За горами, за лесами

«СЕКРЕТ НА СТО ЛЕТ»

Было невероятно: Евгений Митрофанович разгадал наш код! Буква в букву, слово в слово расшифровал весь текст — и это потрясло нас. Нам казалось, что разгадать код невозможно, а Евгений Митрофанович сделал это меньше, чем за час.

А началась эта история в тот день, когда мы выпускали стенгазету. Нет, даже раньше…

Был сентябрь 1945 года. Мы — пятиклассники. Весной распрощались с начальной школой.

Из барака наша школа снова перебралась в старое четырехэтажное здание красного кирпича. Кругом все покрашено свежей масляной краской: стены — голубой, пол — суриком, классная доска — лаково-черная. После тесного и приземистого барака казалось, будто мы очутились во дворце. И заветный четвертый этаж с таинственными кабинетами химии и физики — теперь наш. И учителя — по каждому предмету отдельно.

Сами себе мы казались самостоятельными людьми и потому несносными для наших родителей и учителей.

Я почему-то начал стесняться ходить по улице рядом с матерью и шарахался от ее ласки. Честное слово, я не старался грубить. Само собой как-то так получалось.

Почти все лето — две смены — я провел в пионерском лагере. Загорел, накупался вволю и даже поправился на три килограмма шестьсот граммов.

— Не могу понять, — сказала мама, — где они у тебя, эти три с половиной килограмма?

— Как — где? А это что?! — И я согнул в локте руку, показывая выпуклости мускулов.

— Господи! — сказала мама и потрепала мой чуб. — До чего ж ты еще дистрофик.

…Мы не слышали звонка на урок и не заметили, как в класс вошла Лисичка — наша классная руководительница. Она преподавала биологию. А Лисичкой мы ее прозвали за то, что у нее был острый носик, тоненький голосок, и, кроме того, она всегда хитро щурила глазки.

Лисичка пришла не одна, рядом с ней стояла незнакомая девочка. Раскрасневшиеся, запыхавшиеся, мы расползлись по партам.

Лисичка сощурила глаза:

— Так вы готовитесь к уроку?!

Она подождала, пока стало тихо, и прежде, чем покинуть класс, представила девочку:

— Яна Полиневич будет учиться в нашем классе.

Новенькую посадили на третью парту, прямо передо мной — белобрысая голова с короткими косичками вразлет.

Вошел историк Евгений Митрофанович.

Евгений Митрофанович — демобилизованный офицер-танкист. Орденские планки на кителе с левой стороны и нашивки за ранения с правой. Половина лица у него в серых крапинках — след от ранения.

Историк сделал перекличку по журналу. Новенькой в списке не было, но Евгений Митрофанович заметил ее и спросил — кто она, из какой школы переведена.

— Я не из школы, — сказала новенькая, вставая за партой. — Я из детского дома.

— Ты там кончила четвертый класс?

— Да. Но теперь я живу с бабушкой.

— А где твои родители?

— Мама погибла при бомбежке, а папа еще в Германии. Он должен скоро приехать за нами, и мы вернемся домой, в Белоруссию.

Евгений Митрофанович выслушал Яну, а когда она кончила, стал говорить о войне, о танковых атаках, о разведке боем, об освобождении Праги, о своих товарищах-танкистах, многие из которых не вернулись…

— Давайте, — сказал Евгений Митрофанович глухим, торжественным голосом, — почтим память тех, кто погиб, минутой молчания!

Мы встали. Никогда на уроке не было такой тишины. И урока такого у нас никогда не было.

Прозвенел звонок. Евгений Митрофанович посмотрел на часы.

— То, о чем мы сегодня говорили, когда-нибудь станет историей. Новый параграф выучите дома сами.

На перемене девчонки окружили новенькую. Она говорила немного странно: вместо «я» произносила «а» — «отрад», «порадок». И еще картавила.

