Языковой круг

В паремиологических текстах наиболее явно выражены нормы поведения, т.е. ценностно значимые стереотипы социального взаимодействия людей в конкретных ситуациях общения. Нормы поведения актуализируются прежде всего тогда, когда возникает выбор между той или иной поведенческой стратегией. Важнейшим противопоставлением поведенческих стратегий является контраст между этическими (моральными) и утилитарными нормами поведения. В первом случае акцентируются интересы других людей, во втором случае — интересы индивида. Эти интересы взаимосвязаны и в известной мере находятся в гармоническом единстве, но возможен конфликт таких интересов, который, повторяясь, находит типичное решение, формулируемое в типовых оценочных суждениях, например, “Не плюй в колодец — пригодится воды напиться” — “Веди себя предусмотрительно, не порть отношений с людьми, ибо возможно, что в будущем тебе придется к ним обратиться” − “Контролируй себя, не будь эгоистичным и глупым”. Осуждение эгоизма вытекает из норм морали, осуждение глупости — из норм рационального утилитарного поведения.

Наряду с утилитарными и моральными нормами существуют и другие нормы поведения. С одной стороны, выделяются самоочевидные витальные потребности людей, допускающие формулировку в виде норм: “Необходимо есть, спать, следует отличаться от животных”. Такие нормы можно трактовать как субутилитарные. Они усваиваются в раннем детстве и никогда прямо не формулируются в пословицах. С другой стороны, выделяются основные принципы человеческого поведения, закрепленные в догматах веры и юридических кодексах: “Нельзя убивать людей”, “Нельзя красть”, “Нельзя заниматься развратом”. Такие нормы не объясняются, признаются высшими ценностями и поэтому могут рассматриваться как суперморальные нормы поведения. Отметим, что в языке есть целый ряд пословиц, в которых идет речь о людях, нарушающих суперморальные нормы поведения. Например, “На воре шапка горит”. Но выводимый смысл этой пословицы носит утилитарный характер: “Не стоит рисковать, совершая преступление, поскольку за ним последует наказание”. Выводимый смысл может носить моральный характер: “Once a thief, always a thief” — “Не следует рассчитывать на то, что люди быстро забудут о твоем плохом поступке, нужно отвечать за свои дела”. Примером шутливого переосмысления суперморальных норм может послужить серия анекдотов о врачах, которые не думают о своих пациентах:

− Доктор, Вам всегда удается вырвать зуб без боли?

− Нет, вчера я даже вывихнул себе руку.

Суперморальной нормой является требование не причинять боли другим, на эту норму накладывается нормативное представление о враче, который призван помогать пациенту, а не мучить его. Можно сказать, что шутливые переосмысления данных норм подчеркивают их значимость для современного общества. Субутилитарные нормы также могут подвергаться юмористическому переосмыслению, это касается, например, употребления в пищу отбросов или грязи ("Кажется, эту баклажанную икру уже один раз съели"). Отметим, что в афоризмах или анекдотах субутилитарные нормы в чистом виде редко высмеиваются (исключение составляют детские анекдоты). Вместе с тем наблюдается комплексное юмористическое переосмысление моральных и субутилитарных норм в анекдотах: "Рафик сидит на балконе и ест гнилой банан. Мама смотрит из окна и говорит: "Не ешь эту дрянь! Отдай её папе". Использование в пищу несвежих продуктов — нарушение субутилитарной нормы, а неожиданный переход к новому действующему лицу — это абсурдное переворачивание моральной нормы (Нельзя есть отбросы, но к папе это не относится).

Пословицы как обобщенное ценностное представление народа о тех или иных явлениях или человеческих качествах достаточно ограничены по своей тематике. В этом смысле личностные дополнения или даже глубокие личностные суждения, например в форме афоризмов, могут внести определенные дополнения в общую картину юмористического картирования мира. Например, известно изречение К.Маркса "Идея становится материальной силой, овладев массами". Писатель В.Аксенов подметил: "Именно идиотские идеи быстрее всего овладевают массами". Перед нами шутливое переосмысление прецедентного текста, с добавлением качественно нового признака — скорости распространения идеи в зависимости от ее интеллектуального потенциала. Это парадоксальное высказывание коррелирует с большим корпусом различных фраз, посвященных дуракам, в том числе и не всегда юмористическим.

Заслуживает внимания фраза Ф.Кривина: «Победителей не судят. А зря!» Авторский комментарий в этой фразе переворачивает систему утилитарных ценностей, на которых строится оправдание любых побед, какой бы ценой они ни были одержаны.

Будучи разновидностью критики, юмор строится на определенной системе ценностей. Этнический юмор основан на карикатурной характеристике других этносов. М.А.Кулинич (1999) моделирует ценности в этническом юморе с помощью системы бинарных оппозиций, левая часть которых — это высмеиваемое качество другого народа, а правая часть — позитивное качество, которое принимается как автохарактеристика своего этноса: глупость — ум, нечистоплотность — опрятность, лень — трудолюбие и др. Отмечается, впрочем, что некоторые качества могут иметь два экстремума: недостаточный и избыточный характер, например, вульгарность — чопорность. В таком случае "своим" приписывается разумная "золотая середина", а чужие выставляются как носители экстремальных характеристик. Очень важным представляется замечание М.А.Кулинич о том, что в случае двойственного экстремума один из объектов шутливой критики может быть представителем собственного этноса, но в таком случае он репрезентирует чужую социальную группу, например, с позиций усредненного англичанина американцы вульгарны, но собственные аристократы чопорны (Кулинич, 1999, с.48). Любовь к порядку традиционно считается характеристикой немецкого менталитета. Вместе с тем итальянцы, известные своим раскованным и неупорядоченным поведением, критикуют это качество, выбрав мишенью карабинеров, т.е. полицейских:

У карабинера в Венеции спрашивают: "Почему ботинок мокрый?"

— "Окурок тушил".

В Венеции вместо улиц каналы, окурок обычно затаптывают. Соответственно, полицейский затаптывает окурок, который брошен в канал. В данном случае стереотипное действие по поддержанию порядка приобретает характер гротеска, а карабинеры — хранители порядка — характеризуются как тупые автоматы.

Отношение к собственности является одним из существенных для любой культуры концептов (Бабаева, 1997).

Критически оценивая отклонения от некой точки отсчета в отношении к собственности, люди склонны высмеивать чрезмерное богатство и чрезмерную бедность, жадность и скупость, мотовство и другие характеристики поведения. В основном высмеивается скупость, доходящая до абсурда. Вместе с тем щедрость, которая выходит за рамки привычных стереотипов поведения, также вызывает насмешку. Например:

Один кавказец сильно потратился в ресторане и, уходя, сказал гардеробщику: "Пальто не надо!"

В России считают, что кавказцы славятся своей щедростью (иногда показной); в ресторане принято давать на чай официанту, при этом говорят: "Сдачи не надо". В приведенном тексте пальто превращается в чаевые, это абсурдно и поэтому вызывает улыбку. Отметим, что образ кавказца (обычно грузина) как чрезмерно богатого человека в современном русском языковом сознании сменился образом "нового русского", при этом сюжеты анекдотов остались прежними:

Заходит "новый русский" в ресторан и ставит на стол большой чемодан. Официант говорит: "Чемоданы на стол не ставят!"

— "Для кого чемодан, а для кого — кошелек!", – отвечает "новый русский".

В этом тексте гиперболизируется вещественное выражение богатства — много денег — чемодан денег. В британском языковом сознании шотландцы и голландцы характеризуются повышенной скупостью, а ирландцы — нерациональностью, вместе с тем скупость достаточно часто высмеивается, а импульсивность и странная логика поведения редко связываются с мотовством применительно к ирландцам; возможно, в коллективном сознании англичан образ ирландца не ассоциируется с богатством, а бедный человек не может безрассудно выбрасывать деньги на ветер.

К числу тематически релевантных объектов этнического юмора относятся концепты пищи и выпивки. Юмор, связанный с пищей, касается обжорства, неразборчивости в еде, нарушений этикета за столом, поедания испорченной пищи, нарушения эстетических характеристик пищи, использования странных продуктов для пищи, людоедства и т.д. При этом тема еды часто выступает как повод для создания комической ситуации. Например:

− "Официант! Что делает эта муха в моем супе?"

− "Плавает, сэр".

Мухи, волосы и другие посторонние предметы в пище вызывают отвращение, но соль данного анекдота — в невозмутимой реакции официанта, который делает вид, что не понял вопроса посетителя ресторана ("Почему в моем супе муха?"). На самом низовом уровне культуры обыгрывается тема экскрементов, случайно используемых в качестве пищи. Англичане с насмешкой относятся к изысканности французской кухни, особым объектом юмора выступает сыр с резким запахом (примером может послужить известный эпизод в книге Дж.К.Джерома "Трое в лодке, не считая собаки").

Алкоголь и отношение к нему выступают в качестве существенного индикатора этнокультурных ценностей. Обыгрывается пьянство, причем критике подвергается как неумеренное пьянство, так и несостоятельность в возможности много выпить. Англичане часто критикуют ирландцев за пристрастие жителей "Изумрудного острова" — Emerald Island — к неумеренному принятию алкоголя. Эта тема является одной из ведущих в русском языковом сознании. Отметим, что пьянство не получает отрицательной оценки, но выглядит как курьезное и часто положительно оцениваемое по сравнению с другими недостатками поведение. Например:

Алкоголик идет по улице, видит лежащего в луже человека и говорит: "Надо же, люди уже гуляют, а я — ни в одном глазу!"

Абсурдность ситуации заключается в том, что внешний признак опьянения — лежать в луже без сознания — воспринимается как желаемое состояние.

Очень часто тема алкоголя в русских анекдотах выражена в виде этнического сопоставления:

Поспорили француз, американец и русский, кто больше выпьет, и пригласили учёных с микроскопом, чтобы те увидели, что происходит в мозгу у испытуемых. Француз выпил бутылку, в его мозгу возникли эротические картинки, выпил две — и отключился. Американец выпил бутылку, в его мозгу возник образ гонки на автомобиле, выпил две — и отключился. Русский выпил бутылку, в мозгу — ничего, выпил две — ничего, выпил три — возникла какая-то точка. Взяли самый сильный микроскоп и увидели крохотный соленый огурец.

Этот анекдот гиперболически подчеркивает мощь людей, которые способны много выпить, и показывает типичный для русской культуры способ закуски.

В качестве зеркального отражения этой же темы уместен, на наш взгляд, следующий пример:

Приехал немец в Россию, его каждый день сердечно угощают, он пьет много водки. Первый день он пишет письмо жене: "Меня прекрасно принимают, но мне очень плохо от водки". На второй день: "Марта, я сегодня столько выпил, что чуть не умер". На третий день: "Лучше бы я умер вчера".

Подчеркивается слабость иностранцев в отношении выпивки. Данный анекдот является типичным самопредставлением в этнокультурном сопоставлении.

Неадекватное поведение пьяных представляется как клоунада:

В середине ночи возвращается домой пьяный мужик, включает свет в коридоре, пытается повесить одежду, вешалка падает с грохотом, все выскакивают из комнаты, а он говорит: "Ну, что? Плохо без батьки-то?"

Абсурд данной ситуации состоит в том, что восприятие собственного поведения пьяницы является неадекватным, он думает, что все выскочили, чтобы его встретить.

Пьяные не всегда радуются своему состоянию:

Приходит пьяница домой, жена встречает его тумаками и кричит: "Будешь пить, паразит? Пить будешь?" Он мычит что-то в ответ и, наконец, говорит: "Ладно, наливай!"

В этом анекдоте обыгрывается ситуация назойливого угощения, когда человека заставляют выпить в компании против его желания.

Гендерные отношения, включая темы семьи, секса, ухаживания, занимают существенное место в жизни людей и поэтому закономерно фиксируются в концептах. Как и в других случаях, объектом юмора выступает отклонение от норм поведения: чрезмерная и недостаточная сексуальная активность, различные аномалии, замещение высоких чувств корыстными или органическими позывами и т.д. Необходимо оговориться, что эти концепты относятся к традиционно табуируемой области, и поэтому они часто связаны с другими концептами (ум глупость, красота уродство, смелость / трусость и др.).

A funny thing about drinking is that you turn into the world's greatest lover and make sexual promises that you can't keep. It's like this: "When we come home, do you know what I'm going to do? I'm going to — I'm going to — I'm going to — fall asleep, that's what I'm going to do".

Юмористически характеризуется перевод обстоятельств интимных отношений в подтекст:

Сидят в купе четыре женщины. Оказалось, что все возвращаются с курорта. Одна говорит:

"Приеду и всё-всё мужу расскажу!"

