Заговор 20 июля 1944 года. Дело полковника Штауффенберга

Подготовка и неудачные попытки покушения

К концу 1943 г. военно-политическое положение Германии ещё более ухудшилось во всех областях. После победы Красной Армии в битве на Курской дуге летом 1943 г. стратегическая инициатива окончательно перешла в руки советских войск, а фашистская стратегическая оборона оказалась совершенно безуспешной. Несмотря на мобилизацию всех сил, численность войск вермахта, действовавших на Восточном фронте, сократилась с 3,1 миллиона человек на 1 ноября 1942 г. до 2,85 миллиона человек на 1 ноября 1943 г. Произошёл коренной перелом в ходе войны. Вопреки всем проискам реакционных империалистических сил сотрудничество держав антигитлеровской коалиции укрепилось. 28 ноября — 1 декабря 1943 г. Сталин, Рузвельт и Черчилль встретились в Тегеране на конференции, чтобы согласовать дальнейшие действия против гитлеровской Германии. Западные державы более не могли продолжать тактику оттягивания открытия второго фронта и заявили о своей готовности создать его в Западной Европе не позднее мая 1944 г.

В начале 1944 г. война в Европе вступила в свою последнюю стадию. Поражение фашистской Германии стало неотвратимым. Однако фашистские правители предпринимали всё новые и новые усилия, чтобы безудержным террором и ценой истощения последних людских и материальных резервов затянуть войну и отсрочить собственную гибель. Большую роль в их расчётах играла надежда на распад антигитлеровской коалиции. Эта надежда объединяла все группировки финансового капитала: как те, которые по-прежнему делали свою ставку на фашистскую руководящую верхушку, так и те, которые всё больше ориентировались теперь на группу Гёрделера.

Ухудшение военного положения послужило заговорщикам стимулом для ускорения подготовки покушения. Итак, посмотрим, как оно готовилось. Чтобы иметь полное представление, осветим обобщённо все приготовления и попытки, имевшие место в 1943—1944 гг.

Военные приготовления к устранению Гитлера основывались на использовании плана, имевшего кодовое название «Валькирия». Официально он предусматривал меры на случай внутренних беспорядков. Ещё зимой 1941/42 г. его предложил выработать Ольбрихт, Учитывая наличие в Германии большого числа военнопленных и иностранных подневольных рабочих, а также опасность высадки вражеских десантов, Гитлер одобрил это предложение. В течение 1942—1943 гг. план «Валькирия» был разработан, а затем неоднократно дополнялся. В своём окончательном виде он предусматривал, что в случае внутренних беспорядков армия резерва — а она насчитывала около 2,5 миллиона человек — будет поднята по боевой тревоге и сформирует боеспособные группы войск. Эти группы, возглавляемые командующими военными округами, должны будут обеспечить безопасность важных объектов, военных, транспортных и хозяйственных сооружений, центров и линий связи и т. п., а затем, действуя согласно дальнейшим указаниям, уничтожать появляющегося противника. Все командования военных округов располагали этим планом, который подлежал введению в силу по условному сигналу «Валькирия». Дать этот сигнал от имени Гитлера имел право только один человек — командующий армией резерва генерал-полковник Фромм.

В случае отказа Фромма принять участие в государственном перевороте сигнал «Валькирия» был готов дать командующим округами генерал Ольбрихт, что технически являлось вполне возможным, ибо при передаче по телеграфу или телефону установить сразу же, кто действительно подписал приказ, было нельзя. Утверждённый Гитлером план объявления тревоги и начала боевых действий представлял собою легальное прикрытие и исходный пункт задуманного государственного переворота. Ольбрихт, Штауффенберг и — до октября 1943 г. — Тресков совместно разработали ряд дополнительных приказов, чтобы приведение войск в боевую готовность по сигналу «Валькирия» использовать для государственного переворота с целью свержения нацистской диктатуры¹.

После убийства Гитлера и подъёма по боевой тревоге войск в Берлине и его окрестностях намечалось дать командующим округами и командующим группами армий и армиями первый основной приказ. Он начинался словами: «Фюрер Адольф Гитлер убит. Бессовестная группа окопавшихся в тылу партийных главарей пытается использовать эту ситуацию, чтобы нанести удар в спину отчаянно сражающимся на фронте войскам и в своекорыстных целях захватить власть»². Заговорщики первоначально считали необходимым такое заявление, ибо полагали, что авторитет Гитлера в вермахте ещё настолько велик, что сказать сразу же полную правду нельзя. Это можно будет сделать только после того, как власть окажется в руках вермахта.

