно в возрасте 8 месяцев. В настоящее время стало очевидно, что предшественники данного поведения прослеживаются у младенцев в более раннем возрасте: примерно в 4-5 месяцев дети демонстрируют негативную реакцию на незнакомое лицо. Если незнакомец будет пристально смотреть на ребенка, то последний вначале отвернется, а затем заплачет. Чуть позднее, примерно в 7-12 месяцев, ребенок начинает немедленно демонстрировать негативную реакцию на незнакомца, особенно если тот неожиданно приблизится к малышу или попытается взять его на руки. Страх перед незнакомцем представляет собой реакцию на неожиданную опасность. Показательно, что если незнакомец будет приближаться медленно, в присутствии воспитателя, нежно разговаривая и предлагая ребенку игрушку, то последний с большой долей вероятности проявит интерес и радость, а негативная реакция будет отсутствовать. Негативная реакция на бесшумное приближение незнакомца варьирует индивидуально, что может быть связано с генетическими различиями в темпераменте (LaFreniere, 2000).

Страх перед незнакомцем является человеческой универсалией. Он проявляется примерно в одном и том же возрасте у представителей разных культур (угандийцев, индейцев хопи, американцев) (Ainsworth, 1963; Dennis, 1940; Sroufe, 1977). О наличии существенной генетической базы для этого феномена свидетельствуют также близнецовые исследования: однояйцевые близнецы демонстрировали более сходную реакцию по сравнению с разнояйцевыми близнецами (Plomin, DeFries, 1985).

Страх перед незнакомцем — филогенетически древнее явление. Отмечается близкое сходство в реакциях на незнакомца у человеческих младенцев и детенышей шимпанзе. Д. Хебб в своем труде "О природе страха", ставшем теперь классическим (Hebb, 1946), показал, что у четырехмесячного детеныша страх перед незнакомцем появляется не под влиянием научения, а как результат когнитивного и перцептивного созревания. Это врожденная реакция, и ее можно наблюдать у детеныша, выращенного в лабораторных условиях.

Страх отделения развивается в соответствии с фиксированной врожденной программой во второй половине первого года жизни ребенка. Он тесно взаимосвязан с физическим и когнитивным созреванием малыша. В 8-10 месяцев ребенок становится исключительно подвижным, резко возрастает также интенсивность его общения с воспитателем. Ребенка обуревает исследовательская активность, он старается постичь внешний мир, но пристально следит за воспитателем, всякий раз возвращаясь к нему при любой опасности. Страх отделения достигает в этот период максимума. Малыш заботиться о том, чтобы связь между ним и воспитателем не прерывалась ни на минуту. Ребенок бурно протестует, если воспитатель уходит.

Кросс-культурные данные говорят о том, что страх отделения — человеческая универсалия. Дети из разных культур (бушмены, евреи, индейцы Гватемалы) одинаковым образом реагируют на уход матери, и во всех культурах эта реакция достигает пика к концу первого года жизни (рис. 10.2) (Kagan et al., 1980). Культура, однако, откладывает определенный отпечаток на выраженность реакции отделения. В тех культурах, где практика ухода за младенцами регламентирует постоянный контакт мать-ребенок, страх отделения наблюдается несколько ранее, а реакция на отделение бывает более интенсивной и сохраняется до более позднего возраста (Ainsworth, 1967). К примеру, японские младенцы в тесте на незнакомую ситуацию демонстрировали более выраженную негативную реакцию на отделение от матери, чем европейские малыши. Исследователи объясняют эти различия тем, что японские матери находятся в постоянном контакте с детьми в течение всего первого года жизни, и младенцы практически ни на минуту не теряют их из поля зрения. Напротив, в европейских культурах часто принято помещать младенца в отдельную комнату, где он в течение длительного времени предоставлен сам себе.

Рис. 10.2. Страх отделения — человеческая универсалия. Дети из разных культур одинаковым образом реагируют на уход матери. Во всех культурах эта реакция достигает пика к концу первого года жизни (Kagan et. al.. 1980)

Страх высоты. Страх высоты у младенцев изучают с помощью "визуальной скалы", представляющей собой двухуровневую конструкцию с верхней и нижней ступенькой. Ступеньки визуально различимы благодаря их раскраске черно-белым шахматным рисунком (Campos et al., 1978). Сверху вся конструкция покрыта листом плексигласа. В возрасте 5 месяцев внимание младенцев к месту обрыва резко возрастает. Примерно к девятимесячному возрасту оно переходит в страх. Различия в реакциях детей прослеживаются и на физиологическом уровне. Внимание пятимесячных младенцев в направлении провала сочетается с замедлением сердечного ритма. Напротив, в 9 месяцев, приближаясь к глубокому месту, младенцы демонстрируют учащенное сердцебиение, отказываются ползти дальше и даже начинают плакать.

Исследования показывают, что страх высоты появляется вскоре после того, как младенцы начинают активно ползать. Однако возникает он вне всякого предшествующего опыта падения (это вполне объяснимо, ибо единственный опыт может быть смертельным). Большинство исследователей сходятся во мнении, что страх высоты, аналогично страху перед незнакомцем или страху отделения, запрограммирован естественным отбором (Eibl-Eibesfeldt, 1989; LaFreniere, 2000). Единственным и необходимым условием его появления является нормальное физиологическое и когнитивное созревание ребенка.

10.6. Вторичные эмоции

Вторичные эмоции появляются позднее в онтогенезе ребенка. Они связаны с формированием самосознания и усвоением культурных правил и стандартов поведения (манер). В последнем случае эмоциональные проявления служат отражением сложных когнитивных процессов. Например, человек краснеет, когда стесняется, чувствует неловкость или вину перед другими. Ч. Дарвин полагал, что краснеть может только человек, у животных аналоги такой реакции отсутствуют. В современной литературе к вторичным эмоциям относят эмпатию, неловкость, зависть, стыд, гордость, чувство вины, любовь.

Процесс формирования вторичных эмоций претерпевает несколько стадий. На первой стадии ребенок должен научиться отличать себя от других, узнавать себя. Эксперименты по самоузнаванию в зеркале, проведенные на детях, свидетельствуют о том, что большинство младенцев начинают узнавать свое отражение в зеркале примерно к 22 месяцам жизни (Amsterdam, 1972; Gallup, 1977). Процесс самоосознания идет медленно. На первом году жизни младенцы реагируют на собственное отражение с интересом и возбуждением. Они могут пытаться прикоснуться к тому, другому, ребенку в зеркале, могут угрожать ему, пытаясь ударить, или предлагают поиграть. К концу второго года у ребенка начинает формироваться понимание того, кто этот "другой" ребенок в зеркале. Действительно ли ребенок узнает в зеркале себя, проверяют с помощью специального теста: ребенку ставят краской пятнышко на лице и предлагают дотронуться до этого пятнышка рукой, используя при этом собственное отражение в зеркале. Порой дети называют себя по имени, показывая на свое отражение.

Смущение возникает в связи с развитием самомониторинга (Lewis et al., 1989). Чтобы чувствовать смущение, ребенку достаточно самоосознания. В соответствии с теорией эмоционального развития Льюиса, гордость, стыд и вина становятся реальными эмоциями лишь по достижению трехлетнего возраста, после развития способности к самооценке (рис. 10.3) (Lewis, 1993a). Большинство исследователей полагают, что после 2 лет ребенок уже может сопоставлять свое поведение в соответствии с существующими в данном обществе стандартами. Если ребенок терпит неудачу и не справляется с заданным поведением, он начинает чувствовать стыд, а если ему удается успешно справиться с задачей — его переполняет гордость (Lewis, 1993b).

Рис. 10.3. Схема эмоционального развития по Льюису. Дано по (Lewis. 1993)

Еще не достигнув двухлетнего возраста, дети реагируют на социальные требования с пониманием того, что некоторые действия находятся под запретом (Kopp et al., 1983), однако их реакции не свидетельствуют об отчетливом осознании запретов. По всей видимости, до двухлетнего возраста дети откликаются на негативную реакцию и неодобрение со стороны старших (Emde, 1992). Полное усвоение правил, принятых в семье, социальных ценностей, установленных обществом, и развитие индивидуальных моральных установок — долгий процесс, он занимает примерно первые 20 лет жизни. Начало этого процесса, однако, явно просматривается уже в первых попытках младенцев к саморегуляции собственного поведения (Sroufe, 1996).

Гордость и стыд. В своей книге "О выражении эмоций у животных и человека" Ч. Дарвин уделил мало внимания таким важнейшим человеческим эмоциям, как гордость и стыд. Он был уверен в отсутствии единой видоспецифической для человека мимики стыда. Ч. Дарвин писал, что основные признаки, отражающие стыд, — покрасневшее лицо, отведенные глаза, опущенная голова, поникшее тело, могут служить индикаторами других состояний. Краснеть человек может, когда ему жарко и когда он возбужден (гнев, радость). Он будет отводить глаза и опускать голову при общении с более высокоранговыми членами группы. Поникшее тело сопровождает эмоциональную реакцию горя, печали или просто свидетельствует о плохом самочувствии.

Стеснительность детей ясельного возраста рассматривается современными авторами в качестве предшественника стыда. При этом одни специалисты полагают, что стыд возникает у детей примерно одновременно с чувствами гордости и вины (Lewis, 1993b). Другие рассматривают стыд в качестве предшественника более тонкой эмоции — вины (Sroufe, 1996). По теории Л. Шроуфа, эмоции вины и гордости в окончательном виде формируются у детей лишь к концу дошкольного возраста. Чувство стыда у младенцев основано на рудиментарной самооценке по типу "плохой" или "хороший" в ответ на похвалу или неодобрение со стороны воспитателя. Дошкольники же значительно более развиты в когнитивном и социальном плане и могут гораздо адекватнее реагировать на достижение или нарушение более общих поведенческих норм и правил. Именно это, более глубокое чувство осознания себя и интернализации принятых стандартов позволяет дошкольникам реализовывать эмоции гордости и вины в личном и публичном контексте.

