Южный фронтир: Россия — Украина — Донбасс

Украина между двух цивилизаций

В течение столетий существования русской культуры Украины в качестве пограничья сформировался целый ряд образов Другого. В период XVI–XVII вв. в качестве других выступали представители других религий и конфессий. Так, в полемической и проповеднической литературе того времени реализуются антиеврейские, антимусульманские, антикатолические тенденции. Обращаясь к этому времени, Н. В. Гоголь в повести «Тарас Бульба» описывает чужую культуру как польскую. И. К. Карпенко-Карый в пьесах «Сто тысяч», «Хозяин», «Мартын Боруля» описывает чужого как еврея. В имперский период русская культура Украины воспринимается носителями как часть общерусской культуры и в качестве Другого выступает европеец. В советский период господствовала концепция совместного существования трех братских народов — русского, украинского и белорусского, но в то же время в официальной идеологии русский язык и культура были необходимы только для реализации социалистических идеалов, а не имели ценности сами по себе. В этот период в русской культуре Украины воспроизводились традиционные русские архетипы, а на формирование образа Другого решающее воздействие оказала Великая Отечественная война, когда Украина столкнулась с типом организации культурного и политического пространства, который реализовала на этих территориях нацистская Германия. Все эти образы Другого имеют общую характеристику: это носители другой религии, иноязычные для русской среды, и в большинстве случаев это представители европейской культуры. Таким образом, на Украине вплоть до эпохи Независимости в 1991 году доминирующим был образ Другого как европейца, а собственная идентичность формировалась на основе русской культурной и православной конфессиональной идентичности.

В постсоветский период в культуре Украины создается образ Другого как русского, а своего, украинца, как европейца. Особенно активизировался этот процесс в годы войны в Донбассе, когда эти образы стали навязываться средствами пропаганды, в том числе русским Украины.

Так, например, в 2017 году украинская кинокомпания Kinorob решила создать кинокартину «Анна Киевская». Решение это стало следствием политического инцидента, произошедшего в Версале во время встречи Президента России Владимира Путина с Президентом Франции Эммануэлем Макроном. Тогда Путин сказал, что просвещенная французская публика знает о русской Анне (Anne de Russie) — королеве Франции и жене Генриха I, чем сразу вызвал негодование Петра Порошенко, который заявил, что власти РФ всячески пытаются помешать воссоединению Украины с Европой: «Именно воссоединению, потому что исторически мы были ее частью. Кстати, со времен древнеукраинского князя Ярослава Мудрого и его дочери-киевлянки Анны Ярославны, которую буквально вчера Путин пытался на глазах всей Европы похитить в российскую историю» [Заславская 2017b].

Подобные высказывания Президента Украины являются очередным внешним проявлением тех процессов, которые уже несколько лет идут на Украине. История с похищением Анны в российскую историю демонстрирует комплексную работу по переформатированию идентичности, которая ведется на Украине на всех уровнях, в том числе политическом, образовательном, культурном.

Ученые Украины, анализируя изменения в украинском обществе, начиная с 2014 года, и их причины, высказывают ряд мнений, которые мы проанализируем ниже.

В. И. Поклад, украинский ученый из Луганска, с начала войны проживающий на Украине, описывает конфликт Украины и Донбасса в категориях противостояния европейских и советско-русских ценностей: «Киевский Майдан происходил под флагом европейской интеграции, модернизации украинского общества в соответствии с европейскими ценностями. Луганский и Донецкий антимайданы (трансформировавшиеся в сепаратистские республики) были ориентированы на восстановление традиционных (советско-российских) ценностей [Поклад 2018]».

Александр Еременко в своей книге «Размышления о луганской Вандее» [Еременко 2015] пытается анализировать конфликт Украины и Донбасса в категориях цивилизации и варварства, развитого и отсталого общества, однако личные наблюдения в довоенном и военном Луганске, а также логика развития концепции приводит его к выводу о противостоянии двух цивилизаций в Донбассе: «Прослойка сторонников единой Украины, продвигающейся по пути интеграции в Европу, в среде луганской интеллектуальной элиты была ничтожна… По нашим наблюдениям, жители Донбасса весьма слабо знакомы с европейскими ценностями и европейским образом жизни. Их сознание заполнено упрощенными стереотипами, своеобразными мифами о, якобы, «гнусной и развратной Европе». Прискорбно, что не только темная, косная, невежественная народная масса невосприимчива к европейским ценностям. Значительная часть донбасской интеллектуальной элиты относится к европейским ценностям, мягко говоря, прохладно и предпочитает им ценности «русского мира»… Почему так? Донбасские интеллектуалы плохо знают европейские ценности? Либо плохо, либо достаточно хорошо. Второй вариант ответа представляется нам более вероятным. Но это означает, что многие донбасские интеллектуалы, зная, что представляют собой европейские ценности, тем не менее, предпочитают им православно-советско-российско-имперские. Это не столкновение цивилизации с варварством, это столкновение разных цивилизаций» [Еременко 2018].

А. М. Еременко видит решение проблем современного украинского общества в забвении истории и приятии новой украинской идентичности: «Важность социальной памяти, исторической традиции, «почвы» и «корней» сильно преувеличена. Чрезмерно копаться в исторических корнях непродуктивно. Оставим историю историкам. Нам нужно задуматься не о том, как укорениться в нашей истории, а о том, как оторваться от нее. Бывают сковывающие традиции, бывает больная, раненая память. В истории постоянно “мертвый хватает живого”. Наша ответственность перед будущим важнее ответственности перед прошлым» [Еременко 2018].

Забвение истории как важную тенденцию современного украинского общества констатирует украинская исследовательница Е. В. Бильченко. Исследовательница указывает, что наиболее выразительным признаком постсовременного человека становится его внеисторичнисть, которая ведет к потере способности к диалогу, лишая человека собственных и общечеловеческих воспоминаний. Отсутствие в идентичности человека такого структурного элемента как история приводит к тому, что такой человек не может реализовать себя ни как человек данной культуры, ни как маргинал [Більченко 2014].

На Украине работа по пропаганде новой украинской идентичности, которая противоречит украинской истории и содержит явный антирусский вектор, не прекращается все время Независимости, а интенсивность ее только увеличивается. Общественными организациями при финансовой поддержке европейских институций постоянно проводятся тренинги, конкурсы, мастер-классы для активной пишущей молодежи. На этих мероприятиях создается и внедряется контент, который выражает новую украинскую идентичность и навязывает новые украинские ценности. Основная идея этих материалов заключается в неприятии и отрицании русской культуры. Анализ медиаконтента украинских пропагандистских проектов показывает, что современная идентичность украинцев конструируется как европейская и антирусская, что противоречит исторической традиции, которая складывалась на протяжении нескольких столетий. В современной информационной и культурной повестке Украины Россия и русская культура выступают как главный враг, формирующий поле коммуникаций. Таким образом, в пропаганде современной Украины Другой — это русский, как житель России, так и житель Украины и Донбасса.

Создание образа врага — важная стадия стигматизации и дегуманизации противника, которые необходимы для лишения его субъектности в политических и общественных процессах. Лишение субъектности позволяет легитимизировать дискриминацию и насилие в отношении стигматизированного и дегуманизированного противника. Крайний случай насилия представляет собой война, которую Украина ведет против своих бывших русских граждан с 2014 года. Это война нового типа — дискриминационная война. Рассмотрим ее подробнее.

Дискриминационная война против русских Донбасса

Взаимодействие русской и украинской культур в границах Украины привело к войне против Донбасса, которую Украина начала в 2014 году. Война была подготовлена стигматизацией и дегуманизацией русских Украины, которые усилились в 2014 году, приняв характер информационной войны. Стигматизация и дегуманизация осуществляются для того, чтобы лишить противника субъектности и подготовить общественное мнение к одобрению насильственных действий против него. В Донбассе разворачивается новый вид войны — дискриминационная война против дегуманизированного противника, которая отличается от классических войн за территорию тем, что один из противников лишен субъектности, права иметь свои интересы и отстаивать их.

Одним из культурных механизмов легитимации дискриминационной войны является исключение войны из типологии межкультурного взаимодействия. Рассмотрим этот процесс подробнее.

Процессы объединения Европы с 1993 года, а также включение в Европейский союз народов, не входящих в католическое и протестантское ядро Европы, стимулировали интерес европейских антропологов и социологов к вопросам межкультурного взаимодействия. Результатом работы в этом направлении становятся новые типологии межкультурного взаимодействия. В 2011 году такую типологию предложил британский социолог Дж. Деланти [Масловский 2016. С. 14]. Рассмотрим эту типологию как одну из популярных и тем самым типичных в современной социологии. Деланти выделяет шесть идеальных типов межкультурного взаимодействия.

1. Столкновение культур, которое выражается в войне.

2. Культурная дивергенция — дифференциации культуры и выделения в ней новых ориентаций, противоречащих ее изначальным установкам. Примером дивергенции служат религиозные, политические, этнические расколы.

3. Ассимиляция, то есть полное поглощение культуры более сильной культурой.

4. Сосуществование — сохранение своей культуры с усвоением некоторых элементов чуждой культуры. Сосуществование рассматривается на примере иммигрантов, желающих интегрироваться в новое общество.

5. Культурная адаптация, которая имеет место в тех случаях, когда речь не идет уже просто о сосуществовании культур, но и слияния культур не происходит.

6. Культурный синкретизм, или слияние, связанный с возникновением новых культурных форм, которые включают в себя элементы различных культур [Delanty 2011. Р. 644–648].

Характерно, что типология Деланти не включает те виды межкультурного взаимодействия, которые приводят к быстрой деструкции культурной системы, уничтожающей культуру вместе с носителями. Из межкультурных взаимодействий такого типа Деланти рассматривает только войну, но типирует ее как предельный случай, который даже нельзя считать межкультурным взаимодействием.

Такая концептуализация войны выводит большую часть истории человечества и современных межкультурных процессов за рамки как научного рассмотрения, так и международных правовых норм [Толстых 2015].

В современном международном праве, которое отражает как реальное положение дел, так и уровень философского осмысления данных проблем, исчезает из сферы актуального применения понятие гражданской войны и войны за территорию. Причина этого в том, что в случае гражданской войны или войны за территорию нужно признавать минимум две стороны и соответственно конфликт интересов, в котором каждая из сторон имеет все права отстаивать свою позицию.

Чтобы избежать признания субъектности одной из сторон военного конфликта, в последние десятилетия сложилась концепция дискриминационной войны. Основой этой концепции является учение о правах человека, которое вводится в зону сакрального и рассматривается как безусловная ценность, стоящая выше любых интересов и нивелирующая их. Таким образом, выступление против прав человека, действительное или мнимое, обесценивает ту сторону, которая его совершает, лишает ее субъектности и дегуманизирует.

Таким образом, войны последних десятилетий, которые ведут страны западной культуры, это войны одной стороны против абсолютного врага, в которых противник демонизирован, дегуманизирован, лишен субъектности и выведен из сферы действия гуманистической идеологии и правовых норм. Дискриминационная война есть способ описания реальности, в которой войны продолжаются, но современная западная наука не имеет инструмента их адекватного описания, оставаясь в этом плане частью идеологии нападающей стороны.

Так, в ходе войны Украины с Донбассом зоны военных действий именовались местами проведения антитеррористических операций (АТО). Отсутствие войны в описании ситуации приводит к тому, что украинская сторона не делает различия между военными и мирными жителями, не соблюдает нормы международного права в отношении военнопленных и мирных жителей. Жители Донбасса выведены из сферы действия общемировых правовых норм военного времени.

Переговорный процесс в Минске по урегулированию конфликта на Юго-Востоке Украины проводится с игнорированием Донбасса как субъекта конфликта. Договариваются Украина и Россия о наведении порядка на украинской территории, в то время как волеизъявление народа Донбасса, создавшего республики в 2014 году, не принимается во внимание. Поскольку Донбасс не признается в качестве субъекта переговорного процесса, невозможно достичь соглашения, которое привело бы к окончанию военных действий на компромиссной основе: чтобы выработать компромисс, нужно признать, что есть разные субъекты со своими интересами, которые не совпадают, между тем как Донбасс не добился еще даже этого начального уровня признания наличия своих интересов. Русские Донбасса в украинском правовом поле поражены в правах настолько, что лишены политической субъектности и вынуждены действовать в условиях полного правового нигилизма в их отношении.

Таким образом, дискриминационная война Украины против Донбасса выводит Донбасс из правового, юридического и гуманитарного поля и замораживает конфликт, поскольку блокирует механизмы признания субъектности республик и выработку стратегии защиты их интересов как одной из сторон в войне за территорию.

Стигматизация и дегуманизация русских на Украине

Военная агрессия Украины против Донбасса в 2014 году сопровождалась мощной и согласованной информационной поддержкой. Мероприятия по легитимации насилия против русских Украины носят масштабный характер и проводятся как в государственной, так и в общественной сфере. Легитимация насилия готовится с помощью стигматизации и дегуманизации противника. На Украине стигматизация и дегуманизация русских проводится на государственном уровне, с привлечением широкой общественности. Процесс начался в последние годы советской власти и активизировался в 2014 году, когда тенденции стали государственной политикой.

Русские Украины в течение всего периода независимости и вплоть до 2014 года не осознавали себя как отдельную этнокультурную общность. Подобное самосознание имело место только в Крыму, на территории же современной Украины и Донбасса русское самосознание вместе со стигматизацией русских навязывалось в результате государственной политики так называемой мягкой украинизации. Так, запрет русского языка в сфере образования и публичной сфере подавался как следствие естественного процесса отмирания русского языка в границах Украины как неконкурентоспособного. Людей убеждали не отдавать детей в русские школы и в русские классы, поскольку высшее образование в некоторых сферах уже перешло, а в других скоро перейдет исключительно на украинский, и ребенок не сможет учиться дальше. Подобная стратегия имела место в русскоязычных регионах страны, но русский язык большинством его носителей на Украине не воспринимался как стигматизирующий признак вплоть до 2014 года. Русские в этот период чаще всего выделялись и маркировались как советские люди, «совки», то есть по идеологическому признаку.

Информационная война Украины против республик Донбасса с момента их возникновения в 2014 году ведется на разных уровнях, как на государственном, так и общественном, в социальных сетях и Интернете.

На законодательном уровне инициативы украинской постмайданной власти символически уничтожают русскую культуру на Украине: переименовываются города, русский язык изгоняется из публичного пространства, пересоздаются исторические события, вошедшие в культурную память народа Украины, в первую очередь Великая Отечественная война. Война переконструируется как неоднозначное событие, которое нужно отмечать Днем траура 8 мая, а не Днем Победы 9 мая. Также на Украине проводится переписывание истории, уничтожение материальных и символических артефактов русско-украинской культурной памяти. В ходе так называемой декоммунизации, идущей на Украине с 2015 года, были уничтожены сотни памятников В. И. Ленину, а также переименованы десятки городов и улиц, названных в честь как коммунистов, в том числе этнических украинцев, так и русских исторических деятелей, которые жили до революции 1917 года и никакого отношения к коммунистической идеологии не имеют (Екатерина Вторая, Александр Суворов, матрос Кошка и др.). В число переименованных, то есть символически уничтоженных объектов попал и город Краснодон, находящийся ныне на территории ЛИР. Краснодон, известный борьбой подпольной организации «Молодая гвардия» против нацистов во время Великой Отечественной войны, сейчас на украинских картах называет Сорокино. Так уничтожается общая культурная память, связывающая русских и украинцев в рамках единой культурной идентичности.

На уровне общественных инициатив информационная поддержка украинской агрессии обеспечивается рядом культурных проектов, таких как летние школы журналистики, выставки, концерты, литературные проекты, музейные экспозиции, детские летние лагеря, так называемые патриотические мероприятия для подростков с использованием нацистской символики и идеологии. Эти мероприятия часто осуществляются за счет западных грантов и подаются как общественно-значимые, модные, современные, повышающие статус участников.

Все вышеперечисленные мероприятия и программы, как официальные, так и общественные, сопровождаются обсуждением в социальных сетях и Интернете. Площадки для обсуждения этих инициатив часто используются для формирования коллективной элитарности украинцев, участвующих в проектах, и для стигматизации и дегуманизации русских Украины, которые в них не участвуют.

