Загадки Древней Руси

Глава 2
РУСЬ, ГДЕ ТЫ?

Итак, история славян преподносит нам немало загадок. К ним относится и появление Руси как государства.

Но прежде чем рассмотреть эту загадку, необходимо выяснить, что означает само это слово — рус или рос? Да и одно ли это слово вообще, изначально, так сказать? Если подходить к нему лингвистически, то да, это два варианта одного и того же, общего для большинства, если не для всех, индоевропейских языков понятия: «свет», «светлый», «ясный», или близкого к нему — «рыжий», «красный». Изначально, вероятно, все эти понятия восходили к словесному воспроизведению ощущения солнечного света и производимого им тепла. Но со временем, по мере расхождения индоевропейских языков от своей праосновы и вообще по мере расширения словесной номенклатуры, оно распалось на несколько близких по значению терминов.

Одними из наиболее важных для нас в данном случае были те, которыми люди какой-то одной группы обозначали людей другой, желая подчеркнуть наиболее заметное их отличие от себя. Как мы знаем, при этом могут быть отмечены самые разные признаки: кто-то кого-то называет «великанами», кто-то кого-то — «карликами», и понятно, почему. Столь же понятно, что чернокожие люди белокожих зовут «белыми», а вторые первых, соответственно, наоборот. Но и внутри одного антропологического типа люди все-таки четко отличают друг друга по еще одному признаку, который сразу бросается в глаза — по цвету волос. В наше время это архаика, пережиток тех времен, когда люди разных народов, разных культур плохо знали друг друга и просто нуждались в какой-то, наиболее ярко выраженной характеристике иноплеменников. И если, давая это общее, всем своим понятное название для чужих, можно было зацепиться за такой признак, как цвет волос, резко отличный от своего, привычного, то это немедленно делалось! В результате это прозвище могло на долгие годы — если не навсегда! — закрепиться за целым народом, и даже попасть на страницы исторических документов как его название. Хотя понятно, что к самоназванию этого народа оно никакого отношения не имеет.

Один из исторически древнейших примеров: китайские хроники I тысячелетия до н. э. знают кочевой и воинственный народ «динлины», живший в степях и полупустынях севернее Китая. Археологи считают, что под динлинами подразумеваются ираноязычные кочевники евразийских степей, то есть какая-то племенная группировка, относящаяся к скифоидным археологическим культурам. Археологически известно, что носители этих культур действительно к середине I тысячелетия распространились очень широко, в том числе по степям Тувы и Монголии. Казалось бы, как здорово: китайские хроники донесли до нас живое имя народа, о котором мы имеем только археологические сведения! А на самом деле слово «динлин» по-китайски означает «рыжий», и, естественно, к названию народа не имеет никакого отношения: это типичное прозвище. Зато по нему мы можем судить о цвете волос этого народа. И, конечно, вряд ли он был рыжим в нашем понимании. Но с точки зрения китайцев, людей стопроцентно черноволосых, это были относительно светловолосые люди, что вполне нормально для представителей европеоидной расы, к каковым относятся практически все носители скифоидных культур.

Так вот, все сказанное имеет прямое отношение к нашей теме. Понятия «рус», «рос» вошли в название многих древних и средневековых народов Европы либо в чистом виде, либо в виде одного из корней сложного слова, либо в модифицированном виде, близком по смыслу к современному французскому «rouge» — красный, рыжий. Таковы собственно русы или росы, о которых в основном и пойдет речь ниже, но были еще роксоланы — по-видимому, один из степных народов, входивших в объединение аланов, росомоны — германское или аланское племя, тоже участвовавшее в Великом переселении народов. Таковы ругии — германское племя, известное в эпоху Великого переселения народов, рутении («рыжие») — изначально кельтское племя, известное в начале эры в Центральной Европе, территория которого была постепенно занята частично славянскими, частично германскими народами.

Таким образом, выяснение происхождения русского народа и по сложению Руси как государства включает и выяснение того, кто, когда и почему назвал этот народ и это государство именно этими терминами. Но это не все. Историки всегда пытались понять, почему этот этноним стал еще и самоназванием народа, а Русь — названием страны, принятым ее населением. Но историческая задача не сводится к чисто терминологической стороне вопроса. Конечно, главной всегда была задача выявления тех причин, которые вызвали сложение государственности на некоей территории, заселенной определенным народом, и конкретных путей, которыми этот процесс шел. Понятно, что все это касается и русского народа, и Руси.

Ну а теперь — конкретно о русах или росах. Так кто, кого и когда так называл? И какой смысл вкладывал в это слово? Чтобы ответить на эти вопросы, нам придется резко сменить нашу источниковедческую направленность и обратиться в основном к письменным источникам, лишь изредка возвращаясь к археологии. Поясним: это объясняется вовсе не тем, что археологических материалов эпохи раннего средневековья у нас меньше, чем их осталось от более ранних эпох. Все как раз наоборот, что вполне очевидно. Но дело в том, что археологические материалы раннего средневековья показывают, какие территории из интересующих нас заселены славянскими, а какие — неславянским культурами, которые лишь постепенно «ославянились» в процессе становления единого Русского государства. Более того, археология показывает нам, в какой последовательности и какими темпами шел этот процесс. Но она не в состоянии нам сказать практически ничего о том, как именно называлось то или иное племя, как славянское, так и неславянское, из числа тех, которые упоминаются в письменных источниках разного рода.

Тем не менее археологи всегда пытаются привязать известные им археологические культуры к известным из письменных исторических источников этнонимам, и это желание вполне оправдано: ведь именно таким путем можно восстановить истинную историю какого-либо народа. В самом деле, если мы точно знаем, что эта археологическая культура оставлена именно этим народом, то, отслеживая эволюцию этой культуры в глубь веков, к ее истокам, мы тем самым отслеживаем и историю оставившего эту культуру народа. Собственно, это и есть тот ретроспективный метод в археологии, о котором мы говорили в начале предыдущей главы, как о самом эффективном, на наш взгляд.

Но тут мы сталкиваемся с одной принципиальной трудностью. Исходя из позднесредневековых археологических и исторических материалов, мы можем уверенно говорить о том, что вот этот круг культур, безусловно, оставлен русским населением, и даже определить, какая часть из них принадлежит прямым потомкам более раннего славянского населения, а какая — потомкам населения, скажем, балтского или угро-финского. Но вот мы «спускаемся» по времени в раннее средневековье, то есть в эпоху, предшествовавшую сложению общерусского Государства и общерусской культуры, которая значительно (хоть и далеко не полностью) снивелировала межплеменные культурные различия между составившими ее этническими компонентами. Здесь мы видим эти культурные компоненты в более «чистом» виде: это локальные варианты все тех же славянских и неславянских культур, оставленных теми племенами, из которых составится будущий русский народ и его ближайшие этнические «родственники» — будущие украинцы и белорусы. И само собой, нам нужно понять, с какими конкретно племенами, известными нам по письменным источникам, эти локальные варианты археологических культур связаны. Только тогда мы действительно получим достоверную — и археологически, и письменно — историю народа, где данные источников одного типа проверяются данными источников другого типа.

И все это было бы просто, если бы мы имели только одну письменную историю народа, населяющего интересующий нас регион. Но в том-то и беда, что этих историй несколько, и ни одна из них не полна, и все они в той или иной степени, хотя бы в каких-то своих частях противоречат друг другу: то в датах событий, то в названиях племен и именах людей, в этих событиях участвовавших, то в названии мест, где эти события происходили, то в определении территорий, этими племенами населявшимися, и т. д., и т. п.

Так что должен делать бедный археолог? Он имеет полную номенклатуру археологических культур данной эпохи и несколько вариантов наименований племен и народов, живших в эту эпоху, с несколькими вариантами истории их расселения и несколькими же вариантами их размещения на данной территории в данную эпоху. Он вынужден выбирать из этих вариантов тот, который представляется ему наиболее достоверным по тому ряду признаков, которые он считает наиболее объективными. И он, действительно, выбирает! В результате некий локальный вариант славянской культуры у одного археолога ассоциируется, скажем, с летописными древлянами, а у другого — с бужанами (мы сейчас говорим наугад, дело ведь не в конкретных племенных названиях). И каждый из них по-своему прав: ведь он опирался на свои, с его точки зрения предпочтительные варианты письменных источников.

Поэтому и ему, и нам в данном случае не избежать обращения к письменным источникам по истории Руси.

Хотя мы только что утверждали, что главная беда археолога в том, что существует несколько историй любого народа и любой страны, в том числе — и историй Руси, на самом деле это не означает, что хорошо было бы, если бы она была всего одна. Это автоматически означало бы, что она не проверяема в принципе!. А это серьезных ученых не устраивает. Поэтому мечта каждого историка — иметь массу независимых источников, описывающих одни и те же события «с разных сторон». Тогда их сопоставление дало бы возможность восстановить описываемые в них исторические события с желательной полнотой и достоверностью. Это и была бы искомая одна история народа.

В общем, это — как в юриспруденции. С одной стороны, все опытные юристы утверждают, что «никто так не врет, как очевидец», с другой — все они хотят, чтобы очевидцев было как можно больше, ибо только сопоставление массы показаний и может дать более или менее достоверное описание события — такое, которое не искажено до неузнаваемости чьим-то личным восприятием.

А вот с этим у нас на Руси как раз плохо. У нас мало летописей! И еще меньше — независимых летописей. И все они — достаточно поздние. То есть сами летописи появились тогда, когда и Киевская Русь, и Новгородская уже сложились, и летописание, как строгая погодная фиксация событий, началось, наконец, в некоторых монастырях Руси. Стало быть, все предыдущие этапы русской истории, описанные в них — это не погодные записи очевидцев этих событий, а некий свод сведений, попавший авторам летописей из разных источников. А таких не так уж и много: это — народные сказания, да сведения источников из тех стран, в которых летописание началось много раньше, чем на Руси, и с которыми Русь «изначальная» как-то контактировала.

О том, что такое знаменитая «Повесть временных лет», в общем, знают все. Текстуально, то есть по своему содержанию, это — древнейшая из сохранившихся до нашего времени летопись русской, а точнее, восточнославянской, истории. Но именно — текстуально. На самом деле, она дошла до нас в достаточно поздних списках-копиях. Содержание же ее первой части — той, в которой описывается эта ранняя история славян и Руси — повторена чуть ли не во всех других русских летописях, в том числе и тех, которые, как реальные документы, старше сохранившихся списков «Повести временных лет». Отсюда — два грустных вывода. Во-первых, в русских документах нет нескольких независимых источников по древнейшей части русской истории: почти все они восходят к одному тексту — раннему списку «Повести временных лет». А те, которые вроде бы независимы от нее, имеют фантастический характер «генеалогических» мифов (пример такого текста мы приведем в конце главы). Во-вторых, даже текст «Повести временных лет» не есть погодная запись древнейших событий русской истории. Он — компиляция каких-то, не дошедших до нас более ранних документов, известных ее автору, часть из которых, возможно, была написана и на Руси. Плюс к этому — устная народная традиция, сохранившаяся в виде сказаний, эпических поэтических песен-баллад, исполняемых русскими бардами — боянами, типа тех, которые легли в основу такого знаменитого памятника древнерусской словесности, как «Слово о полку Игореве». Плюс к этому — сведения из византийских исторических документов, которые были известны автору «Повести временных лет», что неудивительно, если учитывать, что древнерусский православный монах — гречески образованный человек.

Все это было доказано многочисленными русскими историками. И именно от них и исходят профессиональные жалобы на скудость собственно русских летописных, да и просто письменных источников. Но что поделать: Россия — страна издревле деревянного строительства! И уж если «каменныя» с древних времен Европа и Средиземноморье жалуются на пожары, в которых гибли ценнейшие документы самых различных эпох — вспомним хотя бы сгоревшую Александрийскую библиотеку (каменное здание!) — то что говорить о России, в которой выгорали, и совсем недавно, целые города!

На счастье историков, существует масса зарубежных письменных источников, в которых со времен раннего средневековья сохранились в той или иной связи сведения о Руси. Это, в первую очередь, византийские документы, и в них этих сведений, пожалуй, больше, чем в документах других стран. Это неудивительно, поскольку именно с ней связаны многие важнейшие события русской и вообще славянской истории, а Византия — древнейшая из «письменных» стран, вплотную со славянами соприкасавшаяся еще со времен Великого переселения народов (смотри предыдущую главу). К тому же именно из Византии на Русь пришло православие, а вместе с ним — письменность, а вместе с ней — те, кто начал писать историю Руси уже на самой Руси. В некотором отношении это плохо: как не раз отмечали историки нашего времени, древнерусские летописи страдают совершенно определенной идеологической «окраской» — византийской православной, — которая заставляла русского летописца-монаха подавать некоторые исторические события, особенно относящиеся к «языческой» древности, в явно искаженном виде, а о некоторых событиях, связанных с русско-западноевропейскими («латинскими») контактами, вообще умалчивать.

Это досадное для историков обстоятельство компенсируется тем, что существуют и западноевропейские документы, касающиеся русской истории. Их общее число просто необозримо, и относятся они к самым разным этапам русской истории, в том числе и к древнейшим. Среди них нет таких, которые целенаправленно и связно излагали бы русскую историю целиком. Большинство из них упоминает Восточную Европу, славян и Русь только в какой-то связи с событиями, происходившими в самой Европе, или с лицами, ездившими из Европы на восток или приезжавшими с востока в Европу. Но подобных кратких упоминаний о Руси столько, что и сегодня историки, специально этими сведениями занимающиеся, уверены, что им известны далеко не все документы, в которых подобные замечания имеются: документальный фонд европейских стран неисчерпаем [Древняя Русь в свете зарубежных источников, 1999, с. 395].

Кроме того, существует огромный пласт восточных средневековых документов, в основном арабоязычных и персидскоязычных (а также — на языках Средней Азии), в которых также попадаются довольно объемистые тексты, касающиеся в той или иной степени истории Руси и соседствующих с ней стран. Эти документы тоже не все хорошо изучены, но основные все-таки известны. Среди них есть историко-географические сочинения и компиляции таких более древних сочинений, в том числе и античных: не будем забывать, что арабские мусульманские завоевания познакомили арабов с античной литературой и вызвали в мусульманском мире колоссальный всплеск интереса к европейской учености, в результате чего множество античных сочинений было переведено на арабский язык, а уже потом, через контакты с европейцами в завоеванной Испании, стали известны средневековому европейскому миру. Кроме того, сохранились описания путешествий в Древнюю Русь нескольких восточных грамотных людей, которые, конечно, представляют для истории особый интерес.

В целом письменных источников, в которых можно найти сведения о русах, росах, а затем и о Руси, как таковой, не так уж и мало. Самое забавное, что первое, как считают современные историки, упоминание термина «рос» как этнонима встречается в документе с территории, с Русью ни на каком этапе истории не соприкасавшейся. Это Сирия, автор известен как Псевдо-Захария (Захария Ритор), жил в VI веке н. э. Он писал о народах, населявших северное побережье Черного моря, и среди них упоминал народ Рос (Hros), живший около Меотиды (Азовского моря) рядом с амазонками. Понятно, что сведения эти в значительной степени мифического характера, как и описание самого народа Рос у этого автора. Но, как справедливо отмечает языковед А. И. Попов, сам автор — духовный писатель, и его наименование народов вытекает из библейской традиции, в данном случае восходит к мифическому народу Рош [Попов, 1973, с. 54], точнее, к «Гогу в земле Магог, князю Рош», с приходом которых, согласно Библии, связан Конец Света. Еще забавнее то, что само наличие в Библии термина Рош — Рос, да еще и привязанное к каким-то северным (относительно Ближнего Востока) народам, порождало в раннехристианском мире всякие спекуляции апокалиптического характера. Так, именно с ними, народами Гог и Магог, связывали гуннское нашествие и Великое переселение народов, считая, что вот сейчас и наступит Конец Света (заметим попутно, что для огромного числа людей, да и для всего европейского позднеантичного порядка в Европе, он тогда и наступил).