Современные исследования онтогенеза гордости и стыда осуществляются путем этологических наблюдений и в эксперименте. П. ЛаФренье показал, что гордость отчетливо проявляется у пятилетних детей в процессе обучения плаванью (LaFreniere, 2000): успевающий ребенок демонстрирует улыбку Дюшена (см. гл. 4), служащую универсальным проявлением радости (радуется своим успехам) и одновременно демонстрирует свою радость культурно-специфическим образом (поднятый вверх большой палец). У. Гепперт и Д. Гартман (Geppert, Gartmann, 1983) наблюдали мимические выражения и позы детей в возрасте от 18 до 42 месяцев в следующих экспериментах. Исследователь манипулировал результатами игры, следя затем, чтобы ребенок то выигрывал, то терпел неудачу. При успехе дети улыбались, голова была поднята вверх, челюсть слегка выдвинута вперед, спина прямая. При неудаче они хмурили брови, опускали голову, смотрели потупившись, горбились. X. Хекхаузен (Heckhausen, 1984) сообщает, что успеху дошкольников сопровождается открытой позой, а неудача — закрытой. Помимо способности сравнивать свои действия с имеющимися в обществе стандартами, по мнению этого исследователя, неотъемлемой предпосылкой гордости является формирование концепции личной компетентности.

Представление о гордости и стыде формируется у детей постепенно. Лабораторные эксперименты показывают, что с 2 до 4 лет повышается доля детей, которые хмурятся при неудаче от 10 до 50% (Stipek et al., 1992). Сходные возрастные тенденции прослеживаются и для положительных эмоций. Во всех возрастах дети чаще улыбались при выигрыше, чем при неудаче. Частота улыбки после удачного окончания игры резко возрастает от 2 до 4 лет с 25 до 80% случаев. Обнаружены половые различия для дошкольников: девочки чаще надували губы и хмурились при неудаче по сравнению с мальчиками.

Д. Стайпек (Stipek, 1995) предложил следующую трехфазную модель раннего развития этих эмоций: на первом этапе, до 22 месяцев, дети не проявляют признаков рефлексии относительно собственных достижений (не стараются привлечь внимание матери к своим успехам, не смотрят на экспериментатора); на втором этапе дети начинают демонстрировать оба этих поведения в 50% случаев (начинают осознавать значимость успеха в социальном плане), причем социальное избегание после неудачи свидетельствует о том, что дети пытаются не вызывать отрицательной реакции у взрослых; на третьем этапе можно наблюдать негативное выражение лица после неудачи, которое появляется лишь через год после того, как дети начинают регулярно демонстрировать поиск внимания и реакцию избегания.

М. Янош и П. ЛаФренье (Janosz, LaFreniere, 1991) изучали реакцию мальчиков-дошкольников на успех и поражение и их способность регулировать отрицательные эмоции для успешной кооперации со сверстниками. Эксперимент начинался с короткой конкуренции. Детям предлагали складывать головоломки, и первый, кто завершал работу, получал приз. Мальчики соревновались с большим энтузиазмом. Успех сопровождался широкой улыбкой и взглядом триумфатора в сторону партнера, а проигрыш — взглядом в пол (или в сторону), нахмуренными бровями, сгорбленной позой и сопением. Далее следовало задание на кооперацию, включающее дележ привлекательной игрушкой. Дети демонстрировали разные типы кооперации, конфликтное поведение и конкуренцию. Поведение детей в задании на кооперацию прямо зависело от поведенческого типа ребенка. Социально компетентные дети обычно оказывались способными примирять асимметрию, вызванную неравным исходом конкуренции, и участвовать в большем количестве кооперативных действий. Они реже вступали в конфликты с напарниками, чем менее компетентные дети. Социально компетентные дети старались смягчить эффект проигрыша у партнеров: сглаживали внешние проявление гордости и удовольствия. Некомпетентные в социальном плане дети проявляли напряженность в своем поведении, реже действовали синхронно с другими. Проигравшие исходное соревнование отказывались играть дальше, а выигравшие — демонстрировали откровенный деспотизм и в дальнейших заданиях практически не кооперировались с другими.

Неудачу дети проявляли также по-разному. Одни реагировали кратковременным огорчением и получали затем явное удовольствие от кооперации во втором задании. Другие, оцениваемые наблюдателями как гневно-агрессивные, на неудачу реагировали острой фрустрацией и не могли совладать с собственными эмоциями. Тревожно-избегающие дети в аналогичной ситуации реагировали пассивно или старались устраниться.

Вина как эмоция развивается в онтогенезе лишь к дошкольному возрасту. Переход от ясельного возраста к дошкольному (от 3 до 5 лет) характеризуется быстрым ростом самоконтроля. К пятилетнему возрасту ребенок может вступать в переговоры с родителем, научается пояснять свои поступки. В это же время происходит резкий спад инструментальной агрессии и всплеск аффилиативного, интегрирующего поведения. Отмеченные изменения связаны с когнитивным развитием, ростом понимания поступков других и со способностью контролировать собственные эмоции. Как отмечает А.Р. Лурия (1973), к 6 годам дети уже способны следить за собственным поведением и подавлять поведение, которое раньше было им неподконтрольно. В отличие от детей ясельного возраста, дошкольники, терпя неудачу в одном виде деятельности, научаются самостоятельно переключаться на другую активность. В это время формируется зона ближайшего развития (Выготский, 1956). По мнению Л.С. Выготского, любая функция в культурном развитии ребенка появляется дважды, первый раз — на социальном уровне межиндивидуального общения, второй — на внутреннем индивидуальном уровне.

Большинство специалистов полагают, что стыд онтогенетически предшествует развитию чувства вины и является ее предшественником. Для своего проявления стыд требует от ребенка лишь общего восприятия себя как плохого в глазах воспитателя, тогда как осознание вины требует более тонких оценок.

Эмпатия. О заразительности (контагиозности) смеха, плача и зевоты каждый из нас знает с детства. Когда мы улыбаемся, у другого активируются нейрохимические процессы, вызывающие хорошее настроение и ответную улыбку. То же верно по отношению к плачу, процессу, активирующему тоску и плач из сочувствия. Социальные сигналы, к примеру мимика и вокализация, запускают химические процессы, которые заставляют нас испытывать ту же эмоцию, которой охвачен социальный партнер. Процесс "заражения эмоциями" от других получил название "эмпатия" (сопереживание).

Эмпатия — это социальная эмоция. В развитой форме ее проявление предполагает, что ребенок уже способен отличать себя от других и распознавать эмоциональное состояние окружающих. Эмпатия имеет отчетливого предшественника в виде эмпатического возбуждения у новорожденных.

М. Хоффман (Hoffman 1979, 1984), одним из первых сформулировавший онтогенетическую теорию эмпатии, полагал, что эмпатическое возбуждение у новорожденных основано на двигательном подражании. Реакция видоспецифичнадля человека и уходит корнями в эволюционное прошлое, общее с другими приматами. Новорожденные реагируют плачем на плач других младенцев, и реактивность девочек превосходит таковую у мальчиков. Плач новорожденных еще нельзя классифицировать как истинно эмпатическую реакцию на огорчение у других, однако в нем уже частично просматривается сущность более зрелой эмоции. М. Хоф» фман выделяет три стадии развития эмпатии. Первая из них — эмоциональная контагиозность новорожденных (ответная реакция плачем на плач). Вторая стадия — целенаправленная помощь в ответ на огорченное состояние другого (ребенок может дать другому поиграть собственной любимой игрушкой, чтобы успокоить). Эта стадия развития достигается примерно в концу второго года жизни и связана с развитием самосознания и способностью отличать себя от других. Хотя на этой стадии ребенок уже способен делать различия между собственным горем и горем других, активные проявления эмпатии у него еще не сформировались окончательно. На третьей стадии в ответ на горе или огорчение другого ребенок демонстрирует конструктивное поведение и старается помочь. Эта стадия достигается к дошкольному возрасту. Ребенок в этом возрасте уже осознает, что чувства других людей могут отличаться от его собственных.

Многолетние исследования подтвердили справедливость теории М. Хоффмана. Исследователи просили матерей записывать реакции детей на естественные и спровоцированные огорчения у других малышей (Radke-Yarrow, Zanh-Waxier, 1984; Zahn-Waxier et al., 1992). В возрасте одного года большинство детей пытаются утешить других детей путем физического контакта (обнимают, касаются, поглаживают), независимо от причины, вызвавшей огорчение. Такие ранние реакции, по сути, обеспечивают утешение обоим: помощнику и огорченному. На втором году жизни помощь становится более дифференцированной и включает собственно помощь, дележ, проявления симпатии, и утешение "пострадавшего". Просоциальные реакции детей резко возрастают к 18-24 месяцам, равно как и эмпатическое беспокойство (личное ощущение огорчения в ответ на огорчение другого), активное исследование причин огорчения другого ребенка. На третьем этапе чувство личного ответного огорчения сменяется чувством симпатии и заботы. Различия между этими двумя состояниями четко прослеживаются на физиологическом уровне. Личное огорчение имеет много общего с проявлением страха (учащенное сердцебиение), тогда как чувство заботы сопряжено с замедлением сердечного ритма.

По тому, как реагирует ребенок на огорчение другого (огорчением или симпатией), можно определить, желает ли он по-настоящему оказать помощь. Частота сердцебиения и выражение лица могут служить более надежным предсказателем попыток ребенка оказать помощь другому в беде, а чувство эмпатии, о котором сообщает сам ребенок, — нет (Eisenberg et al., 1988). Самоотчет ребенка об эмпатии, таким образом, служит ненадежным источником информации о его собственных чувствах.

Связь между эмоциональным возбуждением ребенка и просоциальным поведением — весьма сложная (Eisenberg, Fabes, 1992). Оптимальный уровень возбуждения с наибольшей вероятностью будет приводить к проявлению симпатии и заботы. Слишком низкий уровень возбуждения не может обеспечить необходимой мотивации, а слишком высокий — приведет к тому, что ребенок сам будет ощущать острое огорчение и постарается избегать источника неприятных эмоций. Ключевым моментом в обеспечении помощи-отклика на несчастье другого является способность модулировать собственное эмоциональное состояние. Ребенок должен уметь концентрироваться на том, кто испытывает горе, а не на собственных тревожных ощущениях.