Далее, основной приказ передавал верховное главнокомандование вермахтом, а тем самым и исполнительную власть тому фельдмаршалу, который его подписал (в сентябре 1943 г. готовность сделать это выразил фон Вицлебен). Верховный главнокомандующий в свою очередь передавал исполнительную власть на всей территории Германии командующему армией резерва, а в оккупированных областях — командующим войсками на Западе, Юго-Западе и Юго-Востоке, командующим группами армий «Южная Украина», «Северная Украина», «Центр», «Север», а также командующим войсками вермахта в Прибалтике, Дании и Норвегии. Этим командующим должны были подчиняться все части и учреждения вермахта, войск СС, Имперской трудовой повинности (РАД), организации Тодта (ОТ)[23], все местные органы власти, вся полиция охраны порядка, полиция обеспечения безопасности и административная полиция, вся нацистская партия, а также предприятия транспорта и снабжения.

Войска СС подлежали немедленному включению в состав армейских войск. Носители исполнительной власти были обязаны поддерживать порядок и общественную безопасность, обеспечить сохранность сооружений связи и ликвидировать Службу безопасности СС(СД). Основной приказ обязывал воинских начальников всеми мерами, в том числе и силой оружия, оказывать поддержку носителям исполнительной власти. Приказ заканчивался словами: «Немецкий солдат стоит перед исторической задачей. От его энергичности и действий зависит, удастся ли спасти Германию»³. Вторым основным приказом командующий войсками на территории страны передавал исполнительную власть тыловым заместителям командующих армейскими корпусами[24] и командующим военными округами. Одновременно они получали полномочия введённых Гитлером имперских комиссаров обороны.

Надлежало осуществить следующие немедленные меры:

1. занять войсками и обеспечить функционирование сети связи почтового ведомства и вермахта, включая радиостанции;

2. отстранить от власти и арестовать всех гауляйтеров НСДАП, имперских наместников, министров, обер-президентов, полицей-президентов, высших чинов СС и полиции, руководителей гестапо, начальников органов СС, руководителей учреждений пропаганды и крайсляйтеров[25] нацистской партии;

3. захватить концентрационные лагеря, арестовать их комендантов, разоружить и изолировать в казармах охрану;

4. арестовать сопротивляющихся или непригодных для использования командиров войск СС, разоружить оказывающие сопротивление соединения и части («энергичное введение в бой превосходящих сил с целью предотвращения более крупного кровопролития»⁴);

5. захватить учреждения СД и гестапо, привлечь к содействию полицию охраны порядка;

6. установить связь с военно-морским флотом и военно-воздушными силами и осуществлять совместные с ними действия.

В каждый округ предусматривалось назначить политического уполномоченного в качестве временного главы администрации и советника командующего округом. Командующий войсками на территории страны должен был направить в каждый округ своих офицеров связи. Второй основной приказ кончался словами. «При осуществлении исполнительной власти никакие акты произвола или мести не допускаются. Население должно осознать отказ [новых властей] от произвольных методов прежних правителей»⁵.

Поскольку Фромм участвовать в акции отказался, командующим армией резерва, а тем самым всеми войсками на территории страны должен был стать генерал-полковник Гёпнер. На пост верховного главнокомандующего вермахта, как уже указывалось, предназначался давший на это согласие генерал-фельдмаршал Эрвин фон Вицлебен.

Центральным пунктом использования войск в рамках плана «Валькирия» первоначально являлась столица рейха Берлин. Имевшиеся здесь в распоряжении заговорщиков войска (охранный батальон, оружейно-техническое училище, танковые училища в Крампнице и Гросс-Глинике, пехотное училище в Дёберице, фанен-юнкерское и унтер-офицерское училища в Потсдаме, а также — в качестве второго эшелона — танковое училище в Винсдорфе и артиллерийское училище в Ютербоге) имели задачу оцепить правительственный район, схватить Геббельса, взять под особую охрану министерство пропаганды и Главное управление имперской безопасности, а также занять все остальные важные объекты, список которых включал 29 наименований. Первоочередному захвату подлежали: 10 эсэсовских объектов, 10 правительственных и 9 партийных учреждений. В дальнейшем следовало занять ещё 32 объекта. Ряд частей должен был захватить радиостанции в Кёнигс-Вустерхаузене, Цоссене и Тегеле, а также Радиоцентр на Мазурен-аллее в Берлине. Предусматривалось обратиться но радио с призывами к вермахту и народу⁶.

