За облаками — солнце [1982]

Летчик-испытатель

В испытательном институте, куда явилась Оля, получив назначение в Управлении ВВС, ее встретили дружелюбно и в то же время сдержанно. Среди летчиков-испытателей было немало фронтовиков, которые и раньше, перед войной, испытывали самолеты. Специально отозванные с фронта, они теперь вошли в группу, которая продолжила работу по испытанию отечественных реактивных самолетов.

Олю радушно принял начальник института и сразу направил к своему заместителю по летной части. Худощавый полковник по-деловому, заинтересованно побеседовал с Олей, расспросил, где и на каких самолетах она летала, и, как ей показалось, остался доволен. Правда, тут же объяснил, что лишь временно замещает убывшего в длительную командировку начальника летной части.

— Вам повезло, что прибыли в отсутствие Каплунова, — сказал один из летчиков.

— Почему? — поинтересовалась Оля.

Тот пожал плечами, загадочно, но сочувственно улыбнулся и как-то неопределенно ответил:

— Видите ли… У нас еще не было женщин среди испытателей. Вы — первая.

Однако Оля, окрыленная доброжелательным приемом, была настроена оптимистически и не обратила внимания на это замечание — будущее рисовалось в самых радужных красках.

Вскоре она поняла, что радоваться было рано. Сначала ее огорчило то обстоятельство, что начальник летного управления полковник Стефановский наотрез отказался от знакомства с ней, выразив этим совершенно определенно отрицательное отношение к тому факту, что в среде испытателей присутствует женщина. На этот счет, как ей передали, он очень образно высказался. Высокий, худощавый и прямой, с бритой головой и волевым лицом, Стефановский ходил, глядя поверх голов остальных летчиков, и демонстративно не замечал Оли. Даже на приветствие при встрече не отвечал, хотя она подчеркнуто официально здоровалась с ним. Сам он был прославленным боевым летчиком, заслуженным командиром, первоклассным испытателем и, видимо, считал, что такое ответственное и сложное дело, как испытание самолетов, доступно лишь сильным мужчинам. Одна мысль, что женщина собирается заниматься тем же, ранила его самолюбие.

Олю задело это высокомерное отношение Стефановского, но она была убеждена, что со временем все изменится. Во всяком случае от этого желание испытывать самолеты не уменьшилось.

При проверке техники пилотирования и стрельб по конусу, которые Оля провела отлично, никаких замечаний ей не сделали. Да, собственно, иначе и быть не могло. Однако на этом дело и остановилось — о ней как будто забыли. Время шло, и Оля терпеливо ждала, пока другие облетывали самолеты, знакомились с новыми, летали на трофейных немецких истребителях.

На разборах полетов и во время инструктажа Оля скромно садилась сзади и слушала, стараясь во все вникнуть, ничего не упустить. Ей уже известны были положительные стороны и недостатки самолетов, которые проходили испытания, она знала, как обстоят дела с испытаниями у каждого летчика, что не клеится и какие неприятности кого ждут, а в план полетов ее все еще не включали.

Руководитель группы истребителей Прошаков, занятый делами, выжидал и не пытался привлечь Олю к какой-нибудь работе. Скорее всего, он надеялся, что эта свалившаяся как снег на голову летчица сама в конце концов откажется от своих безумных планов стать испытателем.

Наконец Оля решила обратиться к Прошакову, которого она видела чаще, чем кого-либо другого из начальства.

— Лучше немного повременить, Ямщикова, — ответил он. — Не спешите — присмотритесь, оцените свои силы, подумайте. Видите, у нас катастрофы сейчас…

— Я давно обо всем подумала. Разрешите мне летать, — настаивала Оля. — Больше не могу.

— Ну хорошо, — согласился Прошаков, — вот вернется скоро полковник Каплунов, тогда и начнем. А пока — потерпите. Без него я не имею права.

Оля расстроилась и некоторое время ходила мрачная, неразговорчивая. Не с кем было посоветоваться — Володю временно услали на авиационный завод, где готовили к выпуску новые самолеты. Теперь Оля поняла, что здесь, на новом месте, все нужно было начинать сначала, и прежде всего — завоевывать авторитет. Ни ее летный опыт, ни бои на фронте в расчет не принимались.

По-прежнему игнорировал ее Стефановский, который часто сам проводил разбор полетов. Оля регулярно являлась на все разборы и занятия, однако то, что садилась она сзади, рядом с дверью, принесло ей много неприятных минут.

— Капитан Ямщикова, открылась дверь — прикройте, — ровным голосом, по-волжски окая, сказал однажды Стефановский, даже не взглянув в ее сторону.

Молча Оля поднялась и плотно прикрыла дверь, которую иногда открывало настежь сквозным ветром. Покраснев, села на место, отметив про себя, что не очень-то вежливо было поднимать именно ее и, вероятно, Стефановский сделал это не подумав. Однако и на следующем занятии повторилось то же.

— Ямщикова, прикройте дверь…

И снова Оля шла закрывать дверь с гордо поднятой головой и пылающими щеками, теперь уже не сомневаясь, что обращался он к ней не случайно: может быть, надеялся таким способом ускорить ее уход…

Когда дверь распахнулась от ветра и кто-то из летчиков поспешно поднялся, чтобы закрыть, Оля спокойно встала и как ни в чем не бывало весело объявила во всеуслышание:

— Ну нет! Это — моя работа… Мне нравится закрывать дверь.

Все дружно засмеялись, а по лицу Стефановского пробежала тень.

Вернулся наконец Володя. Посоветовавшись с ним, Оля отправилась к начальнику института, не дожидаясь приезда Каплунова, без которого можно было вполне обойтись.

— Вы не расстраивайтесь, Ольга Николаевна. Успеете еще налетаться. Куда вы спешите? — стал уговаривать он ее.

— Я не спешу, а просто пора — все, кто прибыл, уже летают, только мне не дают. Почему?

— Понимаете, положение у нас сейчас сложное. Никак не выясним, почему бьются испытатели… Вы что — тоже хотите? Надо поберечь себя.

— Не могу я больше ждать. Это ненормальное положение… Я же не новичок в авиации. Меня прислали к вам работать! Ну, разрешите, пожалуйста, я докажу…

Он улыбнулся, подумал немного, глядя на Олю.

— Я вижу, вы женщина непреклонная. Что ж, Ольга Николаевна, я распоряжусь. Только вот волноваться не следует — испытатель должен обладать выдержкой. Раз уж вас прислали, летайте на здоровье! Но поскольку я беру на себя ответственность, давайте с вами договоримся — летать только хорошо! — и он по-отечески строго погрозил ей пальцем.

— Ясно!

Скоро после этого Прошаков подозвал Олю и осторожно, словно чего-то опасался, спросил:

— Приказано включить вас в заявку на полеты. Как, сможете завтра лететь? Вам знаком Як-3?

— Конечно, знаком! Я летала на нем, — не задумываясь ответила Оля, которая знала, что истребитель уже выпускался серийно и последнее время на фронте успешно использовался против вражеской авиации.

— Тогда все в порядке. Начнем с этого самолета.

Это было днем, после обеда. Небо прояснилось, по-весеннему пригрело солнце, взлетная полоса высохла после короткого быстрого дождя, освежившего воздух, и призывно поблескивала, убегая вдаль. Оле разрешили сделать несколько ознакомительных полетов на новом, но уже облетанном самолете.

Чистенький светлый истребитель послушно ждал, когда придет и сядет в кабину пилот. У самолета прохаживался техник. Увидев Олю, которая шагала прямо к истребителю, он замер на месте, недоверчиво и подозрительно хмыкнул.

— Готов? — спросила Оля и, не услышав ответа, более требовательно повторила: — Самолет готов?

— Готов, — вяло сказал техник.

Сделав вид, что не замечает его настроения, Оля улыбнулась и сама себя подбодрила:

— Отлично!

Очень важно перед полетом сохранить бодрость духа и уверенность в себе — у нее это всегда получалось. Больше того, даже если и были какие-то тревоги, огорчения, неприятности, она немедленно забывала о них, как только усаживалась на свое место в кабине и бралась за ручку управления. Так было и на этот раз.

Надевая парашют, она пока еще продолжала жить земными заботами, от которых сегодня трудно было отрешиться. С непривычной поспешностью застегивала лямки — все казалось, что в последний момент полет отменят.

— Значит, полетите? — спросил неожиданно техник с сомнением и, как показалось Оле, с иронией.

— Полечу! Обязательно полечу!

Тогда он повел головой, усмехнулся и, тронув обеими руками крыло, стал любовно гладить гладкую поверхность, негромко приговаривая:

— Ой, как жаль машину! Совсем новая… Хорошая… До чего жаль!..

Слегка покраснев, Оля промолчала и решительно села в самолет. Сразу почувствовала себя полной хозяйкой, знакомое ощущение подъема и уверенности пришло к ней, как обычно в эту минуту.

Она порулила к старту, где ее уже ждали.

— Напоминаю, Ямщикова — три полета! Выполняйте! — крикнул Прошаков, который заранее дал ей все инструкции, хотя полеты были самыми простыми.

Получив разрешение на взлет, Оля дала газ, и машина побежала по бетонке. Зная, что на нее смотрят, Оля чувствовала себя как на экзамене, но ни чуточки не боялась. Наоборот, летела как птица, вырвавшаяся на волю. Если в первом полете она обращалась с машиной с некоторой осторожностью, изучая ее возможности и особенности, то уже во втором и третьем, убедившись, насколько легок и послушен истребитель, смело, по-фронтовому, взлетала под крутым углом, разогнав самолет у земли, и так же лихо садилась, подводя его совсем низко к земле и лишь в последний момент перед посадкой выпуская шасси. Получалось эффектно, и Оля, довольная собой, подумала, что Прошаков при всем желании не сможет ни к чему придраться.