10.7. Выразительные движения и эмоциональные ощущения: обратная связь

Выше мы уже упоминали о теории Джеймса-Ланге, впервые предложившей рассматривать наши ощущения как результат внешних поведенческих проявлений. Данные современных авторов однозначно свидетельствуют, что между выразительными движениями и эмоциональными ощущениями человека имеется отчетливая взаимосвязь. В свое время Ницше утверждал, что для того, чтобы понять чувства другого человека, необходимо имитировать движения его тела. П. Экман на опытах подтвердил, что эмоции человека могут возникать как производные контролируемых мимических движений (Ekman et al., 1983) (см. также гл. 4). В эксперименте испытуемому предлагали воспроизводить мимическое выражение шаг за шагом, последовательно объясняя ему, как и какую мышцу лица напрягать в данный момент. В результате, в момент появления на лице испытуемого конкретного выражения — будь то радость, скорбь или злость — он вскоре сообщал о своем внутреннем состоянии, которое точно соответствовало данной мимике. При воспроизведении негативных эмоций (страх, гнев, отвращение) у испытуемого повышалась частота сердцебиения, повышалась кожная чувствительность. При страхе и гневе частота сердцебиения была выше, чем при моделировании мимики отвращения. Мимика гнева сопровождалась повышением температуры пальцев, тогда как при страхе эта реакция была менее выраженной. Сходные результаты получены не только для европейцев, но и для представителей других культур (например для минангабау Суматры). Таким образом, сознательно контролируемые сокращения лицевых мускулов могут вызывать бессознательные изменения автономной нервной активности (Ekman, Keltner, 1997, р.34). Последовательное воспроизведение эмоционального мимического выражения, мышца за мышцей, приводит к активации конкретных участков коры головного мозга, что отчетливо видно на электроэнцефалограммах (Ekman, Keltner, 1997, р.36).

Целый ряд методик, связанных с психологическим тренингом, уже давно учитывает это обстоятельство, постулируя, что человек способен изменять собственное настроение (и даже отношение к другим людям), сознательно воспроизводя на лице выражения радости, улыбку, дружественного расположения, или смеясь перед зеркалом (Метклиф, Фелибл, 1997). Некоторые практики советуют людям с тяжелыми заболеваниями побольше смеяться и улыбаться (смотреть комедии и юмористические передачи), что не только снижает боль, но существенно повышает сопротивляемость организма. Известны случаи, когда пациенты со смертельным недугами вылечивались с помощью такой "смехотерапии".

10.8. Нейрофизиологические основы эмоций

В настоящее время считается признанным, что эмоциональный отклик у человека достигается благодаря активации двух возможных нервных проводящих путей — верхнего и нижнего. Подавляющее большинство эмоциональных реакций человека связано с возбуждением коры головного мозга, при этом сигнал возбуждения передается из таламуса в кору головного мозга (верхний путь). Однако в тех случаях, когда эмоциональная реакция должна быть мгновенной (например реакция страха), импульсы возбуждения из таламуса передаются не к коре головного мозга, а прямо к входящему в состав лимбической системы миндалевидному телу (нижний путь). Более прямой подкорковый путь обеспечивает моментальную реакцию на опасные стимулы и, по мнению некоторых авторов, может контролировать такие эмоциональные реакции, которые мы не можем осознать (LeDoux, 1996).

Представления о физиологических основах человеческих эмоций активно развивались и углублялись на протяжении XX в. В 1937 г. Дж. Папес выдвинул идею о том, что эмоции представляют собой результат деятельности сложной сети структур, расположенных в головном мозге человека. Эта сеть была названа "кругом Папеса". Благодаря исследованиям этого автора мы сегодня представляем себе нейроанатомию эмоций. Важнейшим комплексом нейроанатомических структур, участвующих в продуцировании эмоций, является лимбическая система (круг Папеса представлял собой многие компоненты этой системы). Лимбическую систему иногда называют "'животным мозгом", потому что ее составные части в целом сходны у всех млекопитающих. Лимбическая система занимает промежуточное положение между корой мозга и стволом. В продуцировании эмоции важную роль играют также часть структур ствола и коры.

Лимбическая система включает в себя часть ядер передней области таламуса и гипоталамус (рис. 10.4) (Блум и др., 1988). В глубине боковой части среднего мозга находится миндалина. Как показали эксперименты, проведенные на животных, миндалина ответственна за реакции страха и агрессии. Рядом с миндалиной располагается гиппокамп, играющий определенную роль в интеграции сенсорной информации. Гиппокамп и другие структуры лимбической системы окружены поясной извилиной. Поблизости от нее находятся свод и перегородка. Свод представляет собой систему волокон, идущих в верхние отделы мозга и вниз из верхних отделов. Перегородка получает сигналы через свод от гиппокампа и посылает сигналы в гипоталамус. Нервные импульсы от всех органов чувств, проходя через ствол и лимбическую систему, направляются затем в кору. Нисходящие от коры сигналы также проходят через лимбическую систему.

Рис. 10.4. Лимбическая система включает в себя часть ядер передней области таламуса и гипоталамус. Дано по (Блум, и др.. 1988)

Ствол мозга. Важную роль в эмоциональных реакциях играет особая структура, расположенная внутри моста и ствола головного мозга: ретикулярная формация (см. рис. 10.4). Ретикулярная формация представляет собой своеобразный фильтр, получая сенсорные сигналы по разным путям, она пропускает только новую и необычную информацию. Волокна нейронов ретикулярной формации тянутся в различные области коры больших полушарий. Часть из них проходит через таламус. Нейроны ретикулярной формации — "неспецифические", то есть они способны передавать информацию от кожи, глаз, носа и других органов к лимбической системе и коре. В ретикулярной формации находится "голубое пятно" (см. рис. 10.4). Эта структура представляет собой плотное скопление тел нейронов. Медиатором нейронов голубого пятна служит норадреналин, который оказывает мощное воздействие на эмоциональное состояние человека. Недостаток норадреналина порождает депрессию, а его избыток приводит к стрессовым состояниям. В ретикулярной формации также находится "черное пятно" — скопление тел нейронов, относящееся к дивергентным сетям с одним входом. Нейроны черного пятна выделяют медиатор дофамин, играющий важную роль в возникновении у человека приятных ощущений и эйфории. Предполагается также, что избыток дофамина способствует развитию шизофрении. У больных паркинсонизмом наблюдается дегенерация нейронов черной субстанции, в результате чего в организме таких больных наблюдается недостаток дофамина. Больные часто жалуются на угнетенное состояние, а окружающие их люди отмечают выраженное нарушение адекватных мимических реакций, прежде всего мимики положительных эмоций.

Кора больших полушарий. По современным представлениям, наибольшую роль в контроле эмоций играют лобные доли коры больших полушарий (Блум и др., 1988). К ним ведут прямые пути от таламуса. В создании эмоций важную роль играют также височные доли, поскольку известно, что эмоциональные и мыслительные процессы тесно взаимосвязаны. Контроль эмоций играет исключительную роль для человеческой жизни. Только научившись владеть собой и сдерживать свои эмоции, человек может активно функционировать в составе группы (будь то родственная группа или временный коллектив на рабочем месте).

При повреждениях коры головного мозга может наблюдаться потеря способности контролировать выражение лица. При этом спонтанные проявления эмоций остаются прежними. В таких случаях пациенты оказываются не в состоянии сознательно контролировать эмоциональные проявления и скрывать от окружающих свои чувства. При некоторых других заболеваниях, например при болезни Паркинсона, наблюдается обратная картина: люди могут сознательно отражать на лице те или иные эмоции, но не способны спонтанно их продуцировать. Наблюдения за такими случаями свидетельствует о громадной роли именно спонтанных мимических реакций для обеспечения нормальной коммуникации между партнерами (например для поддержания темпа дружественной беседы и близкого общения). Б. Пентланд с соавторами (Pentland et al., 1997) показали, что пациенты с больезнью Паркинсона испытывают сложности в самовыражении. Медицинский персонал, контактирующий с ними, воспринимает их как холодных, неконтактных, отстраненных и неинтеллектуальных.

Современный человек существенно превосходит своих предков (не только австралопитековых и эректусов, но и неандертальцев) по развитию лобных долей мозга. Это качество представляется не случайным, поскольку есть все основания предполагать, что благодаря развитию речи и контролю за эмоциями человек современного вида смог преодолеть ограничения, связанные с максимально допустимыми размерами эффективно функционирующего коллектива. Я.Я. Рогинский указывал в свое время на этот факт, замечая, что только современный человек смог "обуздать" свои эмоции и перешел на новую ступень социального развития (Рогинский, 1969).

10.9. Нейроэндокринные аспекты социального поведения человека

Поведенческие процессы тесно сопряжены с нейрофизиологическими процессами в организме. Так, монотонно повторяемые действия, например бег трусцой, стимулируют выработку эндорфинов в гипоталамусе человека, которые принадлежат к группе эндогенных опиатов (морфинов). Повышенный уровень этих веществ в организме создает легкий наркотический эффект, и любители бега трусцой привыкают к этому состоянию (Dunbar, 1997). Когда их лишают привычной пробежки, они испытывают симптомы, сходные с наркотической ломкой: нервное напряжение, тревогу, порой даже легкую лихорадку. У трудоголиков, очевидно, действуют те же нейрофизиологические механизмы. В этом случае постоянная мыслительная нагрузка и интенсивная работа мозга действуют так же, как монотонный бег по утрам. Трудоголики, лишенные возможности работать, демонстрируют синдром опиатной недостаточности, как и любители бега. Человеческий организм может как бы заранее предвидеть потребность в опиатах. Так, у бегунов-марафонцев за день до старта наблюдается выраженное повышение уровня эндорфинов. За три месяца до родов в организме беременной женщины также происходит резкий подъем уровня опиатов. Опиатная система, как предполагают специалисты, эволюционировала для подавления болевых ощущений. В случае травмы опиаты выбрасываются в кровь, и их действие может быть продолжительным. Такая адаптация очень важна, ибо позволяет индивиду абстрагироваться от боли и заниматься более важными делами.

