Загадочные края

15

После полудня принесли обед – паштеты, популярный у местных суп с овечьим сыром, гуся и жареную свинину в каком-то замысловатом, очень вкусном соусе. Обедали в общей гостиной, где слуги, едва разыскав одну из скатертей, наспех накрыли стол. С императорского стола предложили также вино – пряное, сладкое и густое – но Алклета и Ингрид предпочли самодельный чай, а Сорглан обошёлся без того и другого. Канут не пришёл, задержался на грузовых кораблях, да его и не ждали раньше вечера. Ингрид жевала паштет с хлебом и думала, каково ему, бедняге, без обеда и на ветру. Но дело надо было делать, и теперь от Канута зависело, насколько хорошо будут сохранены богатства Бергдена. Впрочем, Сорглан безоговорочно доверял сыну.

После обеда слуги принесли несколько сундуков с платьями, и Алклета открыла их своим ключом, висящим в связке на поясе. Нужно было всё вынуть, пересмотреть и по возможности разгладить – здесь это делали деревянной планкой, приспособленной к ручке и, конечно, делали плохо. Графиня должна была также подобрать одеяния для мужа и сына, а это тоже было нелегко. Всё, что было привезено, вытряхнули прямо на пол, на чистые гобелены, на столы и сундуки. Сорглан, чтоб не смущать женщин и не мешаться в дело, в котором ничего не хотел понимать, ушёл куда-то – он планировал вернуться перед самым балом и надеть то, что подберёт ему жена. Он никогда не спорил, что надеть.

– Хоть ванну прими, пап! – закричала ему вслед Ингрид, но он ничего не ответил.

Они перебрали все платья, привезённые с собой, и распределили, что когда надевать. На этот бал Ингрид выбрала голубое с белым – оно шло ей, и можно было надеяться, что первое впечатление, произведённое ею, будет вполне благоприятным. Она почему-то волновалась о том, что подумают о ней при дворе, должно быть, потому, что была террианкой. Конечно, родство через обряд было для местных не менее священно, чем кровное. Но всё равно…

Прежде чем наряжаться в платье, следовало, как оказалось, натянуть на себя уйму одёжек – глубоко декольтированный корсаж со сборками и три холщовые юбки с оборками из тонкого льна – они должны были держать объём юбки – хуже, чем кринолин, совсем не так пышно. Но кому нужна особенная пышность? Она чертовски неудобна и красива очень условно.

Ингрид помогла матери облачиться в алое платье, сама затянула на ней все шнурки и ремешки, которые нужно было затягивать горничной, усадила делать прическу. Она легко расчесала её пушистые, истончившиеся со временем волосы и позволила Эльгинн, которая это умела, завить их с помощью нагретого стержня. Алклета сидела молчаливо и смирно, доверяя дочери. Ей было, в общем-то всё равно, что сделают с её волосами, потому что считала себя слишком старой для вычурных причёсок. Она считала, что волосы можно просто убрать под вуаль и не возиться с ними.

Но её дочь думала иначе. Из сундука со своими платьями она извлекла небольшой сундучок и достала оттуда тщательно припрятанные, собранные с трудом всевозможные косметические средства – фиксирующий гель, разные кремы, помаду, пудру и множество маленьких красивых плоских коробочек. Косметику купцы везли сюда как ароматические вещества, поскольку вся она была ароматизирована, а о настоящей косметике здесь пока ещё не знали. Кроме того, коробочки были красивые, а выковыривать из них плотно пригнанные ванночки с сухими тенями и румянами торговцы считали излишним, а часто даже и не успевали посмотреть, что же они прихватили. Ингрид скупала всё, что ей попадалось, из подобных средств, поскольку не знала, удастся ли купцам раздобыть что-то получше. Заказ на всякий случай оставила.

Она развернула мать лицом к свету и принялась осторожно наносить крем. Пользоваться косметикой она умела ровно настолько, насколько любая её современница, но этого было вполне достаточно, чтоб подчеркнуть красоту Алклеты, которая постепенно уходила в глубину взгляда, но всё ещё была заметна. После крема настал черёд пудры, придавшей коже гладкость, которой уже не было, и замаскировавшей часть морщин, а это разом омолодило графиню лет на пять. Ингрид припудрила также шею и грудь матери, ту её часть, которая была видна в вырезе декольте, и снова вернулась к лицу. Она не рисовала его, как было принято в средние века у неё на родине, на маске белил, покрывающих лицо, а действовала по привычному сценарию. Да и работать было легко – всего лишь подчеркнуть бледной помадой линию губ, немного расплывшуюся, но обворожительную тридцать лет назад, всего лишь провести чёрные линии по верхнему веку, глазам добавить выразительности с помощью синеватых теней – в тон платью – всего лишь вернуть на щёки румянец, который притушило время. После этого Ингрид аккуратно уложила завитые локоны и украсила причёску тонким ободком диадемы.

Она сдёрнула платок, прикрывающий бело-золотые кружева и тёмно-синий бархат на груди матери, и залюбовалась результатом. Графиня выглядела не больше чем на сорок пять лет, и было бы меньше, если б она не смотрела так испуганно снизу вверх. Её красота впервые за много лет вернулась в черты – та красота, что способна была покорять молодых и старых в годы её юности.

– Встань, мама. Может, потуже затянуть нижний корсаж? Он плотный, и это не будет заметно.

– Затяни, если хочешь. Но я не понимаю, зачем ты так возишься. И что ты так долго делала с моим лицом?

– Подожди. Повернись. – Ингрид распустила шнуровку верхнего платья и затянула талию нижнего. – Не туго?

– Хорошо. Можно и сильней.

– Не надо. Вот так хорошо. – Она зашнуровала платье, ещё раз критически оглядела мать со всех сторон и вздохнула. – Ну, я не профессиональный визажист, сделала что могла. – И принесла большое зеркало.

Долгие минуты Алклета рассматривала себя, не отрываясь и не произнося ни слова, и Ингрид испугалась, что сделала что-то не так.

– Ты хочешь сказать, – тихо и медленно произнесла графиня, – что это я?

– Да, мам.

Ещё несколько мгновений тишины.

– Да, это я, – прошептала Алклета. – Это я. Но такой я была много лет назад. Боги Всемогущие, как ты это сделала?

Ингрид вздохнула с облегчением.

– Это просто. Я тебя потом научу. Нравится? Вот и хорошо. Поторопимся, отец, наверное, уже оделся и ждёт нас.

– А ты?

– Да мне-то теперь совсем просто подготовиться! – Она уже была наряжена в нижнее платье – бледно-голубое, гладкое, с минимумом отделки – и теперь принялась торопливо натягивать поверх белое, из тонкой вуали, расшитой кружевом и серебряным шнуром. Эльгинн, подбежав, принялась помогать.

Причёску уложили быстро, куда сложней было укрепить в волосах розетки, и пока Эльгинн трудилась над этим, Ингрид, пользуясь маленьким круглым зеркальцем в пудренице, быстро наложила косметику – совсем чуть-чуть, незаметно, только на глаза. Она считала, что достаточно хороша, и раскрашивать ей себя не нужно.

Всё то время, которое ушло у Ингрид на своё лицо и причёску, госпожа Алклета рассматривала себя в зеркале и не могла оторваться. Только один раз оглянулась, когда дочь тоже взялась за косметику, проследила за ловкими, привычными движениями, наносящими краску на веки, и опять отвернулась. Своя внешность занимала её больше.

Один взгляд в отнятое у матери зеркало, пара движений по складкам, и всё, туалет завершён.

– Идём, мам.

Графиня с трудом оторвалась от созерцания своего лица, подобрала юбки и последовала за Ингрид, нервно оправляя локоны. Она чувствовала себя так, словно это был первый в её жизни бал.

Сорглан ждал в гостиной. Он уже успел натянуть сине-зелёный камзол поверх свежей рубашки и даже причесался, хотя считал всю эту возню с внешностью излишней. Естественней всего ему была самая простая одежда, но и в такой, нарядной, он держался уверенно и с должным достоинством в противоположность тем баронам, которые в шелках и бархате напоминают коров под седлом.

Он обернулся и замер. К нему шла его жена, но такая молодая, такая прекрасная, какой он уже почти её не помнил. Он любил Алклету такой, какой она была, и такой, какой стала, но её лицо, дышащее красотой, напомнило ему собственную молодость, а она была ему дорога, как всякому человеку. Алклета рдела под восхищённым взглядом мужа и становилась всё красивее – ничто так не красит женщину, как любовь. Сорглан потянул к жене руки.

– Алклета, милая… – Он деланно нахмурился, покосился на дочь, улыбающуюся во весь рот. – Сегодня ночью, пожалуй, вам следует ждать меня к себе, графиня.

Алклета покраснела.

– Да, милорд.

– Теперь же… Идёмте, наконец. Невежливо опаздывать.

Ингрид, подбирая юбки, последовала за отцом и матерью. Только теперь она приметила меч на боку у отца – не его боевой, тяжёлый, с простой, почти ничем не украшенной рукоятью, а лёгкий, с красивой узорной гардой и крупным зелёным камнем, вставленным в перекрестье. «Дуэльный», – догадалась Ингрид. При императорском дворе было запрещено боевое оружие за исключением особенных случаев, либо дворян, имеющих особые привилегии, но дуэли разрешались и совершались исключительно на таком вот лёгком оружии, который давал больше шансов сохранить жизнь. Конечно, бывали здесь и поединки (различия между дуэлями и поединками Сорглан втолковывал дочери довольно долго, но всё, что она поняла – поединки предпринимались по поводам куда более серьёзным, чем дуэли), и на боевом, тяжёлом оружии, но исключительно за пределами замка.

Они прошли множеством коридоров и роскошных зал, залитых светом множества свечей, и вступили в огромную залу – в высоту не менее трёх обычных этажей, украшенную колоннами и арками. Стены были выложены белым мрамором и украшены коваными серебряными накладками со вставками из хрусталя – красота, которой Ингрид не ожидала здесь увидеть. Она оглядывалась, любуясь изысканностью и очарованием интерьера, но отец тянул её за собой, и она пошла, продолжая вертеть головой.

Пол был выложен мраморными плитами всех оттенков белого и светло-серого, а потолок отделан то ли хрусталём, то ли хорошо отшлифованным гранёным стеклом, он отражал свет свечей, и потолок переливался. Огромные стрельчатые окна были забраны изящными коваными решётками и закрыты затейливо вырезанным стеклом. Мебели было мало, только низенькие столики чёрного дерева, заставленные блюдами с закусками и бокалами вина, и небольшие креслица, расставленные возле стен. Ещё Ингрид углядела в противоположном конце лестницу, ведущую, видимо, на одну из галерей. В зале топилось три камина из четырёх, и, может быть, потому было довольно тепло.

Вдоль стен ходили люди в роскошных одеяниях, блистающих вышивками и драгоценностями, многие приветствовали графа Бергденского короткими поклонами, но он, не останавливаясь, прошёл мимо всех и преклонил колено перед креслом в дальнем от входа краю залы. Здесь всё было залито светом нескольких десятков больших свечей и согрето самым великолепным камином.

В кресле сидел немолодой мужчина в чёрном бархате с алыми вставками, с тяжёлым серебряным обручем на голове. На подошедшего Сорглана он посмотрел ласково и приветливо.

– Ну-ну! Поднимись, граф. Рад тебя видеть. Признаться, меня очень обрадовало сообщение, что ты собираешься прибыть на Самайн.

– Благодарю вас, ваше величество.

– Надеюсь, ты не сочтёшь за труд завтра же прибыть ко мне на приватную аудиенцию? – император Гве́снер Ги́ад улыбнулся. – Боюсь, что мне будет нужен твой совет и помощь. Лорд Риган – прекрасный военачальник, но и ему бывает нужен совет и поддержка опытного человека.

Сорглан нахмурился.

– Надеюсь, речь идёт не о войне?

– На наших южных границах снова неспокойно, приходится отражать нападения, сильные, но неорганизованные. Все мы не хотели бы, чтоб началась война, и герцог старается её избежать. Но для этого нужно создать на юге непроходимый заслон.

– Мой опыт и мой меч всецело в распоряжении вашего величества. Как всегда.

– Ты оказал мне много услуг, Сорглан. Но, похоже, твоя жизнь до конца твоих дней будет принадлежать более империи, чем твоей семье. – Как ни странно, в устах императора все эти возвышенные слова звучали совершенно естественно.

Он выглядел лет на пятьдесят пять – шестьдесят. Чёрные с проседью волосы сильно поредели, но, похоже, прежде были очень густыми, а тело немного расплылось. Годы брали своё. Он был красив – мужчины в отличие от женщин, в которых привлекает, как правило, юность полураспустившегося бутона, красивы по большей части своей зрелостью, опытом и силой. Император явно не злоупотреблял наслаждениями, которые преждевременно превращают мужчин в слюнявых стариков, в молодости вёл жизнь воина, и хотя уже не мог вести людей в бой, выглядел крепким.

– Позвольте, ваше величество, представить вам мою дочь, даму Ингрид, – тем временем произнёс Сорглан и, взяв дочь за руку, подвёл её поближе.

Ингрид, немного смутившись, присела в реверансе.

На Ингрид император посмотрел любезно, но совершенно равнодушно, и она легко это поняла, потому что по правую его руку на низеньком сиденье грациозно пристроилась белокурая красавица в воздушных шелках. Ей не нужна была косметика, чтоб явить глазам свою красоту – она одним взглядом могла бы свести с ума любого мужчину. Её огромные зелёные глаза на миг поднялись на дочь графа, и в чарующей глубине её взгляда она прочла высокомерную любезность. Ингрид слегка отвернулась, недоумевая, почему эта женщина, похожая на дивное произведение искусства, так ей не понравилась.

– Мне приятно, – ответил правитель. – У тебя прелестная дочь. Похожа на твою жену. Думаю, не будет недостатка в претендентах на её руку. Особенно если окажется, что она такая же чудесная хозяйка.

– Не могу пожаловаться, ваше величество, – сдержанно рассмеялся граф.

– Вы танцуете, леди Ингрид?

– Да, ваше величество, в меру своих способностей.

– Тогда, думаю, вы не будете скучать. Как вам нравится в моём дворце?

– Ваш дворец просто восхитителен. Никак не хуже, а может и лучше, чем те дворцы и замки, которые я видела у себя на родине.

– На родине? – Император казался обескураженным, хотя, вероятнее всего, он просто удивился.

– Она по рождению террианка, ваше величество, – подсказал Сорглан.

– Вот как? – На этот раз правитель взглянул на девушку с большим интересом. – Вы бывали при дворе у себя на родине?

– Я немного путешествовала, – уклончиво ответила Ингрид. – Мне случалось бывать во дворцах и, поверьте, в них были сосредоточены все великие достижения нашего мира, вся красота, которая когда-либо создавалась у нас руками людей. Я прежде думала, что наших мастеров нельзя превзойти. Я ошибалась. – Она сделала ещё один реверанс.

Император любезно улыбнулся и кивнул ей с симпатией.

– Я рад был бы услышать ваш рассказ о том, как строят и украшают помещения на Терре. Знаете ли, архитектура – это то, чем я люблю заполнять свой досуг… Но, конечно, позже, – спохватился он. – Теперь же – объявляю бал.

Ингрид снова склонилась перед императором, когда же подняла голову, то поймала на себе ненавидящий взгляд – так смотрела белокурая красавица, сидящая по правую руку властителя.

Сорглан быстро отвёл дочь в сторону, к высокому окну, возле которого на инкрустированном перламутром столике стояли закуски и вино. Ингрид поправила на груди кружева и огляделась. Большинство женщин были одеты слишком скромно на её вкус (по крайней мере, она совсем иначе представляла себе балы при королевском дворе) – простые гладкие юбки, строгие корсажи, разве что украшения и вышивка поражали воображение и сделаны были действительно искусно и красиво. Кажется, её воздушное одеяние привлекало внимание. Не сочтут ли его вызывающим?

– Переволновалась? – спросил отец, подавая ей бокал с вином.

– Нет. С чего ты взял?

– Как тебе сказать… Ты была очень скована в конце. Не волнуйся, его величество предпочитает запросто беседовать с семьями близко знакомых ему людей. Знаешь, редкий пример человека, умеющего ценить услуги. Его отец тоже был такой.

– Вы с императором родственники?

– Дальние. Я – внук Свавильда, он был сыном старшей сестры императора Э́дена Ги́ада. Были и более ранние семейные связи. Наш род уже несколько поколений служит императорам дома Гиадов. Я всю юность провоевал под началом его военных лордов.

– А сам чего же?

– Что?.. А-а. Стать военным лордом? Мог бы. Но не захотел. Не хотел на годы покидать мою Алклету. Сама понимаешь, статус потребовал бы моего постоянного присутствия во всех угрожаемых местах. Немыслимо возить с собой беременную жену. – Он оглянулся, ища глазами графиню, и она, занятая разговором с кем-то, улыбнулась ему в ответ. – Я и без того был достаточно отмечен.

– Многим не хватает и императорской короны, – улыбнулась Ингрид.

– Я не из тех. Власть, конечно, прекрасная штука, но превращать всю жизнь в стремление ко всё большей власти? Всё равно, что, умирая с голоду, копить золото. Глупо, верно? Золото существует для того, чтоб его тратить. Как и власть.

– Я согласна. Отец, а кто эта женщина возле императора?

– Красивая? – Сорглан с любопытством посмотрел на дочь. – Это любовница правителя, Сиана, леди Гивалди. Из небогатых дворян. Говорят, рассчитывает выйти за него замуж. Совершенно напрасно.

– Ты и это знаешь?

– Нетрудно догадаться хотя бы по тому, как он на неё смотрит. Если бы император любил её, он бы давно на ней женился.

– У неё могут от него родиться дети.

– Не думаю, что это поможет. Во-первых, раз они не женаты, всё будет зависеть от того, захочет ли государь провести церемонию принятия ребёнка в семью. Но даже если решит, старшим сыном Гвеснера всё равно будет считаться герцог Кольдеронский, так что у неё нет надежды превратиться в государыню-мать.

– А яд на что? – Ингрид улыбалась. – Или вооружённый переворот?

Сорглан презрительно фыркнул.

– Кишка тонка у семейства Гивалди идти на Ригана Кольдеронского. Он уже показал себя сильным и умелым военачальником. Рад буду повоевать под его началом, если не будет другого выбора, если начнётся война… Ну, ладно, тебе всё это наверняка неинтересно, иди, веселись. – И он подтолкнул дочь в спину.

Ингрид сделала несколько шагов и остановилась в недоумении. Она здесь никого не знала и не представляла себе, как тут полагается знакомиться. Наверняка не стоит подходить к первой попавшейся девушке, хлопать её по плечу и говорить «Хай, старушка. Поболтаем?» Не так поймут. Но и вариант с «Давай познакомимся!» тоже вряд ли подойдёт. В каком-то историческом романе – смутно припомнила Ингрид – говорилось, что незнакомых молодых людей и девушек полагалось сначала представлять…

Не обращая внимания на её замешательство, к ней широким шагом подошёл молодой человек с длинными густыми русыми волосами – вот что первое бросилось ей в глаза.

– Сударыня. – Он, слегка склонившись, поцеловал её руку, одновременно присмотрелся к гербу на кольце. – О! Леди-чайка? Я не знал, что у графа Бергденского есть дочь.

– Теперь есть, – пояснила Ингрид.

– Понятно. – Он проницательно смотрел на неё. – Прекрасная леди-чайка. Позвольте представить вам мою сестру, леди Вандеру, дочь графа Ойновельского. – Тут к ним подошла девушка, почти девочка (лет пятнадцать на вид), милая и улыбчивая. – А я, соответственно, сын и наследник графа Ойновельского Хлодар.

– Очень приятно.

– В самом деле? – изумился он.

– Это форма вежливости. Но я рада пообщаться. Меня зовут Ингрид.

– Какое красивое имя…

– Уже познакомились?

Ингрид обернулась и увидела Канута, чертовски хорошо выглядящего в церемонной и притом роскошной одежде. Прежде она не обращала внимания, насколько у него тонкая талия, теперь же стройность и ладность его фигуры были подчёркнуты как надо.

Он кивнул Хлодару и поклонился его сестре.

– Госпожа Вандера… А ты, никак, вздумал поухаживать за моей сестрой?

– Возражения? – Сын графа Ойновельского вздернул голову.

– Отойдём?

– Да вы что? – ахнула Ингрид, но Вандера перехватила её за руку и потянула за собой.

– Всё в порядке, – шепнула девушка, улыбаясь.

Растерянная Ингрид следила за тем, как двое напыжившихся молодых людей отошли к стене, несколько мгновений стояли друг перед другом с видом до крайности оскорблённым, словно вот-вот схватятся за мечи. А затем вдруг обнялись. Дочь графа Бергденского какое-то время с недоумением наблюдала, как они хлопают друг друга по спине, а затем, пожав плечами, отвернулась. Она отказывалась понимать этих мужчин.

– Они всегда так, – объяснила Вандера. – Шутят. Они друзья, многие годы вместе ходят в походы, а в детстве друг друга лупили. Мне мама рассказывала.

Ингрид снова пожала плечами.

– Ясно. Традиция встречи. Чего тут не понять. Сударыня, скажите…

– Ой, зовите меня просто Вандера.

– Тогда и вы меня по имени, хорошо?

– С радостью… Повар императора прекрасно готовит креветок. Не хотите попробовать, сравнить с бергденскими? Их обычно ставят вот на том столе.

– С удовольствием.

– Так чем я смогу вам помочь?

– Я здесь никого не знаю. Не знаю, как здесь принято себя вести. Честно говоря, я ожидала чего-то более чопорного и заранее боялась.

Вандера посмотрела на собеседницу с недоумением и дернула плечом.

– Понимаю. Но это же не официальная церемония. Здесь веселятся. Уверена, родители пояснят вам, как вести себя на церемониальном приёме. А здесь – танцы. Не стоит напиваться – это дурной тон – и вести себя чересчур вульгарно. Но подобного поведения скорее можно ожидать от мужчины… У вас великолепное платье. Я восхищена. Вы шьёте у собственной портнихи?

– Это платье я шила сама. – Ингрид увидела в глазах девушки изумление, которое почти моментально сменилось одобрением, и улыбнулась. – Здесь так не принято?

– Ну что вы. Я знаю, что на севере все дамы шьют сами. Мне очень нравится! Просто восхитительно.

– Ну, наверное, стоит признаться, что в мелочах мне помогали.

– Всё равно… Как вам креветки?

– Повар явно мастер своего дела. Вкусно. Да и остальные блюда…

– Советую вам попробовать всё. Вы же ещё не были при дворе, верно?

– Да. Первый раз.

– Восхитительно! Великолепно! Вам понравится. Только следите за тем, кто приглашает вас танцевать. Вы красивы, знатны, так что у вас не будет недостатка в кавалерах. Принято быть разборчивой.

– Да, я знаю, не более двух танцев с одним кавалером, если я не собираюсь за него замуж.

– Да? – изумилась Вандера. – С чего вы взяли?

– У меня на родине так принято.

Дочь графа Ойновельского слушала ее с глубочайшим интересом.

– Вы расскажете мне о своем мире? Я сгораю от любопытства.

Сперва Ингрид долго рассказывала о Терре – она уже привыкла к подобным вопросам и больше не терялась, не размышляла несколько минут на тему, с чего же начинать. Рассказ был уже привычным, она вносила в него небольшие изменения для того, чтоб самой не соскучиться. Потом Вандера с удовольствием стала рассказывать об Ойно́веле, где родилась и выросла, о небольшом южном графстве, главное богатство которого составляли виноградники. Девушка рассказывала о сборе урожая, когда все от мала до велика выходили на виноградники, и деревни пустели, потому что у трудяг не было никакого резона делать длинные концы, тащиться обратно в деревню, чтоб утром опять плестись на работу. В Ойновеле был прекрасный климат, и осенью сборщики спали прямо на земле. А потом собранный виноград давили или сушили – примерно в равных частях – и успешно торговали вином и изюмом.

Но Вандера жаловалась, что в последнее время доходы заметно упали, слишком много денег ушло на снаряжение флота, который разбили практически наголову, а чтоб выплатить отступного, пришлось залезть в долги…

– Ваш отец с кем-то воевал?

– Да, довольно давно. Меня тогда ещё не было на свете, а Хлодар только родился. Отец воевал с графом Варнским. Тогда землевладельцы часто затевали войны между собой, потому что император не мог всё это прекратить, у него были более важные дела.

– Что может быть важнее усобицы?

Вандера с недоумением пожала плечами.

– Не совсем понимаю, о чём вы. Лорды всегда ссорились и будут ссориться. Правда, теперь отношения чаще выясняются в поединках, а если и бывают столкновения, то небольшие. Император запрещает войны.

– И он прав.

– Ну, не знаю, мне кажется, даже императору не следует лезть в дела высших лордов, – понизив голос, с раздражением ответила девушка, и в её устах эта фраза прозвучала комично. Ингрид легко догадалась, что она просто повторяет чужие слова, возможно, своего брата или отца.

– Усобица подрывает силы страны, так что прямая обязанность императора, который печётся о государстве и её силе, запрещать усобицу. Но, мне кажется, это не самая приятная тема для беседы, – поспешила сказать она, заметив недоумение в глазах собеседницы.

– Да, конечно, – Вандера кивнула с готовностью.

Как она рассказала, дела их семьи шли не самым лучшим образом, пока брат Вандеры не вошёл в возраст мужчины и не начал ходить в походы. Это быстро поправило финансовое положение. А ещё Ингрид узнала, что у Вандеры было ещё семь сестёр и три брата, но ни один из них не выжил, все умирали в младенчестве. Ингрид искренне посочувствовала и задумалась о том, как повезло её приёмной матери, родившей восемь раз и вырастившей всех. А то, что один из сыновей погиб… Судьба.

Потом к Вандере подошли её подруги, она познакомила их с Ингрид, и началась обычная женская болтовня о платьях, лентах, отделках и фасонах. Дочь Сорглана кое-что порассказала о том, что носили на Терре, в частности о мини-юбках, которые открывали ноги практически по всей длине, и не смогла ответить на ошеломлённый вопрос, зачем же они такие нужны. Только и смогла ляпнуть, что есть же ещё кое-что кроме ног. Услышав, девушки все как одна зарумянились.

Объявили танцы, и музыканты, расположившиеся на небольшом балкончике, прикрытом от взглядов ажурным деревянным экраном, принялись наигрывать что-то мелодичное и сдержанно-громкое. Музыка была столь неназойлива, что можно было разобрать аккомпанирующий ей шелест шелков и плотного бархата, а также звон старинных украшений.

Едва зазвучала музыка, к Ингрид быстрым шагом подошёл Канут и предложил руку – он всего на пару шагов опередил Хлодара, направлявшегося к дочери Сорглана с тем же намерением.

Ингрид подала брату руку и, старательно повторяя выученные движения в такт мелодии, негромко спросила:

– Сколько раз за вечер я могу станцевать с тобой, не давая повода к сплетням?

– Сколько хочешь. Другое дело, что с братьями обычно танцуют те девушки, которых не приглашают кавалеры. Но ты можешь сделать вид, что стесняешься.

– Если ты думаешь, что мой вечер принадлежит тебе, – несколько суховато ответила Ингрид, – то ты ошибаешься. Просто я собираюсь танцевать с тобой в случае, когда не буду уверена в том, что точно знаю танец.

– Всегда пожалуйста.

– А почему бы тебе не поискать здесь девушку, которая тебе понравится? – Ингрид постаралась улыбнуться как можно непринуждённей. – Мама была бы в восторге, если б ты на ком-нибудь женился.

Канут ответил спокойным серьёзным взглядом.

– Я ни на ком не женюсь.

– Почему?

– Потому что.

– Не зарекайся, – предостерегла она. – Может, ты рано или поздно пожалеешь мать. Брак же бывает не только по любви.

– Что ж, возможно.

Канут подхватил сестру и закрутил её уверенно, следуя не другим парам, а лишь своим ощущениям; Ингрид покорно приняла его главенство. Она не особо-то наслаждалась танцем, потому что больше всего боялась поступить как-нибудь не так, и больше следила за движениями других танцующих, старалась их повторять.

– Как тебе Вандера? – спросил он.

– Приятная девушка.

– Не особенно умная.

– Она достаточно умна для своего возраста и в пределах своих интересов. Не все же в возрасте пятнадцати лет занимаются самопознанием.

– Само… Чем?

– Познают себя.

– А зачем этим заниматься? – Канут даже немного притормозил. – Разве не естественно, что человек знает себя?

– Ты можешь поручиться, что знаешь себя? Разве не бывает так, что ты радуешься, гневаешься или огорчаешься – и сам не понимаешь, почему? – Он задумался. – Ну вот, ты понял.

– Нет, конечно, я понял, что ты имеешь в виду… Но зачем это нужно, я не понимаю. Я всегда знаю, почему огорчаюсь или радуюсь.

– Всегда?

– Всегда.

– Так не бывает. Наверное, ты просто не задаёшься вопросом, почему. Я же задаюсь, и мне не всё равно. В первую очередь потому, что люди чертовски между собой похожи, и если поймёшь, почему поступаешь так, а не иначе, начнёшь понимать и даже предвидеть поступки других. Это бывает полезно. Да и себя полезно держать в руках – это вторая причина.

– Хорошо, допустим, ты меня убедила. – Он рассмеялся.

– Вандера кажется тебе глупенькой потому, что не умеет интересоваться тем, что интересно тебе. Она никогда не будет интересоваться этим, вот и всё. Так что…

– Прискорбно.

– Зато она многое понимает в том, что нужно женщине. Она будет хорошей женой и матерью.

– Не старайся, я всё равно на ней не женюсь, даже если захочу породниться с Хлодаром.

– Если ты захочешь породниться с Хлодаром, у тебя не будет другого способа.

Канут снова рассмеялся, и до самого конца танца (а они здесь оказались чертовски длинны, более получаса на один) они молчали. После заключительной фигуры брат церемонно поклонился сестре и отвёл её к одному из кресел, поставленных у ближайшей стены, к тому, где сидела их мать. Рядом было и свободное место, так что Ингрид с удовольствием опустилась на сиденье и расслабилась. Брат ещё раз откланялся и исчез.

– Ну, как тебе? – спросила Алклета.

– Хорошо. Занятно.

– Устала?

– Не так устала, сколько запыхалась.

– Мало тебя отец гонял!

Ингрид рассмеялась и приняла от слуги бокал с чем-то красным.

По залу дефилировали разодетые гости, а сам зал, где слуги начали зажигать дополнительные свечи в стенных шандалах, заискрился сотнями и тысячами инкрустаций, на которых теперь играл живой огонь. Ингрид призналась самой себе, что электрический свет не идёт ни в какое сравнение со свечным. Заискрились и надетые на гостях украшения, и нашитые на одежду драгоценные камни, и стразы из тех, что были привезены с Терры. Легко можно было отличить бижутерию с родины Ингрид от грубоватых литых украшений, изготовленных здесь, и её смешило до слёз соседство, к примеру, золотого аграфа с крупными рубинами и жемчугом и грошового ожерельица с блеском, бросающего на одежду яркие разноцветные искры целыми горстями. Здесь пока ещё не умели отличить привозное дешёвое украшение от дорогого. Ингрид погладила бриллиантовое ожерелье в вырезе декольте. Уж она-то это могла.

Заиграла музыка – не та, что звучала в промежутках, а явно танцевальная, и к Ингрид подошёл незнакомый молодой человек, одетый со всей доступной роскошью – дорогие ткани, обилие украшений, целые каскады кружев. Во всём этом был стиль, несомненно, но не тот, который привлекал её в мужчинах. Она с раздражением подумала, что мужчине просто не пристало изображать из себя рождественскую ёлку.

– Добрый день, миледи Бергден… Сударыня… – Он согнулся в галантном поклоне. – Позвольте пригласить вас.

Ингрид посмотрела на мать.

– Это граф Ирген из Эмора, – улыбнувшись, сказала Алклета. – Добрый день, граф.

Она кивнула дочери, и Ингрид подала ему руку.

Граф прекрасно танцевал, это пришлось признать. Она держалась за его руку, неуверенная в себе, поэтому доверившаяся его опыту, и жёсткие нейлоновые кружева на его манжете щекотали её запястье. Она подумала, что домотканые кружева были бы наощупь куда приятней, и тихонько рассмеялась.

– У вас хорошее настроение? – неожиданно спросил Ирген.

– Вы не любите, когда у женщины хорошее настроение?

– Наоборот. Так редко слышишь искренний женский смех. Как правило, женщины смеются только шуткам, но как-то натужно.

– Наверное, хотят доставить удовольствие тому, кто неудачно шутит? – предположила Ингрид.

– Почему же неудачно?

– Если шутка удачная, то нет речи о натужном смехе – смеёшься все равно, хочешь ты того или нет.

– Как это «если не хочешь»? Не хочешь – не смеёшься.

Ингрид подумала и рассказала какой-то анекдот – из тех, что должны быть понятны даже человеку, незнакомому со спецификой жизни на её родине, да при этом вполне приличный.

Граф захохотал и смеялся не менее минуты.

– Да, – признал он, отсмеявшись. – И в самом деле. Я понял, что вы имели в виду.

Ещё несколько минут они болтали о всякой ерунде – немного о погоде, немного о лошадях. Ирген выяснил, что она практически ничего не понимает в лошадях, и предложил преподать несколько практических уроков.

– Даже не знаю, – с сомнением ответила она, – как на это посмотрят мои родители и брат.

– Что ж. – Граф чему-то улыбнулся. – Если ваш брат согласится нас сопровождать, я буду рад.

«Ну наконец-то хоть один мужчина, который не хочет, похоже, затащить меня в свою постель», – с облегчением подумала Ингрид.

«Ну наконец-то хоть одна женщина, которая не пытается меня на себе женить», – подумал Ирген.