За горами, за лесами

КАРТОШКА В МУНДИРЕ

Вы когда-нибудь убегали из дома? Я даже представить не могу, как бы мы с мамой жили друг без друга.

А вот Генка из третьей комнаты однажды хотел убежать.

Уходя на работу, мать оставила Генке миску картошки и велела сварить. Миска-то совсем небольшая, на полкило. Половину картошки она наказала отцу оставить, который должен был вернуться с ночной смены. Маленький граненый стаканчик растительного масла тоже на двоих. А щи в кастрюльке — только для отца.

Зашли мы с Витькой. Генка в это время сидел за столом и уплетал свою порцию картошки. Мы смотрели и глотали слюну. Обычно мы всем делились. Витька снабжал нас жмыхом. Я тоже часто выносил «с обломом» на всех. Не угостить нас Генка никак не мог.

Мы быстро расправились со всей миской.

В школе про картошку Генка забыл. Когда вернулся вечером домой, в комнате была только одна мать.

— Отец приходил? — спросила она.

— Нет, не приходил…

— Странно… — мать растерянно опустила руки. С минуту она молчала, и Генка тоже молчал. Потом она подошла к плите, заглянула в кастрюлю.

— А где картошка?

— Какая?

— Картошка… для отца.

— А я… ее съел.

Мать посмотрела на пустой стаканчик из-под масла и дала сыну затрещину.

— За что? — сквозь слезы спросил Генка.

Мать накричала на него, что он бездельник и дармоед. Это показалось Генке обидным, он тоже ходил перекапывать картофельное поле за десять километров и принес оттуда полмешка картошки. Генка всхлипнул, сказал, что может вообще ничего не есть, оделся и ушел.

Он брел напрямик по размытой дороге. Жидкая грязь с хлюпаньем расползалась под размокшими ботинками. Затылок ныл. Генка поднял воротник своего куцего пальто, глубже натянул на лоб затасканный картуз с переломленным козырьком, засунул руки в карманы и побрел дальше.

Он начал перебирать в памяти все самое необходимое, что может потребоваться самостоятельному человеку: ножик-складень, кресало (или еще лучше спичек достать), мешочек для продуктов…

Октябрьское небо быстро затягивалось мглой. Очертания бараков расплывались в бесформенные темные пятна. Лужи казались мазутными. С низкого и тяжелого неба сеял мелкий и холодный дождь.

Генка огляделся по сторонам: нужно было куда-то спрятаться, переждать. «Пойду-ка, пожалуй, в баню», — решил он и торопливо заскользил к двухэтажному зданию с облупленными стенами.

О месте на лавке в комнате ожидания нечего было и мечтать. Люди в рабочих спецовках, с усталыми темными лицами сидели на корточках возле стен, толпились в проходе, дымили толстыми самокрутками и вели неторопливый разговор о вестях с фронта, о заводских делах. Кругом жара и чад.

Генка протиснулся к лестнице, ведущей на второй этаж, в женское отделение. Нашел под лестницей свободное местечко, уселся на выступе стены, похожем на завалинку, и задумался. Мать, верно, станет плакать, переживать. Завтра зайдут за ним ребята в школу, а мать скажет, что нету Генки, ушел неизвестно куда. Начнут Генку везде искать. Интересно, что они будут о нем говорить?

Справа, примостившись на том же выступе, сидел парнишка в фуфайке и треухе, сбитом на затылок. Было ему лет двенадцать. Лицо крупное, широкоскулое, с острым подбородком. Из-под шапки торчали густые темные волосы, которых уже давно не касалась расческа. В ногах у паренька сидела худенькая девочка лет шести и обеими руками усердно копалась в таких же темных кудлатых волосах.

— Тиша, зудится, — тоненько пропищала она.

— Завтра в прожарку поведу, — тоном взрослого ответил Тиша и, наклонившись на один бок, вытащил из кармана штанов длинный кисет, набитый табаком. Потом залез опять в карман и достал газету, вложенную гармошкой.

— Курить будешь? — обратился он к Генке. — Многосортный табачок. Из разных чинков насобирал.

Генка взял газетную гармошку и оторвал один листик. Своего табака он никогда не имел, но с товарищами покуривал втихую.

Тиша свернул длинную козью ножку, достал кресало и фитиль в медной трубке (все это лежало в коробке из-под монпансье) и стал выбивать огонь. Искры ярким пучком сорвались с кремня, и фитиль затлел. Движения у Тиши были медлительные, солидные, все снаряжение доброе, как у заправского курильщика.

— Камешек мировой! — с достоинством оценил Генка.

— Хороший, — Тиша подул на фитиль и протянул Генке прикурить. — Я его в Краснокамских карьерах подобрал.

— Это где-ка?

— На Северном Урале.

— Ты что, тамошний?