"Ну и дура!" — подумала вторая.

"Ну и смелая!" — подумала третья.

"Ну и память!" — подумала четвертая.

В современном русском языковом сознании курорт ассоциируется со свободным поведением и нарушением супружеской верности. В приведенном анекдоте показан спектр оценок этого поведения: оно осуждается, оправдывается и характеризуется в количественном отношении. Именно последняя характеристика и вызывает улыбку: измен было так много, что их невозможно запомнить.

Табуируемая тема осознается в первую очередь:

− "Тетя Маша! А я вашу Галю того…"

− "Так женись!"

− "Да нет, я её того … — трактором переехал."

Гиперболизация имеет форму черного юмора, но это уже фоновая характеристика анекдота.

Для анекдотов на интимную тему характерно использование жанра колкости как антипода комплименту:

− "Дорогой, что ты во мне больше любишь, моё прекрасное тело или красивое лицо?"

− "Твоё чувство юмора!"

Пресуппозиция интимных отношений строится на высокой оценке внешнего вида партнера.

Приведем пример англоязычного анекдота:

A rather confident man walks into a bar and takes a seat next to a very attractive woman. He gives her a quick glance, then casually looks at his watch for a moment. The woman notices this and asks, "Is your date running late?" "No", he replies, "I just bought this state-of-the-art watch and I was just testing it." The intrigued woman says, "A state-of-the-art watch? What's so special about it?" It uses alpha waves to telepathically talk to me," he explains. "What's it telling you now?" "Well, it says we're passionately in love..." The woman giggles and replies, "Well it must be broken then because we're just sitting here and chatting!" The man explains, "Damn thing must be an hour fast."

В данном анекдоте юмористический эффект состоит в неожиданной развязке, при этом обычный флирт подается как неподконтрольное человеку событие, за которое отвечают волшебные часы. Получается, что чувства людей — это программируемый механизм, а поскольку это не так, то происходит конфликт двух сценариев — обычного и несерьезно-игрового, при этом игровое осмысление ситуации становится релевантным.

Концепт 'здоровье' также получает юмористическое освещение в языковом сознании и коммуникативном поведении. Устанавливаются следующие юмористические характеристики здоровья: отклонения от норм внешности, смешное проявление болезней (выделяются анекдоты о психических и венерических больных), ненормальная реакция врачей на заболевание.

К числу анекдотов на тему ненормальной внешности относятся шутки о дистрофиках:

Дистрофик прогоняет муху: "Прочь, прочь, окаянная птица! Всю грудь истоптала!"

Юмористический эффект строится на гиперболизации признака худобы.

Внешность человека связывается в анекдотах с развитием науки и техники:

XXI век. У обрыва реки стоят дедушка и внучек.

− "Дедушка, а правда, что здесь когда-то была атомная станция?"

− "Правда, внучек," — сказал дедушка и погладил внука по головке.

− "А правда, что она взорвалась?"

− "Правда, внучек, правда," — сказал дедушка и погладил внука по второй головке.

В этом тексте в юмористической форме отражено весьма печальное событие — авария на Чернобыльской атомной станции. Тот факт, что эта тема стала фигурировать в анекдотах, свидетельствует о ее актуальности и вместе с тем о том, что люди не сдаются даже в самой тяжелой обстановке.

Психические отклонения являются излюбленной мишенью в анекдотах.

− "Что Вы умеете делать?" — спрашивает психиатр.

− "Всё, доктор! Я и сапожник, я и портной, я и чайник, я и сахарница!"

Рассказывая этот анекдот, говорящий имитирует поведение больного, который жестами изображает предметы. Пересечение в одном ряду несопрягаемых вещей вызывает комический эффект.

В анекдотах высмеиваются и дефекты речи:

В хлебном магазине. Заика:

− "Б-б-б-булочку з-з-за т-т-три рубля!"

Продавец:

− "П-п-п-п-ожалуйста!"

Другой покупатель:

− "И мне!"

− "Пожалуйста!"

Заика продавцу:

− "Д-д-д-дразнишься н-н-н-надо м-м-м-м-ной?"

Продавец заике:

− "Н-н-н-ет, н-н-н-над ним!"

Этот анекдот можно отнести к шутовскому типу, абсурд ситуации очевиден, подчеркивается нормальность правильного и ненормальность дефективного произношения.

Профессия врача привлекает к себе пристальное внимание людей — от врача слишком многое зависит. В анекдотах обыгрывается широкий спектр человеческих качеств врачей и пациентов, с одной стороны, и смешных ситуаций, в которые они попадают, с другой стороны.

Послеоперационные больные жалуются друг другу: "Хирурги непонятно о чем думают, недавно одному больному пришлось делать повторную операцию, ножницы вынимать…" В этот момент открывается дверь в палату, и хирург говорит: "Ребята, мой шарф не видели?"

Рассеянность врача гиперболизирована и призвана подчеркнуть ответственность медика за жизнь человека.

В кабинет врача входит больной:

− "Доктор, я к Вам с печенью".

− "Прекрасно! Давайте её сюда, я положу её в холодильник".

В этой миниатюре карнавально переворачивается требование общества к врачу — всегда быть готовым оказать медицинскую помощь. У этого анекдота есть и второе прочтение, непонятное для иностранцев и людей иной культурно-исторической среды: пустые прилавки в магазинах, пища как презент (в обычной ситуации мясо или картофель презентом не выступают). Отметим двусмысленность как технику данного анекдота — один из простейших способов вызвать комический эффект.

Врачи в русских анекдотах могут брать взятки:

− "Ты почему не пьешь?"

− "У меня язва, врач запретил."

− "У меня тоже язва, мне тоже врач запретил, я ему дал на лапу, и он сказал: "Пей, что хочешь!"

В этом тексте переворачивается известная истина "Здоровье не купишь". Вместе с тем в русских анекдотах нам не встретилось примеров на тему оплаты медицинской помощи, когда больной пытается сэкономить на медицинских услугах, а врач — продлить лечение.

Two doctors: "Can you see the woman over there? I am in love with her". — "Marry her, then!" — "No, I can't lose my best patient."

Финансовые интересы врача ставятся выше его личных пристрастий, и это не удивительно: гонорар врача в англоязычном мире весьма высок.

В нашем корпусе примеров отмечены типичные шутки врачей, например:

"Если больной хочет выздороветь, медицина бессильна", "Ну, что, лечить будем или пусть живет?", "Больные выздоравливают, как мухи".

В этих шутках актуализируется идея о том, что усилия врачей помочь пациенту не всегда приводят к желаемому результату.

Весьма интересной областью для сопоставительного изучения юмора является концепт смерти. Известно, что в русской лингвокультуре к смерти относятся серьезно, в то время как в английской люди пытаются уйти от страха перед смертью, смеясь над ней. В этом плане заслуживает внимания такой редкий жанр, как игровые эпитафии на могилах. Например, на могиле британского полковника, который был смертельно ранен случайным выстрелом из ружья (оружие выстрелило в руках ординарца, верно служившего хозяину много лет), выбита следующая надпись: Well done. Good and obedient servant. В этом смысле уместно противопоставить иронию говорящего и иронию ситуации. Ирония ситуации не всегда осмысливается как смешное явление, поскольку требует особого философского отношения к жизни.

В русском языковом сознании шутки на тему смерти также имеют место (в последнее время появились в большом количестве примеры черного юмора). Например:

"Скорая помощь, приезжайте, тут человек попал под асфальтоукатчик!" – "Адрес!" – "Улица Льговская, дом 8, 10, 12…"

Абсурд образа перевешивает моральное табу смеяться над смертью.

Смерть сама по себе, как и многие другие события, является оценочно-нейтральной, эмоциогенным это событие становится для тех, кто неравнодушен к умершему. Высмеивается несоразмерность переживаний, когда, например, на смертном одре человек беспокоится о житейских пустяках, либо душевная пустота у тех, кто должен проявлять понимание и сострадание. Например:

К психиатру приходит пациент.

− "Доктор, у меня депрессия!"

− "Ах, у Вас депрессия!" — восклицает психиатр.

− "Мне плохо, я не хочу жить!"

− "Вам плохо, Вы не хотите жить!"

Пациент подбегает к окну:

− "Я сейчас выброшусь!"

− "Вы сейчас выброситесь!"

Пациент прыгает из окна. Доктор подбегает к окну, смотрит вниз и восклицает:

− "Плюх!"

В этом анекдоте высмеивается несоответствие между требованием общества к врачу всегда оказывать помощь пациенту и стремлением гуманистической психиатрии выразить сочувствие пациенту. Сочувствие только в виде констатации превращается в абсурд. Смерть на фоне абсурда теряет свою значимость.

Отношение к смерти связано с этикетными нормами поведения во время похорон и поминальных обрядов.

Встречаются двое аспирантов.

− "Откуда ты такой довольный?"

− "С поминок."

− "?"

− "А что, накормили, напоили, а главное, никто не говорит: "А ты когда?"

В этой шутке обыгрывается весьма болезненная тема для аспирантов — уточнение сроков завершения и защиты диссертации.

В более простых текстах юмористический эффект состоит в страхе перед мертвецами:

Идет человек через кладбище, догоняет попутчика.

− "Хорошо, что не один, а то мертвецов боюсь!"

− "А чего нас бояться…"

Таким образом, юмористическое осмысление концептов распространяется на все их существенные признаки, и лингвокультурная специфика юмора в этом отношении сводится к соотносительной важности того или иного признака. На наш взгляд, существуют две разновидности юмористического осмысления концептов: в первом случае тема анекдота выступает как фоновая характеристика для комического освещения какого-либо человеческого качества (ситуация "любовник — муж" для осмеяния глупости), во втором случае юмористическая тематика определенной концептуальной области проявляется через другие темы (например, разговор идет о возвышенных чувствах, а подразумевается плотское удовлетворение инстинкта). Анекдоты первого типа более интересны для социально-психологического анализа, они соотносятся с юмором характеров, а не с комизмом ситуаций. Анекдоты второго типа иллюстрируют нарушения табу и представляют интерес прежде всего для культуролога и этнографа. В нашем корпусе примеров зарегистрирован английский анекдот с выдвижением на первый план табу как темы и расового оскорбления как идеи текста (двойная глубина смысла):

There came a missionary to a remote tribe in Africa. He lives and teaches there, but one day the chief comes up to him and says: "My wife gave birth to a white child. What does it mean?" "Such things happen. There are exceptions everywhere in nature. For instance, in the sheep herd nearby all the sheep are milky white, but there is still a black one there." "Well, oh, look here, I'll hush down the rumours about my child, but please, keep silent about that black sheep here!"

Миссионер, пытаясь оправдаться (т.е. будучи виновным), переводит разговор в абстрактную плоскость генетических законов наследственности и непреднамеренно упоминает о черной овце из ближайшего стада. Для вождя племени разговор становится опасным (фактически он признается в скотоложстве), он воспринимает приведенный пример как шантаж и пытается пойти на компромисс. Африканцы в этом анекдоте показаны как примитивные животные (ведь белому миссионеру эта идея даже не могла прийти в голову). Ситуация становится гротеском, поскольку африканцы якобы даже не понимают, что люди и животные не скрещиваются. Этот анекдот показателен для английской культуры: во-первых, кульминация слишком неожиданна, во-вторых, имеет место компромисс (одобряемая стратегия поведения) и, в-третьих, мы сталкиваемся с проявлением расизма (африканцы показаны как очень примитивные люди).

В корпусе типичных английских шуток выделяется группа текстов, характеризующих действительность с позиций человека со странностями. Например:

Things to do in the lift

1) When there's only one other person in the lift, tap them on the shoulder and then pretend it wasn't you.

2) Push the buttons and pretend they give you a shock. Smile, and go back for more.

3) Ask if you can push the buttons for other people, but push the wrong ones.

4) Call the Psychic Hotline from your cell phone and ask if they know what floor you're on.

5) Hold the doors open and say you're waiting for your friend. After awhile, let the doors close and say, "Hi Greg. How's your day been?"

6) Drop a pen and wait until someone reaches to help pick it up, then scream, "That's mine!"

7) Bring a camera and take pictures of everyone in the lift.

8) Move your desk into the lift and whenever someone gets on, ask if they have an appointment.

9) Lay down a Twister mat and ask people if they'd like to play.

10) Leave a box in the corner, and when someone gets on ask them if they hear something ticking.

11) Pretend you are a flight attendant and review emergency procedures and exit with the passengers.

12) Ask, "Did you feel that?"

13) Stand really close to someone, sniffing them occasionally.

14) When the doors close, announce to the others, "It's okay. Don't panic, they open up again."

15) Swat at flies that don't exist.

16) Tell people that you can see their aura.

