За Москвою-рекой. Книга 2

10

Послав докладную записку в ЦК партии, Власов постепенно без всякого шума подготовлял комбинат к работе в новых условиях. Единственным человеком, с кем он делился своими сокровенными мыслями, был Сергей Полетов. По вечерам они подолгу засиживались в кабинете Власова. Алексей Федорович бродил по кабинету, беспрестанно курил, говорил оживленно, с увлечением:

— Понимаешь, Сергей, было время, когда требовалась строгая централизация, — иначе не сумели бы создать мощную индустрию. Мы, «тряпичники», как тогда называли текстильщиков, забили бы всех, потому что работали рентабельно, прибыльно. В ситцевой России выросли замечательные кадры текстильщиков, — у нас был вековой опыт, которого не было ни у металлургов, ни тем более у авто-авиастроителей. Теперь же мы поняли: централизация перешла в свою противоположность и мешает нашему движению вперед.

— Это верно, Алексей Федорович, вот только люди… Многие ведь привыкли работать по формуле: как прикажут. И не их в том вина. Ведь сколько лет дисциплина, четкое, оперативное исполнение ставилось превыше творческой выдумки? А теперь невольно думаешь: есть ли у нас руководящие кадры, которые смогут вести дело самостоятельно? Вспомните директора суконной фабрики на совещании в городском комитете партии. С такими далеко не уйдешь!

— Произойдет естественный отбор. Думаю, что исполнитель далеко не всегда был лишен творческой мысли. Кадров у нас, причем весьма квалифицированных, много, — нужно выявить их и целесообразно расставить. Все новые источники накоплений заложены только в промышленности, и нам не обойтись без деловых людей. Это должно стать нормой — люди с широким размахом, умеющие считать копейку. Иначе ничего не получится…

— Верно, столько развелось у нас бездельников с хорошо подвешенными языками, — прямо какие-то профессиональные болтуны. Убрать бы их с дороги, развязать инициативу деловых людей и целых коллективов, — горы можно перевернуть!

Власов улыбнулся.

— Вот именно, горы перевернуть! А поначалу накопить такой фонд предприятий, чтобы за его счет расширить узкие места производства. Внедрить малую механизацию и окончательно избавиться от ручного труда. Установить машиносчетную станцию, механизировать учет, сократить лишних людей. Ну и, конечно, устроить образцовую поликлинику, обеспечить всех отдельными квартирами. Новые детские сады, большой пионерлагерь… Работаешь честно — получай бесплатную путевку и еще деньги на дорогу, если нуждаешься. Отдыхай, лечись, с веселым настроением приступай к работе!

— Мечты, мечты, где ваша сладость?

— Ничего не мечты, абсолютно реальные задачи! Дай нам право организовать работу по-новому, и мы покажем Земли вращенье!..

Раздался телефонный звонок. Власов поднял трубку.

— Здравствуйте, Дмитрий Романович, я слушаю, слушаю! — Власов покраснел, от волнения на лбу у него заблестели капельки пота. — Полетов у меня. Мы с ним как раз разговаривали об этом… Сейчас же приедем!

Положив трубку, он долго молчал, словно прислушивался к внутреннему голосу. Потом вдруг вскочил.

— Наконец-то!.. Да здравствует разум!.. Вот тебе и мечты и реальность!

— Что, Алексей Федорович? Есть решение?

— К вашему сведению, дорогой товарищ, райком получил рекомендацию Центрального Комитета партии и Совета Министров СССР! — торжественно объявил Власов.

— Ну?!

— Ряду предприятий, в их числе и нашему комбинату, разрешено перейти на новые формы планирования и в порядке эксперимента организовать работу на новых началах. Вставай, Сергей Трофимович, поедем к Сизову! — Власов хлопнул Сергея по плечу. — Эх, Серега, Серега… Какое сегодня число?

— Девятнадцатое августа тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года со дня рождения Христова!

— Шути, шути, а дату эту все-таки запомни! Потом внукам рассказывать будешь!..

В райкоме Власов по нескольку раз перечитывал одну и ту же страницу постановления, что-то записывал себе в блокнот, тихонько шептался с Сергеем. Наконец оба кончили чтение.

— Ну как? — спросил с улыбкой Сизов.

