Юморески и другие пустячки

Воскресение Лазаря

– Иисусе Христе, – причитал Лазарь из Вифании сиплым тенорком, прижимая ладонь к распухшей щеке, – ой как зуб болит! Господи, чем я перед Тобой провинился, за что Ты меня так караешь?

– Не хнычь, – сказала брату Марфа. – В жизни не видела таких неблагодарных. Ты бы лучше радовался. Раз у тебя болит зуб, значит, ты живой. А несколько дней тому назад ты в могиле лежал, и у тебя вообще ничего не болело. И ты уже смердел, если хочешь знать. Так что давай-ка не возникай, живешь себе – ну и радуйся.

Марфа была женщина трезвая и практичная.

– Да уж, если б меня спросили, – пискнул Лазарь, скорчив гримасу, – я бы еще подумал...

– Не богохульствуй, – прикрикнула на него Марфа, стиравшая лифчики на рифленой доске, которая в Иудее, Галилее и близлежащих местах считалась последним словом технической мысли. – Не богохульствуй и не путайся у меня под ногами на кухне, ты же видишь, у меня большая стирка.

– Так ведь болит же, – продолжал скулить Лазарь.

Марфа выпрямила свой могучий стан и, помолчав, спросила:

– Я одного не понимаю: почему ты не попросил Учителя вылечить этот твой дурацкий зуб? Ведь для него это пара пустяков. Взял бы и уладил все одним махом.

Растерявшись, Лазарь умолк, зато из соседней комнаты зазвучал сочный, страстный, бархатисто-фиолетовый альт сестры Марии:

– Бога ради, перестаньте! Ведь это же ужасно!

– Что ужасно? – спросила Марфа через плечо и мокрой рукой, шершавой и красной от щелока, откинула слипшуюся прядь волос, нависшую на глаза.

– Этот ваш невыносимый цинизм! – воскликнула Мария, и ее стройный силуэт возник в дверном проеме. В руках у Марии были маникюрные ножницы, которыми она подстригала ногти на своих прекрасных, длинных ногах, покрытых нежным пушком. – Слышать этого не могу! Наш Учитель возвращает людям дыхание жизни и зрение, исцеляет от проказы, от падучей, от безумия, а вы хотите, чтобы он запломбировал Лазарю зуб! Вы с ума сошли! Завтра вы вздумаете занять у Него червонец! – Из черных миндалевидных глаз Марии сыпались молнии.

– Во-первых, – сказала Марфа и могучим рывком выдернула из корыта затычку, чтобы слить грязную воду, – во-первых, не разгуливай здесь полуголая, наш Лазарчик воскрес и он как-никак мужчина, хотя и приходится тебе братом. А во-вторых, я не понимаю, почему бы Учителю заодно не помочь Лазарю и с этим его зубом. Насколько я Его знаю, Он бы наверняка не обиделся. Но тебе, конечно, и в голову не пришло подсказать Ему, ты тоже только о себе и думаешь. Хотя Он готов был выполнить любое твое желание. Он с тебя глаз не сводил, даже соседи это заметили.

– Я не допущу, – провозгласила Мария и чуть-чуть притянула халатик к своему жаркому телу, – чтобы о Нем говорили в таком тоне. Появись Он здесь еще раз, я бы ни за что не стала приставать к нему с подобной чепухой, можешь быть уверена.

– Да, я знаю, – и глазом не моргнув, сказала Марфа и потянулась за мылом, – уж ты бы на колени упала, ноги Ему поумывала слезами и волосами своими вытерла. И при этом поглядывала на Него, замечает ли Он, зачтется ли это тебе. Кроме того, – Марфа не давала сестре рта раскрыть, – кроме того, никакая это не чепуха. И в конце концов, мы же не задаром просим. А что касается воскрешения, так мы ведь тоже в долгу не остались. Ты знаешь, почем нынче импортные благовония и сколько за ними нужно отстоять в очереди? А ты Ему вылила на голову целый кувшин! Да еще на глазах у десятков гостей!

– И сделаю это снова, если представится случай! – запальчиво крикнула Мария со слезами на глазах. – Хоть сто раз сделаю! Даже если бы ради этого пришлось целый год отказываться от ужина! – Помолчав, она вдруг прошептала: – Ты помнишь, какой у Него был голос! Когда Он заговорил, словно все небесные арфы зазвучали вдруг! Как вспомню об этом, я вся дрожу, словно пальмовый лист от дуновения морского ветерка.

– Тебе, я вижу, не морской ветерок нужен, – скептически заметила Марфа, испытующе поглядывая на сестру, – а жених. Кстати, как у тебя с соседским Элиезером? Ну ладно, ладно. Лучше бы ты залатала бурнус нашему милому братцу – он уже пятый день, как воскрес, а ходить ему, бедолаге, не в чем.