Роль интернет-сообщество «Фофудья» в легитимации насилия против русских

В современном мире Интернет представляет большие возможности для реализации межкультурной коммуникации. В сети могут общаться люди и группы, которые никогда не встречаются в реальности, однако совместно формируют единое информационное пространство, где распространяются различные идеи, образы, идеологии. Распространение деструктивных дегуманизирующих идеологий в Интернете способствует легитимации антисоциальных культурных практик в обществе и формирует среду, терпимую к насилию по отношению к группе, которая дегуманизирована. Атмосфера публичного одобрения насилия готовит и сопровождает применение насилия в реальной жизни. Распространение в украинском сегменте Интернета деструктивной идеологии, дегуманизирующей русских, сыграло роль в эскалации насилия в стране в 2014 году и до сих пор способствует одобрению военных действий Украины в Донбассе в публичном пространстве страны. Формирование и распространение деструктивной дегуманизирующей идеологии в Интернете рассмотрим на примере деятельности сообщества «Фофудья» в предвоенные годы на Украине.

Межкультурная коммуникация — это общение субъектов разной культуры. Межкультурная коммуникация групп происходит на уровне индивидов. Интернет предоставляет пользователям такие возможности как легкость доступа, анонимность, отсутствие цензуры или ее неявный характер, обширная аудитория. Для реализации этих возможностей возникают сообщества в социальных сетях, персональные и тематические сайты и прочие подобные центры коммуникации. Общение между группами с разной культурной идентичностью можно анализировать как межкультурную коммуникацию.

Одной из важнейших характеристик межкультурной коммуникации являются коммуникаторы и предмет коммуникации. Рассмотрим формирование группового субъекта межкультурной коммуникации в Интернете на примере формирования сообщества «Фофудья» в предвоенные годы на Украине [Все о фофудье 2008]. Как предмет коммуникации эта группа предлагала деструктивную идеологию, дегуманизирующую русских в Росси и на Украине.

Фофудья была организована на Интернет-ресурсе «Живой журнал» (livejournal.com, ЖЖ) вскоре после первого Майдана на Украине (2004 г). Сообщество стало активно действовать с 2006-го в кириллическом секторе ЖЖ. Его вели и модерировали идейные украинские националисты.

История Интернет-мема «фофудья» началась со следующего поста в ЖЖ в 2006 г:

«На вчерашнем Интернет-чате с Петром Симоненко человек с никнеймом Ноздреватенков задал такой вот вопрос:

"Здравствуйте, я из Херсонской области, русский по национальности. Моей дочери в школе запретили носить такой атрибут русской культуры, как фофудья. Аргументировав это тем, что государственный язык — украинский. Хочу спросить, Петр Николаевич: ДОКОЛЕ?"» [Фофудья 2006].

За последующие два-три года мем оброс значениями и стал центром своеобразной интеллектуальной игры, которая велась украинскими блоггерами в социальной сети. Этот во многом стихийный опыт тем не менее решал задачу стигматизации и дегуманизации оппонента, выделяя группу в пространстве коммуникаций, создавая самоназвание группы и именуя коллективного антагониста.

Группа выделяет себя — это убежденные идейные украинцы, носители европейских ценностей, антикоммунисты. Группа называет себя — в рамках принятой интеллектуальной игры самоназванием выступает «бандеровцы», «жидобанде-ровцы», «свидомиты», «путинохулители». Группа выделяет своего коллективного антагониста — это русские на Украине и русские вообще, русское государство, Россия. Для коллективного антагониста разрабатываются названия: исконно-русские люди (І.Р.Л.), «исконники».

В текстах сообщества создается гротескный образ русского на Украине: ретроград, клерикал, верит в мифических «жидо-бандеровцев», которые ненавидят все русское и мечтают уничтожить русских, и в святого Путина, который символизирует Россию и защищает русских от «жидо-бандеровцев».

Существует любопытный текст, демонстрирующий внутренний язык сообщества, время создания 2008 г [Толковий словарь фофудыста 2008]. Здесь наряду с использованием русофобских штампов унижаются и православные — пародируется обращение «братья и сестры», используется дореформенная орфография, делаются попытки стилизации под церковнославянский язык. Коллективный антагонист выделяется по признаку принадлежности к русской/советской культуре и по религиозному признаку.

В тексте указаны и составители словаря, трудившиеся над этим в 2008-м году. Мониторинг их блогов показывает, что эволюция за прошедшие несколько лет у всех примерно одинаковая. Часть блогов заброшена, но те, которые ведутся, выражают яркую антироссийскую позицию, в государственном перевороте на Украине в 2014 г их авторы поддерживали Майдан, в дальнейшем поддерживали войну в Донбассе (так называемую АТО).

Пример Фофудьи показывает, что стигматизирующие и дегуманизирующие термины-антагонисты, которые изобретает или применяет подобное сообщество, не всегда получают широкое распространение. Например, придуманное в Фофудье название русских — «исконники» — не прижилось, и в начале войны 2014 г. появилось гораздо более популярное название «ватники». Однако вклад Фофудьи в переосмысление названия «бандеровец» на территории Украины трудно переоценить.

Бандеровцы на Украине совершили множество военных преступлений в Великую Отечественную войну и после нее. Их подрывная деятельность имела место в период 1941–1951 гг. В советское время термин «бандеровец» носил однозначно негативную, позорную окраску. На Западной Украине, где действовали украинские националистические организации, сохранялась память о пострадавших, стояли памятники жертвам ОУН-УПА. В постсоветское время сохранение советского смысла слова «бандеровец» было немаловажной частью коллективной идентичности новороссийских регионов Украины.

Однако за несколько лет до войны в Донбассе в публичном пространстве Украины среди интеллектуалов появляется сегмент информационного поля, где называть себя бандеровцем становится почетно, где это воспринимается как признак самостоятельного мышления, высокой культуры, творческой профессии, яркой индивидуальности. Такая самоидентификация распространяется также на выходцев из Украины, проживающих в Европе и США. Сообщество Фофудья внесло ощутимый вклад в формирование коллективной элитарности идейных украинских националистов, дегуманизацию русских на Украине, формирование в обществе одобрительного отношения к применению насилия по отношению к жителям русскоязычных регионов страны.

Таким образом, создание и распространение дегуманизирующей идеологии является важным элементом формирования коллективной идентичности деструктивной группы в пространстве коммуникаций. Распространение в обществе деструктивной идеологии приводит к одобрению насилия по отношению к стигматизированным оппонентам, что и проявилось на Украине в публичном одобрении войны против Донбасса, где проживали русские, уже стигматизированные, граждане Украины.

Трансформации цивилизационной идентичности украинцев с помощью националистической идеологии

Украинские националисты действуют как малый народ, антисистема, разрушающая цивилизационную идентичность русских Украины.

Вопрос о функционировании антисистемы в составе русской цивилизации рассматривает советский историк И. Р. Шафаревич в книге «Русофобия» [Шафаревич 2005]. Результат его анализа показывает, что антисистема в России транслирует буржуазную, либеральную, прогрессистскую идеологию. Такая же идеология была у первой исторически описанной антисистемы — малого народа Огюста Кошена. Связь этих двух антисистем с другими известными малыми народами — вопрос открытый. Однако уже те данные, которыми мы располагаем, можно применить для анализа современных событий на фронтире русской цивилизации, в частности на Украине.

Так называемая Революция достоинства на Украине в 2014 г. и вызвавшие ее события могут быть описаны в терминах возникновения и усиления антисистемы, которая в какой-то момент подчиняет себе жизненные системы большого народа. В идеологии Майдана наблюдаются основные черты антисистемы:

— самосознание малой группы среди большого чуждого народа: украинские патриоты против советской и русской культуры большинства украинцев;

— самосознание творцов истории, для которых все люди не их взглядов — материал (эта идеология отражена в популярных работах идеолога украинского национализма Донцова об антагонизме народа и нации, которые относятся как 9:1; нация как активная сила должна перерабатывать народ);

— отсутствие этнической детерминации: большая часть носителей агрессивной антирусской идеологии выросли в русскоязычных семьях и признают у себя отсутствие этнических украинских корней;

— отсутствие социальной детерминации: на Майдан вышли люди со светлыми лицами из любых социальных слоев. Хотя заметна некая корреляция между социальным статусом и поддержкой идеологии Майдана (в большинстве своем активисты являются мелкими бизнесменами или творческой интеллигенцией), однако строгой зависимости нет, Майдан поддержали и наемные работники, и крупные олигархи.

Проведенный анализ показывает, что дегуманизация русских, активная антирусская позиция, навязывание антирусской идеологии и борьба против русской культуры в современной украинской культурной жизни являются не случайными, а представляют собой системообразующий элемент и основу антисистемной идентичности. Политика украинизации приводит к распространению антисистемной идеологии на все слои населения, однако в случае Украины это не означает уничтожения большого народа, потому что в культурном плане большим народом для этой антисистемы является не часть русской культуры, а вся русская культура, то есть не одна только Украина, а Россия в целом.

Процессы формирования антисистемы по отношению к русской культуре имели место во всех постсоветских республиках и в странах бывшего социалистического блока. Под видом борьбы с конкретной идеологией (коммунистической) проводилась борьба с русской культурой как таковой. Антисистема захватывает руководящие позиции в обществе и формирует элитарное самосознание, разрушая общецивилизационные русские культурные темы. Общая стратегия антисистемы — постоянно поддерживать антагонизм в обществе, который в определенных случаях может доходить до войны и геноцида, как это произошло на Украине в 2014 г. Таким образом, деятельность антисистемы направлена на разрушение общественной солидарности и культурного ядра. Бороться с этими силами нужно посредством правильной культурной политики, поддерживая и развивая культурные темы ядра цивилизации.

Рассмотрим культурный аспект деятельности украинских националистов как большой социально деструктивной группы в составе украинского народа. Для реализации асоциальных целей своей группы украинские националисты распространяют в обществе деструктивную идеологию, ядром которой является дегуманизация людей, не принадлежащих к этой группе. Распространение такой идеологии в публичном пространстве приводит к легитимации в общественном сознании насилия, совершаемого националистами по отношению к представителям других социальных общностей.

Война в Донбассе, которая длится с 2014 года, позволяет нам наблюдать этот процесс в реальном времени.

На данный момент на Украине сформирована своеобразная общность, которую называют по-разному: европейские украинцы, украинские националисты, украинские нацисты, украинские европейцы, проевропейски настроенные украинцы, украинцы, принимающие европейский вектор развития, свидомые украинцы, национально-свидомые украинцы, украинские патриоты и так далее. Украинские националисты сформировались как общность на стыке двух цивилизаций, русской и европейской. Русскую культуру и ее носителей они воспринимают как коллективного антагониста, уничтожение которого относится к целям их группы. Эта цель отражена в украинской националистической идеологии, которая дегуманизирует русских как этнос и как культуру.

Рассмотрим нациестроительство на Украине. В 2014 году в этой стране, одной из самых крупных постсоветских республик, произошел государственный переворот, в результате которого началось на государственном уровне построение монокультурного украинского государства. Создание моноэтничных монокультурных государств в полиэтничных и поли-культурных социумах бывшего СССР, основанного на интернациональной идеологии, всегда приводит к дискриминации по национальному признаку, поскольку представители других культур, кроме господствующей, лишаются многих прав. Соответственно, правящие круги этих стран ставят интеллигенцию перед задачей обосновать эту дискриминацию. Для такого обоснования на современной Украине используется концепция Э. Геллнера, по мнению которого национализм не есть пробуждение наций к самосознанию, поскольку он изобретает нации там, где их не существует [Андерсон 2016. С. 47].

Украинский национализм занимается конструированием украинской нации весь постсоветский период. Особенно бурно процессы нациестроительство протекают на современной Украине после переворота, когда националистическая идеология стала государственной. Поскольку на Украине много носителей русского языка (по некоторым данным до 2/3), главная цель украинского нациестроительства — разрушить русскую культурную идентичность, и создать на ее месте новую идентичность, украинскую. Эта цель достигается целым рядом мероприятий, а именно: запрет обучения на русском языке, лимитирование вещания теле- и радиоканалов, 137 использование только украинского языка в официальной сфере, а также в сфере делового общения и в науке. Помимо этого, на Украине запрещено вещание российских телеканалов и ввоз литературы на русском языке.

Взамен существующей русской культурной идентичности конструируется украинская национальная, которая имеет другие центральные топосы в общем культурном русско-украинском пространстве. Эти топосы создаются инверсией или переконструированием тех основных образов, в которых сохраняется культурная память русских. К системообразующим украинским топосам культурного пространства относятся следующие концепты: трипольская культура как основа украинского этноса, Киевская Русь — украинское государство, вызвольни змагання в 1918 году (калька выражения «освободительная борьба», так называются военные действия, которые вели войска УНР и Директории с разными противниками в период 1918 — 1920 гг.), Голодомор 1933 года, УПА как освободительница Украины от немцев в период 1941 — 1945 гг.

Не будем останавливаться на том, что в исторической науке хорошо изучены соответствующие периоды истории тех территорий, которые входят в состав современной Украины, и народов, которые населяли нынешнюю Украину, и всякий критический разбор украинских историософских концепций приводит к их полной деструкции. Обратим внимание на то, что каждый из перечисленных концептов метамодернистски деконструи-рует какой-нибудь из элементов культурной памяти, структурирующих русское культурное пространство. Например, вызвольни змагання 1918 года инвертируют Гражданскую войну в России, которая при всей неоднозначности до сих пор находится в центре внимания российского общества, а концепция о решающих боях Украинской Повстанческой Армии с вермахтом должна подменить память о Великой Отечественной войне, которая затронула каждую семью в бывшем СССР.

Выбранные украинскими националистами топосы потому так важны, что являются основой русской культурной идентичности, которая была сформирована самим народом в процессе его исторического бытия. На современной Украине инвертированные версии исторических событий конструируются искусственно и насаждаются принудительно, с использованием аппарата государственного образования и государственного насилия, а также с помощью манипуляций общественным сознанием и пиар-технологий. Всякое критическое 138 рационально исследование этих центральных тем запрещено и наказывается по закону. Наряду с этим новая идеология внедряется через систему школьного и даже дошкольного образования, когда критическое восприятие реальности исключено. В новейшей украинской истории мы можем наблюдать инобытие философии рационализма и индивидуализма, которые реализуются как попытки создать систему тотального контроля за идеологией и манипулирования историей.

В результате украинские националисты как целое продуцируют культуру, неприемлемую для больших социальных групп, существующих в культурном поле русской цивилизации. Например, сожжение людей в Одессе 2 мая 2014 года воспринимается носителями русской культуры как трагедия и преступление, а теми социальными группами, которые осуществляют культурную гегемонию на Украине, это деяние воспевается как героический подвиг, которым нужно гордиться и ставить в пример будущим поколениям.

Распространение деструктивной идеологии в современном информационном обществе происходит очень быстро, даже если не задействованы официальные каналы коммуникации. На Украине же последние три года деструктивная националистическая идеология распространяется на государственном уровне. Она отражена в законодательных актах, правительственных программах, является частью образовательного процесса в дошкольных и школьных учреждениях, влияет на программу гуманитарного образования в высшей школе, формирует проблемное поле исследовательской деятельности украинских гуманитариев, пропагандируется всеми имеющимися средствами массовой информации. В результате легитимация насилия по отношению к дегуманизированным социальным группам навязывается широким слоям населения как допустимое поведение, а возможности нормализации отношений блокируются уже на уровне обсуждения и предоставления слова противникам националистов.

Таким образом, роль националистической деструктивной идеологии в размывании поведенческих норм украинского общества очень велика. В то же время украинские националисты — не единственная большая социальная группа, действующая на Украине. Другие социальные группы украинского общества имеют свои интересы и сложившуюся в русском социокультурном пространстве коллективную психологию. Нормы и ценности этих групп на данный момент не оформлены в доступную и общераспространенную идеологию, поэтому они не присутствуют в явном виде в публичном пространстве, что создает иллюзию, будто украинские националисты выражают интересы всего общества в целом и в культурном плане альтернативы им нет. Однако процесс коллективного осмысления реальности и формирования на этой основе идеологии, а тем более политической программы требует времени. Можно надеяться, что здоровые силы украинского общества смогут консолидироваться на основе общественных, а не узкогрупповых интересов, и наладить нормальную межкультурную коммуникацию с разными социальными группами.