Условия военного чрезвычайного положения уточнялись Законами военного времени. Право ношения оружия предоставлялось только военнослужащим вермахта, полиции и имеющим специальные задания охранным формированиям; все остальные лица обязывались заявить о наличии у них оружия; демонстрации, митинги, собрания в закрытых помещениях, изготовление листовок запрещались. Предписывались: дальнейшее функционирование под новым руководством или под новым надзором хозяйственных предприятий и транспорта; продолжение деятельности имперского продовольственного сословия, промысловых организаций, организации Тодта, Имперской трудовой повинности, Национал-социалистского общества народной благотворительности и Германского трудового фронта; дальнейшее выполнение своих обязанностей чиновниками, служащими и рабочими; отмена отпусков; временная конфискация имущества НСДАП и её организаций и союзов (за исключением РАД и ОТ); уголовное наказание за уничтожение и подделку официальных документов, реестров, актов; запрещение деятельности всех чинов НСДАП.

Противоречащие этим распоряжениям действия, подстрекательство к актам неповиновения или повреждения имущества, а также грабежи должны были караться тюрьмой, каторгой, конфискацией имущества или смертной казнью. Приказывалось учредить военно-полевые суды в составе трёх членов. В дальнейших распоряжениях провозглашались конфискация имущества главарей нацистской партии, немедленное закрытие и взятие под сохранность всех учреждений и помещений НСДАП и её организаций, если они не предназначаются для дальнейшей работы под руководством комиссаров; отмена брони от военной службы для нацистских чинов, их мобилизация в вермахт, запрещение на три дня частных поездок, запрет телеграфной и телефонной связи (за исключением местной, а также между государственными и военными органами).

Имелись, далее, планы захвата сети связи почтового ведомства и вермахта. Генерал Фельгибель, начальник службы связи ОКХ и всей сети связи вермахта был готов вместе со своими подчинёнными генералом Тиле и полковником Ханом блокировать после покушения всякую связь ставки фюрера с внешним миром.

Ольбрихт и Штауффенберг, соблюдая строжайшую конспирацию, провели всю работу по разработке плана весьма тщательно и основательно. (Следует заметить, что выше приведены только те документы, которые сохранились или же дошли до нас в отрывочном виде в «Донесениях Кальтенбруннера»). Дополнительные приказы по плану «Валькирия» были распечатаны в нужном количестве копий женой Трескова и графиней Харденберг (тогда — Ове). Проделанная Штауффенбергом работа высоко ценилась его товарищами. Фриц Дитлоф фон дер Шуленбург даже назвал её «классической». «Мы уже далеко продвинулись бы вперёд, решись Штауффенберг на это пораньше»,— сказал он своей жене⁷. Дочь графа Юкскюлля Ольга фон Заукен передаёт такое высказывание своего отца: «Если весь этот заговор вообще имеет хоть малейший шанс на успех, то только с тех пор, как к нему примкнул Клаус. Он — движущая сила, та сила, которая вообще впервые придала форму всем нашим многолетним усилиям. Его можно уподобить теперь пальцу на спусковом крючке. А я уже стар и в данный момент вижу свою главную задачу в том, чтобы заботиться о Клаусе. Ведь без него всё дело лишено и сердца и головы»⁸.

При всём уважении к тщательно проделанной Штауффенбергом и Ольбрихтом разработке плана следует, однако, указать, что они ограничились исключительно подготовкой военного государственного переворота. Планом не предусматривалось с самого же начала призвать к действию народные массы; напротив, запрет митингов, демонстраций и листовок был предназначен сковать их революционную активность. Первый удар должны были нанести исключительно военные. Таким образом, акция мыслилась как военный путч, а не как народное восстание. Отсюда видно, что Штауффенберг тоже не до конца освободился от влияния антидемократического большинства заговорщиков.

