Южный Крест

«ЮРАНА» И «АЙДАРА»

Вот оно, Южное море! Не принесет ли оно вновь радость открытий?

Капитан приводит «Предприятие», как раньше «Рюрик», в чилийскую гавань Консепсьон и после краткого отдыха устремляется в путь.

Велик океан. Есть в нем нехоженые еще курсы. Голубая тропинка лежит на карте между параллелями 15 и 16 градусов южной широты. Нехоженая тропинка. И по ней, взрывая волну, неся все паруса, с большой для тяжелого парусника скоростью в двести двадцать ежесуточных миль летит охтенский шлюп. Гудят под ветром ванты, снасти поскрипывают в блоках.

Снова часовой на салинге. Первому, завидевшему берег, обещана награда.

Медленно плывут облака.

— Твой черед вбегать? — спрашивает унтер матроса Ивана Палкина, одного из лучших марсовых.

— Точно так, — весело отвечает Иван и, поплевывая на широкие ладони, подходит к фок-вантам.

— Этот востроглазый, — завистливо замечает кто-то из матросов. — Обязательно приметит.

Палкин взбирается по вантам, ловко, чуть вывернув, ставит ноги на пеньковые выбленки.

— Эй, Ванюша, — кличат на палубе. — Деньгу получишь — угостишь?

— За мной не пропадет, — все также весело отвечает Палкин.

Он почти уже у половины вант. Далеко внизу раскатывается океанская ширь, свищет ветер, мерно ходит из стороны в сторону высокая мачта. Ивану хорошо. Он думает о чем-то незначащем.

Последнее, что он слышит — это резкий, мгновенно усилившийся, надавивший на уши ветровой посвист и исступленный крик на палубе. Потом страшный удар о волны, как о гранит. И… все.

Сорвавшись с вант — голова что ль на миг закружилась? — матрос Иван Палкин упал в море и, потеряв сознание, в ту же секунду утонул.

Моряки сняли шапки.

— Упокой, господи, душу раба твоего, — шепчет монах.

Все крестятся. «Красно море с берегу», — бормочет Петр Прижимов.

А шлюп летит по синеве, безмятежной и мирной. И даже кругов нет в том месте, где ушел в пучину рядовой 18-го флотского экипажа Палкин Иван.

Не ему довелось увидеть берег, получить награду и угостить товарищей. Другим выпала эта удача.

Во второй день марта открыт был пальмовый остров, вытянутый на четыре мили. Островок с лагуной, с огнями костров, с парусом рыбака в бухте. Нет этого островка ни в атласе Крузенштерна, ни в картографических изданиях известного лондонского географа Арроусмита. И островок — он один из восточных в архипелаге Паумоту — впервые изображает на толстой бумаге капитан-лейтенант Коцебу.

Поставив все паруса, шлюп ложится курсом на вест. Белые крылья проносят корабль мимо острова Аракчеева (Ангато) и Волконского (Такуме), открытых за четыре года до появления моряков Коцебу моряками Беллинсгаузена…

Теперь уж не добрый ветер, а ленивый и переменчивый движет «Предприятие». И в этом медленном, будто нарочито медленном движении возникает перед взором остров Румянцева. Коцебу взглядывает на Эшшольца, и оба понимающе улыбаются. Позади капитана и доктора появляется рослая фигура Петра Прижимова. Руки у него перепачканы суриком, к рубахе прилепилась не то пакля, не то волокна пеньки: он возился в своем шкиперском заведовании, когда услышал об острове Румянцева.

Маленький островок вызывает у всех троих мысль о славном «Рюрике», и они благодарны ленивому ветру — можно полюбоваться землицей, найденной ими восемь лет назад. Впрочем, Коцебу предоставляет это удовольствие доктору и Прижимову. У капитана есть другие заботы.

Во второй раз Отто Евстафьевич был командиром кругосветного корабля. И вторично с ним не было штурмана, а были малоопытные штурманские ученики. Отнюдь не случайно: он сам был отменным навигатором. Больше того, он был учителем своих юных помощников, воспитателем будущих штурманов. Как ни странно, не всем тогдашним капитанам это было присуще.