О чем сестры препирались дальше, Лазарь уже не слышал. Сотрясаемый пульсирующей болью в правой верхней восьмерке, он вышел во двор, уселся в тени масличного дерева и зарыл лицо в ладонях. Что-то у него никак не ладилось с жизнью. Зуб совсем ошалел. Перебранки сестер действовали ему на нервы. Из пустыни несло жаром, как из раскаленной печи. Все было невыносимо, особенно же сама жизнь.

Вот уже пятый день Лазарь тщетно пытался выстроить свои воспоминания в удобочитаемом порядке. Он помнил, что был очень болен, что в жару его преследовали чудовища, похожие на медуз, и грудь сотрясалась от удушья, что заботливая Марфа поила его горячим куриным бульоном, а нежная Мария гладила прохладной ладонью его вспотевший лоб... Что было дальше – этого он никак не мог вспомнить. Он помнит только настойчивый голос, вдруг воззвавший к нему:

– Лазарь! Иди вон.

И он, Лазарь, услышал, как отваливали камень, закрывающий вход в пещеру, и сбросили тяжелую каменную плиту с гроба. Тогда он попытался встать и выйти, но не мог даже шелохнуться, потому что весь был запеленут в какие-то полотнища, плотно обвитые вокруг тела. Тогда незнакомые руки подняли его, а другие руки, знакомые руки сестер, Марфы и Марии, освободили его от тесного савана. Тот же незнакомый голос сказал:

– Развяжите его и оставьте, пусть идет.

Тут Лазарь поднял веки и увидел, что вокруг стоят люди и глядят на него выпученными глазами, что некоторые поверглись на землю, другие молитвенно сложили руки, третьи не могли сделать ни того, ни другого, так как держали на веревке козу или петуха под мышкой или корзинку с рыбой. Того, чей голос услышал Лазарь, уже не было. Смеясь и плача, сестры отвели брата домой.

Дома они отпраздновали воскресение втроем, праздновали как знали и как могли: ели хлеб с медом, с овечьим сыром и фрукты, пили соки бродившие и небродившие – Лазарь, разумеется, пил только небродившие соки, так как был на диете.

С тех пор Лазарь жил за счет того, что он чудесным образом ожил.

Приходили взглянуть на него земляки с ближних дворов, некоторые даже ощупывали Лазаря, и все поздравляли его с чудом. Для большей весомости поздравлений каждый приносил какой-нибудь дар: кусок жареной баранины или гроздь бананов, мешочек фасоли или горшочек шиповникового повидла, а Марфа всем этим распоряжалась по-хозяйски, пытаясь в первую очередь расплатиться с долгами, возникшими из-за длительного и тщетного лечения Лазаря в былой жизни.

После земляков стали наведываться жители соседних местечек, после друзей и знакомых – римские эмиссары из Кесарии и эксперты фарисеев из города Ерушалаима. Первых влекло сюда любопытство – ведь многие уже были наслышаны о чудесах Назарянина, о его способности исцелять увечных и одержимых злым духом, но есть ведь большая разница, случилось ли это где-то в далекой Тивериаде или здесь у нас, прямо за углом; зато те, другие, приходили сюда по специальному поручению, чтобы убедиться, что речь идет не об очередном трюке, массовом гипнозе или политическом маневре.

Затем посещения вообще прекратились, а у Лазаря начал болеть зуб. И это было окончательным доказательством того, что он живой.

Быть покойником – не бог весть какое удовольствие, но быть живым и лезть на стенку от зубной боли – это уже настоящий ад. Кончилось дело тем, что Лазарь пересилил свой страх, встал на ноги и поплелся к фельдшеру.

– Пять пиастров, – сказал фельдшер, мельком заглянув Лазарю в рот.

– Как-как, простите? – спросил Лазарь из Вифании.

– Пять пиастров, – повторил фельдшер, – такова теперь плата за удаление зуба согласно последнему прейскуранту медицинского общества.

– Но, – возразил Лазарь, – в настоящий момент у меня нет денег.

– Тогда твое дело швах, – сказал фельдшер. – Завтра у тебя будет воспаление надкостницы как маков цвет.

– Неужели совсем ничего нельзя сделать? – взмолился Лазарь. – Я ведь тот самый Лазарь, который восстал из мертвых.

– Я вижу, – сказал фельдшер, явно не осведомленный о новейших событиях, – ты уже бредить начал от высокой температуры.

Наконец сошлись на том, что в виде исключения фельдшер выдернет Лазарю зуб в долг, зато гонорар составит уже десять пиастров.

Лазарь вопил так, что его было слышно далеко за Иорданом.