17) Call out, "Group hug!" then enforce it.

18) Grimace painfully while smacking your forehead and muttering "Shut up, all of you, just shut up!"

19) Crack open your briefcase or handbag, and while peering inside, ask, "Got enough air in there?"

20) Stand silently and motionless in the corner, facing the wall, without getting off.

21) Stare at another passenger for a while, then announce in horror, "You're one of THEM!" and back away slowly.

22) Wear a puppet on your hand and use it to talk to the other passengers.

23) Listen to the lift walls with your stethoscope.

24) Make explosion noises when anyone presses a button.

25) Grinning, stare at another passenger for a while, and then announce, "I have new socks on."

26) Draw a little square on the floor with chalk and announce to the other passengers, "This is my personal space" (www.jokes.co.uk).

Эти абсурдные советы характеризуют поведение не совсем нормальных людей, причем в общем списке фигурируют намеки на весьма актуальные концепты в языковом сознании англичан: нарушение личного пространства (прикосновения, обнюхивания, демонстративное поведение), страх перед возможными террористическими актами, инструкция как весьма распространенный тип дискурса в нашу компьютеризованную эпоху. В качестве места действия взят лифт – весьма ограниченное пространство, в котором люди чувствуют себя несколько стесненно, где нормы этикета предписывают отводить взгляд от незнакомого человека, стоящего рядом. Специфика английского юмора в значительной мере состоит в том, что говорящий ни в коем случае не должен показывать своих коммуникативных намерений, это балансировка между серьезным и полусерьезным общением, именно такая дискурсивная неопределенность и создает предпосылки для постоянного переосмысления всей ситуации.

Английский юмор должен быть едва уловим. Примером такой изящной манеры общения являются советы Джона Моргана, который еженедельно публиковал в газете "The Times" под рубрикой "Modern Manners" ответы на вопросы читателей о нормах этикета в современной жизни. Вопросы касались самых разных сторон поведения в различных обстоятельствах. Например:

Kissing

Q: There seems to be confusion about the etiquette of social kissing. When - and whom - should we kiss on the cheek? Should we kiss once, twice or even three times like some continentals? Standardisation of a practice which can cause awkardness and embarrassment is surely long overdue. - Philip Watson, London W9

A: Social kissing, as the name suggests, is usually reserved for social life, unless you work in lovey-dovey metiers such as fashion, magazines, the theatre and so on, where no professional greeting is complete without osculatory over excitement. It is crass and presumptuous to kiss people you are meeting for the first time: a traditional handshake or small nod of the head is all that is called for. The only site for a social kiss is the cheek: attempts at mouths, foreheads or any other part of the anatomy display distinctly sexual rather than social intentions. One kiss is usual for the older generation, two quite permissible for young people, but three is quite excessive for any age. If kissing twice, it is usual to adopt a left-right sequence.

Читатель спрашивает, как следует целоваться в официальной ситуации, и журналист вполне серьезно отвечает на поставленный вопрос: этикетный поцелуй уместен только при встрече знакомых людей, с незнакомыми целоваться при первой встрече глупо и дерзко, единственным этикетно приемлемым местом для официального поцелуя является щека, существуют и возрастные рекомендации, касающиеся количества поцелуев: один – для людей старшего поколения и два – для молодежи, в последнем случае нужно целовать партнера сначала в левую, а затем в правую щеку. Серьезность ответа, однако, сразу же ставится под сомнение: ведь и вопрос можно было бы рассматривать как провокацию. Определенные словосочетания в ответе недвусмысленно показывают чуть уловимую улыбку публициста: osculatory over excitement – "целовальное сверхвозбуждение", attempts at mouths, foreheads or any other part of the anatomy – "неудачные попытки поцеловать в рот, лоб или другую часть анатомии". Этот ответ является серьезным и не совсем серьезным одновременно, и в этом заключается изюминка такой манеры общения.

Высмеивание банальностей и общих мест – традиционное занятие литераторов, в отечественной культуре таковы изречения Козьмы Пруткова: "Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою". Подобные высказывания можно свести к шутливому совету: "Не делай умное лицо!" Для англичан такая линия поведения является важной характеристикой в общении. Например: Reading when you’re drunk is horrible. Действительно, читать, когда пьян, ужасно, но формулировать это наблюдение как жизненное обобщение значит высмеивать банальные истины как таковые.

Заслуживает внимания вопрос о юмористическом освещении знаменитостей в различных лингвокультурах. Д.Бжозовска (Brzozowska, 2001) сравнивает английские и польские шутки о людях, находящихся в центре внимания всех: о членах королевской семьи, известных политиках, популярных артистах, спортсменах и т.д. Англичанам, по мнению автора, присуще желание посплетничать о тех, кто привлекает к себе внимание. Об этом свидетельствуют особые колонки в газетах (светская хроника), в английских анекдотах часто фигурируют известные всем лица. В польской культуре открыто сплетничают, как правило, женщины, мужчины-поляки стыдятся это делать, мужчины-англичане же с удовольствием обсуждают поведение тех, кто оказался на виду. Автор полагает, что такая черта английского характера объясняется пуританским стремлением не закрывать свои окна от посторонних взглядов. На наш взгляд, такая точка зрения может быть верна лишь отчасти. Англичане остро переживают свой социальный статус, и поэтому отношения статусного неравенства, постоянного ощущения своего места на социальной лестнице получают вариативное и детальное выражение в английской лингвокультуре, в том числе и в юмористическом освещении. Возможно, корни такого пристального внимания к знаменитостям можно найти в основаниях протестантской этики, нацеливающей человека на активное преобразование мира: ведь многие знаменитости добились известности своими усилиями. Разумеется, степень этих усилий постоянно критически контролируется:

What is the difference between Tony Blair and God? God does not think he is Tony Blair.

Британский премьер-министр Тони Блэр мягко осуждается за стремление демонстрировать свое могущество.

Лингвокультурная специфика юмора осознается прежде всего в ситуациях непонимания юмора.

Непонимание юмора как следствие недостаточной компетенции в межкультурном общении может быть разбито на несколько типов:

1) непонимание бытового юмора, связанное с отсутствием аналогичных реалий в своей культуре,

2) непонимание тех или иных принятых этикетных норм,

3) непонимание глубинных ценностей соответствующей культуры.

Непонимание юмора, основанное на незнании реалий, легко снимается при наличии комментариев. Исключение составляет игра слов: носитель другой культуры понимает, что, вероятно, в другом языке такое случайное совпадение омонимичных единиц может оказаться смешным, но поскольку в родном языке эти слова отнюдь не являются омонимами, то комического эффекта нет. Разъяснение, связанное с формой слов, фактически устраняет неожиданность смыслового столкновения, лежащего в основе юмора. Аналогичным образом не вызывают смеха шутки, построенные на рифмах. Такие шутки не очень характерны для английской культуры, а в русских анекдотах они зарегистрированы в нашем корпусе примеров, главным образом, применительно к примитивным анекдотам.

Обычно вызывают улыбку анекдоты, связанные с различными классификациями, касающимися представлений о других народах. Даже если соль анекдота не понятна сразу, носитель русской культуры легко догадывается о том, что сама структура анекдота должна подсказать его кульминацию. Например, переведенный на русский язык следующий анекдот не вполне вписывается в представление русских об итальянцах, но становится понятным благодаря контексту:

Как убедить новобранца-парашютиста сделать первый прыжок?

Американцу нужно сказать: "Если ты мужчина, ты прыгнешь!"

Англичанину: "Сэр, это — традиция".

Французу: "Это — просьба дамы".

Немцу: "Это приказ".

Итальянцу: "Прыгать запрещено!"

Последняя реплика в анекдоте построена на контрасте, этот контраст базируется на типичном образе-стереотипе итальянца в глазах европейцев.

Более сложным является анекдот с перепутанной классификацией:

Рай — это место, где полицейские — англичане, повара — французы, механики — немцы, любовники — итальянцы, а менеджеры — швейцарцы.

Ад — это место, где повара — англичане, механики — французы, любовники — швейцарцы, полицейские — немцы, а менеджеры — итальянцы.

Англичане с уважением относятся к своим полицейским, немецкие полицейские известны своей суровостью; известно также, что французская кухня славится своей изысканностью, а английская вызывает нарекания у французов и других европейцев (отметим, что современная английская кухня в значительной мере интернациональна). Немцы известны в Европе любовью к механике и точным механизмам; стереотип итальянца — страстный любовник; швейцарцы славятся своей дисциплинированностью и хорошими организаторскими способностями, идея надежности закреплена в концепте "швейцарский банк". Этот анекдот становится понятным русским слушателям после комментария, но у европейцев, часто путешествующих по странам своего континента, данная перепутанная классификация вызывает неподдельную улыбку: они вспоминают, что во Франции никто не смог починить их автомобиль, в Италии им пришлось потратить много времени в аэропорту из-за административных неполадок и безответственности персонала и т.д. Иначе говоря, такого рода анекдоты базируются в значительной мере на личном опыте, т.е. на осознанном переживании непонятных реалий.

Приведем еще один анекдот, обыгрывающий стереотипы представления чужих этносов:

Немецкая, американская и шведская полиция участвуют в конкурсе — кто лучше всех ловит преступников. Дано задание: в лес выпущен заяц, и его надо поймать. Шведские полицейские заводят животных-осведомителей по всему лесу, опрашивают всех растительных и минеральных свидетелей и после трех месяцев напряженного поиска приходят к выводу, что зайцев в природе нет. Американцы врываются в лес, две недели рыщут по лесу, никого не могут найти, поджигают лес, убивая всех, в том числе и зайцев, и никому не приносят извинений. Немцы принимаются за дело и через два часа возвращаются с сильно избитым медведем, который вопит: "Да, я — заяц, я — заяц! Только не бейте меня ногами!".

С точки зрения англичан и американцев, шведские полицейские излишне щепетильны и либеральны. На наш взгляд, шведы в этом ряду оказались случайно: требовалось построить своеобразную классификацию жестокости и показать, что есть народ, полиция которого излишне мягко относится к преступникам. Американская полиция отличается не изощренной жестокостью (здесь приоритет принадлежит немцам), а недостаточной компетенцией, которая компенсируется проявлением грубой силы. Обращает на себя внимание и акцентируемое у американцев отсутствие такта ("никому не приносят извинений"), последний признак является болезненным для тех культур, где принято соблюдать нормы вежливости, прежде всего — для английской культуры. Этот анекдот в общих чертах понятен носителям русской культуры, представляющим себе поведение американских суперменов по фильмам и знающим о жестокости немцев во время войны.

Англичане продемонстрировали полное непонимание русских реалий, связанных с именами собственными в анекдотах:

Тетя Валя: "Дорогие ребята! Первое место на нашем конкурсе рисунков на тему "Ваня и медведь" занял Вова Глазунов из Москвы. У него самый красивый рисунок. Правда, ему немножко помогал дедушка Илья…"

Англичане могут не знать о том, что Илья Глазунов — известный современный российский художник. Кроме того, мысль о том, что ребенок пошлет на конкурс детских рисунков картинку, которую ему помогли нарисовать, кажется англичанам странной: эта идея нарушает представления англичан о "честной игре" ("fair play"). Аналогичным образом англичане не понимают отношения русских к подсказке во время экзамена: у нас товарищ, который отказался тебе подсказать во время экзамена, однозначно оценивается как предатель, в английской культуре отказ помочь в такой ситуации не воспринимается столь остро (наказание за обман, "cheating at the exam", является весьма суровым).

Англичане испытали трудности при понимании весьма специфических русских анекдотов о КГБ:

Мужик звонит в КГБ по телефону-автомату: "Алло, КГБ? Плохо работаете!" Побежал к другому телефону-автомату: "Алло, КГБ? Плохо работаете!" Отбежал к третьему: "Алло, КГБ? Плохо работаете!" Чувствует на плече руку: "Как можем, так и работаем".

Специфика этих анекдотов состоит в том, что госбезопасность наделяется сверхъестественными способностями и оценивается при этом положительно. Такое отношение к власти противоречит нормам карнавальной культуры, переворачиванию ценностей и природе анекдота. Не случайно бытует мнение, что подобного рода анекдоты специально придумывались в аналитических отделах КГБ для создания соответствующих стереотипов у населения. Кстати, и сама аббревиатура КГБ – "Комитет государственной безопасности" – расшифровывалась шутливо также с положительной коннотацией "контора глубокого бурения". Идея вездесущности наших спецслужб выражена в следующем анекдоте, не совсем понятном для англичан (они понимают замысел этого текста, но не согласны внутренне с пафосом анекдота):

В NASA гадают — почему взорвался левый твердотопливный ускоритель SHATLL'а, а в КГБ — почему не взорвался правый...