Тут, конечно, неплохо бы задаться вопросом: а откуда в Библии-то взялся этот самый «народ Рош», равно как Гог и Магог? Стоит ли за этим некая историческая реальность, или сами названия этих народов «взяты с потолка», из каких-то невообразимых глубин мифологического мышления? Большинство современных историков считает подобный вопрос абсолютно праздным, поскольку занимать^ ся им — это все равно, что заниматься вопросом, почему на языке какого-то народа боги и прочие мифические фигуры назывались так, а не иначе. То есть ответы на вопросы такого рода, действительно, лежат в глубинах мифологического мышления и не являются собственно историческими.

Нам представляется, однако, что это не совсем так. Библия — произведение, родившееся на Ближнем Востоке, в среде семитских народов, по-видимому, еще с эпохи бронзы контактировавших с народами индоевропейскими, о чем говорилось в предыдущей главе. А начиная с рубежа бронзового и железного веков, то есть в начале I тысячелетия до н. э., через Кавказ и Малую Азию на Ближний Восток, в зону древнейших цивилизаций, стали прорываться кочевники евразийских степей — киммерийцы и скифы. Для оседлого населения это, как нетрудно понять, большое несчастье во все времена. Поэтому стоит ли удивляться, что подобные ситуации порождают в воображении мистически настроенного провидца представление о Конце Света, как о таком же вторжении диких народов, только в грандиозных масштабах?

Это все прекрасно понимают, и мы здесь не сказали ничего нового. Вопрос в другом: почему этот апокалиптический народ называется Рош? Как нам представляется, потому, что он, этот народ, светловолос, особенно на фоне стопроцентно черноволосого населения Ближнего Востока. А слово это пришло в семитические языки из индоевропейских, и, скорее всего, как прозвище степных светловолосых кочевников.

Может быть, надо смотреть на этот вопрос шире. Все коренное средиземноморское население, практически сплошь черноволосое, воспринимало всех, кто жил севернее него, как «русых» или «рыжих» (rusos, rossos), а тех, кто жил южнее — как «темных», «черных» (negros). И народ Рош — просто северные относительно Средиземноморья и Ближнего Востока люди, абсолютно безотносительно к их этническим признакам и к эпохе их существования.

Что же касается пресловутых Гога и Магога, то тут нам сказать нечего. Эти народы, «с подачи» Библии, «путешествуют» по многочисленным византийским и арабоязычным документам извека ввек и, так же как и в Библии, ассоциируются с какими-то северными, относительно Ближнего Востока, народами, а в средневековье — с народами, живущими где-то на крайнем севере обитаемого мира.

Но мы перейдем все-таки к более реальным, исторически достоверным сведениям о появлении на мировой арене людей с наименованием «рус/рос». Подчеркнем: мы сознательно сказали «людей», а не «народа», так как есть большие сомнения относительно того, кто оказался первым носителем этого имени или, возможно, прозвища. Конечно, как говорилось выше, были и племена с именами, содержащими корень, близкий по звучанию, а возможно, и по смыслу: росомоны — «светлые (белые) люди», если читать их имя в рамках германоязычных языков; роксоланы — «светлые (белые) аланы», если считать, что это ираноязычное слово. Но эти этнонимы не попали в раннесредневековые документы Европы и растворились в небытии. А остались ли в дальнейшей истории народы, их носившие, об этом мы поговорим ниже. Если же говорить о людях, с которыми в письменных документах связан термин «рус» или «рос», то нам придется переместиться на север Восточной Европы.

Это не значит, что наша задача при этом упростится: ведь к вопросу о том, кто такие русы и что понимали средневековые авторы под понятием Русь, обращались все исследователи ранней истории России. Тем не менее происхождение этого термина до сих пор является дискуссионным. По словам П. Н. Третьякова, эта проблема является одним из наиболее темных и запутанных вопросов истории.

Не углубляясь в подробности истории вопроса, отметим только, что происхождение этнонима «русь» считали финским (Татищев, 1739), хазарским, то есть тюркским (Эверс, 1814), мадьярским (Юргевич, 1867), литовским, то есть балтским (Костомаров, 1860), еврейским (Барац, 1910), кельтским (Шелухин, 1929), норманнским и славянским. Последние две версии, как потенциально самые вероятные, обсуждались наиболее широко, так как именно на этом поле скрестились копья сторонников норманизма и антинорманизма — двух ведущих взглядов на раннюю историю Древней Руси, господствовавших в исторической науке до последней трети XX века.

Напомним: появление этих двух течений в русской истории спровоцировано самим текстом «Повести временных лет» в той его части, которая повествует о знаменитом призвании на Русь в качестве князя варяга Рюрика с его дружиной. Смысл этого призвания — иметь независимого от местной разноплеменной элиты и потому (вроде бы!) объективного в своих суждениях верховного правителя и судью, который прекратил бы межплеменные распри и вообще «навел бы порядок» на Руси. И Рюрик принимает приглашение: он приходит княжить в Новгород со своими братьями и приводит с собой «всю русь». С этих пор земли восточных славян, занятые многими родственными племенами, попадают под единое руководство Рюрика и его потомков, а все это раннегосударственное объединение «прозвашася Русью».

Так вот, норманизм в русской истории — это течение, сторонники которого считали, что, независимо от конкретных фактических деталей самого приглашения варягов, в конечном счете сложение государственности на Руси — заслуга норманнов, в чьих руках сосредоточилась высшая надплеменная власть на Руси. Антинорманизм же утверждал, что роль варягов (норманнов) на Руси минимальна: государство в основном сложилось здесь до их прихода, и если в какой-то момент власть и оказалась в их руках, то в принципе это ничего не изменило. На самом деле, варяги — это всегда наемные дружины русских князей, и ничего больше. Да и вообще, стоит разобраться, кто такие, эти упомянутые в летописи русы: может быть, это вообще не норманны?

Результатом дискуссии норманистов и антинорманистов стало только выявление роли и степени участие варягов (норманнов) в формировании древнерусской народности и древнерусского государства. Этот результат полностью совпал с тем, к которому пришел относительно норманнов русский историк Н. А. Полевой еще в 1829 году: «Будучи рассеяны в малом числе, принуждены обращаться и жить со славянами, имея грубые и нетвердые понятия обо всем, кроме понятия о свободе и корысти, варяги, скорее всего, утратили свои народные отличительные черты: религию, язык и обычаи». С сегодняшних позиций, прилично зная круг скандинавских источников, касающихся деятельности скандинавов на Руси, заметим, что данная этим исследователем характеристика, при всей своей лаконичности и некоторой упрощенности, очень метко отражает суть дела в этом вопросе.

Но это все о скандинавах — норманнах или варягах. Когда же пыль, поднятая схваткой двух направлений, в основном улеглась, стало очевидным, что историческая наука все же ни на йоту не приблизилась к ответу на вопрос: кто такие «русы» и что такое «Русь»? Имеем мы право отождествлять их с норманнами или нет?

По этому поводу высказывались и другие мнения, лежащие вне плоскости «норманизм — антинорманизм». Существовала, например, версия о том, что русь являлась не этнической или территориальной группировкой, а господствующим классом в Древней Руси (Л. С. Тивериадский). В. А. Брим выдвигал гипотезу о двойственном, северном и южном, происхождении Руси.

Сегодня наиболее убедительными представляются следующие положения:

— «русь» — этноним неславянского происхождения;

— этим этнонимом разные источники именуют норманнов, славян, сарматов и германцев, а возможно, и балтов.

Попробуем разобраться, кто к кому относил этот термин. Для этого снова переместимся на юг, а к северным истокам термина «рус» вернемся попозже. Как мы говорили выше, первое упоминание о русах имеется у Псевдо-Захария, сирийского автора VI века, который пишет [Пигулевская, 1941, с. 165–166]:

При всей, казалось бы, мифичности этого сообщения, вспомним, однако, что античные авторы тоже помещали амазонок в черноморско-каспийских степях, считая их родственными скифам. Стоит заметить, что при всей фантастичности античных историй о том, как появился тут «народ амазонок», некие исторические реалии здесь все же имеются. Женщины североиранских кочевых народов, действительно, ездили верхом и даже участвовали в сражениях. И понятно, что к Псевдо-Захарии они попали из античных источников, как позже попадали и ко многим другим авторам. Но почему именно с ними по соседству этот автор поместил библейский народ Рос? Что вызвало у него эти территориальные ассоциации?

Как мы говорили в предыдущей главе, полоса евразийских степей, а в значительной степени и лесостепей, с глубокой древности была заселена народами североиранской языковой группы. И лишь во времена Великого переселения народов их начали теснить народы тюркоязычного корня. Но не все ираноязычные племена были разгромлены и вытеснены ими на запад. По археологическим данным, бассейн Дона и Северского Донца и позже, в том числе и в VI веке, продолжали населять ираноязычные племена, входившие в алано-сарматский круг народов, но ведущих в основном оседлый образ жизни. Напомним, что их культура прослеживается как одна из составляющих Черняховской археологической культуры, о которой мы подробно говорили в предыдущей главе. И они же оставили так называемую салтово-маяцкую археологическую культуру в бассейне Северского Донца, Нижнего Дона, и Волго-Донского междуречья. Позже, в VII веке и последующее время, именно это население составит основу знаменитого Хазарского каганата, одного из главных соперников Киевской Руси. Так что неудивительно, что этнонимы русь (рос), сербы, хорваты, анты — те самые, которые появляются в ранневизантийских источниках в качестве названий племен, «давящих» на Византию из Причерноморья — североиранского происхождения. И с этим согласны многие современные исследователи [Седов, 1994, с. 278–279]. Судя по упоминанию об амазонках и прочих этнических реалиях, Псевдо-Захария знал не только Библию, но и античные источники, и совершенно не случайно поместил народ Рос в Приазовье.

Еще раз подчеркнем: «рос», «рус» — светлый, блестящий, белый — в иранских языках. Поэтому упоминаемые Иорданом роксоланы — это, скорее всего, «белые аланы». Аналог: белые угры, белые хорваты, белые сербы — столь распространенные в средневековой литературе этнонимы. И на Дунай вторглись именно эти племена «белых» людей.

Это — известное место из «Повести временных лет».

«Белые угры»… Не «рос-аланы» ли это — роксоланы? «Белые аланы»? Ведь настоящие угры, то есть мадьяры, да и любые угорские народы Приуралья и Зауралья, по чисто географическим причинам не могли воевать с персидским царем Хосровом. Да и термин «белые» ни по каким меркам к ним не приложим. А вот к аланам — роксоланам — равно как и к другим племенам сарматского круга — приложим!

Заметим: византийский император Ираклий действительно в 627 году одержал победу над персидским царем Хосровом II. Византийская хроника называет в числе союзников императора «угров» — видимо, тех, кого «Повесть временных лет» именует «белыми уграми» [Истрин В.М., Т. I. 1920, с. 434]. То есть наш летописец пользуется в данном случае сведениями византийского источника. Но, согласно этому источнику, союзником Ираклия были угры, уже поселившиеся на Дунае и вошедшие, по-видимому, в состав византийского «иностранного корпуса», в который и в последующие века входили разноплеменные отряды — славяне, норманны и прочие. Это те, которые пришли на Дунай еще в эпоху Великого переселения народов в числе огромной и разношерстной массы увлекаемых и подталкиваемых гуннами племен. Но это не те угры — мадьяры, которые только три века спустя образовали Венгерское государство! Их хорошо знали и на Руси, и в Европе. Это, очевидно, черные угры, «но это было после — уже при Олеге».

Это — тоже из «Повести временных лет». Действительно, невозможно отделаться от впечатления, что цвет волос людей — один из главных поводов для присваивания соответствующего этнонима какому-либо народу!

По мнению автора «Повести временных лет»: «Был един народ славянский: славяне, которые сидели по Дунаю, покоренные уграми, и моравы, и чехи, и поляки, и поляне, которые теперь зовутся русь».

Славяне, которые «сидели по Дунаю», как можно предположить, исходя из этого же текста «Повести временных лет», были покорены белыми уграми — «рос-аланами». Не отсюда ли истоки руси-народа — от наложения на дунайских ранних славян рос-аланов, русов-сарматов? И тогда, возможно, текст «Повести временных лет» следует понимать буквально?

Что касается «полян, которые теперь зовутся русь», то и поляне, и русь-сарматы (рос-аланы) — части Черняховской культуры, постепенно сливавшиеся в единый народ. Этот процесс, как мы знаем, был прерван гуннским нашествием. В результате «поляне, которые теперь (то есть после утверждения в Киеве Рюриковичей, как считает летописец) зовутся русь» — это Русь Поднепровская, весьма древняя, еще дорюриковская, та, которая все-таки уцелела в верхнем Поднепровье! С VI века она постепенно расселялась по всей бывшей Черняховской территории, дав известную нам пеньковскую археологическую культуру. Сегодня все исследователи согласны с тем, что это — славянская, «проторусская» (а еще точнее — «протоукраинская») культура, прочно ассоциируемая с антами европейских источников.

«Славяне, которые сидели по Дунаю, покоренные уграми» — это Русь Дунайская, то есть та совокупность славяноаланских (рос-аланских) племен, которые стали известны как анты (самый ранний их этноним), хорваты, сербы (собры). Все эти этнонимы, как мы говорили выше, по мнению большинства исследователей, иранского происхождения.

Часть «ославяненного» иранского племени сербов и, по-видймому, хорватов, оторвавшись от основного придунай-ского массива, продвинулась вверх по Дунаю и Эльбе до низовьев Одера, образовав этническую группу лужицких сербов-собров. Этноним собры известен здесь с 631 года [Седов, 1995, с. 126, рис. 5].

Ну а те, кто остались в Поднепровье? Мы имеем в ввиду не Киевскую Русь — раннегосударственное образование IX века, а тех ранних славян — антов из византийских источников. К ним самим, к их территории, точнее, к той ее части, которая не примыкала к Дунаю, термин Русь, относится или нет? Историки, которые считают, что это понятие пришло сюда, на Днепр, с севера и только со временем стало общенациональным, не видят причины его относить к более раннему периоду. Однако так думают не все, и у сторонников другого мнения есть свои основания.

М. Н. Тихомиров, М. Д. Приселков, А. Н. Насонов, Б. А. Рыбаков, П. Н. Третьяков убедительно доказали факт существования Русской земли в IX–XII веках в области Среднего Поднепровья, на Киевщине. Ни Новгородские, ни Смоленские, ни Ростово-Суздальские, ни Галицко-Волынские земли до XII–XIII веков Русью не назывались. Русью именовалась только довольно четко локализуемая по письменным источникам территория, лежащая вокруг трех городов: Киева, Чернигова и Переяславля (Переяславля-Русского) и соответствующая территории летописного славянского племени полян. На севере границы Русской земли достигали Стародуба и Трубчевска, на северо-востоке — Курска, на юге в пределы Русской земли входили бассейны рек Роси и Тясмина.

При этом основная, древнейшая часть Русской земли располагалась в поречье Роси и Тясмина, где сосредоточена топонимика с корнями «рос-рус»: Рось, Росава, Ростовица, Русская Поляна, приток Оскола Рось, река Роска на Волыни. В современной истории эти земли принято называть Русью «в тесном смысле слова».