В решении огромных задач Штауффенберг опирался на самоотверженную поддержку своих друзей. Капитан Гельмут Корде, сам находившийся на Бендлерштрассе, так отзывается об одном из них — Вернере фон Хефтене: «Его внутренний оптимизм превосходил и освещал собою всё остальное. Как в первый вечер, так и потом я никогда не видел его погруженным в уныние и подавленным, даже когда дело принимало серьёзный оборот... Он очень любил своих друзей и делал для них всё, что было в его силах... Вернер редко говорил о том, что наряду со своими служебными обязанностями занимается и совершенно иным делом. Иногда он лишь ронял несколько слов, что, мол, накануне опять работал допоздна: то до 12 часов ночи, то до 2—3 часов утра. И никогда — ни малейшего раздражения, никакого намёка на жалобу, что ему слишком тяжело. Каждое утро он пунктуально точно выезжал в своё управление. По большей части он сидел за рулём небольшого «мерседеса» рядом с полковником графом Штауффенбергом. Встречая меня по пути от станции метро к Бендлерштрассе, он обычно, если в машине было свободное место, останавливался или же радостно махал мне рукой»⁹.

Сам Штауффенберг не упускал ни одной возможности приобрести новых соратников, вёл беседу со многими офицерами, подробно обрисовывал им подлинное положение на фронтах и внутри страны, стремясь убедить их в необходимости активного сопротивления. Обер-лейтенант Урбан Тирш, которого Штауффенберг специально перевёл в Берлин, так описывает свою первую встречу с ним:

«Штауффенберг подал мне свою левую руку с такой сияющей радостью и с такой уверенностью, что можно было подумать, будто его тяжёлое увечье нисколько не мешает ему жить. Он дружески осведомился, как я доехал и как разместился в Берлине, а потом предложил закурить. Манера, с какой он разговаривал со своим офицером-порученцем, была столь непринуждённой, что мне редко приходилось видеть подобное в военной среде, да и то только на фронте. Телефонный звонок прервал нашу беседу, и Штауффенберг начал новый разговор. Смотреть, с какой живостью он говорил, как с полным знанием дела лаконично и уверенно давал распоряжения, было одно удовольствие... Закончив разговор по телефону, он снова повернулся ко мне... «Давайте прямо к делу, — сказал он. — Итак, всеми имеющимися в моём распоряжении средствами я готовлю государственную измену». Мы заговорили о неотвратимо безнадёжном военном положении, о том, что хотя переворот этого положения и не изменит, однако сможет сберечь много крови и помочь избежать страшного хаоса. Постыдное нынешнее правительство надо устранить. И он с серьёзным лицом добавил: «Удастся ли это, спорно, но ещё хуже, чем неудача, бездеятельно, словно паралитики, погрязнуть во всём этом позоре. Только активные действия могут помочь обрести внутреннюю и внешнюю свободу»»¹⁰.

Однако при всей своей технической основательности, при всей самоотверженности многих участников план государственного переворота имел ещё и тот политический недостаток, что из всего круга лиц, предназначенных действовать, лишь немногие фактически принадлежали к антигитлеровской оппозиции. Значительно большую часть этих лиц заранее привлечь к участию в заговоре не удалось. Поэтому они оказались обескуражены первыми приказами, пребывали в нерешительности или даже вообще ориентировались на местных нацистских и эсэсовских фюреров. Штауффенберг и Ольбрихт построили подготовленную ими акцию исключительно на базе военно-командной системы, рассчитывая как на беспрекословное повиновение соответствующих офицеров, так и на точное осуществление директив. Круг «посвящённых» был очень узок; не было ни гражданских, ни военных, падежных в политическом отношении боевых групп, подготовленных для проведения в жизнь первоначальных мер. Войска, по приказу своих офицеров выступавшие до сих пор за фюрера, должны были, по приказу тех же самых офицеров, вдруг выступить против него. Такая почва неизбежно должна была оказаться слишком непрочной, чтобы выдержать подобный груз. Мы можем предполагать, что Штауффенберг чувствовал этот недостаток. Он пытался смягчить его, лично беседуя с каждым будущим офицером связи и конкретно разъясняя ему план и задачу. Но эти указания относились к моменту уже после решающего удара, который намечалось нанести в Берлине. Штауффенберг и Ольбрихт старались также войти в более тесный контакт с войсками, дислоцированными в самом Берлине и его окрестностях.

Одновременно Штауффенберг настаивал на подборе подходящих лиц в качестве политических уполномоченных в военных округах, но занимались этим Гёрделер, Якоб Кайзер и Лёйшнер. Очевидно, трудоёмкая работа по планированию заговора, которую Штауффенберг должен был вести наряду с исполнением своих служебных обязанностей, не оставляла на это ему ни времени, ни сил. К тому же ему приходилось ещё участвовать и в политических спорах среди заговорщиков. Поэтому в подборе политических уполномоченных и их помощников особенно сильно сказывается влияние Гёрделера.