Управление поведением в информационном пространстве: Майдан и война в Донбассе

Современные методики манипуляции массовым сознанием применяются для управления поведением целевой аудитории. Субъекты информационного пространства могут формироваться как социальные группы или субкультуры. В первом случае такой коллективный субъект продуцирует идеологию, обусловленную его интересами, во втором же — информацию, объединенную по принципу ризомы. В ризом-ных структурах нужное манипулятору эмоциональное воздействие содержится без всякой логической связи с другими элементами ризомы. Ризома строится и функционирует как религиозная или квазирелигиозная структура, регулирующая поведение своих носителей. Рассмотрим управление поведением социальных групп и субкультур в период Евромайдана и войны Украины с Донбассом.

Управление социальной группой проанализируем на примере мелких собственников Донбасса, которая в период Майдана на Украина в 2013 — 2014 гг. поддержала государственный переворот. Большая часть представителей этой социальной группы к моменту начала военных действий Украины против Донбасса выехала из Донбасса на Украину. Причину единства действия нужно искать в единстве идеологии — эта социальная группа осознавала свои интересы в противостоянии крупному капиталу Украины и России в случае вступления Украины в Таможенный союз. Мелкие собственники были озабочены свободой торговли и предпринимательства, защитой от силового захвата их бизнеса, и потому оказались восприимчивы к пропагандистской картине украинской и российской жизни, созданной и продвигаемой выгодополучателями переворота при его подготовке. В этой картине социальной динамики украинского и российского социума мелкий бизнес полностью подавлен крупным, который поддерживается государством и его силовыми структурами, и последний шанс для мелких украинских предпринимателей сохранить свои доходы — это интеграция с Европой, где якобы ничего подобного нет и где мелким собственникам обеспечено развитие и процветание. Умело созданная и поддержанная украинскими СМИ пропагандистская картина помогла в критический момент мобилизовать социальную группу мелких собственников на поддержку государственного переворота и легитимацию применения военной силы для решения политических вопросов. Таким образом, порожденный и воспринятый этой социальной группой информационный продукт отличался системным единством, интегрируя экономические, политические, психологические и эстетические идеи в целостный комплекс со своей спецификой.

Пример квазирелигиозной структуры представляет собой организация «Мемориал», которая является одним из ядер либерально-правозащитной субкультуры в странах бывшего СССР, реализует социокультурные практики, близкие сектам гностического толка. Основой гностической антропологии является учение о делении людей на две группы с разным онтологическим статусом, который не может быть изменен носителем, несмотря на его усилия. Разные части космоса имеют разное место в иерархии миров в зависимости от того, какая группа людей их населяет. Гностическое учение является структурным прообразом либеральной идеологии, где люди поделены на носителей либеральных взглядов и сторонников тоталитаризма, а гностическая иерархия светлых и темных миров опрокинута на землю, где светлый полюс мира олицетворяют страны западной культуры, а темный — Россия. Указанная субкультура проводит квазиритуалы, призванные укрепить единство субкультуры с ушедшими носителями либеральных идей, вплоть до всенощных бдений с вызыванием духов умерших у священного предмета, позволяющего установить связь с потусторонним миром (акция «Возвращение имен» у Соловецкого камня в Москве). Вокруг них формируется периферия — люди, тяготеющие к тому же образу мыслей. Вся эта деятельность порождает системно связанную культурную продукцию в информационном пространстве, которое становится пространством совместного действия для людей, принадлежащих субкультуре.

Несколько менее жесткую структуру имеет толкинистское движение. История субкультуры толкинистов в мире насчитывает уже несколько десятилетий [Ищенко 2016]. В СССР субкультура появляется в конце 1980-х гг., и развивается в разных направлениях. Сейчас среди толкинистов можно найти самые разные сочетания культурных черт: от коммунистов и социалистов, которые доказывают свои убеждения делом (например, возят гуманитарную помощь в республики Донбасса) до ультраправых либералов, которые носят футболки с тризубом и при этом исповедуют декоративное католичество «по примеру Толкина». Любопытно, что после начала украинского конфликта многие представители этой субкультуры (включая министра внутренних дел Украины Авакова, одного из бывших организаторов харьковского фестиваля фантастики «Звездный мост») оказались по разные стороны баррикад, что, однако, не нарушило связности информационного пространства внутри субкультуры — все остаются в курсе состояния дел былых друзей и иногда (в случае болезни или несчастного случая) оказывают материальную помощь идейным противникам, остающимся все же «своими».

Структурное единство всех этих направлений задается некоторыми точками соприкосновения вроде нехарактерной в среднем для взрослых людей сверхчувствительности к любым проявлениям карнавальной (смеховой) культуры, проанализированной Бахтиным, к любым медийным продуктам, эксплуатирующим ее методы и обладающим свойствами сказочности и фантастичности и общим «Писанием», то есть корпусом книг, описывающих толкиновскую вселенную. Это уже не секта, а религия со множеством ответвлений. Поскольку единство такой структуры обеспечивается не участием в производстве, а культурными факторами, информационное пространство предоставляет такой субкультуре огромные возможности для экспансии, рекрутирования новых участников и трансмиссии внутрикультурных норм и ценностей, как эстетических, так и моральных. При всем разнообразии этого течения изучение его культуры как единого целого позволяет обнаружить принцип систематизации порождаемого этой субкультурой информационного продукта — это ризома, произвольно присоединяющаяся к основному культовому тексту Толкина и способная включать разные программы социального действия.

Рассмотрим движение в информационном пространстве в тот же период субкультурной группы «Айкидо на Украине». Это название не организации, а самого культурного феномена. Айкидо развивается на Украине более двадцати лет, старейшие федерации зарегистрированы в 1997 году (информация с официальных сайтов [Федерация Айкидо]). Субкультура айкидо распространена по всему миру, имеет значительные финансовые ресурсы и поддерживает вовлеченность членов субкультуры в ее деятельность с помощью системы аттестаций, встреч, фестивалей. Украинская федерация Айкидо курируется из Чикаго. Этот внешний по отношению к идеологии айкидо фактор порождает единство информационного продукта данной субкультуры. Провозглашенные цели движения — достижение человеком гармонии с самими собой и с миром, и движение принципиально вне политики. В то же время Ассоциация действует как проводник американской политики внутри Украины.

Наглядный пример соединения разнородных идеологических клише можно увидеть в Видеообращении Львовской областной федерации Айкидо Йосинкан в период Евромайдана на Украине, которое было выложено на youtube 14 февраля 2014 года, за неделю до государственного переворота [Звернення 2014]. Видеообращение записано в поддержку членов харьковского отделения Айкидо Йосинкан под руководством Александра Давыдова. Молодые спортсмены проявили свою активную гражданскую позицию, защищая харьковский евромайдан, и получают из Львова видеопривет от людей в кимоно, который заканчивается лозунгом украинских националистов «Слава Украине! Героям слава!». Внешний объединяющий фактор соединил учение о гармонии и спорте с самым конкретным политическим интересом, и способствует сохранению этого единства до настоящего времени.

Итак, при направленном усилии в субкультурную ризому можно включить заданную программу действий, направить динамику развития и мобилизовать субкультуру ради той или иной цели, как входящей в ризому, так и внешней по отношению к ней.

И социальные группы, и субкультуры продуцируют в информационном пространстве свой культурный продукт, позволяющий включать людей в число его носителей по разным признакам: как имеющих одинаковые интересы, так и разделяющих одинаковые эстетические предпочтения или связанных разными видами религиозной и квазирелигиозной идентичности. В обоих случаях возможно задание нужных образцом социального действия и управлением поведением целевой аудитории.

Архетип сакральной жертвы в практике цветных революций

«Цветные технологии» становятся частью политической жизни современных обществ. Все чаще в течение последних десятилетий для устранения неугодного правительства наряду с прямым военным переворотом используются цветные революции. Примеры этого только на постсоветском пространстве следующие: революция роз в Грузии в 2003 году, тюльпановая революция в Киргизии в 2005 году, оранжевая революция на Украине в 2004 году и Евромайдан там же в 2014 году, бархатная революция в Армении в 2018 году. Одним из важных элементов цветной революции является сакральная жертва со стороны протестующих. Архетип жертвы за новый порядок имеет мифологические корни и может быть осмыслен с привлечением философии Шеллинга.

Цветные революции делаются по одному и тому же сценарию, описанному у Джина Шарпа в «Политике ненасильственных действий»: начинаются с мирных протестов, а заканчиваются государственным переворотом. Несмотря на то, что книга вышла еще в 1973 году, цветные технологии продолжают работать, причем с теми же самыми людьми, которые, наблюдая процесс со стороны, в другой стране, полагали, что сами никогда не поддадутся на манипуляцию.

Гибель сакральной жертвы во время протестов, одного человека или коллективного героя (на Украине в 2014 году это была так называемая «Небесная сотня»), воодушевляет протестующих, провоцирует эскалацию насилия и легитимизирует противоправные действия в глазах сторонних наблюдателей, которые сами не участвуют в событиях. Вариант этот настолько важен, что в некоторых случаях сакральную жертву убивают сами протестующие, выдавая это за действия противника. Не существует рационального объяснения того, почему гибель одного человека должна лично коснуться миллионов жителей страны, заставить их одобрять насилие, государственный переворот и следующий за этим хаос в экономике и внутренней политике своего государства. Объяснение этому можно найти, обратившись к мифологической составляющей массового сознания.

Исследователи полагают современное массовое сознание существенно мифологизированным [Хабибуллина 2018]. Теоретические основания анализа мифологических образов в постсоветских обществах, включая российское, приведены в статье Т. Евгеньевой и В. Титова [Евгеньева 2017. С. 121–123]. Авторское исследование основывается на том, что мифологическую составляющую массового сознания нельзя свести к искусственно-созданным идеям и образам, которые насаждаются средствами манипуляции. Мифологические образы — неотъемлемая часть массового сознания, внутренне ему присущая, которую невозможно полностью элиминировать [Евгеньева 2017. С. 123]. Как утверждает Р. Барт, человек никогда не остается без мифа, потому что разрушение мифа приводит не к торжеству рациональности, а к замене старого мифа новым [Косов 2007].

Как показывает А. Ф. Лосев в своей работе «Диалектика мифа», миф не является фантастическим вымыслом или фикцией, он также не есть схема или аллегория, миф не может быть описан как научное построение, а также как теоретическая теологическая конструкция. «Миф не есть бытие идеальное, но жизненно ощущаемая и творимая, вещественная реальность и телесная, до животности телесная, действительность» [Лосев 1991. С. 27]

Культурфилософский дискурс XIX века рассматривает миф как универсальный социокультурный феномен. В рамках междисциплинарного изучения мифа и мифосознания, которое началось в 20 веке и продолжается до сих пор, миф выступает как базовая форма, в которой существует общественное сознание. Миф позволяет осуществлять солидарные социальные действия для достижения коллективно-значимых целей общества [Хоконов 2013. С. 184]. Таким образом, основная функция мифа сегодня — социально-практическая [Екимова 2009. С. 38].

Одним из самых выдающихся исследователей мифологии в 19 веке был Ф. В. Й. фон Шеллинг (1775 — 1854). В конце XX-го века происходит своеобразный ренессанс в изучении Шеллинга в Германии [Резвых. 2003. С. 58]. Большая часть архива Шеллинга была уничтожена во время бомбежки Мюнхена в 1944 году [Резвых 2003. С. 62]. Это существенно затрудняло работу по осмыслению творчества философа, однако новые 146 находки в архивах и переиздания уже опубликованных трудов приводят современных философов к мысли, что научный потенциал философских идей Шеллинга до сих пор не реализован в полной мере. Одной из сфер, где философия Шеллинга наиболее значима, является мифология.

Мифологией Шеллинг интересовался со времени обучения на богословском факультете в Тюбингене, когда он написал статью «О мифах, исторических сказаниях и философемах древности» (1903) [Бурковский 2013. С. 133]. А итог своим многолетним исследованиям в области мифологии Шеллинг подвел в цикле лекций «Философия мифологии» (русское издание в 2013 году, перевод издания 1856 года, вышедшего вскоре после смерти философа). В дальнейшем ссылки на лекции Шеллинга по мифологии будут даваться по этому изданию.

В своих лекциях (докладах, как они названы в книге) Шеллинг обосновывает объективность мифологии. Он показывает, что мифология не может быть выдумкой отдельных людей, которая силой навязана остальным. Мифологические представления обладают такой объективной силой, что могут перевесить требования природы, жадность и жалость: люди приносили в жертву богам необходимые вещи и своих детей. Выдумка отдельного человека никогда не смогла бы получить такую власть над целыми народами.

Мифология также не является аллегорической схемой, в которую облекают открытые ранее философами научные представления о природе и человеке [Шеллинг 2013а. С. 158]. Мифология по сути является теогонией, историей богов. Мифология в сознании представляет собой теогонический процесс, имеющий объективные основания. Боги в теогониче-ском процессе выступают с непререкаемой объективностью, у сознания нет выбора, принимать их или нет. Сознание может освободиться от мифологических представлений, только пройдя теогонический процесс полностью, пережив почитание разных богов [Шеллинг 2013а. С.159].

Таким образом, теогонический процесс представляет собой сущностный политеизм. Для конкретизации этого процесса Шеллинг предлагает понятие сукцессивного политеизма [Шеллинг 2013а. С. 168]. Сукцессивный политеизм отличен от одновременного политеизма тем, что разные боги полагаются не одновременно, а последовательно. Каждая такая смена божества представляет собой кризис сознания, потрясение и катастрофу, которые Шеллинг считает самыми значительными из тех, что переживало человечество, несмотря на то что в историческое время от них почти не осталось следов.

Смена божества при сукцессивном политеизме носит такой катастрофический характер, потому что мифологическое создание охватывает всю сферу сознания человека и не имеет альтернативы. Шеллинг считает, что мировосприятие и мировоззрение народа субстанциально определяется его мифологией. В мифологии выражаются нормы и ценности, конституирующие народ, позволяющие ему транслировать свою культуру другим поколениям. В своих лекциях Шеллинг использует достижения В. Гумбольдта и на сто лет раньше обосновывает то учение, которое получило название гипотезы Сепира-Уорфа, о том, что восприятие и описание мира предопределены языком [см. Уорф 2003. С. 210].

Шеллинг тесно связывает процесс порождения мифологии и процесс порождения языка, показывая, что к обоим явлениям приложимы одни и те же характеристики. Мифология, как и язык, сущностно определяет облик народа и само его существование. Как нет народа без языка, так нет народа без мифологии. Мифология, как и язык, не может быть создана искусственно. Шеллинг считает, что мифология и язык порождаются одновременно, это две стороны одного и того же процесса народообразования. Таким образом, по Шеллингу, язык и мифология выступают как конституенты этнической идентичности [Шеллинг 2013а. С. 85 и сл. С. 99 — 115].

Шеллинг показывает, что никакой народ не придумывает умершего бога, бог — это всегда бог живой. И если в мифологии греков говорится, что сначала богом был Уран, потом Кронос, потом Зевс, это означает, что в течение какого-то времени греки поклонялись верховному богу Урану, не зная Кроноса, потом мировоззрение народа кардинально поменялось, Уран устарел, ушел в прошлое, умер, на его место встал Кронос, и далее Кронос стал богом прошлого, когда воцарился Зевс [Шеллинг 2013а. С. 100]. Это значит, что в случае эллинов на едином биологическом материале сменилось три разных народа, поменялось три менталитета, три раза сменилось коллективное сознание. И если греки, которых мы знаем, поклоняются Зевсу, прежние боги их мифологии означают другой народа, не греков, а тех, кто еще не стал греками. Таким образом, Шеллинг объясняет, почему сукцессивный политеизм сопровождается катастрофическими кризисами сознания, когда в результате непреодолимой реальности вновь появившегося бога меняется весь строй жизни народа, включая язык, мировосприятие, нравы и обычаи, нормы поведения и культурные ценности [Шеллинг 2013а. С. 103].

Шеллинг считает, что теогонический процесс нужно рассматривать в его целостности у всех народов, поскольку это процесс объективный и универсальный, охватывающий все человечество по единым законам. Мифологии разных народов находятся в системном единстве, они могут пояснять и дополнять друг друга [Шеллинг 2013b. С. 451]. Шеллинг также неоднократно указывает, что высшие формы мифологии содержат все предыдущие более простые формы в свернутом виде.