Даже не принимая во внимание то, что КГБ приписываются в этом тексте функции внешней разведки, носители русской культуры подчеркивают способность наших спецслужб проводить в жизнь самые фантастические операции. Англичане воспринимают такой текст как претенциозный и отчасти национально шовинистический.

Откровенная апологетика власти не является исключением в русских анекдотах, посвященных встречам высших руководителей. Приведем детский анекдот времен Брежнева:

Приезжает Брежнев в Америку. Американский президент Рейган говорит: "Нажми на эту кнопочку!" Брежнев нажал и оказался под холодным душем. Через некоторое время приезжает Рейган в Москву. Брежнев ему говорит: "Нажми на эту кнопочку!" Рейган нажал, ничего не произошло. Нажал еще раз, тоже ничего не произошло. Он говорит: "Что же это такое? Вот у нас, в Америке…" А Брежнев ему: "Нету больше вашей Америки".

Англичане не нашли этот анекдот смешным, реакцией была вежливая улыбка, в ряде случаев — пожатие плечами. Нельзя сказать, чтобы респонденты (а это были подданные Соединенного Королевства) испытывали солидарность по отношению к США, но откровенное восхваление мощи СССР в жанре анекдота показалось им странным. Интересно, что в то же самое время циркулировали анекдоты, в которых Брежнев был показан весьма немощным человеком, эти анекдоты не вызвали непонимания у английских респондентов.

Говоря о реалиях нашей культуры, непонятных для англичан-респондентов, отметим, что весьма специфическими для русской культуры являются анекдоты о милиции. Отношение к стражам порядка у носителей русской культуры резко отрицательное. Милиция в зеркале анекдота отличается коррумпированностью и недалекостью. Например:

Приходит милиционер-гаишник домой, злой и замерзший — мало заработал, стоя на трассе. Ему открывает дверь сын-школьник. Гаишник кричит: "Давай дневник, если получил двойку, выпорю!" Мальчишка в слезах бежит к матери: "Мне сегодня как раз двойку поставили!" "Ладно, не бойся," – говорит мать и кладет в дневник сыну на страницу с двойкой пятьдесят рублей. Мальчишка с ужасом подает дневник отцу. Тот, нахмурившись, листает, доходит до странички с банкнотой, кладет ее в карман, облегченно вздыхает и говорит: "Хорошо, что хоть дома все в порядке!"

Этот текст показался трудным для англичан, они поняли, что речь идет о неадекватном поведении милиционера, но вся система русских реалий оказалась для них закрытой. Им пришлось рассказать, что милиция на дорогах, служба государственной автоинспекции, теперь, кстати, переименованная в Государственную инспекцию безопасности дорожного движения (ГИБДД), почти всегда воспринимается в сознании носителей русской культуры как вымогатели, несправедливо штрафующие водителей за малозначимые нарушения движения. Понятно, что рассказчиками анекдотов выступают жертвы несправедливого контроля государства над людьми. Носителям современной русской культуры известна и процедура предъявления водительских прав милиционеру, обычно в права вкладывается банкнота. Юмор приведенного текста состоит в том, что вместо водительских прав фигурирует дневник учащегося — еще одна реалия, отсутствующая в английской культуре. Английские школьники не имеют дневников, которые являются жесткой формой контроля над детьми.

Анекдоты о русской власти показались англичанам странными и потребовали объяснения:

Партийная чистка. Всем, кто раньше участвовал в антисоветских организациях, приказано в суточный срок написать заявление. Мужик приходит домой грустный. Жена спрашивает, что случилось.

− Понимаешь, я же в банде зеленых против красных воевал! Что мне теперь делать?

− А ты не пиши ничего, может, и не узнают.

− Как же не узнают! Парткомиссию наш батько возглавляет!

Этот анекдот вызвал трудности даже на предварительном этапе перед предъявлением его информантам. Слова "чистка", "парткомиссия" и "батько" пришлось переводить описательно: чистка — political purge, парткомиссия — checking party committee, батько — gang leader. Суть анекдота была понята приблизительно верно, но в процессе объяснения реалий этот текст потерял свою анекдотичность и превратился в комментарий к истории нашей страны.

Англичане смогли лишь поверхностно оценить следующую шутку:

На выставке пожарных частей:

− Дядь, зачем тебе каска и с ремнем?

− Да вот, малыш, когда полезу в горящий дом, да если упадет чего на голову — так каска спасет меня.

− Тьфу ты, а я думал, чтоб морда не треснула.

Поверхностное понимание этого текста — насмешка мальчика над толстым пожарником. В этом смысле перед нами — анекдот-ловушка. Аналогичные реакции вызывают комментарии, которые описаны В.В.Дементьевым (2000): "Ты что-то сказал?" — "Нет…" — "А мне послышалось "спасибо"… Прислышится же такое…". Но в данном тексте англичанам непонятна лингвокультурная пресуппозиция: пожарник — это человек, который все время спит на службе, поэтому у него распухшая физиономия, которую нужно ремешком перевязывать, чтобы она не треснула. Мальчик во многих русских анекдотах — это провокатор-трикстер, который неизбежно ставит в тупик взрослого. В наиболее рельефной форме эта функция выражена в серии анекдотов про Вовочку (многие из этих анекдотов являются грубыми).

Результаты нашего экспериментального анализа восприятия анекдотов показали, что признак "грубость" не фигурировал в ответах респондентов как с английской стороны, так и с русской (впрочем, откровенно скабрезные анекдоты нами не рассматривались, хотя для проведения объективного исследования в специальной работе их следует также принимать во внимание). Целый ряд английских анекдотов был воспринят русскими респондентами как предельно пресные. У англичан такая же реакция прослеживается на изысканные анекдоты стран Юго-Восточной Азии:

Приказал обезьяний царь достать ему с неба луну. Придворные прыгали с высокой скалы, разбивались, и, наконец, самый ловкий из них сумел допрыгнуть до луны и принес её своему повелителю. Передавая луну царю, придворный спросил: "О великий царь, осмелюсь спросить, зачем тебе луна?" Царь задумался: "В самом деле, зачем?.."

Такие анекдоты носят философский характер, заставляют задуматься о жизни, возможно, с улыбкой, но их вряд ли можно отнести к спонтанно возникающим шуткам.

Английские респонденты оказались в затруднении при попытке понять анекдот, в котором фигурирует весьма специфическая для русского языкового сознания ценность:

Объявление в украинской газете: "Меняю ковер 3х4 м на кусок сала такого же размера".

В сознании русских сало — любимая пища украинцев, анекдот содержит очевидную гиперболу. При этом в качестве мерила ценности выступает ковер, который в наших квартирах часто вешали на стену как украшение и который рассматривался как ценная инвестиция. В английском нет однословного и однозначного перевода русской реалии "сало", есть слова, означающие жир, топленый жир, англичанам непонятна гипербола в размерах необъятного куска сала, наконец, они воспринимают ковры только как удобное напольное покрытие, а вовсе не как предмет искусства или демонстрацию благосостояния. Англичане также не могут понять специфического подтрунивания русских над украинцами и наоборот, хотя аналогичные отношения имеют место между англичанами и шотландцами, англичанами и ирландцами и т.д. Элементы взаимного непонимания в межкультурном контакте, представленные в карикатурной анекдотической форме, являются, по-видимому, этнокультурной универсалией, но качества другого народа, подлежащие осмеянию, специфичны. Интересны попытки обыденного объяснения такого положения дел применительно к фризам в Германии: над жителями этой области на границе Германии и Голландии традиционно посмеиваются, подчеркивая их интеллектуальную несостоятельность. В современной Германии, однако, бытует мнение, что такое отношение к фризам является реакцией на то обстоятельство, что во времена фашизма эти граждане Германии по своим внешним данным считались образцами арийцев. На самом деле шутки о фризах были распространены и раньше: юмор на этническую тему строится на древних глубинных предубеждениях. Англичане не смогли понять характерный анекдот о межкультурном непонимании между русскими и украинцами:

Мыкола, ты знаешь, как москали наше пыво называют? Пиииво! Повбывав бы!

Попытка перевести этот анекдот на английский (и любой другой иностранный язык) обречена на провал: здесь и фонетические особенности речи украинцев, и имитация этой речи русскими, и особая интонация. Но даже при полном объяснении или моделировании искусственных аналогичных фонетических искажений в английском (например, вместо beer — bir, вместо kill — kell) респонденты не смогли понять главного: абсолютно немотивированной причины национальной неприязни, а именно этот момент и высмеивается. Отсутствие причины для расправы анекдотически преломляется и в других русских анекдотах, странных для англичан:

Жена: За что ж ты меня ударил, я же ничего не сделала!

Муж: Было бы за что, вообще бы убил.

Пресуппозиция о праве мужа ударить жену кажется англичанам странной, хотя в большом количестве анекдотов о теще подобная пресуппозиция не вызывает вопросов. Англичанам в принципе непонятно немотивированное действие: сталкиваясь с миром, в котором в принципе нет причинно-следственных отношений и который русскими именно поэтому воспринимается как веселый, англичане испытывают своеобразный когнитивный дискомфорт. Отсюда вытекает вывод об упорядоченности мира как ценности в англоязычном сознании.

Такого рода анекдоты резко контрастируют с шутками, преувеличивающими и карикатурно представляющими определенные человеческие качества. В нашем корпусе примеров есть юмористическая миниатюра на тему "радиоперехват":

Actual radio conversation released by the Chief of Naval Operations (so it says)

Hail: Please divert your course 15 degrees to the North to avoid a collision.

Reply: Recommend you divert YOUR course 15 degrees to the South to avoid a collision.

Hail: This is the Captain of a U.S. Navy Ship. I say again, divert YOUR course.

Reply: No, I say again, you divert YOUR course.

Hail: THIS IS THE AIRCRAFT CARRIER ENTERPRISE. WE ARE A LARGE WARSHIP OF THE U.S. NAVY. DIVERT YOUR COURSE NOW!

Reply: This is the lighthouse...your call.

Радиозапись из отчета военно-морского флота.

Запрос: Прошу Вас изменить Ваш курс на 15 градусов к северу, с тем чтобы избежать столкновения.

Ответ: Рекомендую Вам изменить Ваш курс на 15 градусов к югу, с тем чтобы избежать столкновения.

Запрос: Говорит капитан военно-морского флота США. Повторяю, измените Ваш курс.

Ответ: Нет, повторяю, Вы измените Ваш курс.

Запрос: Говорит авианосец "Энтерпрайз". Мы являемся большим военным кораблем флота США. Немедленно измените Ваш курс!

Ответ: Это маяк… Прием!

Этот анекдот не вызвал затруднений у русских респондентов, ситуация нелепого противоборства смешна сама по себе, но для американцев в данном тексте содержится дополнительная информация страноведческого характера, усиливающая юмористический эффект. Данный авианосец — один из наиболее крупных американских военных кораблей, принимавший участие в фактических военных действиях и являющийся символом военной мощи США. Кроме того, в языковом сознании русских понятие "маяк" не обязательно включает признаки крупного сооружения, построенного на высокой скале или острове, в английском языке сама внутренняя форма слова lighthouse содержит элемент "дом, здание".

Носители русской культуры не нашли ничего смешного в английской шутке:

Судья предупреждает свидетеля: "Вы понимаете, что Вы дали клятву говорить правду?" – "Да". – "Вы понимаете, что случится, если Вы не будете говорить правду?" – "Конечно," говорит свидетель, – "Мы выиграем процесс".

Эта ситуация в русском языковом сознании представляется самоочевидной, здесь нет внутреннего конфликта, который для английского менталитета состоит в признании высокой значимости концепта "закон", необходимости соблюдения закона, "игры по правилам" (fair play). Разумеется, в англоязычных странах законы нарушаются, но там реализуется иная акцентировка в оценке нарушений закона: на первый план выходит правовое нарушение, а лишь затем — моральное. В русском языке есть пословица "Не пойман — не вор", допускающая двоякое осмысление: не схвачен в момент преступления, значит, не может быть судим (это оправдание для вора, его насмешка над законом, и в то же время это — горькая констатация того, что человеке, совершивший преступление, т.е. морально виноватый, в первую очередь, не получит по заслугам). В английском действуют более жесткие нормы: Once a thief — always a thief. — Один раз своровал — уже вор.

Во многих случаях респонденты оказываются в затруднении при интерпретации шутки, если эта шутка, по их мнению, является жестокой. Иначе говоря, в одной культуре некоторое явление оценивается как комичное, а в другой получает неадекватную, сверхсензитивную оценку (с позиций исходной культуры). Приведем примеры русских анекдотов, которые оказались непонятными для англичан (тексты анекдотов приводятся в их исходном звучании на русском языке):

(1) Едет скорая помощь, а за ней катится голова и бормочет: "Ничего себе, сходил за хлебушком…"

(2) Палач заносит топор над головой осужденного и спрашивает: "Вам как, куском или порезать?"