Спустя более тридцати лет после того, как Коцебу закончил не только все свои плавания, но и навсегда ушел в ту мрачную темную бухту, откуда не возвращаются, о нем любовно вспоминали в штурманской среде. Один из старых офицеров корпуса флотских штурманов писал, что во времена его молодости «капитаны, которые не нуждались в штурманах, и если уж нуждались, то не более как в своих помощниках» были блестящими исключениями из правила. И далее он свидетельствовал: «Но мы знаем даже и такие примеры в этом роде, где один и тот же капитан (Коцебу), два раза ходивший, как тогда говорили, вокруг света, оба раза брал себе только трех молодых штурманских помощников, по нынешнему кондукторов. А потом и один из этих помощников, впоследствии сам ходивший кругом света командиром (Хромченко), также, — по примеру бывшего своего капитана, брал с собою в поход также только кондукторов. В таких случаях командиры, без всякого сомнения, вполне сами были руководителями плавания. Пожелаем, чтобы все командиры были бы подобны Коцебу и Хромченке»…

Штурманскими занятиями и было заполнено время Отто Евстафьевича, когда «Предприятие» рассекало волны тропических широт. Он считал своим долгом тщательно определять координаты не только вновь открытых островов, но и нанесенных на карты его предшественниками. Чем больше накапливалось таких «показаний», тем точнее были лоции. А это, разумеется, имело первостепенное значение для мореходов.

Три капитана три года кряду подходили к острову. И все трое называли его по-разному.

Год 1767-й. Капитан Уоллис. Он не раздумывает: в Лондоне, в Уайтхолле правит Георг, английский король, курфюрст ганноверский, ярый поборник колониальных захватов. Капитан Уоллис его подданный. Стало быть, остров должен носить имя короля.

Год 1768-й. Капитан Луи-Антуан де-Бугенвиль. У него тоже есть свой король — Людовик XV, расточительный, беспечный и женолюбивый. Может быть, французский капитан вспомнил своего монарха, может быть сам был ценителем «прекрасного пола»; он полагает, что имя Новая Цитера («по причине множества пригожих женщин», как объяснял один из русских мореходов) более всего подходит острову. Впрочем, у каждого свой вкус. Чарльз Дарвин, например, не согласился с Бугенвилем. Побывав на острове много позже, он записал в дневнике: «Меня очень разочаровала наружность женщин: по чертам лица они во всех отношениях уступают мужчинам».

Итак, остров Георга III, он же остров Новая Цитера. Но…

Год 1769-й. Капитан Джемс Кук. Он спрашивает у туземцев, как они называют свою землю. И слышит: Отаити. Капитан Джемс Кук так и отмечает на карте. Название привилось. По сей день, заглянув в атлас, вы отыщите остров Таити…

У всех путешественников Таити оставлял одно впечатление — восхитительное. А поскольку в умах путешественников господствовали одинаковые, в сущности воззрения, то и эпитеты в их рассказах о Таити были тоже сходными — «царица Океании», «земной рай»… И Чарльз Дарвин, плавая на знаменитом корабле «Бигль», итожил их впечатления и рассказы. «На рассвете, — писал он, — показался Таити, остров, который навсегда, должно быть, останется классическим для всех, кто путешествует по южным морям».

Этот «классический» остров посещали и русские. В бухте Матаваи, у мыса Венеры бросали якоря славные открыватели Антарктиды Фаддей Беллинсгаузен и Михаил Лазарев. Потом, летом 1823 года, опять-таки Михаил Лазарев, поспешая в Русскую Америку, был на Таити с фрегатом «Крейсер». Спустя несколько дней, догоняя брата, туда же явился Андрей Лазарев, командир кругосветного шлюпа «Ладога».

Года не прошло после ухода Лазаревых из Матавайской бухты, а уже другой русский ходок торопился к ее благодатным берегам: шлюп капитан-лейтенанта Коцебу «Предприятие».

…В марте 1824 года тяжелый якорь, унеся в глубину пятнадцать саженей троса, взбаламутил черный ил на дне залива Матаваи. Шлюп «Предприятие» с убранными к реям парусами, стоял у берегов Таити, и сто с лишним человек из России во все глаза глядели на чудесный остров, покрытый апельсиновыми, лимонными, банановыми лесами, глядели на домики туземцев, на бухту с шустрыми лодками.

Лодки стремглав, наперегонки устремляются к шлюпу. Лодки везут фрукты, рыбу, мясо. Островитяне машут зелеными ветками — знак мира и дружбы, дошедший к нам из тьмы времен. Окружив корабль, они кричат;

— Юрана! Юрана! Юрана!

«Юрана» — это «здравствуйте», это «добро пожаловать». И с высокого шлюпа в ответ им тоже несется «юрана» и машут платками, шапками.

Отто Евстафьевич не рассчитывал долго быть на Таити. Недели две, не больше. Не тратя времени попусту, экипаж принялся за дела, обычные на якорной стоянке. Корабельные работы, береговые поверки астрономических инструментов, меновая торговля, исследования ученых.