— Здорово! Больше, чем я ожидал, — ответил Власов. — Но знаете, Дмитрий Романович, для того, чтобы успешно выполнить это решение, нам кое-чего не хватает.

— А именно?

— Прежде всего денег на капитальное строительство. На этот год нам ничего не запланировано, ни одной копейки, хотя мы настоятельно просили. Второе. Нам необходимо расширить приготовительные цехи. Помогите, пожалуйста, получить в Моссовете разрешение на двухэтажную новостройку. При небольших затратах мы получим около девятисот квадратных метров дополнительных производственных площадей. Вы сами понимаете, что это значит для нас…

— Погодите! — остановил его Сизов. — Попробуем решить вопрос, не откладывая дело в долгий ящик. Я сейчас же свяжусь с руководителями Моссовета. Допустим, разрешение на новостройку получим, но у вас нет ни проекта, ни сметы, и потом, где вы возьмете деньги на строительство?

— Дмитрий Романович, вы нас недооцениваете. Проект и смету мы составили давно, еще два года назад, и, в ожидании лучших времен, положили на полку. А вот денег действительно нет, и я не уверен, что Боков сумеет выкроить их в своем хозяйстве.

— Давайте сначала получим разрешение на новостройку!

Сизов позвонил заместителю председателя Моссовета и быстро договорился с ним обо всем.

— Даже не верится! — воскликнул Власов.

— А вы куйте железо, пока горячо. Завтра же напишите просьбу в Моссовет, а проект и смету представьте в Архитектурное управление города на утверждение. Теперь о деньгах. — Сизов потер руками виски, задумался. — Попробуем уломать ваше начальство! — сказал он и снова взял трубку.

На этот раз никакие уговоры секретаря райкома не помогли: Боков категорически отказался выделить комбинату пятьдесят тысяч рублей на капитальное строительство из резервов текстильного управления города.

— Оказывается, упрямый мужик этот ваш начальник, — такого легко не обломаешь, — сказал Сизов, закончив разговор.

— Дело не в упрямстве, а в ограниченности, — поправил Власов. — Человек не понимает, о чем идет речь.

— Что ж, обратимся в банк за кредитом!..

Этот день был на редкость удачным для Власова: директор банка сообщил, что имеет распоряжение правления Госбанка СССР открыть кредит предприятиям, включенным в особый список.

На следующий день после работы в красном уголке ткацкой фабрики собрались члены парткома, командиры производства, многие коммунисты. Сергей смотрел на заполненные ряды стульев и с удовлетворением думал, что сегодня пришли все приглашенные. Люди сидели молча, сосредоточенно.

Слово предоставили Власову. Он встал и со свойственной ему деловитостью коротко, ясно рассказал о рекомендации Центрального Комитета партии и Совета Министров СССР. Потом перешел к практическим задачам. Задач этих было немало, но Власов остановился на основных. Прежде всего, чтобы быть достойными доверия, оказанного коллективу, нужно взяться за учебу: без серьезных экономических познаний нечего и думать о том, чтобы справиться с поставленными задачами. На комбинате будут организованы курсы по экономическим и финансовым проблемам. С начала третьего квартала все три фабрики и восемнадцать цехов переводятся на подлинный хозрасчет. Они будут заключать между собой договоры на поставку своей продукции, платить санкции и штрафы за несвоевременную поставку и за плохое качество. Отныне работники фабрик и цехов будут получать прогрессивную оплату за реализацию продукции и по экономическим показателям. Через два месяца комбинат перейдет на выработку товара, нужного потребителю, и поставляться этот товар будет прямо магазинам по прямым договорам. На комбинате будет действовать постоянный художественный совет. Без утверждения и санкции художественного совета ни один образец не может быть внедрен в производство. Фабрикам и цехам следует составить план организационно-технических мероприятий по полной ликвидации ручного труда. В скором времени начнется строительство двухэтажной новостройки и расширение подготовительных цехов ткацкой фабрики.

— Всё, в том числе и материальное благополучие коллектива, зависит от нас самих, от нашего умения вести хозяйство. Кто не поймет новых задач и не сумеет перестроиться, пусть не обижается, пусть пеняет на себя, если окажется вне нашего коллектива, — заключил Власов.

