Концепт 'любовь' не мог остаться вне поля зрения исследователей. Рассматривая семантизацию любви в русской и испанской лексикографии, С.Г.Воркачев (1995) устанавливает признаки данного концепта (ценность, желание, эмоциональная оценка, немотивированность выбора объекта, индивидуализированность объекта, гармония, каритативность (чувство самоотверженной привязанности), половое влечение, гармония) и отмечает, что в испанских словарях не фигурирует признак немотивированности выбора объекта, а в русских – признак благожелания (Воркачев, 1995, с.130–131). Л.Е.Вильмс (1997) выделяет признаки данного концепта, зафиксированные в словарях русского и немецкого языков (глубина, сила, интимность, избирательность, теплота, уважение, страсть, самоотверженность, страдание, преданность, устремленность, непредсказуемость). Интересны выводы о том, что, по данным анализа лексики и фразеологии, в немецком культурном социуме негативно оцениваются безрассудочность, открытая демонстрация чувства и отрицается мистический характер любви, в русском же – осуждаются легкомыслие, безответственность и нескромность (особенно жесткие требования предъявляются женщине) (Вильмс, 1997, с.20-21). При исследовании этого же концепта Е.Е.Каштанова (1997) выделяет пять основных семантических параллелей, характеризующих основные мировоззренческие направления в осмыслении любви в русской философии – Бог, семья, свобода, страсть, смерть. В работе выделяются константные признаки любовного переживания (на основе анализа словарных дефиниций): ценность объекта чувств, интерес к объекту чувства, характеризация чувства, обоюдность чувства, односторонность чувства, предпочтение объекта чувства, половое влечение, формы проявления чувства, моральные чувства, интимность чувства, удовлетворение, общность, основание выбора объекта чувства (Каштанова, 1997, с.12). Отмечается, что речевое воплощение концепта 'любовь' в текстах массовой культуры (песнях) реализуется весьма часто как нарушение табу (эстетизация физиологической стороны взаимоотношений полов), и это ведет к вульгаризации любовного чувства. Обратим внимание на то, что в различных лингвокультурах выдвигаются на первый план такие характеристики любви, как восхищение и жалость (Кирнозе, 2001), т.е. страсть и сочувствие. Этот концепт, как и ряд других концептов (например, выражаемых словами знать и ведать), является внутренне парным, подразумевающим противопоставление сильной страсти (любовь как жгучее, "лютое" чувство, эрос) и доброго, сердечного отношения, глубокой привязанности (в русском языке это выражено как "быть милым").
Концепт 'честь' составляет одно из важнейших ментальных образований в оценочной картине мира. Этимологический словарь М.Фасмера устанавливает корреляцию русского слова честь и древнеиндийского cetati – «соблюдает, мыслит, понимает, думает». Рассматривая этот концепт в древнегреческом, Э.Бенвенист (1995) определяет geras как «честь, почетный дар, почести», это блага в натуральном виде, собранные воинами при разграблении города, сложенная воедино общая добыча, и далее – ее часть, принадлежащая вождю. Ситуативная конкретизация этого слова приводит к уточненному пониманию данного концепта: экстраординарные преимущества, закрепленные по праву за царем, – материальные блага, предоставляемые народом, почетное место, лучший кусок мяса и чаша вина (Там же, с.271). Честь – это царские привилегии: право вести войну, где захочется, право брать столько скота, сколько захочется, главное место на общественных пирах, первое блюдо от каждой перемены блюд, двойная по отношению к другим пирующим порция, право выбора животных для жертвоприношений, право сидеть на почетном месте во время игр. Речь идет, как можно видеть, о выделяющих царя благах — натуральных и символических. По сути дела, такое выделение сохранилось и до наших дней: например, оплачиваемый проезд в вагоне категории «СВ» в командировках разрешен только современным отечественным чиновникам высокого ранга, остальным положено ездить в купейных вагонах. Председатель государственной аттестационной комиссии имеет дополнительное право голоса на государственных выпускных экзаменах в случае возникновения конфликтной ситуации при выставлении студенту оценки за ответ. В современном сознании такое выделение зафиксировано более дифференцированно как противопоставление прерогативы и привилегии. Прерогатива – это дополнительное право, а привилегия – освобождение от обязанностей, выполняемых всеми остальными. Например, женщины по этикету имеют привилегию не снимать головной убор в помещении. Лица, отмеченные высшими наградами страны, освобождаются при проезде от оплаты в общественном транспорте. Нетрудно заметить, что привилегии основаны на дефиците определенных благ: если бы еды было вдоволь на всех, двойная порция не рассматривалась бы как награда.
Сравнивая языковые способы выражения концепта 'честь' в американской и русской лингвокультурах, Г.Г.Слышкин (1996, с.57) отмечает, что в американских толковых словарях честь трактуется большей частью как высокая репутация, т.е. высокое уважение со стороны окружающих, в русских толковых словарях этот концепт раскрывается в единстве внутреннего качества и отношения окружающих. Американское honor ассоциируется с титулами, наградами, привилегиями и т.д. В историческом плане американское понимание чести, по мнению автора, есть развитие западноевропейского концепта рыцарской чести, изначально связанного с соревновательностью и утверждением в обществе, в то время как «древнерусская семья воспитывала своих членов по веками выработанному шаблону, в основе которого лежали религиозные предписания. Понятие чести не фигурирует среди христианских добродетелей, а соревновательность чужда идеалу ортодоксального христианства, культивировавшего терпение и послушание». Поэтому понятие чести соотносится в русской культуре с внутренними качествами человека (Там же, с.59). Что же касается понимания женской чести как добрачной девственности, то такое понимание данного концепта, по справедливому замечанию Г.Г.Слышкина, объясняется экономической зависимостью женщин в прошлом. В семиотическом плане соотношение "честь / бесчестье" предлагается рассматривать как один из вариантов оппозиции "свой / чужой": бесчестье переводит члена "своей" группы в разряд "чужих" существ (Гойман, 2001, с.19). С.В.Вишаренко анализирует принципы структурирования концепта honour на материале ранненовоанглийского периода и выделяет в когнитивном пространстве этого концепта, воплощенного в значениях 80 существительных (из них ядерные — honour, dignity, chastity, valour, reverence, glory, praise, worship, boast, fame, renown, reputation), следующие признаки:
1) благородство характера,
2) чистота духа,
3) целомудрие,
4) неустрашимость,
5) физическая сила и мужество,
6) блеск, великолепие,
7) амбициозность, тщеславие,
8) сакральное величие и благость,
9) почитание, поклонение,
10) уважение, одобрение,
11) общественная известность,
12) высокое положение в социальной иерархии (Вишаренко, 1999, с.22).
Интересно отметить, что концепт 'честь' специфически проявляется как апелляция к моральному стандарту поведения в английской лингвокультуре применительно к жанру договора. Известно, что английские бизнесмены весьма часто заключают устную договоренность, и на этом основании совершаются сделки на большую стоимость. В том случае, если партнер повел себя не должным образом, произносится фраза: «You have dishonoured your agreement». В русском деловом общении апелляция к чести в такой ситуации представляется маловероятной, особенно применительно к современному состоянию отечественного предпринимательства.
Заслуживает внимания диссертационное исследование, посвященное концепту 'риск' в английской лингвокультуре (Ефимова, 2000). Интерпретируя риск как вид деятельности в ситуации неопределенности и необходимости выбора, результат которого не полностью предсказуем, автор выделяет наиболее общие метафоры риска – война, азартная игра, охота, борьба со стихией, часто морской, выход из убежища навстречу опасности (Ефимова, 2000, с.11). Фрейм ситуации риска включает ситуацию, участник которой стремится к успеху, но допускает вероятность поражения, испытывая при этом эмоции отчаяния и надежды, делает выбор, понимая, что мог отказаться от риска, и приходит к поражению или победе. Каждая из этих характеристик рассматривается как субфрейм, который иллюстрируется определенными идиомами, например: принятие ситуации риска — to step in the breach, to stick one’s neck out, to swim against the stream, to beard the lion in its den, to walk a tightrope и др.
Концепт 'успех' весьма значим для любой культуры, поскольку целесообразное действие предполагает оценку его выполнения. Содержанием этого концепта является положительно оцениваемая реализация усилий по достижении цели. Можно построить следующую модель фрейма, представляющего ситуацию успеха: "(я знаю, что)
1) Х хотел, чтобы было положение дел А,
2) он действовал, чтобы было А,
3) были препятствия Р, которые Х должен был преодолеть,
4) могло быть так, чтобы не было А,
5) Х преодолел препятствия Р, и А существует,
6) (и поэтому я думаю, что) Х заслуживает положительной оценки за действия по достижении А". Ассоциативный круг концепта 'успех' включает следующие смыслы:
1) положение дел А достижимо;
2) Х рад тому, что существует А,
3) при оценке действий Х учитываются средства, используемые Х для достижения цели (положения дел А),
4) степень успеха зависит от величины препятствий Р,
5) успех связан не только с усилиями Х, но и с везением,
6) успех уточняется в концептуальном пространстве "цель, средство, препятствие, амбиция, победа, поражение, неудача, достижение, признание, карьера, награда, состязание, борьба",
7) существуют символические знаки успеха.
Словарные дефиниции соответствуют приведенной модели: success is the achieving of desired results (CIDE). Success is 1.1. the achievement of something that you have been trying to do; 1.2. the achievement of a high position in a particular field, for example in business or politics; 2. A success is someone or something that achieves a high position, makes a lot of money, or is popular (COBUILD). Success – 1) the accomplishment of an aim; a favourable outcome (their efforts met with success); 2) the attainment of wealth, fame, or position (spoilt by success); 3) a thing or person that turns out well; 4) archaic a usu. specified outcome of an undertaking (ill success) (COD). Успех –
1) положительный результат, удачное завершение чего-либо || благоприятный исход, победа в каком–либо сражении, поединке и т.п.;
2) мн. хорошие результаты в учебных занятиях, достижения в освоении, изучении чего–либо;
3) общественное признание, одобрение чего–либо, чьих–либо достижений || признание окружающими чьих–либо достоинств; интерес, влечения со стороны лиц другого пола (БТС). В английском тезаурусе выделяются следующие смысловые уточнители успеха: success – 1. [the fact of succeeding] – syn. achieving, gaining, prospering, attaining, accomplishing, progressing, advancing, triumphing, making a fortune, finishing, completion, consummation, doing, culmination, conclusion, termination, resolution, end, attainment, realization, maturation, breakthrough, victory, triumph, accomplishment, benefiting, having good luck; being out in front, making a noise in the world, making a ten strike; ant. failure, disappointment, failing. 2. [the fact of being succeeded to a high degree] – syn. fortune, good luck, achievement, gain, benefit, prosperity, victory, advance, attainment, progress, profit, prosperous issue, bed of roses, favorable outcome; – ant. defeat, loss, disaster. 3. [a successful person or thing] – syn. celebrity, famous person, leader, authority, master, expert, man of fortune; somebody, star, gallery hit, bell-ringer, VIP. – ant. failure, loser, nonentity (WNWThes). В русском синонимическом словаре качество "успешный" сопоставляется с близкими по значению единицами "удачный", "счастливый", "благополучный"; общим значением является положительный результат, слова "успешный" и "счастливый" являются интенсификаторами данного смысла, "благополучный" указывает на благоприятное, без каких-либо осложнений завершение какого-либо дела, предприятия (БССРЯ), выделяются ассоциативные направления конкретизации этого концепта:
1) достижение, завоевание, победа, триумф, торжество; свершение;
2) лавры, (о шумном успехе) фурор;
3) удача (СсинРЯ).
Этимология имени концепта (успех, success) означает "движение, быстрое следование. В китайском языке концепт 'успех' (cheng gong) передается с помощью иероглифов, состоящих из идеограмм со значениями "закончить" + "работа" + "усилия".
Пословицы выделяют следующие направления концептуализации ценностного основания успеха:
1) усилия по достижении успеха заслуживают похвалы (Nothing seek, nothing find; There is always room at the top);
2) нельзя сдаваться, сталкиваясь с трудностями (Глаза боятся, а руки делают; If at first you don't succeed, try, try, try again; Forsaken by the wind, you must use your oars);
3) есть положительный смысл и в поражении – это урок для будущей победы (Adversity is a touchstone of virtue);
4) успешный результат перевешивает сомнительные средства, которые используются для достижения цели (Победителей не судят; Цель оправдывает средства; The end justifies the means);
5) стремление к успеху должно основываться на адекватной самооценке (Hasty climbers have sudden falls; Step by step the ladder is ascended; Дорогу осилит идущий);
6) стремление к достижению собственного успеха не должно приводить к игнорированию интересов других людей (Всякая козявка лезет в букашки). В афористике мы сталкиваемся с парадоксальным переосмыслением общепринятых оценок: "Победы – истины подлецов".