Б. А. Рыбаков разделял русов и полян, считая, что впоследствии поляне стали называться русами: «поляне, яже зовомая русь» — как и говорится в «Повести временных лет». Однако ни русские летописи, ни другие письменные источники ничего не говорят о славянах-русах, живших когда-либо в Поднепровье или соседних регионах, до того как сложилась Киевская Русь как государство! А вот о роксоланах известно, о чем мы говорили выше. «Русская летопись ни разу не поставила росов-русов в один ряд с восточнославянскими группировками — древлянами, полянами, вятичами, радимичами и др.», — отмечал П. Н. Третьяков.

И хотя многие историки считают, что Русь «в тесном смысле слова» — то есть первое государственное образование в Поднепровье, созданное князьями Рюрикова дома и их русами — дало наименование всему этому региону, не все с этим согласны. Лингвисты указывают, что слова «рус» и «рос» внутри русского языка не переходят друг в друга, и термин «рос» пришел в русский язык со стороны [Попов, 1973, с. 53–54]. Древнерусское название реки Рось писалось как Ръсь, а ее население звалось поршанами, о чем говорил еще В. Н. Татищев [Петрухин, Раевский, 1998, с. 256]. Поэтому поселившаяся в IX веке в Поднепровье русь не могла способствовать своим пребыванием образованию здесь топонимов с корнем «рос». Эти топонимы старше летописной руси, и корнями своими уходят в иранский мир, который отчасти стал раннеславянским — антским. А уж тот распространился вплоть до Подунавья, о чем мы говорили выше. В Поднепровье же осталась Рось Днепровская. И случайно ли то, что на нее потом наложилась Киевская Русь — это отдельный вопрос!

Обратим внимание еще на один любопытный факт. Сарматское (аланское) происхождение имеет тамга киевских князей — «Знак Рюриковичей», ныне ставший государственным гербом Украины под наименованием «тризуб». Большинство историков трактует его как символическое изображение сокола. Это правильно: Рюрик — Рерик — Рарок — это «сокол» в скандинавских языках, но и в польском, и в чешском, и в словацком (то есть в западнославянском) — тоже! Однако этот знак еще в начале I тысячелетия н. э. был широко известен на восточных землях Северного Причерноморья, населенных аланами. Это случайное совпадение, или нет? Может быть, он много старше, чем род Рюрика? И вообще имеет «местное» приднепровское происхождение? Тут есть, над чем задуматься. Дело в том, что иранское божество Веретрагна — воплощение духа огня — тоже имел своей инкарнацией сокола [Мифы народов Мира, т. 2, с. 368]. Так, спрашивается, кто, когда и куда занес этот символ: рюриковские русы на Днепр, или днепровские росы на север, в том числе и западнославянский, и варяжский?

С IX века в европейских письменных источниках, относящихся к географии Восточной и Центральной Европы, начали появляться упоминания о народе русь (русы) [Древняя Русь в свете зарубежных источников, 1999, с. 260 и далее]. При этом диапазон расселения руси оказывается чрезвычайно широким — от Северного моря до Азовского. Можно выделить несколько зон обитания какой-то руси. Две из них мы вкратце рассмотрели выше: днепровскую — антскую, «докиевскую», и нижнедунайскую — антскую, сербскую, хорватскую. А теперь, двинувшись из Подунавья на север, в Прибалтику, мы снова сталкиваемся с этнонимом русь или близкими ему, типа упомянутых выше — руги, руяне, раны и пр.

Это — случайность? В том смысле, что совершенно независимые народы по чисто случайным причинам носят одно название или хотя бы похожие по звучанию? Или схожесть этнонимов, да если она еще и подкреплена схожестью топонимов (названий местности), свидетельствует о действительно имевшем место в истории перемещения какого-то народа по разным территориям? Причем не обязательно, чтобы весь он целиком мигрировал с одной территории на другую. Часть его могла оставаться и на старых местах поселения, давая названия тем этносам, среди которых он жил. Понятно, что здесь у историков довольно богатый выбор вариантов и они обязаны искать такой, который окажется наиболее доказательным.

И тут многое зависит от того, какими соображениями руководствуется тот или иной историк. Предположим, он считает, что, как говорилось выше, словами рос, рус, руг, рут — в разные времена и у разных народов означали людей со светлым — относительно тех, кто их видел со стороны — цветом волос. Тогда такое «расползание» по огромной части Европы этнонимов и топонимов с этим корнем вовсе необязательно говорит о проживании во всех этих местах какого-то одного народа: это могли быть — и были — кто угодно! И переходить с одного народа на другой он тоже может с течением исторического времени. Такие примеры широко известны. Скажем, в Раффельштеттенском таможенном уставе — документе X века, регулирующим торговые отношения в Баварской восточной марке на Среднем Дунае — говорится о славянах, «приходящих от рутов или богемов» торговать на Дунай. Так вот, не только в этом, но и в других европейских средневековых документах русь очень часто продолжает называться ругами, богемами, что называется, «по привычке», хотя все давно знают, что на этих территориях живут славяне-русы, а не кто-нибудь другой [Древняя Русь в свете зарубежных источников, с. 295–296]. В свою очередь, ведь сейчас никому не известно, почему предшествующие им германские ругии и кельтские рутены назывались именно так. Очень возможно, что с точки зрения более южных народов — греков, римлян — они тоже были «рыжими», светловолосыми. Но к славянам-русам они не имеют никакого отношения.

А вот пример еще более разительный. В средневековых германоязычных документах начиная с IX века распространяется этнический термин Ruzzi/Ruzi/Ruszi. В форме Ruzzi он встречается в таком известном источнике, как «Баварский географ» (конец IX века). Лингвисты же утверждают, что такая форма этого слова могла сложиться в немецких языках не позднее рубежа VI–VII веков [Назаренко, 1994, с. 29]. Спрашивается, кому он принадлежал? Обитателям Руси исторической, то есть нашей, Киевской? Но она-то, по всей совокупности документов — и византийских, и западноевропейских, и наших летописных — образовалась не раньше конца IX века! Именно тогда она обозначилась как государство! Так кто были те Ruzzi, которых знают южнонемецкие народы еще в VI веке? Для славян-русов, приходивших из Киевской Руси торговать на Дунай к границам Баварской марки — ой, рановато! Так что, скорее, правы те историки, которые, как и В. В. Седов, считают, что это южные русы, чей этноним восходит к иранским корням и которые двигались вверх по Дунаю под нажимом аваров еще в VI веке [Седов, 1995, с. 125].

Похоже, что в данном случае мы опять имеем дело с Русью Дунайской, и не той, которая была покорены уграми, как утверждает «Повесть временных лет» — то есть южнодунайской — а более северо-западной, Центральноевропейской. И это уже отдельное и достаточно раннее государственное образование, более раннее, чем наша родная Русь Поднепровская (Киевская). Честь открытия Дунайской Руси принадлежит в некотором смысле А. В. Назаренко. Исследовав большое количество германских источников, ученый доказал, что постоянно упоминающаяся в них славянская племенная группа руги — это русь, о чем мы только что говорили. Под термином rugi в западноевропейских письменных источниках X–XI веков всегда понимается русь. К сожалению, А. В. Назаренко недооценил важности своего открытия, почему-то решив, что речь идет о купцах из Киевской Руси. На самом деле, считает В. В. Седов, к мнению которого мы присоединяемся, руги-русь — это русы Среднего Подунавья, проживавшие на территории современных Австрии и Венгрии, потомки дошедшего в VII веке до Линца антского племени русь. «Русская» топонимика долгое время сохранялась и сохраняется сейчас в Нижней и Верхней Австрии, Штирии, окрестностях Зальцбурга и Регенсбурга. Это, по мнению В. В. Седова, является несомненным свидетельством проживания в этом регионе славянского населения, ассимилированного германцами в период с XI по XIV век.

А. В. Назаренко в своей статье «Имя «Русь» и его производные в немецких средневековых актах /IX–XIV вв./» с удивлением констатирует, при таком большом количестве сведений о Руси и Киеве «характерным примером «археологической немоты» является полное отсутствие монетных находок на торговом пути Киев — Краков — Прага — Регенсбург» [Назаренко, 1984, с. 86–87]. Сам же Назаренко считает, что этот путь активно эксплуатировался в IX веке [Древняя Русь в свете зарубежных источников, с. 295–296]. Причем он отмечает, что в «Раффельштсттенском таможенном уставе» говорится о том, что «склавины из Ругии» явились в Баварскую восточную марку с севера, через перевалы в районе верховьев Влтавы. По его мнению, это объясняется тем, что в IX веке путь по Дунаю был перекрыт вторгшимися на Дунай венграми («черными уграми» русских летописей). Мы же вправе задаться вопросом: а было ли кому приходить торговать с востока в Баварскую марку из нашей, Киевской Руси, в IX веке? Ведь «наш» днепровский Киев в IX веке был еще пограничным захолустьем для германских государств Центральной Европы. Так что Киев, о котором говорят европейские документы — это вовсе не тот Киев и не та Русь. А вот с севера, действительно, было кому приходить, причем из разных земель с названием Русь. Например, из Ладожской и Новгородской. А может быть, еще и из той, из которой в это самое время Русь с Рюриком во главе была «приглашена» княжить в Новгороде? И может быть, Ругия в документах VIII–IX веков — или хотя бы в некоторых из них — остров Рюген?

Но все это относится к IX веку и к торговле. А можно ли себе представить, что только торговые люди дали основание для того количества топонимов с корнем «рус» в самой Баварской восточной марке и в непосредственной близости от нее? Приведем лишь несколько ярких примеров, хотя А. В. Назаренко собрал их намного больше.

Левый приток Дуная, река Гросс-Мюль, в средние века именовался Русская Мюль (Ruzische Muchel). Здесь же известен топоним Росдорф (Русская деревня).

Под 902 годом известен князь Русский Иосиф, который передал фрейзингенскому епископу местечко Стиввина (современный Steifern). Титул его: «vir venerabilis». [Weigt Н «Ortsnamenbuch». Wien 1964–1975, т. 1, с. 500]. Очевидно, это не князь Киевской Руси.

В документах Регенсбурга встречается интересная запись свидетеля: «Hartwik — habitans in regio Ruscie in civitate Chiebe dicta» — «Хартвик, живущий в стране Руссия в городе Киеве». Киевлянин был прихожанином регенсбургской церкви! Конечно, можно предположить, что это наш купец, по роду занятий вынужденный подолгу жить в Регенсбурге. Но легче представить себе, что он житель Киева — Кеве (Кьовьо), города у устья реки Моравы, ныне в Венгрии.

Папа Иоанн XIII в 967 году запретил богослужения на «русском или славянском языке». Кому папа мог это запретить? Ведь «наша» Русь еще не приняла христианства, как утверждают русские летописи, да и приняла она его от Византии, но Дунайская-то Русь — уже могла, и именно от Рима!

В VIII–IX веках в германских актах часто встречается упоминание страны RUSARAMARKA — то есть «русская земля». Местечко с таким названием, например, упоминается в дарственной грамоте короля Людовика II Немецкого Альтайхскому монастырю. Расположено оно на берегу Дуная, недалеко от Раффелыитеттена (откуда пошел тот самый устав). Но почему она «русская»? Только из-за обилия там русских купцов, как считает А. В. Назаренко [Древняя Русь в свете зарубежных источников, 1999, с. 297–302]? Сомнительно! Скорее, это центр Русской марки в широком смысле понятия «марка», том же, что, например, Баварская марка — то есть некая этническая территория. Судя по русской топонимике, ее предполагаемые границы — Вена, Регенсбург, юг Чехии и Моравии, возможно, север Венгрии. Да и в той же своей статье 1984 года А,В. Назаренко перечисляет массу имен людей из Баварской восточной марки и ближайших к ней мест, чье имя или прозвище образовано от корня «рус». Кого только среди них нет! Это и масса свидетелей в разных деловых документах, и рыцари, и священники, и купцы, и землевладельцы, и подневольные люди — всех не перечислить. Понятно, что подавляющее большинство из них — местные жители. Понятно и то, что жили они в основном в германоязычной среде: ведь если бы русы в это время на Дунае жили в сплошной русскоязычной среде, то в их именах и прозвищах не мелькал бы корень «рус». Назвать человека его этнонимом могут только люди другого этнического происхождения. Вот и получается, что либо русы здесь пришельцы, либо германцы, которые остатки бывшего русского населения называли их этническим именем.

В Регенсбурге при герцоге Арнульфе около 920 года торговый посад был достроен на дотацию Киевского князя.

Одни из ворот города были названы по жившему близ них народу Porta Ruzim [Латинские источники по истории Древней Руси, ч. 1, 1990]. Можно ли представить себе, что во времена Олега или Игоря киевский князь — князь днепровского Киева — давал дотацию на строительство посада в Регенсбурге? Сомнительно, что их «цивилизованность» простиралась так далеко. Сомнительно даже, что они знали о существовании самого Регенсбурга. Проще себе представить, что это был князь Киева — Кеве в устье Моравы.

Чтобы читатель яснее представлял себе распространенность «русских» топонимов на всей территории, о которой идет речь, мы приведем карту (рис. 2.1) их распространения для раннего средневековья [по Седову, 1995, с. 126]. Пусть читатель сам решит, как надо относиться к понятию Русь Дунайская, точнее, Русь Центральноевропейская.

И еще любопытный факт. В приписываемом Генриху I Птицелову (919–936) «Уставе турниров в Магдебурге» среди феодальных владетелей империи называются Bilmarus princeps Russiae (Русский князь Билмар), Radebotto dux Russiae (Русский герцог Радеботто), Vinslaus princeps Rugiae (Ругский князь Винслав). Название «русский», как и «ругский», совершенно определенно связано здесь со славянской частью Германии. Но если, как считают современные историки, в понимании немцев X–XI веков эти два этнонима были равнозначны, то чем объяснить, что в данном случае они определенно используются применительно к владетелям разных земель? И какие это «русские» князь и герцог входили в феодальные владения Германской империи наряду с Ругией? Чехия — да, Моравия — да, но они — славянские земли, а не русские в нашем понимании. Значит, все-таки была еще какая-то Русь в Центральной Европе, не ограниченная Русской маркой на Дунае? Не очень понятно! Но, может быть, так и считал автор «Повести временных лет», цитату из которой мы приводили выше: «Был един народ славянский: славяне, которые сидели по Дунаю, покоренные уграми, и моравы, и чехи, и поляки, и поляне, которые теперь зовутся русь». И слова «которые теперь зовутся русь» относятся не только к полянам, как мы привыкли считать, а ко всем перечисленным ими славянским народам?

Наконец, есть еще один пласт документов, «намекающий» на существование Дунайской Руси. Он тоже хорошо известен историкам и порождает оживленные дискуссии [Древняя Русь в свете зарубежных источников. 1999, с. 338–342]. Речь идет о сыновьях английского короля Эдуарда Железнобокого (1016). Их изгнали из Англии после смерти отца. Но одни источники утверждают, что их изгнали на Русь, а другие — что в Венгрию.

Так, в «Комментариях к законам Эдуарда Исповедника» (XI век) сообщается о пребывании сына короля Эдмунда Железный Бок Эдуарда при дворе короля «земли рутов, которую мы называем Руссией. Король этой страны, по имени Малескальдус, выслушав и расспросив его, кто он и откуда, с честью держал его у себя».