(3) Идет мужик с топором по улице и говорит: "Тридцать три, тридцать три, тридцать три…" Прохожий его спрашивает: "Ты что считаешь?" Тот его топором по голове: "Тридцать четыре, тридцать четыре, тридцать четыре…"

Поверхностное прочтение этих анекдотов не дает никаких оснований считать их смешными текстами. Вместе с тем в русской аудитории эти шутки вызывают улыбку. Первый анекдот содержит парадоксально выраженную философскую идею о непредсказуемости следующего момента нашей жизни, такое фаталистическое отношение к жизни, принятие абсолютно неожиданных жизненных поворотов и попытка с ними смириться, пусть и с улыбкой, составляет особенность русского менталитета, непонятную для англичан. Нам жаль беднягу, который пошел за хлебушком, и мы моментально ставим себя на его место. Ситуация вызывает не протест, а удивление, в этом и состоит принципиальное отличие ценностных картин мира в английской и русской лингвокультурах.

Отношение к судьбе удивительным образом преломляется и в русских политических шутках, непонятных для англичан:

Заседание в ставке Сталина.

Сталин: "Где маршал Блюхер?"

— "Расстрелян как враг народа, товарищ Сталин!"

— "Где маршал Тухачевский?"

— "Расстрелян как враг народа, товарищ Сталин!"

— "А где маршал Жуков?"

— Я здесь, товарищ Сталин!"

— "Молодец!"

Англичане сумели понять, что нет никакой заслуги маршала Жукова в том, что он не был расстрелян. Они знают и о патологической жестокости Сталина. Им непонятно, что в этом тексте смешного. На наш взгляд, Сталин в этом анекдоте персонализирует судьбу, от которой всё равно не уйдешь и по отношению к которой надо проявлять открытость, не противоборство, а готовность идти навстречу. В коллективном сознании такое поведение оценивается как положительное. Не случайно тиран доволен таким ответом.

Отметим, что в индивидуальном сознании мы можем столкнуться с отношением, принципиально отличным от данного: "Если плюнуть в пасть льву, он становится ручным". Но такой парадокс не станет общепринятым.

Второй анекдот расценивается английскими респондентами как грубый. Такой брутальный юмор нравится, отметим, не всем носителям русской культуры, это шутка на грани балаганного шутовства; говорящий не столько стремится развеселить слушателя, сколько шутит для собственного удовольствия. Этот вид юмора граничит с насмешливо-агрессивным поведением: говорящий, возможно, испытывает своего собеседника на готовность подстраиваться на избираемую говорящим коммуникативную тональность, даже если эта тональность не нравится адресату. В этой связи отметим характерные формулы мальчишеского задиристого коммуникативного поведения: "Ты что, обиделся? На обиженных воду возят." (Есть вульгарные варианты продолжения этой формулы.) Возможно, что шутки этого типа были бы приняты в специфической социальной среде в Англии, например, среди представителей уголовного мира, школьников в закрытых учебных заведениях, в армии, но среди наших респондентов таких не было.

Третий анекдот в определенной мере соотносим с первым, поскольку показывает абсолютную незащищенность человека перед судьбой. Отличие этого анекдота состоит в том, что прохожий сам напросился на удар судьбы: если бы человек не проявил активность, топор бы не упал на его голову, и эта мысль кажется представителям русской культуры забавной. Англичане не могут этого понять, поскольку образцы поведения англичан в такой ситуации в корне противоположны образцам поведения русских.

Общая картина типов непонимания русскими респондентами английского юмора является следующей: из предложенных нами переведенных с английского языка на русский шуток в качестве материала для проверки реакции принципиально не доступны интерпретации анекдоты, построенные на игре слов или содержащие реалии британского образа жизни. Анекдоты, базирующиеся на универсальных ценностях, восприняты с полным пониманием. Затруднения у русских респондентов при интерпретации английского юмора сводились к следующим типовым ответам: "пресная шутка", "чужой образ жизни, нас это не волнует", "я понимаю смысл анекдота, но смеха он не вызывает". Весьма частой реакцией респондентов (28%) было удивление: почему английская шутка такая длинная? ("Похоже на рассказ Диккенса"). В русской культуре приняты гораздо более короткие анекдоты. В этой связи, интерпретируя полученные результаты, мы можем сделать вывод, что распределение юмористических текстов, хранящихся как целостные образования в памяти англичан и русских, вероятно, различно: англичане предпочитают ситуативный юмор, они готовы к юмористической ситуации непредсказуемого порядка, они готовы шутить, общаться с улыбкой в той ситуации, когда русские еще не готовы к такой тональности общения. В этой же связи заметим, что и улыбка на лице англичанина появляется в ситуации неопределенности гораздо чаще, чем на лице у жителей России (ср. анализ семиотики улыбки в русском коммуникативном поведении — Стернин, 2000). У англичан есть и короткие шутки, в частности, так называемые knock-knock jokes, но их сфера употребления значительно уже, чем сфера употребления русских анекдотов, которые рассказываются в компаниях как к случаю, это их первичная функция, так и для общего веселья, когда люди рассказывают анекдоты как новости (характерная фраза: "Слышал новый анекдот?"). Не случайно в русском языковом сознании есть концепт специфической ситуации рассказывания анекдотов — "травить анекдоты", т.е. в компании рассказывать анекдот за анекдотом вне всякой связи с ситуацией. Это может быть общение в купе поезда, при встрече хорошо знакомых и малознакомых людей. Иначе говоря, анекдот в русском коммуникативном поведении является ключом переключения тональности из серьезной в смешную. Можно сказать, что для многих носителей русской культуры настроенность на смешную тональность именно в серьезной ситуации общения, намеренное переворачивание условий общения, является нормой: на этом приеме построены многие выступления известного сатирика Михаила Задорнова.

Общая картина непонимания англичанами русских анекдотов такова: абсолютно непонятны анекдоты, построенные на игре слов и наших реалиях, вполне понятны шутки универсального характера (как правило, на темы отношений между мужчинами и женщинами, между начальниками и подчиненными, а также ситуации различных ловушек и розыгрышей). Непонятными оказываются анекдоты, связанные с ценностными различиями между русской и английской культурами, например, отношение к концептам "закон", "причинность", "коллективизм". Существенное затруднение вызывают случаи русского черного юмора, англичанам требуется некоторое усилие, чтобы понять комизм ситуации, в которой обыгрываются убийство, насилие, жестокость.

2.6. Импорт концептов

Активное лавинообразное заимствование английских слов и выражений в современном русском языке стало знаком нашей сегодняшней жизни. Заимствования происходят всегда при контакте культур, это объясняется различными причинами: потребностью наименования новых реалий, стремлением к выразительности, языковой игрой, демонстрацией своей принадлежности к особой группе, например, экспертов. Л.П.Крысин отмечает, что "один из наиболее живых и социально значимых процессов, происходящих в современной русской речи, – процесс активизации употребления иноязычных слов" (Крысин, 2000, с.142). Отношение к английским заимствованиям в современной российской культуре варьирует от резкого осуждения до некритического восторженного принятия.

Известно, что языки различаются по степени иммунитета к чужому слову (есть языки, активно впитывающие любое инородное включение, и языки, сопротивляющиеся этому процессу). Так, в болгарском языке отчетливо прослеживается тенденция использовать собственные ресурсы для наименования явлений (сравним болгарские и русские слова говорител и диктор, вертележка» и карусель), в чешском языке чужие слова приобретают насмешливо-ироническую коннотацию (сравним два слова, характеризующих понятие «театральный»: divadelni и teatralni, первое – это нейтральная характеристика предметов и явлений, относящихся к театру – divadlo, например, театральная афиша, второе имеет значение «наигранный, неестественный, аффектированный»). Такая чувствительность к заимствованиям объясняется пограничным положением этноса, необходимостью подчеркивания своей идентичности. Это переживание угрозы своему языку имеет исторический характер: в Германии в свое время настойчиво внедрялись в обиход свои германские слова вместо интернационализмов для обозначения телевизора и телефона: Fernseehapparat, Fernsprecher, затем наступил период принятия чужого – преимущественно английского – слова, Tonbandgerдt и Recorder стали обозначать разные типы магнитофонов – бобинный и кассетный, наконец, для обозначения мобильного телефона немцы стали использовать английское слово handy, у которого в Англии или США такого значения нет.

Английский язык активно впитывает различные заимствования, в текстах масс-медиа чужие слова удивительно быстро проходят этап освоения. В силу сравнительной бедности аффиксальной базы английского языка и для экспрессивного уточнения смысла понятий в английском легко возникают своеобразные аффиксоиды, части заимствованных слов, выделяемые по фонетическому принципу и переосмысливаемые по требованию момента: вспомним Watergate, Irangate, zippergate (первое слово – это название места, где произошел известный скандал с подслушиванием политических оппонентов, в результате чего президент США Р.Никсон вынужден был уйти в отставку, второе слово было создано для обозначения политического скандала в связи с незаконной продажей оружия в Иран, третье слово возникло на базе окказионального аффиксоида –gate со значением «политический скандал» как родового признака и уточняющего компонента в качестве видового признака, в данном случае это zipper — молния на брюках, имеется в виду скандальное разоблачение президента Б.Клинтона).

Англицизмы и американизмы в русском языке существуют давно, наиболее освоенной территорией для таких слов стал спорт, слова футбол, баскетбол, волейбол активно внедрились в языковое сознание всего населения, спортивные комментаторы часто использовали более специфические термины (форвард, голкипер, рефери), но нападающий постепенно вытеснил форварда, и англицизм остался стилистическим резервным обозначением для соответствующего понятия. В современном русском англицизмы постоянно используются в компьютерном дискурсе, т.е. в речи специалистов по компьютерам и в общении тех, кто пользуется этим прибором (монитор, драйвер, флоппи). Политическая и экономическая сферы также стали ареной активного использования английских слов, при этом англицизмы используются вследствие однословности и экспрессивности (сравним неудобопроизносимое по-русски, но однословное обозначение инаугурация и торжественное вступление в должность высшего государственного должностного лица. Имеющиеся слова коронация, венчание или близкое по смыслу воцарение не годятся по политическим соображениям, латинский окказионализм импрезиденция (по аналогии с термином интронизация) труден для тех, кто не знает латыни, кроме того, латинский префикс in- многозначен (сравним имперфект). Главное, однако, состоит в том, что инаугурация президента России по своей сути, как это подчеркивается самим словом, не отличается от соответствующей процедуры в США, молчаливо признаваемой в качестве образца. Речь идет о внедрении в иную культуру концепта — ментального образования, опирающегося на многослойный культурный опыт, сконцентрированный в индивидуальном и коллективном языковом сознании.

В данной работе рассматриваются типы английских и американских концептов, внедряемых в русское языковое сознание, и реакция носителей русской культуры на эти процессы. В качестве критериев классификации этих концептов положены признаки формальности, наличия ценностного компонента, разновидности этого компонента и ценностной специфики. В лингвистическом аспекте определить чужие концепты можно лишь отталкиваясь от их вербальных проявлений. Таким образом, предполагается, что за английскими словами в русском языке либо скрываются специфические англоязычные концепты, либо нет; если такие концепты можно установить, т.е. можно отметить их ценностную значимость, то предлагается противопоставить общеоценочные и частнооценочные концепты. Общеоценочные чужие концепты паразитарны по своей сути – не важно, почему чужое лучше, чем свое, оно чужое, и поэтому уже лучшее. Паразитарные концепты не меняют ценностных содержательных ориентиров в сознании людей. Частнооценочные концепты дают возможность прийти к определенным объяснениям, которые в той или иной степени модифицируют всю сетку оценочных отношений в языковом сознании. Приведем аналогию: если я говорю, что NN – плохой человек (общеоценочная характеристика), я высказываю свое мнение и не раскрываю соотношение ценностей, на основании которых выносится оценка; но если я утверждаю, что NN – трус (частнооценочная характеристика), то помимо высказывания своего мнения я называю качества, подлежащие оценке и допускающие формулировку в кодексе ценностей (трус – это тот, кто не может контролировать свой страх, а страх следует контролировать).

К первому типу рассматриваемых единиц можно отнести нулевые, или пустые концепты. Они проявляются как английские варваризмы, используемые в речи на русском языке вместо русских слов без смысловой дифференциации. Например, фейсом об тейбл, игровое замещение русских слов лицо и стол. Такие концепты проявляются в речи людей, часто говорящих по-английски — преподавателей английского языка, эмигрантов, переехавших в США и Канаду, студентов и школьников, изучающих английский. Весьма часто люди, использующие макаронический стиль смешения языков, оставляют английские корни слов и добавляют русские аффиксы, тонко дифференцирующие отношение к предметам: чилдренята — children, виндовочка — window, заспикать — speak.

