Загадки Древней Руси

Заключение

Пора подвести итоги всему, что сказано в этой книге. Надеемся, читатель убедился, что мы не зря назвали ее «Загадки древней Руси». Этих загадок оказалось более чем достаточно. И, разумеется, мы рассказали далеко не обо всех, а только о наиболее фундаментальных. Надеемся также, что нам удалось убедить читателя в том, что историк как исследователь — человек несчастный, и чем он добросовестней — тем несчастнее. Ибо он точно знает, что его попытки дописать историю чего бы то ни было «до конца» никогда не увенчаются успехом. И теперь, «под занавес», нам хотелось бы вернуться к тому, о чем мы достаточно подробно говорили во «Введении» и начале первой главы: о тех, на наш взгляд, главных причинах, которые мешают нам получить полную и объективную картину истории прошедших времен.

Напомним: первая и в полном смысле слова объективная причина — естественная неполнота всех видов исторических источников. Эта причина неустранима, и все историки считают колоссальной удачей, когда вдруг находится некий исторический памятник — письменный или археологический, — который неожиданно заполняет имевшуюся до этого момента лакуну в истории какого-то времени или места. Это бывает очень редко, и особенно надеяться на такой оборот событий не приходится.

Но гораздо хуже вторая причина. Она тоже по-своему объективна и неустранима. И, как это ни парадоксально звучит, заключается она в субъективности письменных исторических источников. Вот на этом мы считаем необходимым остановиться подробнее, поскольку касается оно и того, как сам читатель воспримет в итоге данную книгу.

Зародившись в первые века русского летописания, древнерусская историография прошла путь от эпоса к историческому повествованию. При этом на всех этапах истории русское летописание и исторические знания были неразрывно связаны с религиозными, политическими, географическими и иными представлениями. Именно этим объясняется огромное количество противоречий, содержащихся в летописях.

Существовало множество факторов, искажавших содержание летописных текстов: ошибки переписчиков, сознательные фальсификации, недостоверные слухи, неправильно понятые известия. Летописи составлялись то при великокняжеских, то при митрополичьих дворах. Поэтому события освещаются под определенным углом зрения. По мере отдаления событий в сказаниях наслаивается все новый материал, нередко искажающий историческую правду.

В разные времена менялись и идейные установки авторов летописей. Летопись, как политический документ, была призвана, например, обосновать легитимность той или иной правящей династии или отдельного князя, создать идеальный образ мудрого вождя или, наоборот, очернить противников власти. Летописание рубежа XV–XVI веков пронизано провиденциалистскими православно-мессианскими и династическими идеями в духе теории «Москва — третий Рим».

В древнерусском летописании нашло свое отражение и соперничество различных княжеских центров, что выразилось в различных политических тенденциях летописей и летописных сводов, созданных в разных княжеских городах.

Только к XVII веку наметился переход от житийно-иконописного изображения исторических лиц и событий (в «двуцветной», полярной гамме — «черное — белое») к размышлениям о смысле и политической оценке царей, государственных деятелей и деятелей церкви. Тогда же начали появляться первые исторические произведения, созданные вне правительственных и церковных кругов, например «Повесть об Азовском сидении» (1637–1642).

Что пером летописца движут политические страсти, доказал великий русский ученый, создатель научного летописеведения А. А. Шахматов (1864–1920), и с этим согласно большинство современных серьезных исследователей. «Летопись не адекватна самой жизни, — отмечает академик Б. А. Рыбаков [Рыбаков, 1982, с. 110–111], — во-первых, потому, что знакомит читателя далеко не со всеми разделами жизни русского общества, а во-вторых, потому, что каждый из летописцев воспринимал и отображал события неизбежно субъективно. Субъективизм летописцев заставляет нас рассматривать летописи как источник лишь после того, как будет выяснена классовая и политическая позиция каждого летописца, его историческая концепция… Старые летописи переделывались, дополнялись или сокращались, редактировались; их приноравливали в позднейшее время к своим вкусам и политическим симпатиям. Из нескольких летописей средневековые историки делали «летописный свод», своеобразную хрестоматию разных исторических сочинений. Летописи-хроники, летописные своды, повести, включенные в летописи, вплетались друг в друга, переделывались, переписывались в разных комбинациях и сплетениях. Дошедшие до нас поздние списки представляют собой причудливое переплетение разных эпох, разных мыслей, разных тенденций, разных литературных стилей. Безвозвратно прошло то время, когда историки черпали из летописной сокровищницы и, пренебрегая этими различиями, цитировали без разбора отдельные фразы: «летопись говорит…», «летописец сказал…». Такого общего котла летописных сведений нет, летописью можно пользоваться только после того, как будет со всей доступной нам четкостью определено происхождение нужного нам отрывка, когда в результате анализа проступят хотя бы контурные очертания воззрений и убеждений автора. Мы можем сейчас использовать летопись как исторический источник лишь потому, что многие десятки русских ученых на протяжении двух веков тщательно и осторожно распутывали сложный клубок летописных переплетений».