Капитан участвует во всем. Он вездесущ. Он то на шлюпе, то на берегу. Он помогает Эмилю Ленцу наладить наблюдения и опыты, посылает минералога Гофмана осмотреть озеро Вахирия, считающееся и островитянами и европейцами бездонным. Он велит штурманам произвести опись залива Матаваи, а потом и первую съемку отличной гавани Папеэте, неподалеку от Матаваи, где ныне находится столица Таити. Разнообразные хлопоты… И эти вечные тревоги, неотвязные даже в ночном забытьи: не упустить то-то, сделать то-то…

Однако, распределив обязанности среди подчиненных, Отто Евстафьевич и сам зорким оком наблюдает за жизнью Таити. Коцебу беседует с Вильсоном, английским миссионером, живущим на острове уже более двух десятилетий, говорит с рослыми и кроткими туземцами, присутствует на унылых проповедях в церкви, видит, как, смиренно согнув широкие спины, островитяне шепчут молитвы богу белых людей. И Коцебу мрачнеет, хмурится…

Вот он сидит в своей каюте на кожаном диване с книгой в руках. В отворенную дверь струятся запахи земли, прекрасной, богатой земли.

Коцебу листает книгу Форстера, спутника Кука. Форстер подробно описал Таити.

«Плодородием и разнообразием растительности, — думает Отто Евстафьевич, — остров несомненно подходит к нашему представлению о рае. Но жители? Форстер с Куком приходили всего лишь полвека назад, и Форстер считает число жителей в восемьдесят тысяч. Пусть даже вполовину меньше. А мистер Вильсон говорит, что теперь… восемь тысяч! Пусть даже вдвое больше. И все же: отчего такая ужасная разность?»

Коцебу вспоминает Калифорнию. Он заходил в Сан-Франциско на «Рюрике». Индейцы, порабощенные испанскими монахами, мерли там, как мухи. На Таити нет монахов-католиков. На Таити есть миссионеры. Но, видать, хрен редьки не слаще.

«Можно ли оспаривать, — размышляет Отто Евстафьевич, — животворный свет учения христова? Нет, нельзя. Но там, где к дикарям является цивилизация в рясе и с крестом, — религия ширма. Да, ширма, прикрывающая грубый захват, разорение».

Капитан встает с дивана, ставит том Форстера на полку и придвигает кресло к столу. Повернув ключ в ящике — замок с секретом тоненько звякает, — он достает путевой журнал.

Склонив светловолосую голову, моряк записывает то, что вы не найдете ни в книгах европейских миссионеров, ни в отчете об острове Таити у Беллинсгаузена, пишет то, что впоследствии при опубликовании вызовет «праведный» гнев английского и американского духовенства и неудовольствие даже такого великого ученого, как Чарльз Дарвин.

«Многие из островитян, — пишет капитан-лейтенант Отто Коцебу, — умеют читать библию и несколько писать, все они должны три раза в день ходить в церковь и вообще большую часть времени проводить в молитвах; по воскресным дням никто не смеет работать, и даже не варят себе пищи, а проводят целые сутки с библией в руках. Всякое веселье посчитается за великий грех, хотя бы оно было и самое невинное. Островитяне, не имея настоящего понятия о религии и не понимая, что из них хотят сделать, слепо следуют своим проповедникам; от беспрестанного занятия их толкованием веры происходит то, что поля их остаются в запустении, и путешественник уже не найдет здесь того изобилия, о котором говорит нам Форстер. Во времена Кука считалось жителей на Отагейти до 80 тысяч, теперь же их находится только 8 тысяч. Отчего произошла сия ужасная разность? Где на островах Южного моря поселится европеец, там опустошительная смерть, сопутствуя ему, истребляет целые племена, ибо сии переселенцы редко бывают достойны носить название своего отечества».

В нравственных качествах европейцев-колонизаторов усматривал капитан Коцебу беду островитян Южного моря. Суть, конечно, крылась глубже…

Господа миссионеры еще не добрались до этих небольших островков с кокосовыми пальмами и тихими лагунами. О, несчастные дикари! Здесь они не ведают ни о колонистах, ни о проповедях.

Но белых людей они знают: не тускнеет память об «эллип-оа», большой лодке, а в песнях-сказаниях слышатся имена Тотабу, Тимаро, Тамиссо… Много-много лун народилось и умерло с того дня, как они скрылись за горизонтом. И с той поры ни одна большая лодка белых людей не показывалась у островной группы Радак…

В апреле, предвкушая радость встречи, капитан Коцебу приближался к островам Радак. Семь лет назад открыли их «Рюриковичи». Впрочем, не из желания повидать друзей-островитян капитан-лейтенант вел шлюп к их коралловой родине. Он хотел, чтобы ученые сделали на тех островах серию наблюдений.