Второй тип составляют квази-концепты, обозначающие реалии, заимствуемые из английской и американской культуры. По своей сути такие концепты составляют ядро обычных заимствований. Зачем придумывать обозначения на русском языке для приборов типа сканер и принтер или для нового вида спорта винд-серфинг? Концептами в строгом смысле слова назвать ментальные образования, стоящие за данными словами, весьма трудно – здесь вряд ли можно найти ценностные или этнокультурные признаки. Некоторые концепты внедряются в специальные сферы общения благодаря тому обстоятельству, что они однословно выражаются в другом языке, например, deadline –

1) a time limit for the completion of an activity etc.;

2) hist. a line beyond which prisoners were not allowed to go (COD);

Это слово часто используется в нашей академической среде для обозначения крайнего срока подачи документов, статей, заявок на участие в конференции и т.д. Носители русской лингвокультуры воспринимают внутреннюю форму приведенного слова как метафору, вместе с тем история этого концепта, отраженная во втором значении данного слова (когда-то оно было первым), свидетельствует о неметафорическом исходном смысле этого концепта для заключенных.

Третий тип можно было бы назвать паразитарные концепты, к ним относятся те мыслительные образования, которые обозначаются английскими словами с целью сделать вид, что рекламируемые явления, для которых в русском языке есть свои обозначения, имеют нечто особое, отличающееся от наших обычных предметов, явлений, событий. Типичным примером являются магазины «Сэконд хэнд» — second hand – товары, бывшие в употреблении. Впрочем, определенное сужение значения этого словосочетания имеет место – в этих магазинах продается только бывшая в употреблении одежда (точнее, одежда на вес) в отличие от наших комиссионных магазинов.

В аэропортах функционируют службы безопасности, осуществляющие досмотр багажа пассажиров. В московском аэропорту Домодедово после прохождения такого досмотра пассажиры получают посадочный талон, на котором стоит штамп: ЗАО “Ист лайн авиэйшн секьюрити”. Этот текст явно предназначен для российских авиапассажиров, иначе бы можно было дать английские слова в их латинском написании. Предполагается, по-видимому, также, что адресаты данного текста должны знать значения соответствующих слов. Почему закрытое акционерное общество «Служба безопасности восточных авиалиний» использует для самоназвания английские слова в их русской транслитерации? Дополнительный общеоценочный смысл, который вкладывается в название службы безопасности, состоит, на мой взгляд, в том, что эта служба во всех отношениях якобы похожа на соответствующие службы в англоязычном мире, т.е. отличается эффективностью, вежливостью и другими характеристиками, традиционно приписываемыми таким ведомствам. Паразитарные концепты сходны с нулевыми, но отличаются от последних претензией на дополнительный смысл.

Четвертый тип составляют чужие частнооценочные концепты, т.е. чужие концепты в полном смысле слова, фиксирующие ценности иной культуры. Эти концепты выделяют те смысловые объекты, которых в нашей культуре нет, и в этом отношении имеется определенное сходство между квази-концептами и чужими концептами. Например, в экономике и политике возникла необходимость выделить и обозначить такие явления, как спонсор, менеджер, дилер, импичмент. Так, спонсор – это физическое или юридическое лицо, оказывающее финансовую поддержку кому-либо в обмен на рекламу своей деятельности, продукции и т.п. (БТС). Оказание финансовой поддержки чужому человеку или группе людей подразумевает, что те, кому оказывается такая поддержка, зависят от спонсора. Такая зависимость отличается от отношений между работодателем и работником: спонсор оказывает благодеяние, а работодатель действует на основе экономических интересов. Вместе с тем благодеяние спонсора не является бескорыстным, и здесь возникает противоречие между концептами «бесплатное и бескорыстное – бесплатное и небескорыстное благодеяние». Эти концепты находят воплощение в целом ряде слов, например, подарок и презент, меценат и спонсор. В русской лингвокультуре скрываемые корыстные отношения осуждаются, не случайно слово спонсор часто эвфемистически используется для обозначения богатого содержателя женщины. Тем не менее активное использование слова спонсор на телевидении с положительной коннотацией внедряет в языковое сознание идею о том, что оказание финансовой поддержки в обмен на рекламу есть благо. Обратим внимание на то, что в отличие от мецената, оказывающего бескорыстную помощь искусству и науке, спонсор может направить свои финансовые средства не только в эти области.

У слов, выражающих эти концепты, нет прямых коррелятов в русском языке. С чисто языковой стороны дела, можно спорить о том, насколько эти слова соответствуют фонетическим нормам русского языка. На мой взгляд, английские заимствования на латинской основе легче вписываются в систему русского словаря, в то время как выражения типа ноу-хау — know how — совокупность технических знаний, навыков, коммерческих тайн и т.п., необходимых для производства и реализации какой-л. продукции (БТС) – отторгаются русской фонетической и морфологической системами. Аналогично в русском языке с трудом приживаются и заимствования из китайского языка.

Главное отличие чужих концептов – это установление ценностных отношений, свойственных иной, в нашем случае английской либо американской, культуре. Эти отношения, нормы поведения могут быть выражены в чистом виде, например, в английском слове fair – free from injustice, dishonesty, or self-interest (LDELC), fair play – playing according to the rules of a game (LDELC). Идея честной игры как игры по правилам выдвигает на передний план важность договоренности и соблюдения этой договоренности. Этот концепт не имеет языкового выражения в русском языке, мы знаем, что в состязании возможны ситуации, когда победа достигается с помощью хитрости, а хитрость и честность в русском коллективном сознании несовместимы. И в немецкой лингвокультуре такой концепт отсутствует, по-немецки говорят в таком случае, используя немецкий отрицательный аффикс: Das ist unfair. Соответственно словосочетание честный бизнес в русской лингвокультуре воспринимается как оксюморон. Русский концепт честности связан со справедливостью, имеющей универсальную значимость. «Противопоставление справедливости и законности, которое на многих языках и выразить невозможно, для русского языка и самоочевидно, и необычайно существенно» (Левонтина, Шмелев, 2000, с.281). В русском языковом сознании справедливость – это высшая справедливость, моральная, а не юридически закрепленная норма. В основе юридических норм, несомненно, лежат нормы нравственности, но, во-первых, лишь часть моральных норм закрепляется в юридических кодексах, во-вторых, юридические кодексы могут содержать нормы, противоречащие интуитивно понимаемым законам высшей справедливости, в-третьих, не все моральные нормы вербализуются, а юридические нормы вербализованы всегда, и их интерпретация может казуистически поменять добро и зло. Таким образом, концепт 'закон' в его юридической англоязычной формулировке (law — a rule enacted or customary in a community and recognized as enjoining or prohibiting certain actions and enforced by the imposition of penalties (COD)) содержит ассоциации, чуждые носителям русской культуры. Именно поэтому американцы эмоционально восклицают: “It’s illegal!”, сталкиваясь, например, с ситуацией, когда их друзья в России совершают определенные нарушения закона, в частности, пользуются пиратскими компьютерными дисками или видеокассетами. Люди, живущие в России, искренне не понимают, почему так волнуются их американские гости, ведь нарушается буква закона, а не принцип справедливости. Американцам не понятен мягкий юмор объявления в ларьке: «Компьютерные диски – лицензионные и обычные».

Понятие fair play является одним из ключевых в английской национальной ментальности, отмечает М.В.Цветкова (2001, с.87). Культурогенный потенциал этого концепта в английской лингвокультуре выражается в том, что «игра по правилам» подчеркивает роль спорта в жизни джентльмена, важность соблюдения спортивной этики, незыблемость устного джентльменского соглашения, подведение идеи честной игры под требования здравого смысла, соблюдение равновесия и ответственность сильного за слабого, а также благотворительность (charity). Соглашаясь с принципом органической взаимосвязи ценностных характеристик перечисленных концептов, я хотел бы подчеркнуть, что нормы джентльменского поведения очень красивы, они являются логическим развитием норм рыцарского поведения, но отличаются тем же самым ограничением, какое свойственно рыцарскому кодексу: эти нормы распространяются только на своих, только на тех, кто попадает априори под понятие «джентльмен». По отношению к простолюдинам, слугам и туземцам джентльмены могли себя вести (и вели) иначе.

Другим примером ценностного концепта, доминантного в поведении современной российской молодежи, является ментальное образование, выражаемое прежде всего словом крутой. Это слово не совсем точно определяется в словаре как «(жарг.) чрезвычайный, крайний в проявлениях своих свойств, качеств, взглядов и т.п. (БТС)». Данная дефиниция определяет расширительное значение этого слова, которое в его исходном жаргонном смысле соответствует спектру значений английского прилагательного tough:

1 hard to break, cut, tear, or chew; durable; strong.

2 (of a person) able to endure hardship; hardy.

3 unyielding, stubborn, difficult (it was a tough job; a tough customer).

4 colloq. a acting sternly; hard (get tough with). b (of circumstances, luck, etc.) severe, unpleasant, hard, unjust.

5 colloq. criminal or violent (tough guys) (COD).

В переводе этого слова на русский язык фигурируют признаки «крепкий; плотный; прочный; выносливый; жёсткий; упрямый; несговорчивый». Человек, характеризуемый этим словом, соответствует образу супермена из фильма-боевика: он не сдается, презирает препятствия, проявляет максимальное упорство в достижении цели, сурово и надменно смотрит на противников, т.е. является образцом мужественного самоконтроля, как популярные киногерои Рэмбо или Джеймс Бонд, или Терминатор. При этом в его поведении нет героизма, решимости помочь другим, жертвенности, открытого проявления своих чувств, но есть спортивный азарт, состязание с противником – людьми или стихией. Не случайно его действия находятся по ту сторону добра и зла, логика поведения такого супермена неизбежно ведет его к преступлениям. Восхищение тем, кто является потенциальным преступником, внутреннее оправдание такого человека – классического пирата или вершителя судеб на "диком" Западе – совпало с общей криминализацией современной жизни в России. У рассматриваемого концепта есть выражение, еще не освоенное русской лингвокультурой и проявляемое в английском слове cool — calmly audacious (a cool customer) (COD), сочетание дерзости, т.е. готовности нарушить запреты, и спокойствия, т.е. эмоционального самоконтроля. Другая точка зрения по поводу развития концепта, выражаемого словом крутой, приводится В.Н.Шапошниковым (1998, с.217–219). Автор полагает, что о заимствовании концепта здесь говорить неправомерно, эти концепты в сравниваемых языках развивались параллельно.

В русском языке появилось слово киллер — наемный убийца. В английском языке в содержании понятия «убийство» — murder — наличествует ряд юридически значимых признаков (незаконное умышленное убийство человека), соответственно, принципиально различаются killer и murderer, в первом случае речь может идти о случайном убийстве, во втором – только о преступлении. В заимствованном слове киллер закодирован своеобразный иммунитет против моральной оценки: это работа, выполняемая за плату. В русском блатном жаргоне существует достаточно дробная дифференциация специальностей преступников: медвежатники вскрывают сейфы, малинники грабят учреждения или заведения, но не квартиры (на квартирах специализируются домушники), "скрипачи" совершают кражи из женских сумочек и т.д., но специальное обозначение для наемного убийцы взято из английского, хотя ресурсы русского языка бездонны. Можно понять причину английского заимствования баблгамщик — нелегальный торговец жевательной резинкой, получаемой от иностранцев в 60–80-е годы, поскольку сам предмет (bubble-gum) отсутствовал в СССР. Что же касается слова киллер, то оно апеллирует к новому концепту в коллективном языковом сознании современной России.

Весьма интересен новый чужой концепт – пиар, транслитерируемый как паблик рилейшнз. Public relations — the professional maintenance of a favourable public image, esp. by a company, famous person, etc. (COD). Профессионально организуемое поддержание благоприятного общественного имиджа компании либо известного человека нарушает сложившиеся в нашем обществе стереотипы поведения. Имидж – это знаковый заменитель, отражающий основные черты сложного и углубленного портрета человека (Почепцов, 2000, с.12). Пиарщики через средства массовой информации подчеркивают определенные детали поведения освещаемых людей с целью выработки у населения устойчивых навыков восприятия соответствующих людей. Искренняя улыбка лидера, его рукопожатия с простыми людьми, его озабоченное лицо во время встречи с посетителями, пришедшими к нему со своими проблемами, эти и другие регулярно повторяемые видеокадры формируют у зрителей доверие к соответствующему деятелю как политическому знаку. Такими способами работники средств массовой информации пользовались всегда, в любую эпоху. В наше время высокая степень формальности в демонстрации хорошего отношения нарушает традиционную меру искренности в общении. Степень эмоциональной вовлеченности в традиционном русском общении является более высокой, чем в англоязычных странах, где принято контролировать свои эмоции. Эмоциональный самоконтроль ассоциируется с недостаточной искренностью. Принесение искренности в жертву успешности общения и поддержания приятного коммуникативного климата меняет фундаментальные ценностные доминанты в общении. Критическое отношение к этому новому концепту допустимой фальши в чувствах мы видим в следующем анекдоте:

Отец приходит домой: «Вот тебе, сынок, мороженое». – «Папа, ты это на самом деле или это пиар?»