Когда она села и зарулила на место, техник встретил ее широкой улыбкой на загорелом обветренном лице. Глаза его искрились, он был неузнаваем. Бросившись к самолету, влез на крыло и буквально на руках вынес Олю.

— Ши-кар-но! Ну, спасибо, спасибо!.. Ши-кар-но!

Но не так думал Прошаков и остальные.

— Капитан Ямщикова, что это за посадки? Я спрашиваю — что это за цирк?!

Ничего не понимая, Оля вздернула брови, округлив глаза. Кажется, все было хорошо, даже — отлично! И особенно посадки, которые она умела делать мастерски, без задоринки — словно припечатывала самолет.

— Товарищ подполковник, я же нормально…

— Какое — нормально! Где — нормально?! Чтоб я больше не видел этих фронтовых штучек, ясно? Забудьте напрочь! Вы — испытатель! А значит — везде осторожность, осторожность и еще раз осторожность! Мыслимое ли дело — выпускать шасси у самой земли! А если не выпустится? Если неисправно? Успеете на второй круг? Или, чего доброго, самолет — опытный, второго такого нет?.. Мало ли что может случиться с ним… Лихачество свое бросьте!

— Ясно, товарищ подполковник.

— Вот так.

Успокоившись, он хотел что-то добавить, но сдержался — хвалить после головомойки не следовало, однако Оля поняла, что других замечаний у него нет.

— Еще три полета! — разрешил он и дал дополнительное задание.

Наконец Оле поручили провести настоящие испытания. Правда, несложные, но требовавшие определенного умения и опыта. Во время контрольно-летных испытаний серийного самолета Як-9 предстояло проверить работу опытных фотоустановок в различных режимах полета. Оля должна была фотографировать с воздуха указанные объекты и участки местности.

Держалась она спокойно и уверенно, стараясь никому не показать своей радости, но все видели — в глазах ее загорелся задорный огонек и бегали бесенята: вот теперь она будет на равных с другими летчиками и пусть только кто-нибудь попробует отнестись к ней иначе. В сущности, задание было простое — строго выдержать каждый режим полета, провести самолет на заданной высоте точно над указанными в плане пунктами, выполнить все необходимые операции по фотографированию…

Ведущий инженер, с которым ей предстояло работать, узнав, что на этот раз испытания будет проводить женщина-летчик, был явно разочарован. Однако в присутствии Оли он ни словом об этом не обмолвился. Очень сухо поздоровался и, стараясь не смотреть ей в глаза, стал монотонно объяснять задание с таким видом, будто его вынудили это делать, но он не сомневается, что говорит впустую. Когда он кончил, Оля, которой теперь уже никто не мог испортить настроение, кивнула и коротко сказала:

— Понятно.

— Все ясно? — спросил инженер, прищурив глаза. — Никаких вопросов? Никаких?

Теперь он так пристально смотрел на нее, открыто не доверяя ей, что Оля в первый момент смутилась, но тут же, быстро продумав предложенный ей план, вдруг сообразила, что в нем есть какая-то непоследовательность. В полете будет не совсем удобно выполнять этот план в том порядке, в котором он был намечен инженером. Что же он — недосмотрел или проверяет ее?

— Вот только лучше сначала фотографировать на этой высоте, — заметила Оля, указывая в листок, — а уж потом спуститься. Так легче… Для летчика так легче, — уточнила она.

Инженер удивленно поднял брови, подумал, глядя в листок.

— Пожалуй… Верно. Абсолютно верно! Так и делайте, — оживился он, и постное лицо его сразу подобрело.

Оля поняла — инженер просто не подумал, как удобнее летчику, ему нужны были результаты. Но ее замечание, говорившее о том, что она хорошо знает свое дело, обрадовало его.

Когда испытания были закончены и вся программа успешно выполнена, инженер пришел благодарить Олю.

— Я очень признателен вам. Получилось отлично. Честно говоря, я как-то… не ожидал. Знаете, женщин-испытателей не встречал. Весьма признателен.

Оля была счастлива — начало хорошее. Летчики подбадривали ее:

— Лед тронулся, Ольга! Жми дальше!

Время шло, и Оле стали поручать все более сложные задания, с которыми она вполне справлялась.

Как-то утром на аэродроме подошел к ней Кубышкин, Олин непосредственный начальник, с которым у нее с самого начала сложились хорошие, дружеские отношения.

— Ямщикова, тут есть заявка на испытание высотности опытной маслосистемы. А все летчики, как на зло, заняты.

— Давай! — поспешно сказала Оля.

— Только учти — работа грязная и нелегкая…

— В каком смысле?

Оля знала, что Кубышкин полностью доверял ей — так в чем же дело? На ее вопрос он ответил улыбкой — ему было известно, с каким желанием бралась она за любые испытания.

— В каком смысле? Да в самом прямом. Во-первых, маслосистема. Сама понимаешь, что это такое — с ног до головы в масле… Не отмоешься!

— А во-вторых?

— Ну а во-вторых — если масло выработается, значит, посадка без двигателя. Правда, у тебя это, кажется, получается здорово.

Действительно, садиться точно у посадочных знаков с отключенным двигателем Оля умела мастерски. С любой высоты делала точный расчет — ни малейшей ошибки.

— Ладно, можно без предупреждений. Где машина?

Заданию она была рада — это было интересней, чем фотоустановки…

Немало полетов сделала Оля на самолете Як-9, проверяя работу опытной маслосистемы на больших высотах. Система еще не была доведена и отрегулирована, масло выбивалось наружу, текло и быстро расходовалось. Выработав весь запас, вся забрызганная маслом, грязная, но счастливая, Оля опускалась с «потолка», с высоты одиннадцати-двенадцати тысяч метров, и частенько садилась с отключенным двигателем.

— Я — «Барс-19»! Я — «Барс-19»! Дайте посадку. Иду без двигателя! — сообщала она на землю.

В наушниках звучал измененный до непохожести голос Прошакова, руководившего полетами:

— Внимание, внимание! Очистить посадочную полосу! «Барс-19» садится без двигателя! Немедленно очистить полосу!

Она садилась, докладывала о проведенных испытаниях и шла отмываться.

— Ну и работку тебе дали! — посмеивались над ней. — Кто это тебе удружил, неужели Кубышкин?

— Ничего, мы не гордые! — отвечала Оля, чувствуя к Кубышкину только благодарность.

Володя, который испытывал бомбардировщики и летал в другом отряде, после полетов встречал Олю, и вместе они возвращались домой, обмениваясь впечатлениями, иногда советуясь.

— Ты, Ольга, не сердишься на меня? — спросил он однажды. — Только честно!

— За что?

— Ну, втравил тебя в это дело. Уговорил тогда. Теперь все думаю — зачем? Ты ведь инженер, жила бы тихо, спокойно, без испытаний.

Оля укоризненно качнула головой.

— И без тебя?

Он негромко засмеялся, по привычке запрокинув голову. Смех у него был мягкий, гортанный. Оле нравилось, как смеется Володя, может быть потому, что случалось это редко — обычно он лишь улыбался и глаза его оставались серьезными.

— Ну нет! — возразил он. — Я говорю о полетах. Запомни — без меня ты будешь жить только в одном случае: когда меня не станет.

— Не хочу ни без тебя, ни без полетов! — быстро сказала Оля. — И вообще на эту тему — хватит!

Володя положил ей руку на плечо, легонько похлопал, успокаивая.

— Ну-ну, не буду.

— Знаешь, Володя, я же неспроста пошла в академию. Мне всегда хотелось стать испытателем.

Оля сейчас искренне верила, что так оно и было, хотя на самом деле она не ставила перед собой этой цели, а действовала скорее интуитивно, стремясь узнать о самолетах и авиации как можно больше, испробовать в полете каждый доступный ей самолет.

Володя понимающе кивнул, но все же сказал:

— Видишь ли, мне тогда больше всего на свете хотелось, чтобы ты была рядом… И теперь, конечно, — поправился он. — Но вот все думаю — зачем тебе испытания? Опасное это дело.

— Ну пожалуйста, Володя… Все равно не брошу!

Оля облетала уже несколько самолетов и вполне освоилась в коллективе испытателей, которые признали ее своей, когда произошел инцидент, не на шутку встревоживший ее.

Как-то утром, вернувшись из испытательного полета, Оля стояла на крыле, снимая парашют. Мысли были еще там, в полете, и в эти минуты все, что происходило вокруг, ушло на второй план. Надо было срочно решать, стоит ли еще раз проверить машину после заправки горючим или достаточно тех данных, которые уже получены. Раздумывая над этим, она заметила двух полковников, подошедших к самолету. Одного из них она видела впервые.

Оля хотела было поздороваться, когда тот, что был ей незнаком, произнес, указывая головой в ее сторону:

— Это что?

Сразу не поняв, о чем он спросил и к кому обратился, Оля машинально оглянулась, но ничего необычного не увидела. Однако тон, которым были произнесены слова, заставил ее насторожиться. Полковник явно чувствовал себя здесь начальником и был чем-то возмущен.

Здороваться сейчас, когда был задан вопрос, казалось неуместным, но представиться-то она как-то должна. Однако почему он возмущен? Неужели так грубо выразил свое недовольство? Видимо, действительно полковник спрашивал о ней, спрашивал как о неодушевленном предмете, потому что, вздернув подбородок, гневно разглядывал стоящую на крыле Олю.

Другой же, которого она не раз встречала в управлении, смущенно улыбался, глядя в землю, и молчал. Кровь бросилась Оле в лицо, тем не менее не спеша она сияла парашют, спрыгнула на землю и неожиданно для себя спокойным голосом ответила:

— Это самолет.