Принципиально различается оценка человека, которого преследуют неудачи, в русской и английской лингвокультурах. Неудача по-русски связана с обреченностью, невезеньем, наиболее часто приводятся примеры "неудачник в жизни, по жизни, в любви, бедный, вечный, во всем" (РАС). Таких людей можно пожалеть. В английском loser осмысливается как проигравший в состязании, для англичан очень важно уметь достойно проигрывать: A good loser is a person who behaves well and does not show their disappointment when they are defeated; a bad loser is a person who complains when they are defeated (CIDE). Характерны примеры: a born loser, a romantic loser. Человек, потерпевший неудачу, не должен показывать свое разочарование и, тем более, не должен жаловаться. Критически оценивается неумение субъекта перебороть неудачу (неудачник от рожденья), романтичность как причина неудач.
Можно установить следующую специфику понимания концепта 'успех' в английской и русской лингвокультурах:
1) для русской лингвокультуры характерен акцент на везении и учете средств, используемых для достижения цели (моральный аспект), для английской – акцент на успехе как таковом, символизация успеха, акцент на усилиях индивида;
2) в английской лингвокультуре успех ассоциируется с карьерой, богатством и славой, в русской – с победой в бою, достижениями в познаниях и завоеванием симпатий;
3) к людям, которые не добились успеха, по-русски относятся с жалостью, по-английски – с элементом презрения. Отсюда следует, что в английской культуре успех напрямую связывается с усилиями личности, в русской – с везением и способностями человека.
Концептуализация критической оценки усилий человека может развиваться, по меньшей мере, в двух направлениях:
1) некто не прикладывает усилий для достижения цели ('лень'),
2) некто неправильно прикладывает усилия для достижения цели либо выбрал неверную цель ('суета' и 'тщета').
В русской и английской лингвокультурах своеобразно осмыслены концепты 'суета' и 'тщета'. Содержанием этих концептов является отрицательно оцениваемая бессмысленная активность, это действия, которые заведомо лишены достижимого результата. Образная составляющая концепта 'суета' – человек, который частыми движениями пытается переставлять предметы, переместиться, оставаясь в том же положении (белка в колесе), нервничает, выглядит иногда смешно и нелепо. Внешняя характеристика суеты применительно к мотивации действия может, впрочем, принимать и положительную оценку: хозяйка суетится на кухне, готовясь к приходу гостей, т.е. делает все торопливо, хочет успеть сделать как можно больше. Образ тщеты более абстрактен, здесь возникают картины бессмысленных усилий (ситом черпать воду), тщетной борьбы с обстоятельствами, с природными катаклизмами (тщетные попытки спастись во время землетрясения).
Понятийная составляющая этих концептов – это их обозначения и выражения. Тщета – (книжн.) отсутствие смысла, ценности в чем-л., бесполезность, суетность, тщетность (БТС); тщетный – бесполезный, бесплодный, напрасный (БТС).
Суета –
1) (книжн) все тщетное, пустое, не имеющее истинной ценности (Перед лицом смерти все прах и суета);
2) торопливое, беспорядочное движение, беготня, хлопоты (Праздничная суета; дорожная, предотъездная суета; повседневная суета) (БТС).
Суета – торопливое, беспорядочное движение – в синонимических словарях уточняется в ряду слов: хлопоты, беганье, суматоха, сутолока; сумятица, суетня, беготня, хлопотня; из-за пустяков: мышиная возня; суетиться, суматошиться; суетливый, суетный, суматошный, суматошливый. Различия между синонимами наблюдаются по трем признакам:
1) степень интенсивности (суматоха и особенно сумятица имеют усилительный характер, указывая на большее движение, большую беспорядочность и суетливость хлопот,
2) бестолковость действий (суматошиться, суматошный, суматошливый),
3) ясность внутренней формы (беготня, мышиная возня) (БССРЯ). Идея тщеты – усилия, не приводящие к достижению поставленной цели или не приносящие результатов, – уточняется в синонимах: напрасный, тщетный, безрезультатный, безуспешный, бесплодный, бесполезный; напрасно, тщетно, безуспешно, безрезультатно, бесплодно, бесполезно, бессмысленно, понапрасну (разг.), зря, даром (разг.), задаром (прост.), попусту (разг.), по-пустому (прост.), впустую (разгю), вхолостую (прост.). О.Ю.Богуславская выделяет следующие отличительные признаки, релевантные для данных слов:
1) наличие цели (для прилагательных бесплодный и бесполезный цель необязательна;
2) характер описываемого явления (действие, состояние или предмет),
3) момент возникновения неудачи (бесполезный – ближе к концу, тщетный – к началу действия),
4) характер цели (безрезультатный – конкретная цель),
5) наличие либо отсутствие причинно–следственной связи между целью и действием (напрасный – отсутствие такой связи),
6) ретроспективность / проспективность (напрасный, тщетный, бесплодный и бесполезный – отношение к будущему),
7) возможность оценочной интерпретации усилия субъекта (она есть для синонимов напрасный, бесплодный и бесполезный) (НОСС1). Тщетность относится к обозначению настойчивых усилий.
В словаре В.И.Даля отмечается, что суета противоположна вечному благу, жизни духовной: суетный, напрасный, тщетный, пустой, безумный, глумный, глупый, вздорный || мирской, светский, земной, плотской, вещественный, временный, относящийся до жизни земной и до страстей человека; суета, тщета, пустота или ничтожность, бесполезность помыслов, стремлений и дел людских; тот, кто суетится, мечется, торопится – егоза, юла, непоседа; пустой хлопотун или беспокойный, опрометчивый торопыга (Даль). Тщетный определяется в этом словаре как тунный, напрасный, дармовой, бесполезный; пустой, безуспешный; суетный. Тщетное старание – неудачное; – труд, бесполезный; – надежда, обману(тая)вшая; – просьба, безуспешная; – умствование, суетное и самонадеянное (Даль). Эти концепты вербализованы в русских морфемах суе-и тще-, например: суесловие – пустословие, вздорные, пустые речи, слова на ветер, без пользы и толку; беседа безнравственная; тщеславный – кто жадно ищет славы мирской или суетной, стремится к почету, похвалам, требует признания мнимых достоинств своих, делает добро не ради добра, а ради похвалы, почету, и внешних знаков почестей (Даль).
Обратимся к дефинициям английских толковых и синонимических словарей: vanity –
1) conceit and desire for admiration of one's personal attainments or attractions;
2) a) futility or unsubstantiality (the vanity of human achievement); b) an unreal thing;
3) ostentatious display (COD);
vain –
1) excessively proud or conceited, esp. about one's own attributes;
2) empty, trivial, unsubstantial (vain boasts; vain triumphs);
3) useless; followed by no good result (in the vain hope of dissuading them); in vain – without result or success (it was in vain that we protested); take a person's name in vain – use it lightly or profanely [Middle English via Old French from Latin vanus ‘empty, without substance’] (COD).
Vain –
1) full of self-admiration; thinking too highly of one's appearance, abilities, etc; conceited;
2) without result, unsuccessful;
3) (old use or lit.) without meaning or value (LDELC). Vainglory (lit or old use) great and unreasonable pride in one's abilities; great vanity (LDELC).
Futile –
1) useless, ineffectual, vain;
2) frivolous, trifling [Latin futilis ‘leaky, futile’, related to fundere ‘pour’] (COD).
Идея тщеты – бессмысленных усилий – в английском языковом сознании сопряжена, как можно видеть, с тщеславием, самолюбованием, выставлением напоказ своих усилий и качеств. В синонимическом словаре эта идея уточняется в ряду единиц, объединенных значением "бесплодность результата" (barren of result): futile, vain, fruitless, bootless, abortive (WNDS). В качестве дифференциальных признаков выделяются семы "полная неудача" и "неразумность предприятия" (futile), "длительные усилия" и "большое разочарование" (fruitless), "стремление достичь облегчения" (bootless), "неудача на начальном этапе" (abortive).
Bustle – n. excited activity; a fuss; v. 1) intr. (often foll. by about) a) work etc. showily, energetically, and officiously; b) scurry (bustled about the kitchen banging saucepans); 2) tr. make (a person) hurry or work hard (bustled him into his overcoat); 3) intr. (as bustling adj.) colloq. full of activity; [perhaps from buskle frequentative of busk ‘prepare’, from Old Nors] (COD). Fuss – n. 1) excited commotion, bustle, ostentatious or nervous activity; 2) a) excessive concern about a trivial thing; b) abundance of petty detail; 3) a sustained protest or dispute; 4) a person who fusses; v. 1) intr. a) make a fuss; b) busy oneself restlessly with trivial things; c) (often foll. by about, up and down) move fussily; 2) tr. Brit. agitate, worry; make a fuss – complain vigorously; make a fuss over (or Brit. of) – treat (a person or animal) with great or excessive attention [18th c.: perhaps Anglo-Irish] (COD). Идея суеты уточняется в словарных дефинициях при помощи признаков "напоказ", "энергично", "нервно, возбужденно", "беспокойно", "мелочные дела", "дела, не заслуживающие внимания". В синонимическом словаре идея возбужденной торопливости в действиях развивается в следующих направлениях: "шумно и назойливо" (bustle), "нервозно и чрезмерно торопливо (суматошно)" (flurry), "бессмысленно и безрезультатно" (fuss), "напрасно и расточительно" (ado) (WNDS).
На основании анализа словарных дефиниций можно построить следующий фрейм концепта 'тщета': "Я уверен в том, что не будет положения дел А, которого хочет Х, действуя для того, чтобы было А, и поэтому я думаю, что желания и действия Х должны оцениваться отрицательно". Ассоциативный круг этого фрейма можно очертить следующим образом: 1) положение дел А по своей природе не имеет ценности, есть положение дел В, которое является ценным априори, 2) даже если усилия Х будут большими, это не принесет успеха, 3) отрицательная оценка конкретизируется как квалификация поведения Х (вредное, абсурдное, жалкое, самонадеянное). Фрейм концепта 'суета' можно представить так: "Я думаю, что Х при выполнении действия А ведет себя чересчур эмоционально (нервно, возбужденно, взволнованно), напрасно стремится ускорить завершение действия А, игнорирует более важные вещи, и поэтому я считаю, что действия Х должны оцениваться отрицательно". Ассоциативный круг данного фрейма включает следующие характеристики:
1) существует целесообразный минимум затраты усилий для выполнения действия А,
2) существует принятый в обществе стандарт проявления эмоций применительно к типовому действию А,
3) отрицательная оценка конкретизируется как квалификация поведения Х (неконтролируемое, бестолковое, нецелесообразное).
Этимология слов, обозначающих концепты 'тщета' и 'суета' в русском и английском языках, сводится к идеям пустоты, праздности, протекания жидкости, частых движений. Интересно, что и в китайской идеографике понятие "зря, напрасно" (bai bai de) передается через удвоенную идеограмму со значением "белый" (понятна логика: белый – бесцветный – пустой).
В русской и английской фразеологии и паремиологии бессмысленные действия уточняются в следующих направлениях:
1) абсурдность действия (ситом черпать воду ~ carry water in a sieve; толочь воду в ступе; to carry coal to Newcastle – возить уголь в Ньюкасл, т.е. туда, где его добывают; ехать в Тулу со своим самоваром; charge the windmills – сражаться с ветряными мельницами (как Дон Кихот); force an open door – ломиться в открытую дверь; sow the sand – пахать песок; square the circle – "делать квадрат из круга"; beat the air ~ ловить ветер (библ.); cry for the Moon – "(о детях) плакать, чтобы дали луну", т.е. желать невозможного);
2) безрезультатность действия (come to nothing; end in smoke; fall to the ground; fall flat; псу / коту под хвост); 3) самонадеянное поведение субъекта (put on airs; раздувать щеки; хлопать крыльями). Нормы поведения, заданные в этих и подобных им высказываниях, сводятся к требованиям оценивать адекватно себя и ситуацию. В афористике можно встретить речения, ставящие под сомнение обиходные правила трезвой оценки обстоятельств: "Выпьем за успех нашего абсолютно безнадежного предприятия!" То, что порой кажется тщетным и бессмысленным, может иметь высокий смысл и в дальнейшем может оказаться значимым.
Обозначение, выражение и описание тщеты и суеты, разумеется, не исчерпывается фрагментарными наблюдениями и обобщениями и требует детального изучения, но приведенные примеры дают основание считать, что специфика понимания концептов 'тщета' и 'суета' в русской и английской лингвокультурах состоит в следующем: в русском языковом сознании акцент делается на противопоставлении истинных и мнимых ценностей, при этом суета выступает как проявление тщеты, в английском подчеркивается самонадеянность субъекта и осуждается выставление им напоказ своих качеств и усилий.