Список офицеров связи и политических уполномоченных, попавший 20 июля 1944 г. в руки гестапо, содержит следующие имена¹¹ (см. Таблицу).

Список политических уполномоченных и их помощников, как мы видим, состоит из предпринимателей, крупных землевладельцев, а также бывших или ещё находившихся на службе государственных чиновников, принадлежавших в большинстве к бывшим буржуазным партиям, преимущественно к Центру. Уже сам по себе этот состав ещё раз достаточно ясно показывает реакционный характер заговора в целом. Некоторое число правых социал-демократических лидеров было, как и в Веймарской республике, призвано придать ему внешний псевдодемократический оттенок.

Мы знаем, что Штауффенберг, Лебер, Мольтке и другие выступали против кандидатуры Гёрделера в рейхсканцлеры и желали видеть на этом посту Лебера или Лёйшнера. Правительство, включая подчинённых отдельным министерствам статс-секретарей, предусматривалось создать в следующем составе¹³:

Временный глава государства: Людвиг Бек; в дальнейшем, возможно, Лёйшнер, Статс-секретарь: граф Ульрих Шверин фон Шваненфельд.

Рейхсканцлер: Карл Гёрделер, позже — Юлиус Лебер или Вильгельм Лёйшнер. Референт по печати: Карло Мирендорф (погиб в декабре 1943 г. при воздушном налёте); в дальнейшем назывались кандидатуры Отто Кипа (посланник) и Тео Хаубаха.

Вице-канцлер: Вильгельм Лёйшнер или Якоб Кайзер. Статс-секретарь: граф Петер Йорк фон Вартенбург.

Министр внутренних дел: Юлиус Лебер или Гюнтер Тереке (Христианско-национальная крестьянско-земледельческая партия). Статс-секретарь: граф Фриц Дитлоф фон дер Шуленбург.

Министр иностранных дел: Ульрих фон Хассель или граф Вернер фон дер Шуленбург; назывался также Адам фон Тротт цу Зольц.

Министр финансов: Эвальд Лёзер (директор концерна Круппа, в прошлом — член городской палаты Лейпцига); назывался также Иоганнес Попиц.

Министр хозяйства: Пауль Лежен-Юнг (занимавший руководящий пост в целлюлозной промышленности, член Немецкой национальной народной партии) или Вильгельм Лёйшнер.

Министр культуры: Ойген Больц (государственный президент Вюртемберга в отставке, Центр); назывались также Курт Эдлер фон Шушниг (в прошлом — федеральный канцлер Австрии) и Адольф Райхвайн. Статс-секретарь — Герман Кайзер.

Министр юстиции: Йозеф Вирмер (адвокат, Центр); назывался также Карл Лангбен.

Министр сельского хозяйства: Андреас Гермес (министр в отставке, Центр), а также барон фон Люнинк и Ганс Шланге-Шёнинген (комиссар по делам «Восточной помощи» в 1931—1932 гг., помещик, Христианско-национальная крестьянско-земледельческая партия).

Военный министр: Эрих Гёпнер или Фридрих Ольбрихт. Помощник, статс-секретаря: граф Клаус фон Штауффенберг или Фридрих Ольбрихт.

Министр восстановления: Бернхард Леттерхауз.

Министр транспорта: Вильгельм цур Ниден (городской строительный советник в отставке, сотрудник Гёрделера по Лейпцигу).

Министр почт: Эрих Фельгибель. Помощник статс-секретаря: Фриц Тиле.

Начальник полиции: граф Вольф фон Хельдорф; позже назывался Хеннинг фон Тресков.

Далее в состав кабинета подлежал включению в качестве министра информации один австриец.