На другой день Лазарю полегчало. Он сообщил сестрам, что должен фельдшеру десять пиастров.

– В доме нет ни гроша, – решительно заявила Марфа. – Обратись к своей сестре, пусть отнесет в ломбард одну из своих серебряных брошек.

– Об этом не может быть и речи, – возразила Мария. – Каждая из них связана с каким-то незабываемым личным воспоминанием. Давайте лучше продадим гуся.

– Об этом не может быть и речи, – парировала Марфа. – Гусь предназначен для Пасхи. – Тут Марфа взглянула на брата и задумчиво произнесла: – А почему бы Лазарю не пойти опять работать?

– Работать? – изумился Лазарь.

– А что? – безжалостно напирала на него Марфа. – Никто больше не приходит глядеть на тебя, а долги нужно выплачивать, иначе к нам пришлют судебного исполнителя.

Лазарь попытался обратить умоляющий взгляд к Марии, но та уже куда-то испарилась – как всегда, когда речь заходила о семейных проблемах, связанных с хлебом насущным. Она была скорее источником света и блаженства, нежным украшением мира сего, чем его хлебом и разумом.

Вот так и получилось, что Лазарь, хотя и был телесным воплощением чуда, все же отправился на работу.

Солнце уже стояло высоко, когда Лазарь пришел на мебельное предприятие «Насон и сын – фирма, основанная в 78 году до Рождества Христова», где работал резчиком-краснодеревщиком до самой своей смерти. Старый Насон стоял, широко расставив ноги, в дверях своей конторы и поигрывал золотой цепочкой с миниатюрными песочными часиками.

– Мир тебе, – поздоровался с ним Лазарь.

– Какие люди нас навещают! – ответил старый Насон с кислой саркастической улыбкой. – Ты чего это на работу не выходишь, Лазарь?

– Я был... болен, – сказал Лазарь, глядя в сторону. Он чуть было не сказал «я был мертв», но решил не нарываться на возможные осложнения.

– А я уж было думал, не помер ли ты, – проворчал шеф. – Именно сейчас, когда у нас срочный заказ на полный комплект мебели для новой виллы Анании. Нашел время бездельничать. Я такие штучки просто обожаю.

Лазарь твердо решил не ссориться с хозяином.

– Так я могу выйти на работу? – кротко спросил он.

– Нет, не можешь, – отрезал Насон и спрятал песочные часы в складку бурнуса. – Ты что думал, я буду ждать, пока ты соизволишь выйти на работу? На твою ставку я взял двух подмастерьев.

Остолбеневший Лазарь стоял как вкопанный.

– Что же мне теперь делать? – беспомощно спросил он наконец. – Мне нужно платить доктору.

– Это уж твоя проблема, – буркнул Насон и отвернулся. Но тут что-то шевельнулось в нем, возможно, он даже покосился на раскаленное добела небо, подумал, что такое асоциальное поведение могло бы Кой-кому там, наверху, не понравиться, и брюзгливо добавил: – Слышал я о свободных местах в нашей бранже. Правда, уровень не тот, что у нашего предприятия, другого такого, приятель, не найдешь между Сихемом и Вирсавией...

– Да-да, конечно. А где... где же они есть, эти свободные места? – терпеливо спросил Лазарь.

– Говорят, братья-близнецы в Раме ищут столяров, – процедил Насон. – Это, правда, не очень солидная фирма, и отсюда не близкий свет, но при нынешней безработице выбирать не приходится.

Итак, благословясь, Лазарь подался в Раму, страшно потея и бранясь. Смерть, видимо, очень утомила его, поскольку он еле доплелся до маленькой фабрички братьев-близнецов.

– Я слышал, ты свое дело знаешь, – рассудительно сказал ему Иосия, один из двух братьев-близнецов, – старый Насон как-то упоминал о тебе за картами. Но только мы ведь не краснодеревщики, всякие финтифлюшки нам ни к чему, поэтому резчиков мы не держим. Мы изготавливаем секционную мебель для синагог, таможен и в этом роде. А выглядишь ты неважно, зеленый весь – ты, часом, не болел?

– Это уже позади, – торопливо отвечал Лазарь. – Я согласен на любую работу.

– Ну ладно, – смилостивился Иосия, которому позарез нужна была квалифицированная рабочая сила. – Попробуем тебя в деле. Документы у тебя есть?

Документов у Лазаря не было. Он отлично знал, что личные документы после смерти их обладателя сдавали писарю местного совета старейшин, а тот немедленно их списывал.

– Приноси свои бумаги, – закончил Иосия разговор и хлопнул Лазаря по плечу, – и можешь становиться к строгальному станку.

Лазарь побрел назад, в Вифанию, и там попросил у писаря совета старейшин новые документы.