Одним из универсальных мифологических архетипов, которые повторяются у разных народов, является ситуация замены старого бога новым и огненная жертва сына бога в связи с переходом к новому миру. Шеллинг рассматривает эту часть теогонического процесса на примере пар божеств Кронос/Зевс, а также Зевс/Дионис и Зевс/Геракл.

Исходя из положения, что единство народа обеспечивается единством сознания, и того, что первый бог в процессе сукцессивного политеизма является богом единства, Шеллинг получает возможность объяснить те подробности греческой и римской мифологии, которые описывают царство Кроноса (у римлян Сатурна). Кронос — в первую очередь бог прошлого, то есть бог умерший. Жизнь при Кроносе воспринимается как отошедшая в безвозвратное прошлое. Кронос — это единый бог в силу своего могущества и непререкаемой мощи. Царство Кроноса — это легендарный золотой век, когда люди были могучими и здоровыми, и все у них было общее. Таким образом, царство Кроноса — это царство единообразия.

Царство Кроноса должно было длиться вечно. Известно, что Кронос поедал своих детей, других богов, то есть, как показывает Шеллинг, уничтожал возможность изменений в народном сознании. Царству Кроноса положен предел насильно. Зевс, последний сын Кроноса, которому удалось избегнуть поглощения, убивает Кроноса, отправляет его навечно в прошлое, обеспечивая возможность изменений в сознании и в жизни. Изменения носят амбивалентный характер — с одной стороны, это богатство и разнообразие форм, с другой же стороны, именно в силу богатства форм, это неизбежная борьба между ними. Поэтому старое царство Кроноса тоже носит амбивалентный характер — Кронос дик и могуч, он уничтожает будущее, однако в его царстве существовало равенство без потрясений, стабильность и устойчивость. Свержение Кроноса и воцарение Зевса — это хоть и перемена к лучшему, но все же одна из катастроф греческого мира [Шеллинг 2013b. С. 479 и сл.].

Таким образом, взаимоотношение Кроноса с его сыновьями — это отраженный в процессе теогонии момент зарождения греческого народа как такового. Этот момент в силу его важности осмыслялся греками неоднократно. Разные стороны одного процесса в мифологии персонифицируются и выступают как отдельные боги. Кроме того, система взаимоотношений между богами дублируется в следующий период развития народа и его мифологии, поэтому на Зевса и его сына переносится история первого верховного бога и его сыновей. В таком дублировании Зевс как верховный бог замещает Кроноса, а история его сына показывает, что же происходит в народном сознании после того, как царство Кроноса ушло в прошлое. Значимые детали, позволяющие реконструировать древнюю эпоху освобождения сознания из царства Кроноса, содержатся в истории сына Зевса Диониса и сына Зевса Геракла.

Диониса сами греки называют древнейшим богом, как и Геракла, которых было несколько, и первый Геракл, как отмечает Павсаний и Геродот, тоже был одним из древнейших богов. Дионису и Гераклу приписываются сходные функции — Дионис научил людей делать вино и проводить совместные праздники, а древний Геракл был основателем городов и победителем чудовищ, то есть оба бога выступают как податели и создатели новой жизни, жизни в обществе, в отличие от простой и дикой жизни периода Кроноса.

Поскольку убийство Кроноса имеет не только позитивный, но и негативный аспект, это выражается в истории обоих богов. За разрушение единого и вечного царства каждый бог получает наказание: Диониса разрывают на части (историю Диониса как умирающего и воскресающего бога двухгодичного цикла см. [Кереньи 2007. С. 126 и сл.]), Геракл терпит притеснения и гонения от своего двоюродного брата Эври-сфея и должен служить ему, выполняя все его задания.

Оба бога получают божественный статус не сразу, а только после смерти. Геракл, как известно, сжигает себя заживо, страдая от невыносимой боли от отравленной крови кентавра Несса, а Дионису нет нужды себя сжигать, потому что его мать Семела была сожжена молнией Зевса еще до его рождения [Шеллинг 2013b. С. 269]. Таким образом, огненная смерть первого, любимого сына верховного бога является единственным путем его обожествления. Но обожествление означает признание правомочности того, что он приносит людям — гражданской жизни, гражданского общества взамен единообразного вечного царства Кроноса.

Далее, Шеллинг обращает внимание на обычай, который бытовал у финикийцев, израильтян и других народов того ареала в Малой Азии, где процветал культ Диониса, а именно огненная жертва царского сына. В случае какой-либо катастрофы, военного поражения, эпидемии, эти народы приносили в жертву сына царя, даже единственного. По согласному сведению всех древних историков, такого ребенка сжигали живым. Шеллинг замечает, что хотя нельзя доказать, что этот род смерти практиковался повсеместно, однако он безусловно присутствует как требование религиозного сознания [Шеллинг 2013b. С. 237 и сл.].

Связь этого обряда с огненной смертью Диониса и Геракла очевидна. Известно, что в архаических религиозных системах царь является земным заместителем верховного бога. В момент глобальной катастрофы, которая ставит под вопрос само существование народа, народ заставляет царя повторить поступок верховного бога — пожертвовать своим сыном, как сделал это Кронос, чтобы тем самым удержать в реальности существование народа, его общественной жизни, предотвратить скатывание в единство и неразличимость первоначального царства Кроноса. Как смерть Геракла и Диониса только и могла утвердить те нормы гражданской жизни, которые они насаждали, так и смерть царского сына должна подтвердить сохранение этих гражданских начал в данном конкретном месте, здесь и сейчас.

Универсальность мифологического процесса и наличие в мифологическом сознании всех старых форм в скрытом виде позволяют обнаружить тот же архетип в проявлениях современного мифологического сознания. Впервые в новейшей истории России мифологема сакральной жертвы, которая должна утвердить разрушение старого единства и утверждение нового разнообразия, была опробована в процессах разрушения советской мифологии в перестройку и в процессе демократизации.

Исследователи советской мифологии Т. Евгеньева и B. Титов приводят следующие характеристики советского политического мифа: единственно истинный характер предлагаемых норм и ценностей; символическое значение событий и личностей; персонификацию причин событий. Они также выделяют в системе советской мифологии элементы, свойственные архаичному мифу: наличие упорядоченного «своего» пространства, которое противостоит хаотическому чужому; начало и конец времени; ритуалы, воссоздающие сакральные события [Евгеньева 2017. С. 124–125]. Это царство единообразия в мышлении и реальности, подавляющее всякое разнообразие, однозначно соотносится в мифологическом аспекте с царством Кроноса.

Одним из направлений деструкции советской мифологии, как указывают исследователи, является конструирование мифологического образа сакральной жертвы, чья кровь разрушает прежний порядок [Евгеньева 2017. C. 125–131].

Как сакральная жертва за новый демократический порядок выступали сначала три человека, погибшие при защите Белого дома в 1991 году. Далее в российском либеральном дискурсе в роли сакральной жертвы за демократию выступали Г. Старовойтова, депутат Госдумы, убитая в 1998 г, и А. Политковская, либеральная журналистка, убитая в 2006 г. С недавнего времени эту роль стал выполнять Б. Немцов, застреленный в 2015 г. [Евгеньева 2017. С. 130]. Однако эти мифологические архетипы действуют только на ту часть общества, которая является носителем архаичного мифологического сознания. В России та часть населения, для которой эти имена и события символичны, очевидно составляет меньшинство. На Украине же, к примеру, в 2014 году, в обстановке, которая дестабилизировалась всеми возможными средствами, включая агрессивную пропаганду и целенаправленное обращение к архаическим слоям сознания, древние мифологические структуры были актуализованы и повлекли социально-практические действия.

В украинской пропаганде с 2014 года актуализируется образ СССР как царства бесконечной мощи и агрессивного подавления всякого разнообразия. Обретение Украиной независимости в 1991 году ритуализируется и воспроизводится как подвиг освобождения из царства дикости, уравниловки, стабильности, несокрушимости. Хотя прошло уже почти три десятилетия, активность пропаганды не снижается, а растет — пик борьбы с советским прошлым знаменует декоммунизация на Украине, начатая в 2015 году, в рамках которой были переименованы сотни больших и малых населенных пунктов. Пропаганда против президента Януковича, которого свергли в 2014 году, постоянно эксплуатировала концепцию советского, совкового государства, которое он создал и которое не дает развиваться разнообразию, понимаемому как демократия и европейские ценности. Такая интенсивность использования архетипа показывает, что мифологический образ царства Кроноса по-прежнему важен для построения украинской идентичности.

Логика развития мифологической ситуации задана столь же жестко, как и логика математической идеи: разрушить царство Кроноса можно только ценой огненной жертвы. Постоянное и длительное использование коктейлей Молотова украинскими протестующими, воспетое еще и в современной событиям песне белорусской группы Ляпис-Трубецкой «Воины света», где все время в кадре огонь, актуализовало эту деталь архетипа и подготовило последующие события. Коллективная кровавая жертва, Небесная сотня, в мифологическом аспекте является началом нового мира многообразия, который уничтожает старый мир единства. Именно на этом этапе срабатывает социально-практическая функция мифа, и начинается коллективное действие, которое привело к государственному перевороту и последующей войне с Донбассом.

События на Украине демонстрируют в завершенном виде миф как программу множества цветных революций. Обращение к скрытым пластам мифологического сознания, присутствующим в любом этносе, приводит к социально-значимым действиям, которые затрагивают весь социум и позволяют ему действовать в единстве. Современное общество на самом деле не преодолело мифологическое сознание, что в принципе невозможно. В современном общественном сознании сосуществуют разные мифологические формы, включая самые архаичные, и их реализация возможна по архаичным же сценариям, включающим кровавую жертву.

Шеллинг считал, что мифология не может преодолеваться волевым усилием, а должна только проживаться коллективом, реализуя в настоящем все заложенные в образе потенции. Только полностью раскрыв все свои возможности, старый бог уйдет и сменится новым. Однако в наше время, когда мифологический процесс по большей части прожит человечеством, элементы и образы мифа используются политтехнологами не в органическом единстве, а в произвольных комбинациях. Возможно ли противодействие политтехнологиям, опирающимся на мифологический базис, включающий кровавую жертву? В мифологических пластах сознания современного общества сосуществуют разные мифы, способные отправить в прошлое самые архаичные варианты, однако как именно можно это реализовать — вопрос дальнейших исследований.

Стигматизация русских Украины в рамках флешмоба #янебоюсьсказать

В соавторстве с Н. Ю. Пахмутовой

Одна из стратегий гибридной войны в информационнокоммуникационном пространстве заключается в использовании реальных или мнимых общественных проблем для навязывания требуемых ролевых моделей поведения и легитимации насилия против стигматизированной общественной группы. Среди разновидностей такой стратегии поведения субъекта информационного пространства присутствует эксплуатация так называемого женского вопроса в антирусской пропаганде. Особенно актуальна эта стратегия для Украины, где русские представляют собой стигматизированную общественную группу, права которой неуклонно ущемляются на протяжении нескольких десятилетий. Процесс перешел в открытую фазу с начала войны в Донбассе. Начиная с 2014 года украинские медиа все активней используют разные способы для легитимации насилия в отношении русских. В рамках этой стратегии рассмотрим флешмоб #янебоюсьсказать, проведенный в кириллическом секторе Интернета в 2016 году Анастасией Мельниченко.

В настоящее время на Украине политика стигматизации русских находится в активной фазе. Русские Украины выделяются в пространстве коммуникаций как носители русского языка, советского менталитета и с 2018 года, после создания ПЦУ, как прихожане РПЦ. Стигматизация этой социальной группы является основой государственной политики, и поддерживается среди прочего различными негосударственными общественными организациями. Среди последних можно назвать общественную организацию Studena, к которой принадлежит автор анализируемого флешмоба Анастасия Мельниченко.

На момент реализации проекта Мельниченко возглавляла добровольческую организацию, которая занималась психологической адаптацией так называемых «бойцов АТО», то есть военнослужащих ВСУ и добровольческих радикальных формирований, участников карательных операций на территории Донбасса. Программы поддержки и социальнопсихологической адаптации украинских военнослужащих активны на октябрь 2019 года. К ним прибавился также проект подготовки управленческих кадров из «ветеранов АТО» [Studena].

Декларируемые цели флэшмоба: привлечение внимания к гендерно-обусловленному насилию. Однако этот флешмоб очень быстро получил подчеркнуто антирусскую направленность и был использован для легитимации насилия по отношению к русским Украины в общественном сознании как Украины, так и России.

В ходе флешмоба эксплуатировались реальные проблемы женщин на постсоветском пространстве. В настоящее время в русскоязычной медийной среде отсутствует внятный официальный дискурс, который был бы обращен к женщинам, не принимающим патриархальных семейных ценностей образца XIX века. Законодательная основа защиты прав женщин в постсоветских республиках подвергается эрозии. Например, в РФ приняты поправки о декриминализации побоев в семье [Путин подписал 2017], инициатива ввода охранных ордеров для защиты женщин и детей, пострадавших от семейного насилия, неоднократно отвергалась законодателями [Замкнутый круг 2019].

Вопросы репродуктивных, трудовых, политических прав женщин и гендерно-обусловленного насилия в рамках официоза рассматриваются как комплекс малозначимых периферийных проблем, обусловленных отступлением от «канонической» модели отношений мужчины и женщины и «канонической» модели семьи, которая конструируется частично по дореволюционным российским образцам (многодетность, женское целомудрие и религиозность), частично — по образцам советской нуклеарной семьи послевоенного периода (единоличная ответственность женщины за воспитание детей, обязанность женщины участвовать в материальном обеспечении семьи) с учетом разного рода этноконфессиональ-ных модификаций [Концепция 2014].

Незаполненную нишу «заступников», которые вводили бы в поле общественного обсуждения проблемы женщин России и бывших республик СССР, берут на себя маргинальные группировки, чаще всего праволиберального политического направления, во многих случаях аффилированные с иностранными НКО. Основными дискуссионными площадками для обсуждения «женского вопроса» остаются принадлежащие подобным группировкам медийные ресурсы и неофициальные сообщества в социальных сетях кириллического сегмента Интернета (также праволиберального толка), имеющие условно-феминистическую окраску.

Специфика подобных дискуссионных площадок и сообществ состоит в непропорционально низкой представленности таких значимых для постсоветского пространства проблем как женская безработица и низкие зарплаты, несоблюдение работодателями законодательства в отношении декретных выплат, отсутствие мест в детских дошкольных образовательных учреждениях, низкое качество медицинского обслуживания при сопровождении беременности и родов и т. д., и педалировании проблем дискриминации лесбиянок, трансгендерных женщин, женщин, по идейным соображениям отказавшихся от деторождения (так называемые «чайлдфри»).

Позитивная повестка упомянутых сообществ сводится к поддержке артистических и литературных мероприятий феминистической направленности, иногда — сборам с целью поддержки жертв сексуального насилия, насилия в семье, ущемляемых в правах лесбиянок и трансгендерных женщин, поддержки сексуального просвещения [Все о феминизме; Книги, рекомендуемые феминистками].

Праволиберальная направленность указанных группировок и дискуссионных площадок обусловливает положительное отношение администраторов, модераторов и актива пользователей к цветным революциям, произошедшим на Украине в 2004 и 2014 годах. В качестве ролевых моделей для женщин, предлагаемых на этих площадках русскоязычной целевой аудитории, часто упоминаются представительницы ополяченной украинской интеллигенции XIX века, боровшиеся против Российской Империи, украинские коллаборантки времен Великой Отечественной войны и представительницы украинской диаспоры за рубежом. С началом военной операции против русского населения Донбасса весной 2014 года на некоторых русскоязычных феминистических ресурсах проводился сбор гуманитарной помощи в пользу ВСУ и добровольческих карательных подразделений.

В социальных сетях либеральными фемактивистками проводятся также проекты, рассчитанные на выход за рамки узкого круга сторонников, нацеленные на привлечение массовой аудитории. Одним из таких проектов был флешмоб #янебоюсьсказать в 2016 году.

Флешмоб навязывает следующие пропозиции: при общем неблагополучии положения женщин в России и на Украине, Украина «стала на путь исправления». Ее руководство и прогрессивная часть общества способны «сломать лед» в замалчивании проблемы гендерно-обусловленного насилия и тем самым подать пример отсталой авторитарной России.