Выработка опиатов происходит и в момент груминга (у обезьян и человека). У обезьян, которых чистят, повышается уровень опиатов. При этом наблюдаются симптомы релаксации, частота сердцебиений снижается, поза становится менее напряженной. Когда естественный синтез эндогенных опиатов блокировали в лабораторных условиях небольшими дозами налоксона (лекарство, нейтрализующее морфины), обезьяны становились более беспокойными и продолжали выпрашивать груминг у товарищей. Положительное расслабляющее и снимающее стресс воздействие поглаживаний, массажа, расчесывания волос отмечено и для человека (Schiefenhoevel, 1997).

Американский психолог Д. Абрамис, опросив 383 человека, пришла к выводу, что те, кто воспринимает свою работу как забаву и удовольствие, работают успешнее и лучше ладят с другими сотрудниками по сравнению с теми, кто удовлетворен работой, но не видит в ней ничего забавного. Другая исследовательница, Э. Изен, установила, что просмотр смешного кинофильма повышает творческие способности работающих. Величайшим несчастьем, по-видимому, можно считать расхожую среди людей установку, что "дело, которое интересно, нельзя рассматривать как работу". С точки зрения эффективности и производительности труда, наиболее продуктивными работниками оказываются именно те, которые относятся к своему делу как к увлечению.

Н. Казинс в книге "Биология Надежды" показывает, что длительный смех стимулирует выделение эндорфинов. Смеясь, человек начинает чувствовать себя гораздо лучше, потому что в этих условиях в организм начинают поступать эндорфины, притупляющие, как уже отмечалось выше, ощущение боли (физической и душевной). Эндорфины стимулируют также имунную систему организма, тем самым повышая его сопротивляемость.

Установлено, что адекватное восприятие юмора и смех у алкоголиков и наркоманов, проходящих курс лечения, является первым надежным признаком восстановления. С физиологической точки зрения, это происходит потому, что организм начинает сам синтезировать эндорфины, блокирующие подавленное состояние, и, возможно, потому, что смех позволяет отстраниться от того, что еще недавно подавляло человека, смех помогает обрести внутренний контроль.

Исследования показывают, что смех является эффективным средством укрепления сердечной мышцы, а продолжительный смех понижает кровяное давление. Двадцатисекундный смех по воздействию на сердечную мышцу эквивалентен трем минутам интенсивной гребли. Современные средства укрепления физического здоровья, кстати, являются эффективными только при условии хорошего настроения тренирующегося, расстроенные и опечаленные люди, как правило, не добиваются нужного эффекта. Подводя итоги, нужно сказать, разумеется, что снятие внутреннего напряжения — далеко не единственная функция смеха. В этом контексте мы скорее анализируем его значимость для отдельного человека. Совместный смех играет роль эффективного механизма социальной интеграции, способствует укреплению социальных связей в группе или устанавлению новых социальных связей. А смех над собой, намеренное шутовство перед другими может использоваться для примирения после ссор и конфликтов (Butovskaya, Kozintsev, 1999а, b; Butovskaya 2001 a, b). Эта стратегия применяется даже маленькими детьми в возрасте 4-5 лет и является, по всей видимости, универсальной для человека.

10.10. Эволюция человека и развитие вторичных эмоций

Увеличение размеров мозга и рост интеллектуальных способностей у гоминин. Человек по сравнению с другими приматами обладает самыми большими относительными размерами коры головного мозга и наиболее развитыми интеллектуальными способностями. Чтобы объяснить этот феномен, можно воспользоваться моделями, основанными на реальных показателях морфологии и социоэкологии современных приматов. Для этого были предложены две теории: теория сложной среды обитания и теория социального (макиавеллевского) интеллекта (рис. 10.5) (Byrne, 1995).

Рис. 10.5. Теория сложной среды обитания и теория социального интеллекта.

Дано по (Byrne. 1995)

Первая из этих теорий утверждает, что интеллектуальные способности эволюционируют в результате усложнения пищедобывательных стратегий. Чем сложнее процесс поиска желаемой пищи и ее правильной идентификации, тем выше интеллектуальные способности вида. Анализ, основанный на 68 независимых параметрах, взятых из главной приматологической базы данных (119 видов), проделанный Р. Бартоном, дает основания предполагать, что размер мозга независимо и положительно связан с пропорцией фруктов в диете и с размерами группы (Barton, 1999). Адаптивная специализация мозга происходит в определенном направлении. Среди дневных приматов фруктоядные виды имеют большую по размерам зрительную кору, чем листоядные. Эволюция цветового зрения, произошедшая у фруктоядных приматов, затронула и рост неокортекса. В то же время ограничения на развитие мозга млекопитающих налагаются самим процессом индивидуального развития. Увеличение продолжительности детства имеет результатом развитие эволюционно более молодых структур, в первую очередь неокортекса. Таким образом, получается, что фруктоядность, хотя и не прямо, но способствовала эволюции социального интеллекта у высших обезьян.

Ранние гоминины (например австралопитековые), несомненно, произошли от фруктоядных предков. С выходом в более открытую местность связывают начало перехода к потреблению большей доли мясной пищи. По вопросу о том, каким образом ранние Homo добывали мясо животных, нет единого мнения. Одни специалисты полагают, что гоминины были сборщиками падали (тем самым составляли конкуренцию гиенам) (Cavallo, Blumenschine, 1989). Другие находят возможным, что гоминины охотились на дичь мелкого и среднего размера. И в том и в другом случае следствием подобных инноваций явились: рост внутригрупповой сплоченности, укрупнение размеров группы, увеличение общих размеров групповой территории и рост межгрупповой конкуренции за ресурсы (Бутовская, Файнберг, 1993). Наряду с этим должно было происходить дальнейшее развитие интеллектуальных способностей, связанных с кооперацией для получения доступа к убитому животному (падали) и развитием стратегий коллективной охоты (Butovskaya, 1999,2000a).

Хотя усложнение процессов добывания пищи может оказывать определенное воздействие на интеллектуальные способности вида, все же, как показал Р. Данбар (Dunbar, 1993), в отряде приматов более отчетливая связь прослеживается между размерами группы и относительным развитием коры головного мозга (рис. 10.6). Разумеется, сами по себе большие размеры группы еще не являются гарантией более высокого уровня интеллекта. Чтобы объяснить связь между размерами группы, пропорциональным развитием неокортекса и интеллектом, два английских исследователя Р. Берн и А. Вайтен (Byrne, Whitten, 1988) предложили гипотезу макиавеллевского интеллекта. Суть ее состоит в том, что рост интеллектуальных способностей у приматов связан с ростом сложности социальной среды. Интеллект позволяет индивидам манипулировать социальными отношениями с другими членами группы (кооперируясь с окружающими или используя последних с выгодой для себя) таким образом, чтобы не нанести урон общей сплоченности всей группы.

Рис. 10.6. Связь между размером группы и отношением неокортекса к общему объему мозга у разных видов приматов. Дано по (Dunbar, 1993)

Общие размеры группы являются суммарным итогом действия двух факторов: пресса хищников и условий обитания, обеспечивающих возможности для бесконфликтного питания и компактного проживания представителей одного вида. Минимальные размеры группы преимущественно ограничены прессом хищников, а максимальные — набором экологических и социальных факторов (см. подробнее: Бутовская, 2002). Чем больше группа, тем больше времени она должна затратить на переходы в поисках пищи, и тем меньше пищи будет приходиться на одну особь. В больших группах будут чаще возникать конфликты между особями в борьбе за пищу и статус, и когда такого рода конфликты достигнут определенного уровня, группа разделится (Dunbar, 1996).

Макиавеллевский интеллект дает особям возможность устанавливать дружественные отношения, формировать альянсы и восстанавливать отношения после ссоры. Успешность социального существования для индивида зависит также от его умения гибко реагировать на социальный климат, вести собственную "политику" и успешно обманывать соперников. Наблюдения показывают, что павианы и макаки время от времени демонстрируют тактику обмана сородичей. Что же касается шимпанзе и бонобо, то они это делают довольно часто и с завидным успехом. Способность к тактическому обману у обезьян свидетельствует о том, что они (по крайней мере в зачаточном виде) способны поставить себя на место другой особи и предсказать ее возможную реакцию (Byrne, 1995). Р. Берн показал, что рост относительных размеров неокортекса обнаруживает отчетливую связь с индексом тактического обмана в отряде приматов.

Сложная социальная среда требует развитой системы коммуникации, эта же среда обеспечивает сохранение и передачу традиций использования орудий в общине. Приматологи установили, что при прочих равных условиях виды, живущие большими группами, затрачивают больше времени на взаимный груминг, имеют более развитую орудийную деятельность, более сложную систему коммуникации. Р. Данбар выявил отчетливую связь между частотой груминга и развитием коры головного мозга у приматов (рис. 10.7) (Dunbar, 1997).

Рис. 10.7. Предполагаемое время, затрачиваемое на груминг в популяциях ископаемых гоминин. Этот параметр оценивается, исходя из существующей взаимосвязи между временем груминга и размерами групп у разных видов обезьян и предполагаемых размеров групп у ископаемых гоминин. предсказанных исходя из размеров коры головного мозга. Верхняя горизонтальная линия обозначает время, равное 40% от общего времени дневной активности, которое должен был бы затрачивать на груминг современный человек в группе из 150 индивидов при отсутствии у него вербальной коммуникации. Нижняя линия обозначает максимальное время груминга в популяциях у современных обезьян (геллад). равное 20% от общего времени дневной активности. Дано по (Dunbar, 1997)

Четыре ведущие функции эмоций. У приматов эмоции играют важную роль в выживании индивида. Они информируют его о том, каким образом следует адекватно реагировать на полученный стимул, и выполняют четыре важные функции: 1) фильтруют и усиливают жизненно важные сигналы, полученные из окружающей среды; 2) служат правдивыми сигналами о внутреннем состоянии организма; 3) участвуют в регуляции социальных взаимодействий; 4) действуют в качестве регуляторных программ, направляющих поведение индивида (Rossano, 2002). Эти функции присущи эмоциям у обезьян и закрепились в процессе эволюции у человека.