Не следует думать, однако, что новые концепты, импортируемые из английской и американской лингвокультуры, представляют собой только негативные ценности, антиценности. Заслуживает внимания новый концепт, активно внедряющийся в современное сознание жителей России, — приватность (privacy). В исследовании О.Г.Прохвачевой отмечается, что «приватность как осознание человеком своей личной сферы в противоположность общественной является культурным концептом, моделируемым в качестве обобщенной ситуации, участники которой стремятся сохранить от несанкционированного вторжения свое личное пространство» (Прохвачева, 2000, с.3). Приватность – это одна из сторон суверенитета личности. Экспериментальное изучение этого концепта, по данным социолингвистического анкетирования, позволило выявить список тем, табуированных в американской лингвокультуре (интимные и личные взаимоотношения, деньги, политика, вредные привычки, здоровье, религия, этническая принадлежность). Эти темы квалифицируются как невозможные при общении с незнакомыми людьми. Респонденты, как показало исследование, считают оскорбительным распространять личную информацию о других людях, а также не соблюдать нормы проксемного поведения – прикасаться к чужому человеку, использовать его посуду, дышать ему в лицо. В русской лингвокультуре вопросы типа «Сколько вы зарабатываете?», «За кого Вы голосовали?», «Верующий ли Вы человек?» обычно не вызывают протеста со стороны адресата, но ситуация последнее время меняется.

Можно выделить такие концепты, которые на данном этапе межкультурного общения еще не внедрились в систему ценностей нашего общества. К числу таких концептов относится, на мой взгляд, диффамация – распространение сведений, порочащих кого-л. (БТС). Дефиниции в Большом толковом словаре русского языка и в Англо-русском юридическом словаре (defamation – клевета) не совсем полно раскрывают значение этого слова и, соответственно, стоящий за этим словом концепт. Обратимся к английской энциклопедии: Defamation, the act of damaging the reputation of another by means of false and calumnious communications that expose that person to contempt, ridicule, hatred, or social ostracism. In the common law, defamation in writing is classified as libel, and oral defamation as slander (Encarta). Диффамация – это нанесение ущерба репутации кого-либо путем ложных или клеветнических высказываний, характеризующих этого человека как заслуживающего презрения, насмешки, ненависти или остракизма (изгнания из общества). В британском и американском праве разграничивается письменная и устная клевета (распространение заведомо ложных обвинений, позорящих кого-либо). В юридической практике клевета – это приписывание кому-либо противозаконного действия, и в этом состоит отличие клеветы от оскорбления, т.е. нанесения обиды, унижения, несправедливого, незаслуженного причинения огорчения. Клевета – это приписывание кому-либо определенного факта (Он украл у меня часы), оскорбление – оценочная нефактуальная квалификация (Он – вор). К судебной ответственности человек может быть привлечен только по факту совершения противоправного действия. В американском праве письменная клевета (libel) обычно касается известных лиц и организаций, ответчиками, как правило, выступают средства массовой информации, потерпевшая сторона определяет моральный и материальный ущерб и требует его компенсации. Устная клевета (slander) касается трех основных сфер: обвинения в совершении преступления, распространения ложной информации о том, что кто-либо страдает опасной для общества болезнью, либо распространения ложных сведений, наносящих вред индивидууму в его профессиональной деятельности — Statements considered slanderous include those that impute the commission of a felony, that impute an individual to be suffering from an offensive disease, or that are injurious to an individual in his or her trade or profession (Encarta).

Сравним эти нормы с нормами, зафиксированными в Уголовном кодексе Российской Федерации (1996):

Статья 129. Клевета

1. Клевета, то есть распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство другого лица или подрывающих его репутацию, -

наказывается штрафом в размере от пятидесяти до ста минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до одного месяца, либо обязательными работами на срок от ста двадцати до ста восьмидесяти часов, либо исправительными работами на срок до одного года.

2. Клевета, содержащаяся в публичном выступлении, публично демонстрирующемся произведении или средствах массовой информации, -

наказывается штрафом в размере от ста до двухсот минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от одного до двух месяцев, либо обязательными работами на срок от ста восьмидесяти до двухсот сорока часов, либо исправительными работами на срок от одного года до двух лет, либо арестом на срок от трех до шести месяцев.

3. Клевета, соединенная с обвинением лица в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления, -

наказывается ограничением свободы на срок до трех лет, либо арестом на срок от четырех до шести месяцев, либо лишением свободы на срок до трех лет.

Статья 130. Оскорбление

1. Оскорбление, то есть унижение чести и достоинства другого лица, выраженное в неприличной форме, -

наказывается штрафом в размере до ста минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до одного месяца, либо обязательными работами на срок до ста двадцати часов, либо исправительными работами на срок до шести месяцев.

2. Оскорбление, содержащееся в публичном выступлении, публично демонстрирующемся произведении или средствах массовой информации, -

наказывается штрафом в размере до двухсот минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до двух месяцев, либо обязательными работами на срок до ста восьмидесяти часов, либо исправительными работами на срок до одного года.

Можно отметить значительное сходство в диспозициональной части статей, касающихся преступлений против свободы, чести и достоинства личности в современной России и США. Однако в приведенных выше текстах англоязычного права та часть закона, в которой сформулированы основные признаки преступления, является более детальной. Конкретные характеристики клеветы, зафиксированные в диспозициях соответствующих англоязычных правовых документов, дают индивидууму возможность более успешно отстаивать свои права. Следует отметить, что степень абстрактности или конкретности юридических норм – величина относительная, есть определенная традиция, есть комментарии к нормам закона, есть и здравый смысл, который позволяет юристам в конкретных ситуациях интерпретировать закон определенным образом. Лингвистически релевантной при сопоставлении рассматриваемых юридических норм является зависимость языка юриспруденции от языка повседневного общения. Специфика английской лексики, состоящая в значительном числе разнокорневых обозначений близких сущностей, приводит к необходимости смыслового уточнения этих обозначений и выделению тех отличительных признаков, которые в специальном дискурсе приобретают терминологический характер и ведут к определенным действиям посредством слова, к действиям в сфере культуры, оказывающим влияние на формирование национально-специфической ценностной картины мира.

Внедрение концепта диффамации в русскую лингвокультуру позволит изменить существующее положение вещей, при котором «важнейшие отличия обиходного представления концепта «закон» в английском языковом сознании заключаются в понимании закона как гаранта свободы, в русском языковом сознании – как предела, ограничителя свободы» (Палашевская, 2001, с.3).

В содержательном плане концепты можно разделить на ментальные оценочные репрезентации предметов, действий, событий и качеств. Имеется в виду не опора на соответствующие языковые единицы (существительные, глаголы и прилагательные), а когнитивно-оценочная характеристика определенных представлений, закрепленных в нашем сознании. Например, действия – это стереотипы речевого и неречевого поведения. Иллюстрацией может послужить восклицание: «Я сделал это!» — буквальный перевод с английского «I did it!» Права Н.Зимянина, считающая что в русском языке такая фраза ассоциируется с определенным эвфемизмом, прикрывающим спектр вульгарных ассоциаций (Горбаневский и др., 1999, с.200). Концепты-качества в наибольшей степени выражают оценочные признаки, и поэтому их роль в перестройке всей концептуальной системы той или иной культуры является ведущей. Именно концепты-качества осмысливаются как понятия в различных областях знания, хотя качественные характеристики можно вывести и при анализе предметных и событийных концептов. Концепты-качества составляют смысловое ядро картины мира и ценностной системы определенного человеческого сообщества. В этом смысловом ядре можно установить культурные доминанты, т.е. концепты особого порядка, культурогенные концепты. С точки зрения лингвокультурологии эти концепты и определяют идентичность социальной группы или народа в целом.

Отношение носителей культуры к концептам в оценочном плане распадается на осознание и неосознание, а в случае осознания – на одобрение, безразличие и неприятие. С позиций сохранения своей идентичности, естественным следует признать то состояние, когда чужие концепты в большей степени вызывают неприятие и безразличие, чем одобрение. Неприятие чужих концептов может выражаться широким спектром отношений – активное противоборство, высмеивание, мягкий юмор, игнорирование.

Примером активного противоборства с чужим концептом может послужить история столкновения концептов «интернационализм – космополитизм», тождественных по своей сути, но принципиально отличающихся по признаку «свой – чужой», так же как противопоставляются понятия «разведчик» и «шпион». Детальная характеристика государственного директивного неприятия концепта «космополитизм» приводится Ю.С.Степановым (1997, с.487–493). На мой взгляд, отношение к английским и американским концептам в современной русской культуре не является враждебным (наверное, о враждебном отношении можно говорить только в условиях войны, в том числе и холодной войны; во время Великой отечественной войны в советской публицистике слово Орднунг использовалось как резко отрицательная характеристика понятия «немецкий порядок» в ассоциативном ряду с понятиями «оккупация», «насилие», «враг»). По отношению к английским и американским концептам мы сталкиваемся сегодня с мягкой критикой в форме анекдотов, шуток, пародий, причем часто высмеиваются не сами концепты, а неуместное заимствование, пустые и паразитарные концепты.

Примеры языковой игры: «Леди с дилижанса – пони легче» (на фоне поговорки «Баба с возу – кобыле легче»). Интересны случаи межъязыковых каламбуров: «Наш последний и решительный boy» — ироническая характеристика молодого человека, обыгрывание известного прецедентного текста. Иронически обыгрывается речеповеденческая формула: «Это ваши проблемы» — «It’s your problem» — эвфемистическое выражение отрицательного ответа на прямую или косвенную просьбу о помощи.

В журналистике обыгрывание заимствований представлено наиболее ярко. Необычное слово экспрессивно, оно привлекает внимание читателя или слушателя, и поэтому поиск таких выражений становится одним из приоритетов у тех, кто формирует общественное мнение через средства массовой информации. Под заголовком «Саддамит» опубликована информация о встрече вице-президента Ирака с руководителями России. Имя иракского президента Саддама Хусейна оказалось телескопически вмонтированным в слово саммит — встреча на высшем уровне. Английское summit –

1) the highest point or part of a mountain or hill;

2) the highest possible degree or state; peak or climax;

3) a meeting of heads of governments or other high officials (Collins)

– уже не воспринимается как необычное и требует экспрессивного расцвечивания. Заметим, что в приведенном примере возникает еще одна фонетическая ассоциация – содомит.

Статья, посвященная распространению религии через интернет, названа «Интернет акбар!». Прецедентная фраза в мусульманском каноне «Аллах акбар!» — «Велик аллах!» – вызывает в современной России не самые лучшие ассоциации в связи с тем, что войны в Афганистане и Чечне сформировали у многих жителей нашей страны настороженное отношение к этой религии. Известно, что арабские террористы с этим возгласом осуществляют взрывы. Столкновение приведенных заимствований в заголовке пародирует тональность мусульманского вероучения и тем самым противоречит не только нормам политкорректности и религиозной толерантности, но и здравому смыслу в стране, где мусульмане составляют вторую по численности конфессиональную группу.

Примером пародирования неуместных англоязычных заимствований является ироническое стихотворение Александра Левина "В зеркале прессы":

В огромном супермаркере Борису Нелокаичу

показывали вайзоры, кондомеры, гарпункели,

потрясные блин-глюкены, отличные фуфлоеры,

а также джинсы с тоником, хай-фай и почечуй.

Показывали блееры, вылазеры и плюеры,

сосисэджи, сарделинги, потаты и моркоуфели,

пластмассерные блюдинги, рисованные гномиксы,

хухоумы, мумаузы, пятьсот сортов яиц.

Борису Нелокаичу показывали мойкеры,

ухватистые шайкеры, захватистые дюдеры,

компотеры, плей-бодеры, люлякеры-кебаберы,

горячие собакеры, холодный банкен-бир.

Показывали разные девайсы и бутлегеры,

кинсайзы, голопоптеры, невспейпоры и прочее.