В ряду слов, характеризующих поведение людей, выделяются лексические единицы, значение которых содержит оценочный знак и мотивировку оценки. Представляет интерес сопоставительное изучение слов, интерпретирующих поведение детей, которые нарушают определенные нормы приличия в английской и русской лингвокультурах. Речь идет о шалости, т.е. о детских поступках и проделках, которые взрослыми рассматриваются как нарушения поведения, обычно простительные, и которые доставляют удовольствие детям. В коллективном сознании такое поведение представлено множеством сцен в памяти, оно типизируется, имеет четкие параметры для определения, находит множественное языковое воплощение в обозначении, выражении и описании, соотносится с модальностью долженствования и предположения, содержит оценочный знак и, таким образом, является культурным концептом. Этот концепт соотносится со следующими концептуализируемыми областями:
1) человеческое поведение,
2) поведение детей,
3) нормы поведения,
4) нарушения поведения,
5) мотивация поведения,
6) поступки как намеренные действия,
7) типичные проявления нарушений поведения,
8) реакция взрослых на нарушения поведения детей,
9) реакция детей на контроль со стороны взрослых.
Предполагается, что в английской и русской лингвокультурах данный концепт имеет множество совпадающих поведенческих ходов как со стороны детей, так и со стороны взрослых, но вместе с тем характеризуется специфическими признаками, которые в разной степени оказываются актуальными для носителей сравниваемых лингвокультур и которые существуют в особых признаковых объединениях, не совпадающих в сознании англичан и русских. Исходя из более общих характеристик английской и русской лингвокультур, мы конкретизируем гипотезу в следующем направлении: английская лингвокультура характеризуется высокой степенью самоконтроля, детям свойственно свободное проявление эмоций, следовательно, детские шалости в английской системе поведения оцениваются и наказываются более строго, чем в русском типичном поведении.
Обратившись к толковым и синонимическим словарям английского и русского языков, мы обнаруживаем, что основное обозначение рассматриваемого концепта 'шалость' – 'mischief' – совпадает в сравниваемых лингвокультурах, поскольку оба слова характеризуют
1) поведение детей,
2) нацеленное на получение удовольствия,
3) доставляющее другим людям небольшие неприятности или неудобства,
4) оцениваемое взрослыми как подлежащее исправлению.
Общий список обозначений рассматриваемого концепта в русском и английском языках включает следующие единицы: шалить, проказничать, озорничать, баловаться, бедокурить, озоровать, баловать, шкодить; шаловливый, проказливый, озорной, баловной, баловливый, шкодливый, дурашливый; шалость, проказа, озорство, баловство, шкода, дурачество; шалун, проказник, озорник, баловник, баловень, бедокур, сорванец, пострел; to be naughty (of children), to play up, to play tricks; (of children) naughty, mischievous; (childish) prank, mischief, naughtiness, a terror; (of a girl) tomboy.
Какое же поведение детей доставляет им удовольствие, но вызывает неудовольствие у взрослых? Это чрезмерно резвая, вольная и шумная игра (БССРЯ, БТС), грубая шалость (озорное поведение) и, как исключение, – намеренное причинение вреда (шкода, шкодливость). В словаре В.И.Даля слабо дифференцируется поведение взрослых и детей применительно к рассматриваемому концепту: шаль – дурь, взбалмочность или блажь; одурение, ошалелость; дурачество, шалость, повесничество, баловство; шутка, потеха, проказы; шалить – дурить, баловать, чудить, проказить, дурачиться, повесничать; в меньш. степ. играть, забавляться, резвиться; в высшей: своевольничать во вред другим, таскать тайком, воровать, даже грабить по дорогам и разбойничать (Даль). Акцентируется оценка такого поведения – глупое, плохое поведение, показана градация шалости – от простительных шуток до эвфемистически обозначаемых преступлений. Вместе с тем современные толковые словари русского языка выделяют весьма существенный признак в значении слова "озорной" – (разг.) склонный к шалостям, баловству; выражающий задор, лукавство, готовность к озорству; исполненный озорства (БТС), это признак "задор" –
1) горячность, пыл, страстность (юношеский з.; смеяться с з.);
2) дерзкий, вызывающий тон; задиристость, запальчивость.
Озорство как показатель страстности положительно оценивается в русской лингвокультуре, хотя дефиниция показывает, что это качество легко переходит в агрессивность. Обратим внимание на то, что в русских лексикографических источниках не уточняются формы проявления шалости: проделка – предосудительный поступок, шутливая выходка (БТС). Проказа, впрочем, объясняется в словаре В.И.Даля, с подчеркиванием злого намерения со стороны шутника: пакости, проделки на зло кому, прокуда; шалости, дурачества, вредные шутки; или затеи, забавы и потехи. Проказить и проказничать – строить проказы, выкидывать штуки, чудить, чудачить; каверзить, пакостить, прокудить, юж. шкодить, тешиться, делая что на зло, во вред другим; дурить, шалить, шутить, забавляться, смешить людей (Даль). Еще более определенно это качество поведения выделено в семантике глагола шкодить – вредить, убыточить, изъянить, портить, причинять убыток; || шалить, дурить, баловать, причиняя этим вред, порчу; проказить, прокудить, пакостить (Даль). Негативная характеристика видна в значении слова озоровать (озорничать) – буянить, буйствовать, самоуправничать, нагло самовольничать; придираться и драться; || пакостить, прокудить, портить или вредить из шалости (Даль). Мы видим, что современное понимание шалости, проказливости и озорства в русской лингвокультуре возникло на основе смягчения более старого резко негативного отношения к такому поведению. В основе этого смыслового сдвига лежит переход от идеи причинения вреда, странного и опасного поведения к идее потешности, забавы. Такой смысловой переход отражает определенный сдвиг в ментальности: архаичное сознание сконцентрировано на результате действия, современное сознание – на мотивации этого действия. Такое положение дел прослеживается в древних нормах наказания: если человек совершил проступок, он должен был быть наказан за это, даже в случае непреднамеренного действия, поскольку так было угодно высшим силам, а сам человек выступал не более чем орудием в руках этих сил. Внимание к мотивации поступка и проступка акцентирует роль личности и личной ответственности за поведение. Применительно к шалости это значит, что ребенок может быть наказан, если его шалость им осознается и, следовательно, допускает несение ответственности.
В словарях английского языка встречаем следующие определения: mischief – 1) behaviour that is intended to cause trouble for people, 2) eagerness to have fun, esp. by embarrassing people or by playing harmless tricks, 3) naughty behaviour by children; a mischievous person 1) says or does things which are intended to cause trouble for people (|| unkind || malicious), 2) is eager to have fun esp. by embarrassing people or by playing harmless tricks (|| playful || roguish || not serious || impish); a mischievous child is often naughty but does not do any real harm (COBUILD); mischief – behaviour, esp. of a child, which is slightly bad but is not intended to cause serious harm or damage. Sometimes mischief is used to avoid referring to something worse, such as damage. (Dated) If you make mischief you say something which causes other people to be upset or annoyed with each other (COBUILD).
В этих определениях подчеркивается намерение причинить неудобство, неприятности людям, акцентируются понятия "вред" и "ущерб", хотя специально оговаривается то обстоятельство, что детские проделки не нацелены на причинение серьезного вреда. Заслуживает внимания слово naughty – "непослушный, шаловливый, капризный", это слово используется при разговоре с детьми и о детях: naughty – (esp. of children) behaving badly and not being obedient, or (of behaviour) bad. Naughty is usually used when talking to children. Naughty can be used humorously to describe adults or their actions (CIDE).
В определенных контекстах, впрочем, это слово значит "порочный". В английских словарях приводятся интересные примеры, уточняющие семантику слов со значением "проделка": prank – a trick that is intended to be amusing but not cause harm or damage (When I was at school we were always playing pranks on our teachers) (CIDE); trick – an action which is intended to deceive, either as a way of cheating someone, or as a joke or form of entertainment (She played a really nasty trick on me – she put syrup in my shampoo bottle!) (CIDE); prank – a practical joke – a trick played on someone to amuse others: She glued a teacher's book to the desk as a practical joke (LDELC); a practical joke is a joke which makes someone seem foolish and involves a physical action rather than words: She stuck her boss's cup and saucer together as a practical joke (CIDE).
Мы видим, что проделки и розыгрыши, соотносимые с шалостями, в английской лингвокультуре исполнены желания высмеять человека, от которого шутник так или иначе зависит: ученики устраивают розыгрыш учителю, приклеивая его книгу к столу, секретарша склеивает своему шефу чашку и блюдце, некто (кстати, во всех примерах этот некто женского рода!) наливает кому-то сироп в бутылку из-под шампуня. Не случайно в английском языке существует выражение a practical joke, приблизительно переводимое как "грубый розыгрыш", намеренное зловредное действие, осуществляемое для потехи. Все, кому довелось поработать в школе, хорошо помнят о трюках, которые любят устраивать ученики своим учителям, особенно начинающим или слабохарактерным: учительский стул может стоять на подпиленных ножках, в сумочке учительницы может оказаться мышь, к люстре над головой учителя может быть прикреплен надувной шарик, наполненный водой, и т.д. Но в русском языке нет однословного обозначения для таких действий (если не считать слово "хулиганство", используемое в таких контекстах расширительно), и это значит, что подобные действия не стали концептом. В английской лингвокультуре этот опыт осмыслен как концепт. Вероятно, стиль поведения молодых насмешливых задир оказался настолько существенным для всех англичан, что такое поведение получило специальное обозначение. Первоапрельские розыгрыши часто сводятся к таким трюкам. Если в России мы вывешиваем смешные объявления, разыгрываем друг друга разными забавными историями, то в Англии предпринимаются действия (например, в одном из колледжей студенты разобрали на части стоявший на улице автомобиль своего профессора и собрали его в целом виде на крыше этого колледжа). Отметим, что в русском молодежном жаргоне есть слово "прикол" – шутка, розыгрыш. Приколист (прикольщик) – это шутник, юморист, человек, создающий вокруг себя смешные, забавные ситуации (Никитина, 1996, с.164). Прикольный человек – веселый, остроумный, ироничный, выделяющийся из общей массы. В стремлении удивить других приколист может обидеть того, над кем он потешается, но такое поведение не является в коллективном сознании злонамеренным. В русском ассоциативном словаре приведены наиболее частотные реакции на стимул "прикол": "шутка" и "смех" (РАС–5).
Игривое поведение в английской лингвокультуре сопряжено с желанием подшутить над ближним. В словаре синонимов Вебстера встречаем слова: playful, frolicsome, sportive, roguish, waggish, impish, mischievous – все они объясняются следующим образом: given to play, jests, or tricks or indicative of such a disposition of mood (WNDS). В нескольких словах мы сталкиваемся с интересной комбинацией признаков: mingled playfulness and malice – игривость, смешанная со зловредностью (roguish – rogue – 1) a dishonest or unprincipled person, 2) joc. a mischievous person, esp. a child (COD); интересен смысловой сдвиг "жулик, мошенник – плутишка, шалун", ясно, что так к ребенку обращались в шутку; impish – imp – 1) a mischievous child, 2) a small mischievous devil or sprite (COD); "чертенок, бесенок – шалун, проказник". Толкуя в синонимическом словаре слово mischievous – often it suggests little more than thoughtless indifference to the possible effects of one's sports, tricks or practical jokes (WNDS), лексикографы выделяют признак бездумного равнодушия шутников к последствиям своих розыгрышей и проделок. К приведенным словам примыкает и слово hoax – a humorous or malicious deception, a practical joke (COD), характерно то, что в понятии "мистификация, розыгрыш, трюк" органически соединяются признаки "смешной или злой обман". Столь детальная характеристика насмешливого поведения в английской лексике свидетельствует о том, что в английском характере типичны черты весьма задиристого человека, образ которого очень точно показан Шекспиром в Меркуцио из "Ромео и Джульетты". Этот шутник балансирует на грани колкости и балагурства и в любой момент готов к поединку. Но такое поведение вряд ли свойственно ребенку. Англичане, судя по специфике признаковой комбинаторики рассматриваемых лексических значений, требуют от детей послушания, но поощряют в них любовь к розыгрышам, в том числе и рискованным.
В известных нам паремиологических справочниках нет специальных рубрик на тему "шалость", но, обратившись к пословицам и поговоркам, в которых содержатся советы по воспитанию детей, мы можем реконструировать те нормы поведения, которые были приняты в английской и русской народной (крестьянской) лингвокультурах применительно к рассматриваемому концепту. Эти нормы в значительной мере совпадают:
1) детям (и молодым людям) свойственно вести себя неосмотрительно и чрезмерно активно: Boys will be boys. God's lambs will play. Young colts will canter. Молодо – зелено,
2) детей следует наказывать за проступки, в том числе и физически: Spare the rod and spoil the child. A whip for a fool and a rod for a school, is always in good season. The rod breaks no bones. Наказуй детей в юности, успокоят тя на старости. Не наказанный сын – бесчестие отцу. Кулаком да в спину – то и приголубье сыну (Даль).