Установлено, что человек располагает эффективно действующим физиологическим механизмом фильтрации эмоциональных стимулов (Anderson, Phelps, 2001). Ведущую роль в этом процессе играет миндалина. Эмоциональная реакция обеспечивает всплеск энергии в организме и способствует фокусированию внимания на соответствующие аспекты среды, позволяя организму игнорировать второстепенные стимулы. К. Андерсон и Е. Фелпс провели следующий эксперимент, демонстрирующий работу эмоциональных фильтров: испытуемым демонстрировали серии быстро сменяющих друг друга слов, большая часть из которых была написана черными чернилами, а меньшая — зелеными. Испытуемых просили фиксировать слова, написанные зелеными чернилами. В экспериментах такого рода люди, как правило, целенаправленно ищут заданную цель (зеленый цвет в данном эксперименте), и как только она обнаруживается, следует моментальное расслабление внимания. Если в экспериментальной сессии два зеленых слова следовали одно за другим, испытуемые обычно не замечали второго слова. Расслабления внимания, однако, не наблюдалось, если второе слово было ярко эмоционально окрашенным (например изнасилование).

Люди часто прилагают массу усилий, чтобы скрыть свои эмоции. Однако это удается лишь немногим. Истинные эмоции проявляются бессознательно в виде изменения размеров зрачков, покраснения лица, дрожи в голосе. Когда человек говорит неправду, его выдают незначительные изменения в мимике лица и голосе (Ekman, 1992). Даже лучшие в области сокрытия эмоций профессионалы (игроки в покер) не способны полностью подчинить эмоциональные реакции своей воле и предпочитают пользоваться маскирующими средствами (например, надевают темные очки, чтобы партнеры по игре не заметили резкого расширения зрачков в момент получения хорошей карты) (Моррис, 2001). Отчего же человек за миллионы лет эволюции не научился подчинять эмоции разуму? Эволюционные психологи полагают, что это шло бы вразрез с базовыми принципами формирования социального поведения (Pinker, 1997). Для сохранения устойчивых социальных структур принципиально необходимо, чтобы сородичи могли получать надежную информацию о намерениях индивида. Эмоции служат правдивым сигналом о нашем внутреннем состоянии, и природа накладывает вето на любые посягательства в этом направлении.

Правдивые сигналы давали приспособительные преимущества как отправителю, так и получателю на большом протяжении эволюционного пути человека, так как коллективы преимущественно состояли из родственников. Если на лице одного из сородичей появляется выражение страха, то для других членов группы оно является сигналом тревоги и предупреждением о возникшей опасности. Правдивая демонстрация эмоций адаптивна для поддержания единства группы и ее выживания. Разумеется, параллельно с отбором на правдивые сигналы у человека происходило развитие способностей к демонстрации ложных эмоций. Такие сигналы могли приносить ощутимые выгоды исполнителю в определенных ситуациях, например, когда речь шла о победе над конкурентом или общении с представителями чужой группы. Лучшим примером эмоционального обмана является учтивая улыбка. Данные П. Экмана и Р. Дэвидсона (Ekman, Davidson, 1993) свидетельствуют о том, что человек способен отличать по внешним проявлениям истинное эмоциональное выражение от обманного. Эти данные позволяют заключить, что в процессе эволюции также происходил отбор на способности распознавать эмоциональных обманщиков.

Важнейшей функцией эмоций является укрепление и регуляция социальных отношений в группе. Так, просимии, ведущие одиночный ночной образ жизни, имеют значительно более бедную мимику в сравнении с мартышками, павианами или шимпанзе, ведущими дневной образ жизни и организованными в сложные социальные объединения. Социальное общение обезьян строится на эмоциональных выражениях. Специальные позные и мимические демонстрации позволяют членам группы формировать отношения доминирования-подчинения, угрожать, примиряться после конфликта, Приглашать к игре. Важнейшая социальная функция эмоций реализуется с первых часов жизни человека и обеспечивает формирование привязанности мать-ребенок (Bowlby, 1969). Без такой эмоциональной привязанности выживание младенцев было бы в значительной степени проблематичным. Формирование эмоциональных связей составляет основу социальных отношений в человеческом обществе, это относится не только к парам мать — ребенок, но и к супружеским парам, родственникам, друзьям.

Эмоции представляют собой эффективные регуляторные программы. По мнению эволюционных психологов, мыслительные способности человека представлены набором отдельных программ, предназначенных для решения специфических задач (Cosmides, Tooby, 2000). Каждая из программ специализируется на решении специфической адаптивной проблемы, с которой предки современного человека сталкивались в среде эволюционной адаптивности (среда, в которой происходило становление Homo sapiens). Для решения проблемы выбора хорошего репродуктивного партнера, отбор формировал человеческий мозг таким образом, чтобы он чутко реагировал на внешние сигналы, несущие информацию о внешности, здоровье и надежности представителей противоположного пола (модуль "привлекательности полового партнера"). Для оптимального решения проблем, связанных с выбором оптимального местообитания, перцептивные и когнитивные системы человека отбирались на предмет успешной оценки информации о ландшафте, наличии ресурсов, безопасности данной территории, местах отступления в случае необходимости. Селективные преимущества имели те гоминины, у которых путем отбора сформировался специальный механизм, позволяющий координировать приоритетный запуск одних модулей и торможение других. По мнению Л. Космидес и Дж. Туби (Cosmides, Tooby, 2000), важнейшая специфическая функция эмоций состоит в том, что они работают как регуляторные программы, ориентированные на устранение конфликтов между разными модулями. Отбор способствовал тому, чтобы конкретное эмоциональное состояние обеспечивало оптимальные условия для адекватной оценки сложившейся ситуации и последующей активации умственной и физической активности, необходимой для оптимальной ответной реакции на стимул.

В среде эволюционной адаптивности неспособность к правильной координации деятельности модулей обернулась бы катастрофой в плане приспособленности индивида. Рассмотрим в качестве иллюстрации следующую ситуацию. Допустим, первобытный охотник в пылу преследования антилопы оторвался от группы сородичей и оказался на незнакомой территории один. С точки зрения приспособленности, нахождение в одиночку в незнакомой местности может иметь катастрофические последствия для индивида. Поэтому чем скорее охотник, возбужденный погоней, осознает, что он отбился от группы, тем больше вероятность того, что он успешно справится с возникшими трудностями. Каким образом охотник приходит к пониманию того, что он попал в незнакомую местность? Задолго до того, как он реально осознает этот факт, его начнет одолевать чувство внутренней тревоги. Именно это внутреннее ощущение какого-то неблагополучия повлечет за собой пересмотр приоритетов в последующих действиях охотника. Из чувства безопасности он прекратит дальнейшее преследование и постарается быстро найти дорогу домой. Недавние лабораторные исследования подтверждают справедливость иерархической теории активации модулей (Katkin et al., 2001). Испытуемым предъявляли изображения пауков и змей, причем это делалось в столь быстром темпе, что они не успевали фиксировать предъявляемые образы на сознательном уровне. В сочетании с рядом конкретных изображений испытуемым давали слабый удар током. На следующем этапе эксперимента испытуемым вновь демонстрировали те же образы, но в медленном темпе, и просили сообщить, с какими образами ассоциировался удар током. Испытуемые, которые были более чувствительны к току, оказались более успешными в своих предсказаниях. Подобные смутные предчувствия (в русском языке этому соответствует выражение "чувствовать нутром") могли играть решающую роль в выживании человека в среде эволюционной адаптивности. Подсознательное чувство дискомфорта позволяло в более ранние сроки перестроить мыслительные и поведенческие приоритеты индивида и тем самым обеспечивало ему успешное выживание.

Читатели, хорошо знакомые с базовыми представлениями из области этологии, наверняка уже отметили для себя отчетливое сходство между теорией модулей и представлениями К. Лоренца о врожденном разрешающем механизме и релизерах (знаковых стимулах). Представления эволюционных психологов об автоматизме переключения с одного модуля на другой под действием внешних стимулов также напоминает процессы запуска комплекса фиксированных действий, согласно представлениям К. Лоренца.

10.11. Вторичные эмоции как уникальный продукт эволюции человека

Развитие неокортекса в линии гоминин происходило особенно интенсивно в лобной зоне, ответственной за контроль эмоций. Последовательное усиление взаимосвязей между эмоциональными и когнитивными процессами привело к формированию более сложных эмоциональных проявлений у человека по сравнению с другими животными. В отличие от большинства приматов, значительное число эмоциональных состояний человека основано на предсказании возможных последствий этих эмоций в будущем (индивиду не безразлично, как другой человек будет реагировать на определенное действие).

По мере того как размеры групп у гоминин постепенно увеличивались в процессе эволюции, в их состав помимо близких родственников стали входить дальние родственники и неродственные индивиды, в результате проблема поддержания групповой стабильности становилась все более острой. В условиях близкородственных коллективов родственный альтруизм мог играть ведущую роль в кооперации на групповом уровне. В группах большего размера этот механизм уже был явно недостаточен. Потребовались другие мощные механизмы социальной интеграции. Ведущую роль в арсенале таких механизмов, по-видимому, стал выполнять реципрокный альтруизм. Сам по себе реципрокный альтруизм не является исключительным продуктом эволюции гоминин. Реципрокность в достаточно выраженной форме описана у других животных, например у летучих мышей-вампиров, шимпанзе и бонобо (de Waal, 1996; Wilkinson, 1984). Однако возрастающая потребность в постоянной поддержке, кооперации и взаимопомощи между сородичами на протяжении последних двух миллионов лет эволюции гоминин стимулировали у них развитие реципрокного альтруизма в небывалых по сравнению с другими видами приматов масштабах (Trivers, 1972).