– Лазарь, Лазарь, – задумчиво повторил канцелярист, ковыряя в носу, – был у нас в городе один Лазарь, но он недавно помер.

– Это я и есть, – скромно сказал Лазарь.

– Иди ты! – рассмеялся писарь, но тут же посерьезнел. – Ты не где-нибудь, а в учреждении, и шуточки здесь не к месту. Тем более такие примитивные.

– Но это в самом деле я, – сказал Лазарь, не моргнув глазом.

Писарь испугался.

– Тогда чего же ты стоишь здесь? – недоверчиво спросил он.

– Меня воскресили, – пробормотал Лазарь.

– Ишь ты. Скажи, пожалуйста. И кто же тебя воскресил?

– Некий Галилеянин.

– Не слыхал о таком, – обронил писарь. В его бумагах такой не числился, значит, его никогда и не существовало. – А что тебе здесь, собственно, нужно? – спросил он с подозрением.

– Мне нужны новые документы, – сказал Лазарь. – Свидетельство о рождении, трудовая книжка и так далее.

Лицо писаря стало неприступно строгим. Буквально на глазах он становился молекулой власти.

– Свидетельство о рождении, – писарь не говорил, а гвозди вколачивал, – выдается при рождении.

– Это именно мой случай, – с надеждой ухватился Лазарь за эти слова, – хотя и не совсем обычный.

Писарь затряс лысиной:

– Нет. Рождение – это когда родитель или другое лицо, им уполномоченное, приносит подтверждение от фельдшера или от повитухи, что человек действительно родился. Ты можешь принести подтверждение от повитухи? И вообще – есть у тебя родители?

– Нет, – честно отвечал озадаченный Лазарь.

– Ну, вот видишь, – писарь положил свои костлявые руки на стол с чернильницей. – Уж больно просто вы себе все представляете. Этак ведь может кто угодно прийти: гони, мол, документы, а потом загонят их на стороне.

– Но я... – по-видимому, Лазарь хотел сказать, что он...

– Послушай, – писарь еще не потерял интереса к своему собеседнику, – а об этом самом, ну, об этом воскресении, существует какой-нибудь официальный протокол?

– По-моему, – прошептал Лазарь, – пока еще нет.

– Ну вот, пожалуйста! – торжествующе воскликнул писарь. – Нет, честное слово, я этот народ никак не могу понять: как вы себе все это представляете? Значит, приходит сюда какой-то – как бишь его звали?

– Назарянин.

– Только что ты называл его по-другому.

– Назарянин или Галилеянин. Все зовут его Учителем.

– Значит, приходит сюда какой-то учитель – Бог знает, есть ли у него вообще учительский диплом – и давай воскрешать людей. Без официального разрешения, без согласия властей, без печати. Слыханное ли это дело? Можно ли такое терпеть? Это кончилось бы всеобщим хаосом. – Тут писарь о чем-то вспомнил. – Постой, – он поднял указательный палец. – Лазарь, Лазарь... – опять повторил он и начал рыться в бумагах на полке. – Лазарь! Ну, что я говорил? Вот он, голубчик! Вот его свидетельство о смерти! Умер от воспаления легких! Черным по белому! Законный документ! Не понимаю, чего тебе еще нужно?

– Но я живой, – мучительно выдавил из себя Лазарь.

– Нет! – прикрикнул на него писарь. – Вот тут ты ошибаешься. С того момента, как это свидетельство о смерти приобрело законную силу, ты покойник. – Немного успокоившись, писарь объяснил назидательным тоном: – Пойми же, любезный. Если б люди воскресали из мертвых по своей прихоти или по поводу прихода какого-то бродячего лекаря или шамана, тогда рухнул бы весь административный аппарат! Представляешь, чем бы все это кончилось?

– А нельзя ли, – осторожно намекнул Лазарь, – хоть разочек сделать исключение... Я бы вас отблагодарил...

– Исключение? – ехидно захихикал писарь. – Исключения возможны при договоре о купле-продаже недвижимости или при взимании десятины из урожая, но не в вопросах жизни и смерти! Закон предусматривает все!

Тут у обессиленного и отчаявшегося Лазаря лопнули нервы.

– Но ведь я же здесь! – заорал он на представителя законной власти. – Вот он я, стою перед тобой, ты меня видишь, разговариваешь со мной! Значит, я живой! Значит, я не мертвый! Так или нет?

Тут чиновник поднял крик, и стража вывела Лазаря. Писарь кричал ему вдогонку, что не сегодня завтра к нему может приехать ревизия из Рима и что он не собирается садиться из-за какого-то сумасшедшего, который здесь вообще не мог быть, поскольку он не существует, как свидетельствует официальный документ.

Кажется, только это обстоятельство и спасло Лазаря от порки и от карцера.