Некоторое время в красном уголке было тихо, все молчали. Люди задумались. Шутка сказать — предстояла ломка укоренившихся годами навыков и привычек, перестройка всей работы. А когда заговорили, стало ясно, что все думают о конкретных делах, у каждого есть свое мнение, каждый не раз думал о перестройке, о необходимости работать по-новому.

С заседания партийного комитета расходились в приподнятом настроении, обмениваясь впечатлениями.

— Вот тебе и риск! — говорил один. — Сколько мы ворчали по углам, когда Власов приказал заправлять невыгодный ассортимент? И потом, когда лишились прогрессивки…

— Кто знал, что дело примет такой оборот? — отвечал другой.

— В том-то и фокус, что нужно знать! Талант настоящего руководителя заключается в предвидении. Молодец Алексей Федорович, утер нос чинушам!

— Ну, знаешь, он с таким же успехом мог и голову сломать!..

А во дворе комбината, собрав вокруг себя народ, митинговал мастер Степанов:

— Комбинат наш всегда славился своими делами! В первую империалистическую наши рабочие вывезли на тачке сына хозяина, молодого Шрайдера, свалили его в канаву. В семнадцатом году наши дружинники участвовали во взятии Кремля. Я тогда мальчишкой был, но все помню: как со знаменем красным вышли из ворот и с песней пошли к Кремлю… Вот там, — Степанов показал рукой, — где сейчас контора, женщины организовали перевязочный пункт и оказывали помощь раненым. Во время нэпа все как один восстали против передачи фабрики в концессию иностранцам. Покойный Трофим Назарыч Полетов, отец Сергея, кричал на митинге, что этому не бывать, не затем мы свою кровь проливали на гражданской войне, чтобы буржуи опять сели нам на голову. Он только что демобилизовался из Красной Армии И ходил еще в буденовке. Рабочие сами взялись тогда за дело, выдержали большую конкуренцию и победили. Неудивительно, что и теперь нам доверили большое дело!

— Хвастун же ты, Степанов, — сказал кто-то.

— Не грех и прихвастнуть малость, — не смутился старый мастер, — когда дела идут хорошо!

…Фоторепортер выполнил обещание: портрет Леонида напечатали в «Вечерней Москве».

Лаборантка Галя, хитро улыбаясь, спросила:

— Видели, Леонид Иванович?

— Что?

— Будто не знаете!.. В жизни вы красивей. И помоложе!..

— Понятия не имею, о чем идет речь!

— До чего скромный человек Леонид Иванович. В «Вечерке» напечатан ваш портрет рядом с транспортером. — Она достала из кармана пальто газету. — Вот: «Инженер камвольного комбината Косарев Л. И. сконструировал новый транспортер, избавивший рабочих от изнурительного труда — таскать по этажам тяжелые ящики». Ну как, нравится?

— Дайте сюда! — Леонид выхватил из рук лаборантки газету, стал разглядывать снимок.

— Правда, в жизни вы лучше? — не унималась Галя.

— Смотря на чей вкус…

Снимок был не очень четкий, но узнать Леонида было можно. Видела ли уже она?

Сунув газету в карман, Леонид поднялся к себе. Удивительно, ему и в голову не приходило, что от такого пустяка, как портрет на страницах газеты, может подняться настроение!..

Он надел халат, сел за чертежный стол. Разместить монорельс в старых корпусах комбината оказалось делом не таким легким, как он думал. Но сегодня он твердо знал, что доведет дело до конца.

Раздался телефонный звонок. Леонида вызывали к директору с чертежами монорельса.

Леонид надел пиджак, пригладил волосы, свернул в трубку чертежи и пошел к Власову.

— Здравствуй, Леонид Иванович, садись! — Власов показал рукой на кожаное кресло. — Давненько мы не говорили с тобой, вот и захотелось знать, как идут твои дела?

— Со скрипом, но идут…

Посмотрев чертежи, Власов спросил:

— Кстати, Леонид Иванович, ты видел газету? — Власов достал из ящика письменного стола номер газеты с портретом Леонида. — Я очень рад за тебя!

— Спасибо…

— Надеюсь, у тебя все нормально? — спросил Власов, уловив в голосе молодого инженера невеселые нотки.