Поскольку рефлексия участниц относится чаще всего к случаям, произошедшим в детстве и юности (многие рассказывают также и о травматическом опыте старших родственниц и подруг), педалируется связь насилия против женщин с «тоталитарным», «имперским» обществом и идейным наследием СССР. Для Украины — еще и с постсоветским периодом засилья «пророссийских сил» в лице Кучмы/Януковича, что зачастую явно противоречит фактуре (например, когда участницы флешмоба описывают случаи насилия против женщин, обусловленные архаическим крестьянским укладом, сохранившимся с дореволюционных времен, хотя возраст участниц флешмоба совпадает с возрастом аудитории фейсбука в русскоязычном сегменте — от 20 до 50 лет). Отметим, что украинскими феминистическими группами часто эксплуатируется в качестве ретроспективного идеала картина «доколониального» состояния прав женщин на Украине: украинка — мать-хранительница очага, почитаемая всей семьей (неоязы-ческие мотивы).

В флешмобе активно проводится политика двойных стандартов и применительно к недавним свидетельствам: многочисленные случаи насилия над женщинами со стороны военнослужащих украинской армии автоматически отфильтровываются в силу изоляции групп различного политического спектра в социальных сетях.

Формально направленный на уничтожение практики обвинения жертвы (victim blaming) флешмоб неявно указывает на неправильность «тоталитарных», «имперских», «совковых» стереотипов поведения как насильников, так и жертв, порожденных порочным устройством общества и ставших причиной насилия.

Положительным противовесом «искаженной» (русской/советской оккупацией) идентичности украинскихучаст-ниц и изначально ущербной в украинской рецепции идентичности участниц русских признаются ролевые модели, ранее усвоенные целевой аудиторией феминистических Интернет-ресурсов и предлагаемые более широкой аудитории — как украинской, так и русской/русскоязычной. В ходе флешмоба навязываются следующие ролевые модели:

1. мать/воспитательница детей, защитница украинской/другой национальной (но не русской) идентичности и языка;

2. лесбиянка/женщина-гендерквир/цисгендерная активистка ЛГБТ-движения/движения за сексуальное просвещение, приверженная европейским ценностям толерантности, раскрепощенная, способная на демонстративные поступки в рамках защиты женской и/или национальной идентичности (возможно — секс-работница). Отметим, что вопрос о принципиальной недопустимости сексуальной эксплуатации женщин в праволиберальной рецепции, особенно на площадках, ориентированных на чисто украинскую целевую аудиторию, затушевывается в пользу рассуждений о гуманизации проституции в рамках «европейского подхода» (медицинское страхование проституток, обеспечение их безопасности и т. д.).

3. артистка, хранительница национальной (украинской или иной, но не русской) художественной/песенной традиции (вопреки усилиям имперских оккупантов). Характерным примером можно назвать дифирамбы в адрес канадской певицы украинского происхождения Квитки Цысик, ставшие своего рода рекуррентным мемом во многих русскоязычных Интернет-сообществах, посвященных выдающимся женщинам (не обязательно феминистической направленности). Не владевшую русским/украинским языком и никогда не бывавшую на Украине певицу превозносят как единственную хранительницу аутентичной украинской песенной традиции.

С началом активной фазы боевых действий на Донбассе к рассмотренным ролевым моделям прибавились такие модели как

4. жена/мать/подруга солдата АТО, вдохновляющая на подвиги;

5. активистка, сборщица гуманитарной помощи для военных АТО.

Проведенный анализ показывает, что ценности и поведенческие стандарты ролевых моделей создаются из довольно разнородного набора и часто противоречат друг другу.

Однако общей базой для этого набора «идеологических фишек» являются антирусские и антиимперские лозунги. Любая поведенческая модель признается легитимной постольку поскольку она вступает в противоречие с вражеской идеологией и отличается от обычаев врага в украинской рецепции.

Таким образом, флешмоб #янебоюсьсказать, заявленный как способ привлечь внимание к проблемам женщин, оказывается на поверку средством антирусской пропаганды. В ходе этого флешмоба целевую (преимущественно женскую) аудиторию подталкивают к мысли о неполноценности советской/русской идентичности, обусловливающей высокий уровень насилия против женщин. Эта манипуляция, направленная на женщин и сочувствующих идеям женского равноправия мужчин, служит подкреплением прямой антирусской пропаганды, которую ведут украинские СМИ, обращенные к широкой аудитории. Выбранная стратегия субъекта информационно-коммуникационного пространства приводит к легитимации насилия по отношению к ущемляемой в правах этнокультурной группе — русским Украины.

Дегуманизация русских в творчестве современных украинских певцов

В соавторстве с Е. А. Заславской

С начала войны в Донбассе в 2014-м году украинская сторона активно работает над разрушением общей идентичности русских и украинцев, которая воплощена в произведениях советского времени — песнях, фильмах, стихах. Для этого используются такие пропагандистские приемы как приклеивание ярлыков, кража образов и символов, а также трансфер или перенос [Борисов 2001. С. 42–43].

Приклеивание ярлыков, терминов-антагонистов «ватник», «москаль», «кацап» используется для дискредитации и дегуманизации русских Украины. Кража образов и символов заключается в том, что сформированные всем известные понятия пытаются перестроить по-своему в целях антирусской пропаганды. Кража образов происходит, когда украинскую агрессию против республик Донбасса называют борьбой с оккупантами, используя сформированный в годы Великой Отечественной войны символический ресурс. Трансфер или перенос — это формирование стереотипов путем создания стойкой ассоциации идей, которые не связаны в реальности. Этим методом связываются идеи «русский» и «пьяница»

Рассмотрим, как реализуются эти методы в творчестве современных украинских деятелей культуры, певцов и шоуменов Антона Мухарского и Сергея Файфуры.

Выступая как автор и художественный руководитель проекта «Лагідна та сувора українізація» под псевдонимами Орест Лютый/Ипатий Лютый, Мухарский активно гастролирует, в том числе и в России, вскармливая поклонников песнями, жестко приправленными ненормативной лексикой, и попутно толкая в массы футболки и прочую сопутствующую продукцию по ходовым ценам.

Мухарский/Лютый — автор хитов (у некоторых клипов около 700 тысяч просмотров) «Ах, Бандера, украинский апостол!», «Гаспада малоросы», «Пошел нах…», «Слава Украине!», «Катя — ватница», «Россиян в Донбассе нет», «Идет кацап по городу», «Русские пи#$%ят» «Злые пиндосы», «А тело пело». При этом он намеренно паразитирует на советском культурном наследии.

В своих качественных пропагандистских работах автор использует мотивы и тексты популярных советских песен «Шаланды полные кефали», «Катюша», «Идет солдат по городу», «День победы» и другие [Заславская, Аскарида].

Мухарский сам объяснил, почему он постоянно обращается к столь ненавидимому советскому и русскому культурному наследию. Пропуская через собственную душу все те ценности и смыслы, которые другим дарят вдохновение и силы жить, творить и создавать новое, Мухарский на выходе получает «дерьмо», из которого он делает «конфетки», чтобы впаривать их революционерам духа и достоинства.

Рассмотрим методы его работы на примере песни «Катя-ватница» (2016).

В тексте песни и в видеоклипе, которым она сопровождается, эксплуатируются образы советской песни «Катюша». «Катюша» — песня, ассоциативно связанная с Великой Отечественной войной, с Победой, со славой русского оружия. Все эти образы пародируются и разрушаются в песне и клипе Мухарского. Визуальное пространство клипа разделено на две части: русскую и украинскую. В русской части действуют персонажи-куклы — советские, поломанные, изуродованные, старые, грязные. Главный персонаж этой части — Катя-ватница, кукла, которая пьет водку, матерится, совокупляется, кричит антиукраинские речевки [Орест Лютий]. Как видим, у героини то же имя, что и в песне «Катюша», в припевах песни навязчиво упоминаются яблони и груши, а также обыгрывается популярная поговорка последних лет «Спасибо деду за победу»:

В песне также упоминаются современные образы: Катя топчет украинский флаг в Севастополе и любит «зеленого человечка», как стали называть российских военных в ходе присоединения Крыма к России в 2014 году:

Соединение образов советской песни и исторической памяти русского народа с таким видеорядом и содержанием нацелено на закрепление у зрителя ассоциации: русский — пьяница, матерщинник, развратник, убийца, не человек. Убить такого человека — все равно что поломать куклу. Таким образом, в песне проводится дегуманизация русских и разрушение общей культурной памяти.

В украинской части клипа мы видим новые современные чистые игрушки, белоснежную куклу-мотанку и трогательных милых медвежат. В украинской части появляются украинки. Это не куклы, а живые люди, молодые красивые женщины, которые играют на народных инструментах и поют чистыми голосами о том, как вражья кровь потечет в Черное море:

Таким образом, украинская часть клипа закрепляет у зрителя совсем другие ассоциации: украинец — живой, красивый, современный, чистый, трогательный, человечный.

Итак, в песне четко показаны обе стороны противостояния: русские и украинцы. Русские расчеловечены, показаны в виде игрушек, которые можно и нужно сломать. Украинцы показаны в виде живых людей, достойных и приятных. Для дегуманизации русских используются узнаваемые образы советской культуры и самой популярной песни военного времени.

Как показывает проведенный анализ, работа Мухарского по разрушению культуры направлена не против какой-то политической или этнической идеологии, а против советской и, шире, российской культуры и носителей ее ценностей. И это не только жители Донбасса и Крыма, но и жители самой России. Мухарский активно ищет единомышленников и в России. Так, в его книжном проекте «Майдан. Революція духу» (2014 г.) отметились политик Михаил Ходорковский и популярный поэт Дмитрий Быков. Аналитика Ходорковского «Страна пассионариев» и стихи Быкова «Истерика Януковича», «Любовь и газ» соседствуют с такими шедеврами Му-харского как «Идьот кацап по городу» и «Вагони повнії москалів» [Заславская 2017а].

Еще один деятель украинской культуры Сергей Файфура также работает по принципу разрушения советских и русских культурных образцов для дегуманизации русских и пропаганды ненависти к ним. В период с 2014 года по настоящий момент Файфура написал такие песни как «Бандера», «Бандера 2», «Руський Іван», «Вован-дурачьок», «Барон фон дер Пут», «CRAZY VATA».

В своей работе Файфура использует тот же принцип, что и Антон Мухарский: разрушение культурой памяти и дегуманизация русских с помощью пародий и песни антирусского содержания на узнаваемые мелодии русских романсов и советских военных песен.

Например, так же как в «Кате-ватнице», визуальное пространство клипа Файфуры «Бандера» разделено на две части. В обеих частях играет сам автор, создавая образы современного украинца, чистого, трезвого, доброго, культурного, и современного русского, пьяного, матерящегося, невменяемого, в ватнике и ушанке, вооруженного и опасного [Sergiy Faifura]. В этой песне воспроизводятся все штампы антирусской пропаганды как старого, так и настоящего времени.

Также песня Файфуры «Барон фон дер Пут» о российском президенте Путине пародирует песню Леонида Утесова «Барон фон дер Пшик», которая стала популярна после разгрома немцев под Сталинградом в 1943 году [Утесов]. У песни узнаваемая, запоминающаяся мелодия и ассоциативно она связана с победой русского оружия. В песне Файфуры все эти образы снижаются, искажаются и разрушаются и используются для антирусской пропаганды [Сергій Файфура]. В этой песне Файура также работает на европейский рынок, озвучивая все фобии, которые эксплуатируются в европейской медиасфере:

Таким образом, в современной украинской культуре для уничтожения общей с русскими культурной памяти, для дегуманизации русских используется приклеивание ярлыков, кража образов и символов, а также трансфер или перенос. В результате образы советских и русских песен в работах А. Му-харского и С. Файфуры разрушаются и меняют свой смысл на противоположный, создавая и закрепляя в общественном сознании демонизированный образ русского.

Идеологический заказ украинского государства на кинофильмы о войне с Донбассом

В соавторстве с Е. А. Заславской

С начала войны Украины и Донбасса, развязанной украинскими политиками, пришедшими к власти после государственного переворота в 2014 году, украинским государством активно используется кино как инструмент идеологической пропаганды. Идеология в любом обществе имеет мифологический и операциональный аспекты, используя универсальные архетипы и приспосабливая их к текущей политической повестке. В украинской идеологии разрабатывается мифологема героя и происходит деление культурного пространства на свое и чужое. Эти образы конкретизируются в украинских фильмах на военную тему, нацеленных как на международную, так и на внутреннюю аудитории. В этих фильмах в качестве героев показаны украинские военные и приезжие европейцы, а в качестве чуждого пространства — Донбасс, населенный дегуманизированными или демонизированными русскими.

Французские кинотеоретики Кристиан Метц и Жан-Луи Бодри утверждают, что идеология встроена в не замечаемый нами зрителями глаз кинокамеры: он невидим для нас, но мы можем видеть все окружающее лишь с его помощью [Усманова 2002. С. 190]. Мифологический и операциональный уровни идеологии были рассмотрены в первой главе. Проанализируем реализацию указанных уровней украинской государственной идеологии в современных украинских пропагандистских фильмах.

«Гвардия», 2015 год, Украина

Украинский военно-драматический телесериал «Гвардия» режиссера Алексея Шапарева снимался в Василькове Киевской области на базе воинской части. Картина вышла в прокат на Украине и в Польше. Из-за конфликта правообладателей из запланированных двенадцати серий «Гвардии» было произведено всего четыре.

По сюжету действие происходит в 2013 году. Украину рвут на части акции протестантов, которые собрались в Киеве для проведения евромайдана. Люди оказались по разные стороны баррикад. С одной стороны баррикад — стражи порядка, с другой — революционеры. После начала войны в Донбассе вчерашние враги на Майдане оказались в единой Нацгвар-дии…

В фильме показана объединяющая идея украинской нации — Нацгвардия, которая ведет войну с русскими, вчерашними гражданами Украины. Происходит героизации этой воинской структуры, прославившейся в Донбассе грабежами и мародерством. Впрочем, как отмечает сценарист, преподаватель ЛГАКИ имени М. Матусовского Олег Ивашов, качество этого кинопродукта ниже среднего. Героизация структуры происходит на словах, показаны не военные действия, а тренировки, образ врага не создан. Лозунги повисают в воздухе. Ни создателям фильма, ни зрителям непонятно, как такой эфемерный отряд может объединить майдановцев и силовиков, которые защищали законную власть Украины.

«Киборги», 2017 год, Украина

Фильм режиссера Ахтема Сеитаблаева рассказывает историю одного двухнедельного боевого дежурства в сентябре 2014 года. По сюжету группа украинских военных впервые приезжает в Донецкий аэропорт, где идут активные боевые действия с силами республики. Украинский доброволец с позывным Мажор, музыкант и сын влиятельных родителей, тайком убежал на войну. Он пытается понять свою роль на этой войне, саму войну, и что будет после нее. Вместе с ним воюют еще шестеро человек, чьими прототипами являются реальные украинские военные.

Слоган фильма «Герои не умирают». И действительно, к концу картины все живы и здоровы. Действия героев продуманы слабо. Деление пространства на свое и чужое показано следующим образом: свое пространство — Донецкий аэропорт, чужое — сам Донецк и Россия. Однако создается впечатление, что цель героев не защитить Донецкий аэропорт от сепаров и русских оккупационных войск, а максимально его разрушить. Разрушение своего пространства противоречит базовым мифологемам. Существование своего пространства в сердце культурно чужой территории также невозможно по мифологическим канонам: в сердце чужой территории находится иной мир. Для украинских авторов Донецкий аэропорт — чужой мир, как они ни стремятся утверждать обратное.

Даже на Украине фильм получил смешанные отзывы критиков, которые отмечали слабую режиссуру и слабую экшн-сторону, а также непроработанные диалоги. При этом первый заместитель главы Госкино Украины Сергей Неретин призвал кинокритиков придержать свои негативные отзывы о фильме до завершения конфликта на востоке страны и возвращения Крыма в состав Украины. Идеологический заказ украинского государства в этом случае очевиден, однако его реализация откровенно слабая.