Обратим внимание на то, что в качестве объекта оценки и наказания фигурируют мальчики, которым, как известно, шалости свойственны в большей мере, чем девочкам. Различия в нормах, ассоциативно связанных с концептом "шалость", касаются конкретных особенностей поведения детей в английском языковом сознании: Children should be seen and not heard (Originally applied specifically to young women. – J.Simpson) – дети должны быть на виду, но их не должно быть слышно, эта норма первоначально относилась к девушкам; When children stand quiet, they have done some ill – когда дети ведут себя тихо, значит, они что–то натворили (это речение не является пословицей, а представляет собой общеизвестную истину). В английских пословицах более подробно, чем в русских раскрывается мотивация наказания детей: Better children weep than old men (It is better to punish children, however cruel it may seem, than to let them develop faults which will cause more sorrow in later life) – пусть лучше дети плачут, чем старики, т.е. пусть лучше поплачут в детстве, чем в старости. Осуждаются родители, балующие своих детей: He that cockers his child, provides for his enemy. A pitiful mother makes a scabby daughter. Dawted daughters make daidling wives. – Тот, кто балует своего ребенка, обеспечивает его врага. У жалостливой матери вырастает болезненная дочь. Избалованные дочери становятся ленивыми женами. Субъект оценки считает, как можно видеть, что жена должна быть здоровой и трудолюбивой, по отношению к мужьям в английской паремиологии аналогичных требований не содержится. Весьма специфична русская пословица: Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. В наши дни эта фраза используется как ироничный комментарий к странному занятию кого-либо, но внутренняя форма этого речения содержит отчетливо выраженный совет: Дети не должны огорчаться. В послании апостола Павла к колоссянам эта норма сформулирована предельно отчетливо: "Отцы, не раздражайте детей ваших, дабы они не унывали" (3:21).
Итак, обозначение концепта 'шалость' ('mischief') в английском и русском языках различается в следующих отношениях:
1) сущность шалости: в русском языке – чрезмерная подвижность, в английском языке – непослушание,
2) объект оценки: в русском языке – маленький ребенок, шалость которого естественна и вызывает улыбку, в английском языке – ребенок постарше, шалость которого порой продиктована желанием досадить другим людям,
3) проявление шалости: в русском языке – игривость, легкомысленное веселье, в английском языке – высмеивание кого–либо,
4) оценка шалости: в русском языке – порицание, сопряженное с симпатией к нарушителю норм поведения, в английском языке – вызов, на который нужно дать ответ. Психологически шалость по-русски сводится к шутовскому поведению, к ситуации полной неуправляемости собой и получения от этого удовольствия, т.е. к чувству своеобразного опьянения собственной активностью, в то время как шалость по-английски – это протест против чрезмерного контроля со стороны старших, это выплескивание накопившегося раздражения и чувство эмоциональной разрядки, возникающей при осмеянии источника раздражения либо того, кто этот источник заменяет.
Содержательный минимум концепта 'труд' выражается как «целенаправленная деятельность, требующая физического или умственного напряжения, осуществляемая не для удовольствия, предполагающая получение денег». Конкретизация содержательного минимума данного концепта представляется следующей:
1) характеристика работы,
2) отношение к труду,
3) результативность.
В качестве единиц изучения рассматривались глаголы и прилагательные со значением «работать», «бездельничать», «трудолюбивый», «ленивый» (to work, to labour, to toil, to drudge, to grind, to travail, to moil, to slave; sich bemuhen, sich abrackern, schuften, sich abplagen, sich abmuhen, sich anstrengen, sich regen; трудиться, работать, вкалывать, надрываться, корпеть, потеть, горбатиться, ишачить и др.). Понятие «трудиться» противопоставляется понятию «играть» (деятельность, осуществляемая только для удовольствия, обычно о детях), отсюда — пресуппозиция необходимости труда, и как следствие этого — вариативное представление волеизъявления и долженствования в связи с выполняемой работой.
Модель концепта 'труд' строится на основе фрейма, в центре которого находится образ человека, выполняющего напряженную (обычно физическую) работу. Эта работа может быть тяжелой, длительной, изнурительной, монотонной, постоянной (объективные характеристики процесса). Человек трудится по принуждению (внешнему либо внутреннему), напряженно, умело, проявляя старательность, упорство, терпение, выносливость (субъективные характеристики). При этом работа выполняется успешно, качественно, красиво, быстро (объективные характеристики результата). Все эти характеристики могут быть выражены в виде условных шкал с положительным и отрицательным полюсом. Идея «лени» предполагает не только нежелание трудиться, но и удовольствие от праздного времяпрепровождения, пассивность как черту характера, а также сопутствующие процессы (слоняться без дела, заниматься пустяками, откладывать дела на потом, отвлекаться, медлить).
Этнокультурные различия в представлении отношения к труду на материале английского, немецкого и русского языков сводятся не к наличию и отсутствию тех или иных признаков, а к своеобразной признаковой комбинации и частотности признаков. Так, идея прилежности в русском языке связана с умственным трудом, прежде всего, с учением (английское diligent не ассоциируется только с учебой и предполагает постоянные, а не разовые усилия). В русском языке осуждается халтурная, небрежная работа в ином ключе по сравнению с английским и немецким: в русском языке «он халтурит» означает «он не хочет делать качественно (работа выполняется попутно и поэтому небрежно), а мог бы», т.е. он не желает работать старательно, добросовестно. Осуждается плохая мотивация. В английском языке на первый план выходит идея неумелого труда (осуждается дилетант и шарлатан, т.е. тот, кто не умеет делать, а берется; прежде всего, это относится к представителям творческих профессий). Следовательно, подчеркивается низкая результативность работы. Эффективная работа предполагает сосредоточенность на деле. Английское businesslike несет положительную оценку, в то время как русское деловой имеет амбивалентную оценочную коннотацию, особенно в современной разговорной речи: «Деловой какой!» Отрицательная ассоциация данного слова (и соответствующего признака) вытекает из поведения человека, ставящего дело на первый план, а поддержание хороших отношений с людьми в общении — на второй план. Признавая важность результата, носители русской культуры, как видим, уделяют большое внимание процессу и особенно мотивации труда. В русских пословицах мы находим известные речения «Дурака работа любит», «Работа — не волк, в лес не убежит», «От работы кони дохнут», в английском и немецком таких пословиц не встретилось, и это можно объяснить исторически: степень внешнего принуждения для трудящегося в России была очень высокой по сравнению с другими странами. Именно поэтому для жителей Западной Европы существенны утилитарные признаки результативности труда (работаем для себя и на себя), а для России — этические признаки уважительного отношения к труду и трудящемуся человеку (не случайны этимологические ассоциации «труд — страдание», «работа — рабство»). Концепт 'труд' анализируется в работах целого ряда исследователей (Гоннова, 1997; Кормакова, 1999; Токарев, 2000; Феоктистова, Ермолаева, 2000; Иванова, Самохина, 2002), поскольку отношение к труду позволяет раскрыть систему общественных отношений и тем самым базовые ценности общества.
В современном русском языке широко распространено жаргонное слово "халява", обозначающее нечто дармовое, бесплатное. Вместе с тем получить что-либо можно бесплатно, даром, с одной стороны, и без должных усилий, с другой стороны (сравним: "пить пиво на халяву" и "сдать экзамен на халяву"). Понятно, что между этими ситуациями есть связь, причем в основу положена отрицательная оценка незаслуженного получения чего-либо (отсюда и "дармоед"). Распространяемые на презентациях бесплатные сувениры, обозначаемые по-английски freebie, не содержат отрицательной оценки соответствующих ситуаций. Анализ русских разговорных оценочных обозначений работы, которая выполняется плохо (халтура, халява, лажа), показывает, что говорящий может использовать эти слова и их дериваты, говоря о том, что не заслуживает серьезного отношения: вообще халтурить, делать что-либо на халяву, гнать лажу нельзя, но в определенных ситуациях можно. Перевод этих выражений на английский затруднителен, поскольку отсутствует концепт, и поэтому требуются гораздо более резкие обозначения, коррелятами которых на русском языке являются грубые вульгаризмы с общей отрицательной оценкой.
Содержательный минимум концепта 'подвиг' выражается как «неординарный, исключительный, благородный поступок, связанный с моральным выбором и с большими усилиями и риском». Отношение к подвигу моделируется как характеристика человека, совершающего такой поступок либо неспособного к подвигу. В качестве конкретизирующих направлений для данного концепта выделяются следующие признаки: наличие опасности, отсутствие страха, способ осуществления поступка (Кохташвили, 2001). Рассматриваются прилагательные со значением «смелый, храбрый» (brave, courageous, fearless, heroic, bold, daring, gallant, chivalrous, valiant, dashing, doughty, dauntless, intrepid, knightly, valorous; heroisch, heldisch, unerschrocken, tapfer, mutig, kuhn, brav, verwegen, dreisst, ritterlich, edelmutig, wagemutig; героический, мужественный, смелый, храбрый, отважный, удалой, бесстрашный, лихой и др.).
Фрейм подвига строится как модель ситуации, связанной с необходимостью спасения кого/чего-либо и большим риском для жизни человека, совершающего такой поступок. Человек совершает подвиг невзирая на опасность, без страха, проявляя благородство, хладнокровие, силу, мудрость, энтузиазм, презрение к опасности, стремительно, импульсивно, напоказ.
Этнокультурная специфика отношения к подвигу применительно к английскому, немецкому и русскому языкам обнаруживается в признаке способа осуществления этого поступка. Подвиг в глазах англичан и немцев сопряжен с благородством, изяществом, мудростью, умением, действием напоказ и прославленностью. По-русски подвиг — не искусство, а защита родной земли ценой жизни. Не случайно в сознании англичан идея мужества сопрягается с рыцарским кодексом поведения: chivalrous — (esp. of men) marked by bravery, honour, generosity, and good manners (LDCE). Рыцарские турниры были неотъемлемой частью жизни Англии и Германии. Поэтому понятие «подвиг» ассоциируется у жителей этих стран с ситуацией поединка как состязания, где есть противник, с которым необходимо помериться силой и которого нужно победить, и где есть публика, перед которой можно изящно продемонстрировать свои умения и возможности, не убивать противника, упавшего с лошади, но подать ему руку и дать возможность вновь взять выбитый меч. Для русских, хоть и существовали кулачные бои, подвиг связан с охраной родного края. Необязательно было всю жизнь упражняться в военном искусстве, но если враг нападал на родную землю, то требовалось встать и защитить ее. Исторически такое различие объясняется тем обстоятельством, что Россия противостояла набегам кочевников. Эти набеги отличались особой жестокостью: кочевникам не нужна была дополнительная рабочая сила. В этой связи противостояние героя и врага приобретало не эстетическую, а, прежде всего, этическую значимость.
Содержательный минимум концепта 'чудо' выражается как «нечто необычное, небывалое, сверхъестественное, вызывающее удивление и восхищение». Конкретизация этого концепта в языке осуществляется в двух направлениях:
1) неконтролируемость и необъяснимость чуда,
2) эмоциональное отношение к чудесному явлению — от ужаса до восторга.
Фрейм чудесного явления строится как образ ситуации, в центре которой находится очевидец, переживающий реальность необъяснимого явления. Концепт "чудо" обозначается следующими существительными: wonder, wonderment, marvel, miracle, miraculousness, astonishment, amazement, bewilderment, admiration, awe, stupor, stuperfaction, fascination, sensation, surprise, curiosity, rarity, freak, phenomenon, spectacle; das Wunder, die Verwunderung, die Wunderding, das Erstaunen, die Verbluffung, die Verwirrung, das Ьberraschen, die Neugier, die Kuriositдt, die Seltenheit, die Raritдt, der Einfall, die Grille, die Laune, das Phдnomen, die Erscheinung, das Aufsehen, die Sensation, die Bewunderung, die Ehrfurcht, die Erstarrung, der Zauber, der Reiz, der Charme; чудо, феномен, диво, диковина, невидаль, невидальщина, удивление, изумление, редкость, волшебство, колдовство и др. Чудесное явление представляется неожиданным, необычным, небывалым, уникальным, странным, любопытным, озадачивающим, вводящим в замешательство, абсурдным, вводящим в оцепенение, шокирующим, ошеломляющим, повергающим в страх, волшебным, чарующим, притягательным, заставляющим любоваться, таинственным, сказочным, прекрасным, божественным.
Этнокультурная специфика отношения к чуду на материале сравниваемых языков заключается в том, что для англичан чудо — это прежде всего нечто озадачивающее, необъяснимое и вместе с тем неожиданно приятное, для немцев — нечто волшебное и притягательное, для русских — таинственное, божественное и прекрасное. Разница в представлении этой идеи состоит в едва заметных нюансах соотношения между рациональным и эмоциональным восприятием чуда. В английской культуре отношение к чуду носит более рациональный характер, в русской культуре — более эмоциональный, в немецкой культуре мы видим промежуточную позицию в языковом представлении чуда. Английский стереотип поведения требует активности от человека. Встреча с чудом, осмысление чуда показывают человеку, что его активность ограничена, интеллектуальное затруднение и беспомощность (bewilderment, puzzlement) вызывают отрицательные эмоции, которые уравновешиваются радостным удивлением (something unusually beautiful — COBUILD). Характерным является словосочетание to work to perform to do wonders — творить чудеса. В немецкой картине мира применительно к концепту «чудо» переход к положительным эмоциям совершается легче, выделяется идея причастности чуду особых людей: Nur das Genie beherrscht das Chaos. В русском языке прослеживается идея непостижимости и высшей силы, связанной с чудесным явлением: чудом очутиться, чудом спастись.