Она даже не стала представляться, чувствуя, что в данный момент это не поможет — ссора неизбежна.

Ей показалось, что полковник побледнел.

— Кто такая? Почему здесь, на аэродроме? Кто позволил?!

— Я — летчик-испытатель истребительного отделения капитан Ямщикова! — четко отрапортовала Оля. — Только я не понимаю, почему вы на меня кричите…

— Немедленно с аэродрома! Сию минуту! Ясно?

— Разрешите узнать — почему? — спросила Оля, хотя и понимала, что любые слова, которые она сейчас произнесет, будут только бесить полковника.

Не отвечая, он сделал два глубоких вдоха и, глядя в землю, резко сказал:

— В 15.00 с летной книжкой ко мне!

Круто повернувшись, он быстро зашагал прочь, так что его спутник еле успевал за ним.

В недоумении, оскорбленная до глубины души, Оля осталась стоять, глядя вслед разъяренному полковнику, который, как и Стефановский, не желал, чтобы среди летчиков-испытателей работали женщины. Она уже догадалась, что это был возвратившийся из длительной командировки начальник летной части. Видимо, ему еще не успели доложить, что Оля зачислена летчиком-испытателем, и первая встреча с ней вывела его из себя.

Раздумывая над происшедшим, Оля всячески успокаивала себя: ведь не новичок она, и на фронте воевала, и налет у нее — позавидовать можно. Не посмеет он выгнать ее — нет для этого причины.

Ровно в три часа Оля постучала в дверь его кабинета. Войдя, еще раз представилась по всем правилам.

Не ответив, он молча протянул руку за летной книжкой, которую Оля принесла с собой. Долго читал, перелистывая страницы, возвращался назад, перечитывал. Раза два скользнул глазами по ее лицу, будто случайно. Оля напряженно ждала, а он словно забыл о ней. Наконец поднял голову.

— Да, летали много, — коротко заключил, расправляя плечи. — Налет большой.

У Оли отлегло от сердца — слава богу! Кажется, доволен. Значит, не прогонит, а это — главное. Что же касается происшедшей ссоры… Отношения у них наладятся, как только он убедится, что на Олю можно положиться. Ведь летчик она — опытный! Да и сам он продолжал летать, об этом ей говорили испытатели. Значит, поймет ее.

И вдруг услышала:

— Полетали и — хватит! Точка!

Он громко захлопнул летную книжку, положил на стол, словно припечатал, и твердо взглянул на Олю, ожидая, какое впечатление произведут его слова.

От неожиданности она вздрогнула.

— Но… почему?!

— С вас довольно. Испытания — это, знаете…

На секунду он умолк, подбирая веское сравнение, и Оля, воспользовавшись паузой, пошла в атаку:

— Но я должна летать! Это моя работа! Я всю жизнь этим занимаюсь! Вы летчик, должны меня понять. Вот вы же летаете, не бросаете!

— Но я же мужчина!

— Да, но вы намного старше меня и вам пора бы…

Он недовольно повел головой, кашлянул и выпрямился — последние слова ему явно не понравились. Был он еще не стар, лет сорока пяти — сорока шести, к тому же следил за своей внешностью и всячески старался замаскировать изрядную лысину, зачесывая на нее волосы. Оля намеренно прибавила ему возраст, желая хоть чем-нибудь отомстить за грубость — и попала не в бровь, а в глаз.

— Вы, капитан Ямщикова, уж очень со мной круто, — сказал он, поднимаясь из-за стола и желая, видно, скорее закончить разговор.

Произнес он это полушутя-полусерьезно, но Оля сразу почувствовала, как больно задела полковника. Теперь, когда ей удалось переключить внимание на него самого, да еще представить его в невыгодном свете, следовало ожидать, что он будет не так самоуверен и заносчив и в то же время постарается доказать, что ее слова совсем не обидели его.

Действительно, опустив ладонь на летную книжку, полковник с чувством превосходства произнес:

— Ладно, идите. А ваша летная книжка останется пока у меня. Продолжайте работать. Посмотрим, какой из вас получится испытатель!

Он проводил Олю насмешливым взглядом, и ей стало ясно, что полковник не только не изменил своего отношения к ней, но напротив, открыто предостерег, желая заранее подготовить к тому, что малейшая оплошность с ее стороны будет служить поводом для отчисления. Положение неприятное, но не безнадежное, размышляла Оля и, будучи оптимистом, решила, что в этом поединке с полковником она выиграла: ведь не уволят ее только за то, что она женщина, это ясно. Нужны серьезные причины, но пока что у Оли не было никаких летных происшествий, за которые он мог бы ухватиться. А может быть, со временем у него это пройдет? Вполне возможно, что с течением времени полковник привыкнет к мысли, что среди испытателей есть женщина, и это не будет его тревожить.

О своем разговоре с начальником летной части Оля в тот же день рассказала Кубышкину.

— Ты, Ольга, не бойсь! — подбодрил он ее. — Плюй на все и летай! Честно скажу — мужик он довольно вредный, но мы тебя в обиду не дадим. Только уж ты, пожалуйста, здоровайся с ним по всем правилам — он это любит. А то полезла на рожон, при первом же знакомстве!

— Да он сразу напустился! По-моему, он не против меня лично, а просто не хочет допускать сюда женщин. Знаешь, есть такой сорт мужчин их оскорбляет, если женщина с ними наравне…

— Ну-ну, Ольга, ты это брось! Кажется, тебе жаловаться нечего.

— Да разве я жалуюсь? Наоборот, считаю, что мне повезло: был бы на твоем месте вот такой, как он…

— Ладно, обо мне нечего — я ко всем одинаково отношусь. В общем, наплюй, забудь и летай, поняла?

Улыбнувшись, Оля подумала, что ей действительно повезло с Кубышкиным — ее непосредственный начальник был не только отличным испытателем, но и хорошим другом.

Вскоре она еще раз убедилась в этом.

От полковника Каплунова поступило распоряжение — поручить Ямщиковой облетать истребитель, испытания которого были в свое время прерваны из-за поломки. Оля с готовностью пошла к самолету, думая про себя, что, вероятно, Каплунов решил проверить, не побоится ли она лететь на самолете, который летчики прозвали «гробом» — из-за слабой конструкции каждый раз с ним происходили поломки. Последняя была очень серьезной, и, хотя самолет отремонтировали, не было никакой гарантии, что он снова не сломается.

Надевая парашют, Оля шутила с техником, который угрюмо смотрел в землю, будто был виноват в чем-то.

— Ты что, Радько, так невесело меня встречаешь?

— Та на нем же бьются все… Хиба ж то самолет?! Пародия одна…

— Он же в ремонте был!

— Ну был. На нем и летать никто не хочет. Стоит и стоит себе.

— Вот я первая и полечу.

— Не, не полетите, — твердо сказал Радько.

— Как это?

— А так…

Он ушел и спустя минуту вернулся с Кубышкиным, который еще издали помахал Оле рукой, приказывая вылезть из машины. Она в недоумении пожала плечами и осталась сидеть в кабине.

— Ямщикова, вылезай! — сказал Кубышкин, когда подошел.

— Почему?

— Вылезай, тебе говорят!

Решив, что задание отменено, Оля послушно вылезла.

— Видишь — вон там бревнышки? — спросил Кубышкин, кивая в сторону, где в отдалении лежали сложенные бревна.

— Ну вижу.

— Пойди посиди на бревнышках.

— Зачем? — не поняла Оля.

— Снимай парашют. Давай сюда.

— Ты что это задумал? А лететь?

— Снимай!

Он помог Оле снять парашют, надел его на себя и стал залезать в кабину. Тут Оля возмутилась, поняв, что Кубышкин решил лететь вместо нее, но было поздно. Он еще раз крикнул ей:

— Капитан Ямщикова, приказываю вам: подождите на бревнышках!

Когда самолет взлетел, Оля побрела к бревнам, села и стала ждать возвращения Кубышкина. Настроение было скверное, на душе скребли кошки — зачем она так легко согласилась? И что это Кубышкину взбрело в голову лететь вместо нее? Захотел сам проверить самолет? Как будто не знает, к чему это может привести! Стоит только Каплунову узнать, ей не поздоровится. Оля представила себе небольшие острые глазки, которые с нескрываемой насмешкой и злорадством сверлят ее насквозь, и от досады поморщилась. Уж он непременно воспользуется случаем, чтобы стереть ее в порошок и вытурить навсегда. «Так вот вы как летаете, Ямщикова! Что же это за испытатель!..»

Хмурая, недовольная собой, Оля сидела на бревне, поглядывая в небо, которое затягивала белесая дымка. Жара не спадала уже много дней, было душно, и даже порывистый ветер, поднявшийся с утра, не освежал, бросая в лицо нагретый воздух.

— Эй, Ямщикова, почему загораешь? — крикнул кто-то из летчиков, проходивших мимо.

Она не ответила, безнадежно махнув рукой. Объяснять не хотелось, и, вздохнув, Оля отвернулась. Догадываясь, что Каплунов специально подсунул ей этот самолет — а вдруг не справится, чего-то не учтет, — она тем не менее упрямо хотела лететь на этой развалине, почему-то веря, что ничего с ней не случится. На каких только самолетах не приходилось ей летать, и всегда все кончалось благополучно, конечно же не потому, что везло — Оля чувствовала машину настолько, что в любой момент знала, как с ней обращаться, в каком она настроении, можно ли позволить себе повольничать с ней или, наоборот, поберечь. И с этим самолетом наверняка бы справилась.

Но вот и Кубышкин. Заходит на посадку, шасси выпущено, все в порядке. Оля поднялась, следя за тем, как снижается самолет. Теперь она сядет в кабину, что бы там ни говорил Кубышкин, даже если самолет окажется никудышным.

