Загадка старого клоуна

Глава 20 Прощание с Суреном. Экскурсия на киностудию. Почему я не стал певцом. «Что он тебе сказал?»

Сегодня мы прощаемся с Суреном.

Сразу после уроков к школе подъехал автобус киностудии имени Довженко, который прислал за нами режиссер Сурена Виктор Михайлович. Он пригласил нас всех, весь класс и учителей, на экскурсию по киностудии и на прощальный обед.

С нами поехали и Лина Митрофановна, классный руководитель, и Тина Гавриловна, и Ольга Степановна, и Ирина Владимировна, и Александр Иванович, и даже завуч Вера Яковлевна. Естественно, на киностудию всем интересно поехать.

Режиссер Виктор Михайлович, веселый подвижный дядечка с седой головой и загорелым, почти черным лицом, долго водил на по киностудии. Сперва показывал территорию, потом павильоны. Территория была очень красивая, повсюду деревья, словно в парке. Большую часть её занимал прекрасный яблоневый сад, собственноручно посаженный знаменитым кинорежиссером Александром Довженко, чьё имя носит киностудия. Даже настоящий прудик был с плакучими ивами и камышом. А за прудиком большой искусственный бассейн с водой, за которым возвышалась здоровенная стена, а на ней… нарисованное небо — синее небо с белыми облачками. Это был специальный бассейн для комбинированных съёмок, пояснил нам Виктор Михайлович. В нём пускали макеты кораблей, устраивали морские бои, бури, штормы и другие морские неприятности, которые на натуре снять невозможно. Потом он повел нас в павильон.

Павильоны были громадными. Потолки, испещренные сплетением железных реек, терялись в темноте где-то высоко-высоко вверху. А внизу стояли декорации каких-то кусков квартир, разрезанные то вдоль, то поперек сельских хат, улиц и дворов…

В одном павильоне мы даже посмотрели издалека на съёмку. Декорация изображала часть заводского цеха. У станка, ярко освещенного огромным прожектором (которые называются ДИГи), стоял молоденький юноша, а к нему шла девушка. Но дойти ни как не могла, потому что режиссер, абсолютно лысый, в тёмных очках, всё время её останавливал, кричал: «Стоп!» — и гнал назад. И снова она начинала идти, и снова он кричал: «Стоп» — и размахивая руками, что-то ей объяснял.

А операторы, который с киносъёмочным аппаратом наезжал по рельсам на платформе ей навстречу, двое дядек в спецовках терпеливо оттягивали назад.

Когда мы только зашли в этот павильон, Александр Иванович, наш учитель труда, увидев станок, приглушенно воскликнул:

— О! 16К-20! Универсальный токарно-винторезный станок. Производство завода «Красный пролетарий»! Я на нём работал!

И столько было радостной нежности в его голосе, словно он встретился с другом детства.

А потом Виктор Михайлович привел нас в большую комнату, где был накрыт длинный стол, возле которого хозяйничали дедушка Сурена Акоп, такой же длинноносый и симпатичный, только лысоватый и с маленькими усиками, а также двое каких-то молодцов в джинсах и ярких куртках, наверно, ассистенты Виктора Михайловича.

На столе стояли вазы со всякими бутербродами, с конфетами, с пирожными, с яблоками, бутылки с «пепси-колой», лимонадом и минеральной водой.

Все сели за стол, налили себе в бокалы, кто что хотел. А потом поднялся Виктор Михайлович и сказал:

— Товарищи! Мне очень приятно принимать друзей и одноклассников, а также учителей нашего дорого Сурена, Суренчика, как мы его называем. Мы все, вся съёмочная группа — и я, и главный оператор, и директор картины, и весь творческий состав, рабочие, электрики, осветители — все за этот месяц очень полюбили его. Он необычайно душевный, я бы сказал, органичный мальчик. И упорный, работящий. Работать с ним было радостно. И работа его в нашей картине, я бы сказал, необычайно интересна. картина еще не готова. Не знаю, какой она выйдет. Но всё равно работа Суренчика на сегодняшний день, я бы сказал, — украшение отснятого материала. И я надеюсь… Тьфу! Тьфу! Тбьфу! — режиссер повернул голову налево и трижды быстро плюнул через левое плечо, — что все будет хорошо. Дорогой, Суренчик, конечно, далеко не все, кто снимается в детстве в кино, становятся потом киноактерами. Большинство не становятся. Поэтому не думай, что твой жизненный путь уже определен, что ты уже киноактер. Нет! Но если случится так, что ты всё-таки станешь актером (а такие случаи иногда бывают, например, Лена Проклова), то я очень хотел бы иметь возможность еще раз снять тебя уже взрослым в своём фильме. Желаю тебе счастья, дорогой мой!.. — Виктор Михайлович обнял и поцеловал Сурена. Все зааплодировали.

Потом выступала Вера Яковлевна, наша завуч.

Она очень страстно говорила про дружбу народов, про наиважнейшее из искусств — кино, о важных задачах, которые стоят перед всеми.

За ней выступила Лина Митрофановна, которая тоже говорила о дружбе народов и о искусстве кино, самое массовое и самое важное.

— Только почему-то для детей фильмов создают еще мало, — опустив глаза, сказала она под конец.

Дальше неожиданно выступил Александр Иванович, который выразил радость по поводу того, что на студии создаются фильмы о рабочем классе.

— …Как мы видим на примере токарного станка 16К-20 и молодого рабочего около него.

Тина Гавриловна отдельно не выступала, она ограничилась звонкой репликой с места о том, что было бы хорошо, если бы учителей почаще приглашали на студию.

От нашего класса выступила Надя Травянко, староста. Она рассказала, как в классе все хорошо встретили Сурена, как быстро пролетел этот месяц и как жаль, что он уже уезжает… — Он очень хороший и вежливый мальчик. Просто очень.

— Не то что некоторые! — выкрикнула Тося Рябошапка.

— Вот именно — подхватила Надя и села. И вдруг выступил суренов дедушка Акоп.

— Дорогие мои! Прекрасные вы мои! Огромное вам, как гора Арарат, спасибо! За добрые слова и сердечные чувства! За внимание и уважение к моему внуку Сурен-джану! От всей семьи Григорян Спасибо! Я приглашаю вас всех к нам в Ереван. А пока я хочу, чтобы вы попробовали наше национальное блюдо. Долма называется. — И дедушка Акоп достал из-под стола завернутую в кошму огромную кастрюлю, развернул, снял крышку и начал накладывать на тарелки маленькие парующие голубцы. Голубцы были необычные: вместо капусты — виноградные листья. Но ничего подобного я никогда в жизни не ел. Они просто таяли во рту. И, не смотря на то, что некоторые уже ели пирожные и конфеты, все накинулись на долму. Даже тосты про дружбу народов на какое-то время прекратились. Слышались только причмокивания и возгласы: «Ах!», «Ох!», «Ух», «Ну-у!..».

Наконец все наелись, и Виктор Михайлович, обращаясь к нам сказал:

— Мальчики и девочки! А теперь, может, художественную часть устроим? А? Может, кто-то споёт, стихи прочитает, потанцует? А? Только не стесняйтесь! Ну! Лина Митрофановна подхватила:

— Ой! Правильно! Тося, Надя, Нина! Ну! Ну, давайте!.. Таня! Ты же у нас артистка! Виталик! Ты же так хорошо декламируешь стихи! Ну!

Но все переглядывались, хмыкали и опускали головы. Никто не отваживался начинать первым! И тогда я не знаю какая сила подкинула мою руку вверх. — О! Стёпа! Давай! — радостно воскликнула Лина Митрофановна. Я поднялся. «А, будь что будет!»

— Я тоже хотел быть артистом! — угрюмо сказал я. — Только не в кино, а на эстраде. Певцом хотел стать. Как Гнатюк.

Все дружно засмеялись. Потому что я это специально сказал, чтобы смешно было. Под Тарапуньку. Еще и губы вперед трубочкой вытянул, как он, когда «Тю» говорил.