Митяй ни с того ни с сего вдруг прицепился к новенькой:

— Эй, ты, скажи «кукуруза». Чё, не можешь? Тогда скажи «кугочка».

И тут вдруг Яна схватила Митяя двумя пальцами за нос:

— А ну, скажи: «Простите меня, я больше не буду!»

Митяй вытаращил глаза, загундосил. Яна отпустила его и сказала:

— А теперь вытри нос.

Митяй забился в угол и долго еще бурчал оттуда.

Этот случай заставил всех пацанов относиться к новенькой с уважением, а девчонки, так те прямо в рот ей заглядывали, когда она о чем-нибудь рассказывала.

Следующий урок — ботаника.

Прибежала Лисичка, с ходу отчитала дежурных за то, что таблицы не приготовлены, и стала сама развешивать разноцветные картинки с изображением тычинок и пестиков. Прошлась по рядам, заглядывая в парты. Она ужасно любила выуживать из парт посторонние книги и предметы.

Потом Лисичка вызывала к доске, объясняла новый урок — что-то о размножении цветов, о пыльце, пчелках и бабочках, но слушал я вполуха, потому что думал о Евгении Митрофановиче, о своем отце, о новенькой, которую звали необычным именем — Яна.

У новенькой на затылке пушистые белые колечки. И лопатки торчат, как топорики. Она все время подергивает плечами и грызет ногти.

Витька о чем-то спросил меня, я не ответил. Он толкнул локтем в бок, я отмахнулся. Тогда Евдокишка подсунул мне записку, в которой утверждал, будто я «втюрился» в новенькую. Я скомкал бумажку и затолкал в парту. Витька написал новую. Я, чтобы не остаться в долгу, постарался ответить позлее. В конце концов Лисичка заметила нашу возню и велела нам выйти к доске.

— Евдокимов, — сказала Лисичка, — положи на стол то, что у тебя в руке.

Витька показал пустую ладонь.

— Нет, другую, — настаивала Лисичка.

Витька незаметно выронил записку, на которую я тут же наступил, показал другую ладонь. Лисичка прищурилась.

— А в кармане?

— И в кармане ничего.

— Что ты ему передал? — спросила она меня.

— Ничего, — солгал я.

Лисичка стала обыскивать наши карманы.

На пол с грохотом посыпались: битка для игры в «чику» и «жошка» из овчинки — мои, коробочки с перьями и резинка для стрельбы бумажными пульками — Витькины.

— Вот чем вы занимаетесь на уроках? Играете этими безделушками! Пусть придет отец, — сказала она Витьке. — Твоей матери я сама скажу, но, видно, она на тебя не может повлиять.

С Витькой мы поссорились. Надо же вообразить такое, будто я влюбился в новенькую! Нисколько! Будто уж и подумать нельзя о человеке и посмотреть в его сторону…

Вечером, сам не знаю как, я очутился возле дома, где жила новенькая. Мысль, что я могу столкнуться с ней нос к носу, страшила и радовала меня. Но в тот вечер Яна не вышла, и я ее не видел.

На другой день я не стал заходить за Витькой, как обычно, а намеренно сделал крюк и оказался возле Яниного дома. Дождался, когда она вышла, и, прячась за сараями, поплелся следом за ней.

Я не знаю, существует телепатия или нет, — наверное, существует, потому что, когда мы вышли на Высоковольтную улицу, Яна оглянулась. Я хотел свернуть в сторону, но она крикнула:

— Здравствуй! Ты в школу?

И мы пошли вместе. Не заметили, как очутились возле школы.

На крыльце стоял Витька Евдокимов и глуповато-удивленно смотрел на нас. Он никак не ожидал увидеть меня рядом с Яной. Я напустил на себя безразличный вид и, поравнявшись с ним, небрежно произнес:

— Здорово, Евдокишка!

— Чё ты за мной не зашел? — В голосе Витьки слышалась обида.

— Понимаешь, — начал врать я, — мать велела мне купить талончиков на горячую воду.