Как и семь лет назад, так и теперь Коцебу приходится то терпеливо пережидать штили, то сносить ярость шквалов, мокнуть под ливнями, обливаться потом от влажного жара, принесенного дыханием экватора…

Подождав окончания утренней приборки, Петр Прижимов поднялся на верхнюю палубу. Он с удовольствием оглядел чистый, еще сырой, слегка паривший деревянный палубный настил, исправно поставленные паруса. Прижимов, как и все старые, много плававшие матросы, особенно любил эти утренние часы в тропиках. Солнце покамест терпимое, корабль прибран, все в строгом, но не застылом, а живом, деятельном порядке, лица у служителей бодрые, веселые. Шлюп, люди, океан — все радует сердце. Плыть бы да плыть в эдаком просторе!

Выбритый, свежий, пружинистой походкой проходит на шканцы капитан. «Наш-то, — думает Прижимов. — Совсем иная стать! Не как в Ревеле…»

Голос с «поднебесья» заставил Петра вздрогнуть: часовой на салинге возвестил берег. Сощурившись, Петр долго вглядывался в даль, но то, что хорошо видел парень на мачте, никак не вырисовывалось перед шкипером.

А на корабле уже началась радостная, сбившая походный ритм суета. Подвахтенные, разбуженные товарищами, выскакивали из коек, торопливо натягивали рубахи, повязывали форменные черные галстуки, и, шлепая босыми ногами, бежали по трапу на верх. Офицеры, завтракавшие в кают-компании, сдернув салфетки и с грохотом отодвинув стулья, тоже выбежали на палубу. Штурманские помощники, захватив футляры с секстанами, скорым, но осторожным шагом, точно крадучись, друг за дружкой устремились к капитану.

В полдень островки можно уже было видеть невооруженным глазом. То были восточные островки цепи Радак. Корабль медленно огибал их с юга.

29 апреля 1824 года шлюп капитан-лейтенанта Коцебу встал на якорь у острова Отдии, точно на том месте, где некогда стоял бриг лейтенанта Коцебу.

Но — странное дело — ни одна лодка не плыла к кораблю. Если бы Коцебу, сделавшись невидимкой, побывал в тот миг на острове, он бы узнал, что огромная эллип-оа», непохожая на «Рюрик», вызвала у туземцев ужас.

Подождав немного, Коцебу сказал вахтенному офицеру Римскому-Корсакову:

— Что ж, они не идут к нам, так мы пойдем к ним. Велите, Николай Петрович, изготовить шлюпку с четырьмя гребцами.

— Осмелюсь, ваше высокоблагородие… — послышалось сзади.

Офицеры обернулись.

— Что тебе, Прижимов? — спросил Коцебу и, тотчас догадавшись, сказал, улыбаясь: — Разумеется, братец, пойдешь со мной.

Шлюпка направилась к острову. Она уже подходила к нему, когда от берега отвалила лодка с тремя туземцами. Один из них поднял над головой кокосовые ветви. Он что-то кричал, товарищи дружно поддерживали его. «Небось, «айдарят», ваше высокоблагородь», — сказал Прижимов Коцебу. Капитан кивнул шкиперу, и в ту минуту они отчетливо услышали:

— Айдара! Айдара! Айдара!

«Айдара» это было тоже, что «юрана» на Таити: приветствие, «здравствуйте», «добро пожаловать».

Шлюпка и лодка сблизились. Коцебу поднялся, сложил ладони рупором, крикнул:

— Айдара! Айдара!

Потом, как и семь лет назад, капитан ткнул в грудь пальцем и громко произнес:

— То-та-бу! То-та-бу!

Имя Тотабу прокатилось по островку, по селению, эхом отозвалось в пальмовом леске. Оно прозвучало, как заклинание. Туземцы узнали «тайона эллип-оа», начальника большой лодки, узнали Тотабу, Коцебу, человека, с которым у них были связаны самые светлые воспоминания.

Толпы островитян встретили моряков на берегу. Растроганный капитан вышел из шлюпки. Прижимов, щурясь, бормоча «айдара, братцы», следовал за Коцебу. Но не успели они сделать и нескольких шагов, как на них навесили огромные венки из благоухающих цветов. Гостей окружили, взяли под руки, ликуя, повели в селение. Они шли счастливые и немного смущенные.

То была не хижина, а навес, ибо стен не было; под навесом легко и свободно гулял ветерок с океана. Коцебу и Прижимов сели на пол, подогнув ноги; островитяне мужчины разместились вокруг; женщины, статные и застенчивые, со свернутыми листьями в мочках ушей, подали гостям кокосовое молоко.