Каким образом реципрокный альтруизм получил значительное распространение у гоминин, если, как было отмечено выше, человек исключительно преуспел в обмане себе подобных? Действительно, реципрокный альтруизм требует определенного уровня доверия между кооперирующимися партнерами. С точки зрения индивидуальной приспособленности, стратегия обманщика может показаться в высшей степени адаптивной: индивид получает помощь от других, не обременяя себя никакими обязательствами в оказании ответной услуги бывшим помощникам. Однако действия обманщиков сказываются крайне негативно на функционировании целой группы. За обман другие платят обманом, всеобщая атмосфера подозрительности и недоверия подрывает кооперативные устои группы и ставит под угрозу ее существование как единого целого. Раздираемая междоусобными конфликтами группа распадается на мелкие группировки, которые оказываются менее конкурентоспособными в борьбе с соседними группами за ограниченные пищевые ресурсы и пространство. Таким образом, в условиях интенсивной межгрупповой конкуренции у гоминин, отбор на соблюдение правил реципрокного альтруизма мог идти достаточно интенсивно: сплоченность группы выступала основным залогом для выживания ее членов, и на этом фоне кооперация становилась более выгодной для индивида, чем стратегия обманщика.

Потребность в кооперации и социальной интеграции послужили стимулом в формировании у человека чувства стыда и вины. Хотя обе эмоции основаны на индивидуальном осознании факта собственного нарушения социальных норм, чувство стыда базируется на страхе быть отвергнутым группой, тогда как чувство вины может преследовать человека даже при условии, что другие никогда не узнают о его "дурном" поступке. Большинство антропологов сходятся во мнении, что стыд представляет собой эволюционно более древнюю эмоцию, чем вина. Этот тезис подтверждают многочисленные факты о групповом самосознания у представителей бесписьменных обществ: индивиды часто не способны отделить себя от группы и часто определяют себя посредством описания своей роли в группе (Лурия, 1974; Ong, 1982). Формирование чувства вины, по-видимому, было связано с новым этапом развития личности в истории, сопряженным с возникновением письменности и развитием более высокого уровня аналитических способностей.

Некоторые исследователи предполагают, что эмоции стыда и вины отбирались на сексуальном и социальном уровне, поскольку от них в значительной мере зависел контроль над подростками со стороны родителей, супружеская верность и индивидуальное соблюдение групповых норм (Parker, 1998). Дети, способные руководствоваться чувствами стыда и вины, с большей легкостью принимались семьею и племенем, а стало быть получали значительные адаптивные преимущества в выживании и воспроизводстве от членства в группе, чем те дети, которые игнорировали моральные ценности.

По мнению С. Паркера, отбор шел особенно интенсивно в направлении развития чувства вины у дочерей применительно к соблюдению девственности до брака. Для родителей было исключительно выгодно отдавать дочерей замуж за более высокостатусных и надежных мужчин, так как последнее давало определенные гарантии лучшей обеспеченности их внуков. В свою очередь, мужчина с высоким статусом и положением в группе должен был отдавать предпочтение девственной невесте (см. подробнее часть VI "Половой отбор и язык тела), поскольку именно это обеспечивало ему уверенность в отцовстве и служило надежным индикатором супружеской верности в будущем. Таким образом, чтобы обеспечить удачный брак для дочери, родители должны были найти какой-то способ, чтобы контролировать ее сексуальность. В течение поколений происходил интенсивный отбор на развитие чувства вины у дочерей, в результате которого девушки, сохранившие девственность, выходили замуж более удачно и, следовательно, имели более обеспеченное потомство. Теория Паркера не может быть проверена эмпирически. Определенным подтверждением ее справедливости является запрет на добрачные половые связи для женщин, распространенный практически во всех традиционных человеческих культурах. Во всех культурах незамужние девушки содержались в строгости, их ограничивали в общении с лицами противоположного пола, контролировали свободу передвижений, им предписывались ограничения в одежде, и все это с одной целью — обеспечить их девственность до вступления в брак. Социальные антропологи говорят, что эти обычаи представляют собой всего лишь культурные нормы, принятые в том или ином обществе. Однако, по мнению эволюционных психологов, сам факт практически повсеместного распространения практики контроля добрачной женской сексуальности указывает на наличие в поведении человека определенной мотивации к контролю за дочерьми со стороны родителей, уходящей корнями в эволюционное прошлое человечества (Buss, Schmitt, 1993; Buss,1999; Rossano, 2002).

10.12. Культуры вины и культуры стыда

Выше мы уже говорили о том, что представители всех культур способны одинаково идентифицировать конкретные эмоции — гнев, радость, страх, удивление, горе, отвращение (см. гл. 4). Мы не можем обучить друг друга базовым эмоциям, они врожденные, но можем научиться связывать определенное поведение и восприятие с определенными эмоциями и научиться распознавать объект ненависти или любви, говорить с другими о том, что мы чувствуем. Уже сам факт, что разговор об эмоциях возможен, предполагает, что они имеют общечеловеческие корни.

Внешнее проявление эмоций существенным образом влияет на социальный климат. По этой причине во многих культурах были выработаны особые правила поведения на публике, регламентирующие эмоциональные реакции индивидов. Например, нормой американской городской культуры является постоянная улыбка. Ее "надевают" с раннего утра и "носят" с особой тщательностью в публичных местах. К сожалению, в России допустимо находиться в публичных места с угрюмым выражением лица и даже с гримасой раздражения, что не способствует созданию благоприятного климата в обществе.

Нравственные нормы (системы представлений о правильном и неправильном поведении, поощряющая одни действия и запрещающая другие) действуют во всех человеческих обществах, и в каждом обществе имеются мощные механизмы социального контроля за соблюдением принятых норм. На уровне индивидуального сознания нравственные нормы реализуются на основе мотивов "страха", "стыда", "вины", "гордости", "чести", "ответственности", "сохранения лица", "чувства собственного достоинства". Антропологи уже в середине XX в. обратили внимание на особую значимость чувства вины и стыда в разных культурах (Benedict, 1946). В своей знаменитой книге "Хризантема и меч" Р. Бенедикт продемонстрировала принципиальные различия в нравственных установках западных и восточных культур, назвав первые культурами вины, а вторые — культурами стыда. В культурах стыда индивиды ориентированы на внешнюю оценку (для них принципиально важным является, что скажут или подумают окружающие), напротив, в культурах вины индивиды ориентированы на собственную оценку своих поступков (несовпадение поведения с внутренними нормами вызывает у них угрызения совести и нравственные муки) (Кон, 1979).

Самым большим грехом в Японии считается позорный поступок, а стыд рассматривается японцами как наименее переносимая эмоция и основа всех добродетелей (Benedict, 1946, р.224). В японской культуре важнейшим условием существования человека является принадлежность к группе. Ребенка с детства приучают соотносить свои действия с реакцией окружающих. Японские родители с раннего детства прививают ребенку чувство стыда, апеллируя к общественному мнению, высмеивая нарушение нравственных норм. Матери пугают ребенка бойкотом, отлучением от семьи (Цветов, 1991). Аналогичным образом японское школьное воспитание изобилует методами символического наказания и остракизма (временное исключение из группы). Провинившихся детей кормят отдельно от остальных, не разрешают играть с товарищами в перерывах, другим детям запрещают разговаривать с провинившимся, его имя пишут на классной доске (Tobin et al., 1989).

Конформность — ведущее правило хорошего тона в японской культуре. Детей приучают вести себя, как другие, выглядеть так, как остальные члены их группы, носить одинаковую прическу, есть сходную пищу и играть в те же игры. Дети, чье поведение отличается от остальных, высмеиваются не только учителями и родителями, но и одноклассниками. Объектом насмешки могут становиться самые "невинные" различия, например, какой завтрак ребенок приносит в школу и в какой коробке. Бойкот и отлучение от группы с детства становятся самым страшным наказанием для японца.

Русская культура также существенным образом ориентирована на формирование у индивида чувства стыда при нарушении принятых культурных норм. Публичное осмеяние или выговор имели колоссальное моральное воздействие на индивида. Апелляция к общественному мнению происходила в условиях русской деревни не только на общинных сходах, но и на любых сельских сборищах, причем конкретные претензии к индивиду часто облекались в фольклорную форму (Громыко, 1986).

В представлениях Р. Бенедикт, пуританская культура первых поселенцев Америки является классической культурой вины. С раннего детства во многих западных культурах детям "вдалбливали" чувство вины, прибегая для этого к порке и строгой дисциплине (наказание розгами были отменены в английских школах лишь в конце XX в.).

Исследования Р. Бенедикт вызвали интенсивный всплеск кросс-культурных исследований в области механизмов регуляции социального поведения. В результате стало совершенно очевидным, что стыд и вина присутствуют в качестве ведущих регуляторов социального поведения во всех культурах (Liem, 1997). По мнению Р. Лема, в современном американском обществе нарастает значимость чувства стыда как регулятора социального поведения человека, эту тенденцию можно считать своеобразной компенсацией, связанной с интенсивным разрушением социальных связей в условиях массовой культуры и ориентации на индивидуалистские ценности. Это, впрочем, не означает, что культуры не различаются между собой по глубине понимания чувства вины и стыда.

Применив специальный тест отношения к эмоциям (ТОЭ) в кросс-культурных исследованиях, К. Изард (Izard, 1971) установил, что испытуемые студенты американцы, англичане, немцы, шведы, французы, греки и японцы были едины в том, что наиболее понятной эмоцией является радость. Они легко распознавали также печаль, гнев, страх, отвращение. Однако эмоция стыда оказалась наиболее трудно различимой. Это неудивительно, ибо в процессе социализации дети научаются скрывать проявления стыда.