— А что разве — разве плохо? Певцом, по-моему, лучше всего. И популярность у певцов самая большая, и… всё другое… Так вот и решил певцом стать. Голос у меня, слышите, какой? О-о-о-о! — я заревел. Все снова засмеялись. — Хороший? Правда? А вот слуха, честно говоря, меньше, чем для певца нужно. Это меня немного смущало. Но мой дед Гриша сказал, что слух — это такая вещь, которую можно развивать. Главное для певца всё-таки голос. Ну я и начал развивать свой слух. Дома мне его развивать мама не позволяла, поэтому я на выгоне развивал, когда пас корову. Корове это очень понравилось, она даже пастись бросила, всё время слушала. Только почему-то доиться перестала… Начать свою карьеру я решил в художественной самодеятельности, а чтобы не было так страшно, дружков своих Васю и Андрейку подбил на ансамбль «Школярики-дударики». Я тяну, они подхватывают.

Один раз в соседнем селе был концерт художественной самодеятельности. Местного ансамбля «Доремифасоль». Естественно, мы поехали послушать конкурентов. Запрягли кобылу Муську, спокойная такая и песни мои любит. Другие кони почему-то моего пения пугались, брыкались, уши прижимали, а Муська ничего. Поехали. Побывали на концерте. Раскритиковали «доремифасольцев» в пух и прах. «Разве это самодеятельность? В нашем селе петухи лучше поют, чем их солисты!..» Ехали назад — всю дорогу пели. Я запою, ребята подхватывают. Много песен спели. И почему-то все те, что начинаются с «Ой»: «Ой, в поле ветер веет», «Ой, верба, верба», «Ой, я несчастный», «Ой, казала мени мати», «Ой, наступала та чорна хмара»… и тому подобное. Это «ой», запевая, я выкрикивал так, словно с меня кожу сдирали. Выходило очень здорово. Охрипли наконец и решили немного отдохнуть. Ехали мы, свесив с телеги ноги, как все на телегах ездят.

Я с одной стороны сидел, ребята с другой, спинами ко мне.

Сижу я, ногами мотаю. И вдруг — раз! — нога моя между спицами попала. «Ой, нога!» — закричал я.

А друзья подумали, что я снова песню запел, да как подхватят: — «Ой, нога-а, нога-а…» — Я кричу, а они поют. Я кричу, а они поют.

Хорошо, что кобыла Муська была такая музыкальная, не зря вторым голосом ржет — услышала, что я как-то не так пою, фальшивлю, остановилась, голову назад повернула. Это и спасло мою ногу. А то бы остался хромым на всю жизнь.

После этого пение я бросил и артистом уже больше быть не хочу, — махнул я рукой и сел.

То ли вправду всем понравилось, то ли они сегодня были такие добрые, но все так весело смеялись и так дружно хлопали в ладоши, что я покраснел. — Молодец! — Молодец! — Молодец! — раздавалось отовсюду.

Но один «молодец» был мне особенно дорог. Его сказал Игорь Дмитруха. И по глазам я видел, что он не лукавил. И так он был мне симпатичен в этот миг, так симпатичен! Ну, дразнил он меня когда-то «Мухою», ну, издевался! Ну и что? Я уже об этом забыл. А как он туфельку той девочки из0под колеса выхватил! Вот этого я не забуду никогда. Тогда я ему искренне сказал «молодец», а теперь он мне… Словно поквитались.

И еще один «Молодец» был мне очень приятен. Его сказала Туся Мороз. Правда я не слышал и из-за шума услышать не мог — она далеко от меня сидела. Я прочитал по её губам и по глазам…

И Валера Галушкинский, Лёня Монькин, и Спасокукоцкий, и Кукуевицкий, и Люба Присяжнюк, и Надя Травянко, и все-все смотрели на меня и смеялись. Но это уже был совсем не тот смех, как тогда, когда я был Мухою. Это совсем не тот смех!

Если самая большая в мире радость, которая переполняет тебя, переливаясь через край, называется счастьем, то, значит, я был счастливым в эти минуты. Как я им все был благодарен!