В то время горячую воду в кипятилке давали только по талончикам, а талончики продавали в банной кассе.

Витька не поверил мне.

— Заливай!

— Вот хоть кто буду! — не моргнув глазом, побожился я.

Яна скрылась в парадном. Я взглянул на Витьку и понял: он завидует мне.

В нашем классе еще никто по-настоящему не дружил с девчонками. Только петушились. Однажды Витька надумал залезть в класс по пожарной лестнице и очутился… в кабинете директора. А Митяй на виду у всех сиганул через лужу, да силенок не хватило — вляпался в грязь.

Посылали девочкам записки. И еще повально увлекались альбомами, в которые записывали стихи и песни, рисовали целующихся голубей, загибали уголки с «секретами»: «Секрет на сто лет. Кто откроет уголок без спроса, тот останется без носа». А в секрете стишки: «Пройдет, быть может, много лет, и мы не встретимся с тобою, но эти песенки мои напомнят обо мне порою». И еще много всякой ерунды, к которой мы тогда относились очень серьезно.

Однажды, когда мы уже дружили, я показал Яне свой альбом и попросил написать что-нибудь на память. Яна вернула мне альбом и сказала:

— Неинтересно. Хочешь, я тебе марки подарю? Или какой-нибудь красивый камень? — И Яна показала мне свои коллекции.

Но все это было потом. А в тот день, когда я впервые появился возле школы рядом с Яной, Витька завидовал мне.

— Хочешь, вместе будем с ней дружить, — предложил я.

— Ладно, — согласился Витька, и я понял, что он окончательно капитулировал. — Только с записками надо поосторожнее.

— А знаешь, — сказал я, — давай придумаем какой-нибудь шифр, чтобы никто другой не смог прочесть.

— А как? — не понял Витька.

— Ну, код какой-нибудь… Как у партизан или разведчиков.

— Цифрами, что ли?

— Можно цифрами, а можно знаками — иероглифами.

Так у нас появился свой собственный код, и мы с Витькой без конца переписывались. Потом мы поделились нашей тайной с Яной и стали обмениваться записками втроем.

Мы хорошо дружили. Яна — мировая девчонка и, надо сказать, особенная. Она единственная из нашей школы играла в шахматы, и не как-нибудь, а давала фору многим пацанам. На школьном шахматном турнире она заняла третье место, а могла бы и второе, если б не «зевнула» в последней партии с тем семиклассником, который обошел ее всего на пол-очка.

А логические задачки по арифметике?

Помню, решали одну такую задачку: «Бутылка с пробкой стоит 11 копеек. Бутылка дороже пробки на 10 копеек. Сколько стоят бутылка и пробка отдельно?» Ну, все кричат, что пробка стоит одну копейку, а бутылка — десять. Учительница говорит: неверно. Мы — спорить.

— А чё тут думать? — кричит Витька. — И так все ясно!

— Ясно, да не все. Вы вдумайтесь хорошенько: бутылка д о р о ж е пробки на 10 копеек. Понимаете? Д о р о ж е! Значит?..

— Значит, пробка стоит полкопейки, — ответила Янка.

Мы все опешили, уставились на нее.

Через месяц после того, как Яна появилась в нашем классе, ее выбрали председателем совета отряда, а потом и председателем пионерской дружины школы.

Был однажды такой случай: Петруся хотели избить. В соседнем классе учился один пацан, отчаянный задира и ворюга по прозвищу Утконос. Каждый день после уроков он подкарауливал кого-нибудь за углом школы, чтобы «отметелить» и, если удастся, отобрать деньги. Утконоса все боялись, потому что он носил в кармане бритвочку.

А Петрусь был тихоня, его всегда обижали. Он Плохо рос, его все за третьеклассника принимали. Мы с Витькой вставали на его защиту, а в тот раз Петрусь ушел домой без нас. Утконос с Митяем встретили его за школой и начали колотить сумками. Пацаны глазели издали. И только Яна отбросила в сторону свой портфель, рванулась к Утконосу и стала яростно на него нападать.