Наблюдая за посадкой, Оля как бы присутствовала там, вместе с Кубышкиным: вот он тянет ручку на себя, чтобы плавно приземлиться — но не слишком ли быстро приближается машина к земле? Надо бы тянуть поэнергичнее… Да и ветер — боковой. Впрочем, такой летчик, как Кубышкин, справится, конечно. Оля успела подумать, что истребитель, видно, не так уж плох, как о нем отзывались, как вдруг раздался треск и самолет окутало клубами пыли.

Сорвавшись с места, она бросилась на посадочную полосу. Туда же побежали еще трое, впереди всех — техник. Пыль еще не осела, когда Оля оказалась у самолета — шасси было сломано, из кабины вылезал, чертыхаясь, Кубышкин.

— Живой? — обрадовалась Оля.

В этот момент с другой стороны самолета остановилась примчавшаяся легковая машина, и Оля услышала зычный голос Каплунова:

— Кто разбил самолет? Вы, Ямщикова? Безобразие! Доверить нельзя!..

Но тут он разглядел взъерошенного Кубышкина и заметил Олю, стоящую у самолета. Словно поперхнувшись, умолк, а Кубышкин немедленно напустился на Олю:

— Вы почему здесь, Ямщикова? Где я велел ждать — на бревнышках! На бревнышках!

Каплунов понял, что его провели, пробормотал что-то невнятное, хлопнул дверцей машины и укатил, злой и разъяренный.

— Что с машиной? Почему сломалась? — спросила Оля.

Кубышкин промолчал, сердито глянул в ее сторону.

— Почему, Кубышкин? Что, и раньше так было? — допытывалась Оля.

— Почему! Почему! — вскипел Кубышкин. — Сломалась — и все! Видишь, какой боковик дует! А шасси — дрянь! Давно известно.

И все же Оле казалось странным, что он как будто совсем и не жалеет, что самолет сломался, — так, мол, ему и надо. Но докапываться до истины она не стала, а Кубышкин, казалось, совсем забыл о происшествии.

Оля продолжала летать, все время ожидая, когда ее вызовет Каплунов, чтобы устроить разгром, однако время шло, и никто даже не вспоминал о случившемся. Вскоре стало известно, что Каплунов, получив новое назначение, покинул часть. На его место прибыл другой начальник, Георгий Филиппович Байдуков, в прошлом известный летчик-испытатель, Герой Советского Союза, участник выдающихся дальних перелетов.

О Байдукове еще до войны Оля слышала много хороших отзывов как о талантливом летчике, а теперь, встретившись с ним на испытательной работе, убедилась также и в его человеческих достоинствах.

Испытывая один из новых самолетов, Оля заметила, что он неустойчив во время выполнения фигур пилотажа. На глубоких виражах, например, он стремился увеличить скорость вращения, и Оле стоило больших усилий удержать его в нормальном режиме. Снова и снова выполняла она виражи в зоне — каждый раз продольная неустойчивость подтверждалась, однако со временем ей стало казаться, что самолет ведет себя почти нормально. Не понимая, в чем дело, она продолжала проверять его, уже не находя той неустойчивости, которую обнаружила вначале. Пробыв в воздухе довольно долго, обескураженная, посадила самолет.

На земле напряженно размышляла, стараясь найти объяснение странному поведению самолета. Молча шла на обед, молча, сосредоточенно обедала. Сидевший напротив Володя, поглядывая с удивлением на Олю, спросил:

— Лелька, ты сегодня какая-то пришибленная. Что случилось?

— Ничего, просто задумалась.

— О чем бы это?

— Что я, задуматься не могу? — ответила Оля, все еще поглощенная своими мыслями.

— Теоретически, конечно, можешь, но как правило…

Он умолк: Оля смотрела куда-то сквозь него, будто и не слышала его слов. Но вдруг взгляд ее ожил.

— Ты понимаешь, Володя… Нет, рано еще. Потом.

— Загадками говоришь. Что это — тайна? Даже мне нельзя?

— Потом, потом скажу. Я пока еще не выяснила.

— Надеюсь, я тут не замешан? — пошутил он.

— Не знаю, не знаю, — улыбнулась наконец Оля. — Видишь ли, мне сегодня показалось… Кстати, ты не знаешь, когда выпишут из госпиталя Малыгина? Он туда с аппендицитом попал.

— Малыгина? Я не в курсе. А почему ты спрашиваешь?

— Ему было поручено испытать этот самолет. И он, кажется, один раз успел слетать. Теперь вот я вместо него…

— Что там у тебя с самолетом? Объясни толком.

— Видишь ли, самолет неустойчив, — неуверенно сказала Оля. — Особенно на виражах…

— Доложила ведущему инженеру?

— Пока нет. Хочу проверить как следует еще раз. Дело в том, что иногда все бывает нормально. Ни к чему не придерешься.

Володя внимательно посмотрел на Олю, понимая ее беспокойство — ведь ей, молодому испытателю, приходится нелегко.

— Так, конечно, докладывать нельзя — нужна ясность. Понаблюдай, когда это бывает.

— Завтра с утра опять полечу, — решительно сказала Оля.

Утром следующего дня она пришла на аэродром, чтобы снова поднять самолет в воздух.

— Заправлен? Можно лететь? — справилась у механика.

— Полностью.

Она взлетела и направила самолет в зону, отведенную для пилотирования. Делая глубокие виражи, отметила то же самое, что и накануне, — самолет увеличивал скорость вращения, выходил из нормального режима. Сомнений не оставалось — нарушена продольная устойчивость, и это повторялось каждый раз, как только Оля вводила самолет в вираж. От сердца отлегло — теперь никаких расхождений, и можно с чистой совестью доложить об этом.

Она пошла на посадку. Однако в тот момент, когда, выравнивая самолет, потянула ручку на себя и уменьшила скорость, неожиданно обнаружила, что самолет стал «задирать нос», стремясь свалиться на крыло. Все та же неустойчивость! Но вчера при посадке не было ничего подобного, откуда же это сегодня?

Не задерживаясь на земле, Оля снова взлетела, сделала круг и села — все повторилось. И в третий раз — то же самое. Явно самолет неустойчив. Но где искать причину? Это еще предстояло выяснить.

Когда Оля доложила свои наблюдения ведущему инженеру, тот удивился.

— Неустойчивость? Не может быть, — возразил он авторитетно. — На этом самолете уже пробовал летать испытатель, он этого не заметил. А в воздухе был долго.

— Странно, я с полной ответственностью утверждаю — в самолете есть серьезный дефект. Я только что села.

— Но почему у вас — дефект, а у него — нет? — настаивал инженер. — Правда, он не успел довести дело до конца. Жаль, его нет сейчас здесь. Но все же он летал!

Не сомневаясь в том, что права, Оля обиженно сказала:

— Значит, вы мне не верите? Тогда пусть слетает кто-нибудь другой! И прямо сейчас!

Инженер, чувствуя, что высказался резковато, произнес уже более спокойно и миролюбиво:

— Ну что вы, Ольга Николаевна. Не надо же так — сразу в амбицию.

— А я настаиваю, — заупрямилась Оля. — Нужно выяснить, кто прав. Это же для дела нужно!

Инженер подумал и сказал:

— Хорошо. Проверим, конечно. Я попрошу, чтобы выделили сейчас летчика.

Вскоре явился знакомый испытатель и, весело поглядывая на Олю, спросил:

— В чем вы тут сомневаетесь?

— Я-то не сомневаюсь, — сухо ответила Оля. — Но лучше, если результат подтвердит кто-нибудь еще.

— Понятно. Горючего хватит?

— Я недолго летала.

Летчик проверил по прибору количество горючего.

— Полно еще. Значит, говоришь, на виражах и особенно на посадке? Посмотрим.

Оля промолчала. Хоть она и была уверена в своих выводах, все же опасение оставалось: было неясно, почему вчера самолет временами вел себя нормально.

А что, если сейчас у испытателя все будет в порядке? Но говорить об этом Оля не хотела. Лучше подождать, когда летчик возвратится со своими собственными выводами — он ведь опытнее Оли.

С нетерпением ждала она его возвращения. Ей казалось, что прошло очень много времени, что и горючего в баках не осталось. Наконец испытатель сел. Посадка была идеальной, тем не менее он снова взлетел и, сделав круг, посадил самолет так же хорошо, как и первый раз. Сердце у Оли упало — так и есть, все нормально.

Когда летчик зарулил самолет и вышел, по выражению его лица, непроницаемому, даже мрачноватому, Оля сразу догадалась: он с ней несогласен.

Подошел инженер.

— Ну как, подтвердилось?

Не глядя на Олю, летчик уверенно заявил:

— Ерунда. Все придумываете. Никаких дефектов нет, самолет ведет себя без отклонений. И на виражах, и на посадке.

— Значит, никаких отклонений? — специально переспросил инженер.

— Никаких!

Оле стало жарко, она мгновенно покраснела до корней волос. Наступило неловкое молчание, которое длилось, как ей показалось, бесконечно долго.

— Неужели… вы так ничего и не обнаружили? — с трудом произнесла она.

— Ровным счетом — ничего.

В этот момент Оля мучительно решала, сказать ли, что и у нее временами тоже все было нормально. Но то было вчера, а сегодня… Нет, надо ей полетать еще самой, подумать, поразмышлять. Не верить летчику она не имела никакого права.

И все же она запротестовала:

— Значит, то, что я обнаружила — неправда? Вы должны мне тоже верить! — воскликнула она, волнуясь. — Видите ли… вчера и у меня самолет иногда вел себя вполне нормально, был устойчив. А вот сегодня…

— Ну, знаете, Ямщикова! — развел руками инженер.