Что мне говорили, как меня хвалили, пересказывать не буду. А то еще скажете, что я обыкновенный хвастун. Просто так случилось, что я первый выступил со своим номером, отважился, поэтому меня и хвалили.

То, что я им рассказал, я не сам придумал, и такого со мной по-настоящему не было. Это я в старой подшивке журнала «Пионерия» когда вычитал, но, пересказывая, немного изменил, к себе примерил.

После меня выступала Таня Верба. пела. Очень хорошо пела. И хлопали ей не меньше, чем мне. Потом Виталик Дяченко читал стихи. И ему и тоже аплодировали.

А потом Спасокукоцкий и Кукуевицкий показали акробатический этюд. Правда, не совсем удачно. Спасокукоцкий забрался на плечи Кукевицкому, но тот не выдержал и упал. И Спасокукоцкий шлепнулся на пол. Однако они не растерялись, а сделали вид, словно так и нужно, будто-бы этюд был юмористический. А потом начали говорить, кто кем будет.

Ну. Сурен, Таня Верба и Виталик Дяченко, ясное дело, артистами. Меня как-то по инерции тоже в артисты записали. Я не стал очень спорить, пусть считают: клоуны — тоже артисты.

Игорь Дмитруха сказал, что он, наверно, будет пограничником, начальником заставы.

Валера Галушкинский еще с детского сада мечтал стать капитаном дальнего плавания.

Спасокукоцкий и Кукуевицкий собрались в космос, они не сомневались, что станут космонавтами. Небольшие, крепенькие, собираются спортом заниматься — как раз то, что надо.

Лёня Монькин интересовался филателией, то есть собиранием марок, и поэтому решил связать свою жизнь с магазином «Филателия» — хотел быть директором этого магазина. Тут Александр Иванович не выдержал:

— Ты смотри! Одни артисты и космонавты! Еще и директор! И ни одного рабочего. А кто же вас, артисты, кормить и одевать будет? Да и в космос вас еще запустить надо. Кто это будет делать? А? Ну, артисты!.. Все опустили глаза. И правда, вышло как-то не так.

Время так быстро бежало, что мы не успели оглянуться, как надо ехать к Бондаренко за родителями Сурена, за вещами, а потом в аэропорт Борисполь. Ехали на том самом студийном автобусе. Все решили провожать в аэропорт. Только несколько учеников, у которых были важные причины, а также Ольга Степановна и Ирина Владимировна, которые куда-то спешили, вышли по дороге.

После того как в автобус подсели Бондаренко и родители Сурена, стало еще веселее и шумнее. Всю дорогу папа Сурена и Бондаренко обнимались друг с другом и режиссером Виктором Михайловичем, и то и дело порывались петь. Но ни одной песни так и не спели.

Таких шумных проводов Бориспольский аэропорт, наверно, давно не видел и не слышал.

— Тихо! Тихо1 Мы не услышим, как объявят посадку на наш самолёт! — время от времени кричала Лина Митрофановна. Она почему-то считала себя главной ответственной за проводы.

И вот, когда уже объявили таки посадку на самолёт Киев-Ереван и все начали торопливо обниматься, Сурен вдруг бросился ко мне, обнял за шею и горячо зашептал прямо в ухо:

— Степанян! Чтобы ты знал! Муха по-армянски — чанч! Понимаешь? Чанч! Только пока что — тс-сс!.. Никому!

Я раскрыл рот, но… и не смог, не успел ничего сказать. Сурен уже бежал к родителям, которые махали ему из очереди, что двигалась сквозь узкие двери на лётное поле.

— Что? Что он сказал тебе? — подбежали ко мне Спасокукоцкий, Кукуевицкий и Галушкинский.

— Ничего… особенного… Сказал, что я хороший парень и вы должны хорошо ко мне относится. Вот!

— Хи-хи! — засмеялся Глалушкинский. Спасокукоцкий и Кукуевицкий засмеялись тоже. Но добродушно, незлобиво. Время издевательств надо мной прошло навсегда.