И Борис Нелокаевич поклялся, что на родине

такой же цукермаркерет народу возведет!

(Даугава, 1990, №10. С.26.)

Этот текст достаточно прост по содержанию: Президенту России во время его визита на Запад демонстрируют изобилие различных товаров в универсальном магазине. В координативном ряду фигурируют 33 вида продуктов, многие из которых перечисляются без определений, при этом сами объекты обозначены как англоязычные заимствования либо варваризмы. Комический эффект возникает за счет следующих моментов:

1) наименования объектов соотносятся с разговорной и сниженной русской лексикой, хотя фонетически вроде бы вписываются в звучание английских слов (блин-глюкен — сочетание эвфемистически-вульгарного междометия и видоизмененного жаргонного слова, обозначающего наркотические галлюцинации либо — у компьютерщиков — необъяснимые явления; фуфлоеры, мойкеры, шайкеры и др. — русские корни жаргонных либо обыденных слов соединяются с агентивным продуктивным суффиксом;

2) в тексте дана транслитерация английских слов русскими буквами (вайзоры, кинсайзы, девайсы и бутлегеры — но в одном ряду идут слова, по-английски означающие товары, — прозрачные козырьки, сигареты определенного стандарта, всякие устройства — и самогонщиков), при этом известное многим слово газета — newspaper — приводится с намеренным сильным искажением произношения;

3) возникает наложение искаженного английского и совершенно иного по значению русского слова — helicopter и голопоптер, компотеры — компот и компьютер, play board и плейбой, отметим, что для многих, говорящих по-русски, последнее слово ассоциируется не с богатым молодым прожигателем жизни, а с фривольным журналом;

4) дается смешной обратный перевод бутерброда — hot dog — "горячие собакеры"; пива в банке — "банкен-бир", в последнем случае возникает ассоциация с немецким языком;

5) мы встречаемся в тексте с авторскими новообразованиями-псевдословами гарпункели, хухоумы, мумаузы, эти слова фоносемантически ассоциируются со смешными предметами;

6) в одном ряду идут слова хай-фай — hi-fi — high fidelity (обычно об аудиотехнике высокого качества) и почечуй — русское устаревшее народное название геморроя;

7) доводящая до абсурда гиперболизация "пятьсот сортов яиц", а также бессмысленное сочетание "джинсы с тоником".

Слово супермаркет дважды дается искаженно: в первом случае заменяется суффикс, во втором — вместо компонента супер мы видим цукер, по-немецки сахар. Наконец, имя действующего лица приводится в предпоследней строке (в соответствии с ритмом) с ударением на первом слоге, именно так произносят это имя англичане и американцы. В этом стихотворении в игровой форме критикуется как неуместное и безграмотное заимствование слов и концептов в русский язык из английского, так и отсутствие вкуса у журналистов, которые искажают факты (название этого стихотворения "В зеркале прессы"), метафора кривого зеркала многократно подчеркивается искажениями слов.

Таким образом, вовсе не все случаи заимствований английских слов и выражений свидетельствуют о заимствовании связанных с этими словами концептов, существуют паразитарные по отношению к родному языку концепты, они имеют общеоценочный характер и объясняются сегодняшней языковой модой, и, наконец, выделяются чужие концепты, апеллирующие к иной системе ценностей, такие концепты имеют частнооценочный характер. Отношение в современном коллективном русском языковом сознании к чужим концептам, импортируемым из американской и английской лингвокультур, не является отрицательным, критически оценивается отсутствие меры в заимствованиях предметных концептов. Проанализированный материал свидетельствует о том, что правы те филологи, которые считают, что нет оснований для панических прогнозов относительно угрозы существованию русского языка (Литвин, 1998, с.115). Л.П.Крысин справедливо считает, что активизация заимствований избирательна: "на самом деле надо говорить об известной распределенности иноязычных слов – по функциональным стилям и речевым жанрам" (Крысин, 2000, с.158). Вместе с тем языковые эксперты, в роли которых выступают писатели, публицисты, учителя и, разумеется, ученые-филологи, должны привлекать внимание общественности к фактам, свидетельствующим о недостатках вкуса, образования и воспитанности у тех, кто не осознает ценности слова.

_.

Выводы

Осознание того факта, что этнокультурный опыт представляет собой объект лингвистического изучения, закономерно привело филологов к выделению и обоснованию лингвокультурологии как особой области языкознания. В рамках лингвокультурологии выделяются контрастивные и типологические исследования.

Одно из важнейших понятий лингвокультурологии “языковая картина мира” определяется как система отраженных в языковой семантике образов, интерпретирующих опыт народа, говорящего на данном языке. Языковая картина мира является частью ментальной картины мира и в свою очередь может быть разбита на определенные области или представлена в виде аспектов, таких как, например, ценностная, эмотивная или юмористическая языковые картины мира. Принципиально важной для понимания этнокультурной специфики является ценностная картина мира — часть языковой картины мира, моделируемая в виде взаимосвязанных оценочных суждений, соотносимых с юридическими, религиозными, моральными кодексами, общепринятыми суждениями здравого смысла, типичными фольклорными, литературными сюжетами.

В языковой картине мира диалектически взаимосвязаны объективные и субъективные моменты отражения мира. Изучение языковой картины мира сориентировано на выявление совпадающих, частично (не)совпадающих и несовпадающих культурных концептов. Языковые картины мира различаются в грамматическом и лексическом отношении, при этом грамматическая специфика языкового картирования мира касается только содержательных грамматических категорий и производна от лексической специфики. Особую роль в изучении языковой картины мира играют фразеологические единицы, паремии, прецедентные тексты. Социально-исторические характеристики жизни народа во многом определяют своеобразие языковой избирательной фиксации мира, в свою очередь, зафиксированный в языке способ видения мира оказывает влияние на активное социально-историческое сознание народа и его ежедневное поведение.

Выделение различных аспектов в языковой картине мира обусловлено как ее онтологическими характеристиками, так и прикладными вопросами учета этих характеристик в педагогической и лексикографической деятельности. К числу онтологических характеристик языковой картины мира можно отнести следующие признаки:

1) наличие имен концептов,

2) неравномерная концептуализация разных фрагментов действительности в зависимости от их важности для жизни соответствующего этноса,

3) специфическая комбинаторика ассоциативных признаков этих концептов,

4) специфическая квалификация определенных предметных областей,

5) специфическая ориентация этих областей на ту или иную сферу общения.

Категории лингвокультурологии формируются на базе осмысления этносоциокультурных особенностей языкового сознания и речевого поведения носителей той или иной лингвокультуры при ее сопоставлении с другими лингвокультурами. Центральной категорией лингвокультурологии является культурный концепт — сложное психическое образование, включающее образный, понятийный и ценностный компоненты. Система концептов образует концептосферу языка. С позиций языковой личности правомерно говорить о том, что существуют индивидуальные культурные концепты, а их система образует концептосферу этой языковой личности. С позиций социолингвистического моделирования языковой картины мира на первый план выдвигаются групповые культурные концепты. К важнейшим культурным концептам относятся лингвокультурные ценностные доминанты — наиболее существенные для данной культуры смыслы, совокупность которых образует определенный тип культуры, поддерживаемый и сохраняемый в языке.

Типология культурных концептов может быть построена на когнитивных и коммуникативных основаниях. Этнокультурная специфика концепта сводится к его количественным и качественным параметрам, выражающимся в экземплификативной и квалификативной функциях его текстового воплощения. В ряду типов культурных концептов весьма перспективными для изучения представляются категориальные культурные концепты, концепты стереотипов поведения, зафиксированные в семантике разноуровневых языковых единиц, и концепты-коды, в концентрированном виде представляющие распредмечивание ценностных смыслов.

Этнокультурная концептосфера представляет собой динамическое образование. Одним из факторов изменения концептосферы является импорт концептов. С точки зрения ценностного основания импортируемых концептов, эти единицы могут быть противопоставлены как общеоценочные и частнооценочные, последние обладают генеративным ценностным потенциалом, т.е. способны создавать координаты для новой системы ценностей.

Глава 3. Дискурс

3.1. Определение дискурса

_.

Лингвистика текста активно развивается в нескольких направлениях в соответствии с основными научными парадигмами современного языкознания. Выделяются структурный, коммуникативный и лингво-культурологический подходы к исследованию текста, его характеристик и категорий. Лингвисты подошли к осмыслению текста с нескольких сторон.

С позиций грамматики возникла необходимость систематизировать знания о структурах, выходящих за рамки предложения и высказывания. Изучение проблем сложного синтаксического целого, сверхфразовых единств, макросинтаксиса привело к возникновению грамматики текста. В рамках данного подхода споры ведутся о понимании текста как явления языка либо речи: иначе говоря, можно ли выделить в тексте строевые элементы, соответствующие структурным единицам в уровневой модели языка. Этот подход приобретает значительно большую объяснительную силу с учетом функциональных характеристик языковых единиц.

С позиций стилистики потребовалось обобщить большой теоретический материал, касающийся прежде всего функциональных стилей и интерпретации текста. Основные положения, к которым можно свести теоретическую базу стилистики текста, состоят, по-видимому, в следующем:

1) текст есть результат, а не процесс речи и обычно зафиксирован в письменной форме,

2) текст — это интенциональное произведение автора, обращенное к адресату,

3) существуют различные типы и жанры текстов,

4) существуют фундаментальные характеристики, свойственные всем текстам, — текстовые категории. Исследование текстовых категорий привело к возникновению лингвистики текста как особой области языкознания. Можно посетовать, что весьма удобное для данной дисциплины наименование "текстология" (ср.: "лексикология", "морфология", "фонология") уже давно используется в литературоведении для обозначения области знаний, связанных с установлением точного текста литературных произведений (история создания текста, его атрибуция, датировка и т.д.).

Для лингвистики текста (в отличие от стилистики текста) существенным является вопрос о тексте как процессе, и здесь структурная модель описания текста как самодостаточного герметичного образования становится недостаточной, возникает необходимость учета обстоятельств общения и характеристик коммуникантов, т.е. требуется переход к коммуникативной модели представления текста. Такой переход осуществляется в следующих направлениях:

1) осваиваются результаты исследований, так или иначе связанных с целым текстом, в прагма-, психо-и социолингвистике, риторике, литературоведении, когнитологии,

2) концептуально и терминологически противопоставляются текст, погруженный в ситуацию реального общения, т.е. дискурс, и текст вне такой ситуации,

3) на первый план выходят вопросы, связанные с порождением и пониманием текста, с диалогической природой общения,

4) исследуются не идеальные, правильно построенные тексты, а текстовые стратегии в их разнообразных реализациях.

Ещё более широкий круг вопросов, затрагивающих сущность текста как феномена человеческой культуры, рассматривается при лингвокультурологическом исследовании текста. Корни такого подхода прослеживаются в трудах В. фон Гумбольдта и его последователей, в том числе представителей лингвистической антропологии (Hymes, 1974; Duranti, 1997). Такой подход направлен на освещение особенностей менталитета народа, обусловленных его историей и отраженных в языке, прецедентных текстах (по Ю.Н.Караулову), концептосфере (Д.С.Лихачев), культурных концептах (Ю.С.Степанов). На наш взгляд, важнейшей характеристикой дискурса как феномена культуры являются его ценностные признаки. В коллективном сознании языковых личностей существует неписаный кодекс поведения, в котором при помощи специальных приемов изучения могут быть выделены ценностные доминанты соответствующей культуры как в этическом и утилитарном, так и в эстетическом планах (например, языковой вкус). Если понимать функцию объекта как его место в системе более высокого объекта (по Э.Бенвенисту), то функциональной характеристикой языка является его место в культуре. Соответственно интертекстуальные соотношения целого текста (либо его автономных фрагментов) являются предметом изучения лингвокультурологии. Отсюда, в частности, важность изучения вторичных текстов, аллюзий, типов дискурса.

Речевая деятельность находится в фокусе интересов современного языкознания и смежных с лингвистикой областей знания, прежде всего — психологии, социологии, культурологии. Многие термины, используемые в лингвистике речи, прагмалингвистике, психолингвистике, социолингвистике и лингвокультурологии, трактуются неоднозначно. К их числу несомненно относится такое понятие, как дискурс. Изучению дискурса посвящено множество исследований, авторы которых трактуют это явление в столь различных научных системах, что само понятие "дискурс" стало шире понятия "язык". Показательна статья С.Слембрука "Что значит "анализ дискурса"?" (Slembrouck, 2001), автор которой привлекает для объяснения сущности этого понятия такие области знания, как аналитическую философию в качестве основания лингвопрагматики, стилистику и социальную лингвистику, лингвистическую антропологию, теорию контекстуализации, культурологию, социологию и этнометодологию.