Содержательный минимум концепта «умный/глупый» выражается как «обладающий (высокой/ограниченной) способностью думать и понимать». Эта способность конкретизируется в следующих направлениях:
1) умный от природы,
2) умный вследствие приобретенного образования и опыта,
3) благоразумный,
4) остроумный,
5) хитрый,
6) патологически глупый,
7) тупой,
8) ведущий себя глупо.
Фрейм интеллектуального качества человека строится как образ сосредоточенного, понимающего либо непонимающего человеческого лица. В качестве единиц изучения взяты прилагательные со значением «умный / глупый»: clever, alert, apt, bright, intelligent, quick-witted, wise, prudent, judicious, sagacious, sensible, reasonable, shrewd, smart, sharp, keen, witty, acute, sly, cunning, tricky, wily, foxy, crafty, artful, crazy, mad, cranky, silly, insane, lunatic, stupid, dull, dense, crass, petty, dumb, unintelligent, foolish, infatuated, wild, ill-advised, unreasonable, naive, irrational, ludicrous, ridiculous; klug, aufgeweckt, geweckt, hell, intelligent, weise, vernunftig, einsichtsvoll, besonnen, nьchtern,verstдndig, scharfsinnig, geistreich, witzig, schlau, verschmitzt, pfiffig и др. Умный человек способен быстро соображать, легко обучаться, делать верные выводы, видеть суть, руководствоваться здравым смыслом, вести себя осторожно и расчетливо, быть практичным, проявлять чуткость и понимание, остроумие и находчивость; он может обманывать и лицемерить, вести себя беспринципно и коварно, прикрываясь дипломатичностью и показной доброжелательностью. Среди людей, неспособных соображать, по данным словарных дефиниций, выделяются умалишенные (прежде всего — опасные для окружающих), люди, к которым относятся с презрением, и люди, ведущие себя глупо (наивно, нелепо, дурашливо).
Этнокультурная специфика интеллектуальной оценки на материале английского и немецкого языков наблюдается в результативности умственной деятельности (актуальным для англичан является признак быстроты соображения, для немцев же это — не самый важный признак ума). Английское благоразумие ассоциируется с трезвым расчетом и практичностью (без эмоций), в то время как немцы связывают способность здраво мыслить с чуткостью и пониманием. Остроумие и проницательность в английских прилагательных связаны с хитростью и ловкостью, в немецкой лексике — с весельем и желанием пошутить. В английском языке хитрость включает дипломатичность, в немецком языке такая ассоциация не подтвердилась. В немецком языке больше слов со значением патологически глупого поведения, чем в английском; следовательно, для немцев неумное поведение в большей мере ассоциируется с патологией. Английский стереотип поведения предписывает строго контролировать свои эмоции. Характерным является слово infatuated — filled with a strong unreasonable feeling of love for someone (LDCE) — поглупевший от любви. Ни в немецком, ни в русском языках такого слова нет. Анализ прилагательных с классификационным признаком «нелепый» позволяет сделать вывод, что для англичан глупый – значит смешной, вызывающий смех. Смех в таком случае оскорбителен. Для немцев смешно то, что остроумно подмечено, что характеризуется проницательностью, глубиной ума, живостью мысли. Для англичан смешно то, что нелепо, глуповато. Иначе говоря, в английской культуре смеются над кем-либо, в немецкой — по причине чего-либо.
Проведенный нами ранее анализ английских и русских пейоративов (Карасик, 1992) в значительной мере согласуется с приведенными данными. Была проведена выборка существительных с отрицательно-оценочным значением типа болван, нахал, подлиза и т.д. Полученный корпус пейоративов был разделен на классы по следующим признакам:
1) человек, получающий отрицательную оценку вследствие своей несостоятельности либо вследствие неуважительного отношения к окружающим,
2) несостоятельность, вытекающая из объективных характеристик человека (оценка по внешним данным и по внутренней сущности — урод и рохля),
3) несостоятельность, субъективно приписываемая человеку (общая оценка личности и оценка личности как представителя группы — подлец и чучмек,
4) степень социальной опасности неуважительного отношения к людям (преступное неуважение и нарушение норм этики, невыполнение обязанностей и неуважение общественного мнения).
Этнокультурная специфика пейоративов наблюдается в следующих сферах: в русском языке число общих пейоративов в 1,5 раза превышает число аналогичных английских единиц; в русском языке в 1,5 раза больше слов, обозначающих физические недостатки человека; в английском языке почти в два раза больше слов, обозначающих интеллектуальную несостоятельность; в английском языке в 2,5 раза больше этнических инвектив; в английском языке в два раза больше слов, обозначающих преступников, а в русском — в два раза больше слов со значением «задира, буян»; в английском языке в два раза больше слов, обозначающих развратных и сварливых женщин.
В английском языке основным направлением пейоративизации является подчеркивание того, что объект отрицательной оценки — это чужой и глупый человек. Отсюда вытекают приоритетные ценности — быть своим и быть умным. В русском языке основным направлением отрицательной оценки является подчеркивание того, что объект оценки — это противный и уродливый человек. Отсюда вытекают приоритетные ценности — быть приятным и быть красивым. Отметим, что в уголовном русском жаргоне процентное соотношение этнических инвектив и слов, обозначающих внешнюю и внутреннюю несостоятельность человека, совпадает с соответствующим соотношением в английском языке (большое количество слов со значением «болван», «дурак» в уголовном жаргоне объясняется тем, что в этот класс попадают объекты преступлений). В английском языке выделяются многообразные оценочные характеристики преступников, и отсюда можно сделать вывод о ценности закона в англоязычной культуре. В русском языке — не в жаргоне! — нет столь дробной дифференциации преступников, но существенна собственно этическая сторона дела, осуждается дерзко-бесстыдное отношение к людям, поведение не по совести, и отсюда вытекает требование уважения к обществу. Большое количество слов, посвященных поведению женщин в англоязычном обществе, свидетельствует как о высокой требовательности к женской чести и сдержанности, так и о неравенстве мужчин и женщин. В литературном русском языке аналогий в этом отношении мы не нашли.
Приведенные наблюдения нуждаются в дальнейшем уточнении и возможной корректировке. Вместе с тем можно сделать некоторые выводы.
1. Культурные доминанты в языке объективно выделяются и могут быть измерены. Этнокультурная специфика представления того или иного концепта может быть выявлена посредством картирования соответствующих лексических и фразеологических групп, сопоставления ценностных суждений, вытекающих из стереотипов поведения, зафиксированных в значениях слов, устойчивых выражений, прецедентных текстов. В качестве вспомогательного средства изучения культурных доминант в языке, по-видимому, может использоваться и внутренняя форма слов.
2. Этнокультурная специфика представления того или иного концепта должна быть дополнена социокультурной спецификой.
3. Ценностная картина мира в языке представляет собой проявление семантического закона, согласно которому наиболее важные предметы и явления жизни народа получают разнообразную и подробную номинацию. При межъязыковом сопоставлении ценностных картин мира обнаруживается, что различие между представлением тех или иных концептов выражается большей частью не в наличии или отсутствии определенных признаков, а в частотности этих признаков и их специфической комбинаторике.
4. Выявляются следующие ценностные соотношения между английской и русской культурами применительно к определенным культурным концептам:
2.4. Лингвокультурные характеристики
грамматических категорий
.
Вопрос о лингвокультурной специфике грамматических категорий постоянно находится в центре внимания языковедов. Собственно говоря, все попытки охарактеризовать языки типологически (например, языки с аналитической или синтетической тенденцией, языки эргативного или активного строя) подразумевают выход на специфику мышления. На наш взгляд, правы те ученые, которые разграничивают типы грамматических категорий: есть формальные и содержательные категории, первые никак не отражают национально-культурное своеобразие в картировании мира (по крайней мере, на современном этапе), а вторые, несомненно, обладают культурной спецификой и поэтому в значительной мере определяют поведение людей, пользующихся именно этим языком. А.Вежбицкая, например, считает имперсональность важным признаком русского языкового сознания ("Мне нравится, думается, дышится" вместо "I like, I think, I breathe). В данном случае мы имеем дело с более древним представлением ситуации применительно к русскому языку: в английском имеются архаичные формы типа "methinks". Медиальный залог (дверь открывается, продукты портятся, одежда пачкается) свидетельствует об архаичном понимании каузативно-причинных отношений (Листунова, 1998). На наш взгляд, такие грамматические категории английского языка, как модальность в ее обширном диапазоне некатегоричности, видо-временные формы глагола (континуальность и перфектность), а также наличие артикля имеют связь с некоторыми характерными чертами языкового поведения англичан (например, обостренное понимание состояния "здесь и сейчас" в противоположность значению "вообще и регулярно", указательность и отнесение к классу) в отличие от языкового поведения русских. Но было бы ошибочным делать слишком широкие выводы из специфики категориальных форм, поскольку эти формы неизбежно выражают целый спектр значений. Мы, вероятно, можем утверждать, что отдельные типовые ситуации, связанные с предпочтительным выражением идеи именно такой грамматической формой, могут рассматриваться как культурно-специфические по сравнению с иным способом грамматического выражения. Например, пассивный залог: He is much spoken about — People speak much about him. Второе предложение грамматически верно, но может рассматриваться только как потенциальная форма для выражения той идеи, которая нормально вербализуется в первом предложении (Савицкий, Плеханов, 2001). Лингвокультуролог может попытаться объяснить, почему первое предложение более соответствует именно английской манере выражать свои мысли. Для представителя структурной лингвистики разница между этими предложениями заключается лишь в способах раскрытия глубинной структуры предложения: активный залог первичен, а пассивный вторичен.
Мы солидарны с мнением тех исследователей, которые считают, что в грамматике нет ничего такого, чего бы не было в лексике. Поэтому этнокультурная специфика грамматики — это часть той специфики, которую можно обнаружить в лексике (включая, разумеется, обширный фразеологический пласт языка).
Концепт как лингвистическая категория представляет собой развитие идеи понятийной категории применительно к грамматике. Для грамматистов категория — это, как правило, двустороннее единство абстрактного значения отношения (релятивное значение) и системы взаимосвязанных оппозитивных форм, выражающих это значение. Речь идет, это следует подчеркнуть, о формальной категории: "Та или иная единица, имеющая только в высшей степени общее значение, представленное отдельными, объединяемыми и обобщаемыми в нем (т.е. относительно более частными) видовыми значениями, и выражающая это свое общее значение в систематическом противопоставлении различных форм, и может быть с наибольшим основанием определена как формальная категория языка" (Смирницкий, 1957, с.29). В широком смысле категория — это "любая группа языковых элементов, выделяемая на основании какого-либо общего свойства" (Булыгина, Крылов, 1990, с.215). Если отвлечься от способов выражения категории, а они могут быть как явными, так и неявными (скрытыми), то лингвисты говорят о понятийных категориях, т.е. о категориях, "не зависящих от более или менее случайных фактов существующих языков" (Есперсен, 1958, с.58). Так, например, О.Есперсен рассматривает соотношение грамматического рода и понятийного пола (гендера). Главные понятийные категории, отмечает датский лингвист, находят грамматическое выражение, причем не всегда: "грамматические категории представляют собой симптомы, или тени, отбрасываемые понятийными категориями" (Там же, с.60). И.И.Мещанинов (1978, с.238) относит к понятийным категориям множественность, вещественность, одушевленность, модальность.
Специфика категориального грамматического распределения внутри языков объясняется различными причинами. Это, в первую очередь, тип языка: понятно, что в корневом языке трудно детализировать аспектуальные значения, следовательно, предпосылки категориальной детализации вида и его лингвокультурного осмысления могут возникнуть только при условии соответствующих языковых средств, а именно — аффиксов. Это и соотношение между категориями, своеобразный внутренний баланс языковой системы, необходимость закрепить те или иные признаки как в сфере идентификации, так и предикации (по Н.Д.Арутюновой). Этой причиной, вероятно, объясняется то, что некоторые категории со временем исчезают из языков либо появляются своеобразные категориальные пробные варианты, как, например, в афроамериканском английском прослеживаются новые формы специфических видовых значений ("сверхотдаленное" прошлое, "мерцающее" настоящее — "он то есть, то его нет"). Вместе с тем с позиций лингвокультурологии наиболее важной представляется категориальная специфика языка, обусловленная менталитетом народа. Почему в английском настолько детально представлена модальность? Почему в албанском морфологически выражена адмиративность ("он все-таки пришел", "все-таки прочитал", "все-таки остался" и т.д.)? Почему в болгарском формально выражена пересказывательность ("Он пришел" и это факт — "Он пришел", но я этого сам не видел, мне об этом рассказали)? Почему в русском настолько детально выражена видовая характеристика действия?