— Как вам сказать, — Леонид замялся, покраснел. — Алексей Федорович, вы давно обещали мне комнату… Я тогда еще студентом был.

— Помню, конечно! Я своих обещаний не забываю. Но сам знаешь, сейчас ничем не могу помочь. Через год дам тебе отдельную квартиру из двух комнат, если ты к этому времени обзаведешься семьей.

— Мне бы хоть комнату…

— Разве тебе так уж плохо у Полетовых?

— Совсем даже не плохо, но совесть тоже надо иметь. Сколько времени можно стеснять людей? У меня ведь отец инвалид.

— Потерпи немножко, Леонид Иванович. Скоро начнем строить собственные дома, — ты с Иваном Васильевичем первые кандидаты на двухкомнатную отдельную квартиру в первом этаже… И очень прошу: ускорь приготовление чертежей на детали. Скоро районный партийный актив, — надо рассказать хозяйственным и партийным руководителям предприятий о том, над чем мы работаем и какая помощь нам требуется.

— Чертежи на сто наименований уже готовы, остальные закончим в течение месяца. Раньше невозможно, — объем работы большой!

Вечером Леонид допоздна проверял чертежи, изготовленные студентами: он больше всего боялся подвести Власова. Уходя, он увидел свет в окнах парткома и зашел туда. Сергей писал что-то, нагнувшись над столом.

— Привет, труженик! — сказал Леонид, поднял левую руку, трижды постучал ногой об пол.

Сергей перестал писать, поднял голову.

— Гляди-ка, веселый какой!

— А почему, собственно, мне не быть веселым? В газетах портреты печатают, того гляди, скоро Героя дадут… Тогда со мной не шути!

— Я и так со всем почтением! Подожди минут десять, пока я допишу страничку, вместе домой пойдем.

— Десять минут мелочь, пылинка по сравнению с вечностью. Могу ждать и больше, — мне некуда больше спешить и некого больше любить… Однако у меня есть другое предложение.

— Какое?

— Пойдем куда-нибудь, посидим, выпьем малость. Словом, повеселимся.

— Ты что, белены объелся.

— Ничуть. Голоден как собака. И вообще, знаешь, Серега, нельзя быть такими сухарями, как мы с тобой. Одна работа, и больше ничего, а от работы, как тебе известно, лошади дохнут.

— На то они лошади!..

— Тебе хорошо, — нашел такую золотую девушку, как моя сестренка. Попалась бы тебе какая-нибудь злючка, посмотрел бы я на тебя…

— Поищи, может, и ты найдешь золотую. — Сергей понял, что ему сегодня больше не удастся работать, спрятал бумаги в несгораемый шкаф, надел кепку. — Пошли!

По дороге в метро он сказал Леониду:

— А я и не знал, что ты ученик и последователь Шерлока Холмса.

— С чего это ты?

— Донесла собственная агентура…

— Агентура, — фыркнул Леонид, — контуженная у тебя агентура, все набрехала.

— Фи, какое выражение, совсем неподходящее для высокообразованного инженера! Да будет тебе известно, что агентура иногда может приукрашивать факты и события, но врать — никогда.

— Я серьезно спрашиваю.

— И я серьезно. Сегодня интересовались твоей персоной. Пришел ко мне молодой человек, показал удостоверение и давай задавать вопросы один любопытнее другого и примерно в следующем порядке: знаю ли я одного работника комбината по фамилии Косарев, Леонид Иванович? Из какой он семьи? Как работает, с кем общается и вообще чем дышит? В свою очередь я тоже позволил себе поинтересоваться — чем, собственно говоря, вызван такой интерес к скромной персоне рядового инженера? Молодой человек долго мялся, но я ему напомнил, что здесь партийный комитет и они обязаны помогать нам лучше узнать свои кадры. Он смягчился и поведал невеселую повесть о том, что Леонид Косарев проявлял повышенный интерес к одному человеку с темным прошлым и не очень светлым настоящим. Косарев искал с ним связи. Человека этого зовут Юлий Борисович Никонов, он недавно вернулся из отдаленных мест, куда выезжал не по своей воле. Косарев узнал место работы вышеупомянутого Никонова и направился туда. Мне все стало ясно, и я сказал чекисту: «Ищите женщину». Тот опешил и вытаращил на меня глаза: «Вы что, при чем тут женщина?» Очень просто, отвечаю и, чтобы ему стало ясно, даю подробную характеристику работающему на нашем комбинате инженеру Косареву, которого лично хорошо знаю. Не скупясь на яркие эпитеты, рассказываю, что Леонид Косарев такой и сякой, и талантлив, и скромен, в политическом плана устойчив, а его заслуги перед коллективом неисчислимы. И вкратце передал историю твоего знакомства с зеленоглазой красавицей…

— Ты с ума сошел! Как ты мог впутать в такую историю Музу!