Состав запланированного правительства, которое надлежало создать после захвата власти вермахтом, показывает, что патриотические силы занимали здесь более сильную позицию, нежели в группе политических уполномоченных для военных округов. Кругам крупной буржуазии пришлось пойти на некоторые уступки под нажимом прогрессивных элементов Крайзауского кружка и группы Штауффенберга, представлявших собою наиболее активное крыло заговора. Если бы дело дошло до образования этого правительства, в нём спустя некоторое время — после ликвидации власти нацистской партии и СС — наверняка вспыхнули бы принципиальные, порождённые различными классовыми точками зрения противоречия. Такие политики, как Гёрделер, фон Хассель, Лёзер, Лежен-Юнг, Гермес, Люнинк, Шланге-Шёнинген и другие, являлись политическими поборниками интересов крупной буржуазии и крупного помещичьего землевладения. Им противостояли левые социал-демократы Лёйшнер, Лебер, Райхвайн и буржуазно-демократические реформаторы Штауффенберг, Ольбрихт, Йорк, Шверин фон Шваненфельд и Фриц фон дер Шуленбург.

Если верно то, что последние могли бы опереться на вызванное к жизни и организованное коммунистами и социал-демократами народное движение, то бесплодно было бы рассуждать, удалось ли бы им достигнуть успеха. Военное чрезвычайное положение с его ограничениями, направленными также и против демократического движения, естественно, поначалу помешало бы народному движению. Поэтому требованием Штауффенберга и Лебера было сохранять это чрезвычайное военное положение как можно более короткое время. Во всяком случае, нельзя упрощать вещи и, рассматривая государственный переворот в том виде, как он намечался, замечать только его реакционную сторону.

Само собою разумеется, в целом и по своему характеру заговор являлся делом реакционным, имевшим целью спасение германского империализма и власти монополий от их разгрома. С исторической точки зрения рассматривать его как «восстание совести», считать выражением «духа свободы»¹⁴ или же расценивать как «демократический заговор в тоталитарном государстве»¹⁵ было бы нелепостью.

И всё же, если у этого реакционного заговора всё-таки имелась одна примечательная черта, то состояла она в том, что вокруг Лебера, Мольтке и Штауффенберга возникла патриотическая, буржуазно-демократическая группа, противоположная по своему характеру заговору в целом. Разработанные планы и документы, а также фактическое соотношение сил показывают, что эта группа если и не имела перевеса, то всё же добилась довольно сильных позиций, открывавших более благоприятные возможности для возникновения зачатков подлинно антифашистско-демократической ориентации.

Единой правительственной программы у заговорщиков не существовало. Имелись лишь многочисленные меморандумы Гёрделера, которым противостояли крайзауские документы и совпадавшие с ними взгляды группы Штауффенберга. В подготовленных Гёрделером, Вирмером, Штауффенбергом и другими обращениях по радио отражались различные взгляды и компромиссы.

В середине 1944 г. Кунрат фон Гаммерштейн следующим образом записал мысли Гёрделера: ждать со свержением Гитлера больше нельзя, иначе «народ с полным основанием скажет, что его руководящий слой, который должен был бы предвидеть катастрофу, постыдно обанкротился и потому потерял всякое право на руководство. Этот слой включал и то самое сословие крупных предпринимателей, без поддержки которого в силу тупой жажды прибылей Гитлер никогда не пришёл бы к власти. И всё-таки для нас в общем и целом было бы выгодно, чтобы этот слой, основная составная часть которого может восстановиться лишь за несколько поколений, остался существовать, ибо его полное воссоздание обойдётся народу ужасно дорого»¹⁶.

В области внешней политики Гёрделер придерживался следующего мнения: «Немедленным уходом со всех оккупированных территорий (на Западе) мы могли бы избавить англо-американцев от ещё больших потерь. Только на Востоке мы в лучшем случае держались бы на польской восточной границе до тех пор, пока Польша не была бы восстановлена Германией»¹⁷.

Гёрделер, как и прежде, выступал за антисоветский союз с Англией и США: «Англия должна быть заинтересована в том, чтобы противопоставить русскому влиянию в Европе направляемую ею оздоровляющуюся Германию. Поэтому после данной войны ни о каких репарациях речи не будет. Вызванное прежде всего воздушной войной обнищание народа, которое при плохом обращении могло бы толкнуть народ в объятия коммунизма, сделает англичан вообще осторожными в предъявленных ими условиях мира... Неуклюжую суровость англо-американской стороны русские смогли бы обратить себе на пользу посредством позиции, идущей навстречу германским пожеланиям. Но поскольку Запад должен питать величайший интерес к тому, чтобы сохранить сильный противовес России, мы — не озлобляя против себя русских — по крайней мере временно будем ориентироваться на Запад»¹⁸.