Несколько дней прошло, пока он пришел в себя и, уступая настояниям Марфы и мольбам Марии, снова отправился искать работу. Хотя Лазарь был высококвалифицированным резчиком по дереву и все признавали, что руки у него золотые, сейчас он готов был взяться за любое дело, лишь бы с него не спрашивали документов. Он попросился в конюхи в Кесарийском цирке, но там его подняли на смех. Страдания не прибавили Лазарю сил, выглядел он так, словно вот-вот заново отдаст Богу душу. Он вызвался работать погонщиком мулов у некоего Садока, оптового торговца пряностями, ходившего в длительные трансконтинентальные рейсы, но тот побоялся, что Лазарь будет слишком часто брать больничный лист. Он предлагал свою кандидатуру на вакантные места кельнера в первоклассном госпиции (то бишь ресторане) «Под развесистой оливой» и в третьеразрядном термополии (корчме) «Под трепещущей пальмой», но не прошел по конкурсу, хотя хозяева обоих заведений были его знакомыми.

Корчмарь сказал ему:

– Ты мне ни к чему, а вот приведи-ка сюда свою сестру Марию, я ее на руках буду носить, десять процентов комиссионных дам ей.

Ресторатор сказал:

– Не сердись, Лазарь, но ты смердишь,

– Что?!

– Ты уж не обижайся, но у нас самая лучшая кухня во всем крае... К нам римские офицеры ходят... А ты, извини меня, смердишь. Да и кто знает... что ни говори, ты ведь побывал там... по ту сторону. Так что прости, но мы здесь подаем изысканные фирменные кушанья, а ты...

Затем Лазарь попытал счастья у некоего Иоафама, тинктора (красильщика), а также у кориария (кожевника) Элиуда, рассчитывая, что уж здесь-то он никому не будет смердеть. Но оба выставили его, кожевник – потому, что ему стало известно из достоверного источника, какой Лазарь симулянт и мошенник, красильщик – потому, что по праву считал его вероотступником, богохульником и еретиком.

Сломленный душой и телом, Лазарь вернулся домой и рассказал сестрам о своих злоключениях. Между тем Марфа по собственной инициативе обошла своих знакомых, сутора (сапожника) Иоава, сыровара Неффалима и даже содержательницу лупанария (т. е. публичного дома) пани Авенирову, которая подыскивала вышибалу для своего заведения, – все безрезультатно. Узнала она также, что требуются гладиаторы, но одного взгляда на Лазаря было достаточно, чтобы отказаться от этой идеи. Вот и сидели они на кухне, неприбранной и затоптанной, пока даже у Марфы не сдали нервы и она заголосила:

– Да разве ж ты просил Его воскрешать тебя из мертвых, в самом деле!

И тут Мария подняла голову, и прекрасные очи ее засверкали из-под полуторадюймовых ресниц как две звезды, обнаженные руки ее затрепетали, когда она молитвенно сложила их, высокая ее грудь заволновалась от набожного экстаза, и она возгласила:

– Как же это мы не подумали о Нем? Как могли мы забыть Его? Кто же, как не Он, может вывести тебя, брат мой Лазарь, из юдоли скорби, кто иной поможет тебе в беде, избавит тебя от печалей? Приди к Нему, и Он взглянет на тебя своими бесконечно добрыми бархатными очами, возговорит своим изумительным голосом, в котором шумят кедры итурейские и поют волны аскалонские, и протянет тебе руку помощи...

– Факт, – подтвердила Марфа, хотя она из принципа не любила соглашаться с сестрой, – пускай вытягивает тебя из каши, которую Он же и заварил. В конце концов, раз Он умеет воскрешать покойников, значит, Ему ничего не стоит сварганить для тебя маленькую мастерскую с двумя верстаками – хотя бы здесь, на заднем дворе. Ну, что ж ты стоишь, чего ты ждешь?

Итак, Лазарь отправился из Вифании в город Ефраим, где пребывал в ту пору Господь со своими верными.

Но когда Лазарь приблизился к дому, в котором остановился Учитель, он понял, что ему не пробиться сквозь толпы народу. Здесь были иудеи из земли Ханаанской, греки из Сефориды и Тарихеи, множество чужеземцев из Дамаска, Тира и Филадельфии, и все хотели узреть Назарянина; поэтому ученикам Господним, Филиппу из Вифсаиды Галилейской и Андрею, на которых в тот день выпало дежурство, пришлось попотеть, чтобы организовать все должным образом.

После долгого ожидания в очереди Лазарь попал наконец к некоему Симону Искариоту.

– Чего тебе надобно, брат мой? – приветливо спросил Симон.

Лазарь высказал ему свое страстное желание встретиться с Назарянином.

