Юморески и другие пустячки

Встреча № 5

— Прошу вас, садитесь.

— Я чрезвычайно вам признателен за то, что у вас нашлась для меня минуточка времени.

— К сожалению, это действительно всего лишь минуточка. Дело в том, что в одиннадцать у меня важное совещание.

— Конечно, конечно. Я понимаю.

— Ну вот... Значит... Гм... Как бы вам сказать...

— Только, прошу вас, без церемоний. Повторяю, каждое ваше слово для меня все равно что Священное писание.

— А вот это вы зря. Я ведь могу высказать вам только свою личную точку зрения. Вам следовало бы обратиться еще к кому-нибудь.

— Нет, это совершенно излишне. Я вам верю безоговорочно. Я позволил себе написать вам об этом еще в первом письме.

— Тогда давайте перейдем к делу.

— Пожалуйста.

— Гм — Словом... я прочел вашу рукопись.

— Да.

— Послушайте... зачем нам играть в прятки? Ведь мы же взрослые люди.

— Да.

— Я очень внимательно изучил вашу рукопись.

— Да-

— Если говорить откровенно...

— Это, разумеется, само собой. Ведь именно этого я и жду. И не надо меня щадить, я не какой-нибудь хлюпик.

— ...в общем: что-то тут не так.

— Простите, я не понял.

— Я говорю: это не совсем то.

— Вы хотите сказать, что это — плохо?

— Повторяю: я читал очень внимательно. Некоторые места даже дважды.

— И... вам не нравится.

— Если быть откровенным, то да — не очень. Словом... Нет, мне это не нравится.

— Так. Пожалуйста, продолжайте. Я слушаю вас.

— Это трудно объяснить... Видите ли, уже сам сюжет... Он мне кажется каким-то... таким неправдоподобным. Притянутым за волосы.

— Извините, но я описал подлинное происшествие! Я об этом и в подзаголовке упомянул. Могу это доказать.

— Возможно. Разумеется, такое могло случиться. Но в качестве сюжета для романа... говорю вам: не знаю.

— Это случилось в шестьдесят третьем, весной. У меня есть вырезки из газет. Полный комплект.

— Да-да, я знаю —

— Весь город только об этом и говорил. Все меня уговаривали: напиши об этом! У тебя хороший слог, вот возьми и напиши! И тогда я —

— Вполне возможно. И все же... Видите ли, жизнь — это одно, а литература — другое.

— Да? А ведь все говорят, что искусство должно отображать жизнь!

— Ну да, конечно, конечно, однако... Не знаю, может, вы не очень удачно использовали материал.

— Вы думаете, его лучше было бы переработать в драму?.. Это интересно! Я подумывал также о цикле новелл. Но ведь роман — это же роман, верно?

— Нет, дело не в том. Понимаете... Попробую вам объяснить.

— Да.

— Все выглядит... одним словом, недостоверно. Возьмем, например, отдельные персонажи. Уже ваш центральный образ, который —

— Но этот человек в самом деле есть на свете! Он уже старик, но он есть! В романе он описан в целом верно и точно. Я ничего не выдумывал. Ничего не пропускал. Я старался быть объективным, не чернил его и не приукрашивал... Могу привести его к вам в любое время — хотите? Вы сами убедитесь!— Не надо, право же, не надо, проблема ведь совсем не в том... В жизни это может быть интересный человек, но в вашем романе... Ну, понимаете, я не верю ни одному его слову!

— Но я ведь именно этого и хотел! Он в самом деле часто лжет! Он далеко не честный человек! Я так и пишу об этом на странице —

— Вы меня неправильно поняли. Я не верю в персонаж, изображенный в романе. Если уж речь зашла об этом, я не верю вам — тому, о чем вы пишете.

— Но я могу привести вам свидетелей — сколько угодно! И каждый подтвердит, что все произошло именно так, как я излагаю. Я ничего не выдумывал! Я ведь хотел написать реалистический роман! Принципиально! В послесловии я прямо так и отмечаю —

— Да-да, я читал. И все же боюсь, вы меня не поняли. А между нами должна быть полная ясность. Я вам, конечно же, верю. Разумеется, все происходило именно так, как вы утверждаете. И эти люди были, наверное, именно такими.

— Это уж точно. Почти все они еще живы, и я их могу —

— Друг мой, поймите, я говорю о чем-то совсем другом. У искусства свои законы, понимаете? В искусстве необходимо...

— Ну, естественно! Ведь я все эти законы проштудировал! От корки до корки! А как же! Горького и Плеханова, Шкловского и Лукача, и Мраза, и Бакоша, и даже Розенбаума, всех поголовно! Да для меня городская библиотека все равно что дом родной! Законы искусства я знаю не хуже, чем таблицу умножения! Сюжет, композиция, синтаксис, тема и так далее — словом, все! Неужели вы думаете, что я бы взялся за такую высокоспециализированную работу, как роман, без соответствующей подготовки! За кого вы меня принимаете?

— Конечно, это хорошо, это... да, это похвально... Вот только... Господи, как же мне это вам объяснить? Одно дело прочесть что-нибудь о композиции, и совсем другое — сесть и написать роман. Вот...

— Словом... словом, роман плохо скомпонован. Так я должен вас понимать? Пожалуйста, говорите со мной без обиняков, напрямую. Не надо меня жалеть.

— Думаю, помимо всего прочего, он в самом деле плохо скомпонован, если вам так уж хочется это услышать. Он разваливается на бессвязные эпизоды, к тому же по большей части невнятные. Он крошится, как сухая глина, извините за сравнение.

— Гм. Очень любопытно. Но сухая глина не крошится, с вашего позволения. Во всяком случае, не всегда и не везде. Я читал, что в Марокко, например, есть крупные сооружения, есть целые города из глины, которые...

— Ну хорошо, я выбрал неудачный пример, не ловите меня на слове. Этим примером я хотел сказать, что ваша работа структурно не организована, если вы понимаете, что я хочу этим сказать.

— Ну еще бы, а как же иначе, я ведь и Мукаржовского проштудировал очень внимательно.

— Простите, не понял. Ну ладно, оставим это. Словом, в вашем романе нет напряжения... Думаю, вы согласитесь, что роман на четыреста страниц должен быть интересным, если вы хотите, чтобы кто-нибудь дочитал его до конца,— вы согласны со мной?

— Ну конечно! Безусловно! А мой роман, выходит, неинтересный? Это я так, для ясности.

— Гм. Он очень плохо читается. Если б я вам не пообещал... Дорогой мой, в любой книге должны быть собственные находки, открытия, она должна говорить что-то новое, предлагать читателю какое-то самобытное видение мира, людей, самого себя...

— Видимо, вы не обратили внимания... Я брался не за детектив и, так сказать, не за ученый труд. Я писал роман. Роман, понимаете?

— Я это понял. Но в любом случае... Поймите, уважаемый коллега, читатель хочет читать роман с радостью, со вкусом, с интересом. А не пробиваться сквозь него, как сквозь толщу пресной манной каши.

— То есть... мой роман — пресная каша,

— Этого я не утверждал...

— Нет, утверждали! Я пока еще не глухой.

— Я выражался образно. И, возможно, опять не самым удачным образом. Но если говорить о вкусе, запахе, аромате, то есть если говорить о вашем языке...

— А я, простите, пишу на своем родном языке. Может, сейчас что-нибудь другое в моде, но я пишу так, как меня дома учили, если хотите знать.

— Ну конечно же! Каждый писатель пишет на своем родном языке! Но существуют определенные эстетические требования, определенные уровни языка... Не каждый из них способен войти в литературу. Постойте, я опять неудачно выразился.

— Может, у меня там грамматические ошибки есть? Вот это был бы для меня сюрприз! Заверяю вас, в этом виновата машинистка, которая перепечатывала мою рукопись. Возможно, мне стоило бы еще раз перечитать после нее, это я допускаю. Но мне до того не терпелось поскорее положить рукопись на ваш стол...

— Тут дело не столько в грамматике.

— Да уж, вот это было бы совсем несправедливо. С грамматикой у меня еще в начальной школе был полный порядок.

— Гм. Видите ли, боюсь, для литературы этого недостаточно. К сожалению!

— Мне, кстати, знаком один известный писатель, который то и дело говорит «дерьмо собачье». Или «со всеми манатками». Я бы такого ни за что не произнес. Надеюсь, вы обратили внимание, что я говорю литературно.

— Это хорошо. Это замечательно. Но... Очевидно, художественный язык требует еще чего-то... В романе, скажем, над каждой фразой нужно работать, дорогой мой. Упорно работать. Особенно —

— Но я работал, и еще как упорно! Вы даже представить себе не можете, сколько я над этим романом работал. Сейчас я вам скажу. Пять лет. Пять с половиной. Почти шесть. Или семь? Семь лет я работал над этой проклятой рукописью. Ночи напролет. Клянусь вам здоровьем своей дочери. Зрение себе испортил. Не раз уже светало, когда я шел прилечь хоть на часок-другой. Над каждым предложением трудился прямо как раб. Да что там — как каторжник в каменоломне! Высекал, так сказать. Семь лет жизни отдал этой работе. И здоровье. И свою карьеру. И свое супружеское счастье, но об этом лучше не говорить. Неужто это не чувствуется... Вы считаете, что это не чувствуется? Нет, вы скажите прямо, и я застрелюсь.

— Нет-нет, что вы, что вы...

— Я тоже так считаю. Ведь если человек семь лет над чем-то работает как вол, так это должно чувствоваться, тут вы меня не разубедите. Это же все равно, что не видеть нос между глаз!

— Уважаемый...

— Да?

— Видите ли, в искусстве это выглядит несколько иначе. Бог его знает. Но мне кажется...

— Да? Я вас слушаю. Ну, так как же это выглядит в искусстве?

— Гм. Количество затраченного времени и труда —

— Не всегда пропорционально качеству.

— Да, что-то в этом роде.

— Я знаю. Что-что, а это я отлично знаю. Вы только посмотрите, к примеру, на молодое поколение. Скажем, художники — второпях намалюют что-нибудь, тяп-ляп, и ладно... Или композиторы — ни тебе мелодии, ни гармонии. О поэтах и говорить нечего, им даже кавычки поставить лень...

— Я, собственно, имел в виду совсем другое.

— Да знаю я. Что искусство невозможно высидеть. Это и Фадеев говорит, и Хемингуэй — он даже писал стоя. В конце концов, я ведь тоже... например, семнадцатую главу я написал стоя. Думаю, вы это почувствовали. Она такая плотная, крепко сбитая, верно?

— Честно говоря, я этого не заметил. Но мы как-то все время уходим от существа вопроса.

— Вы правы. Давайте конкретно. Что бы вы посоветовали переработать в моем романе?

— Наверное, я все это время выражаюсь неточно. И мне, пожалуй, уже нужно спешить... Поймите же наконец! Речь идет не о деталях или отдельных местах, которые нужно бы переработать.

— А о чем же?

— Так сказать... о целом. И, возможно, даже не о рукописи. Возможно... о вас —

— Ах, так, вот оно что. Понимаю. Вы намекаете, что я просто-напросто бездарь.

— Такую формулировку я бы себе никогда не позволил.

— Еще бы. Ведь с вами не согласился бы весь наш город. Семь лет я посвятил этой работе. Семь, а то и восемь. Ни о чем другом не думал, семью забросил, друзей порастерял, здоровье испортил. Но я говорил себе: ты должен выдержать. Должен дописать. Это твой священный долг.

— Гм. Вы так думаете?

— Простите, не понял.

— Вы думаете, это было вашим долгом?..

— Определенно! А ради «чего еще я бы трудился? Из честолюбия? Жажды славы? Жажды денег? Могли бы вы подумать обо мне такое?

— Нет-нет. Я почти уверен, что нет.

— Вот видите. И я выдержал. Теперь мое произведение закончено. Вот оно лежит перед вами. Так сказать, дело всей моей жизни. Я знаю, что оно несвободно от ошибок — но бог мой, у кого же их нет, что есть совершенного в этом мире, полном суеты и отчуждения? Не так ли? Но я готов исправить все ошибки. Переработать рукопись. До основания, если понадобится. Работы я не боюсь. Вы мне только скажите: где, что, как. А я уж сумею засучить рукава. Почему вы молчите?..

— Боюсь, мне пора уже идти на совещание.

— Вы не хотите сказать мне правду!

— Да нет же, разумеется, нет. Но только... боже мой, ведь это такая страшная ответственность...

— Я сделаю все, что вы мне прикажете.

— Но я ничего не могу вам приказывать... Это безумие!

— Тогда посоветуйте. Мне все равно, как это назвать.

— Я же говорил, что вам следует обратиться еще к кому-нибудь.

— Нет... Об этом не может быть и речи. Вашего отзыва мне достаточно. Что мне нужно переработать?

— ...Ничего.

— Ничего... Это значит... что вся моя работа ни на что не годится? Что у меня дарования ни на грош? Что я впустую растратил эти семь лет? Что лучше бы мне пьянствовать по трактирам, как это делаете вы и ваши приятели-редактора? Или ездить за город на дурацкие семейные прогулки по примеру этих жалких обывателей? Или просто броситься в колодец? Так, что ли?

— Что вы, ради бога. Ни в коем случае.

— Тогда что же? Что? Некоторые говорили, что мне лучше бы заняться керамикой. Но я всю жизнь хотел стать писателем. Просто у меня такое чувство. Это мое призвание. Только слово переживет века. Вы согласны со мной? Вот теперь вы мне говорите, что вся моя работа — жалкая халтура.

— Я этого вовсе не говорил.

— А что вы говорили? Композиция ни к черту, образы никудышные, язык — ни рыба ни мясо, тоска зеленая, манная каша. Вот так-то. Одним словом, все верно.

— Так что же верно?

— Они были правы.

— Кто «они»? О чем это вы?

— Правы были те, кто говорил мне: не давай ему читать, иначе тебе конец.

— Как это: конец?

— Они говорили: «Не пускай козла в огород!»

— Простите, но я вас не понимаю.

— Они мне говорили: ты будешь у него в руках. Разве можно давать роман на рецензию романописцу? Да он учует конкуренцию за сто верст! Он из тебя все нервы вымотает, отобьет охоту писать, очернит перед всеми! А потом попробуй только сунуться со своей работой к другому — да он любого обработает заранее, а тебя оклевещет, обвинит во всех грехах, в порошок сотрет. Вот что мне говорили — и я вижу, что они были правы!

— Но, позвольте —

— Вообще-то я вас понимаю. Возможно, и я бы на вашем месте поступил так же. Может, и мне бы не хватало моральных сил. Не хватило смелости. Врожденной порядочности.

— Думаю, нам пора заканчивать этот разговор. Совещание наверняка уже началось.

— Ну что вы! Что вы! До конца еще далеко, уважаемый «наставник»! Вы обо мне еще услышите. Не думайте, что я буду молчать о том, как вы поступаете с начинающими авторами, которые обращаются к вам с уважением и доверием. Вот ишаки безмозглые!

— Послушайте, ведь я же вам —

— Вы разделываетесь с ними, опасаясь, что когда-нибудь их книги потеснят вашу продукцию. Вы боитесь за свою дачу, свою машину, свой счет в банке!

— Я прошу вас уйти!

— Конечно, я уйду, ни на минуту здесь не останусь! Но вы еще пожалеете, голову даю на отсечение! И года не пройдет, как я положу на этот самый ваш стол подарочное издание моей книги, которую вы оплевали и гнусно опорочили! Не думайте, ее уже читал один режиссер — будьте уверены, ее экранизируют! Вопреки вашему карканью, вашим низким интригам, вашим настойчивым попыткам обескуражить меня, отбить охоту к творчеству, связать меня по рукам и по ногам!

— Я вам с самого начала сказал, что могу и ошибаться.

— Так оно и есть! Да я это с самого начала знал! Я не дурак! Я принес вам рукопись только для того, чтобы увидеть, как вы кипите от злости! Вот лучшее доказательство, что я написал отличный роман!

— Прощайте.

— Честь имею кланяться! Мое почтение! Даже рюмашечку мне не предложил! Вот она, культура! Где была моя голова, когда я обратился к такому завистливому, корыстолюбивому, узколобому лицемеру!

— Уходите же наконец, черт вас подери!

— Ну-ну, оскорбляйте, обижайте меня! Пожалуйста! Сегодня я ничто, а у вас сила, подкупленные редакторы, влиятельные друзья-товарищи на самых высоких постах! Но завтра... завтра будет иначе! Будьте покойны! Это я буду поглядывать на вас сверху вниз, да! Напрасно вы поворачиваетесь ко мне спиной! Все равно я вижу страх в ваших глазах! Все вижу! Да вы в штаны наделали!

— Если вы сейчас же не уберетесь отсюда

— Ухожу. Мне здесь делать нечего. Не хочу дышать одним воздухом с вами! Ухожу! Но вот еще что. У меня есть предложение. Вы меня слышите? Давайте помиримся. Давайте напишем роман вместе, что вы на это скажете? Напишем вместе, будем работать рука об руку, а гонорар поделим. А? При условии, что мое имя будет стоять на первом месте. Разве это не справедливое требование? Ну ладно, пусть будет по-вашему: в алфавитном порядке. Умный уступает первым. Что вы так смотрите на меня? Ну хорошо. Отдаю вам роман целиком — за десять тысяч. Бог с ним, пусть он послужит вам сырьем. В свободные вечера надиктуете его заново — и готово дело. Материал что надо, это вы не станете отрицать. Я дам расписку, что отказываюсь от всех прав. Ну там от гонорара и прочего. Ну, за чем дело стало? Гм. Пять тысяч — идет? Согласитесь сами, дешевле никак не могу — это же труд всей моей жизни! Ну как? Последняя цена — три тысчонки. Стыдно было бы меня обкрадывать.— Боже! Что это было? Пресс-папье?! Люди добрые, он же хотел убить меня! Хотел прикончить меня только за то, что я талантливее. Да ведь это убийца. Самый настоящий убийца! Кровожадный убийца!