Лингвокультурное изучение языка дает множество доказательств в пользу того, что языки фиксируют в грамматике наиболее существенные концепты для культуры соответствующего народа либо значимо их игнорируют. В развитие аргументации Б.Уорфа (1960) хотелось бы привести некоторые соображения о суперкатегории определенности/ неопределенности. Известно, что в ряде языков выделяются определенные артикли, назначение которых состоит в тематизации обозначаемой сущности (предмета, качества, события), т.е. представления этой сущности как известной участникам общения. Этимологически определенный артикль совпадает с указательным местоимением. Наряду с этим в некоторых языках выделяется особый вид действия, происходящего в данный момент на наших глазах, как, например, континуальный вид в английском. В этом смысле можно сказать, что в английском языке существует суперкатегория определенности, распространяющаяся на именное и глагольное обозначение действительности. Значимость этой категории в межъязыковом сопоставлении может быть измерена: есть языки, где эта категория представлена наиболее развернуто (английский), менее развернуто, только применительно к артиклю (немецкий) и не представлена формально (русский). Лексические способы обозначения определенности во внимание не принимаются, поскольку описательно, с помощью лексики и паралингвистических жестов, можно передать многие значения во всех языках. Максимальная степень развернутости категории свидетельствует о том, что эта категория обозначает приоритетный для данной лингвокультуры признак. На мой взгляд, этот признак состоит в том, что английский стиль общения резко смещен в сторону актуализации активности адресата в процессе общения по сравнению, скажем, с русским. Адресат в англоязычном общении постоянно должен держать в поле зрения информацию о том, что нечто происходит именно здесь и сейчас, а не вообще. Отсюда и внимание к обозначению времени, к ощущению времени, и даже к маркированным в англоязычной культуре признакам "старый — новый": у британцев понятие "старый" часто ассоциируется с положительной оценкой, типичным является словосочетание "good old", у американцев аналогичный оценочный смысл вкладывается в понятие "новый", о чем мы можем судить прежде всего по рекламным текстам.
Сравнивая различные грамматические категории, мы видим, что с позиций лингвокультурного моделирования языка можно выделить те категории, которые составляют этнокультурную специфику данного языка, и те, которые вряд ли можно отнести к национально-специфичным. Для англоязычного способа интерпретации действительности, как известно, характерны два весьма существенных измерения: детальная разработанность модальных оттенков, определяющих позицию говорящего по отношению к миру, с одной стороны, и детальная характеристика фактуальности / нефактуальности происходящего. Иначе говоря, англичанин на каждом шагу подчеркивает свое отношение к тому, что происходит, и определяет релевантность происходящего в терминах определенности или неопределенности, значимости для данного момента (континуальное представление действия и перфектная корреляция события), соответствия действительности (изменение форм при согласовании времен). Для русского менталитета эти характеристики вряд ли являются первостепенными. Гораздо важнее подчеркнуть то, как разворачивается действие, участниками которого мы являемся. Отсюда имперсональность, столь характерная для носителей русской лингвокультуры, и детальная морфологическая дифференциация аспектуальных оттенков глагольного действия. Подобно тому как однословное выражение концепта является знаком его актуальности для носителей определенной лингвокультуры, специализированное морфологическое или синтаксическое выражение таких признаков, как модальность, фактуальность, аспектуальность, имперсональность, сигнализирует об особом видении мира, зафиксированном в языковых формах. Важно отметить следующее обстоятельство: если лексико-фразеологическое воплощение концепта может быть как социоспецифическим, так и этноспецифическим, то грамматическое воплощение концепта свидетельствует именно об этноспецифическом осмыслении действительности.
Лингвистическое моделирование признакового развертывания осуществляется системой языковых категорий. Эти категории разнородны, но в данном случае для нас важно подчеркнуть то обстоятельство, что при всей неоднородности различных языковых категорий — прагмалингвистических и лингвосемантических, лексических и грамматических — эти категории организованы иерархически, т.е. включают категориальные и субкатегориальные признаки. Категориальные признаки по своей природе представляют собой мощные обобщения предметов, их свойств и отношений. В этом смысле описание категориальных признаков стремится к выявлению языковых универсалий, не общих принципов организации языка, свойственных всем языкам мира, а универсальных понятийных категорий, таких как время, красота, польза, возможность и т.д. Языковым универсальным понятиям противостоят конкретные для данного языка частные сложные понятия, соотносимые во многих случаях с отдельными словами и словозначениями. Такие понятия являются уникальными. Вместе с тем концептологическое осмысление языковых признаков включает в себя трансляцию соответствующих культурных феноменов, выявление и сохранение особенностей, свойственных типам тех или иных значений. Иначе говоря, задача состоит в выявлении опосредующих звеньев между универсальными и уникальными понятиями. Такие звенья мы называем субкатегориальными признаками в языке.
Субкатегориальные признаки более конкретны, чем абстрактные категории, с одной стороны, и образуют специфические комбинации, свойственные тому или иному языку, с другой стороны. Один из наиболее важных принципов субкатегориального анализа заключается в том, что переходы признаков более существенны, чем сами признаки. Признаки не существуют изолированно, они всегда представлены в виде признаковых кластеров, сложных единств, стороны которых могут быть с исследовательской целью проанализированы отдельно. Признаковые кластеры имеют разное строение, но подобно категориям, они организованы иерархически в том смысле, что существуют разные степени репрезентации признаков в составе признакового кластера: есть доминирующий, определяющий признак и есть подчиненные, определяемые признаки. Применительно к грамматической системе языка можно сказать, что типологическая тенденция языка определяет развертывание тех или иных категорий. Типологические тенденции не сводятся к формально-языковым характеристикам. Наряду с тенденцией преимущественно аналитического или синтетического строя, эргативной или номинативной конструкции, существуют и тенденции, которые трудно объяснить, не выходя за рамки техники конкретного языка.
Мы имеем в виду культурологическую обусловленность языка. Чем, например, объяснить то, что общение по-русски значительно категоричнее общения по-английски? Или то, что немцы (по наблюдениям В.Я.Мыркина) в разговорной речи значительно чаще используют глагол в настоящем времени для обозначения будущего, чем русские? Или то, что в латыни использовалось причастие будущего времени (ornaturus — тот, который будет украшен), а в русском языке такая категориальная форма не используется, хотя имеется формальное основание для построения соответствующих причастий ("побегущий", "возьмущий", "сотрущий")? Думается, что культурологический подход к языку, моделирование концептосферы языка может дать нам основания для ответов на подобные вопросы.
Среди разнообразных концептов особую роль играют те многомерные социопсихические образования, которые служат ориентирами бытия. К числу таких ориентиров относится концепт времени. В философской, теологической и естественно-научной литературе выработано множество пониманий времени. Для лингвистических исследований, как отмечает В.Я.Мыркин (1989), наиболее характерным является разграничение трех основных интерпретаций времени: время хронологическое, релятивное и эгоцентрическое. Первое понимание времени выражается в датах и фиксации временных интервалов на некоторой принятой в обществе шкале, например, год 1564 в христианском летоисчислении. Второе понимание времени выражается в понятиях "раньше — одновременно — позже", точкой отсчета является произвольно выбранный момент. Третье понимание связано с моментом осознания времени как настоящего, прошедшего и будущего. Различие между тремя способами осознания времени состоит в степени объективности представления этого концепта. Максимально объективным является время хронологическое, минимально объективным — время эгоцентрическое, релятивное время занимает промежуточное положение между двумя другими представлениями. Все понимания времени находят отражение в языке. Хронологическое время именует некоторый период числовым выражением (Московское время 20 часов 45 минут) либо именем собственным (поэт династии Тан), либо коррелятивной связью между называемым моментом и некоторым независимым от говорящего событием ("Дочь вождя родилась, когда цвел миндаль"). Релятивное время выражается при помощи предлогов и наречий ("до революции", "раньше", "недавно"), а также посредством особого глагольного вида (например, плюсквамперфект). Эгоцентрическое время выражается специальными наречиями ("вчера", "сейчас", "tonight") и прежде всего категорией глагольного времени. Категориальный признак времени (темпоральный признак) наличествует в свернутом выражении в значении большого числа слов типа "новый", "опоздать", "ждать". Необходимо отметить, что существенную роль в языковом освещении времени играют такие признаки этого концепта, как регулярность смены некоторых состояний (прямая ассоциация признака, положенного в основу номинации времени Zeit – tide, с приливом в германских языках), собственно изменение как вращение (внутренняя форма слова "время" в русском языке), привязанность временных периодов к природным явлениям (народные названия месяцев).
Понятие времени относится к числу сложных концептов, осознаваемых и переживаемых в единстве с более конкретными понятиями. Первичной является тесная связь между темпоральным и пространственным дейксисом. Дейктическая триада "Я — здесь — сейчас" конкретизируется в языке как программа развертывающихся категориальных кластеров.
В лингвистической теории существует несколько подходов к изучению таких кластеров. Эти подходы могут быть обозначены как семиотический, структурный и типологический.
Семиотический подход базируется на противопоставлении прагматики, семантики и синтактики как важнейших знаковых сторон, по Ч.Моррису (1983). В прагматическом отношении категориальный кластер времени проявляется в единстве ситуативных характеристик высказывания. С точки зрения Э.Ганса (Gans, 1981) , существует три прототипных класса высказываний: остенсивные, императивные и индикативные. К остенсивным высказываниям относятся собственно случаи остенсивной референции (говорящий показывает на змею и говорит: "Это змея"), а также эмоциональные высказывания, ядро которых составляют междометия и их эквиваленты. Остенсивные высказывания сориентированы только на момент речи, являются речевым субститутом жеста и поэтому обозначают ситуацию в ее данной конкретной полноте. Императивные высказывания охватывают обширный класс ситуаций, объединяющих данный момент с некоторым моментом в будущем. С точки зрения темпорального признака возможны четыре комбинаторных варианта (сочетание признаков: наличие, отсутствие, волеизъявление, настоящее и будущее):
Дай мне яблоко = У меня нет яблока + Я хочу, чтобы у меня было яблоко;
Не мешай мне = Ты мне мешаешь + Я хочу, чтобы ты мне не мешал;
Останься здесь = Ты находишься здесь + Я хочу, чтобы ты находился здесь;
Не уходи = Ты находишься здесь + Я хочу, чтобы ты не уходил.
Императивные высказывания включают признак отрицания (отсутствие предмета или качества либо отрицательное волеизъявление) и в темпоральном отношении являются двунаправленными. Строго говоря, вторым вектором императивных высказываний является не будущее, а ненастоящее. В этом смысле императивные высказывания образуют переходный класс между речевыми обозначениями настоящего момента и ненастоящего момента. Индикативные высказывания (в этом их отличительная особенность) принципиально не замещаются жестами. С индикативных высказываний начинается человеческий язык как хранилище знаний и опыта людей. Признак данного момента может присутствовать в индикативном высказывании как один из возможных ориентиров (Мои соседи ремонтируют квартиру). Настоящее время оказывается связанным не только с данным моментом, но с неопределенно размытым временным диапазоном, примыкающим к данному моменту. Итак, в индикативе выделяется настоящее точечное, настоящее неопределенное, настоящее всеобщее с соответствующими проекциями в прошлое и будущее. Следующая ступень освоения времени в языке заключается в противопоставлении реального и ирреального действия или состояния.
В семантическом отношении категориальный кластер времени проявляется в темпоральной характеристике глагола как центра высказывания. В значении глагола как части речи заложена потенциальная темпоральная характеристика. Эта характеристика реализуется в высказывании, в глагольной референции. Вне высказывания глагол представляет собой (как и всякое другое слово вне контекста) языковую единицу, значение которой сводится к ее денотативным, сигнификативным и коннотативным характеристикам. Темпоральный признак глагольного значения представляет собой специфический компонент глагольной семантики, а именно — конкретизацию процессуального признака как главного частеречного признака глагола. Время по определению есть референтная характеристика процесса. В значении глагола время выражено денотативно, т.е. как возможность референции, в категориальном комплексе признаков, выделяемых в содержании слова. Например, значение глагола "бежать" может быть представлено как комбинация признаков "процесс", "движение", "движение определенного типа". Компоненты "движение" и "движение определенного типа" представляют собой тематическую характеристику и конкретизацию тематической характеристики данного глагола, описывают его лексическое значение. Компонент "процесс" есть частеречная, грамматическая характеристика данного глагола. Разновидности процессуальной характеристики глагольного действия являются в своей совокупности парадигматическим контекстом глагола. Эти разновидности сводятся к следующим типам:
1) действие — состояние,
2) возможность — процесс — результат,
3) фазовая характеристика процесса (начало — продолжение — окончание),
4) степень интенсивности процесса (сильная — нейтральная — слабая),
5) способ реализации процесса (аспектуальные и акциональные характеристики). Разновидности процессуальной характеристики применительно к конкретному глагольному значению прежде всего связаны с лексической семантикой соответствующего глагола. Например, глаголы искать, допивать, посмеиваться, учительствовать в русском языке проявляют различные процессуальные характеристики в силу денотативных особенностей описываемых процессов. Вместе с тем номинативная техника языка в значительной мере влияет на выражение тех или иных разновидностей глагольного процессуального значения. Слабые аффиксальные ресурсы английского языка не позволяют выразить тонкие апектуальные оттенки значения, свойственные русскому глаголу. Темпоральный признак процесса реализуется через категориальный кластер глагольного значения. В английском языке такой категориальный кластер находит выражение в неоднословных образованиях типа take a rest, have a smoke, get on, give up. Существуют определенные корреляции между выражениями He would go, He used to go и хаживал.