— Нет, из Ленинграда я. Питерский! — ответил Тиша. В это слово он вкладывал особый смысл, дескать, в революционном городе жил. — Батю мы ищем. Его с заводом в самом начале войны эвакуировали. Нам говорили, здесь должен быть.

Девочка, что сидела в ногах у Тиши, перестала чесать голову и жалобно зашептала:

— Я к мамке хочу…

— Не хнычь, Нюрка, не маленькая.

Нюрка прижалась к ноге брата и притихла.

— Мы с ней, — Тиша кивнул на сестренку, — везде поездили: в Москве были, в Саратове, потом в Краснокамске, в Нижнем Тагиле, а теперь вот в Челябинске. Позавчера на военном товарняке приехали.

— А мать-то где?

— Мама еще там, в Питере. Захворала. Голодно стало… — Тиша призадумался. — Ну, а нас на самолете вывезли. Через фронт летели. По нам фашистские зенитки бухали, да не попали. Где им! У нас летчик мировой был. Кругом разрывы, а он самолет ведет, что машину по Невскому. Потом на поезде. Говорили, в детдом везут. Только я не захотел, к бате решил добираться. Так мама наказывала. А где он, батя?.. Урал-то большой. Вчера заходил к одному начальнику, спросил про наших, кировцев. Так он сказал, что нынче столько народу понаехало — где тут найдешь? А сам телефонную трубку снимает. Я как услыхал про приют, задом, задом и — ходу. Нашел дураков!

Генка с уважением слушал Тишу.

— А ты что, — спросил Тиша, — тоже мазурничаешь?

— Нет… — Генка замялся. Хотел было рассказать, что тоже собирается уехать из дома, но раздумал. Стыдно говорить о картошке. Совестно.

Генка пригрелся и уснул.

Проснулся он от толчка в плечо. Ничего не понимая спросонку, услышал ворчливый женский голос:

— Носит вас, беспутных. Спали бы дома. Никак, беженцы?.. Ох ты, господи! Ну-те-ка, вставайте, нельзя у нас больше, закрываем баню. — Женщина не очень решительно тормошила детей.

Рядом зашевелился Тиша, захныкала сонная Нюрка.

Делать было нечего, пришлось выбираться на улицу.

Тиша некоторое время потоптался у дверей и сказал:

— Пойдемте в трюм.

— Это куда? — спросил Генка.

— Да тут рядом. Я еще днем его заприметил. Там тепло, не хуже, чем в бане.

И они пошлепали за Тишей.

Обошли кругом баню, завернули за котельную и остановились перед каким-то колодцем. Тиша первым полез вниз. Когда его голова исчезла в черном кругляше, из колодца послышалось:

— Подавай Нюрку.

Генка приподнял девочку и стал опускать в колодезную черноту. Там было неглубоко. Тиша сразу подхватил Нюрку и сказал:

— Теперь ты залазь.

Генка осторожно опустился, ноги стали на какую-то большую трубу. Тиша взял его за руку и потянул в сторону. Когда глаза привыкли к темноте, Генка различил неведомо где кончавшийся коридор, вдоль стен и по полу которого тянулись теплые трубы. Ребята сели поудобней, прижались и снова задремали.

Разбудил их сильный грохот. Он то стихал, то снова нарастал и проносился над самой головой. Нюрка испуганно схватила брата за руку.

— Что это? — спросил Тиша.

— Танки, — небрежно ответил Генка.

— Танки-и… — и Нюрка заплакала.

— Не бойся, это же свои танки. Мой папка их делает. С завода идут. Должно быть, на полигон. Мы с пацанами ходили туда. Гильзы от снарядов собирали и порох тоже. Артиллерийский порох — как макароны. Длинные такие трубки и сладкие, если лизнуть… Подпалишь такую макаронину с одного конца, она как закрутится на месте, а потом вдруг — в одну сторону, в другую как даст, как даст! Здорово!

Спать больше не хотелось.

Когда на улице развиднелось, ребята выбрались наверх. Дождь перестал, но было сыро, грязно и холодно. Земля совсем размокла. Машины, буксуя, натужно взвывали и проваливались в колдобины, разбрызгивая грязь. Резкие порывы ветра заставляли людей втягивать головы в поднятые воротники.

Первой про еду вспомнила Нюрка. Она по одной доставала из карманов пальтишка завалявшиеся там грязные пересохшие крошки и отправляла их в рот. У Генки сразу забурлило в животе. Тиша свернул папироску и закурил.

Они отправились на базар. Он состоял из нескольких рядов длинных деревянных лавок, где торговали картошкой, разложенной в кучки, американской свиной тушенкой, разделенной на порции, паточными конфетами-самоделками. За лавками находилась «барахолка», и продавались там дратва и вязальные крючки, облигации и продуктовые карточки, поношенные кирзовые сапоги и часы… Народу было здесь всегда полно.