Действительно, положение глупое. Ведь могут подумать, что она ошиблась, а теперь просто изворачивается, даже определенно так думают. Оля умоляюще смотрела на инженера. Летчик молча собрался и ушел, выполнив то, о чем его просили. Остальное его не интересовало — пусть сами разбираются.

— Мне необходимо еще полетать. Хочу убедиться. Постараюсь узнать причину дефекта — я ведь тоже инженер, — сказала Оля.

— Конечно, конечно. Это ваше право. Ищите, — быстро согласился ведущий инженер, которому тоже нужна была определенность.

И Оля искала причину неустойчивости самолета. Упорно летала, выполняла виражи, пилотаж, посадки, сравнивала результаты, полученные в различных условиях полета. Надо было выяснить, почему в одних случаях самолет неустойчив, а в других ведет себя нормально. А это бывало даже в один и тот же день. Точно так случилось и в тот день, когда у нее все было из рук вон плохо, а у летчика, проверявшего самолет следом за ней, оказалось все в порядке. В чем же причина?

Наконец Оля добилась ясности. Все оказалось настолько просто, что в первый момент она поразилась — как же сразу не догадалась! Выяснилось, что устойчивость нарушалась, когда самолет был полностью заправлен горючим — в этом случае центр тяжести самолета перемещался назад, выходя за пределы нормы. Когда же в полете топливо постепенно расходовалось, центр тяжести возвращался в нормальные пределы, и самолет вел себя без отклонений. Летчик-испытатель, вылетев после того, как Оля уже некоторое время пробыла в воздухе, естественно не обнаружил никаких ненормальностей в поведении самолета. Все было вполне логично.

Первым делом Оля обратилась к своему непосредственному начальнику — Кубышкину.

— Слушай, Кубышкин, я хочу попросить, чтобы тот испытатель слетал еще раз.

— Это зачем? Он выполняет другое задание.

— Ну один раз. При полной заправке самолета.

— Чего ты мудришь, Ольга? Не могут снять его с испытаний — у него там другие заботы! Да ты объясни толком — может, лучше я слетаю?

Оля покачала головой.

— Нет, пусть он. Конечно, и ты можешь отлично подтвердить все, но лучше, если это сделает он.

— Так он ведь летал уже! Пошлет нас к чертям подальше… Говори, в чем дело!

И она объяснила, почему настаивает и в чем дефект самолета.

— А, докопалась! — обрадовался Кубышкин. — Молодец! Настырная ты, Ольга! Только не будем из-за личного престижа морочить ему голову. Докладывай ведущему свои выводы и давай доводи машину, поняла?

Когда испытательные полеты были окончены и дефект ликвидирован, Олю как-то встретил Стефановский.

— Как работается, Ямщикова? — спросил он мимоходом.

— Все в порядке, товарищ полковник, — ответила Оля.

— Не обижают?

Не останавливаясь, Стефановский быстро прошагал мимо, так что Оля, не сразу ответив, успела лишь проводить удивленным взглядом его высокую фигуру.

Почти все испытатели уже начали летать на реактивных истребителях, а Олю пока придерживали.

— Вы, Ольга Николаевна, на меня обижаетесь, я это вижу, — сказал ей однажды Байдуков. — Да, это я пока не даю команды. Вы уверены, что хорошо изучили самолет?

— Я ведь инженер, — напомнила Оля, которая уже давно готовилась к тому, чтобы подняться на реактивном самолете, проштудировала всю имеющуюся литературу по этому вопросу, подолгу сидела в кабине.

— Да-да. Ну, если считаете, что готовы, тогда в ближайшие дни приступайте — в соответствии с программой.

Ведущий инженер, который слышал этот разговор, подошел потом к Оле.

— Ну как — жива еще?

— Жива! — засмеялась Оля, догадываясь, почему он спрашивает.

— Так вот — надо это дело перебить! Поболей-ка ты несколько дней, отдохни.

— Я?! Да мне разрешили на реактивном…

— Вот именно поэтому. Обязательно нужен перерыв! Три раза подряд — это уж слишком.

Несколько последних полетов были для Оли неудачными. А может быть, наоборот — удачными, так как, несмотря на сложность ситуации, каждый из них закончился благополучно. Настораживало то, что полеты с происшествиями следовали один за другим. Летчики этого не любят, считая плохим признаком, или, скорее, предупреждением…

В одном из испытательных полетов неожиданно отказал двигатель, и Оле пришлось издалека планировать на аэродром. Правда, запас высоты был достаточен — четыре тысячи метров.

Сразу же Оля сообщила по радио:

— Я — «Палитра-2»! Сажусь на вынужденную без двигателя! Я — «Палитра-2»! Иду к аэродрому! Дайте посадку!

Земля тянула, не давая ответа. Оля снова запросила посадку.

— Я — «Палитра-2»! Дайте посадку!

Ответили не совсем ясно:

— «Палитра-2», заходите осторожно, полоса занята.

И снова — молчание. Тогда она решила обратить на себя внимание другим способом:

— Дайте посадку! Я — два пол-литра! Я — литр!..

— «Палитра-2», полоса свободна!

На земле Олю отчитал Прошаков:

— Ямщикова, что за безобразие в воздухе! Тут не до шуток — полосу не могли освободить…

На следующий день на Олином самолете при посадке отвалился закрылок.

Еще через день — новое происшествие, которое едва не кончилось катастрофой. Утром перед взлетом Оля уселась в кабине и, как обычно, проверила ход ручки управления — ручка двигалась неравномерно: то слишком легко, то очень туго.

— Что-то ручка туговата — нужно большое усилие, чтобы дать вперед, — пожаловалась она технику.

— А вы посильнее. Рука у вас женская… Все будет нормально, я проверял, — уверенно ответил техник.

После его слов Оле показалось неудобным настаивать, и она приготовилась к взлету. Однако во время разбега, когда самолет, набрав скорость, уже готов был оторваться от земли, оказалось, что ручку вообще невозможно двинуть…

Оля быстро убрала газ, прекращая взлет, и в этот момент к своему ужасу вдруг увидела впереди выруливающий бомбардировщик. Истребитель несся прямо на него — столкновение было неизбежно. Не медля, на большой скорости Оля рискнула дать правую ногу, отворачивая в сторону… В этот момент где-то в сознании мелькнуло воспоминание: разрушенный Воронеж… Заминированный аэродром… Посадочная полоса под углом — в конце пробега нужно свернуть вправо, чтобы не напороться на мины…

Истребитель чуть свернул… «Рули, рули скорее!..» — успела подумать Оля о бомбардировщике, расстояние до которого быстро сокращалось… И в тот же миг ее самолет промчался под правым крылом бомбардировщика…

Когда истребитель остановился, Оля осторожно потрогала себя обеими руками. Было невыносимо жарко… По лицу катились капли пота. Она стянула с головы шлемофон.

— Да ты в рубашке родилась, Ольга! Представляешь, что могло быть… И как ты умудрилась — проскочить под крылом? — воскликнул Кубышкин. — Феноменально!

— А если бы самолет взлетел? — тихо добавила Оля. — Ручка-то не ходит…

При проверке самолета оказалось — свернулся набок контрбалансир и заклинило руль высоты.

И тогда ведущий инженер сказал:

— Три происшествия подряд — так нельзя! И это перед вылетом на реактивном!

Когда утром следующего дня Оля пришла на аэродром, чтобы проверить в воздухе работу нового прибора, как было предписано полетным заданием, самолета для нее не нашлось. К какому бы самолету ни подходила она, оказывалось, что лететь он не может.

— Этот не полетит: ведущий инженер будет проверять топливную систему, — ответил один техник.

— Не готов. Ремонт небольшой буду делать, — сказал другой.

Тогда Оля направилась прямо к инженеру по эксплуатации.

— Петр Самсонович, да что же это такое! Все сговорились! Скажите им, пожалуйста! — взмолилась она.

— Ольга Николаевна, вы пришли кстати. Вас просят в управление. Помогите там составить инструкцию по эксплуатации самолета, который вы испытывали. У них какие-то затруднения.

Укоризненно посмотрев в лицо инженеру, она вздохнула.

— Хорошо, я «перебью», — сдалась наконец.

В течение трех дней Оля не летала. После этого продолжительное время никаких происшествий с ней не случалось.

Первый полет на реактивном самолете прошел буднично, просто. Было раннее утро, еще держалась прохлада после ночного дождя, но тучи уже разошлись, светило ясное летнее солнце.

Прошаков, выпускавший Олю в полет, взглянул на часы и кивнул. Оля приготовилась выслушать напутствие.

— Пора. Ну, Ямщикова, все как обычно. Только за скоростью следи. Ни в коем случае не превышай!

Усевшись в самолет, Оля осмотрелась. Кабина со всеми ее приборами, рукоятками, тумблерами и кнопками была заранее изучена и теперь казалась привычной. Сверху Оля посмотрела на Прошакова, который опять кивнул.

— Давай! С богом…

Получив разрешение взлетать, Оля начала разбег. Еще не просохшая бетонка помчалась навстречу все быстрее, быстрее. Мгновение — и реактивный истребитель легко взмыл к небу.

Реактивный истребитель усовершенствованной конструкции понравился Оле. С особой остротой она испытывала радость, ощущая стремительность полета, словно не самолет нес ее вперед с огромной скоростью, а сама она, обретя крылья, мчалась в пространстве быстрой серебристой птицей.

Полет подходил к концу.

— «Барс-19», сколько горючего осталось? — запросили с земли.

Оля взглянула на прибор, понимая, что внизу беспокоятся, так как запас горючего скоро должен был кончиться.

— Я — «Барс-19». Горючего осталось минут на пятнадцать. Иду на посадку.