– А где же твоя пальмовая ветвь? – спросил его Симон.

Лазарь объяснил, что на дороге, по которой он пришел, пальмы, как назло, не растут, к тому же он все равно не в силах был бы вскарабкаться на пальму; а на цветочный магазин у него, опять же, пиастров нет. Он повторил свою просьбу пропустить его к Назарянину, скромно заметив, что они довольно давно знакомы и что Учитель непременно вспомнит его и примет вне очереди.

– Господь наш, – сказал Симон Искариот, которого звали также Иудой, – в настоящий момент отсутствует. Он отправился на осляти в Ерушалаим, и народ провозглашает Ему осанну. О том, чтобы отвлекать Его, и речи быть не может. Но вдруг я сумею помочь тебе вместо Него? Расскажи мне, в чем состоят твои трудности.

И Лазарь из Вифании рассказал Симону-Иуде Искариоту, в чем состояли его трудности.

– Дружище, – воскликнул Искариот, – и с такими пустяками ты приходишь к Господу нашему? Боже мой, ну и народ пошел: никакого чувства меры, ни капли такта! И вообще, как ты себе это представляешь? Разве мы бюро по трудоустройству, или кредитный банк, или еще что-нибудь в этом роде? В наших силах сделать, чтобы прозрел слепой от рождения, чтобы пять тысяч семьсот человек насытились пятью хлебами и двумя рыбешками, чтобы человек, тридцать восемь лет лежавший расслабленным, взял постель свою и пошел; мы можем лечить водянку, изгонять бесов, исцелять парализованных, можем даже по воде ходить, если очень уж понадобится – но мы не занимаемся ссудами, оборудованием мастерских, объявлениями о наличии свободных мест и т.д. и т.п.! За кого ты нас принимаешь?

Тут Лазарь тихим голосом выразился в том смысле, что не понимает, зачем же тогда Назарянин соизволил воскресить его, если ему предназначено провести остаток жизни в нищете, долгах и мучительных болезнях.

Тогда Искариот возмутился, восклицая:

– Тебя воскресили ради вечной славы Господа нашего и Отца Его Небесного – и не смей толковать мне тут о каких-то там фельдшерах, мебельщиках и погонщиках мулов! Наконец-то я понял, что тебя только одно интересует: выгода, презренная выгода, даже из божьего чуда ты хочешь выколотить деньги, эти грязные деньги!

Поистине, праведным гневом возгорелся Иуда Искариот.

– К кому же мне тогда обратиться? – пролепетал Лазарь, у которого душа ушла в пятки, если не ниже.

– А мне почем знать? – буркнул Искариот, который в данную минуту уже меньше был Симоном и куда больше – Иудой. – Мы здесь преимущественно интересуемся спасением души и вечной славой. Глотками и желудками в этой стране занимаются господа римляне, пора бы тебе это знать. – Искариот угрюмо оскалился. – Сходи к Понтию Пилату, – небрежно сказал он Лазарю, – этот может построить для тебя целый мебельный комбинат, если ему захочется!

И Лазарь отбыл несолоно хлебавши, хотя, по правде говоря, ему вообще здесь никто и ничего хлебать не предлагал.

Раз уж Лазарь прошел такой долгий путь, он решил отправиться в Город, к вышеупомянутому Понтию Пилату. Не желая появляться на глаза сестрам с пустыми руками, он готов был идти хоть к черту рогатому, если б Искариот ему присоветовал, но пока тот еще никак не мог сделать этого по вполне очевидным причинам.

У Пилата как раз был приемный день. Он сидел на судейском месте на площади, называемой Лифостротон, а по-еврейски Гаввафа. Когда к Пилату привели Лазаря Вифанского и шеф протокола записал его анкетные данные, Пилат взглянул на него с высоты и спросил:

– О чем ты просишь?

Лазарь рассказал ему, какая с ним случилась вопиющая несправедливость.

– Ага, так, значит, с тобой поступили несправедливо, – молвил Пилат и глубоко задумался. Он это дело обожал – глубоко задумываться. – Что есть справедливость? – задал он принципиальный вопрос. Дело в том, что по своей натуре Пилат был философом, и всякий раз, как он усаживался в парадной тоге на судейское место, чтобы творить римское право самого лучшего сорта, на него накатывало вдохновение.

– В этом я ничего не понимаю, – сказал Лазарь (и он действительно ничего не понимал). – Но я рассказал тебе истинную правду.

– Гм, – вздохнул Пилат и подпер свой бритый подбородок на манер роденовского «Мыслителя». – Что есть истина?

– Истина в том, – пожаловался ему Лазарь, – что я был мертвый, а теперь стал живой, но еще больше мертвый, чем тогда, когда я был мертвый.