Наши историки (А. В. Назаренко, например) считают, что речь идет в данном случае о Руси Ярослава Мудрого, имя которого искажено на французский или норманнский манер [Древняя Русь в свете зарубежных, источников. с. 340–341]. Но нас сейчас интересует не сама эта история о сыновьях Эдуарда, а чисто географическая сторона дела. В другом документе — «Истории англов» Жеффрея Гаймара (XII век) утверждается, что воспитатель сыновей Эдуарда, узнав, что их хотят отравить, спасается с ними бегством [там же, с. 341]. Относительно же пути этого бегства говорится: «Всего за пять дней пройдя Русь, он прибыл в Венгерскую землю». Но каким образом, будучи в Новгородской или даже Киевской Руси, можно было в то время за пять дней «пройти ее всю» и оказаться в Венгрии? Если этот текст хоть чего-нибудь стоит в смысле своей достоверности, то речь в нем идет не о «нашей» Руси, а явно о Дунайской! Неудивительно, что еще Г. Гарткнох заметил, что Руссия западноевропейских средневековых документов — это вовсе не Киевская Русь.

Отметим попутно: Ал-Хваризми (Ал-Хорезми), один из ранних арабоязычных авторов (VIII век), в «Книге картины Земли» дает описание Восточной Европы, в значительной степени восходящее к Птолемеевской географии. Но славяне у него есть, и они у него — «жители Германии» [Древняя Русь в свете зарубежных источников. 1999, с. 196–197]. А ведь он знает народы Восточной Европы — хазар, алан, бурджан (булгар?). Так что его славяне — не днепровские славяне и русы.

Но существовали — да и сейчас существуют — крайние точки зрения на то, почему на такой огромной территории распространена этнонимика и топонимика с корнями рос/ рус и близких к ним. Таким «экстремистом» в данном вопросе был, например, всеми нами уважаемый М. В. Ломоносов — выдающийся ученый-энциклопедист своего времени. Так вот, в его «Древней Российской истории» русь, Россия — это все земли и народы, где в их названиях есть хотя бы намек на присутствие этих корней! Во-первых, по его мнению, это все прибалты — литовцы, латыши, пруссы (!), и в пользу этого предположения у него были свои доводы. Он знал о некотором сходстве (родстве) славянских и балтских языков, обычаев, о родстве славянского Перуна с балтским Перкунасом, что подтверждает современная лингвистика и фольклористика. Во-вторых, реки Рось (приток Днепра) и Ра (одно из древних названий Волги), по его мнению, несомненные свидетельства изначального расселения здесь славян-россов. И роксоланы — это, конечно, они же. И именно они дошли до берегов Прибалтики и обосновались там, в том числе на острове Рюген, где стали называться ранами. В результате и призванные, согласно «Повести временных лет», варяги-русы тоже оказываются славянами-русами, поэтому считать, что именно они являются организаторами государства на Руси, просто смешно: ведь они сами из него когда-то вышли [Ломоносов, 1766].

Конечно, представить себе, что на острове Рюген оказались те самые русы-росы, которые являлись бывшими роксоланами — трудновато. Но ушла же на север часть сербов-собров и часть хорватов! Могла вместе с ними уйти и часть племени собственно русов (росов). А дальше можно представить и такую историю: оставив сербов-собров на верхнем Одере, русы двинулись вниз по Одеру и остановились на побережье Балтики, заселив остров Рюген. Этноним этого народа — руяне, руги, рушане, раны. Естественно, они пришли не на пустое место. Судя и по археологии, и по топонимике, и по историческим источникам, они попали в этнически неоднородное окружение, поскольку южное побережье Балтики — издревле контактная зона славянских, балтских и германских народов. Поэтому мы не беремся судить, привнесли ли эти пришельцы что-то из своей культуры, или — только свое имя. Это слишком серьезный вопрос, чтобы пытаться его решить по ходу нашего изложения.

Но стоит ли вообще связывать какой-нибудь народ с этнонимом, близким к корню «рос/рус», с жизнью на острове? Это зависит от того, какими историческими источниками пользоваться. Например, восточными. Приведем несколько примеров.

Ибн Русте, персидский географ начала Х века, писал, что Русь находится на острове, окружность которого равняется трем дням пути, покрыт он лесами и болотами. Росы имеют царя, который зовется Хаган-Рос. Они совершают набеги на славян. Подъезжают к ним на кораблях, выходят на берег и полонят народ, который потом отправляют к хазарам и болгарам и продают там. Пашен Русь не имеет, питается лишь тем, что добывает в земле славян. Цитата из его же сочинения:

Через 50 лет арабский географ Муккадеси писал:

Практически то же самое пишет о русах персидский историк XI века Газневи. Правда, он и русов и славян относит к тюркам, и остров их находится не на озере, а в море, но в остальном все, очень похоже. На самом деле тексты, из которых взяты эти цитаты, несколько больше, но смысл их мы передали.

Мухаммад ал-Ауфи, персидский писатель XIII века, написавший о том, как русы выбирали веру — а у него они, в конце концов, приняли ислам — тоже сообщает:

Но это — явный повтор сведений предыдущих авторов. На самом деле, восточных авторов, писавших о руси, достаточно много, и далеко не все они помещают русов на острове. Однако большинство современных историков считает, что если взять «островную» тему в целом, то представляется, что она на востоке восходит к одному источнику: уж очень похожи все эти описания у разных авторов [Древняя Русь в свете зарубежных источников, 1999, с. 212–213]. Споры о том, где нужно локализовывать этот остров — или полуостров, поскольку в арабском языке он передается тем же словом — не прекращаются по сей день. У разных авторов, как русских, так и зарубежных, он «путешествует» по миру от Балтики до Черного моря. Но в целом предпочтение отдается все-таки северным вариантам. Это представляется логичным, если обратить внимание на «пейзажные» детали текстов: лесистость и болотистость острова, отсутствие пашен и прочее. Да и поведение русов, грабивших славян, ассоциируется с постоянными нападениями викингов на прибалтийско-славянские территории. С учетом этого обстоятельства остров Рюген представляется не худшим вариантом для помещения на нем каких-то русов, если, конечно, не сводить к ним всех русов вообще.

Попутно заметим, немец О. Фок подтверждает (в начале XIII века) [Латинские источники по истории Древней Руси. Ч. 3. 1990]: «Русы живут на острове в море, и они занимаются постоянно разбоем».

Но, может быть, мы очень однобоко подходим к историческим источникам, в том числе и восточным? И в силу привычки никак не можем оторваться в своих рассуждениях от территории поздней Руси, Руси как государства с центром в Киеве, или, на худой конец, с несколькими центрами — в Новгороде, Смоленске, Киеве, на Верхней Волге? А вот современный исследователь В. В. Грицков, опираясь на ту же совокупность источников, в том числе и археологических, доказывает, что в «докиевское» время нужно говорить о Руси Причерноморской, этнически — аланской в основном, занимавшей земли от Таманского полуострова и бассейна Кубани до центрального Предкавказья включительно, и даже какие-то области Закавказья. С его точки зрения, именно о них говорится в восточных источниках и именно они совершают первые морские набеги на Византию в IX веке [Грицков В.В., 1992, ч. 1–5, 1993]. И его построения выглядят столь же доказательными, как и те, что упоминались нами выше. Так что, если не абсолютизировать рассуждения В. В. Грицкова как единственно верные, то, вероятно, можно говорить о еще одной Руси — Руси Причерноморской — как о территории, на которой проживало большое племенное объединение, носившее этот этноним.

Но вернемся к восточным авторам. Так вот, те из них, которые и не помещали русов на острове, давали им, тем не менее, тоже не слишком лестную характеристику. Анонимный восточный автор книги «Худуд-ал-Алсм» описал «страну Русь» так [ЗВОРАО, т. X, вып. 1–4, СПб 1897]:

Понятно, что в целом — если не очень придираться к деталям — можно отождествить географически эту Русь с Поднепровской, Киевской, а, возможно, и более ранней Приднепровской и даже Причерноморской (по В. В. Грицкову) — все зависит от времени, о котором пишет восточный автор, и от того, что он подразумевает под городом «Куяне» и под «северной пустыней». Но, как нетрудно убедиться, нравы ее жителей выглядят так же, как и жителей «островной» Руси: бандиты, одним словом. Откуда этот стереотип описания? От какого-то праисточника, первичного для всех восточных авторов текста? Вполне возможно, но тогда почему территория Руси «путешествует» по всей Европе, а нравы ее жителей остаются теми же самыми?

Напрашивается такой ответ. Русы восточных авторов — это некий народ, который, селясь на разных территориях — в основном, по-видимому, славянских — неизменно занимал среди окружающих народов доминирующее положение. И происходило это именно благодаря его неиссякаемой воинственности и абсолютного нежелания заниматься производительным трудом. Они готовы были сколько угодно воевать, торговать чем угодно, в том числе и пленниками, но не работать.

Естественно задаться вопросом: знает ли реальная история народ, который бы вел себя именно так? Да, знает, и даже не один! Прежде всего, народы, ведущие себя примерно так — это с античных времен кочевники Евразийских степей. Это скифы, сарматы, аланы, а также гунны, болгары, авары и прочие кочевые тюркские народы, волнами приходившие из Азии в Европу, начиная с гуннских времен. Но историография всех «письменных» народов, как европейских, так и азиатских, их-то как раз хорошо знает «поименно». И среди тех, кто попал в хроники средневековья, то есть в описание событий VIII–XII веков, степного кочевнического народа «рус/рос» никто не находит. И это — при всей любви византийских и западноевропейских авторов «обзывать», следуя античной традиции, всех приходивших в Европу из степи то скифами, то сарматами, то гуннами, внося тем самым изрядную путаницу в тексты своих «Историй».

Но, может быть, восточные авторы, о которых говорилось выше, знали русов именно как народ степной, точнее, бывший степной, а потом осевший в кавказских предгорьях и сохранивший при этом тягу к разбойничьему образу жизни? В принципе это вполне вероятно и археологически подтверждаемо. Степная аланская культура в V–VI веках действительно породила «оседлую» культуру как севернее степи, в волго-донском междуречье, так и южнее степи, в Предкавказье. Это — различные варианты салтово-маяцкой археологической культуры, сегодня неплохо изученной [Плетнева, 1967, 1982]. Тогда, возможно, прав В. В. Грицков, считая, что достаточно крупное аланское объединение с этнонимом рус жило в северо-западном Предкавказье, и именно оно, известное своими разбойными нападениями и торговыми экспедициями, описано восточными авторами.

Как бы то ни было, но средневековая Западная Европа знала другой народ, который именно в это время вел себя именно так. Это — всем известные викинги. История их появления на европейской исторической сцене прекрасно известна и хорошо прописана в документах самого разного рода, в том числе и в знаменитых скандинавских сагах. По мнению большинства специалистов, период активных викингских походов приходится на VIII–XI века [Древняя Русь в свете зарубежных источников, с. 408–411]. А вызван он был высоким приростом населения Скандинавии — с одной стороны, и борьбой скандинавских конунгов за установление единоличной власти на максимально доступной территории — с другой. Результатом этой бурной деятельности было образование в Скандинавии трех устойчивых государств — Швеции, Дании и Норвегии, плюс захват многих европейских территорий и сложение на них своих раннегосударственных образований. Некоторые из них также оказались довольно устойчивыми: герцогство Нормандия, Англия после Вильгельма Завоевателя, в меньшей степени — Сицилийское королевство.

Так вот, зная все это, что мешает историкам отождествить пресловутых русов с викингами? Да почти ничто и не мешает! Именно на этом отождествлении и выросла та самая норманистская теория образования государства Русь, о которой мы упоминали выше. К несчастью для норманистов, есть, однако, большое НО, мешающее принять эту стройную версию в качестве окончательной для русской истории. Беда в том, что нет европейских исторических источников, в которых викинги, норманны прямо отождествлялись бы с понятиями Русь как страна и русы как народ! Западноевропейцы средневековья воспринимали норманнов и Русь отдельно друг от друга.

Выше мы подробно говорили о том, что европейская историография с начала IX века знала неких руссов (они же руги) и жили они в контакте с германцами Центральной Европы. Но, кто бы они ни были, это ни в коем случае не норманны. А начиная с XI века и позже Европа знала уже Русь как мощное восточноевропейское государство, которое вело свою внешнюю политику и торговлю в Европе, что отражено в массе документов той эпохи [Древняя Русь в свете зарубежных источников, с. 259–405]. И, опять-таки, это никакие не викинги! С другой стороны, и скандинавские источники всех типов нигде не называют викингов русью, а в тех сагах, которые посвящены походам и приключениям викингов на востоке, Русь как страна, государство, называется Гарды, или Гардарика [то же, с. 408–556].

И для византийцев понятие «народ Рос» тоже не ассоциировалось с викингами. Как справедливо отмечали многие историки, мышление византийских историков-христиан существенно окрашено библейским восприятием мира и его грядущих событий. Для них приход под стены Царь-града (Константинополя) войска северных варваров — это знаковое событие, наказание «за грехи наши». Кто бы они ни были этнически — это предсказанный Библией народ Рос, который вместе с народами Гог и Магог положит конец этому миру [Попов, с. 54–56]. Иначе говоря, их приход — вестник надвигающегося апокалипсиса. Хотя со временем, к началу XI века, библейски окрашенное восприятие этих пришельцев сменяется нормальным. Византия общается с государством Русь, воюет с ним, заключает договоры, принимает оттуда послов, посылает своих, и даже приобщает этих варваров к истинной вере! И, естественно, для нее уже не важно, кто эти русы/росы этнически: в целом-то они славяне, поскольку говорят и пишут по-славянски. Для них ведь и азбуку специально придумали, и даже Священное Писание на славянский язык перевели!

Есть два любопытных европейских документа, говорящих о том, как западноевропейцы воспринимали от византийцев понятие «народ Рос». Первый — это знаменитые «бертинские анналы» — написанные епископом монастыря Святого Бертина Пруденцием. Под 839 годом сообщается о прибытии русов к императору Людовику I Благочестивому в составе посольства византийского императора Феофила:

Понятно, что если германский император и его окружение и знали вообще-то о народе Рос — что вовсе неочевидно из текста — то уж никак не представляли себе, что они — шведы, то есть норманны! Это была для них новость, да еще и малоприятная. От норманнов в Европе IX века ничего хорошего не ждали!

Второй документ — это сочинение писателя и дипломата Лиупранда, епископа Кремонского, бывшего в 949 и 968 годы послом в Византии. Он подробно описывает нападение Игоря на Константинополь в 941 году [Древняя Русь в свете зарубежных источников, с. 291). Среди прочего он сообщает:

Вот, оказывается, какая история! Норманнов немцы определенно знают, но бестолковые греки зовут их росами — «рыжими», и от этого проистекает всякая путаница. Причем эта путаница усиливается еще и потому, что греки называют властителя этих росов, которые суть норманны, Хаканом (Хаганом). И грекам на эту их путаницу прямо указывают из Европы. В так называемой «Салернской хронике» (Хвек) приводится послание франкского императора Людовика II (844–875) византийскому императору Василию I (867–886), в котором говорится [Древняя Русь в свете зарубежных источников, с. 290]: «Хаганом мы называем государя авар, а не хазар или норманнов».

В общем, не может такого быть, и все тут! Нет никакого отдельного народа «рос» или «рус», а на Византию нападают все те же, всем известные норманны. Это еще раз подтверждается «Венецианской хроникой» Иоанна Диакона (рубеж X–XI веков), который описывает известное и из византийских хроник, и из русских летописей нападение русов в 860 году [то же, с. 290]:

Каков же вывод? Не знала Европа ни в конце IX века, ни даже в X веке государства Русь как страны отдельного народа с таким названием. Но есть некие государства норманнов, и какое-то из них греки называли Русь, или «народ Рос», да еще по ошибке именовали их государя Хаканом, чего быть не должно. Вот и все — до XI века!