Правила предписывали заканчивать полет, имея некоторый запас горючего на случай непредвиденной аварии.

Снижаясь, Оля поставила кран шасси на выпуск — вышло основное шасси, но сигнальная лампочка выпуска стойки переднего колеса не загорелась: колесо не выпустилось. Снова убрала и выпустила шасси — нет, переднее колесо не выходило.

Оля давно приучила себя не теряться, не проявлять излишней торопливости в критических ситуациях. И сейчас старалась действовать хладнокровно, однако мысль работала напряженно, с лихорадочной быстротой. По инструкции следовало воспользоваться аварийной системой выпуска шасси. Но сначала — уйти на второй круг.

Еще раз попыталась выпустить колесо — безрезультатно… Тогда, взявшись за рукоятку аварийного выпуска, потянула — сейчас все должно стать на место… Но рукоятка не поддалась. Оля энергично рванула ее и в то же мгновение поняла: слишком энергично… Трос, идущий от рукоятки к замкам выпуска стойки шасси, оборвался, и теперь оборванный конец свободно болтался в кабине, а сама аварийная рукоятка осталась у Оли в руке. Она взглянула на эту окрашенную в красный цвет рукоятку и мысленно отругала себя — ну зачем было так резко дергать!.. Как же теперь?

Горючего оставалось на двенадцать минут. Всего двенадцать минут… За это время нужно найти выход из положения и посадить самолет. Но — как? Может быть, сесть «на брюхо» с невыпущенным шасси? Тогда — куда садиться? На бетонированную полосу или же на грунт? В любом случае машина будет разбита. А если приземлиться на основное шасси без переднего колеса? Почти верный капот…

Машину необходимо сохранить — она не должна быть разбита! Только об этом и думала теперь Оля. Неужели нет выхода?! Опытный самолет — и вдруг она разобьет его!..

Но сохранить машину можно лишь при условии, что выйдет шасси. Значит, надо пытаться… Пытаться выпустить! Прекрасно зная конструкцию самолета и всех систем, Оля до мельчайших подробностей представила себе схему основной и аварийной систем выпуска шасси. Переднее колесо не выходило — заклинило стойку. Это ясно. Необходимо ее выдернуть, поставить на место. Трос оборван… Как же это сделать?

И тут ей пришла мысль — а что, если сдвинуть стойку, используя силу перегрузки? Вдруг — получится?! Теперь, когда появилась надежда, Оля, стараясь говорить спокойно, запросила землю:

— Я — «Барс-19»! Я — «Барс-19»! Аварийная ситуация — невыпуск переднего колеса. Разрешите лететь в зону. Попробую перегрузкой.

С земли подсказали:

— «Барс-19», воспользуйтесь аварийной системой!

— Аварийная отказала! Разрешите в зону!

Когда разрешение было получено, Оля быстро набрала высоту. Сообразив, что оставшийся трос может быть использован, намотала конец его на оторванную рукоятку: потянуть в нужный момент, чтобы облегчить выход стойки из заклинения.

Пикируя, Оля разогнала самолет, на большой скорости резко потянула на себя ручку управления и одновременно дернула рукоятку с тросом аварийного выпуска. Почувствовала, как ее с большой силой прижало к сиденью, голова ушла в плечи и все тело, отяжелев, стало опускаться вниз, вниз. Не было сил противодействовать этому давлению. Однако стойка по-прежнему оставалась на месте. Все напрасно…

Неужели так и не получится? И сразу решила попробовать еще раз: надо энергичнее выходить из пикирования, увеличить перегрузку. Мысль работает молниеносно: время! горючее! Осталось несколько минут… Надо бы оставить небольшой запас — без этого нельзя… Нет, не получится… И снова — набор высоты, разгон самолета и — крутой вывод. Опять сотни килограммов наваливаются на голову и плечи, отвисает нижняя челюсть. Сила перегрузки вдавливает Олю в сиденье, но… сигнальная лампочка не горит.

Спина взмокла, пот катился по лицу. В голове стучало. Что же теперь — просить разрешения на посадку без шасси? Нет! Еще одна попытка — проклятая стойка! Силы перед последним шагом удесятерились, и, сцепив зубы, вся собравшись, Оля решительно отдала ручку от себя, войдя в пикирование. Скорость растет… Сейчас колесо до отказа поджато к фюзеляжу. В следующий момент — вытолкнуть его в обратном направлении! Ручку — энергично на себя! От перегрузки потемнело в глазах, поплыли пятна… Трудно выдержать… В ушах звон… Трос! Нужно тянуть аварийный трос! И в этот момент под сильным давлением стойка, наконец, встала на замок выпущенного положения. Лампочка зажглась!

Оля смотрела и не верила глазам — горит! Переднее колесо вышло!

— Я — «Барс-19»! Иду на посадку. Кончается горючее. Я — «Барс-19»! Шасси выпущено!

Снижаясь, Оля почувствовала, что в кабину задувает. Откуда-то снизу. Догадалась: стойка, сдвинувшись под большой нагрузкой, вырвала кусок обшивки — в дыру заходит воздух. Уменьшить скорость!

На малой скорости самолет заходит на посадку. Впереди тянется бетонированная полоса, куда Оля должна посадить истребитель. Теперь, снижаясь, она была уверена, что сядет, хотя и неприятно будет доложить, что в самолете дыра. Но это такой пустяк по сравнению с тем, что могло произойти, если бы не удалось выпустить колесо…

Посадка прошла гладко. На земле Олю встретили механики, осторожно затащили самолет в ангар.

С трудом вылезла Оля из самолета, чувствуя себя так, словно совершила десятикилометровый кросс — только теперь, когда спало напряжение полета, она поняла, как устала. И все же ей хотелось сейчас же осмотреть самолет вместе с механиками.

Оля еще не совсем пришла в себя, когда в ангар вошел Стефановский. Хмурый, никого не замечая, тяжелым взглядом окинул самолет и, видимо зная лишь, что в воздухе не выпускалось переднее колесо, презрительно бросил, как всегда окая:

— Вот оно: посади бабу в самолет, она и рукоятку аварийную не сможет дернуть!

Сердце у Оли запрыгало, губы задрожали, но усилием воли она сдержалась, чтобы не показать своей обиды. Молча бросила перед собой на пол красную аварийную рукоятку с обрывком троса, которую все еще держала в руке.

Стефановский застыл на месте, мрачно глядя на аварийную рукоятку. И вдруг преобразился, просиял, поднял глаза на Олю, качнул удивленно головой:

— Ну и силища. Четырехмиллиметровый трос оборвала!

Впервые в его голосе Оля почувствовала не осуждение, а одобрение, даже радость — видно, Стефановский был доволен, что она, Ольга Ямщикова, которую он в конце концов вынужден был допустить к испытательной работе, не оказалась размазней…

С этих пор Стефановский резко изменил свое отношение к ней. Первым здоровался, протягивал руку, даже улыбался, стараясь загладить свою вину и перечеркнуть все то прежнее, что было между ними.

Первый советский реактивный самолет был поднят в воздух летчиком-испытателем капитаном Бахчиванджи еще в 1942 году. Весной следующего года летчик разбился вместе с самолетом. Причина катастрофы долгое время оставалась неизвестной.

Война на некоторое время задержала дальнейшие работы над совершенствованием реактивной техники, но уже в первый послевоенный год стали появляться опытные образцы истребителей с реактивным двигателем. После всесторонних испытаний реактивные истребители Як-15 и МИГ-9, поступившие в массовое производство, были приняты на вооружение.

Эти первые истребители с реактивными двигателями были еще не совершенны — расходовали много горючего, следовательно, не могли долго летать, имели разные ограничения в эксплуатации, из которых главным являлось ограничение в скорости: максимальная скорость полета ни в коем случае не должна была превышать околозвуковую, иначе самолет затягивало в пикирование, из которого он не выходил. Именно это и было причиной гибели Бахчиванджи, самолет которого не вышел из пикирования.

На реактивных самолетах сначала не разрешался высший пилотаж. Первым испытателем, кто успешно провел пилотаж на Як-15, а затем и на МиГ-9, был Стефановский.

Однако «звуковой барьер» все еще оставался непобежденным. На скоростях, близких к скорости звука, самолет вел себя как расходившийся необъезженный конь, который стремится сбросить седока. Дело кончалось тем, что летчик не мог справиться с огромным усилием, затягивающим самолет в пикирование.

Конструкторская мысль напряженно работала, летчики-испытатели проверяли новые самолеты, искали и находили причины явлений, связанных с большими скоростями, часто расплачиваясь за это собственной жизнью.

Вскоре работа над совершенствованием реактивных самолетов пошла по пути создания более тонкого профиля крыла и применения стреловидных крыльев, что позволило со временем достигнуть огромных скоростей.

Но летом 1947 года реактивные самолеты со стреловидным крылом еще только осваивались. Поэтому, когда правительство предложило в День Воздушного Флота продемонстрировать реактивную технику, новый реактивный пульсирующий двигатель ПуВРД решено было установить пока на самолетах Ла-11: именно эти самолеты строем должны были пролететь над Тушинским аэродромом.

Когда стало известно, что в воздушном параде будут участвовать самолеты с реактивными двигателями, Оля не надеялась, что ее возьмут в число тех, кто пролетит над Тушинским аэродромом: вряд ли Стефановский согласится…

Однако она ошиблась.

— Ольга, я предложил включить тебя в парадную девятку, — сказал ей Кубышкин. — Тренировки будет проводить сам Стефановский. Он — ведущий.

— Ну и как он — не возражал?

— Я сказал — никто не летает в строю лучше тебя.

— Ну ты и загнул! — засмеялась Оля.

— Да ведь так оно и есть — ты у нас мастер! Садиться без мотора, летать в строю… Так что полетим вместе.