История — наука политическая. Она была такой во все времена. Во все времена власть предержащие проявляли повышенный интерес к тому, как освещается их деятельность на страницах летописей и хроник: ведь в историю, как известно, можно попасть, а можно и влипнуть. Этим объясняется то стремление к контролю за историографическими сочинениями, которое присуще любой авторитарной власти, и, естественно, не только в России и не только в древние времена.

В XVI веке текст «Летописца начала царствования» подвергался редактированию под личным наблюдением царя Ивана Грозного. Текст «Нового летописца» (1630), посвященного событиям Смутного времени и воцарению Романовых, составлялся при царском дворе, а по указанию патриарха Никона он был затем отредактирован, получив название «Летопись о многих мятежах». Многие взгляды на историю России в XVIII столетии сформировались под влиянием политических оценок, сделанных Екатериной II в ее «Записках». Можно вспомнить и о том, как писался «Краткий курс истории партии» при Сталине и после него.

Поэтому совершенно несостоятельными являются появившиеся в последние годы утверждения (их уже стали повторять даже не очень глупые люди), что источники по русской истории якобы искажены какими-то тайными злопыхателями. Да, историческая истина в летописях искажена, иногда до неузнаваемости искажена, но причин этому, как всегда, было две. С одной стороны — это естественная информационная энтропия (потеря, рассеяние информации со временем), с другой — нарочитые поправки, делавшиеся всегда с ведома и благословения великих князей, царей, митрополитов, патриархов и других политических деятелей. «Политика — грязное дело» — эта фраза сегодня стала расхожей. Но кто вам сказал, что она была когда-то «чистым» делом?

Сообразуясь с политическими или иными целями, составители летописей часто шли на откровенные фальсификации. Гораздо позднее, в XVIII–XX веках, широкое распространение получили фальсификации исторических источников (одна из самых известных фальшивок — пресловутая «Велесова книга»). Эти фальсификации, как правило, имели политические (к примеру, династические) или иные идейные мотивы (например, пропаганда язычества в противовес христианству — весьма популярная тема у русских масонов), но иногда объяснялись и просто чьим-либо желанием прославиться и т. п. [подробнее об этом см.: Козлов В. П., Тайны фальсификации. М., 1994, 1996].

В результате позднейших искажений летописное сообщение теряет значение достоверного источника, превращаясь в сложный многослойный текст, вычленить из которого истину бывает порой довольно трудно. Воспринимать текст источника в том виде, в котором он дошел до нас в результате многократного переписывания, нельзя без специального анализа. Этим занимается специальная историческая дисциплина — текстология. Но и на этом пути лежат многие подводные камни, так как при тенденциозном подходе к тем или иным историческим событиям возникает соблазн объявить то или иное сообщение летописи недостоверным, если оно не работает на взгляды и установки историка, особенно если эти взгляды и установки лежат в русле господствующей идеологии или иной тенденции. В результате вместо широкого исторического анализа возникает тенденциозно подобранная и соответствующим образом оформленная выборка фактов, служащая обоснованием позиции автора. Но и противники этого поступают аналогично, нередко в том же самом источнике ища доводы в свою пользу и выстраивая свою собственную выборку фактов.

Таким образом, любое историческое исследование, любая историческая работа — это практически всегда выборка, при которой многие факты остаются «за бортом». Увы, это неустранимо, и мы специально хотим обратить внимание читателя на это обстоятельство. И, конечно, было бы несправедливым считать, что оно обусловлено только политической ангажированностью исследователей. Историк, как и любой исследователь, может просто быть уверенным в том, что какие-то исследовательские методы непродуктивны, и отвергать получаемые ими результаты, а вместе с ними и ту группу фактов, которая этими методами выявляется.