Представители разных культур обнаруживают разный уровень понимания чувства стыда. В опытах К. Изарда (Izard, 1971) 29% греческих студентов рассматривали чувство стыда как наиболее понятную им эмоцию. Ряд антропологов объясняет этот факт тем обстоятельством, что греки (мужчины) отличаются высоким уровнем общительности и эмоциональной экспрессивности. Умение справляться с чувством стыда крайне необходимо, чтобы общение приносило удовольствие, а не превращалось в постоянную проблему. В отличие от греков, японские студенты-мужчины считали стыд наименее понятной эмоцией (68% опрошенных). Этот факт также представляет собой особый интерес и, возможно, является своеобразной защитной реакцией. Отвечая на вопрос о том, какой эмоции студенты боятся больше всего, 72% японских мужчин и 69% женщин указывали на чувство презрения. Эмоция презрения в японском представлении четко связана причинно-следственными отношениями с чувством стыда. Хотя связь между этими двумя эмоциями прослеживается во многих восточных и западных культурах, ни в одной из них она не достигает таких крайних выражений как у японцев. Если кто-либо смотрел на мужчину с презрением, то самурайский кодекс чести обязывал человека либо убить обидчика, либо покончить с собой.

10.13. Любовь как универсальная человеческая эмоция

Вряд ли в человеческом репертуаре найдется другая эмоция, овеянная таким ореолом романтики и возвышенности, как любовь. Поэтому многим людям может показаться отталкивающей любая попытка подведения научного базиса под это чувство. Тем не менее этологи и эволюционные психологи уверены, что любовь — в высшей мере адаптивная эмоция, она играет существенную роль в выживании и репродукции человека. Такое понимание эволюционной природы любви отнюдь не умаляет ее значимость и громадную роль в человеческой жизни. В этом разделе мы рассмотрим вкратце возможные биосоциальные основы любви: генетические и поведенческие (репродуктивные и социальные). К генетическим основам можно отнести материнскую любовь (Hrdy, 1999). Биосоциальные основы любви базируются на феномене привлекательности и способности к выявлению репродуктивного потенциала у половых партнеров и на развитии долговременных аффилиативных, часто реципрокных отношений между членами группы (не всегда принадлежащих к противоположному полу) (Rossano, 2002).

Рис. 10.8. Привязанность матери к ребенку — типичная черта человека современного вида. Материнская любовь формировалась параллельно с удлинением сроков детства (фото P.O. Бутовского)

Материнская любовь у современного человека является результатом отбора в гомининной линии. Привязанность матери к детенышу типична для всех без исключения млекопитающих, однако в столь выраженной и продолжительной форме, как это наблюдается у человека, материнская любовь формировалась параллельно с удлинением сроков младенчества и детства в онтогенезе (рис. 10.8). Ребенок человека рождается недоразвитым по сравнению с новорожденными детенышами других приматов. Новорожденный ребенок совершенно беспомощен: он не может самостоятельно держаться за тело матери, не может поддерживать температуру собственного тела без контакта с материнским телом, наконец, его сенсорные способности развиты несравненно хуже, чем у новорожденных гориллят, шимпанзят или бонобо. Чтобы появляться на свет столь зрелым, как детеныши человекообразных обезьян, человеческий плод должен был бы находиться в утробе матери около 20 месяцев (Jolly, 1999). В сущности, новорожденный должен был бы достигать размеров годовалого ребенка. Даже непосвященному очевидно, что ни одна женщина не в состоянии родить ребенка такого размера.

Двуногость и потребность в крупном головном мозге представляют собой эволюционный парадокс, из которого гоминины нашли блестящий выход, но заплатили за него дорогую цену: человеческие роды стали болезненным и опасным предприятием, новорожденный ребенок стал появляться на свет абсолютно беспомощным, а родители должны проявлять неустанную многолетнюю заботу о нем. Важным компонентом, обеспечивающим надежность такой заботы, и явилось развитие биологически обусловленного механизма формирования устойчивой эмоциональной привязанности матери к ребенку. Основы материнской привязанности закладываются вскоре после появления младенца на свет и имеют под собой отчетливые нейрофизиологические механизмы: вскоре после родов происходит мощный выброс эндорфинов в кровь матери (Trevathan, 1987). Сосание груди младенцем стимулирует высвобождение окситацина, способствующего сокращению матки, отторжению плаценты и останавливающего послеродовое кровотечение. Но на этих физиологических аспектах функции окситацина не заканчиваются. Окситацин ответственен за развитие тесной эмоциональной привязанности матери к ребенку, и некоторые исследователи даже окрестили его химическим проводником любви (Insel, 2000). В свою очередь, привязанность младенцев к матери формируется также в считанные часы после появления на свет и носит избирательный характер. Высокая скорость развития привязанности объясняется контактами матери и плода, когда последний находится еще в утробе. Неродившийся ребенок слышит голос матери и ощущает ее эмоциональное состояние. Новорожденный поэтому способен узнавать голос матери и отдавать ему предпочтение перед другими женскими голосами уже через несколько часов после появления на свет. Буквально через считанные часы после рождения новорожденный может также узнавать лицо матери и предпочитает его другим лицам. А через несколько недель младенец уже четко различает материнский запах. В краткие сроки происходит синхронизация циклов сна матери и младенца в условиях кормления по первому требованию. Ребенок может сосать материнскую грудь, даже когда та не пробуждается полностью ото сна (Small, 1998).

Разумеется, механизм связи между матерью и ребенком не является сугубо человеческим феноменом. Он присутствует у многих млекопитающих, прежде всего у приматов (Крученкова, 2002), и связан с врожденным страхом детеныша перед утратой физического контакта с матерью. Однако в силу рассмотренных выше причин и потребности в более интенсивной и постоянной заботе в процессе эволюции гоминин происходит развитие более эмоционально насыщенных и окрашенных теплотой связей мать-младенец. Любовь между матерью и ребенком имеет выраженный адаптивный смысл: природа нашла надежный способ, чтобы гарантировать надежную заботу о медленно развивающемся беспомощном ребенке. Тысячами лет происходил отбор на матерей, обладающих более выраженными нейрофизиологическими механизмами формирования эмоциональных связей мать-ребенок, и, следовательно, отбирались гены, ответственные за материнское поведение. Чем лучше были развиты эти механизмы, тем больше шансов на выживание получали дети. Матери, любящие своих детей, поддерживались отбором (Hrdy, 1999).

Несмотря на популярные среди феминисток взгляды на отсутствие каких-либо принципиальных врожденных различий между полами, нужно заметить, что природа отцовской любви несколько отличается от материнской. Разумеется, отцы также любят своих детей, но в основе этого не лежат базовые нейрофизиологические механизмы, аналогичные материнской любви. Мужчины не вынашивают, не рожают и не кормят детей грудью, и формирование привязанности к ребенку у мужчин — более длительный и противоречивый процесс. Эволюция отцовской любви у человека входит в некоторое противоречие с эволюцией мужских репродуктивных стратегий и отчасти противоречит генетической предрасположенности к большему вкладу в поиск новых партнерш (подробнее о кратковременных и долговременных сексуальных стратегиях см. ч. VI). Эта любовь сопряжена с развитием устойчивых связей между мужчинами и женщинами в процессе человеческой эволюции. Возможно, любить детей мужчины научились, наблюдая за взаимодействиями мать-ребенок. Такая стратегия должна была закрепляться отбором, поскольку рождение беспомощного ребенка и удлинение периодов младенчества и детства вынуждало женщин выбирать партнеров с учетом их отцовских качеств (Parker, 1998; G.Miller, 2000). Избирательность женщин способствовала нарастанию в популяции генов "заботливого отца".

Возникает, однако, вопрос, откуда взялись гены заботливого отца у мужчин? По одной версии, любовь и забота о жене и детях является производной привязанности к братьям, которую можно наблюдать у шимпанзе и которая, видимо, была типичной для сообществ австралопитековых (Foley, Lee, 1989). Вместе с тем любовь к детям у мужчин могла быть производной репродуктивных стратегий: забота о детенышах и подростках у многих видов приматов (павианы анубисы, макаки маготы, бурые и тибетские макаки, шимпанзе и др.) обеспечивает самцу большую вероятность сексуальных контактов с их матерью (Smuts, 1985). Такая стратегия могла оказаться выигрышной в эволюции гоминин, и по мере того как значимость заботы со стороны мужчины по отношению к женщине и ребенку возрастала, постепенно формировались и генетические основы отцовской любви.

Важной составляющей жизни человека является также романтическая любовь.

Любовь как форма проявления полового влечения по-разному проявляется в различные периоды онтогенеза человека (Ильин, 2002). В возрасте примерно трех лет ребенок проявляет отчетливые признаки любви по отношению к конкретному представителю противоположного пола, смущаясь в его присутствии, краснея и отводя глаза. Но сам ребенок, разумеется, не осознает своего поведения. В 7-8 лет чувство любви продолжает оставаться мало осознанным. Любовь в этот период проявляется в желании детей проводить время вместе, заботиться друг о друге, дарить подарки. На этом этапе ребенок не просто любуется объектом любви, как это было в 3 года, а воздействует на него непосредственно. На третьем этапе, в возрасте 12-13 лет, любовь часто бывает сопряжена с элементами фетишизма. Влюбленный подросток заостряет внимание на отдельных компонентах внешности (длинные волосы, стройные ноги, большие глаза). Половое влечение принимает форму осознанного стремления к контакту с конкретным представителем противоположного пола. Подростки образуют смешанные компании, стараются играть вместе, помогать друг другу. Девочкам нравится поддаваться и проигрывать определенному мальчику, а мальчикам — выигрывать у определенной девочки. В этот период появляется чувство ревности. Четвертый период начинается в возрасте 15-17 лет и характеризует юношескую любовь. Для него характерно желание к взаимному уединению, совместным прогулкам и разговорам. На этом этапе главную роль играет познание объекта любви как личности. Половое влечение юношей и взрослых выражается в романтической влюбленности, переходящей в любовь.

Социологи и психологи часто старались доказать, что это явление характерно лишь для современности и отсутствовало в традиционных обществах прошлого (Luhmann, 1982). Более того, в некоторых трудах утверждается, что в обществах Франции, Англии и Германии еще в XVIII в. романтическая любовь была исключительно уделом аристократии.

Данные этологии последнего времени наряду с анализом антропологических фактов свидетельствуют, однако, о том, что этот феномен является уникальной человеческой универсалией (Eibl-Eibesfeldt, 1989). В части VI данной книги будут подробно рассмотрены основы сексуального поведения человека, здесь же хотелось обратить внимание на эмоциональную сторону влюбленности. Влюбленность сопровождается появлением специфического чувства эйфории, связанной с секрецией в мозгу у человека фенилэтиламина, вещества, близкого по своей структуре к амфетамину (Liebowitz, 1983).