Между тем у восточных авторов эта самая Русь ни с какими норманнами не ассоциировалась. Для них как раз росы/русы были достаточно реальны, хотя и не очень понятно, где они жили. Поэтому Русь восточных источников не только «путешествует» по каким-то неизвестным местам, но еще и «колется» на три разных! Именно так считали некоторые ученые арабского халифата X века. Наиболее известные из них — ал-Истархи и Ибн Хаукаль. У них фигурирует три группы русов. Последний, цитируя первого, писал [Новосельцев, 1965, с. 412]:

Понятно, что этот текст не остался незамеченным всеми историками Руси. И если Куйаба легко отождествлялась с Киевом, а ас-Славийа — с Новгородом Великим, то ал-Арсанийа изрядно попутешествовала по всей карте, да и сейчас не обрела своего устойчивого места на ней. Из известных и общепринятых «Русей» на территории «нашей» Руси на такое место может претендовать только Русь верхневолжская, Ростово-Суздальская. Но никто никогда не слышал, чтобы там убивали чужеземцев: и история, и археология утверждают, что она всегда была сугубо многонациональным образованием. Она сложилась в исходно мерянской земле, значительно «ославянившсйся» к IX веку, на которой примерно в это же время поселилась группа скандинавов — тот «дружинный слой», который оставил после себя Тимеревский курганный могильник и Тимеревское городище близ Ростова. Следы их проживания отмечены и в Сарском городище, изначально, по-видимому — мерянском племенном центре. Поскольку эти памятники обстоятельно исследованы археологически, здесь хорошо просматриваются этапы сложения того раннсгосударствен-ного образования, которым стала Верхневолжская Русь [Леонтьев, 1996]. Но если именно она. вывозила, «спускаясь по воде», черных соболей — это понятно. А вот почему олово — это непонятно. Поэтому неудивительно, что историки пытаются поместить эту самую Арсанию куда-нибудь на верхнюю Каму, поближе к Уралу. Или прав В. В. Грицков, доказывающий, что Арсания — это область на северных отрогах Главного Кавказского хребта, давно известная своими полиметаллическими месторождениями и свинцовыми и серебряными рудниками, которые разрабатывались еще в древности: это Садон в Северной Осетии [Грицков, 1992, ч. 2, с. 17–23]. Но в любом из этих вариантов, стало быть, есть еще одна Русь, о которой мы ничего не знаем до сих пор?

Ну а теперь, изрядно побродив по Восточной Европе, пора, наконец, вернуться на ее север, ибо там, по всеобщему убеждению, следует искать корни той Руси, которая и есть государство Древняя Русь.

Таким образом, мы вплотную подошли к традиционному документу, без рассмотрения которого не обходится ни одно историческое исследование по истории Руси — к все той же «Повести временных лет». Поэтому и нам не обойтись без цитат из этого знаменитого документа. Прямо скажем: за все годы — этак лет за двести пятьдесят — существования русской истории «Повесть временных лет» была многократно разобрана буквально «по косточкам». Каждый абзац был прокомментирован несчетное число раз со всех возможных позиций. И, тем не менее, какого-то общего мнения относительно многих сообщений «Повести временных лет» до сих пор не существует. Именно поэтому вопрос о том, кто такие русы, вокруг которых «закручены» основные моменты нашей истории, остается открытым.

Итак, цитата из «Повести временных лет»:

Первая фраза — это перечисление народов, которые принадлежат потомкам библейского Иафета, сына Ноя. В принципе оно могло бы быть и неупорядоченным вообще: это ведь просто перечисление. Однако некий, географический порядок все-таки соблюдается. Если мы даже не знаем, что в данном случае подразумевается под народом русь — а это в данном случае народ, поскольку именно народы здесь и перечисляются — то от руси перечисление идет с запада на восток, так как дальше идет чудь, меря, мурома, весь, мордва, заволочская чудь, пермь, печера, ямь, угра. То есть мы двигались по Волге и дошли до Урала. А дальше мы вдруг поворачиваем назад, и от какой-то условной точки начинаем двигаться с востока на запад: литва, зимегола, корсь, летгола, любь. То есть доходим по Прибалтике до восточной Польши. Так что является условным центром нашего движения сначала на восток, а потом на запад? Похоже, что точка, где сидит русь. И сидит она, по-видимому, где-то в районе Ладоги, больше посадить ее некуда.

В этом есть своя логика: Ладога (Старая Ладога, бишь) — это первый варяжский (скандинавский) центр на юго-восточном берегу Балтики, откуда начинался путь в Гарды — на Русь, точнее, в славянские земли, которые потом стали Русью. Вырос он не на пустом месте: ранние археологические слои в этом городе показывают, что до варягов здесь существовало уже в начале VIII века довольно крупное аборигенное (финское) поселение. Но для варягов это место оказалось удобным: ведь отсюда было легко контролировать весь восточный торговый путь — и они его таким и сделали! Поэтому для раннего летописца «новгородской ориентации» — то есть такого, который выводит Русь с севера и себя помещает в центр будущих событий, — точка отсчета выглядит естественной.

Следующая фраза — простое перечисление тех, кто сидит «близ моря Варяжского». Именно «близ», а не на самом море. Их перечисление идет просто с запада на восток и охватывает земли всей прибалтийской зоны, непосредственно прилегающие к будущей Руси, причем Руси Новгородской, а не всей.

Следующая фраза — о тех, кто сидят непосредственно по морю. И это, оказывается, сплошные варяги! Причем их перечисление опять ведется «отсюда» сначала «к востоку до предела Симова», а потом, по-видимому, опять отсюда, но «к западу до земли Английской и Волошской». Откуда это — отсюда? Похоже, что опять от Ладоги! То есть соблюдается та же логика описания географии народов.

Следующая фраза летописи — перечисление тех, кто входит в Иафетово колено, но не был упомянут ранее. Это понятно: в первый раз были упомянуты только народы, ближайшие к северной Руси, и она сама, то есть народы восточной Европы. Теперь же дается весь список европейских народов.

Посмотрим, есть ли тут какой-то порядок в перечислении народов. Сначала стоят варяги. Если считать, что для русского летописца это все скандинавы вообще, то тогда список совсем непонятен, поскольку дальше в нем перечисляются эти скандинавы поименно: свей — шведы (южная Скандинавия); урмане — норманны (северная Скандинавия и Ютландия).

Глядя на этот список, начинаешь думать, что варяги для летописца — это все-таки «свои» варяги, сидящие в Ладоге, и именно от этой точки он в своем перечислении двигается на запад, и северо-запад. Но мы только что говорили, что предыдущие свои перечисления он начинает от руси, и она тоже вроде бы сидит в Ладоге. А теперь она сдвигается куда-то на запад. Как это понять? Даже если считать, что в данном случае для летописца это варяги вообще, то почему теперь русь у него «уехала» на запад? Попробуем разобраться. Для этого продолжим перечисление.

Далее идут готы. Кто для автора XII–XIII веков готы — не очень понятно. Он ведь пишет не о своем времени и использует какие-то старые исторические источники, как, впрочем, это делали и все другие летописцы и историки. В частности, доказано, что автор «Повести временных лет» широко использовал греческие хронографы — «Хронику» Малалы и «Хронику» Георгия Амартола [Петрухин, Раевский, с. 238–239]. И если он имел в виду исторических готов, то вполне логично их помещение в «одном пакете» с остальными южными скандинавами.

Далее идут русы. Естественно, для русских историков это самый интригующий момент. Это кто — тоже какие-то скандинавы? Или это вообще другой народ, к скандинавам отношения не имеющий? Понятно, что трактовки этого места «Повести временных лет» — самое дискуссионное занятие для историков Руси. И мы, конечно, не можем обойти это место равнодушно.

После русов идут англы. Даже если считать, что это еще материковые англы, до их переселения в Великобританию, то все равно это уже Западная Европа, то есть мы уже вышли за пределы Балтики. Заметим, что считать так мы имеем право, поскольку в этом списке фигурируют готы, хотя к X–XI векам от них в Прибалтике уже и следов не осталось. Правда, и здесь все неоднозначно: ведь летописец мог назвать готами жителей острова Готланд на Балтике. Но если англы — это уже жители Англии, то есть список относится к размещению народов в Европе примерно на VIII век, то это еще «более западная» Европа, и из Балтийского бассейна мы все равно вышли.

Так вот, спрашивается, из Балтийского бассейна мы вышли «до» русов или «после» русов? Самих-то русов где мыслил себе летописец? Вот в этом и заключается главная загадка. Никто не мешает нам считать, что это — обитатели местности Рослаген в Средней Швеции. И тогда русы — действительно германцы-скандинавы. Никто не мешает нам считать также, что это жители острова Рюген. И тогда русы — они же руги, руяне, раны — «огерманившиеся» славяне. Но это могут быть и другие западные славяне, сидящие в юго-западной Прибалтике, и также в какой-то степени «огерманившиеся» — ободриты, лютичи, велеты, поморяне. Их ведь много было в этой зоне, на участке от низовьев Одера до низовьев Эльбы. И просто удивительно, что летописец их не перечисляет — ну пусть не «поплеменно», но хотя бы в целом! Конечно, можно предположить, что он о них упомянет там, где рассказывается о славянах вообще. И, действительно, в не менее известной части текста «Повести временных лет», посвященной славянам, говорится в частности:

Стало быть, все в порядке: знает летописец прибалтийских славян и с русами их не отождествляет. Но жители острова Рюген по-прежнему остаются «под подозрением», которое на сегодня, как считают многие историки, не снято до сих пор!

Но, может быть, имеет смысл искать русов западнее Балтики? Если читатель помнит, что мы говорили выше о возможном существовании Руси Верхнедунайской, Центральноевропейской, то, может быть, автор «Повести временных лет» тоже о ней знал? Она ведь вполне ложится по месту в его списке «до» англов.

Кстати, не о ней ли говорит «Баварский географ», очень известный документ, как сегодня доказано, составленный в IX веке в Швабии [Древняя Русь в свете зарубежных источников, с. 292–294], который перечисляет громадное количество каких-то народов Центральной и Восточной Европы, большинство из которых не поддается отождествлению с известными народами других исторических документов. Так вот, в этом документе есть какие-то русы (Ruzzi), но по тексту перед ними идут хазары, а после них — Forsderen liudi, Freziti, Seravici, Lucolanc, Ungare. И никто толком не знает, в каком географическом порядке этих русов надо понимать: то ли где-то рядом с хазарами — и тогда это наша, Киевская Русь, но тогда непонятно, кто такие луколяне и почему там оказались венгры. Но если перевести: «Ruzzi forsderen luidi fresiti» — как «руссы, войско которых — фризы», то тогда это где-то на севере Центральной Европы.

Стоит обратить внимание на форму слов: Seravici — «серавичи», и Lucolane — «луколяне». Мы понятия не имеем о том, кто это такие, как, впрочем, и о большинстве других названных в этом документе народов. Но сама форма этих этнонимов — явно славянская. Поэтому нетрудно себе представить, что рядом с русами «Баварского географа» помещены какие-то мелкие ляшско-чешские племена Подунавья, южнее которых сидят венгры (Ungare). Стоит попутно отметить, что среди абсолютно неизвестных нам народов в этом документа присутствуют и такие, в имени которых имеется слог «рос»: атторосы, виллеросы, сабросы [Древняя Русь в свете зарубежных источников, с. 293]. Конечно, если считать, что эти этнонимы имеют окончание «-ос», как в греческом, то тут и говорить не о чем. Но если здесь присутствует корень рос — а похоже, что так оно и есть, если исходить из немецкой формы написания этнонима рус/рос — Attorozi, Villerozi, Zabrozi — тут есть над чем подумать.

Понятно, что все сказанное нами — исторические домыслы, лишь подчеркивающие, что мы коснулись одной из главных загадок', «откуда есть пошла Русская земля».

«С другой стороны» к этой загадке подходят те современные историки, которые в полной мере учитывают работы археологов по славяно-русской тематике последних десятилетий. Из них неопровержимо вытекает, что самая ранняя история сложения всех главных центров русской государственности связана с пребыванием скандинавов на Руси. И везде эти люди составляли высший социальный слой зарождающегося русского государства, в котором лишь постепенно стирались межплеменные границы и «унифицировалась» общая культура. Конечно, эта «унификация» никогда не доходила до полного исчезновения всех культурных различий между народами, вошедшими в состав Руси, а затем и России. Разницу между культурами разных ее территорий можно заметить даже в XX веке. Но вот что важно: одними из первых свое «этническое лицо» начали терять на Руси именно скандинавы.

Это очень любопытный момент, прослеживаемый археологически. Самые ранние погребальные памятники дружинной знати на Руси образуют целые могильники в узловых местах главных древнерусских торговых путей — бал то-днепровского («из варяг в греки») и балто-волжского (по аналогии — «из варяг в хазары»). А это район Старой Ладоги, Смоленска, Киева, Чернигова, Ярославского Поволжья. По-видимому, такой же дружинный могильник был и под Новгородом, но пока он не найден. Есть подозрение, что он был разрушен в процессе застройки новгородской территории. Почти все захоронения в них — трупосожжения, но по чертам обрядности и по вещевым находкам можно судить о принадлежности погребенного к тому или иному этносу и к определенному социальному слою. Так вот, археологические исследования показывают, что собственно скандинавских дружинных захоронений в этих могильниках — меньшинство. Очевидно, что дружина на Руси в IX–X веках состояла не только из скандинавов, но и из представителей коренного населения. А оно на Руси в то время — не только славянское, но и балтское, и финское. Но дело даже не только в этом. Самое интересное, что именно скандинавские этнические признаки быстрее всего растворились в «общедружинных». Остальные же сохранялись дольше, и, как правило, дольше всего сохранялись этнические признаки того коренного населения, на территории которого расположен тот или иной могильник [Седов, 1982, с. 248–256].

Конечно, позже, веку к XII, не каждый желающий, кто бы он ни был по национальности, мог стать дружинником. Сформировалась достаточно замкнутая военная аристократия, купечество, свободное крестьянство, слой зависимых людей. Но говорим об этом, чтобы подчеркнуть, что ко времени сложения устойчивой социальной иерархии на Руси скандинавы — русь, кто бы они ни были, растворились в славянском населении страны. Парадокс! Они дали имя народу, стране, а сами как народ исчезли!

Ну а все-таки, может быть, вообще не было руси как народа? Вот эту мысль мы здесь и назвали подходом «с другой стороны». Это не наша идея, и она отнюдь не нова в истории, но, судя по современным публикациям, посвященным истории Руси, она опять становится популярной у русских историков [Древняя Русь в свете зарубежных источников, 1998; Петрухин, Раевский, 1999]. Суть же идеи состоит в следующем. В восточноприбалтийских языках, в частности в эстонском, в древности шведов звали Ruotsi, Rootsi — «русы» в славянском произношении.

«Последние историко-этимологические разыскания показали, что эти названия восходят к древнескандинавским словам с основой на «rops», типа «ropsmardr», «ropskarl» со значением «гребец, участник похода на гребных судах». Очевидно, именно так называли себя «росы» «Вертинских анналов» и участники походов на Византию и именно это актуализировало образ мифического народа Рос у Фотия» [Петрухин, Раевский, с. 271].