— На чем?

— На Ла-11. Под каждое крыло — по реактивному двигателю ПуВРД. Скорости добавим ему, километров сто, наверное.

— Вот грохоту будет! Представляешь — сразу восемнадцать двигателей прогрохочут!

— Для убедительности, — улыбнулся Кубышкин.

— А места в строю уже распределили? — поинтересовалась Оля.

— Полетим клином — три звена. Наше звено правое. Ты справа от меня, Масич — слева. Учти, ты — самая крайняя в строю. При левых разворотах держись, не отставай, а то оторвешься…

— Ты же говорил, что я — мастер!

— Ладно, я на всякий случай. Мало кто из испытателей умеет прилично летать в строю. Фронтовики только.

Началась подготовка к параду. Сначала тренировались звеньями, по три самолета. Во время одной из тренировок случилось происшествие, из которого Оля вышла с честью.

Следом за Кубышкиным и Масичем подняла в воздух свой ЛА-11 и она. Набрав некоторую высоту, поставила кран шасси на уборку, и шасси убралось, но в тот же момент в кабину вдруг прорвалась гидросмесь и стала хлестать под давлением. Мгновенно вся кабина заполнилась, как дымом, эмульсией… Стекла стали матовыми… Оля быстро сообразила: пока есть еще давление в гидравлической системе — скорее выпустить шасси, открыть фонарь! И сделала это вовремя: давление упало.

Но как лететь дальше? Впереди — ничего не видно. Как сесть?

— Масич, помоги — посади меня. Ничего не вижу вперед, — попросила Оля.

Самолет Виктора Масича приблизился, Оля увидела его рядом слева.

— Теперь хорошо вижу тебя.

Виктор Масич, опытный фронтовик, Герой Советского Союза, понял Олю с полуслова. Он привел ее на аэродром, и Оля, повторяя все его движения, вместе с ним зашла на посадку. Так, вместе, они и приземлились. В тот же день Оле официально была объявлена благодарность.

Когда была достигнута хорошая слетанность в звеньях, Стефановский собрал всех летчиков.

— Будьте внимательны! Каждый держит свое место в звене, а звено — в общем строю! Двигатели включать строго по команде!

Немало пришлось повозиться с пульсирующими реактивными двигателями, которые нужно было отлаживать перед каждой тренировкой. Этим занималась специальная бригада техников. Они добивались, чтобы на самолете оба дополнительных двигателя включались одновременно, иначе самолет тянуло в сторону неработающего двигателя, и тогда нарушался весь строй.

Пульсирующие реактивные двигатели, подвешенные по одному под каждым крылом, служили ускорителями и включались кратковременно, все же остальное время работал основной двигатель. Во время работы эти реактивные двигатели страшно грохотали, извергая из сопла длинные языки пламени.

Стефановский с особой тщательностью отрабатывал выход девятки на Тушинский аэродром строго в назначенное время. Точность выхода ни в коем случае не должна была превышать 10 секунд, иначе нарушался весь ход праздника: можно было налететь на впереди идущий строй самолетов или помешать тем, кто шел следом.

— Плохо, плохо выходим! — нервничал Стефановский. — Запаздываем! Долго разворачиваемся! Держите свои места, не отставайте!

Наконец наступил день 18 августа 1947 года. Перед этим всю ночь техники отлаживали двигатели, все было готово к вылету.

Точно в назначенное время девять самолетов Ла-11 поднялись в воздух и взяли курс на Тушино.

На аэродроме собралась масса народу, правительство, генералитет. Праздник был в разгаре, все с нетерпением ждали пролета реактивных самолетов, надеясь рассмотреть их как следует.

Они появились сразу, как вихрь. С большой скоростью на высоте около ста метров, почти бреющим, промчались истребители, грохоча и сверкая языками пламени… Перепуганные зрители, оглушенные громом, не успев понять, что происходит, упали на землю, как скошенная трава. Все были потрясены…

На следующий день пришла просьба совершить пролет еще раз: фото- и кинорепортеры не успели заснять этот неповторимый момент. Стефановский снова поднял девятку, но на этот раз четкого строя не получилось — двигатели не были отлажены и не включались равномерно. Так и не был заснят на пленку первый парад реактивных…

В этом первом параде участвовали опытные летчики-истребители: полковник Стефановский П. М., майор Кубышкин А. Г., майор Кувшинов Л. М., инженер-майор Седов Г. А., инженер-майор Терентьев А. Г., капитан Манучаров А. А., инженер-капитан Трофимов В. П., капитан Масич В. Г. и инженер-капитан Ямщикова О. Н.

Как всегда, на аэродром шли вместе. Время от времени Оля машинально меняла ногу, подстраиваясь к широкому шагу Володи.

Прямая улица поселка вела к железной дороге, за которой тянулась полоска леса. Было ясное осеннее утро, тихое, безветренное. Пожелтевшие листья берез и кленов еще не успели опасть, и деревья, освещенные мягкими солнечными лучами, ярко горели на фоне чистого неба.

За леском сразу открылся горизонт. Прозрачный сухой воздух позволял видеть самые отдаленные предметы, четко выделялись все неровности и складки местности, каждый домик, каждое дерево. Прямо впереди раскинулось огромное поле аэродрома с постройками и ангарами. Свинцово поблескивала бетонированная взлетная полоса.

— Отличная видимость сегодня — мильон на мильон! Как по заказу! — воскликнул Володя.

Оля согласно кивнула, взглянув на него внимательно. В этот момент она раздумывала, сказать ли ему сейчас о том важном, что должно случиться с ней, или немного подождать, пусть отлетает — сегодня у него серьезные испытания. Собственно, для себя она уже решила определенно: ребенок будет. Хотя, конечно, с ее профессией это не просто — придется сделать перерыв в полетах, а это вызовет разговоры (вот, мол, как это неудобно, когда испытатель — женщина!), тем не менее свое решение она не изменит. Остается только сообщить Володе.

— Ты что загрустила, Ольга? Из-за меня, что ли? — спросил он, обняв ее за плечи. — Не волнуйся — полет как полет.

И Оля подумала — нет, конечно, не сейчас. Ему предстоит рискованный полет на опытной машине, он весь поглощен этим, хотя внешне не очень заметно. Перебить его настроение — значило бы нарушить состояние готовности, в котором он находится. Это чувство хорошо известно Оле — даже в том случае, когда испытатель сам старается отвлечься, забыть о том, что ему предстоит, и это ему удается, даже в этом случае сохраняется состояние собранности, напряженного ожидания и полной готовности.

Улыбнувшись, Оля сказала:

— Ты сегодня в хорошей форме. И погода отличная. А в воскресенье в Большом — «Жизель». Пойдем?

— С удовольствием. Уланова будет?

— Конечно.

— Это который же раз — на «Жизель?» — прищурился Володя. — Четвертый, кажется?

— Ну и что! Пусть четвертый. Ее можно смотреть сто раз!

Володя засмеялся своим негромким гортанным смехом и легонько похлопал ее по спине.

Впереди на летном поле уже шла работа. На дальнем конце аэродрома гудел с мягким шипящим свистом двигатель, из ангара на буксире вытаскивали опытный самолет, на котором должен был лететь Володя.

— Твой выкатывают, — сказала Оля. — А ветра совсем нет. Смотри, колбаса обвисла.

Полосатый флюгер над зданием мертво висел. И вдруг Володя заговорил каким-то чересчур спокойным голосом, медленно, словно обдумывал каждое слово.

— Слушай, Ольга. Пока есть время, я хотел тебе сказать… Вернее, предупредить…

— Предупредить?

Насторожившись, Оля догадалась: значит, он чувствует себя неуверенно, чего-то опасается. Ей, конечно, известно было, что новый опытный самолет несовершенен, в нем есть какой-то серьезный дефект. На прежней опытной машине испытатель разбился, а причину так и не удалось выяснить. Поднять в воздух новый самолет выпало Володе. Правда, ему вчера удалось сделать два отрыва — оторвав самолет от земли, он садился прямо перед собой, но поскольку управление показалось ему туговатым, дальнейшие полеты были отложены.

— Понимаешь, — продолжал Володя, — если у меня вдруг не получится… А впрочем — мура все это. Просто, я чувствую, что если он и полетит, то… к чертям собачьим!

Он опять засмеялся, подпрыгнул и быстрым движением сорвал с клена большой желтый лист.

— Знаешь, Володя, с таким настроением лететь нельзя. Может, отложить?

— Нет, ты не так поняла, — поспешил он объяснить. — Это я — только тебе. Я готов. Ко всему готов, — сказал он спокойно и умолк.

Больше он к этому разговору не возвращался. Однако у Оли остался неприятный осадок — что-то было недоговорено, чего-то он боялся. Но оба хорошо знали — полет должен состояться.

Не доходя до края летного поля, у небольшой рощицы, дорога разветвлялась. Володя остановился.

— Я провожу тебя до самолета? — спросила Оля.

— Нет. Жди здесь. Тут хорошо…

Он посмотрел вверх на синеву неба, глубоко вдохнул полной грудью, обвел взглядом тонкие березки, окутанные золотыми листьями, и взял Олины руки в свои, легонько сжав их.

— Ну, я пошел.

И решительно зашагал по направлению к старту. Сердце у Оли упало. Машинально она сделала несколько шагов следом за ним и остановилась. Ей захотелось окликнуть его, но она сдержалась.

Отсюда, из рощицы, хорошо было видно все, что происходило на летном поле.

Ведущий инженер и его помощник уже шли к самолету. Вскоре собралась вся испытательная бригада, приехал и начальник института.

Издали Оля наблюдала, как Володя отделился от группы, сел в самолет. Вскоре заработал двигатель. Провожающие отошли в сторону.