Скажем, некоторые лингвисты считают, что материальная культура какого-либо социума, выявляемая археологически, никак не связана с его этнической принадлежностью, то есть не является этническим маркером. И для них археологические поиски предков тех же славян и исходной территории их формирования — занятие совершенно бесплодное, а факты, добытые таким путем, ни о чем не говорят. Но есть и археологи, и историки, которые уверены, что язык в определенных исторических условиях может быть навязан совершенно «постороннему» этносу, и в довольно короткие сроки, а потому он зачастую никак не связан с его этническим самосознанием и многовековой этнической культурой. Поэтому сводить историю какого-либо народа к истории его языка — вещь совершенно бессмысленная.

Подобные же разногласия существуют и среди тех историков, которые изучают письменные источники. И здесь формирование выборки предпочтительных документов неизбежно. Скажем, большинство современных исследователей уверено, что всевозможные генеалогические легенды о происхождении какого-то народа от первопредка, носящего имя этого народа (Эллин, Скиф, Славен, Чех, Лех, Рус и т. д.) — типичные примеры сугубо мифологического мышления. А, как мы не раз говорили выше, такими легендами буквально переполнены средневековые «Истории» самых разных авторов! И, естественно, факты подобного рода всегда останутся «за бортом» у исследователей такой ориентации. Зато, если считать генеалогические легенды действительно историческими фактами, то история любого народа поразительным образом либо упрощается, либо расплывется как во времени, так и в пространстве. Это мы пытались показать, рассказав вкратце об Иоакимовой летописи и о «панславянской» истории Мауро Орбини. Истории разных народов вдруг оказываются историей одного народа, она может охватить огромную территорию и опуститься на тысячелетия в глубь времен и т. п.

Нечто подобное происходит в таком случае и с историческими личностями. Они становятся иногда невероятно долгоживущими, или «стяжными» — когда к одному историческому персонажу «стягиваются» события, на самом деле происходившие с несколькими. Подобные примеры, приведенные нами выше, читатель, наверное, помнит. Так что иногда выборочное использование историком только определенных документов может быть обусловлено вполне рациональной тягой к устранению такой расплывчатости, к стремлению конкретизировать «действующих лиц и исполнителей» важных исторических событий.

Однако из всего сказанного следует иногда и такое: когда кто-то вдруг «подбирает» эти, отброшенные другими исследователями, факты и логически увязывает их, у него получается совершенно, казалось бы, непривычная историческая картина, которую или по причине слабой осведомленности, или в рекламных целях авторы тут же спешат назвать «новым взглядом на историю». Так возникает тема «переписывания истории».

«Надо знать историю своей страны!» — еще одна расхожая фраза. Хорошо бы, конечно, знать, да только вот беда: знать историю невозможно, как невозможно знать математику, молекулярную биологию или геофизику. Процесс накопления исторических знаний, их осмысления, совершенствования методов исторического исследования непрерывный и динамичный. Еще в XIX веке казалось, что можно написать всеобъемлющий труд по истории России, и Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев, Д. И. Иловайский и другие пытались создать такой труд. В XX веке стало вполне ясно, что написать «Историю России» невозможно — прежде всего, в силу огромного количества новых выявленных исторических данных, существенно, а иногда и кардинально меняющих привычную картину. С позиций сегодняшнего дня и «История Государства Российского» Карамзина, и «История России с древнейших времен» Соловьева во многом безнадежно устарели.

Поэтому обычно призыв «знать историю» означает — знать основные положения господствующего исторического мифа и уметь ориентироваться в пространстве этого мифа.