Как-то мы сидели у Яны дома и выпускали дружинную стенгазету. Передовую статью писала Яна. А когда она читала или думала, то всегда либо грызла ногти, либо закручивала на макушке волосы.

— Яна! — прикрикнула на нее бабушка. — Перестань грызть ногти! — И нам с Витькой: — Ну, вы подумайте! Никак не могу отучить девчонку от дурной привычки… Я тебе горчицей пальцы намажу.

А Янка за словом в карман не полезет:

— Буля, — говорит, — только не забудь к горчице дать еще куриную ножку или кусочек ветчины.

Свою статью о подвигах юных героев Яна назвала «С кого брать пример?» Сильная статья!

В других колонках мы поместили заметку о лучшем отряде и одно из писем Яниного отца с фронта. Поместить письмо — Витькина идея. Яна сначала не соглашалась, говорила, что неудобно, будто она хвастается своим отцом, но мы начали настаивать:

— Ничего особенного. Любой может гордиться отцом-гвардейцем.

Яна согласилась, но только без фамилии. Решили назвать: «Письмо гвардейца».

В заключение мы обычно рисовали ребусы, головоломки и шарады, но ничего подходящего в этот раз не нашлось. И тут мне в голову пришла мысль:

— А что, если поместить шифровку?

— Какую? — спросил Витька.

— Зашифровать нашим кодом какой-нибудь текст.

Мы взяли из хрестоматии первый попавшийся текст, кажется из Тургенева, а внизу добавили: «Кто разгадает шифровку, получит приз». Написали просто так, для азарта, потому что были уверены, что никто не расшифрует, да и приза-то у нас никакого не было.

На другой день вывесили газету в школьном коридоре. Собралась толпа. Читали не только ребята, но и учителя, Подошли директор школы и завуч, похвалили, а директор, указывая на шифровку, спросил:

— Что вы там понаписали, фантазеры?

— Разгадайте, — сказала Яна. — Получите приз.

— Ну и ну! — улыбнулся директор.

На перемене к газете подошел Евгений Митрофанович, прочел все заметки, а шифровку долго изучал.

В тот день последним уроком у нас была история. Евгений Митрофанович загадочно посмотрел в нашу сторону и начал урок.

Когда прозвенел звонок и все ринулись из класса, Евгений Митрофанович попросил нас остаться.

— Молодцы! Газета получилась интересная. Ну, а шифровку вашу… — он таинственно улыбнулся, — я разгадал!

— Как?! Не может быть! — воскликнул Витька.

— А вот так. Гоните приз.

— Вы нас разыгрываете, — сказала Яна.

— Нисколько. Вот ваш текст, — и он протянул нам исписанный листок, где слово в слово повторялся отрывок из хрестоматии.

— Ну, а если б мы закодировали другой текст, — сказал я, — не из книжки, не из учебника, а из головы — вы бы тоже разгадали?

— Думаю, что да. Более того, при переписывании вы допустили две ошибки: слово «сердце» написали без «д» и «равнина» через «о».

Яна с Витькой укоризненно посмотрели на меня.

— Ученые научились читать древнейшие письмена. На это уходили годы, а иногда и целые жизни. Ну, а у вас совсем все просто.

— Как же — просто? — недоумевал я, задетый за живое.

— Да так, давайте разберемся: слова состоят из слогов? В каждом слоге обязательно одна гласная буква? Кроме того, тут предлоги, частицы, отдельные односложные слова, и в них тоже гласные буквы. Вот я и начал искать сначала гласные буквы, а потом уж по смыслу все остальное.

Мы внимательно слушали объяснение.

— Вы, наверное, были разведчиком? — спросил я.

— Приходилось, — сказал Евгений Митрофанович, — но дело не в этом. Нужно хорошо знать законы развития языка. Историю. Археологию. И вообще — нужно очень много знать, друзья мои! И нужно учиться мыслить.