— По-твоему, из рыцарских побуждений я должен был обмануть представителя органов, занимающихся безопасностью нашего государства? Да ты не бойся, с твоей Музой ничего не случится. Чекист сказал, что Никонов живет явно не по средствам и, видимо, опять занимается неблаговидными делами, но что дело не только в нем. В заключение он попросил не говорить тебе ничего, но как-нибудь внушить, чтобы ты впредь не интересовался Никоновым, — это может напугать всю компанию и помешать органам госбезопасности довести дело до конца.

— Нужно предупредить Музу!..

— Вот уж поистине: кого господь бог хочет наказать, того прежде всего лишает разума. Тебе доверили тайну, а ты? А если твоя Муза замешана в этой грязной истории?

— Этого не может быть!

— Почему не может быть? Ты ведь очень мало ее знаешь. Я прошу тебя об одном: ничего не рассказывай ей о нашем разговоре, не подводи меня и не затрудняй работу чекистов. Вообще-то, послушай друга, — держись от нее подальше!

— Знаешь, Серега, или я безнадежный кретин и ничего не понимаю в людях, или она величайшая актриса и с блеском играет чужую роль. Пойми, она совершенно не похожа на обманщицу. Может быть, она капризная, своенравная, но не обманщица.

— Спорить с тобой не могу, да и незачем. Весьма возможно, что она действительно ничего не знает о махинациях этого жулика. Но все-таки ты будь осторожен. Видимо, чекисты взялись за Никонова всерьез, следовательно, развязка не за горами, тогда выяснится все, в том числе и роль твоей красавицы.

Дома Милочка протянула брату конверт.

Читая письмо, Леонид немного посветлел лицом. Заметив это, Сергей поинтересовался:

— В чем дело, Леня?

— Научно-исследовательский теплотехнический институт извещает, что приступил к изготовлению опытного образца малогабаритного котла по моим чертежам, и приглашает меня на консультацию, — ответил Леонид и, пряча конверт в карман, добавил: — Не одни же неприятности в жизни, — бывают и светлые окошки!..

Он решил завтра же повидаться с Музой, чего бы это ему ни стоило, и поговорить с нею начистоту.

День выдался ясный, безоблачный. Торопливо шагая к метро, Леонид рассуждал сам с собой: «Неужели я такой уж тупица, что не сумею отличить искренность от притворства? Нет, нужно кончить с этой путаницей и, как говорится, обрести душевный покой». Сегодня он встретится с Музой Васильевной и все выяснит.

Сергей что ж, пусть себе подозревает сколько угодно, вообще-то Серега стал правильным, как прописная истина, а он, Леонид Косарев, не верит. И все тут. Не может быть, чтобы такая женщина, как Муза, обманывала его. Потом, какой смысл?

Он стоял у эскалатора и ждал появления Музы. Как Леонид ни злился на себя, он очень волновался, — даже в горле першило.

Вот и она! Муза улыбнулась и как ни в чем не бывало протянула Леониду руку.

— Где вы пропадали столько времени? — спросила она, когда они вошли в вагон.

— Нигде не пропадал… Просто боялся встретиться…

— Боялись?

— Да. Вы, вероятно, помните, как в тот злосчастный день повернулись и ушли не оглядываясь… Вот я и решил, что насильно мил не будешь. Но, как видите, характера не выдержал…

— Нужно научиться прощать женщинам их маленькие капризы! — Муза улыбалась, была оживлена, и Леонид вдруг понял, что она рада встрече.

— Между друзьями не должно быть капризов… По крайней мере я так понимаю дружбу.

— Да, между друзьями не должно быть никаких недомолвок и обид, — ответила она, думая о чем-то своем.