«Донбасс», 2018 год, Германия-Нидерланды-Франция-Румыния-Украина

Фильм Сергея Лозницы «Донбасс» создан при участии Германии, Франции, Нидерландов и Румынии с бюджетом более 70 миллионов гривен. Фильм рассчитан на международную аудиторию и основан на новостных сводках и документальных любительских роликах в youtube. Фильм «Донбасс» получил приз за лучшую режиссерскую работу по решению жюри второго параллельного конкурса Каннского фестиваля «Особый взгляд» и был номинирован на премию «Оскар» в 2019 году как лучший фильм на иностранном языке.

Героями фильма являются украинские патриоты и жители Европы, приехавшие в республики с журналистской миссией. Образ героя конструируется в антагонизме с образом врага. Врагами выступают русские жители Донбасса, которые показаны неадекватными, трусливыми, жадными, агрессивными, нецивилизованными, и просто физически уродливыми. Соответственно, герои, украинцы и европейцы, не имеют этих черт и выступают как носители культуры и цивилизации. Несмотря на декларации, что Донбасс — это Украина, республики показаны как чужое пространство, — мрачное, уродливое, страшное, непривлекательное. На мифологическом уровне для режиссера русский Донбасс — иной мир. Фильм Лозницы расчеловечивает жителей Донбасса, издевается над теми, кто пострадал от украинской агрессии, и способствует продолжению войны.

«Позывной Бандерас», 2018 год, Украина

Военный детектив «Позывной «Бандерас» режиссера Заза Буадзе рассказывает о том, как капитан Антон Саенко, которого в отряде все называют по позывному «Бандерас», вот уже двадцать лет не был дома в родной деревне. Однако началась антитеррористическая операция, которая заставила не только Антона вернуться в родное донбасское село вместе с другими украинскими военными, призванными проводить АТО на территории Донбасса. Возле родного села главного героя вскоре предвидится серия диверсий, которые Бандерас вместе с другими разведчиками должен предотвратить. Ситуация осложняется тем, что односельчане относятся к главному герою как к своему врагу.

В фильме русский подрывник хочет уничтожить деревню, а героический Бандерас спасает враждебно настроенных односельчан от русской угрозы. Чтобы реализовать такое деление мифологического пространства, создателям приходится показать жителей деревеньки слабоумными неадекватами, которые без причины агрессивно относятся к своим спасителям и считают героя предателем. Военные преступления украинской армии против мирного населения Донбасса полностью отсутствуют в фильме. Хотя реальные украинцы ведут себя в Донбассе как на чужой территории, грабят и убивают, в фильме они спасают и защищают от врагов-русских.

Помимо героизации украинских военных в этом фильме происходит смена значений понятия «бандеровец», которое для русскоязычных регионов Украины обозначает пособника нацистов, националиста и убийцу. Звуковой рисунок имени героя связывает с позитивными ассоциациями героизма, мужества и военного братства. Этот фильм — пропаганда украинского национализма для той аудитории, которая сохраняет память о Великой Отечественной Войне.

«Иловайск 2014. Батальон «Донбасс», 2019 год, Украина

Фильм режиссера Ивана Тимченко о том, как бойцы украинского добровольческого батальона Донбасс освобождают от ополченцев один населенный пункт за другим. Позади остались Лисичанск и Попасная. Впереди — Иловайск. Захватив его, украинское руководство планирует окружить Донецк и впоследствии освободить и его. Но реальность оказывается гораздо трагичнее. Пытаясь выполнить необоснованно сложные приказы, бойцы сталкиваются с врагом гораздо более опасным — российскими регулярными войсками, и сами попадают в окружение.

В фильме используются все стереотипы о войне в Донбассе, внедряемые украинской пропагандой в общественное сознание: на стороне республик воюет регулярная российская армия, по городу рыскает грушник в сопровождении кадыровцев, жители Донецка помогают украинским военным и мечтают, чтобы вернулась Украина.

В фильме присутствует попытка изобразить Донбасс как свою территорию. Для этого, как и в других случаях такого рода, создателям приходится полностью игнорировать существование русских жителей Донбасса, которые проголосовали на референдуме за Республики в 2014 году и пошли в ополчение, чтобы защитить свой выбор. Украинские военные показаны как герои, защищающие свою землю — Донбасс. Русские показаны как враги, напавшие на Украину. Местное население изображается как свое, украинское. Создатели фильма пытаются использовать идеологический потенциал архаичных мифов в сиюминутных политических целях для антирусской пропаганды.

«Атлантида», 2019 год, Украина

Картина Валентина Васяновича «Атлантида» представляет собой антиутопию, в которой показана победа Украины над Россией в 2025 году. Донбасс возвращен в состав Украины, однако картины разрухи, опустошения, постапокалипсиса демонстрируют зрителям пространство, не пригодное для жизни. Хотя в реальности воспоминания о Донбасской кампании укладываются в печальную цепочку котлов, в которую попадала украинская армия — Зеленопольский, Иловайский, Дебальцевский, в фильме изображается победа, которая оказывается хуже поражения.

По итогам Нацотбора этот арт-хаусный фильм получил право представлять Украину на вручении премии «Оскар» в 2021 году в Лос-Анджелесе. Международным продвижением фильма занимается бельгийская компания Best Friend Forever. Фильм получил Специальный приз жюри на Токийском международном кинофестивале в 2019 году и в этом же году главный приз программы «Горизонты» на Венецианском кинофестивале.

Бюджет фильма составил около 42 миллионов гривен, из них половина из украинского госбюджета.

В фильме снимались только непрофессиональные актеры, в основном, служащие Вооруженных сил Украины. Одну из главных ролей сыграл Андрей Рымарук — бывший разведчик, участник войны на Донбассе, военный логист фонда «Вернись живым». Съемки проходили в Мариуполе и его окрестностях, в 20 километрах от линии фронта. По сюжету герой вместе с подругой и другими героями далеко не первого плана заняты эксгумацией трупов на территории Донбасса.

О своем персонаже Рымарук говорит следующее: «Он местный житель. Когда начались боевые действия, служил в Вооруженных силах Украины, прошел всю войну. А когда все закончилось, вернулся со своим другом назад. Чтобы жить и работать в родном городе. И потом начинают разворачиваться трагические события, которые подталкивают главного героя покинуть эту депрессивную часть страны, этот совсем не приспособленный к жизни кусок земли, где выжить очень трудно».

Фильм иллюстрирует простую мысль — на Донбассе жить невозможно и не нужно. Донбасс изображается как абсолютно чужое пространство. Героизация украинских победителей не удалась — герои-победители страдают от посттравматического синдрома, не находят себя в жизни, бегут из родного края. Элементы, из которых строится образ победителя, на самом деле складываются в образ фрустрированного убийцы-разрушителя.

«Наші Котики», 2020 год, США-Канада-Украина

Комедия «Наші Котики» режиссера Владимира Тихого имеет полное название «Наши котики или как мы полюбили лопаты в условиях ограниченной антитеррористической операции с элементами временного военного положения». Фильм рассказывает о приключениях бойцов украинской армии во время войны в Донбассе в 2014 году, которая в фильме называется русско-украинской войной на Востоке Украины. Создатели фильма позиционирую его как «патриотическую неполиткорректную комедию».

Украинские военные, так называемые «котики», которые в Донбассе грабили и убивали мирное население, бомбили мирные города, показаны в фильме веселыми и бравыми ребятами, которые борются не с людьми — своими бывшими согражданами, а с инфернальной нечистью и Путиным. Донбасс показан как украинское пространство, населенное украиноговорящими жителями, местные русские полностью отсутствуют. Образ чужого конструируется как образ русского, говорящего на русском языке, россиянина по паспорту, военного российской армии и спецслужб. Они находятся на стороне инфернальных демонических сил, кровожадных, смертоносных, желающих править миром. Украинские герои сражаются на двух фронтах — реальном и мистическом, и побеждают на обоих.

Подводя итоги, нужно сказать, что украинские идеологи хотят посредством кино задействовать мифологическую составляющую общественного сознания. Поэтому они опираются на архетипические сюжеты, показывая украинских военных как героев с их характерными признаками. Также украинские фильмы о войне в Донбассе активно эксплуатируют дихотомию свой-чужой: разделение на свою и чужую культуру, которое выражается пространственно как территории с разным статусом. Анализ украинских фильмов о войне показывает реализацию обеих мифологем в современном кино как ответ на идеологический запрос украинского государства, воюющего с Донбассом.

В украинских фильмах героизируются украинские военные и добровольцы, воевавшие в Донбассе со своими бывшими согражданами. По происхождению герои являются простыми украинцами или европейцами, которые приехали на войну из Европы. Им необоснованно приписывается смелость, благородство, юмор, цивилизованность, и обосновано показывается их европейская идентичность, а также украинское националистическое самосознание.

Предназначение героя АТО в украинском кино — защитить Украину от российской агрессии и от коварного Путина. Для этого в украинских фильмах показаны бои украинской армии с российскими регулярными войсками, российскими элитными спецподразделениями, а не с местным ополчением и мирными жителями Донбасса, как происходит на самом деле.

Взаимодействие героя со сверхъестественными силами показано в юмористическом и мифологическом ключе: украинские герои борются с нечистью, которая представлена русским военными и Президентом РФ В. Путиным. В мифологическом аспекте это борьба с иррациональными силами зла, которые олицетворяет Россия, сеющая кровавый хаос из ненависти к украинской нации и желанию украинцев самоопределиться как европейцы.

Самая разработанная часть украинской мифологии в современном военном кино — это борьба героя с врагами. Врагами показаны русские военные и русские как таковые. Все положительные персонажи говорят на украинском, выглядят красиво или как минимум культурно, имеют благородные идеалы. Все отрицательные персонажи фильмов говорят на русском или на суржике, некрасивы внешне, иррационально агрессивны, тупы, жадны и трусливы. Такими методами формируется образ русского как Другого в модусе врага, то есть как существа, принципиально несовместимого с украинскими ценностями, которое должно быть изгнано из культурного пространства любой ценой, вплоть до физического уничтожения.

Характерно, что в украинских пропагандистских фильмах о войне с Донбассом местное русское население Донбасса не представлено: местные жители либо украиноязычные, желающие победы украинской армии, либо деградировавшие неадекваты, лишенные субъектности и соответственно права политического и культурного самоопределения.

Культурная дихотомия свой-чужой проявляется в фильмах визуально как пространства с разными характеристиками. Свое сакральное пространство — это Украина, цивилизованная, культурная, красивая, ухоженная, или, желающая быть таковой. Чужое пространство инобытия — это Донбасс, разрушенный, бедный, мрачный, страшный, угрожающий, несущий смерть и разложение. Территория России не представлена в украинских пропагандистских фильмах, хотя русский позиционируется как чужой. Чужое пространство, место обитания и существования демонизированных русских — это Донбасс. Таким образом украинские кинорежиссеры непроизвольно вынуждены признать Донбасс частью России, русского культурного мира. Демонизация этого мира и дегуманизация населяющих его людей — одна из важнейших задач, которые решает современный украинский кинематограф в ответ на идеологическую интерпелляцию украинского государства.

Таким образом, в украинских фильмах реализуется мифологический слой идеологии, который проявляется в образе героя и создании визуальными средствами образа своего и чужого пространства. Операциональный слой идеологии заключается в том, что героизируются современные украинские военные периода активных боевых действий в Донбассе, а иное пространство изображается как Донбасс, мрачная и чужая территория русских. Такова интерпелляция современного украинского государства, которое строит свою внутреннюю политику на подавлении и дискриминации русского населения Украины.

Антирусская идеология, реализованная в современных украинских фильмах, призвана не только мобилизовать украинцев на войну против Донбасса, но и закрепить за местными русскими статус чужих и иных в украинском государстве, не имеющих никакого морального права требовать для себя тех политических и гражданских прав и свобод, которые доступны носителям украинской национальной идентичности.

Итак, русский на Украине интерпеллируется как человек второго сорта, иной и чужой, агрессор и неадекват, трус, предатель и коллаборант. Усилия украинских идеологов направлены на то, чтобы русские Украины отзывались на эту интерпелляцию. Вторая цель украинской кинопродукции — дискредитация России и русской культуры на международном уровне путем закрепления стереотипов о русских как агрессивных, бескультурных, диких и безжалостных существах, стоящих за гранью человеческого.

Разрушение русской культурной идентичности в украинских проектах «Пропагандариум» и «Ре-визия истории»

В соавторстве с Е. А. Заславской

С начала войны в Донбассе в 2014 году Донбасс оказался на границе между Россией и Украиной, находящейся в процессе смены русской культурной идентичности на европейскую. Смена цивилизационной идентичности основана на реальном или символическом уничтожении другой культуры.

В горячей фазе военных действий происходило прямое уничтожение украинскими вооруженными силами объектов культуры Донбасса: школ, библиотек, музеев, учреждений культуры, храмов. Например, летом 2014 года 122-мм гаубичный снаряд угодил четко в научный отдел библиографии библиотеки имени Горького в Луганске, а сотрудники музея культуры Луганска успели эвакуировать коллекцию за час до того, как снаряд попал в здание. В настоящее время интенсивность военных действий снизилась, и война продолжается на культурном и информационном фронтах. Рассмотрим деятельность украинских пропагандистов по смене культурной идентичности русскоязычного населения Украины на примере деятельности общественной организации «Интерньюз-Украина» в 2018–2019 гг.

Рассмотрим формирование образа русского как врага в современной украинской культуре средствами манипуляции в идеологической сфере.

Национальная идентичность на Украине оформляется как область ожесточенного неприятия русского как другого, отталкиванием, отвращением от русской культуры. Как отмечают современные исследователи глобализации, это очень древняя модель создания своего культурного пространства. В переходные периоды истории этот архаизм становится вновь актуальным [Калиниченко 2008].

На Украине работа по пропаганде новой украинской идентичности, которая противоречит украинской истории и содержит явный антирусский вектор, не прекращается все время Независимости, а интенсивность ее только увеличивается. Общественными организациями при финансовой поддержке европейских институции постоянно проводятся тренинги, конкурсы, мастер-классы для активной пишущей молодежи. На этих мероприятиях создается и внедряется контент, который выражает новую украинскую идентичность и навязывает новые украинские ценности. Основная идея этих материалов заключается в неприятии и отрицании русской культуры.

Так, 22 октября 2019 года в Киеве прошла презентация книги «Ре-візія історії: російська історична пропаганда та Україна» [Ре-візія історії 2019а]. Организатором мероприятия выступила общественная организация «Интерньюз-Украина» при финансовой поддержке Европейского Союза и Международного фонда «Возрождение». Как отмечается в анонсе, книга «Ре-візія історії: російська історична пропаганда та Україна» содержит анализ ключевых нарративов российской исторической пропаганды в отношении Украины и ответ украинских историков на эти нарративы.

«История оказалась в центре новейшей агрессии России против Украины. Чтобы придать этой агрессии смысл, чтобы сделать ее «понятной» для определенного круга людей, Кремль рассказывает этим людям истории об истории, — пишут организаторы презентации. — Мы исследовали главные нарративы российской исторической пропаганды, распространенные в российском и украинском сегментах интернета. Для этого аналитики компании Singularex и 00 «Интерньюз-Украина» использовали анализ больших данных: отобрали более 850 000 постов с «ВК» и 16000 постов с фейсбуке (период: с 1 января 2016 до 1 апреля 2019 включительно). Из них «целевыми» (они содержат ключевые слова, которые нас интересовали) оказались 248 000 постов в «ВК» и 2500 постов в фейсбуке» [Ре-візія історії 2019b].

Среди нарративов, которые разрушаются украинскими пропагандистами, «Крим, Донбас і південний схід України — це Росія», «СРСР — потужня імперія, Сталін — герой», «Україна — це невдала тінь Росії». Критикуя эти представления своей русскоязычной аудитории, пропагандисты внедряют штампы о том, что русские никогда не были коренным народом на территории Крыма, Донбасса и Южной Украины, между русскими и украинцами нет культурной и исторической общности, СССР был тоталитарным государством, как и Германия, поэтому роль СССР в победе над фашизмом не должна учитываться [Ре-візія історії 2019а. С. 56].