В синтактическом отношении категориальный кластер времени проявляется в единстве глагольных категорий, присущих определенному языку (при условии, что в этом языке выделяется глагол как часть речи). Так, в русском языке функционирует единый комплекс вида, залога, наклонения, времени и лица в системе глагола. Вид и залог — независимые категории, определяющие наклонение, которое, в свою очередь, определяет время глагола, а последнее определяет лицо. Семантика времени предполагает различную степень обусловленности темпорального признака другими категориальными признаками глагола. Залоговое значение так же, как и значение лица, практически не влияет на темпоральный признак глагола, в то время как видовое (аспектуальное) и модальное значения являются определяющими для глагольного выражения времени. При сравнении грамматических категорий в различных языках выясняется то, что предметные области, схваченные определенными категориями, частично совпадают, различаясь, главным образом, по детализации обозначения. Например, перфектная корреляция в английском языке представляет собой особую категорию, содержанием которой является признаковый комплекс ретроспекции (связи между прошедшим и настоящим), завершенности и предшествования. В русском языке эти значения выражаются категориальными формами совершенного вида. Аналогичным образом категория засвидетельствованности (сообщение о чем-то как о факте либо как об информации, полученной от других людей) в болгарском языке является специализированной, имеет собственные категориальные формы, а в русском и английском языках выражается при помощи категориальных средств модальности и залога (The government reshuffle is reported to be unavoidable. — Правительственная перетряска, как сообщают, неизбежна).
Структурный подход к изучению категориального кластера времени состоит в освещении темпорального признака, фиксируемого в глагольной формуле S-V-O-D (субъект — предикат — объект — обстоятельство). Речь идет о согласовании темпорального признака глагола с соответствующими признаками в глагольном окружении. Предполагается, что субъект и объект глагола могут содержать темпоральный признак в своей семантике и могут уточняться атрибутивно. Строго говоря, только обстоятельственный признак непосредственно уточняет темпоральную характеристику глагола (имеется в виду обстоятельство времени), однако темпоральная характеристика всего высказывания складывается из взаимодействия разных компонентов категориального кластера времени. Например: "Опоздавшие на вечерний рейс пассажиры слушали последние известия, чтобы скоротать время, и думали о том, что завтра их ждут новые непредсказуемые испытания". Предикатное ядро данного высказывания характеризует процесс, который имел место в прошлом, этот процесс показан как факт. Между двумя однородными предикатами предложения нет отношений предшествования. Субъектом приведенного высказывания являются пассажиры, т.е. люди, пользующиеся транспортом. Пассажир (в отличие от водителя, гонщика, жокея, автолюбителя и т.д.) – это временная, а не постоянная характеристика человека. Пассажир — это человек в момент поездки, сразу же после поездки или перед ней.
Слова пассажир, пациент, клиент, гость, жених, покойник характеризуют людей в данный момент и в этом смысле подобны по своей семантике английским глаголам, употребляющимся в континуальном аспекте. При этом интересно отметить то, что транспонированный континуальный аспект, характеризующий не глагол, а имя существительное, свойствен как английскому, так и русскому языку, в то время как категориально выраженный темпоральный признак длящегося данного момента формально представлен только в английском языке. Пассажиры были опоздавшими, т.е. они должны были прийти раньше. В этой сложной модально-темпоральной характеристике признак времени связан с признаком предшествования. Пассажиры должны были прийти на вечерний рейс некоторого транспорта: предполагается, что транспорт ходит по графику, существует расписание, представляющее собой типовую последовательность прибытия и убытия транспортного средства. Понятия "рейс" и "вечерний" содержат темпоральные признаки, выявляющиеся при толковании значений соответствующих слов. Аналогичным образом можно рассматривать значение выражения "последние известия". Пассажиры слушали последние известия, чтобы скоротать время — цель ассоциируется с будущим, с проспективной направленностью процесса. Дополнительное придаточное предложение формально не определяет темпоральную характеристику высказывания, но содержание такого предложения необходимо включает указание относительно времени некоторого события ("испытания"), в данном случае имеются в виду футуральные характеристики события, это выражено семантикой глагола ждать, имеющего проспективную направленность, и значением наречия завтра. Независимые футуральные признаки устанавливаются в значении прилагательного новый и непредсказуемый, в последнем случае футуральный признак выражен опосредованно: непредсказуемый — тот, который не может быть предсказан, признак модальности имплицирует признак будущего времени. Разумеется, полная характеристика темпорального кластера может быть получена только при анализе целостного контекста высказывания, а не изолированного предложения.
Типологический подход к изучению категориального кластера времени состоит, на наш взгляд, в выделении типов представления времени в категориальных системах языков, с одной стороны, и в различных функциональных стилях речи, с другой стороны.
Типы представления времени в языке соответствуют типу репрезентации действия в языке. Иначе говоря, система глагольных категорий отражает категориальный кластер времени сквозь призму строя соответствующего языка. В типологическом плане языки часто классифицируются по их месту на условной шкале между полярными точками некоторой категории, например, языки с синтетической или аналитической тенденцией, языки эргативного или номинативного строя и т.д. При этом важно отметить, что есть принципиально различные типы категорий: одни категории относятся сугубо к формальной и материальной стороне языка, например, фонологические категории; другие категории относятся только к содержательной стороне языка, таковы семантические и прагматические категории во всем их многообразии; есть также категории промежуточного типа, в частности, некоторые синтаксические категории. Менталитет народа не соотносится напрямую с категорией звонкости/глухости согласных, но вряд ли можно отрицать связь между грамматическим выражением почтительности и складом мировосприятия, поведенческими доминантами народа.
Содержательные категории языка распадаются на выраженные и скрытые. Типологически возможно составление инвентаря скрытых категорий на основе анализа категориального фонда всех языков. При этом мы исходим из презумпции универсальности языковых категорий: если хоть в каком-либо языке наличествует некоторая выраженная категория, то гипотетически в любом языке такая категория существует как криптотип, по Б.Уорфу (скрытая категория) (Уорф, 1972). Скрытые категории имеют разную степень опосредованности. Речь идет о категориальной транспозиции, проявлении категории "на чужой территории". Например, грамматические категории времени и вида, свойственные глаголу как части речи, могут проявляться в значении существительных (в слове убийца реализован признак прошедшего времени, в слове пассажир — признак настоящего континуального времени). Одна из основных идей функциональной грамматики заключается в том, что грамматические категории выступают в качестве ядерного значения, которое опирается на определенный пласт лексических значений (Бондарко, 1985). Так, функционально-семантическая категория футуральности (часть категории темпоральности) выражается в русском языке не только особой глагольной формой, но и целым рядом слов, значение которых прямо или косвенно относится к будущему времени. Содержательная категория грамматикализуется только при наличии достаточно представительной лексической опоры в языке, при этом условием грамматикализации выступает плотность наименования определенного признака, во-первых, и дифференциация характеристик этого признака, во-вторых.
Функционально-стилистическая репрезентация времени в языке рассматривается применительно к выделенным в лингвистике жанрам и стилям речи. В этом смысле разграничивается время повествовательное и неповествовательное. Повествование, описание и рассуждение — основные композиционно-речевые формы (функционально-смысловые типы речи или коммуникативные жанры) — показывают различную "фактуру" времени. В строгом смысле эгоцентрическое время прослеживается только в нарративных текстах, основной функцией которых является сообщение о некотором событии. События же разворачиваются во времени. Разумеется, повествовательное время в художественном тексте представляет собой сложное партитурное образование: существует максимально независимое от персонажей фоновое время, есть авторское время в сюжетном и фабульном развитии произведения, есть время в восприятии героев, в частности, рассказчика или повествователя, а также отраженное время в восприятии персонажей, о которых ведется повествование. Ненарративные жанры отражают мир сквозь призму вечно длящегося настоящего момента. Это обстоятельство особенно становится заметным при намеренном столкновении повествования и описания. Так, в рассказе У.Сарояна "Смельчак на летящей трапеции" сначала описывается сон героя, а затем — пробуждение и поступки молодого человека:
1. Sleep. Horizontally wakeful amid universal widths, practicing laughter and mirth, satire, the end of all, of Rome and yes of Babylon, clenched teeth, remembrance, much warmth volcanic, the streets of Paris, the plains of Jericho, much gliding as if reptile in abstraction, a gallery of watercolors, the sea and the fish with eyes, symphony...
2. Wakefulness. He (the living) dressed and shaved, grinning at himself at the mirror. Very handsome, he said: where is my tie? (He had but one).
Показательно то, что для описания сна автор использует только назывные предложения. Отсутствие глаголов создает ощущение вневременного бытия героя, одновременности различных состояний, а также действий и событий, представленных в снятом, панхроничном виде. Временная протяженность является важнейшим показателем реальности мира. В этой связи представляется уместной антитеза П.Флоренского: "...в сновидении время бежит, и ускоренно бежит навстречу настоящему, против движения времени бодрственного сознания" (Скрелина, 1993). Наряду с описанием рассуждение не имеет временного вектора. Следует отметить, впрочем, некоторую прозрачность аргументативного жанра с точки зрения темпорального признака: рассуждение может вестись в настоящем, прошедшем и будущем времени, но сущность рассуждения заключается в построении логической, а не темпоральной последовательности. Говоря о специфике функционального стиля применительно к кластеру времени, мы имеем в виду некоторые особенности разговорного стиля (активное использование настоящего времени для описания будущего), praesens historicum в художественном повествовании, а также особую значимость настоящего времени для перформативных высказываний в текстах деловых документов.
Будучи существенным признаком действительности, время фиксируется в лексической семантике большой группы слов. С точки зрения степени представленности признака в лексической семантике можно выделить слова, специализированно обозначающие время ("время", "вчера", "тогда", "прошлый", "час" и т.д.), и слова, в содержании которых темпоральный признак выражен синкретично, в единстве с другими признаками ("ждать", "планировать", "опаздывать", "спешить", "стремительный", "допотопный", "желторотый", "вечный" и т.д.).
Таким образом, концепт времени в языке представляет собой многомерное образование, при этом измерения данного концепта зависят от его существенных признаков. Приведенные подходы к описанию времени в обыденном языке, разумеется, не исчерпывают смысловое пространство рассматриваемого кластера, но дают возможность выделить некоторые его характерные признаки и позволяют сделать следующие выводы:
1) время линейно;
2) время имеет направление (векторно);
3) время измеряемо;
4) существует реальное и воображаемое (фактическое и контрфактическое) время;
5) контрфактическое время имеет свои характеристики, которые могут не совпадать с характеристиками реального времени;
6) события всегда предполагают фиксацию на временной шкале;
7) события на временной шкале могут быть представлены точечно и процессуально;
8) события на временной шкале соотносимы с наблюдателем;
9) наблюдатель может занимать пассивную и активную позиции;
10) пассивный наблюдатель фиксирует объективное время событий относительно некоторых условных точек отсчета;
11) активный наблюдатель фиксирует объективное время событий относительно их взаимной последовательности либо относительно момента наблюдения;
12) языковая фиксация времени осуществляется грамматическими, лексическими и функционально-стилистическими средствами, образующими целостную систему языковой темпоральности;
13) главным средством языковой темпоральности является категория времени глагола;
14) представление времени в конкретном языке зависит от своеобразия категориального кластера глагола, т.е. от набора глагольных категорий, от соотношения выраженных и скрытых категорий в этом языке, от того, какие глагольные категории являются доминантными, определяющими для данного языка;
15) центром категориального кластера времени в языке является модальное видо-временное единство, т.е. кластер "наклонение — время — вид";
16) максимальная дифференциация времени реализуется в индикативе;
17) видовые, акциональные, таксисные характеристики процесса влияют на темпоральное представление этого процесса в языке;
18) способы вторичной предикации отражают реляционные характеристики времени;
19) темпоральный признак выражен в лексическом значении большой группы слов;
20) кластерная организация времени в лексической репрезентации состоит в сочетании признака времени с темпорально-связанными признаками бытия, отрицания, движения, предсказуемости, желательности, возможности, регулярности и др.;
21) лексико-грамматическое выражение признака времени отражает специфику национального картирования мира средствами языка;
22) функционально-стилистическое выражение признака времени отражает специфику композиционно-речевой формы и функционального стиля, при этом максимальная дифференциация времени проявляется в повествовании и максимальная дифференциация измерений контрфактического времени — в текстах художественной литературы.