Поясним: авторы данной цитаты хотят, по-видимому, сказать, что шведы для эстонцев и финнов балтийского побережья — это всегда были люди, приходившие на судах, дружины гребцов, которые сами себя так и называли, что и запечатлелось в прибалтийских языках словом Ruotsi. И на Русь они пришли под таким же самоназванием, как в Европу они пришли под самоназванием викинги. И когда они попали в составе византийского посольства к императору Людовику Благочестивому — о чем, как помнит читатель, мы говорили выше, — они тоже называли себя народом «рос», а тот выяснил, что они на самом деле шведы. И у византийского патриарха Фотия они из-за своего самоназвания вызвали ассоциацию с апокалиптическим народом Рос, несущим гибель Византии.

Итак, вроде бы найден еще один — на сей раз главный — смысл слова рос/рус, из-за происхождения которого было сломано столько копий в поединках историков Руси. Да, его принесли в будущую Русь скандинавы — варяги русских летописей, которых призвали сами же славяне и другие народы для наведения «порядка» в своей стране.

Цитата из «Повести временных лет»:

Итак, «те варяги прозывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные готландцы». Стало быть, летописец знает, что самоназвание этого народа — русь, а не шведы или все прочие. Но ведь народа, а не дружины — гребцов! И если сами дружинники себя так называли, то это должно было бы быть у всех скандинавских народов: ведь у всех у них были дружины гребцов! Однако такое ни в каких документах не зафиксировано. Все вольные дружины скандинавов звали себя викингами, и это хорошо известно!

Знал это и наш летописец, поэтому он и вычленил их — русь — из общей массы варягов, как это делал и раньше, в своем космографическом описании народов Европы, которое мы цитировали выше. Похоже, что для него варяги — это та разношерстная масса прибалтов, в основном скандинавов, которых было полно в Ладоге, как и в любом прибалтийском портовом городе типа Щецина или Волина (Юмны). Это воины и купцы, которых европейцы называли викинги. Но русы/росы для нашего летописца — не все варяги вообще! Это для европейцев викинги — все скандинавы вообще, да и то пока они только купцы и бандиты. Дальше, веку к XI, их тоже начали отделять друг от друга, особенно когда речь шла о том, кто именно из скандинавов в Европе захватил те или иные территории.

Конечно, удобнее трактовать слова летописца «И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь» как свидетельство того, что эти братья пришли со своими семьями и дружинами — «дружинами гребцов». Но это мы навязываем летописному тексту свое видение. Летописец-то русь воспринимал как целый народ наряду с прочими скандинавскими народами. Нам же почему-то представляется, что и речи не может идти о переселении на новое место целого племени, состоявшего из нескольких родов. Хотя почти что в «наше» время, при Екатерине И, в российские степи пришел целый народ — калмыки, и просил разрешения у царицы на вечное поселение на ее землях!

И у Людовика Благочестивого они называли себя «народ рос», а не шведы. Кстати, неплохо бы понять, как именно Людовик выяснил, что они шведы? Об этом в «Вертинских анналах» ничего толком не сказано. Но можно догадаться, что в разговоре с ними это выяснилось и по языку — скандинавскому, который наверняка при дворе Людовика кто-то знал, и по географическому положению их родины на Балтике, которая для людей Западной Европы эпохи Людовика Благочестивого вся воспринималась как шведская, если не вдаваться в подробности.

Так что если тогдашним «простоватым» эстонцам и финнам простительно было называть шведов и прочих скандинавов, налетавших на их земли грабительскими морскими шайками, единым понятием русы — «гребцы», то русский летописец такой наивностью не страдал. И вряд ли самоназвание этого народа восходило к тому же понятию «гребец»: это не звучит так гордо, как викинг.

И еще: с какой стати им говорить у Людовика Благочестивого, что «царь их по имени Хакан»? Похоже, что с этим словом тоже произошла какая-то смысловая путаница. Сегодня все историки дружно утверждают, что Хакан, или Хаган — это другая форма тюркского слова Каган — «великий хан», высший властный титул степных народов. Все совершенно уверены, что он прижился на Руси еще в самые ее начальные времена, когда она непосредственно контактировала и даже подчинялась Хазарскому каганату. Сообщение «Вертинских анналов», к которому мы все время обращаемся, датировано 839 годом. Никакой Киевской Руси — Руси дома Рюрика — еще не было и в помине, ведь и самого Рюрика призвали, согласно «Повести временных лет», только в 862 году. А тут, понимаете ли, послы от какого-то народа Рос, у которого властитель — Хакан, то есть Великий Хан! И послы эти — шведы! Ничего не понятно.

Можно, конечно, высказать несколько предположений сугубо гипотетического характера. Например, такое: в Поднепровье существовала Рось Днепровская (о чем мы говорили выше) — аланское (ясское) племенное объединение, дружинный слой в котором включал в себя каких-то скандинавов и глава которого по степному обычаю величал себя Каганом — Хаканом в противовес Хазарскому каганату. Именно с ним — только по времени! — можно отождествить сообщение о нашествии на Амастриду, изображенное в «Житии Георгия Амастридского» (780–840), но там росы изображены как народ совершенно варварский и бесчеловечный [Древняя Русь в свете зарубежных источников, с. 90–91]. Под такое определение, кстати, вполне могли подойти и русы (аланы) из Руси Причерноморской, существование которой предполагает В. В. Грицков. Так что о каких-то послах, Что от тех, что от других, в Византию, а оттуда — к Людовику Благочестивому не может быть и речи.

Более обстоятельным описанием народа рос мы обязаны византийскому патриарху Фотию, говорившему о нападении этого народа на Константинополь в 860 году, но уже к 867 году ставшим «подданным и дружественным» Византии [то же, с. 93]. И в это время в принципе можно было бы представить себе отправку посольства из Византии на запад, в составе которого были представители народа рос. Но посольство-то, описанное в «Вертинских анналах», состоялось в 839 году. Не было тогда на Днепре или в Причерноморье «подданных и дружественных» Византии росов!

Но уже была некая Руссия — Ругия на Дунае, вполне цивилизованное по тем временам образование, торговавшее с Баварской маркой, о котором мы не раз говорили выше. Вот от них могли быть послы и к императору Византии, а от него — к императору Людовику Благочестивому. И понятно, что послы эти могли попросить, чтобы им помогли добраться до дома кружным путем, ибо на Среднем Дунае, через который им предстояло ехать из Византии на родину, бесчинствовали пришедшие в Паннонию угры. И говорить эти послы могли на «шведском» языке, так как и в этой Руссии дружинный и купеческий слой состоял в основном из скандинавов. Одно тогда непонятно: почему их государь называется Хакан?

Спасти эту гипотезу может такое предположение: не надо отождествлять понятие Хакан (Хаган) с понятием Каган (Великий Хан). Это два абсолютно разные по смыслу слова, и роднит их только некоторое созвучие. А на самом деле Хакан россов — это скандинавское имя Хегни — Ха-кон — Хаген, прекрасно известное и в самой Скандинавии, и в разных вариантах — во всей германоязычной Европе, зато совершенно неизвестное до некоторых пор в Византии. У этого имени есть осмысленный перевод — «одноглазый». Это одно из многочисленных сакральных, маскирующих настоящее имя, прозвищ бога Одина, свидетельствующих о его мудрости (за которую, согласно «Эдде», он и расплатился одним глазом). Так вот, можно предположить, что в какой-то период времени среди некоторых германоязычных народов это имя превратилось в почетный титул правителя, подобно тому, как в позднем Риме таким титулом стало имя Цезарь — Кесарь. А может быть, и это предположение излишне, и просто имя правителя Руссии в то конкретное время было Хакон, весьма популярное среди скандинавских конунгов, как нетрудно убедиться, читая скандинавские саги. Византийцы же этого просто не поняли и, представляя его послов Людовику Благочестивому, нагородили бог знает что. Тогда все становится на свои места!

Ну а как быть с Рюриком и пришедшими с ним и его братьями «всеми их родами» и вообще «всей русью»? Даже если это не весь какой-то народ, то есть какое-то скандинавское или скандинаво-западнославянское племя, а только его «дружинный слой», на будущей Руси они стали, так сказать, наследственной дружинной аристократией при доме Рюрика. И у русских князей этого дома, судя по летописям, их уже не путали с варягами — скандинавами-наемниками, услугами которых продолжали пользоваться. Большинство современных историков России уже не спорит с тем, что именно русь, пришедшая в восточнославянские земли, способствовала сложению здесь раннегосударственной структуры, вытеснив или просто физически выбив бывшую племенную верхушку и тем самым разрушив традиционные родоплеменные отношения восточнославянского мира. Во главе с князем она ходила по славянским племенам «полюдьем», как об этом сообщает Константин VII Багрянородный (905–959) в трактате «Об управлении империей» [Древняя Русь в свете зарубежных источников, с. 96–98]. Если сравнить это описание с тем, что дает Снорри Стурлуссон (XIII век) в своем «Круге земном», рассказывая о ранних норвежских конунгах того же IX века, то картина получится почти точно такая же: и там конунг с дружиной всю зиму перемещается по всей подвластной ему территории, собирает дань и кормится у местного населения. И если он ведет себя в рамках традиционных правил взаимоотношений, его с почетом встречают и провожают. Похоже, что эта схема отношений прижилась на славянской земле и до поры до времени работала без сбоев.

От себя же можем добавить: имя народа и страны Русь потому так легко привилось на этой территории, что, скорее всего, по чисто случайным обстоятельствам оказалось созвучным слову рос — бывшему когда-то на огромных просторах Причерноморских степей и в Поднепровье этнонимом аланского племени, или даже крупного племенного объединения времен Великого переселения народов, и не забытому там еще и в VIII–IX веках.

Так что же, только мы одни обратили внимание на это обстоятельство? Конечно, нет! Как мы говорили в начале главы, В. А. Брим выдвигал гипотезу о двойственном, северном и южном, происхождении Руси. Эту теорию развивал в своих трудах Г. В. Вернадский, который был уверен, что историческая Русь — результат слияния славян и алан-росов, а роль скандинавского влияния на это объединение была минимальна [Вернадский, 1996].

А. П. Новосельцев считал, что в тех походах на страны Средней Азии и Закавказья, о которых упоминают арабоязычные авторы как о событиях VI века и в которых упомянуты русы, имеется в виду ираноязычный народ Предкавказья, возможно, связанный с южными славянами [Новосельцев, 1965]. В принципе, об этом же говорит и В. В. Гриц-ков. Короче, наша точка зрения не нова в истории.

Но не только современные историки с интересом относились к идее родственности славян, русов-скандинавов, степных росов, да и вообще народов Восточной Европы.

Существовал когда-то некий странный документ — так называемая «Иоакимова летопись». Из русских историков ее знал (и пространно цитировал) только Татищев. После него она пропала, поэтому многие исследователи считают, что сама эта летопись — просто фальсификация. Сам Иоаким — фигура историческая. Это первый епископ Новгородский и Псковский, родом корсунянин (то есть из Херсонеса), живший при Владимире Святославиче и скончавшийся в 1030 году, то есть лет за 120 до Нестора (признанного автора-составителя «Повести временных лет»). Некоторые считают, что если эта летопись и существовала, то в любом случае это поздняя компиляция каких-то, может быть, очень древних документов неясного происхождения [Янин, 1984].

Так вот, если верить Татищеву, «Иоаким» (будем помнить о сугубой условности этого авторства) в своей летописи о начале славяно-русского государства сообщает следующее:

Заметим попутно: Словсн построил город в 3099 году от Адама — по «Иоакиму», стало быть, Вандал жил около 3450 года от Адама. Если Христос родился через 5509 лет после Адама, то Словен строил город в 1510 году до н. э. Средний бронзовый век, между прочим!

Через некоторое время он послал подвластных ему князей и свойственников Гордорика и Гунигара на Запад с большим войском славян, руси и чуди, которые, многие земли завоевав, к нему не возвратились, чем Вандал был весьма раздосадован. Тогда он пошел на ослушников и покорил себе все ими завоеванные земли, разделив их между сыновьями своими ИЗБОРОМ, ВЛАДИМИРОМ и СТОЛ ПОС ВЯТОМ. В их честь были построены города ИЗБОРСК, ВЛАДИМИР и СТОЛПОСВЯТОВ, из коих два первых находятся в Псковской области. Изборск и поныне сохраняет каменную стену на великом холме. А Владимир обратился уже в село Владимирец, где, однако же, древний вал и ныне виден. О месте же, где находился Столпосвятов, точно неизвестно. Но известно, что город Осташков ранее назывался Столбовым. Сам же Вандал жил в Славенске до самой кончины, когда власть перешла к Из-бору, а по смерти его и Столпосвята наследовал Владимир. После него княжили сыновья его и внуки до князя Бури-воя (в девятом поколении от Владимира).

Буривой — отец Гостомысла, должен был жить в IX веке по Рождеству Христову, а стало быть, 9 поколений от Владимира до Буривоя правили в течение 29 веков, примерно с 3450 по примерно же 6300 год (от Адама). Многовато, пожалуй!

По немецким источникам, Гостомысл был князем славян-ободритов и погиб в бою с немцами в 844 году. Из-за натиска немцев часть племени по морю ушла в Ладогу и потом поселилась у озера Ильмень. Неплохой «претендент» на русь, которая «из варягов»! И не зря, между прочим, потом эту самую Ладогу у нее (у руси) пытаются отбить другие скандинавы: место для контроля за торговлей по всему Восточному пути (Аустрвегр — как он называется у скандинавов) выгоднейшее!

«Шведский писатель Лакцений в главе 40 показует, что славяне из Вандалии в Северную Русь около 550 лет по Христе пришли. Всю Европу повоевав безсумненно письмо имели и с собою в Русь принесли» [Татищев, т. 1, 1962, с. 96]. Дата лет на 300 старше археологически подтверждаемого, если считать, что речь идет именно о руси Рюрика, а вот если речь идет о западных славянах и их перемещении в земли Приильменья — тех, которые принесли культуру длинных курганов (см. предыдущую главу), то и археологически — самый раз! Но вновь вернемся к тексту «Иоакима»:

Далее много чего еще сообщает нам «Иоаким», пока не добирается, наконец, до собственно летописных времен. Ну, и как ко всему этому надо относиться? Ведь понятно, что это — фантастический сюжет. Но что за ним стоит? Только желание русского летописца («Иоакима» или Татищева — неважно) углубить историю славян и руси до библейских времен? Да, этим страдали многое историки древности и средневековья. Например Иордан, римский писатель VI века готского происхождения, которого мы вспоминали выше по этому же поводу. Он свою историю готов назвал не «Готика», а «Гетика», поскольку привязал в ней историю готов к гетам — известному фракийскому племени, чья история действительно прописана в древность гораздо глубже, чем история готов. В итоге получился очень запутанный текст, в котором трудами многих исследователей была отделена часть историческая от легендарной.

«Историй» и историков подобного рода в средневековье и даже в Новое время существовало множество. В. В. Седов в книге, на которую мы так часто ссылаемся, привел большой перечень авторов — с античности до нашего времени — писавших об истории славян. При этом он вкратце изложил точку зрения большинства из них [Седов, 1994, с. 5—60]. Читая этот перечень, убеждаешься в том, что человеческая фантазия, и вообще способность на грандиозные обобщения, исходя из весьма скромной информации, воистину безгранична. Кого только не объявляли славянами и с кем только их не роднили!

А генеалогические легенды — им же нет конца! И некоторые из них поразительно живучи. Ну, например, польский автор XIII века Богухвал утверждал, что славяне родом из Паннонии, то есть со Среднего Дуная (большинство историков тоже так считало), и уводили их оттуда три брата — Чех, Лех и Рус. Куда они «своих» привели и поселили — понятно: в Чехию, Польшу и Русь. Так вот, этот сюжет оказался поразительно устойчивым, особенно среди польских средневековых истериков. Мацей Меховский, автор конца XV — начала XVI века, тоже пишет, что русы происходят от Руса, брата Чеха и Леха, и все они пришли из Иллирии.