Необходимость разрыва связей Украины с Россией обосновывается тем, что Украина может и должна иметь собственную автокефальную церковь. Так, аналитик общественной организации «Интерньюз-Украина», один из авторов книги «Ре-візія історії: російська історична пропаганда та Україна» Артур Кадельник пишет:

«Одна из тем российской пропаганды, которая значительно актуализировалась за последний год, — вопрос религии, а именно тема православия на территории Украины. Несмотря на получение Томоса об автокефалии Православной церковью Украины, российские медиа начали говорить о том, что он предоставлен с нарушениями, поэтому факт его предоставления, мол, ничтожный и ставит церковь в подчинение Константинополя. Тезис российской пропаганды заключается в том, что в Украине существует только одна каноническая церковь — Украинская православная церковь, которая находится в подчинении Русской православной церкви. Основные причины для такой позиции — то, что, по мнению российских «медийных» (а скорее пропагандистских) ресурсов вроде «Россия!», RT, «Regnum» и других, Томос был предоставлен «раскольникам», а следовательно, легализовал раскол, а не вылечил его. Также часто говорят о том, что Православная церковь Украины контролируется государственными органами; кроме того, ее, мол, «поддерживают» больше людей, чем вновь ПЦУ. Российские ресурсы также апеллируют к тому, что московские церковные руководители продолжали носить титул «митрополита Киевского». И даже после того, как Константинополь позже восстановил Киевскую митрополию в своей составе, она в конце концов была передана Московскому патриархату, чем подтвердила его статус как патриарха всея Руси. Итак, имеется попытки доказать, что современные границы государств не имеют влияния на границы церковные и Русская православная церковь — это только продолжение той самой Православной церкви Киевской Руси. Поэтому, мол, именно поэтому она должна управлять на всей ее бывшей территории и именно поэтому любая другая церковная структура не имеет права существовать на этой «канонической территории». Об этом заявляет академик П. То-лочко в интервью сообщества Олеся Бузини. Такая же официальная позиция Русской православной церкви» [Ре-візія історії 2019а. С. 15].

Таким образом, в проекте «Ре-візія історії: російська історична пропаганда та Україна» конструируется псевдоистория украинского и русского народов. Имитируя научный стиль изложения, авторы преподносят своей аудитории искаженную картину истории и современности с одной целью — представить русского как Другого.

Еще один проект был реализован в 2019 году общественной организацией «Интерньюз-Украина» при поддержке «Медийной программы в Украине», финансируемой Агентством США по международному развитию (USAID). Называется он «Пропаган-дариум» и представляет собой виртуальную инсталляцию с двумя интерактивными комнатами: «Музей пропаганды» и «Комната медиаграмотности». В начале и в конце визита гости проходят онлайн-тест. Он помогает понять, насколько посетители освободились от влияния России. После успешного прохождения теста посетители получают подарки: тематические экосумки, яркие стикеры и брошюру «Как уберечься от кремлевской пропаганды и манипуляций».

Результаты впечатляют. За пять месяцев работы странствующей инсталляции было проведено около 2300 встреч с посетителями в рамках проекта; 114 материалов в СМИ, в том числе 17 телевизионных сюжетов; более 200 публикаций-упоминаний в соцсетях с хэштегом проекта #Пропагандариум, #НеВедуся. Полноформатная инсталляция работала по три недели в Краматорске и Одессе. В сокращенном фестивальном варианте она имела место в Киеве, Харькове, Угледаре, Волновахе и Мангуше. Таким образом, особое внимание было уделено востоку и югу Украины, как русскоязычным регионам, где живут носители русской культуры. На этом история «Пропагандариума» не заканчивается, отмечают организаторы, впереди новые города [Краматорськ 2019].

Таким образом, анализ медиапроектов, реализованных на Украине, показывает, что для современной украинской культуры Другой — прихожанин РПЦ, носитель современной русской культуры и русского языка. Можно констатировать, что современная идентичность украинцев конструируется как антирусская. В современной информационной и культурной повестке Украины Россия и русская культура выступают как главный враг, формирующий поле коммуникаций. Таким образом, в пропаганде современной Украины Другой — это русский, как житель России, так и житель Донбасса. Взаимодействие с другим строится по модели отчуждения и освоения, что приводит к стремлению реализовать стратегию господства.

Роль церковного раскола на Украине в цивилизационной трансформации

Современная украинская власть и общество стремятся к уничтожению цивилизационной идентичности русских Украины и замены ее идентичностью европейской. Трансформация цивилизационной идентичности может быть проведена как изменение религиозной составляющей культуры, поскольку ядро культуры содержит религиозные нормы как важнейший его элемент. Один из способов такого изменения заключается в инструментализации религии.

Инструментализация религии представляет собой ее использование в нерелигиозных, прежде всего политических целях. Использование религии для решения внутриполитических и внешнеполитических проблем происходит в течение всей человеческой истории. В современном мире религия активно используется как инструмент в международных конфликтах. Новые способы манипулирования общественным сознанием, созданные в информационном обществе, постоянно применяются в религиозных процессах [Сенюшкин 2019. С. 41].

Таким образом, религия может использоваться как инструмент для достижения внутриполитических и внешнеполитических целей, однако наряду с политическими могут преследоваться и геополитические цели, к которым можно отнести смену цивилизационной идентичности этнокультурной общности и включение ее в состав иного геополитического и цивилизационного субъекта.

Проанализируем историю возникновения ПЦУ в этом контексте: рассмотрим внутриполитические и внешнеполитические цели ее создания, а также возможные следствия для трансформации цивилизационной идентичности населения Украины.

Создание Православной Церкви Украины (ПЦУ) в 2018 году и получение этой церковью автокефалии от Вселенского патриарха в Константинополе является одним из важнейших достижений постмайданной украинской власти в сфере церковной политики. Рассмотрим кратко хронологию событий.

В 2018 году, 15 декабря в Софийском соборе Киева состоялся объединительный Собор. На объединительном Соборе представители УПЦ КП и УАПЦ объявили о самороспуске и создании новой Православной Церкви на Украине. Помимо церковных деятелей в соборе принимали участие президент Украины П. Порошенко и экс-президент В. Ющенко. Председательствовал на соборе представитель Вселенского патриарха митрополит Галльский Эммануил [Сенюшкин 2019. С. 43І- В следующем 2019 году, 6 января на Фанаре в Стамбуле глава ПЦУ митрополит Епифаний и Петр Порошенко получили от патриарха Варфоломея и Синода Константинопольского патриархата томос о создании автокефальной церкви [Лункин 2018. С. 197]. Новая религиозная структура стала независимой.

Однако история ПЦУ начинается не в 2018 году. Идея создания национальной независимой украинской православной церкви играла важную роль в политике позднесоветского и постсоветского периода истории Украины. Именно в это время были созданы две организации, самороспуск которых и воссоединение под новым названием привел к появлению ПЦУ. Это Украинская православная церковь Киевского патриархата (УПЦ КП) и Украинская автокефальная православная церковь (УАПЦ). Обе эти церкви действуют на Украине параллельно с Украинской Православной Церковью Московского Патриархата, которая не участвовала в объединительном Соборе и не признала томоса об автокефалии ПЦУ.

Данные о соотношении сил трех основных церквей Украины приводит Д. Н. Кравцов, опираясь на официальными сведения Департамента по вопросам религии и национальностей Министерства культуры Украины по состоянию на 1 января 2017 г.

«УПЦ МП пока является крупнейшей по численности приходов и священнослужителей православной конфессией Украины. Она объединяет 12653 религиозные общины, 208 монастырей, 19 духовных учебных заведений, 135 печатных, аудиовизуальных и электронных СМИ. Количество священнослужителей УПЦ МП — 10289. В состав УПЦ КП входит 5264 прихода, 60 монастырей, 18 духовных учебных заведений, 48 различных СМИ. Количество служителей УПЦ КП - 3479. В структуру УАПЦ входит 1239 общин, 13 монастырей, 8 духовных учебных заведений, 12 СМИ, числятся 709 служителей. Таким образом, количество религиозных общин УПЦ МП в 2,5 и 10,3 раза, а служителей в 3,1 и 14,1 раз больше, чем в УПЦ КП и УАПЦ соответственно» [Кравцов 2017. С. 171].

УПЦ МП вошла в состав РПЦ в 1689 году и пользуется в настоящее время полным самоуправлением, за исключением двух моментов. В 1990 г. Патриарх московский и всея Руси Алексий даровал Украинской православной церкви Томос, в котором свобода УПЦ МП ограничивается тем, что она не может самостоятельно менять догматы и каноны, а также благословением выбора предстоятеля УПЦ МП патриархом РПЦ, при чем предстоятель избирается Собором епископов УПЦ и подконтролен Собору [Оленчак 2015]. Таким образом, автономия УПЦ МП в составе РПЦ реализуется на Украине уже в течение трех десятилетий. РПЦ не вмешивается во внутренние дела УПЦ КП, оставаясь вместе с Украинской православной церковью в составе русского культурного и цивилизационного пространства.

Церкви, составившие в 2018 году ПЦУ, возникли на Украине в начале 1990-х гг. и изначально были ориентированы на иную цивилизационную идентичность.

Независимость и воссоздание неканонической УАПЦ, существовавшей на Украине в 1919 — 1930-х гг., были провозглашены в начале 1990 г. в Киеве Всеукраинским собором. Все-украинский собор принял решение об учреждении собственной патриархии без согласования с поместными православными церквями, что является нарушением канонического права. Первым патриархом УАПЦ был избран митрополит Мстислав (Скрыпник), который до этого с 1971 г. возглавлял непризнанную «Украинскую православную церковь в США и Рассеянии», которая с 1995 г. перешла в юрисдикцию Константинопольского патриархата) [Робертсон 1999. с. 117–119]. Константинопольский патриархат в этот период не признал УАПЦ, но оказывал ей всестороннюю поддержку церковнодипломатического характера [Кравцов 2017. С. 166].

УПЦ КП возникла в 1992 году в результате церковного раскола в УПЦ МП. Вот как описывает историю событий современный исследователь Д. Н. Кравцов.

На Архиерейском Соборе РПЦ в 1992 году происходило обсуждение вопроса предоставления УПЦ автокефалии. Решение не было принято, а митрополиту Филарету, Предстоятелю УПЦ, было предложено покинуть этот пост. Опираясь на поддержку тогдашнего президента Украины Л. М. Кравчука (1991–1994 гг.) и представителей правительства США митрополит Филарет заявил об отказе добровольно уйти в отставку и выдвинул лозунг «в независимом государстве — независимую церковь» [Кравцов 2017. С. 167]. Идея Филарета была впоследствии доведена до своего логического завершения Президентом Украины П. Порошенко в 2019 году.

Созванный в Харькове в том же году Архиерейский собор УПЦ выразил недоверия митрополиту Филарету и принял решение о низложении его с поста Предстоятеля УПЦ. Митрополитом Киевским и всея Украины был провозглашен митрополит Владимир (Сабодан). В том же 1992 году Архиерейский Собор РПЦ извергнул митрополита Филарета (Денисенко) из сана, а позже в 1997 г. предал анафеме [Кравцов 2017. С. 167].

Митрополит Филарет не признал решения Харьковского собора УПЦ. Президент Л. М. Кравчук вынудил Президиум Верховной Рады Украины принять заявление, в котором Харьковский собор объявлялся незаконным, а также неканоническим [Там же]. Политика вмешательства светской власти Украины в религиозные процессы была также продолжена постмайданным руководством страны в лице П. Порошенко.

Таким образом, в 2018 году две неканонические украинские церкви, УПЦ КП и УАПЦ, послужили основой для создания ПЦУ, и новая организация в 2019 году получила автокефалию. Однако фактически эта автокефалия существенно ограничивает деятельность ПЦУ и ставит ее в полную зависимость от Вселенского патриархата. Сравнение двух томосов, данного УПЦ МП в 1990 году и данного ПЦУ в 2019 году, проводят А. А. Фомин и Н. П. Пархитько.

Исследователи показывают, что Томос 2019 года фактически сузил права ПЦУ. ПЦУ не может самостоятельно менять догматы и каноны, однако наряду с этим она также не может самостоятельно принимать решения по церковным вопросам (кадровые, финансовые и прочие). В структуре ПЦУ отсутствует Собор епископов, который избирает главу церкви и может его судить и принимать решение о его отставке. Глава ПЦУ избирается за пределами Украины, и принимать решение о его пребывании на посту может только Фанар (Константинопольский патриархат). В Томосе 2019 года предусмотрена также расширенная ставропигия, то есть подчинение церквей, монастырей, лавр непосредственно патриарху или синоду, а не местной епархиальной власти. У РПЦ на Украине всего одна ставропигия — Свято-Троицкий монастырь в Ровенской области. В 2019 году у Константинопольского патриархата на Украине тоже всего одна ставропигия — Андреевская церковь в Киеве. Однако украинская власть готовится передать Константинополю по разным оценкам до 38 монастырей. Еще одним немаловажным ограничением является территориальное — юрисдикция ПЦУ ограничивается только территорией Украины, в то время как существующие приходы за границей переходят к Константинополю. Такого запрета для УПЦ не существует [Фомин 2019. С. 894].

Таким образом, независимость вновь образованной автокефальной церкви ограничена во всех ключевых пунктах. Создание параллельной православной церковной структуры на Украине продиктовано не религиозными нуждами верующих и не процессами религиозного самоопределения народа Украины, а политическими целями украинской власти. Рассмотрим внутриполитические и внешнеполитические цели создания ПЦУ и получения ею автокефалии.

Как и ее предшественницы УПЦ КП и УАПЦ, ПЦУ создана и функционирует при активной поддержке украинской власти.

Для того, чтобы склонить духовенство к участию в Объединительном соборе 2018 года и наполнить содержанием указание Порошенко о создании единой церкви, украинские власти проводили операции устрашения в отношении духовенства УПЦ МП. Как пишет Лункин Р. Н., «беседы со священниками в СБУ, призывы чиновников крестить детей только у раскольников, обыски у наместника Киево-Печерской лавры являются явным давлением на Церковь и вмешательством в ее жизни, нарушением всех демократических норм. Помимо этого, оказывая влияние на митр. Павла, власти готовятся отдать полностью или частично лавру новой структуре в лице “единой церкви”» [Лункин 2018. С. 198]. Количество приходов ПЦУ в 2019 году составляло около 7 тыс. Это число растет только за счет административного ресурса и физического давления [Фомин 2019. С. 895].

Для создания правовой возможности усиления ПЦУ при Порошенко были приняты два законопроекта, инициированные еще в 2017 году. Это законопроект № 4511 «Об особом статусе религиозных организаций, руководящие центры которых находятся в государстве, признанном Верховной Радой Украины государством-агрессором» и законопроект № 4128 «О подчиненности религиозных организаций и процедуре государственной регистрации религиозных организаций в статусе юридического лица».

Законопроект № 4511 позволяет признать УПЦ МП организацией, центр которой находится в стране-агрессоре, и в этом случае власть получит право контролировать кадровую политику церкви. Законопроект № 4128 предусматривает внесение поправок, которые позволяют религиозным общинам менять юрисдикцию «для удовлетворения своих религиозных потребностей и достойного выражения религиозных чувств» на общем собрании простым большинством [Лункин 2018. С. 197].

Таким образом, активное вмешательство государства в процесс создания и усиления ПЦУ показывает, что украинская власть является одним из субъектов политического поля, использующих церковь как инструмент достижения своих внутриполитических целей.

Создавший ПЦУ президент Порошенко сделал церковный вопрос краеугольным в своей предвыборной кампании, в основе которой три элемента: армия (сильная украинская армия), мова (развитие украинского языка) и вера (предоставление автокефалии). Создание ПЦУ и получение автокефалии было одним из пунктов реализации этой программы и подавалось как достижение действующего президента, компенсирующее отсутствие достижений в экономической и социальных сферах [Фомин 2019. С. 895].

После поражения Порошенко на выборах этот вопрос утратил сиюминутную актуальность. Заявления нового президента В. Зеленского о том, что он и его администрация не будут вмешиваться в церковные дела, намного снизили накал противостояния разных церквей и приходов на местах. Президент после вступления в должность встретился с главами как ПЦУ, так и УПЦ МП. После выборов и на словах, и на деле процесс создания ПЦУ затормозился, а законы, принятые при П. Порошенко, не были воплощены в жизнь. В день празднования Крещения Руси 28 июля 2020 г. бывший глава Украины Петр Порошенко обвинил Зеленского в «лоббировании интересов Русской церкви в Украине», поскольку все инициативы (законы и проект «единой церкви») Порошенко оказались, по крайней мере, заморожены [Лункин 2020. С. 162].

Украинская власть преследует также и внешнеполитические цели при создании ПЦУ и ее поддержке.