— Нам нужно поговорить. Если вы не заняты сегодня после работы, я подожду вас.

— Хорошо, — неожиданно легко согласилась она.

Вместе они дошли до угла той улицы, где обычно расставались. Прощаясь, Леонид удержал ее руку в своей дольше обычного. Муза Васильевна руки не отняла.

— До вечера.

— До вечера, — повторила она и быстро-быстро зашагала по направлению к институту.

Разумеется, Леонид не мог знать, что с того самого дня, когда Муза ушла, так неожиданно рассердившись на него, она места себе не находила, бранила себя за плохой характер и даже плакала. По ночам, когда сон упорно не шел к ней, она пыталась проанализировать свои чувства к молодому инженеру и удивленно спрашивала себя: неужели это любовь?

Она часто увлекалась, но ни к кому не испытывала особенной привязанности и давно убедила себя, что все сказанное и написанное о возвышенной любви, о ее очистительной силе, — просто красивая фантазия. И вдруг — сама не может думать ни о чем, кроме Леонида.

Иногда она сердилась на себя за это, пыталась отогнать навязчивые мысли, но ничего сделать с собою не могла. Еще немного — и она, потеряв над собою контроль, заговорила бы с Леонидом первая, а если бы его не оказалось в метро и на тех улицах, по которым они обычно ходили на работу, пошла бы к нему домой.

Весь день ей не работалось. Она делала вид, что переводит, а на самом деле думала, думала, и, конечно, главным образом о Леониде.

Она как бы оглядывалась назад, вся ее жизнь проходила перед глазами. Немало было увлечений. Люди, с которыми она встречалась до сих пор, проявляли в отношении к ней одну корысть, — грубо говоря, добивались близости с нею. Они произносили нежные слова, клялись, но она со временем научилась разбираться в людях, понимать, что все это фальшь. Настоящей любви эти краснобаи не испытывали, — они старались создать иллюзию любви, получая от этого удовольствие. Взять того же Никонова, — он готов был даже жениться на ней. Вот уж кто лжив всем существом своим, — за все время их знакомства он не сказал ни слова правды, чувство хотел заменить дорогими подарками и собирался жениться на ней только из пошлого тщеславия, — почему не иметь красивую жену? Как она не раскусила его сразу, с самого начала? Впрочем, в то время она была очень одинока и несчастна…

Леонид — открытая душа, честен, правдив. При встречах с нею робеет, теряет дар речи, даже шутит как-то неловко. Разве все это не признак настоящей любви? Но — откуда его повышенный интерес к Никонову?.. Ну, ее прошлое никого не касается, — разве можно карать кого бы то ни было за заблуждения молодости? Может быть, она грешила чуточку больше, чем другие, но что из этого? Если бы она встретила человека, которого полюбила бы, жизнь сложилась бы совсем иначе. К несчастью, она не встретила такого человека… Но сейчас, сейчас ей никто, кроме Леонида, не нужен…

И она с нетерпением ждала вечера. Конечно, Леонид даже не подозревал ничего подобного, иначе он не мучился бы целый день и не ломал бы голову над тем, что скажет ей вечером при встрече. Ему очень хотелось взять Музу за руку, посмотреть в глаза и сказать самые простые слова: «Я вас люблю, очень люблю, так будьте же моей…» — но что-то удерживает его. Не боязнь, что она отвергнет его любовь, нет, а нечто другое… Пока между ними стоит Никонов, Леонид ни за что не скажет ей о своей любви.

Наступил конец рабочего дня. Леонид быстро привел себя в порядок и выбежал на улицу. Завернув в переулок, он вспомнил, что еще вчера Сергей просил его зайти в партком. Леонид остановился в нерешительности, потом махнул рукой и зашагал вниз по переулку.

Сегодня Муза нарушила ею же установленное правило — не дождалась, пока разойдутся все сотрудники института. На глазах у всех она поспешила навстречу Леониду.

— Вот и я! — сказала она, слегка задыхаясь.

— Я сегодня не успел пообедать и очень голоден. Не согласитесь ли составить компанию и пообедать со мной? — спросил Леонид.

— Почему же нет? С удовольствием! А где вы собираетесь обедать?

— Где вам угодно, в любом ресторане!