– Да-да, – кивнул Пилат тяжелой угловатой головой. – Что есть смерть? И что есть жизнь? Вот в чем вопрос.

– Господин мой, – попросил Лазарь, – раз уж я ожил, вели хотя бы этому писарю совета старейшин у нас в Вифании, чтобы он выдал мне документы! А я бы тогда устроился на работу, скажем, к братьям-близнецам, и расплатился с торговцами и с фельдшером. Господин мой, – настойчиво молил Лазарь, – ну что тебе стоит? Я человек маленький, много ли мне нужно, а тут еще у меня две сестры на иждивении, когда в доме есть нечего, они так грызутся – с ума сойти можно. Будь справедлив, господин наместник, и пусть у меня в доме будет покой!

– Мне бы твои заботы, – сказал Пилат и опять задумался. – Но мы ведь так и не решили вопрос: что есть справедливость и что есть несправедливость? И что такое покой?

Наморщив лоб, Понтий Пилат размышлял в глубокой тишине.

Но тут мысли губернатора прервал шеф протокола:

– Прости, господин, но мне видится, что согласно параграфу 17, раздел третий Наместнического права Римской империи, этот случай не входит в нашу компетенцию. К тому же, поскольку вся эта история началась с чуда, совершенно очевидно, что этим должен заниматься Каиафа. Согласно договору от 19 иара прошлого года мы должны по возможности не вмешиваться в его религиозные проблемы. Не распорядиться ли, чтобы этого парня отвели в Храм?

Между тем зашло солнце. Понтий Пилат встал, повесил свой лавровый венок на вешалку и, потянувшись, произнес:

– Шабаш, – потом, как всегда по окончании утомительного судебного производства, умыл руки, поскольку опасался инфекции в этой стране с низким уровнем гигиены, и добавил: – А впрочем, что есть шабаш?

И удалился в свою виллу, где его ждал любовник.

После чего стражник с обнаженным мечом отвел Лазаря в Храм и передал первосвященнику Каиафе под расписку.

– Садись, – предложил Каиафа Лазарю, узнав, с кем имеет дело. – Ужинал?

Когда Лазарь отрицательно затряс головой (на большее он уже не был способен), Каиафа распорядился принести рыбный салат, отбивную с картофелем фри, бутылку вина из архиепископского погреба и плавленый сырок.

– Поешь, – тихо приказал он, – потом поговорим.

Но Лазарь еще жадно ел, давясь и захлебываясь, когда Каиафа начал задавать ему вопросы:

– Скажи на милость, что это тебе взбрело в голову обращаться к римлянам? Ябеда! Разве можно выносить сор из избы? А теперь этот карьерист Пилат раструбит по всей империи, что мы не заботимся о своих. Пока эта история дойдет до Рима, она превратится в россказни о кровавой междоусобице, и следующий же курьер доставит Пилату приказ умиротворить нас огнем и мечом. Кто тебе посоветовал такую глупость?

– Иуда-Симон Искариот, – еле выговорил Лазарь набитым ртом.

– Ах вот как, – медленно кивнул Каиафа. – Тогда я понимаю, – выглядел он так, словно в самом деле начал понимать. – А ведь если разобраться, – пробурчал он, – ты, Лазарь, пришел туда, чтобы заложить меня. Да, Лазарь, некрасивая история, честное слово.

Лазарь до того испугался и смутился, что не в состоянии был ни допить, ни доесть. Указательным пальцем Каиафа поманил его в соседнюю комнату:

– Здесь нам никто не помешает, – загадочно сказал он.

Комната была небольшая, зато богато украшенная тяжелыми самаркандскими и тебризскими коврами, изысканными произведениями искусства из золота и слоновой кости. Здесь явно умели жить со вкусом. Ни с того ни с сего Каиафа вдруг спросил:

– Так как же обстояло дело с этим Иисусом из Назарета?

Лазарь хотел было повторить рассказ о всех своих страданиях, отшлифованный на отдельных этапах его хождений, но Каиафа не дал ему договорить. Его интересовала только операция воскрешения – и ничего больше. Совершенно неожиданно он заверил Лазаря:

– Мы тебе укомплектуем маленькую мастерскую за твоим домом, выдадим удостоверение личности, ремесленный патент и разрешение на экспорт. Ну как, идет?

Слезы выступили у Лазаря на глазах. Значит, есть еще справедливость на свете! И не зря он мучился, изводился все это время! Неужели он действительно воскрес из мертвых, воскрес к новой жизни? Весь дрожа от волнения, он кивнул.

– Я же знал, что мы договоримся, – обрадовался Каиафа. – Всегда нужно первым делом обращаться к нашему брату, к соотечественнику. Вот только... только ты должен мне рассказать, как обстояло дело с этим воскресением. Итак...