Главный вектор внешней политики Украины после 2014 года направлен против России. Антирусская пропаганда внутри страны, война с Донбассом, выступившим за сохранение своей русской культурной идентичности, целый ряд законодательных изменений в политической, образовательной, культурной, экономической сфере наглядно показывает, что антирусская внешняя политика является приоритетом постмайданной украинской власти. Именно в рамках этой политики используется и религия как инструмент достижения внешнеполитических целей, что было задекларировано президентом Порошенко в 2018 году на Объединительном соборе: «Это церковь без Путина. Это церковь без Кирилла. Это церковь без молитвы за российскую власть и российское войско, которые убивают украинцев. Но это церковь с Богом и Украиной!» [Петр Порошенко 2019].

Эта же цель заявлена в новом украинском учебнике истории для 11 класса, одобренном Министерством образования Украины. В тексте учебника особо отмечено, что создание СЦУ-ПЦУ и получение ею Томоса от Патриарха Константинопольского Варфоломея «консолидировало и объединило патриотические силы» страны. Также, по мнению авторов, главной «победой» можно считать «нивелирование влияния Русской Православной Церкви на внутреннюю жизнь» украинцев [Власов 2019. С. 239–241].

Закрепляя пройденный материал, учитель должен предложить старшеклассникам ответить на такие вопросы: «почему каноническая Украинская Православная Церковь оказывала препятствия получению Томоса об автокефалии ПЦУ? В чем они проявлялись? Какие идеологемы использовал противник для обоснования своей позиции?» [Власов 2019. С. 240]. Таким образом, в школьном учебнике вопрос о создании ПЦУ подается в политическом контексте и используется для создания образа русских-врагов.

Итак, на разных уровнях украинская власть задекларировала свою внешнеполитическую цель — уменьшить влияние РПЦ на территории Украины и использует ПЦУ для достижения этой цели.

Внешнеполитическая цель уменьшения российского влияния в деятельности руководства Украины совпадает с геополитической целью США. Может быть обосновано навязывание этой цели Украине извне, однако мы не будем на этом останавливаться. Рассмотрим последствия религиозных процессов на Украине для трансформации культурной и цивилизационной идентичности ее православного населения.

Украинский курс на радикальную европеизацию предполагает разрыв всех связей с Россией, вытеснение русского языка и русской культуры из культурного ядра и смену цивилизационной идентичности украинцев. Религия как важнейший элемент культурного ядра оказывается на острие атаки.

На первый взгляд, последними преобразованиями в религиозной сфере собственно религиозная жизнь никак не затрагивается: ПЦУ — православная церковь, хоть и признанная сейчас только одной из пятнадцати существующих в мире православных церквей. Богословские догматы в ходе создания ПЦУ не менялись. Однако создание ПЦУ неявно основано на экклесиологии, которая не является общепринятой в современном православии.

Экклесиология — это учение о сущности Церкви. В православном богословии в настоящее время существует две экклесиологии — универсальная и евхаристическая, причем господствующей является универсальная. Обе экклесиологии восходят к первым векам христианства: универсальная экклесиология сформулирована священномучеником Киприаном Карфагенским в III в. и. э., евхаристическая экклесиология строится на посланиях святого Игнатия Богоносца (II в. и. э.) [Кагарлыкский 2019. С. 313].

В универсальной экклесиологии Церковь выступает как общность вселенского масштаба, объемлющая все существующие местные церкви. И именно к ней относятся все атрибуты Церкви: святость, единство, кафоличность, апостольство. Богослов Николай Афанасьев показывает, что в универсальной экклесиологии «местные церкви, как части Церкви универсальной, не обладают сами этими атрибутами; они обладают ими только через церковь универсальную, при условии, что они являются частью ее» [Афанасьев 1999]. Итак, хотя эмпирически мы имеем дело с конкретными церковными общинами, ни одна из них не является субъектом всех атрибутов вселенской Церкви, а выступает их носителем только в силу своей принадлежности к универсальной Церкви.

Евхаристическая экклесиология свое самое яркое выражение получила в трудах протопресвиера Николая Афанасьева, который обратился к первым векам существования христианства и реконструировал существовавший до Киприана подход к экклесиологии, по его мнению, истинно-христианский [Афанасьев 1999].

Радикальное различие между универсальной и евхаристической экклесиологией заключается в том, что такие атрибуты Церкви, как единство, святость, соборность, апостолич-ность оказываются принадлежностью конкретной церкви, а не Церкви вообще. При этом главным моментом единства Церкви является Евхаристия. К Церковному единству можно принадлежать, только причащаясь в конкретной церкви. Этот принцип Николай Афанасьев сформулировал следующим образом: «Церковь пребывает там, где имеется евхаристическое собрание… где Евхаристия, там Церковь Божия, а где Церковь Божия, там Евхаристия. Отсюда следует, что отличительным эмпирическим признаком Церкви является евхаристическое собрание. К местной церкви принадлежат те, кто участвует в ее евхаристическом собрании. Таким образом, эмпирически границы Церкви определяются границами евхаристического собрания» [Афанасьев 1999].

В системе универсальной экклесиологии мистически единая Церковь проявляется эмпирически как совокупность многих частей. Эмпирическая раздробленность церкви требует определенного критерия, который однозначно определял бы принадлежность общины к Церкви. Этот критерий не может содержаться в местных общинах, поскольку они, будучи частями целого, лишены универсальных характеристик. Принцип единства, не позволяющий Церкви распадаться на части, должен находиться не в частях, а в этом мистическом целом. Роль такого видимого критерия в универсальной экклесиологии играет единство епископата [Кагарлыкский 2019. С. 314].

Та же проблема поиска критерия в евхаристической экклесиологии приводит к таинству евхаристии — участие в церковном служении конкретной церкви. «Участие в определенном Евхаристическом собрании открывает возможность участия в Евхаристических собраниях всех остальных местных церквей, находящихся между собой в братском общении. В эмпирической жизни полнота и единство «Церкви Божией во Христе» проявляется во множественности местных церквей, 186 т. к. нет разных Евхаристических собраний, а во всех них совершается одна и та же Евхаристия. Поэтому нельзя состоять в Церкви без определенной принадлежности к одной определенной местной церкви и участия в одном определенном Евхаристическом собрании. Эта конкретная принадлежность есть подлинная принадлежность к единой Церкви Божией» [Афанасьев 1977- С. 60].

Принятие евхаристического критерия в современных условиях порождает заметные проблемы, одна из которых заключается в определении местной церкви и выражаемого ею единства. Так, современный богослов указывает, что «в античном полисе географическая близость действительно влекла за собой жизнь лицом к лицу, “собирающее” пересечение человеческих судеб. Евхаристические собрания местных церквей могли являть и со властью являли победу Христа над разделениями падшего мира. Но такие же структуры, механически воспроизведенные сегодня, могут закончить тем, что будут продолжать и усугублять эти разделения, например, за счет отождествления церкви со специальными интересами того или иного естественного, чисто человеческого сообщества» (Эриксон 2020. С. 26).

Евхаристическая экклесиология стала инструментом попытки трансформации Православия в некую постмодернистскую идеологию [Щипков 2021. С. 105]. Анализ этой либерал-православной идеологии проводит А.В. Щипков. Исследователь показывает ее структурное родство с протестантской цивилизационной интуицией о самодостаточном индивиде, которому служат все сложные идейные структуры в культуре и цивилизации. В рамках этой экклесиологии каждая церковная община является самостоятельной, центр этой системы постоянно перемещается от одного элемента к другому, а координирующая вертикаль церковной власти отсутствует. Исторически сложившемуся институту патриаршества также нет места в этой схеме [Щипков 2021. С. 105–106].

Развитие в этом направлении приводит к умножению числа церквей, каждая из которых считает себя носительницей Святого Духа и закономерно приходит к реформе догматов и религиозным трансформациям [Щипков 2021. С. 107]. Это и есть протестантский способ развития церкви, предлагаемый как культурный образец западной цивилизацией.

Трансформация церкви в этом направлении происходит на Украине. При создании ПЦУ был отвергнут критерий единства епископата, решающий в универсальной экклесио-логии. УПЦ КП и УАПЦ, а также их наследница ПЦУ были созданы без соборного согласия Церкви. Их деятели пошли на прерывание евхаристического общения с УПЦ МП ради своих политических целей, то есть поставили религиозные цели на службу политике. Единство епископата было в одностороннем порядке нарушено по политическим мотивам. В рамках универсальной экклесиологии ПЦУ не является частью тела Христова и не может воплощать всю полноту религиозной жизни.

Евхаристический принцип, к которому неявно в своей деятельности апеллирует ПЦУ, привел к отождествлению церкви с украинской нацией. УПЦ МП же объединяет «людей разных политических взглядов и идентичностей» [Лункин 2018. С. 198]. Наряду с этим принадлежность к ПЦУ жестко связана с политическими взглядами человека. Такая инструментализация религии задает вектор социокультурного развития в сторону секуляризации общества. Уже сейчас межконфессиональный спор порождает в украинском обществе усталость от проблемы, все больше людей убеждается, что религиозные вопросы оказываются инструментом в политической борьбе, и политические, а также националистические ценности воспринимаются в украинском обществе как единственно важные.

Подводя итоги, можно сказать, что сам по себе церковный раскол не может уничтожить цивилизационную идентичность украинцев, однако вмешательство в процесс внешних по отношению к русской цивилизации сил придает процессу геополитическое измерение. Созданная украинским правительством ПЦУ представляет собой инструмент для уменьшения русского культурного влияния на Украине, вследствие которого освободившиеся части культурного пространства заполняются активно пропагандируемыми европейскими ценностями. Замороженный по внутриполитическим причинам проект усиления ПЦУ может быть реанимирован как с изменением внутриполитической и внешнеполитической ситуации, так и по причине нарушения межпоколенческой трансляции русских цивилизационных ценностей на Украине, когда идущая в разных сферах общества трансформация цивилизационной идентичности достигнет заметных результатов.

Превращение русской культуры в бесписьменную в постсоветских государствах

В соавторстве с Е. А. Заславской

Одной из актуальных проблем современной культурологии является отсутствие адекватного инструментария для изучения бесписьменной культуры этнокультурных групп, сформированных в обществах модерна, а не архаики. Примером таких групп являются русские в постсоветских республиках бывшего СССР.

В таких странах, как Грузия, Литва, Латвия, Эстония, Украина русскоязычное население лишено возможности получать образование, развивать литературу и науку, защищать свои интересы в суде на родном русском языке. Во всех этих странах языком официальной и публичной деятельности является национальный язык, в то время как применение русского языка в этих сферах запрещено законодательно. Русские в этих странах составляют значительную, иногда большую часть населения. Таким образом, эти группы лишены возможности развивать письменную культуру на своем языке, что является новой ситуацией в этнологии. Методы, освоенные современной этнографией (полевое исследование, анализ фольклора и т. д.), используются для изучения культуры тех народов, которые не имеют и никогда не имели письменности.

Механизмы сохранения культурной памяти и этнокультурной идентичности в таких условиях основаны на воспроизводстве способов деятельности и архаической мифологии этих этнокультурных групп. В культуре модерна и метамодерна, которой является русская культура нашего времени, сформированы механизмы сохранения культурной памяти, основанные на использовании письменности. Это такие социокультурные феномены как образование, библиотеки, музеи, театры, литература, публицистика, политическая, юридическая и научная деятельность на родном языке. Вопрос о том, какие механизмы сохранения и воспроизводства русской культуры могут действовать в ситуации целенаправленного уничтожения указанных феноменов в бывших постсоветских республиках, и каким образом можно их обнаружить, является актуальным как для научного исследования, так и для политической и общественной деятельности настоящего времени.

Для современных русских в бывших республиках СССР доступ к культурному пространству, сохраняющему ретроспективную память, существенно ограничен за счет отсутствия школьного и высшего образования на русском языке. Также значительную роль в уничтожении каналов доступа к русскому культурному пространству играет отсутствие библиотек, музеев, театров и других субъектов культуры, использующих русский язык в своей работе.

Поскольку важнейшие культурные смыслы сохраняются в искусстве, произведения искусства являются важной составляющей культурной памяти, а их усвоение — важным механизмом трансмиссии культуры. Рассмотрим те элементы русской культурной памяти, которые доступны постсоветским русским на Украине и других постсоветских государствах. Их можно в первом приближении разделить на три большие группы: советское наследие и русская классика, изучаемая в советский период; продукты мировой культуры, переведенные на русский язык; современная русская культура в разных ее проявлениях: музыка, литература, кино.

Советское наследие представляет собой книги, фильмы, мультфильмы, песни, которые были популярны в советский период и составляют общий культурный багаж людей, живущих сейчас в разных странах. Этот культурный ресурс сохраняется на уровне неформального общения и никак не поддерживается соответствующими государствами. Напротив, в публичном пространстве этих обществ этот сегмент культурной памяти считается самым большим препятствием на пути создания национальных государств и дискредитируется в глазах молодежи такими маркерами как «устаревший», «немодный», «несовременный», «неразвитый». Кроме того, реализуется еще одна стратегия культурной политики, перекрывающая доступ к этой сфере: перевод советских и русских классических текстов на национальные языки, а также дубляж на эти языки классических советских фильмов и мультфильмов.

Вторая группа общих элементов культурной памяти представляет собой переводы книг и фильмов зарубежных авторов на русский язык. В эту группу входят как классические произведения, так и современные культурные продукты. Классические и современные тексты зарубежных авторов («Властелин колец» Дж. Р. Р. Толкина, «Гарри Поттер» Дж. Роулинг), а также модные новинки кинематографа формируют базу узнаваемых образов и моделей поведения, используемых в общении. Однако в национальных государствах осуществляется перевод и дубляж этих произведений на национальные языки, а доступ к русскоязычным вариантам затруднен на официальном уровне. Так, например, на Украине запрещен ввоз в страну литературы на русском языке, издательства и интернет-магазины призываются работать только с украинской книгой, фильмы и мультфильмы в кинотеатрах, даже русские, идут только на украинском языке, и так далее.

Доступ к современной русской культуре для русских постсоветских стран также ограничен. Программы телепередач составляются с учетом национальной политики в сфере культуры, создаются аналоги популярных шоу на местных языках, фильмы и сериалы обязательно дублируются. Гастроли русских артистов возможны только в случае согласия артиста с местной культурной политикой и политикой вообще. Таким образом, доступ к современной русской культуре в границах постсоветских стран максимально затруднен на государственном уровне.

Невозможность для русских в постсоветских странах создавать письменную культуру на русском языке лишает их возможности развивать творческую память социума, отрабатывать механизмы создания текстов разного уровня и способов актуализации культурных смыслов в текущих условиях.

На основании проведенного исследования можно представить три стратегии поведения русских этнокультурных групп в постсоветских республиках. Для сохранения собственной идентичности люди могут переехать в Россию, страну их культуры. Эта стратегия доступна индивидам и вряд ли осуществима для целой этнокультурной группы. Второй путь — это ассимиляция, усвоение навязанной национальной культуры. Третий возможный путь — борьба за свои права, не только в культурном плане, но в первую очередь в политическом.

Итак, можно сделать вывод, что ретроспективная социальная память с запретом письменности на русском языке для русских постсоветских республик доступна в малой степени. На основании проведенного анализа можно предположить, что в условиях ограниченного доступа к культурной памяти и невозможности развивать творческую культурную память сохранение культурной идентичности происходит за счет текущей социальной памяти, которая включает социальные и технологические нормы, языки коммуникации и мировоззрение. Хотя текущая социальная память может полноценно функционировать только на основе ретроспективной памяти, тем не менее, изучение этих направлений деятельности этнокультурных групп современных постсоветских обществ может дать исследователю новый материал для научной работы.

Сохранение русской цивилизационной идентичности для русских Украины и других постсоветских государств чрезвычайно затруднено. Среди индивидуальных стратегий можно назвать переезд в Россию — страну своей культуры, однако массовая эвакуация не представляется возможной. Среди коллективных стратегий реализуемы две: полная утрата идентичности при неизменности политического вектора или борьба русских за свою культуру в странах их проживания. Во втором случае возможно сохранение русской культуры со своей спецификой, обусловленной ситуацией фронтира, вовлечением в культурную периферию инокультурных элементов и созданием локальных вариантов русской культуры.