У сухонькой и седенькой старушки, стыдливо стоявшей в стороне, купили пайку хлеба за двадцать рублей, которые Тиша хранил в той же коробке из-под монпансье. Старушка приняла деньги, завернула их в платок и сунула за пазуху.

Тиша стоял в раздумье, глядя на хлеб, потом махнул рукой и направился к столам, где торговали тушенкой. Генка и Нюрка пошли следом. Тиша прошелся вдоль прилавка, остановился напротив одной из торговок, в телогрейке, повязанной серым грязным фартуком, и протянул ломоть хлеба.

— Наворачивай!

Женщина собрала ложкой с листа бумаги порцию тушенки, положила ее на кусок хлеба и старательно размазала. Нюрка встала на цыпочки, ухватившись руками за край прилавка, и глядела на женщину. Генка потянул носом. Тиша в это время делал вид, будто ищет деньги, которых у него не было. Вдруг он сделал глуповатое лицо и с сожалением произнес:

— Грошей нема. Сворачивай.

Торговка некоторое время с недоумением переводила взгляд то на Тишу, то на ломоть хлеба с тушенкой, потом обозвала его «ширмачом» и, соскоблив свой товар обратно на лист, швырнула хлеб, добавив при этом какие-то ругательства.

Тиша отошел в сторону, ухмыльнулся и показал Генке хлеб, в дырочки которого набилось сало.

— Все, глядишь, не всухомятку, — сказал он и разломил кусок на три равные части.

Хлеб показался невообразимо вкусным и только еще больше разжег голод.

Сплошная серая туча разошлась, показался чисто-голубой лоскут неба и бледно-желтое солнце, больше похожее на луну. Чуть теплые лучи запрыгали по многочисленным лужицам, оживляя унылый октябрьский пейзаж.

Ребята уселись на грязных ступеньках одного из киосков, подставив лица слабому солнцу.

Тиша разглядывал свои развалившиеся ботинки, подкрученные проволокой. Нюрка сиротливо сидела рядом, держась за полу его фуфайки. Лица у них были худые, усталые и печальные.

Третьи сутки в этом городе, а отца отыскать не удалось. «Неужели его и здесь нет?!»

Несколько месяцев мыкаются они по разным городам; давно выменяли на еду пожитки, которые им собрала в дорогу мать. И денег совсем не осталось. Иногда Тиша жалел, что они с Нюркой не пошли в детдом, но старался об этом не думать.

Генке стало стыдно, что он собрался убежать, но еще стыднее было возвратиться домой.

И вдруг лицо его осветилось решимостью.

— Знаешь что, Тиша! — Генка схватил его за рукав. — Пойдем к нам, а?

— К вам? — Тиша недоверчиво посмотрел на своего нового товарища.

— Ну да!.. Мы мою норму на троих делить будем!

Тиша мотнул головой, точно хотел кого-то боднуть:

— Ну, коли так, пойдем.

…Перед дверью ребята остановились. Генка прислушался. Было тихо. Только одно мгновенье он колебался, посмотрел на друзей и встретился с внимательным Тишиным взглядом. Он собрался с духом и решительно отворил дверь, пропуская вперед Тишу с Нюркой, потом зашел сам.

Отец и мать были дома. Генка видел, как мать поднялась, но тут же бессильно опустилась на табурет и прижала к глазам полотенце, которое держала в руках. Отец встал и шагнул навстречу. Генка напряженно глядел на него.

Отец в рабочей спецовке и потертом, давно потерявшем блеск кожаном полупальто. Лицо грязное и усталое, глаза от бессонной ночи в маленьких красных змейках. Генка не знал, что отец двое суток был на аварийной работе, а вернувшись домой, сразу отправился искать его.

— Папа, это Тиша и Нюрка. Они из Ленинграда, отца своего ищут, — неуверенно промолвил Генка. — Можно, чтоб они к нам?

Отец посмотрел на ребят.

Тиша, готовый услышать отказ, глядел ему прямо в глаза. Генка нетерпеливо ждал.

— Можно, — сказал отец.

Мать поставила на стол большую миску дымящейся картошки, да не в мундире, а чищеную! И неведомо откуда появилась разноцветная прямоугольная баночка с красной американской колбасой. Отец зацепил маленьким ключиком за жестяной хвостик в банке и вскрыл ее.

Все уселись за стол. Ребята наголодались, ели торопясь. Нюрка забывала про ложку и ела руками, темными да цыпушными, и Тиша укоризненно одергивал ее.

Отец расспрашивал Тишу о его похождениях, покачивал головой:

— Как же вы это выдюжили?

— Не маленькие! — солидно ответил Тиша.

— Да-а… — согласился отец. — Ну, а папку вашего мы непременно отыщем.

И отыскали. На заводе.