– А было это так, – горячо начал Лазарь. – Я услышал голос, который говорил: «Лазарь, иди вон!»

– Стоп, – прервал его Каиафа. – Я хочу услышать с самого начала. Когда вы сговорились обо всем с этим Назарянином?

– О чем это всем? – не понял Лазарь.

– Об этом вашем спектакле.

Будучи провинциалом, Лазарь не знал, естественно, что такое «спектакль».

– Ну, о том, как будет проходить это ваше представление.

– Я не понимаю: какое представление?

– Ах, ты не понимаешь? Я хочу знать, что дал тебе этот человек за то, что ты разыграл перед всеми эту вашу комедию с воскресением. Эх, Лазарь! Уж не хочешь ли ты убедить меня, что в самом деле был мертвым и что этот недоучившийся плотник действительно воскресил тебя!

Онемевший от удивления Лазарь вытаращился на первосвященника. Он моргнул раз, другой, потом проговорил почти шепотом:

– Но я... я в самом деле умер. От воспаления легких. У меня и свидетельство о смерти есть. Четыре дня я пролежал в могиле. От меня уже запах пошел. А потом я услышал голос.

– Да заткнись ты! – Одутловатое лицо Каиафы побагровело. – Я тебе не деревенский писарь! И не Пилат! Да я эту страну знаю как облупленную! Меня не проведешь. Все твое воскресение было просто очередной провокацией этого самозванца! Сговорились! Купил он тебя или уломал, заговорил, загипнотизировал – этого я не знаю. Но в любом случае это был очередной спектакль с целью воздействовать на массы и подорвать наш авторитет! Давай выкладывай, как вы снюхались!

– Но я, – Лазарь пытался сообразить, о чем, собственно, идет речь, – я ведь с Назарянином ни разу не поговорил толком. Я только услышал его голос, который...

– Послушай, Лазарь, лучше не выводи меня! Не повторяй этих глупостей! – кричал Каиафа. – Мы же не в первобытном веке живем, а в просвещенном первом веке! А ты мне пудришь мозги всякими суевериями! Выкладывай карты на стол: как вы это подготовили, отрепетировали, закамуфлировали? Я хочу знать! Я должен знать! Завтра этот чужак может катастрофически усложнить мне политическую ситуацию! За любой аргумент против него я никакого золота не пожалею!

– Но ведь Он... – упрямо сказал Лазарь, – в самом деле воскресил меня из мертвых.

– Так ты не перестанешь? – Каиафа схватился за сердце. – Какая тупость! Какой фанатизм! А может, ты какой-нибудь дряни нанюхался? Похоже, у этого человека есть методы, которые нам и не снились...

Он помолчал, хрипло дыша, потом произнес деловитым бесцветным голосом:

– Лазарь! Я тебя сделаю генеральным директором фирмы братьев-близнецов! Но ты заявишь перед синедрионом, что вы сговорились и что ты никогда не был мертвым. Договорились?

– Но я был мертвым, – ничего не понимавший Лазарь еле шевелил губами, – и Он меня воскресил. Как только Он воззвал... – Тут Лазарь понял, что нет никакого смысла продолжать.

– Значит, нет, – вздохнул Каиафа, первосвященник ерушалаимский. Наступила долгая тишина. – Пусть будет так. Ничего другого вы и не заслуживаете, кроме того, что вас ждет. И катись отсюда, – вдруг взвыл он фистулой, – чтоб я тебя здесь больше не видел, пока я тебя не посадил, ты прохиндей, ты вредитель!

– А мастерская?.. – спросил Лазарь вожделенно и бессмысленно.

Каиафа схватил какой-то металлический предмет и швырнул его туда, где стоял Лазарь. Напрягши последние силы, тот уклонился лишь в последний момент.

Уже близился рассвет, когда Лазарь добрел до Вифании на распухших ногах, с огнем во всех суставах, с болезненно пересохшим горлом. Он не знал, сколько времени был в пути, день или три дня, события недавнего прошлого перемещались у него в голове, где-то в самой глубине засела боль, более мучительная, чем скрежещущий зубной нерв и удушье в груди. Увидев в конце улочки родной дом, он остановился. Представил себе вечно озабоченную Марфу, полезную как плуг, надежную как четыре времени года, и прелестную Марию, воплощение радости и пламенного экстаза, – и мысленно увидел свое тело и душу: обгоревший стебель, истлевший цвет. Лазарь повернулся на каблуках развалившихся сандалий и пошел прочь.

Он пришел к пещере, из последних остатков сил отодвинул камень от входа, дополз до каменного гроба и перевалился через его край. Потом вытянулся на его твердом шершавом дне и стал ждать. Когда забрезжил день, он почувствовал, как из далекой дали к нему приближается облегчение.