Леонид чувствовал себя на десятом небе: она снова рядом, все хорошо, а Никонов… Стоит ли сейчас вспоминать о нем?

— Лучше всего пойти туда, где меньше народу, — услышал он.

— В Москве таких мест не бывает, — рассмеялся он. — А вы знаете, где меньше народу?

— Тут, недалеко от моста, гостиница «Бухарест», там и ресторан. Это ведь не центр, может, и народу будет поменьше.

— «Бухарест» так «Бухарест»!

Они пошли переулками, чтобы сократить путь, мимо бывших купеческих домиков с облезлой штукатуркой. Сейчас эти домики — памятники былого чванливого достатка — казались карликами.

— Замоскворечье немного похоже на наши Сокольники, правда? — спросил Леонид, оглядываясь по сторонам.

— Чем?

— Такие же кривые улицы и переулки, такие же дома, покосившиеся от времени, как и у нас в Сокольниках, тихо, малолюдно, только здесь жили главным образом купцы, а у нас рабочий люд. Вот посмотрите, какой дом — приземистый, одноэтажный, с маленькими окнами, похожими на бойницы, а рядом двор. Здесь, наверно, жил с семьей купчишка так себе, средней руки, а чуть подальше, смотрите, дом уже двухэтажный, парадный ход прямо с улицы, рядом большой, тенистый сад. А ограда! Чугунная, фасонного литья. Такая ограда стоила немалых денег. Не иначе как в этом доме жил купец первой гильдии, владелец большого лабаза на Варварке или в Рыбном переулке…

— Странно, вас это еще интересует? Я родилась и выросла на Чистых прудах, недалеко от Мясницких ворот, и, откровенно говоря, мне ничуть не жаль старой Москвы, — задумчиво сказала Муза.

Разговаривая о пустяках, каждый из них невольно оттягивал время, когда придется говорить о серьезном.

Они дошли до гостиницы, поднялись на шестой этаж, в ресторан. Посетителей действительно было мало, они сели у окна.

— Кутнем? — спросил Леонид, просматривая меню.

— Просто пообедаем!

— А вина выпьем?

— Выпьем по бокалу, если вам так уж хочется.

Леонид заказал закуску, обед, бутылку вина и все так неловко, что Муза сразу поняла — ресторанный опыт у него небольшой. И это было приятно ей.

Молча выпили по бокалу вина.

Муза оказалась смелее и начала первая:

— Вы хотели о чем-то поговорить со мной.

— Хотел и хочу поговорить о многом. А вот с чего начать, не знаю… Прежде всего… мне было очень грустно без вас! — набравшись духа, сказал Леонид. — Потом хотел спросить, почему вы рассердились, когда я спросил вас о Никонове.

— Он нехороший человек, и о нем не стоит говорить…

— Что он нехороший человек, я знаю лучше вас, и узнал это значительно раньше…

— Разве вы знакомы с ним?

— К сожалению, знаком…

— Тогда расскажите все, что знаете! — Она слегка покраснела, тонкие пальцы ее нервно теребили край скатерти.

— Когда-то Никонов работал у моего отчима, начальника Главшерсти, главным механиком. Бывал у нас дома… Мы знали его как подхалима, подлизу, только отчим этого не замечал, а может быть, ему нравились именно такие помощники… Никонов занимался всякими темными махинациями, и за это его посадили в тюрьму. Совсем недавно он опять выплыл на поверхность…

— Разве он не за отца сидел?

— Значит, он сочинил для вас сказку о своих страданиях за грехи родителей? Действительно, отец его был городским головой, кажется, в Воронеже. Его расстреляли в годы гражданской войны за активную контрреволюционную деятельность. Но Юлий Борисович сидел за уголовщину, — это я знаю совершенно точно. Он — проходимец, аморальный человек. Вот почему его знакомство с вами огорчило меня…

Муза внимательно слушала Леонида, катая по скатерти хлебные шарики.

— И вы, конечно, подумали: скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Не так ли?

— Нет, не так! Мне просто хотелось предостеречь вас! Вот и все…

— Я сама раскусила Никонова, но, к сожалению, с небольшим опозданием. А теперь, после вашего рассказа, нахожу объяснение некоторым странностям в его поведении. Впрочем, лучше не будем говорить об этом…

— Почему?