Напомним читателю: еще во второй главе этой книги мы говорили о том, что человеческое историческое мышление «устроено» специфическим образом. По мере отдаления исторических событий от сегодняшнего момента в глубину времен события истории складываются в эпос, а затем плавно переходят в миф. И это — нормальный процесс осмысления человеческого опыта, сведения его к главным типологическим персонажам и главным жизненным сюжетам, с помощью которых вырабатываются наиболее универсальные «стратегии поведения». Сейчас же мы говорим о другом. Даже в современном, казалось бы, насквозь рационализированном обществе, можно создать исторический миф о совсем недавних событиях. И не так уж и много для этого надо: достаточно составить некое их описание и канонизировать его, объявив во всеуслышание и с высоких трибун «истиной в конечной инстанции»! А поскольку из этой «истины» власть предержащими делаются определенные выводы относительно того, какой должна быть современная политика «в свете событий нашей истории», то рядовому человеку приходится в целях выживания правильно ориентироваться в пространстве этого мифа, то есть вести себя так, как если бы он верил в его истинность. Именно поэтому мы говорим здесь не об исторических сказках, а об исторических мифах: о сказке знают, что она — ложь, и так ее и воспринимают, а миф — это принятая обществом «картина мира», то есть вещь вполне серьезная.

А как же быть с историей? Конечно, раз невозможно до конца «знать историю», то невозможно и «переписывать» ее, можно лишь продолжать изучать ее и уточнять. Зато можно сколько угодно переписывать исторический миф, господствующий в общественном сознании. Именно эта регулярно повторяющаяся в соответствии с текущими политическими потребностями процедура вызывает такую болезненную реакцию у тех, кто «знает историю своей страны». Тогда начинают звучать громкие вопли об «очернении», «оплевывании» истории Отечества, о недопустимости «переписывания истории» и т. п., хотя, повторяем, речь идет не об истории, а об историческом мифе.

Конечно, со всех здравых точек зрения желательно, чтобы гражданин России имел ясное представление об истории своей страны — у нас великая история, и нам есть чем гордиться и без всяких культовых мифов. Но это, увы, вряд ли возможно. Во-первых, мало найдется желающих вникать и добросовестно разбираться в том нагромождении проблем, с которыми приходится иметь дело ученым-историкам, гораздо проще освоить школьную программу, а потом время от времени утолять свою жажду познания чтением исторических романов либо насквозь тенденциозных исторических реконструкций в духе Л. Н. Гумилева. Во-вторых — и это самое важное — никто, по большому счету, и не заинтересован в том, чтобы гражданин России «свое суждение имел»: напомним, история — наука политическая, и ее политическая ангажированность проявляется, в частности, в том, что разные политические силы используют разные исторические мифы как важный инструмент политической пропаганды. В зависимости от целей и задач политики эти мифы могут меняться, но цель — политическая пропаганда идей данного режима или данной партии — всегда неизменна. Добавим к этому и межнациональные споры, когда в ход идут аргументы об «исконности» тех или иных земель того или иного народа.

Сама подобная постановка вопроса неправомерна, ибо ни у кого ничего «исконного» в реальной истории нет. Как мы пытались показать еще в первой главе, археологической в основном, нет такого народа на Земле (в том числе и на территории России), который мог бы считать себя в полном смысле слова аборигеном там, где он живет. Любой народ, любой этнос — всегда метис, и метис «многослойный», многокомпонентный. И не все компоненты, его составляющие, могут быть выявлены даже в «письменную» эпоху, а ведь большинство из них уходит, естественно, в эпоху «до-письменную» и теряется в «допотопных» глубинах истории. Тем не менее на почве доказательств «исконности» вырастают откровенно политизированные научные теории и их антитезы (например, «норманизм» — «антинорманизм»). В этом случае историческая наука призывается обслуживать современные (на данный момент) политические концепции и опровергать «враждебные» теории.

Спрос рождает предложение: раз существует политический спрос на историю, то, к сожалению, находятся и ученые-историки, готовые обслуживать этот спрос. Можно вспомнить, например, что М. П. Погодин и ряд солидарных с ним ученых рассматривали историческую науку как «охранительницу и блюстительницу общественного спокойствия». Точно так же относились к исторической науке и коммунистические правители, считавшее, что она должна обслуживать правящий режим, не столько занимаясь поисками истины, сколько культивируя и обслуживая господствующий исторический миф.