Так что наш «Иоаким» не одинок. И в том, что углубляет историю славян в бронзовый век, и в том, что привязывает ее к истории скифов, о древности которых он знает из античных источников, и в том, что соединяет ее с Александром Македонским, делая славянских князей чуть ли не равными партнерами величайшего завоевателя античности и приобщая их тем самым к его славе. И с вандалами славян он тоже роднит не зря: они тоже прославились как блестящие завоеватели. Да и вообще с ними все не просто. Кое-кто из позднесредневековых историков уверен, что вандалы — славяне, а не германцы, или «онемеченные» венеды — венды. Вспомните приведенную выше цитату из Татищева, который, в свою очередь, цитирует Лак-цения.

Так же считал Мауро Орбини, ссылаясь при этом на более ранних авторов. Он приводил даже вандало-славянский словарь, из которого следует, что вандалы говорили на славянском языке. И вообще этот автор, живший в конце XVI — начале XVII века, был, наверное, первый в истории «панславист», утверждавший — опять-таки, с ссылкой на многочисленных авторов — что славяне — это и готы, и геты, и вандалы, и иллирики, и аланы, и сарматы, и скифы, и авары, и вообще все те, кто в разные периоды истории прославились своей воинственностью и покорили множество стран и народов. Его работа — грандиозная компиляция источников и не менее грандиозная спекуляция на тему о славе и величии славян [Орбини, 1722]. В этом, пожалуй, никто из известных сегодня средневековых «донаучных» историков его не «превзошел».

Заметим попутно, что в наше сугубо научное время снова появляются авторы, считающие себя учеными-историками и строящие при этом якобы научные «Истории» чего угодно, в том числе Руси и славян, на фоне «исторических» построений которых Мауро Орбини — любимый их предшественник — смотрится просто наивным мальчишкой. Но на эту тему стоит поговорить отдельно.

Итак, возвращаясь к «Иоакиму», хотелось бы понять: что дало ему, как и многим-многим другим, моральное право на такие беззастенчивые спекуляции? Или он совсем не понимал, что делает? Думается, что это не совсем так. В какой-то былинной ли, сказительской ли среде на Руси в его время ходили, возможно, какие-то сюжеты — почти мифологические, мифо-эпические — еще не стертые христианством до конца. Мы видим слабый их отголосок в знаменитом «Слове о полку Игореве», в словах о «диве», о «временах трояновых», о «готских девах», вспоминающих «время бусово». Нам это почти ни о чем не говорит — уж слишком все отрывочно, да и поминается мимоходом, как намек на то, что знает современный автору «Слова» слушатель. Но, значит, слушатель даже XII века что-то такое знал, о чем мы не имеем ни малейшего представления!

«Иоаким» же — тот автор, который составлял эту компиляцию — мог иметь в своем распоряжении и более древние источники. Может быть, Тогда древних эпических сюжетов в народе бродило неизмеримо больше, чем мы сейчас можем себе представить? И именно из них он почерпнул нечто, уходящее в мифо-эпическое время если и не индоевропейского единства, то, по крайней мере, арийского — ирано-славяно-балто-германского? А уж потом попытался все это связать с известной ему античной литературой?

И так поступал не он один. Чуть ли не все летописцы, и не только русские, начинали свои летописи или биографий знаменитых людей древности от Адама, или Ноя, или его детей, или от Вавилонского столпотворения. Ведь Нестор, признанный автор-составитель «Повести временных лет», к которому у нас принято относиться очень серьезно, делал то же самое. Но современные историки считают, что они могут отделить легендарную часть его труда от собственно исторической. А всегда ли это можно сделать безошибочно?

Взять хотя бы уже приведенное нами его перечисление народов «Иафетова колена». Еще раз процитируем:

Мы уже обращали внимание читателя на присутствие в этом списке готов в одном ряду с другими народами и говорили о том, что для времен автора «Повести временных лет» это — явный анахронизм, лет этак на 500, даже если говорить не о его собственном времени, а о том, в которое он помещает «призвание варягов». Но это не единственный анахронизм, сеть и другие. Кто такие «галичане, волхва»? В. Я. Петрухин и Д. С. Раевский считают, что галичане — это кельты испанской Галиции, а волхва, или волохи — это франки [Петрухин, Раевский, 1998, с. 232].

С определением галичан все верно: это одно из самых распространенных племенных наименований на кельтских территориях с древности — галлы, гэлы. Топонимы, связанные с этим этнонимом, «оконтуривают» все бывшие кельтские земли: от Галиции в Испании до Галиции в Польше. Но и волохи в славянских и германских (велхи — в скандинавских) языках тоже кельты! И тоже понятно — почему. Это распространенный кельтский этноним — валлийцы, валлоны — на материке, вэлы (уэльсцы) — на Британских островах. Именно с этим именем они вошли в некоторые скандинавские саги и в «Эдду». Так что в «Повести временных лет» они в космографическом списке стоят на своем «законном» месте, рядом с галичанами и до римлян.

Очень важно, что именно «до» римлян и отдельно от них. Ибо цитируемые нами выше историки утверждают, что, согласно средневековой европейской письменной традиции, волхвы-волохи-влахи если и кельты, то романизированные, или просто итальянцы, или даже романизированные балканцы — румыны. Тогда на каком основании названные авторы утверждают, что волхва, волохи — франки? Тем более что они сами говорят, что корлязи — это Каролинги, то есть опять-таки — франкская держава! А на том основании, что далее летописец говорит: «Когда же волохи напали на словен дунайских, и сели среди них и насилие творили им, словене эти пришли, сев на Висле, и прозвались ляхи».

Так вот, В. Я. Петрухин и Д. С. Раевский считают, что речь здесь идет о разгроме Карлом Великим Аварского каганата на Среднем Дунае в конце VIII века, основным этническим населением которого были дунайские славяне. Но дело в том, что славянам-то это пошло только на пользу. В «Повести временных лет» с явным злорадством говорится о том, что обры (авары) в конце концов погибли, и следа от них не осталось. Франки не «сели» среди славян на Дунае, последние стали населением лишь зависимой от империи Паннонской приграничной маркой, в которую входила, по-видимому, и упомянутая выше Русская марка. Не вошли в империю и земли западных славян. К тому же летописец прямо называет своим именем римлян наряду с корлязями. Так что нет у нас причин считать, что упомянутые в «Повести временных лет» волохи — это франки.

Ну а кто же они тогда? Да все те же кельты, скорее всего. Но, чтобы согласиться с этим, надо представить себе, что в этой части «Повести временных лет» описаны события последних веков до Рождества Христова. И придунайские славяне здесь — известные именно в то время венеды, то ли самые ранние славяне — праславяне, то ли поздние иллирийцы, то ли на самом деле это одно и то же, о чем мы говорили в предыдущей главе. И тогда же мы говорили о том, что в это же время, судя по археологическим данным, начиналась бурная экспансия кельтов на восток (эпоха распространения латенской археологической культуры). Они занимали и Средний Дунай, и земли севернее Карпат, участвуя в сложении пшеворской культуры, которая, как читатель помнит, многими считается раннеславянской. И тогда же происходил отток населения из этих мест на восток, в Побужье, Поднестровье и даже Поднепровье (распространение зарубинецкой культуры). В общем, все прекрасно увязывается с текстом «Повести временных лет»! «Сели» волохи на Дунае, и начали творить насилие над словенами, а те и подались на восток, на Вислу. Да и вообще понятие «волох», «волхв», известно на Руси очень широко. И это неудивительно: из археологии мы знаем, что отдельные группы кельтов еще на рубеже эр проникали прошли угры черные мимо Киева, уже после — при Олеге» — говорит о том, что черных угров летописец знает, и даже знает, когда они пришли — в IX веке.

Наконец, тот приведенный нами текст, в котором говорится, что «угри прогнаша волъхи, и наследиша землю ту, и седоша с словены, покоривши я под ся, и оттоле прозвася земля Угорьска», относится к другой идее летописи, которая объясняет, почему та или иная земля называется тем или иным именем. И каких именно угров в данном случае имел в виду летописец — совсем неясно. В результате, как может убедиться читатель, нельзя однозначно расставить во времени все упомянутые в летописи события, и не только те, о которых мы только что говорили, но и многие другие, особенно в той части летописи, которая повествует о временах легендарных. Именно это обстоятельство доставляет массу хлопот исследователям, в том числе и в вопросе отождествления летописных этнонимов с известными из других источников народами.

Так вот, если в первой из приведенных здесь цитат летописец действительно говорит о самой ранней, эпической части истории славян, то тогда волохи — это кельты. Если считать, что, говоря о том, что угры изгнали волохов и сели на славянские земли, он имел в виду «белых угров», то тогда волохи — ромеи-византийцы, поскольку никаких кельтов к этому времени в Паннонии уже не было, а франков еще не было. Если же он подразумевал «черных угров», то тогда волохи — действительно франки. И это самый странный вариант рассуждений, поскольку Нестор называет их при перечислении потомков Иафета «корлязи» и, кроме того, знает еще и немцев, и фрягов — то есть все известные в истории этнонимы, которые в разное время отождествлялись с франкской державой.

Но не только все эти соображения мешают нам считать несторовских волохов кельтами. Это — лишь первое обстоятельство. Второе, психологи чески более глубокое, заключается в том, что мы не представляем себе, как глубоко может уходить в прошедшее время память «бесписьменного» народа. Мы не знаем, где кончается собственно история и начинается эпос и где эпос переходит в чистый миф. Эта загадка касается, естественно, не только славянской, но и истории любого другого народа мира.

Между тем практически любая народная традиция — там, где она зафиксирована документально — дает эту «схему строения» народной памяти. Двигаясь по истории назад, мы как-то плавно и незаметно погружаемся в эпическое время, где действующие лица укрупняются, превращаются в великих героев или мудрецов. Именно в эти времена начинают складываться народы — потомки или соратники героев-родоначальников, всех этих Эллинов, Пеласгов, Чехов, Лехов, Вандалов, Русов, Одинов, Гэсэров и прочих — несть им числа. Но и эпические времена — не конец истории, поскольку они также плавно переходят во времена мифические, и никаких жестких границ между ними нет. В эти времена главные фигуры повествований укрупняются до космических, вселенских масштабов, превращаясь в богов. Их деяния — это уже борьба за власть над миром, попытка установить в нем некий свой порядок. И это уже понятный людям порядок, ибо все, что было до него — хаос, то есть то, что людям непонятно и потому враждебно. Самые же ранние из великих эпических героев действуют на фоне деяний богов, и иногда прямо в них участвуют, поэтому и невозможно провести четкую границу между мифическим временем и эпическим, равно как, впрочем, между эпическим и историческим.

Приходится признать, что за такой «конструкцией» истории стоит «конструкция» человеческого мышления. С течением тысячелетий человечество копит свой опыт, опыт своей коллективной жизни, и обобщает его. И это правильно: в конце концов, человеческое мышление — это инструмент выживания в мире, и, чтобы этот инструмент «работал», нужно, чтобы у него была своя «модель мира». Вот эта модель и строится, корректируется из века в век. И самые ранние, древние времена коллективной жизни, обобщаясь коллективной же памятью, проецируются уже на строение Вселенной, всего мира. Обобщенные фигуры древних времен, сливаясь во тьме веков в одну или несколько наиболее ярких, типичных., или, как говорил Карл Г. Юнг, архетипических, превращаются в могучие силы мира — в богов, а собственная древнейшая история — в миф о становлении мира, в космогонию. Короче, это, как сказали бы философы, путь от конкретного к абстрактному. Да иначе и быть не может: человек — плоть от плоти мира живого на Земле, и у него за спиной ничего нет, кроме опыта собственной многотысячелетней жизни. Где же ему взять другую «модель мира», как не из этого опыта!

Но историкам-то от этого не легче, вот в чем беда! Они как раньше не знали, так и сейчас не знают, где нужно проводить грань между собственно историческим и эпическим временем в сказаниях, донесенных до ранних летописцев народной памятью. Хотя, конечно, некоторый прогресс в самой исторической мысли наблюдается. Если, скажем, Геродот (V век до н. э.) мог еще обсуждать с египетскими жрецами (с изрядной долей скепсиса, впрочем) вопрос о том, как давно правление страной в Греции или в Египте перешло от богов к первым великим людям, то уже Тациту или Плинию Старшему (I–II века н. э.) такое и в голову бы не пришло. А уж Аммиану Марцеллину (IV век н. э.) или Иордану (VI в.) и подавно. Правда, средневековые летописцы века до XIV традиционно начинали свои повествования от библейских персонажей и сюжетов типа Вавилонского столпотворения и многие исторические события объясняли проявлением воли Божьей, но все-таки это были люди духовного звания — им можно простить такой подход. Однако века с XVI эта тенденция исчезает, и ход истории начинают описывать как ряд естественно протекающих процессов. Но от эпических персонажей в качестве главных действующих лиц отказываться еще не желают! Они исчезают только в конце XVIII — начале XIX века, да и то не у всех историков.

И это понятно. Хотя история и становится все более рациональной наукой, историки как XVIII, так и XX века не знают, на какой исторической глубине человеческая память собственную историю превращает в эпос! Живой, хрестоматийный, можно сказать, пример — знаменитый Троянский цикл. Археологи считают, что троянская война, окончившаяся разрушением Трои, действительно была, и се время — 1200—1100-е годы до н. э. Считается также, что Гомер жил веке в VIII до н. э., и не позже чем веке в VII, то есть лет через сто, его «Илиада» и «Одиссея» были записаны. Стало быть, лет 500–600 люди события такого масштаба помнят, точнее, тогда помнили. Но ведь Троянский цикл — чистейшей воды эпос, прямо переходящий в миф! Что в нем исторического, кроме самого факта падения Трои? Да и одна ли эпопея в нем описана? Некоторые историки уже задавались вопросами: почему Троя называется то Троей, то Илионом? Почему осаждающие ее греки именуются то ахейцами, то аргивянами, то данайцами? Может быть, гомеровская эпопея — результат слияния в народной памяти как минимум двух балкано-малоазийских войн? Никакого аргументированного ответа на этот вопрос нет.

Ну а греческие этногенетические мифы? Скажем, Пеласг, прародитель пеласгов — древнейшего населения Греции, рожден самой землей, согласно ранней версии в греческой мифологи [Мифы народов мира, т. 2, с. 297]. Говорит ли это нам о чем-нибудь? Конечно! Это мифическое подтверждение того, что народ с таким именем был аборигенным для индоевропейских пришельцев-прагреков. А Эллин, сын Дсвкалиона и Пирры, внук Прометея, отец Эола, Дора и Ксуфа, мифических родоначальников главных греческих племен [то же, т. 2, с. 660]. О чем это говорит? Да о том, что греки помнили свое происхождение от единых предков. А если вспомнить, что Девкалион и Пирра — единственные люди, пережившие потоп, и что греческий миф о потопе в главной сюжетной линии повторяет библейский миф о потопе, который, в свою очередь, является вариантом древнего шумерского мифа [то же, т. 2, с. 325], то начинаешь думать о справедливости гипотезы, согласно которой индоевропейская прародина находилась на Ближнем Востоке (см. главу 1).