— Мне неприятно…

За окном сгустились сумерки. В небе появились первые, еще бледные звезды.

Леонид снова наполнил бокалы вином и, подняв свой, тихо сказал:

— Выпьем за доверие друг к другу!..

Муза только пригубила вино.

— Пора и честь знать! Пойдемте, уже поздно. — Не дожидаясь ответа, она поднялась.

Провожая Музу от метро до дома, Леонид впервые отважился взять ее под руку, и она не стала возражать. Около своего дома она быстро оглянулась по сторонам, поцеловала Леонида в губы и, не сказав ни единого слова, скрылась в подъезде. Счастливый, ошеломленный стоял Леонид под ее окнами и, когда в них зажегся свет, повернулся, медленно направился домой…

Спустя полчаса, когда Муза в легком халатике лежала на диване с книжкой в руке и больше думала, чем читала, за дверью послышался веселый голос Юлия Борисовича.

— Так поздно!.. — Муза стояла в нерешительности, не зная, открыть ему дверь или нет.

— Поздно? Время детское, — всего девять часов. Откройте, пожалуйста, у меня к вам дело!

Она попросила Никонова подождать, надела платье, поправила волосы, слегка подкрасила губы. Потом молча открыла двери и отошла в сторону.

— Долго, однако, вы заставляете ждать! — с шутливой укоризной сказал Юлий Борисович.

— Я была раздета, — почему-то оправдывалась Муза Васильевна.

— Что же вы смущались? Слава богу, я уверен, что это зрелище стоит всех ухищрений портных. — Юлий Борисович никогда не позволял себе говорить такие пошлости, и Муза Васильевна догадалась, что он пьян.

Она промолчала, подошла к окну и, скрестив руки на груди, молчала.

— Вижу, вы не в настроении, а жаль! — сказал Юлий Борисович.

— Нам не о чем разговаривать… — Она даже не повернулась.

— Не о чем? Я пришел к вам с самыми серьезными намерениями. Будьте моей женой! Хотите — пойдем в загс, хотите — в церковь, для вас я готов на все… Не бойтесь, я создам вам райскую жизнь, вы будете иметь все, что захотите, больше, чем жена любого министра или академика… Уйдете с работы, станете жить в свое удовольствие. Не будете больше корпеть над переводами никому не нужных технических опусов!

Она продолжала молчать.

— Мне хотелось бы получить прямой и ясный ответ на мое предложение!

— Я уже ответила вам.

— Это было сделано необдуманно… Поймите, я вас люблю! Вы для меня самая желанная из всех женщин, населяющих земной шар.

Он подошел к Музе, попытался взять ее за руку. Она резко отшатнулась от него.

— Мне противно слышать от вас все это.

— Что? Нового любовника завели? — Лицо Юлия Борисовича было искажено от злости.

— Вы мерзкий, мерзкий человек, — задыхаясь проговорила Муза Васильевна. — Я проклинаю день и час, когда познакомилась с вами. Уходите! Уходите сейчас же и забудьте навсегда дорогу в мой дом, — сказала она.

— Ах, так? Ну погодите, вы еще пожалеете… А узнаю, кто ваш любовник, и ничего не пожалею, чтобы свернуть ему шею. Вам… вам тоже несдобровать!.. Такого оскорбления я никому не прощу.

Юлий Борисович со злобой хлопнул дверью. Через минуту он вернулся и застал ее в той же неподвижной позе.

— Ну, Музочка, простите меня, я был вне себя и, кажется, наговорил глупостей. Нервы… Бросьте все это, пойдемте со мной. Клянусь вам всеми святыми, что вы единственная женщина, которую я люблю. И сделаю для вас все, что вы захотите, ничего не пожалею. Пойдемте.

Муза Васильевна резко повернулась к нему.

— Уходите немедленно, или я закричу, позову милицию!.. Думаю, вам не очень приятно встречаться с представителями власти!

— Я так и знал, — оклеветали!.. Кто это? Скажите, очень прошу, что он рассказал вам про меня?

— Уходите!

— Хотите, на колени стану, только скажите! Это для меня очень важно…

— Я знала, что вы дурной человек. Оказывается, вы еще и трус!

Юлий Борисович медленно вышел из комнаты, тихо притворив за собою дверь.