Падение коммунистического режима вызвало и разрушение официального исторического мифа. Общественное сознание откликнулось на это событие стонами об «очернении» и «оплевывании» отечественной истории. Одновременно, адекватно отражая возникший в обществе политический плюрализм, началось формирование сразу нескольких исторических мифов (обычно под заголовками «Правда против мифов»): неокоммунистического, либерально-западнического, фашистского, евразийского, языческого (антихристианского), церковного… История, как никогда ранее, становится средством для обоснования политических программ различных партий и течений. Примером может служить набирающая в последнее годы силу кампания по мифологизации образа Николая II. Любопытно, что для создания мифа вовсе не играет роли наличие или отсутствие исторических документов и «темные» времена IX–X веков мифологизируются так же успешно, как и отлично документированное время Николая II — ведь при создании мифа историческая истина отвергается напрочь, если она не укладывается в русло политической тенденции мифа.

Параллельное существование в современном российском обществе нескольких исторических мифов (надолго ли?) имеет и свое обратное воздействие — оно ведет к раздробленности исторической науки, к расхождениям среди ученых не по научным вопросам, а по партийной, социальной, национальной ориентации.

В этих условиях, как никогда ранее, появилось огромное количество «исторических» книг, не имеющих ничего общего ни с историей, ни со здравым смыслом, авторы которых преследуют только одну цель: создание исторического мифа, соответствующего либо их убеждениям, либо политическому заказу. Мы не будем здесь перечислять все имена, «прославившиеся» на почве современного исторического мифотворчества, чтобы не делать рекламу этим авторам. Отмстим только, что среди них почти нет историков, зато есть доктора физико-математических, психологических и философских наук, давно забытые и никому не интересные литературные критики, партийные и комсомольские пропагандисты, летчики, митрополиты, драматурги — нет, кажется, пока только слесарей-сантехников. Невольно вспоминаются не столь далекие времена, когда все были «специалистами» по сельскому хозяйству; потом вдруг все кинулись в экономику; теперь стало модным рассуждать на исторические темы…

К сожалению, наша историческая наука проспала этот бум. Сегодня выходит очень мало по-настоящему профессионально, интересно написанных книг по истории. Безумные псевдоисторические мифы продолжают плодиться и забивать мозги читателям, и в этом, увы, вина не только авторов этих сочинений. На них есть спрос, а причина спроса — в привычке жить в пространстве исторического мифа, в привычке глотать кем-то уже пережеванную пищу. Напрасно наши историки пытаются отмолчаться по поводу этого явления — практика XX века наглядно показала, что это «молчание ягнят» оканчивается тем, что «ягнят» отправляют на заклание — либо в распыл, либо в места не столь отдаленные, а уцелевшие начинают ревностно обслуживать господствующий исторический миф. И где гарантия, что завтра «новая хронология» или какой-нибудь бред про арктическую арийскую цивилизацию не станут историческим каноном?

В глазах обывателя миф важнее исторической правды.

Миф формирует общественное сознание, стереотипы мышления и поведения, поэтому он так удобен с точки зрения управления поведением человеческой массы — ведь именно для этого он и сочиняется! Как тут снова не вспомнить знаменитого Снорри Стурлуссона и его «Младшую Эдду», о которой мы говорили в конце второй главы. Снорри, наверное, был первым в мире историком, который в приключениях потомка Асов Гюльви показал, как правящие людьми Асы — тоже люди, хотя и маги — придумывают мифы о себе, а потом «внедряют» их в сознание людей! Что у Снорри они маги — это простительно для человека XIII века. Но в понимании того, как и зачем создается миф, он, несомненно, опередил историческую мысль на много веков. Поистине, гениальный был историк!

Поэтому современный человек и подавно должен понимать, Что миф, в том числе и исторический, во все времена был надежным и важным инструментом политики. Миф питает чувства: гордость, злобу, любовь, ненависть. Миф возбуждает эмоции, создавая комфортную для каждого психологическую атмосферу. Таким образом, миф востребован обществом в гораздо большей степени, чем наука и, по большому счету, нужнее общественному сознанию. Поэтому так болезненны периоды ломки мифов, хотя полностью выбить устаревшие мифологемы из общественного сознания практически невозможно. Сколько бы вы не приводили разумных доводов в пользу того или иного положения, ответ всегда будет один: «не верю!». Что поделаешь, мифологическое сознание живет исключительно верой и эмоциями. Но реальность всегда разбивала и будет разбивать любые иллюзии.

Козлов. В. П. Тайны фальсификации, 1-е издание. — М., 1994; 2-е издание — М., 1996.

Рыбаков Б. А. Киевская Русь и древнерусские княжества. — М., 1982.