2.5. Лингвокультурные характеристики юмора[1]
Что является предметно-образной характеристикой концепта "юмор"? Добродушно-насмешливое отношение к чему-либо выражается на лицах людей, испытывающих соответствующую эмоцию. Образом юмора является добродушная улыбка, которая отличается от образа шутки, возможно, чуть большей степенью интеллектуализации, т.е. это может быть улыбка с хитроватым прищуром, либо лицо человека, пытающегося сохранить бесстрастное выражение при рассказывании смешной истории (мы понимаем, что бесстрастная маска на лице рассказчика вот-вот сменится улыбкой), это и понимающее лицо слушателя, который готов поддержать юмористическую тональность общения, это определенные модуляции голоса рассказчика, это смех, который может завершить общение, либо улыбка, либо усмешка. Образом юмора может быть вся гамма мимических движений, показывающих удовольствие, сопряженное с небольшой степенью интеллектуальных усилий.
Фрейм юмора как его предметно-образная сторона представляет собой последовательное расширение хранящихся в памяти образов тех ситуаций, которые сопряжены с добродушно-насмешливой интенцией, тональностью и образцами поведения людей. Исходным моментом фрейма является улыбающееся лицо либо характерная интонация, затем фрейм расширяется и вовлекает более широкий круг ассоциаций. При исследовании фрейма лингвист вынужден обращаться к языковым воплощениям хранящегося в памяти фрагмента действительности (как однословным, так и неоднословным), т.е. к понятийной характеристике концепта.
Понятийная характеристика концепта есть его описание посредством признаков, выделяемых в составе целого представления. К числу понятийных характеристик относятся словесное обозначение (именование) и словесная характеристика. Мы исходим из того, что концепт может иметь несколько именований и множество характеристик, вместе с тем целесообразно выделить основное обозначение, которое выступает в качестве имени для концепта. Понятийная характеристика концепта неразрывно связана с его образной характеристикой.
Понятийной характеристикой исследуемого концепта является прежде всего слово "юмор", т.е. обозначение концепта. Следующей ступенью мы считаем серию определений данного концепта, при этом ведущим определением выступает словарная дефиниция (одна из дефиниций, приведенных выше). В соответствии с традицией, заложенной А.А.Потебней, выделяется ближайшее и дальнейшее значение слова, т.е. тот содержательный минимум, который должен быть известен любому носителю данной культуры и который фиксируется в обычном толковом словаре в виде дефиниции, и то научное либо личностно специфическое расширение и уточнение содержания, связанного с определяемым объектом, которое является релевантным для специалистов (например, для социологов — исследователей юмора) или для людей, связывающих с этим концептом какие-либо особенные личностно значимые характеристики (специфическим будет, например, отношение к юмору у профессионального эстрадного сатирика). Наконец, самой полной (и в принципе неисчерпаемой) характеристикой юмора является перечень определений, связанных как с понятием "юмор", так и с характеристиками ситуаций, которые так или иначе ассоциируются с юмористическим поведением.
Одним из возможных путей понятийного моделирования исследуемого культурного концепта может стать обращение к идеографическим словарям.
Приведем фрагмент идеографического описания понятия "humour" в английских тезаурусах:
Humour — (n.) The quality of being laughable or comical: drollery, facetiousness, drollness, funniness, ludicrousness, waggishness, wittiness, jocularity, wit, humorousness, seriousness (antonym), sadness (antonym), gravity (antonym), sobriety (antonym) (Heritage); Humour n. — 1. The humour of the situation had everyone laughing: funniness, comedy, comicality, ridiculousness, ludicrousness, drollery, nonsense, jocularity, jocoseness, jocosity. 2. The book is cheerful and full of humour: jokes, joking, wit, wittiness, witticisms, gags, wisecracks, jests, jesting, foolery, fooling, foolishness, tomfoolery, raillery, ridicule, buffoonery, waggery, monkeyshines, comedy, high comedy, low comedy, broad comedy, slapstick, low humour, broad humour, burlesque, farce, caricature, parody, travesty, satire, whimsy, wordplay, puns. Antonyms — seriousness, gravity, solemnity, sobriety; sadness, grief, sorrow, melancholy (Random House).
Funny — 1. (adj.) Behaving like a clown:, clownish, buffoonish, foolish, entertaining, amusing, silly, sensible (antonym). 2. (adj.) Causing or deserving laughter, laughable, jocose, amusing, entertaining, comic, comical, droll, farcical, foolish, humorous, rich, burlesque, risible, witty, serious (antonym) (Heritage); funny adj. — 1. It's a very funny story, but I don't want to repeat it: comical, amusing, humorous, diverting, laughable, hilarious, absurd, ridiculous, ludicrous; witty, droll, comic, facetious, waggish, jocular, jocose, sporting, jesting, antic, mirthful, merry; farcical. Antonyms — 1 serious, sober, humourless; solemn, grave; mournful (Random House).
Приведенный список показывает системные связи основного обозначения исследуемого концепта, но не раскрывает характеристик ситуации, которую носители языка могут определить как юмористическую. Для раскрытия характеристик такой ситуации необходимо обратиться к текстам, в которых вербализуется поведение людей, которые шутят и понимают шутки. Отметим, что значительная часть соответствующей информации остается как бы за кадром: участники ситуации должны догадаться, что кто-либо пытается пошутить, сказать нечто остроумное, рассказать анекдот. Вербализация иллокуции в данном случае сводит юмор на нет либо преследует иную цель, например, успокоить адресата, который может принять шутку за оскорбление (говорящий примирительно улыбается и говорит: "Это шутка", "A joke", или "Шучу" — в игровой имитации сниженной речи на русском языке — "Шутю").
В Русском ассоциативном словаре (РАС) приводится следующий ассоциативный ряд реакций на слова-стимулы "юмор" — смех (21), черный (16), сатира (8), плоский, тонкий (4), анекдот, острый (3), веселый, веселье, и сатира, смешно, смеяться, шутка, юморист (2) (всего — 104 реакции); "шутка" — смех (58), плоская (34), глупая (26), прибаутка (25), веселая (21), юмор (17), острая (15), всерьез, удачная (13), злая, неудачная, неуместная (9), анекдот, весело, плохая, утка (7), в деле, в сторону (5), веселье, грубая, дурацкая, ли, розыгрыш, серьезная (4), друга, не к месту, обида, острота, пошлая, сказать (3), 1 апреля, грустная, добрая, друзья, игра, к месту, каламбур, клоун, моя, настроение, не в тему, не удалась, остроумная, правда, смешная, смешно, тупая, улыбка, штука, шутке рознь (2) (всего — 510 реакций). Список обратных реакций (от реакции — к стимулу) составили следующие слова: "юмор" — шутка, детский, бесплодный, веселый, выстрел, женский, нездоровый, плохой, разный, черный, "шутка" — брехня, враки, гнев, играть, история, король, неправда, обольстить, сейчас, смеяться, спор, танцевать, это.
Можно сказать, что приведенные реакции затрагивают основные характеристики исследуемого концепта (если не принимать во внимание несерьезные ответы и ответы, представляющие собой часть устойчивых фраз). Самой частотной реакцией на слова "юмор" и "шутка" является слово "смех", т.е. следствие соответствующего поведения, его перлокутивный эффект. Вместе с тем, если посмотреть на список реакций под другим углом зрения, а именно с точки зрения характеристики юмора или шутки, то подавляющее число реакций будет характеризовать качество юмора или шутки, участников ситуации, жанровую принадлежность этого речевого действия. Обращает на себя внимание тот факт, что в ассоциативном словаре отрицательные реакции на слова "юмор" и "шутка" занимают значительную часть в общем корпусе ответов: "черный юмор", "плоская, глупая, злая, неудачная, неуместная шутка". Это свидетельствует о том, что игровое, шутливое поведение балансирует на грани коммуникативного конфликта, тот, кто шутит, может легко обидеть адресата; в свою очередь, это говорит о том, что многие адресаты признаются в отсутствии чувства юмора.
Будучи культурным концептом, юмор обладает ценностными характеристиками, т.е. связан с ключевыми жизненными ориентирами. Юмор по своей сути есть один из самых удобных способов адаптации человека к меняющимся обстоятельствам, это реакция на неожиданное развитие событий, в известной мере — примирение с действительностью, причем с переживанием положительных эмоций, которые, как известно, способствуют укреплению здоровья человека. Таким образом, юмор — это органическая защитная характеристика человеческой психики, достаточно тонкий и сложный эмоциональный феномен, связанный с выживаемостью человека как вида, т.е. юмор связан с витальными ценностями человека. Отметим, что с позиций витальных ценностей (как средство выживания и психологической самозащиты) смех соотносим со страхом, но страх представляет собой способ эмоциональной концентрации на негативной основе перед опасным событием, а смех — способ эмоциональной релаксации на позитивной основе после опасного события.
Основываясь на системе оценочных значений по Н.Д.Арутюновой (1998, с.198–199), мы соотносим оценочные характеристики концепта "юмор" с типами оценочных значений
1) общей оценки (хороший, прекрасный),
2) сенсорно-вкусовой оценки (приятный, вкусный),
3) психологической (интересный, веселый),
4) эстетической (красивый, уродливый),
5) этической (добрый, порочный),
6) утилитарной (полезный, благоприятный),
7) нормативной (правильный, нормальный),
8) телеологической (эффективный, удачный).
Мы исходим из того, что юмористическая ситуация характеризуется всеми видами оценочного значения, вместе с тем существуют разновидности объектов и отношения к ним, связанные с юмором. Если представить себе условную запись юмористической ситуации в виде модальной рамки, где в скобках находится диктум, а за скобками — модус, по Ш.Балли, то юмористическая оценка приобретает вид сложного модуса по отношению к некоторому положению дел:
1) имеет место некоторое положение дел,
2) оно могло развиться в неблагоприятную сторону для субъекта оценки, т.е. могло представить собой угрозу,
3) оно разрешилось благоприятно,
4) угроза была относительно маленькой,
5) субъект по этому поводу испытывает чувство облегчения,
6) субъект хочет поделиться этим чувством с адресатом, т.е. вступить в коммуникативные отношения,
7) адресат разделяет чувства субъекта и смеется. В этой записи представлена структура коммуникативного действия, в котором выделяются Субъект и Адресат с их основными для данной ситуации характеристиками (Коммуникативное действие => Смех), основные эмоциональные состояния субъекта (некоторое опасение и облегчение), характеристики ситуации (малая угроза субъекту).
На наш взгляд, чувство облегчения ассоциируется с общей положительной оценкой, в то время как разновидности возможной небольшой угрозы для субъекта юмористической оценки связаны с частнооценочными значениями. Например, нечто казалось вкусным, приятным, полезным, правильным и т.д., но оказалось совершенно иным, и по этому поводу субъект мог бы огорчиться, но степень соотносительного ущерба для субъекта очень мала, и поэтому его реакция в целом носит положительный характер.
Ценностные характеристики юмора как культурного концепта можно установить, обратившись к анализу выраженных в языке оценочных суждений по поводу данного концепта. Эти суждения выражаются в устойчивых речениях — пословицах и афоризмах, в значениях слов, определяющих исследуемый концепт, в реакциях информантов, которым предложено выразить свое отношение к той или иной ситуации.
Достоинство паремиологических текстов — в их универсальном характере. Пословицы и афоризмы дают широкий спектр ситуативных проявлений шутки и юмора. Вместе с тем понятно, что пословица как фольклорный жанр ограничена в социальном отношении теми людьми, которые этим жанром преимущественно пользуются. Функционально пословицы связаны с ценностями крестьянской жизни, афоризмы — с ценностями образованного городского населения, анекдоты — с перевернутыми ценностями всего общества, хотя формально они представляют городской фольклор. Обратившись к списку пословиц, приведенных в известном словаре В.И.Даля "Пословицы русского народа" (1996), мы находим достаточно большой список этих речений под рубрикой "смех — шутка — веселье". Приводимые пословицы интересны с точки зрения связи исследуемого культурного концепта с другими концептами. В пословицах фиксируется связь смеха и преодоления жизненных проблем ("Под силу беда со смехами, а невмочь беда со слезами"), связь смеха и отдыха ("Мешай дело с бездельем, проводи время с весельем"), закономерность связи радости и печали, смеха и слез ("Кто смешлив, тот и слезлив"; "Смех до плача доводит"), возможность обидеть людей шуткой ("Над кем посмеешься, тот над тобою поплачет"; "Последний смех лучше первого"), связь шутки и розыгрыша ("Полно шутить, – сказал волк капкану, – отпусти лапу-то").
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги