Юность Розы

Глава XXI Как Фиби заслужила желанный прием

Доктор Алек, однако, не приехал, и вести были недобрые. Роза сразу это поняла, когда увидела спускающуюся с лестницы тетушку Изобилие — в съехавшем на сторону чепчике, бледную, с письмом в дрожащей руке, — она бессмысленно кричала:

— О, мой дорогой! Он болен, а меня нет с ним рядом! Тиф, а он так далеко! Что могут сделать эти дети? Зачем я отпустила моего Алека?

Роза усадила ее на диван в зале и, пока тетушка Изобилие горько рыдала, прочла письмо, в котором Фиби просила старушку «осторожно сообщить известие Розе».

…

«Дорогая мисс Изобилие! Пожалуйста, прочтите это письмо про себя и потом осторожно сообщите его содержание моей дорогой хозяюшке. Наш дорогой доктор очень болен, но я с ним и не оставлю его ни днем, ни ночью, пока он не выздоровеет. Доверьтесь мне и не тревожьтесь: я позабочусь о нем со всем умением и преданностью. Сначала он не хотел, чтобы я вам писала. Он боялся, что вы вздумаете приехать, а это повредило бы вашему здоровью. К тому же это совершенно бесполезно: здесь нужна только одна сиделка, а я оказалась первой. Прошу вас, не отнимайте у меня права исполнить мой долг.

Мэк все же решился написать своему отцу, потому что сейчас доктор Алек уже не может запретить этого — он слишком болен. Поэтому я тоже пишу вам. Он заразился сыпным тифом, скорее всего от несчастных эмигрантов, которые повстречались ему в городе. Они не понимали по-английски и заблудились. Доктор заговорил с ними по-португальски, проводил их куда нужно и выслушал их историю. Думаю, что теперь он страдает за свою доброту — после этого у него внезапно начался тиф. Прежде чем он понял, в чем дело, я была рядом, и было поздно отсылать меня назад.

Теперь я могу доказать вам свою преданность и, если придется, отдать за доктора свою жизнь. Я сделаю это с восторгом, ведь он был для меня истинным отцом. Скажите Розе, что его последнее сознательное слово и мысли были о ней. „Не позволяйте ей приезжать; берегите мое сокровище“, — сказал он. О, послушайтесь его! Оставайтесь дома, и с Божией помощью я благополучно привезу к вам дядю Алека. Мэк делает все, что я ему позволяю. У нас лучшие доктора, и все идет хорошо, насколько это возможно. Мы ждем, когда наступит кризис.

Дорогая мисс Изобилие, помолитесь за него и за меня. Пусть Бог поможет мне хоть как-то отблагодарить тех, кто так много сделал для преданной и любящей вас Фиби».

Когда Роза подняла глаза от письма, пораженная этим внезапным известием и серьезной опасностью, старушка перестала плакать и набожно молилась, хорошо зная, в чем можно найти утешение. Роза опустилась перед ней на колени, положила голову на ее сложенные руки и на минуту замерла без слез и без слов. Затем из груди девушки вырвались рыдания. Тетушка Изобилие нежно сжала юную головку и, не обращая внимания на слезы, которые обильно текли по старческому лицу, проговорила:

— Будь тверда, моя душенька, будь тверда! Господь Бог не возьмет его от нас, я уверена, а это мужественное дитя отплатит свой долг, я чувствую это.

— Я тоже хочу помочь ему. Я должна быть с ним рядом и не боюсь никакой заразы! — в эту минуту Роза искренне позавидовала Фиби, потому что доктор Алек был отцом для них обеих, но лишь одна из подруг подвергалась опасности ради него.

— Нет, ты не должна ехать, моя дорогая. Это бесполезно, Фиби права. Я знаю, что такое тиф, часто сиделки таких больных сами заражаются и умирают. Бог благословит ее за мужество, за то, что она не позволяет Мэку приближаться к больному. Лучшей сиделки Алеку не найти. Конечно, она не оставит его, пока он не выздоровеет, — взволнованно сказала мисс Изобилие.

— Вот, только теперь вы начинаете ценить ее, как она того заслуживает! Мало кто решился бы пойти на такую жертву. Если она заболеет и умрет, в этом отчасти будет и наша вина. Она готова пройти огонь и воду, чтобы мы с любовью приняли ее в нашу семью, — гордясь подругой и мечтая оказаться на ее месте, воскликнула Роза.

— Если она привезет моего дорогого Алека домой, я больше никогда не скажу ни слова против нее. Пусть она выходит замуж за любого из моих внуков, я дам ей мое благословение, — тетушка Изобилие чувствовала, что никакая награда не будет чрезмерной за такой подвиг.

Роза готова была захлопать в ладоши, но снова сжала руки, вдруг вспомнив, что сражение еще не выиграно и что праздновать победу слишком рано.

Она не успела ответить, потому что в комнату вошли дядя Мэк и тетя Джейн. Письмо Мэка пришло к ним одновременно с письмом Фиби, и тревога за жизнь дяди Алека овладела всем семейством. Брат хотел сейчас же ехать к больному, а тетя Джейн собиралась непременно его сопровождать. Однако все соглашались с тем, что ему никто не поможет, кроме Фиби. Мэк писал, что она отлично справляется со своим делом, поэтому оставалось только молить Бога, чтобы девушка сама не заболела.

Суета улеглась лишь после того, как спасательный отряд отправился в путь. Тетушка Изобилие горевала, что не может поехать с ними, но, будучи разумным человеком, сознавала, что станет родным лишь дополнительной обузой и вряд ли сумеет чем-то помочь. Она осталась хлопотать дома, подготавливая всевозможные удобства для приезда своего дорогого больного. У Розы благоразумия было меньше, ей пришла в голову дикая мысль ехать одной туда, куда стремилась ее душа. Она не успела осуществить свое безумное намерение, потому что у тети Майры внезапно участились припадки. Девушка осталась с несчастной больной, чтобы скрасить ее последние минуты. Сначала не было никакой надежды на выздоровление, но затем страдалица вдруг попросила чаю и хлеба, и смерть вновь отступила.

Весть о болезни доктора разнеслась по округе со скоростью лесного пожара. Тетушка Изобилие без конца отвечала на вопросы о состоянии племянника встревоженным посетителям. В течение нескольких дней дверной звонок не умолкал ни на минуту. Являлись разные люди: богатые и бедные, дети и старики. Молодые девушки заливались горючими слезами, а юноши проклинали всех эмигрантов вообще и португальских в особенности.

Так открылось, как много людей любили этого человека, щедрого на добрые дела, который теперь страдал вдалеке, даже не подозревая, сколько его тайных благодеяний вышло наружу.

Раньше Роза думала, что жить для других — пустой, никому не заметный труд, теперь она убедилась в обратном. Она воочию увидела, как обильна награда такого труда, сколько благодарности он вызывает в людях, какая это драгоценная сила, гораздо ценнее обаяния славы или блестящего таланта, который светит, но не согревает. Девушка не раз думала над справедливостью дядиных слов. Похвалы, расточаемые знаменитостям, трогали ее гораздо меньше, чем вид доброго человека, который неутомимо трудится на благо своего ближнего. Ее героями сделались люд и, подобные Гаррисону[48], сражавшемуся за свой народ, Хоу[49], старавшемуся облегчить страдания глухих, немых и слепых, неподкупному Самнеру[50]. Она восхищалась незаметным подвигом добродетельных женщин, таких, как монахиня Гиббонс[51], которая в течение тридцати лет в Рождество творила сказку для двухсот бедных детей в городской богадельне, спасала от гибели заблудших Магдалин и обращала на путь истинный закоренелых преступников.

Роза получила урок, который показал ей, как прекрасна избранная ею стезя милосердия. Эта благородная деятельность помогла ей наполнить свою жизнь полезными деяниями, подарить помощь ближним, не ожидая никаких наград и довольствуясь лишь тем, что этот незаметный труд видит Бог.

Прошло несколько тревожных недель между страхом и надеждой. Жизнь и смерть боролись между собой, и не раз казалось, что смерть одолеет. Фиби твердо стояла на своем посту, побеждая опасность и саму смерть с мужеством и преданностью, на которую способны только женщины. Все силы ее души были приложены к делу, а когда положение казалось безнадежным, она со страстной энергией взывала к небесам, и слова ее, казалось, долетали до них.

— Молю тебя о милосердии, всемогущий Господь, и я никогда ничего не буду просить у Тебя для себя!

Искренние молитвы и самоотверженность творят чудеса там, где другая помощь бессильна. Подвиг Фиби был вознагражден счастливым исходом. Доктор Алек говорил впоследствии, что она спасла ему жизнь единственно своей силой воли. Даже в беспамятстве он чувствовал, что сильная теплая ладонь не отпускает его руку, и даже смерть оказалась не в силах разорвать это рукопожатие. Самым счастливым в жизни Фиби был миг, когда доктор очнулся, открыл глаза и слабо проговорил:

— Скажите Розе, что я легко отделался благодаря вам, дитя мое.

Девушка улыбнулась ему, поправила подушки, а когда он снова уснул, вышла в соседнюю комнату, собираясь сообщить близким радостную весть, но могла лишь броситься в кресло и дать волю слезам, впервые пролившимся в течение нескольких недель. Мэк застал ее в этот момент и утешал как мог, пока она не вернулась к своему посту — теперь уже только почетному. Сам он побежал послать домой телеграмму, которая заставила трепетать от радости многие сердца. Джеми в порыве восторга предлагал звонить по городу во все колокола и стрелять из пушек.

«Спасен, благодаря Богу и Фиби!» — вот все, что было в телеграмме, но все проливали слезы облегчения и радости. Слезы, однако, скоро высохли, все пожимали друг другу руки и обнимались, говоря: «Ему лучше; он вне опасности!» Затем всю семью охватило желание немедленно ехать и самим убедиться в том, что все действительно обстоит благополучно. Только угрозы Мэка, строгие предписания доктора и просьбы Фиби дать ей окончить свое дело удержали мисс Изобилие, Розу и тетю Джесси дома.

Чтобы сократить время ожидания, они затеяли в доме генеральную уборку, принялись чистить и скоблить все с таким усердием, что разогнали всех пауков и свели с ума женскую прислугу. Даже если бы старый дом был заражен оспой, то и тогда невозможно было бы лучше вычистить, проветрить и освежить его. Дело было ранней весной, но все ковры и гардины были сняты, подушки выколачивались, чтобы нигде не оставалось ни пылинки. Наконец жилище стало безукоризненно-чистым, и теперь все боялись пошевелиться, чтобы не нарушить порядка, который царил повсюду. Карантин окончился только в конце апреля, и доктора разрешили перевезти больного домой. Рано наступили теплые дни, как будто специально для того, чтобы доктор Алек мог благополучно вернуться из путешествия, едва не оказавшегося последним.

Все члены семьи собрались, чтобы присутствовать при этом важном событии. Бесполезными оказались строгие запреты врачей, увещевания, что больной еще очень слаб и ему следует избегать всякого волнения. Видимо, ветер отнес за море эту радостную весть, потому что в порт накануне вечером вошел корабль дяди Джема. Уилл и Джорджи самовольно отправились в отпуск. Стив готов был вступить в бой со всем факультетом, если бы это потребовалось, а дядя Мэк и Арчи одновременно сказали друг другу: «Дела на сегодня можно оставить».

Конечно, собрались все тетки, хотя каждая старалась удержать других, и все щебетали без умолку. Джеми целый день боролся с собой, чтобы не скакать, не прыгать, не орать — словом, не перевернуть все вверх дном, в своей обычной манере. Стараясь справиться со своим буйным темпераментом, он улизнул на конюшню и отвел там душу в неистовой джиге, под испуганными взглядами старой толстой лошади.

Но сильнее всех билось сердце Розы, когда она ходила взад и вперед, расставляя повсюду весенние цветы. Она сияла таким счастьем, что тетки наблюдали за нею и тихонько говорили друг другу: «Может ли ангел быть милее?»