Начались расспросы. Жителей Отдии интересовало многое: нет ли с Тотабу его прежних спутников Тимаро и Тамиссо, где был он все это время, почему так долго не навещал их, останется ль он у них навсегда или опять уйдет за море, а если покинет, то когда же вернется…

Коцебу отвечал. Затем уж спрашивал он. Островитяне рассказывали охотно, наперебой. Оказалось, что все растения и животные, привезенные «Рюриком», вскоре были забраны старшиной острова Аур. Там они живут, умножаясь, к радости аурцев. У них же, на Отдии, остались одни кошки, да и те совсем одичали и разбежались по лесу.

— А что же Каду? — осведомился Коцебу. — Где он? Отчего я не вижу моего лучшего друга?

В самом деле, Каду не было ни в кругу под навесом, ни на острове.

…«Рюрик», возвращаясь в Россию из Тихого океана, вторично заходил на острова Радак. На Отдии моряки распрощались с полюбившимся им Каду. Все были сильно опечалены. Коцебу утешался тем, что Каду, столь многому научившийся на корабле, будет полезен соотечественникам, а там, в сыром и холодном для него Ревеле или Петербурге, верно, не долго протянет.

Покинув бриг, Каду явился на Отдии настоящим Крезом. Еще бы! Моряки одарили славного малого таким количеством вещей, что у островитян глаза разбежались. Коцебу тогда же подумал, что у Каду непременно будет произведено «изъятие» части сокровищ, и капитан, верный принципу святости частной собственности, задумал оградить богатства своего подопечного.

Перед отплытием брига, он велел собрать всех жителей острова, тех самых, что сидели теперь перед ним. Коцебу и натуралист Шамиссо съехали на берег. Жители уже собрались и обступили их плотным широким кольцом. Каду, надев в соседней хижине парадное платье — рубаху и соломенную шляпу, с саблей в руках, подошел к белым начальникам и сел подле них.

Важно помолчав и оглядев островитян, Каду заговорил медленно, с достоинством. Жители слушали, не нарушая тишины, испуганно поглядывая на страшное оружие Каду. Он же вещал:

— Великий «тамон» всех «тамонов» земли русской приказал, чтобы Каду остался здесь заботиться об оставленных русскими растениях и животных. Под страхом смерти никто не должен мешать мне. Каждый житель должен помогать и за это получит награду.

Произнеся речь, которой научил его белый покровитель, Каду умолк. Тогда заговорил сам Тотабу.

— Через десять месяцев, — покривил душой лейтенант флота, — к вам прибудет из России большой корабль. На нем привезут разные вещи для вас. Но если окажется, что растения и животные уничтожены, то виновных ждет смерть. Пусть никто не дерзнет обокрасть Каду или причинить ему какое-нибудь зло. И это преступление будет наказано смертью.

Пока он стращал островитян, сделалось совсем темно. В условленный час загремели пушки «Рюрика» и цветастым огненным веером в выси рассыпалась ракета. Туземцы оцепенели от страха. Вполне удостоверившись в могуществе белых людей, они поклялись исполнить все приказания Тотабу. Спектакль окончился.

Коцебу и Шамиссо пошли к берегу. Все население провожало их. Впереди, в длинной рубахе, в соломенной шляпе, с саблей на плече шествовал Каду. В руках туземцев, потрескивая, горели лучины, оранжевые отблески падали на лица, на прибрежный песок.

Так было на этом острове семь лет назад…

— А что же Каду? — спрашивает Коцебу семь лет спустя.

С Каду не случилось ничего худого. Он просто уехал на остров Аур. Ведь там он жил до путешествия на «Рюрике» со своим другом Эдоком. О, Каду будет в отчаянии, узнав, что Тотабу приходил на Отдию. А, может быть, Тотабу, погостив у них, отправится на Аур?

Нет, Коцебу не мог идти на Аур: был уже май, время тропического плавания кончилось; должно следовать в Петропавловск, а оттуда в Русскую Америку, в крепость Ново-Архангельск.

Ученые и штурманы завершили работы. Шлюп снялся с якоря. Глухо и монотонно забили барабаны. Печальная песня лилась над островом, песня о Тотабу, покидающем Отдию.

Коцебу же с грустью глядел на исчезающую землю. «Ужели, — думал он, — и этих добрых детей природы постигнет участь таитян, вымирающих под игом миссионеров?»

Постигнет!..

В девятый день мая 1824 года корабль капитан-лейтенанта Отто Евстафьевича Коцебу несся уже курсом норд-норд-вест, на Камчатку.