Кроме того, в этом состоянии происходит повышение содержания норадреналина и дофамина в определенных отделах головного мозга. Особая острота чувства связана с увеличением содержания в мозгу серотонина. Успешный половой акт приводит к выработке в мозгу эндорфинов, эндогенных опиатов, обладающих наркотическим действием и дающих человеку ощущение радости, эйфории, удовлетворенности.

Дж. Ли подразделил любовь на несколько типов (Lee, 1977): 1) эрос — страстная любовь-увлечение, направленная на достижение полного физического обладания; 2) людус — гедонистическая любовь-игра, неглубокая по чувству и допускающая возможность измены; 3) сторге — спокойная и нежная любовь-дружба; 4) прагма — любовь по расчету, рассудочная и легко контролируемая; 5) мания — иррациональная любовь-одержимость, для которой типична зависимость от объекта влечения; 6) агапе — бескорыстная любовь-самоотдача. По мнению данного автора, мужчины и женщины различаются по типам любви. Для женщин более характерны варианты: сторге, прагма и мания. Для мужчин, особенно молодых, свойственны: эрос и людус.

10.14. Чувство счастья в эволюционной перспективе

Эмоция счастья относится к категории наиболее сложных и абстрактных. Чувство счастья наряду с другими человеческими эмоциями является продуктом эволюции, оно возникло и развивалось потому, что выполняло в жизни человека адаптивную функцию (Rossano, 2002).

Что значит быть счастливым? Почему для человека важно ощущать себя счастливым? Отчего в современном мире так трудно добиться счастья? По мнению Б. Фредриксон (Fredrickson, 1998), положительные эмоции, такие, как радость и согласие, исключительно важны для человека не потому, что обеспечивают чувство комфорта и удовлетворения. Их эволюционная роль состоит в том, чтобы стимулировать человеческую мысль и поведение и расширять индивидуальные сферы интереса. Радость, к примеру, вызывает к жизни социальную и интеллектуальную игривость, которые, несомненно, способствуют расширению сети социальных связей и укреплению уже имеющихся взаимоотношений, а также положительным образом сказываются на творческих способностях индивида. Положительные эмоции возникают преимущественно в условиях полной безопасности, комфорта и всеобщего принятия.

Современный мир ставит перед человеком сложную дилемму. С одной стороны, современное общество как будто обеспечивает своих членов основными необходимыми условиями для положительных эмоций. Индустриальное общество дает своим гражданам безопасность и гарантию сытости. Никогда в прошлые века люди не жили с таким комфортом, а продолжительность жизни не достигала таких масштабов (рис. 10.9). Современный человек лучше питается, имеет более комфортное жилье и гораздо лучше образован, чем когда-либо в истории. Его окружают блага цивилизации: транспорт, связь, индустрия развлечений. Несмотря на все перечисленное выше, современные индустриальные страны характеризуются максимально высоким по сравнению менее развитыми странами уровнем психических заболеваний, в частности депрессий (Nesse, Williams, 1994).

Рис. 10.9. В современном обществе продолжительность жизни женщин значительно превышает продолжительность жизни мужчин. Дано по (Автономов, Субботина, 1999)

Современные американцы с их наиболее высоким уровнем жизни, доходов на душу населения и общественной безопасности отнюдь не стали счастливее своих предшественников средины XX в. (рис. 10.10) (Myers, 2000, р.61). Очевидно, повышение уровня благосостояния не является фактором, обеспечивающим чувство счастья: человек быстро свыкается с материальным благополучием и начинает воспринимать его как нечто само собой разумеющееся. Любопытно также отметить, что человеческая психика демонстрирует отчетливую асимметрию по эффекту аффективного опыта: отрицательный опыт вызывает у человека более выраженное ощущение несчастья, чем положительный опыт сравнительной силы — ощущение счастья (Rossano, 2002). Люди склонны расстраиваться гораздо сильнее, потеряв $100, нежели радоваться найденным $100 (Kahnelman, Tversky, 1984).

Рис. 10.10. Процент населения, ощущающего себя счастливым (с 1956 по 1998 год) в зависимости от уровня дохода. Число счастливых остается неизменным. Дано по (Myers, 2000)

По-видимому, психика человека эволюционировала таким образом, что ощущение боли воспринимается индивидом более интенсивно, чем ощущение удовольствия. Такое неравенство ощущений вполне объяснимо: плохое самоощущение свидетельствует об опасности и реальных проблемах, с которыми следует немедленно бороться. Тогда как слишком хорошее самочувствие и ощущение чрезмерного комфорта расслабляет, снижает внимание и, в конечном счете, может оказывать негативное влияние на индивидуальную приспособленность. Материальное благополучие и безопасность в современном мире — факторы, к которым человек приспособлен адаптироваться в кратчайшие сроки. Положительные эмоции, связанные с материальными приобретениями, кратковременны и быстро сходят на нет.

Означает ли это, что человек просто не способен по природе своей быть счастливым? По-видимому, такой вывод был бы ошибочным. Скорее следует предполагать, что современный мир предлагает людям "факторы счастья", не соответствующие исконной человеческой природе. Большую часть своего эволюционного прошлого, тысячи лет, человеческие существа проводили в окружении близких и дальних родственников, членов семьи. Группы охотников-собирателей редко превышали по численности 150 индивидов. Человек редко находился в одиночестве, практически никогда не был предоставлен сам себе, не пытался уединиться. Вся жизнь от рождения до смерти проходила в обществе близких людей. Человек рождался на свет, рос и мужал, конкурировал с другими членами группы за статус, кооперировал в общих интересах, делился пищей, проводил вечера в совместных танцах и пении с другими сородичами. Основу существования каждого индивида составляла социальность, принадлежность к коллективу.

В условиях первобытного существования материальная сторона жизни значила много меньше для отдельного человека, чем в наши дни. Первобытные охотники-собиратели не запасали продукты впрок, а индивидуальное имущество было столь незначительным, что легко переносилось владельцем с места на место во время групповых переходов. Статус достигался на индивидуальной основе и был функцией социального опыта и физического состояния, а не производным накопленного богатства. Современные охотники-собиратели затрачивают на поиски пропитания гораздо меньше времени, чем работники современных фирм в развитых индустриальных странах. У них гораздо больше свободного времени, которое тратится на отдых, социальные контакты и игры. Основу существования наших предков составляло общение с членами коллектива.

Человеческое представление о жизненных ценностях возникло и развивалось исходя из приоритета социальных ценностей над материальными, и подобные представления о смысле существования нашли свое прямое отражение в глубинах человеческой психики. Несмотря на радикальные изменения в условиях жизни, современный человек испытывает потребность (зачастую сам того не осознавая) в социальном общении, семье, родственниках и близких друзьях. Отсутствие всего этого делает его несчастным даже тогда, когда его материальное благополучие переходит все мыслимые границы.

Современные условия жизни, частые переезды из одного населенного пункта в другой в поисках выгодной работы привели к разрушению тесных рамок многопоколенной семьи, нарушили процессы формирования крепких дружественных связей со сверстниками у подрастающего поколения и полностью лишили индивида интимных рамок близкого социального окружения, столь необходимого для чувства эмоционального комфорта. Массированный информационный поток обрушивает на человека лавину образов: идеально красивой внешности, идеально преуспевающих бизнесменов, идеально успешных политических деятелей. Эти образы стимулируют зрителя к конкурентной гонке за новыми личными достижениями и одновременно действуют подавляюще.

Регулярная демонстрация топ-моделей и мисс-красоты на экранах телевизоров и страницах глянцевых журналов вызывает у мужчин снижение удовлетворенности браком и верности своим супругам (Kendrick et al., 1994). Аналогично, постоянная демонстрация в средствах массовой информации преуспевающих мужчин, облеченных статусом и властью, ведет к снижению уровня удовлетворенности, любви и верности жен в отношении своих мужей. Помимо этого, в современных условиях зарегистрирован резкий рост снижения уровня индивидуальной удовлетворенности собственной внешностью и положением в обществе как у мужчин, так и у женщин. Он связан с постоянным сличением собственных достоинств с моделями, постоянно мелькающими на экранах телевизоров (Gutierres et al., 1999). По мере того как все большее количество людей начинают предъявлять к своим партнерам и партнершам требования в соответствии со стандартами Голливудских звезд, все меньше людей находят счастье и удовлетворение в собственных сексуальных отношениях.

Современный мир исключительно богат в материальном плане, но значительно обеднен по сравнению с прошлыми тысячелетиями в плане реального общения. Межиндивидуальные связи, составляющие прочную основу человеческого счастья на длительном этапе гомининной эволюции, стали откровенно иллюзорными в современном мире. Может ли человек стать счастливым сегодня? Инструкции по достижению счастья, сформулированные Д. Бассом (Buss, 2000), сводятся к целенаправленному обогащению индивидуальных связей с окружающими. Чувство счастья тесно связано с удачным вступлением в брак. Удовлетворенность браком напрямую коррелирует с общностью интересов, ценностей и личностных характеристик супругов. Активное развитие и укрепление связей с дальними родственниками создает ощущение группового единства, социальной сети и снижает чувство индивидуальной изолированности в обществе. Поддержание близких дружеских отношений с несколькими людьми делает жизнь более полной и яркой. Развитие дружеских связей возможно, если человек будет следовать принципам альтруизма и оказывать людям помощь. Тот, кто сумеет стать нужным в рамках местной общины благодаря своим талантам и умению (например, бесплатно обучая детей в вечерней школе по вечерам, или помогая другим в ремонте и наладке компьютеров, готовя вкусные пироги для совместных пикников и пр.), не просто вырастет в глазах окружающих, но и повысит собственную самооценку. Такой рост внутренней удовлетворенности не случаен: индивидуальные таланты делают каждого человека незаменимым в социальной сети данной общины и тем самым приближают его социальную роль к аналогичной роли члена любого первобытного коллектива.