Сейчас самолет начнет разбег… И Оля вздрогнула — вспомнилось, как спокойно предупредил ее Володя… Нет-нет, все будет хорошо.

Она представила себя там, в кабине, и почти физически ощутила, как сжимает ручку управления. Ну — двигай…

Словно услышав ее, самолет устремился вперед и, отчаянно гудя, побежал по бетонке, быстро уменьшаясь в размерах. Еще немного, и он оторвется от земли… Оля внимательно следила — пора! И с облегчением увидела, как отделились от земли колеса — расстояние от шасси до бетонки увеличивалось, самолет начал набирать высоту.

Пока можно было различать самолет, она не отрывала от него взгляда. Но вот гул отнесло вдаль, и наступило время ожидания.

Прислонившись к березе, Оля смотрела в ту сторону, где исчез самолет. Мысленно она была там, с Володей.

На ветках деревьев щебетали воробьи, давно привыкшие к гулу самолетов. Один из них слетел на землю, запрыгал у самых Олиных ног, вращая маленькой головкой, поглядывая снизу вверх то одним, то другим глазом. Пошарив в карманах куртки, где оказались крошки хлеба, она бросила их прямо в траву. Испугавшись движения руки, воробей мгновенно вспорхнул на дерево и, выждав немного, снова спустился, стал выклевывать одну за другой из травы, каждый раз опасливо отскакивая. Слетели с деревьев и другие, уже без боязни выискивая остатки.

Послышался гул, и Оля сразу увидела самолет. Он летел параллельно посадочной полосе чуть в стороне от летного поля. Не снижаясь, развернулся, и Оля подумала, что, видно, Володя сделает еще один круг. Так и есть — самолет снова ушел, растаяв в синеве неба, и спустя некоторое время возвратился, чтобы сделать заход на посадку.

Развернувшись далеко за пределами аэродрома, самолет вышел на последнюю прямую и стал быстро снижаться. До земли оставалось каких-нибудь двадцать метров, когда он неожиданно опустил нос и круто пошел вниз… В то же мгновение раздался взрыв — в разные стороны разлетелись куски самолета.

Оля успела только крепче сжать рукой тонкий ствол березки. Стояла как вкопанная, неотрывно глядя туда, где взорвался самолет, где шевелилось клубами дымное облако и в нем поблескивало пламя.

— Володя… — прошептала она.

К месту катастрофы помчались две машины — пожарная и теперь уже ненужная санитарная. Туда же бросились люди.

Оля осталась на месте. В первый момент происшедшее оглушило ее, притупило сознание. Как-то сразу потеряв силы, она обеими руками обняла березку, почти повисла на ней. И молодое деревце качнулось, согнулось под тяжестью, разделяя ее большое горе.

Постепенно острота горя притупилась, но осталось щемящее чувство невосполнимой утраты. Оля старалась не давать себе отдыха, однако и особенно перегружаться опасалась. В это тяжелое для нее время помогало сознание того, что где-то рядом с ее сердцем бьется другое, что Володя не бесследно исчез из ее жизни.

Оля располнела, но никто из окружающих пока ничего не замечал. Носила она широкую куртку, скрывавшую изменившуюся фигуру. Правда, как-то Кубышкин сказал:

— Смотрю я на тебя, Ольга, и не пойму — что-то непривычное в тебе появилось. То ли выражение лица… Скучное такое. Или болеешь? Эта куртка — не жарко тебе в ней?

— Нет…

— Ты не горюй уж так. Раз пошла в испытатели, то держи себя в руках — все под богом ходим.

Однажды Олю вызвали в управление и предложили поехать в воинскую часть, чтобы помочь летчикам освоить новый реактивный самолет — в такие командировки ее посылали уже раньше. Оля сразу догадалась, что это Кубышкин удружил ей, желая отвлечь от грустных мыслей.

— Вы работали инструктором, вам и карты в руки. Поучите их. На этом самолете есть ограничения — вот и не рискуют штопорить. Нужно, чтобы у летчиков появилась уверенность.

— Я не смогу.

Подполковник, который не сомневался, что Оля сразу согласится, удивленно посмотрел на нее — странно было услышать отказ от такого опытного летчика. Уж кто-то, а майор Ямщикова всегда бралась за любую работу.

— Почему же, Ольга Николаевна? Вы прекрасно знаете особенности этого самолета и справитесь как нельзя лучше. Да и ехать не завтра, а через недельку… Что-нибудь случилось у вас? Вы, кажется, расстроены.

— У меня скоро будет ребенок, — поспешила сказать Оля, чтобы все сразу стало на место.

Подполковник не сразу нашелся, что ответить. На лице его застыло выражение крайнего недоумения. Наконец он сообразил, что майор Ямщикова не только летчик-испытатель, но и женщина, и это ее право — иметь ребенка.

— Извините, Ольга Николаевна, я как-то… не догадался. Конечно, в этом случае… Почему же вы летаете — вам никак нельзя!

Олю временно перевели на нелетную работу. А спустя три месяца у нее родилась девочка.

Вернувшись из отпуска, Оля продолжала испытывать самолеты.

Прошло несколько лет. Оля много летала, отдавая любимому делу все свои силы. Контрольные испытания серийных самолетов, государственные испытания, определение летных характеристик самолетов, проверка различного оборудования, отдельных агрегатов и систем, вооружения — какие только испытания не приходилось проводить.

Но помимо всего этого, она была постоянно загружена и другой работой: ее избрали депутатом городского Совета, к ней обращались незнакомые люди, которым нужно было помогать, писали письма девушки, мечтавшие попасть в летную школу… Оля хлопотала, помогала, устраивала.

Часто Олю приглашали на разные встречи — с молодежью и ветеранами, рабочими и колхозниками, школьниками и учеными. И она рассказывала о крылатых годах, когда мечты становились былью, о суровой войне, о девушках-летчицах, о Рае Беляевой, об испытательской работе. А поздно вечером, уставшая, долго не могла уснуть, лежала и думала. Как много друзей ушло безвозвратно… Не слишком ли велики потери? И становилось ей грустно… Тогда приходила Рая. Смеялась, щуря глаза и привычным движением рук заправляя под шлем тугую косу. О чем только не говорили они вдвоем! Собственно, говорила Рая, а Оля только слушала и вспоминала…

«Лелька, ты, кажется грустишь? Брось! Жертвы неизбежны. А жизнь идет вперед, ты летаешь — это же такое счастье! Ни на что не променяла бы… Ты можешь все! Ты — бог! Бывает, хмурое небо, никакого просвета — сплошь облака. И люди мирятся, покорно ждут, когда появится солнце. Да разве можно ждать? Лететь, лететь на крыльях ввысь, пронзая облака! Ведь там, за облаками — солнце!..»

Оля непрерывно летала, и казалось — сил хватит еще на многие годы, стоит ли думать о том, что будет впереди. Каждую весну медицинская комиссия официально разрешала ей продолжать полеты — здоровье позволяло.

Но вот однажды наступил день, когда врачи поинтересовались:

— Ольга Николаевна, сердце не побаливает? Как у вас с давлением? Что-нибудь чувствуете?

— Все нормально. Ничего не болит.

— Мы вас понаблюдаем. Давление у вас выше нормы.

А спустя еще некоторое время:

— Мы не советуем вам летать. Перегрузки, знаете, и прочее — все это крайне нежелательно. Мы вынуждены запретить…

— Но как же без полетов? Всю жизнь я летаю. Двадцать три года… Нет, без полетов я не смогу!

— Вы имеете и другую специальность — авиационный инженер.

— Имею…

В медицинской книжке появилась запись: «По состоянию здоровья к летной работе не допускается».

Оля понимала: спорить нет смысла.

Инженер-испытатель. Ведущий инженер… В этом качестве теперь предстояло ей продолжать испытания самолетов. Отныне она будет отвечать за испытания, разрабатывать программы, давать задания, обобщать результаты. Будет ходить по земле рядом с самолетами, но никогда не поднимет в воздух ни один из них…

«Эх, Лелька, что же ты! Скисла! Неужели тебе уже четыре десятка? А впрочем… Если бы я была жива, мне было бы больше… Не жалей — ты много успела. Помнишь, я ругала тебя, когда ты собралась в академию? Зря ругала. Теперь ты будешь инженером-испытателем. Все-таки — авиация! Ах, как я любила высший пилотаж, Лелька! А из штопора выйти не смогла… Я пыталась, я так хотела жить! Но самолет не слушался… Не унывай, Лелька, ты счастливее меня. Авиационный инженер — это важно и это тоже самолеты! Работай, впереди у тебя — долгие годы. Считай, что ты начинаешь еще одну жизнь…»

Еще одну жизнь… Начиная эту новую жизнь, Оля не предполагала, что работа инженера-испытателя полюбится ей так же, как и полеты. И лишь пятнадцать лет спустя она, полковник Ямщикова, первая в мире женщина-испытатель реактивных самолетов, ведущий инженер-испытатель, сможет остановиться и оглянуться на пройденный путь. Сорок лет в авиации. Пятьдесят типов самолетов, на которых она поднималась в воздух. Восемь тысяч полетов…

Медленно шла Оля домой. Расцветала весна. На березах ветер шевелил молодые клейкие листочки.

Вот она, березовая роща на окраине аэродрома. Та самая… Отсюда, простившись, ушел в свой последний полет Володя. Как и тогда, щебечут птицы, голубеет высокое небо. Березки выросли, окрепли.

Послышался мягкий приглушенный гул — на аэродроме еще не кончился рабочий день. Оля остановилась. По летному полю не спеша рулил серебристый истребитель. Развернувшись, замер на краю бетонки. Плавные линии, округлые обтекаемые формы, крылья отведены назад, как у быстро летящей птицы, — ничего лишнего.