К тому же можно вспомнить миф о Кадме, основателе города Фивы в Беотии, который попал на Балканы из Финикии [то же, т. 1, с. 607]. Или Даная, брата Египта, с его дочерьми — Данаидами, бежавшими на Балканы, в Аргос, от домогательств сыновей Египта [то же, т. 1, с. 349]. Понятно, что, как и все мифы такого рода, они содержат информацию о главных событиях своего народа, обличенную в сколь угодно замысловатую форму. И в данном конкретном случае можно говорить о достаточных мифологических (фольклорных) основаниях для предположения о приходе прагреческого этноса на Балканы с территории Ближнего Востока.

Так насколько древние события способна удержать народная память, пусть и в абсолютно мифической форме? Не будем увязать в вопросе о древности мифа о потопе. Этот миф в самых различных формах — из которых, впрочем, многие повторяются в разных частях света — известен огромному количеству народов мира, как в Старом, так и в Новом Свете [Фрэзер, 1989, с. 67—170]. на всякий случай напомним, что, раскопки в Месопотамии показали, что на раннешумерийской стадии развития культуры (примерно в начале IV тысячелетия до н. э.) там действительно был грандиозный потоп, возможно, даже не один. Затопленная при этом площадь, по подсчетам археологов, составляла примерно 500 × 150 километров [Амальрик, Монгайт, 1966, с. 70–71]. И то, что у греков сохранился ближневосточный вариант этого мира, говорит лишь о каких-то древних контактах прагреческого этноса с ближневосточной семитической средой, где этот миф — свой «собственный». Сами же греческие этногенетические мифы сообщают о том, что греки «помнят себя» со времени прихода на Балканы. Остается выяснить, когда это было.

На этот вопрос помогает ответить археология. С XIX века ведутся раскопки на Балканах, в Малой Азии, на островах Средиземноморья. Публикации о результатах этих раскопках составляют библиотеки, и нам нет смысла на них останавливаться. К нашей теме относятся раскопки тех городов, с которыми связаны события и действующие лица, известные из греческой мифологии. Это — все та же Троя, критские Фест и Кносс, где правил знаменитый царь Минос, Микены, где правил не менее знаменитый Агамемнон, и многие другие города. Так вот, археологические исследования показывают, что так называемая крито-микенская культура, ко времени которой можно отнести главные события греческой мифологии, существовала примерно с 3000 по 1100 год до н. э. Ее конец связывают с периодом нашествия на Балканы новой волны мигрантов — дорийских племен [Блаватская, 1976].

Но ведь вот что для нас особенно интересно: до нас-то греческие мифо-эпические произведения дошли именно из культуры поздней, дорийской! А она, как мы говорили выше, «научилась писать» примерно в VII веке. И записывала она не только и не столько собственные, дорийские мифы, сколько мифы предыдущего этнического поколения — ахейского. И если считать, что ахейские этногенетические мифы, «помнящие» их приход на Балканы — об Эллине, о Данае, о Кадме и ряде других — связаны с началом крито-микенской культуры, то получается, что народная память способна хранить события более чем двухтысячелетней давности, что, прямо скажем, немало. А в эпос, как мы уже отмечали, начинают превращаться события уже 500—600-летней давности!

Такую скорость мифологизации исторических событий можно списать на архаичность мышления людей трехтысячелетней давности. Но рассмотрим мифо-эпическое наследие германских народов, особенно хорошо сохранившееся в письменных памятниках скандинавских стран. Древнейший из сохранившихся памятников — так называемая «Старшая Эдда» — собрание мифических и эпических текстов германцев. Как утверждают исследователи, если откинуть собственно мифологическую ее часть, то эпическая — героическая — часть этого собрания имеет под собой реальную историческую основу и, что самое интересное, восходит ко временам не древнее, чем первые века нашей эры! А наиболее достоверная часть эпоса описывает времена Великого переселения народов и столкновения германских племен с гуннами. Поскольку считается, что запись этих текстов начинается века с IX–X, то, следовательно, можно утверждать, что народная память людей раннего средневековья способна удержать главные события своей истории в сравнительно достоверном Изложении как минимум лет 500–600. А события большей давности из эпических начинают превращаться в почти мифические, то есть в дела героев начинают вмешиваться боги, да и сами герои тысячелетней давности рассматриваются уже как дети богов. Похоже, что средневековые германцы недалеко ушли по стилю мышления от древних греков!

Ну а как к этому народному наследию относятся сами средневековые историки германских народов — современники наших летописцев? Наиболее известный и яркий из них — исландец Снорри Стурлуссон, ливший в XII–XIII веках. Он автор «Младшей Эдды» и «Круга земного». Собственно, историческим произведением можно считать это последнее, так как в нем излагается история Норвегии «с самого начала» и примерно до его времени. Так что, это не летопись, а именно «История», сопоставимая с первой частью нссторовской «Повести временных лет».

Так вот, свою историю Снорри начинает тоже с мифических времен. Для него это не библейская мифология, хотя он и христианин. Но он без особых сомнений предполагает, что боги германцев — Асы и Ваны, и история их войны и захвата власти в мире — это искаженная передача очень древних, но реальных исторических событий, касающихся предков германских, точнее, скандинавских народов. И именно так, вполне «приземленно», он излагает историю «народа Асов», жившего когда-то за Доном, на востоке, и долго воевавшего с «народом Ванов», жившего западнее Дона. В конце концов, воевать им надоело, они помирились и обменялись заложниками. А некоторое время спустя часть Асов во главе с их великим вождем, могучим магом и чародеем Одином, переселилась со старой родины на юг Скандинавии. Все главные вожди этого народа — позже обожествленные народной памятью — в конце концов, умерли, но народом стали править их потомки, считавшиеся родоначальниками нескольких династий скандинавских конунгов. И что особенно интересно: сохранились списки конунгов, начинающиеся от Одина и Фрейра, родоначальников разных династий, и — через тридцать поколений — до конунгов X века!

Ну, и чем такая история хуже разных славянских, ведущих свое начало от Чеха, Леха, Руса, Вандала и прочих? Пожалуй, она даже лучше, поскольку Снорри, в отличие от средневековых авторов славянских «Историй», не придумывает имен родоначальников германских народов в духе «народной этимологии», а просто рационализирует германский мифологический цикл, выбрасывая из него почти все (но не все!) сверхъестественное и приводя все события древнейшей истории в соответствие с известной ему географией. Правда, тут возникает замечательная, волнующая загадка: что заставляет его выводить германских обожествленных предводителей именно из задонских степей? Ведь это же — прямое попадание в «десятку»: предки германцев, как и все индоевропейцы, кроме наиболее давно отколовшихся, действительно пришли в Европу из евразийских степей в начале эпохи бронзы, о чем мы говорили в предыдущей главе.

Спрашивается, Снорри Стурлуссон сам до этого додумался? Или он это вынес из каких-то мифических источников, которые до нас не дошли? Ни в «Старшей Эдде», ни в «Младшей» — его же собственном произведении — такого сюжета нет. Так откуда это взялось? Или они где-то были, и это чистая случайность, что до нас они не дошли: «Старшая Эдда», как известно, памятник далеко не полный. А если это действительно так, то, спрашивается, какова же истинная глубина народной памяти? Тут ведь речь должна идти о добрых трех тысячах лет!

Для полноты картины стоит упомянуть, что в «Младшей Эдде» представлен иной вариант этой же истории, причем весьма замысловатый. Там Асы под руководством Одина выходят из Трои, которая объявляется старейшим городом мира и вообще центром всех земель — Европы, Азии и Африки — а заодно и прародительницей всей мировой цивилизации. Асы здесь — мудрейшие из людей, которым при их движении на север сами покоряются все народы, а они несут им мир и благоденствие. Однако через какое-то время один из прямых потомков Асов — конунг Швеции Гюльви — решает выяснить, на чем зиждется могущество Асов на земле: может быть, на покровительстве богов, которым они поклоняются? И он тайно отправляется в Асгард (жилище Асов), чтобы разобраться в этом вопросе. Однако по дороге Асы насылают на него видение своих чертогов, в которые он якобы попадает и где видит их, восседающими на тронах. Он задает им вопросы, в ответах на которые излагается, по существу, вся основа германской мифической картины мира, известная отчасти и по «Старшей Эдде». В итоге Гюльви снова оказывается в чистом поле и возвращается в свое государство, где и рассказывает людям эту мифическую историю.

Но самый интересный пассаж Снорри заключается в последних словах истории: после ухода Гюльви Асы спешно решают, что же делать со всем тем, что они ему нагородили? И делают следующее [Стурлуссон, 1970, с. 96]:

Воистину, замечательная трактовка того, что есть мифология! Это то, что людям рассказывают о себе их обожествленные предки, — которые, по-видимому, не боги, но бессмертны и доступны некоторым из своих потомков! Они сами придумывают свою «праисторию», причем — истинно божественную, в которой они — творцы мира (!). А чтобы люди в ней не сомневались, тут же начинают эту выдумку «реализовывать на местности» в виде соответствующих топонимов и собственных имен. Похоже, что ничего подобного до Снорри Стурлуссона никто не придумал!

А может быть, не стоит уходить в такие глубины истории и искать пути и причины ее мифологизации человеческим мышлением? Может быть, все гораздо ближе по времени? История знает степной индоевропейский народ с именем Асы. Это — аланское племя, жившее в степях и в позднем средневековье, хорошо известное на Руси под именем ясы. Русь даже воевала с ними время от времени. Так, может быть, речь идет именно о них? И их войны с Ванами — это войны степняков с оседлыми венедами-славянами? Ведь не зря финны и эстонцы еще в наше время зовут русских Vana. И именно с ними воевали степняки-кочевники — скифы, сарматы, аланы — еще в первых веках до нашей эры. Правда, ясы — иранцы, а не германцы. И ни история, ни археология не имеют данных о том, что где-нибудь на рубеже эр какой-либо народ из степного пояса проникал в район Прибалтики, и уж подавно — в Скандинавию.

Однако есть странные археологические параллели между германцами — готами, принесшими с севера в ареал пшеворской и Черняховской культур вельбарскую культуру, и иранской (скифо-сармато-аланской) культурой того же времени. Она, как читатель, может быть, помнит из предыдущей главы, тоже внесла свой немалый вклад в Черняховскую культуру II–IV веков н. э. Так вот, В. В. Седов отмечает, что скифо-сарматская составляющая Черняховской культуры выражается, помимо прочего, в том, что погребальный обряд у этих иранцев — трупоположение с северной ориентировкой покойников, а не трупосожжение, как у пшеворцев — славян, но тут же добавляет, что такие же погребения есть и у готов — вельбарцев! И еще: погребения с подогнутыми или перекрещенными ногами — тоже иранская черта, но она же встречается и в Южной Скандинавии, и на Готланде, и на Нижней Висле, то есть на тех территориях, откуда вышли вельбарцы [Седов, 1994, с. 254–256]. Как тут не подумать, что на самом деле в германской (южноскандинавской) культуре есть пласт, занесенный из степи, и не в бронзовом веке, а значительно позже, незадолго до рубежа эр!

Так что, можно, конечно, попробовать «омолодить», народную память германцев до начала железного века, но нужны более серьезные доводы, чем те, что мы только что привели. Зато без этих доводов она уходит в эпоху бронзы, как и у древних греков, и ничего с этим не поделаешь! Впрочем, есть другой путь — считать, что «попадание в десятку» Снорри Стурлуссона — чистая случайность. И вся его «рационализация» германской мифологии с целью сведения се до уровня этногенетического мифа — такая же беспочвенная фантазия, как и все прочие попытки такого рода.

Так как же после всего вышесказанного выглядят сообщения русских летописцев о начале русской или даже общеславянской истории? Похоже, что можно ручаться за достоверность главных событий ранней истории этих народов в пределах примерно 500–700 лет до времени составления первых записей этих событий. Все более древнее можно считать мифологическим обобщением, в котором проглядываются только общие контуры событий, а фигуры действующих лиц абсолютно вымышлены. В итоге, для нас все упирается в вопрос: когда, где и кем были сделаны первые записи событий славянской истории, которые попали в руки первых русских летописцев — того же Нестора, например. Но именно этого-то мы и не знаем! Мы знаем византийские источники, которыми он пользовался, но мы не знаем, кто были его информаторами в собственно русской, славянской среде и как далеко зашла мифологизация тех событий ранней славянской истории, о которых он сообщает в своем произведении.

Надеемся, читатель понимает, что предположений, подобных тем, что мы высказали в адрес германской ранней истории, можно нагородить массу и в адрес славянской, и историческая ценность у них будет примерно одинакова. Поэтому не будем тратить на это время. Подведем итоги сказанному в этой главе. Они будут кратки. Мы до сих пор не имеем полностью аргументированного ответа на вопрос летописца «откуда есть пошла Русская земля», хотя сам летописец считал, что он же на него и ответил. Увы, это не так. Ранняя русская история, как мог убедиться читатель, не менее загадочна, чем история славян. И еще не одно поколение историков поседеет, пытаясь эти загадки разгадать. Так что у всех нас есть время обо всем этом подумать.

Weigt Н. «Ortsnamenbuch». Vol. 1. — Wien, 1964–1975.

Амальрик А. С., Монгайт А. Л. В поисках исчезнувших цивилизаций. — М., 1966.

Блаватская Т. В. Греческое общество второго тысячелетия до новой эры и его культура. — М., 1976.

Вернадский Г. В. Древняя Русь. — М., 1996.

Грицков В. В. Русы. 4.1–5. — М. Изд. центр Русского исторического общества, 1992.

Грицков В. В. Русы. Отдельные главы. — М. Изд. центр Русского исторического общества, 1993.

Древняя Русь в свете зарубежных источников. — М., 1999.

Записки восточного отделения Российского археологического общества (ЗВОРАО). Т. X, вып. 1–4. — СПб, 1897.

Истрин В. М. Хроника Георгия Амартола в древнем славяно-русском переводе. T.I, с. 434. — Пгр, 1920.

Латиноязычные источники по истории Древней Руси. Германия. 4.1, 2, 3. — М.-Л., 1989–1990.

Леонтьев А. Е. Археология мери. — М., 1996.

Ломоносов М. В. Древняя российская история. — СПб, 1766.

Мифы народов Мира. Т. 1, 2. — М., 1994.

Назаренко А. В. Имя «Русь» и его производные в немецких средневековых актах (IX–XIV вв.). Бавария — Австрия //Древнейшие государства на территории СССР, 1982. — М., 1984.

Назаренко А. В. Русь и Германия в IX–XI вв. // Древнейшие государства Восточной Европы, 1991. — М., 1994.

Новосельцев А. П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI–IX вв. // Древнерусское государство и его международное значение. — М., 1965.

Орбини Мавро. Книга историография початия имене, славы и разширения народа славянского. — СПб, 1722.

Петрухин В. Я., Раевский Д. С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье. — М., 1998.

Плетнева С. А. От кочевий к городам. — М., 1967.

Плетнева С. А. Хазары. — М., 1986.

Пигулевская И. В. Сирийские источники по истории народов СССР. — М. — Л., 1941.

Попов А. И. Названия народов СССР. — Л., 1973.

Седов В. В. Восточные славяне в VI–XIII вв. Археология СССР. — М., 1982.

Седов В. В. Славяне в древности. — М., 1994.

Седов В. В. Славяне в раннем средневековье. — М., 1995. Стурлуссон С. Младшая Эдда. — Л., 1970.

Татищев В. Н. Собрание сочинений в восьми томах. Т.1. — М., 1994.

Фрэзер Дж. Дж. Фольклор в Ветхом Завете. — М., 1989.

Янин В. Л. Летописные рассказы о крещении новгородцев: о возможном источнике Иоакимовской летописи // Русский город: Исследования и материалы. Вып. 7. — М., 1984.