Если ангелы носят светло-зеленые платья и подснежники в волосах, если они преисполнены спокойной радости, если их большие глаза горят необычайным блеском, то Роза действительно была похожа на ангела. Но она чувствовала себя живой женщиной и с трепетом ждала одновременного возвращения дяди, подруги и возлюбленного.

Среди портретов, висевших в зале, был портрет доктора Алека, сделанный Чарли в один из коротких моментов вдохновения. Это был законченный, в отличие от многих других его рисунков, карандашный набросок, чрезвычайно похожий на оригинал. Портрет вставили в красивую раму и повесили на почетное место, украсив гирляндой из зелени. Под ним стояла большая индийская ваза с букетом оранжерейных цветов, присланных Китти. Дульче стояла у окна с большим букетом нарциссов.

Наконец на улице раздался стук колес. Роза бросилась к дверям, мечтая первой встретить и обнять своих родных, но когда увидела в карете изнуренного, едва двигающегося человека, которого мальчики высаживали из кареты, — остановилась без движения. Фиби бросилась к ней в объятия и зашептала, смеясь и плача: «Я сделала все это для вас, моя дорогая!»

— О Фиби! Никогда больше не говори, что ты чем-нибудь мне обязана! Мне никогда не отплатить тебе за это!

Тетушка Изобилие тоже услышала стук колес и вскочила со своего места. Она дрожащими руками пыталась водрузить на нос падающие очки и, схватив кружева вместо носового платка, со всей возможной твердостью произнесла:

— Стойте! Стойте здесь и дайте мне принять Алека. Помните о его слабости и будьте спокойны, так же спокойны, как я.

— Конечно, тетя, — последовал общий ответ.

Однако покориться приказанию было так же невозможно, как запретить перьям лететь от дуновения ветра, и неудержимый порыв увлек всю толпу в зал. Тетушка Изобилие сама первая и нарушила спокойствие, стремительно бросившись в объятия доктора Алека, истерически смеясь и плача, так что ей могла бы позавидовать даже тетя Майра.

Вскоре радостные слезы высохли. Дядя Алек, высвободившись из объятий, как всегда, думал о счастье других, забывая о себе. Привлекая к себе Фиби, он сказал серьезно, хотя бледное лицо его сияло:

— Тетя Изобилие! Если бы не моя дочь, вам никогда не пришлось бы так встречать меня. Полюбите ее ради меня!

Тут старая леди выказала все благородство своей души: она обернулась к Фиби и поклонилась ей, как равной. В ее дрожащем голосе слышалось и раскаяние, и радость, и нежность:

— Я горжусь, что могу исполнить это ради нее самой. Прости, дитя мое, мои глупые предрассудки, я докажу свою искренность… Где же мальчик?

Здесь стояли все шесть мальчиков, и справа был тот, кого она искала. Взяв руку Арчи, тетушка Изобилие соединила ее с рукой Фиби. Силясь сказать что-нибудь торжественное, приличествующее случаю, она снова разрыдалась, просто обняла их и проговорила:

— Если бы у меня была дюжина внуков, я всех охотно отдала бы вам, моя дорогая. Я буду танцевать на вашей свадьбе, несмотря на свой ревматизм.

Эти слова были лучше всякой официальной речи, потому что рассмешили всех, и доктора Алека усадили на диван под общий хохот. После этого Мэк, который теперь превратился из поэта во врача, приказал удалиться всем, кроме тетушки Изобилие и Розы.

— В доме нужна тишина. Ему следует уснуть как можно скорее после такого путешествия, а потому прощайтесь с ним до завтра, — сказал он, с беспокойством наблюдая, как четыре женщины снимали с дяди Алека теплое платье, три мальчика стаскивали теплые сапоги, два брата пожимали ему руки, а тетя Майра держала перед его носом флакон с нюхательной солью.

С большим трудом удалось освободить дом от переизбытка родственников. Тетушка Изобилие уселась сторожить любимого племянника, а Роза тихонько вышла из комнаты, посмотреть, не ушел ли Мэк вместе со всеми. Во всей этой суматохе они едва перекинулись несколькими словами, хотя их глаза и руки встречались не раз.