Мысли Гёрделера по вопросам внутренней политики Гаммерштейн записал так: «Германия должна вновь стать правовым государством. Все военные и нацистские преступники подлежат осуждению в соответствии с законами, действовавшими ко времени совершения их преступлений. От всего народа потребуется весьма много работы, однако при соблюдении строжайшей экономии, упорядоченном введении государственного бюджета, восстановлении во всех отношениях упрощённого административного аппарата с полным воплощением в жизнь идеи социальной справедливости — теперь генеральный директор уже не будет зарабатывать в сотни раз больше, чем его самый высокооплачиваемый рабочий, — этот разрыв слишком огромен! Нет, оба они будут сообща нести те величайшие трудности в области финансов и восстановления городов, которые нам предстоит преодолеть»¹⁹. Ни о каком социальном преобразовании здесь нет ни слова.

В беседе с Гаммерштейном 29 июня Гёрделер заявил, что на Западе, несмотря на вторжение, надо всё же сберечь «другим» много сил; «Австрия должна остаться в составе рейха, и англичане уже начали зондаж»²⁰.

Это означает, что в принципе Гёрделер и теперь всё ещё придерживался своих экспансионистских и антисоветских целей, отвечавших интересам крупного капитала. В лице Штауффенберга он видел лишь орудие достижения этих целей.

В интересах наглядности мы уже схематически обрисовали планы переворота и круг лиц, предназначавшихся для установления новой государственной власти. Разработка этих документов происходила в основном до начала 1944 г., но и в дальнейшем требовалось их дополнение и корректирование. В частности, по вопросу о составе будущего правительства имели место горячие споры, продолжавшиеся вплоть до 20 июля 1944 г.

Теперь обратимся вновь к конкретным попыткам покушения, неоднократно предпринимавшимся в период с осени 1943 г. до 20 июля 1944 г.

По вопросу об устранении Гитлера взгляды были различны. Гёрделер долгое время отвергал покушение, ибо явно боялся, что после физического уничтожения Гитлера и других нацистских главарей проложат себе путь революционно-демократические силы. Он желал, как уже упоминалось, предотвратить новый 1918 год. При этом Гёрделер рассчитывал на то, что удастся побудить Гитлера уйти в отставку и затем без существенных конфликтов направить германскую империалистическую политику в несколько «более умеренное» русло.

Мольтке, Штельцер и другие крайзаусцы тоже были против покушения, но отнюдь не из страха перед народом. Они полагали, что устранение Гитлера ещё далеко не означает ликвидации всего нацистского режима. Демократического же народного движения, которое смогло бы ликвидировать эту систему, по их мнению, не существовало, а генералов они на это способными не считали. Поэтому путь к освобождению Германии они с неизбежностью видели в её военной катастрофе²¹. Кроме того, имелись и такие участники заговора, например Бернер фон Хефтен, которые отклоняли покушение из религиозных соображений.

Штауффенберг, Ольбрихт, Тресков и другие рассматривали покушение на Гитлера как единственно возможный толчок к перевороту. Штауффенберг и Ольбрихт понимали, что убийство Гитлера — это ещё отнюдь не сам решающий переворот, а лишь его необходимый первый акт. Они делали ставку на армию и её офицеров как на единственно решающие факторы первых часов и дней. Но они знали также и то, что многие офицеры считали себя связанными присягой, а другие просто ссылались на неё, чтобы избежать необходимости самим принять решение бороться против нацистов. Кроме того, личность и имя фюрера и верховного главнокомандующего вермахта всё ещё оказывали определённое гипнотизирующее воздействие на часть народа, солдат и офицеров²². И наконец, при таком культе, который был создан вокруг Гитлера, личность его имела существенное значение для внутренней консолидации и укрепления всей фашистской системы, включая нацистскую партию, её организации и подразделения, СС, гестапо и т. п. Штауффенберг и Ольбрихт хотели решить все эти проблемы фактом физического уничтожения Гитлера. Вот почему они с такой энергией осуществляли дальнейшую подготовку покушения.

Новая попытка покушения намечалась на начало ноября 1943 г. Договорились, что Штифф, принимавший участие в проходивших в ставке совещаниях по обсуждению положения на фронтах, совершит покушение во время «оценки обстановки фюрером», как именовались эти совещания у Гитлера. Тресков достал новую английскую взрывчатку и в октябре передал её Штауффенбергу, а он в свою очередь — Штиффу. Но тот спустя некоторое время заявил, что нет никакой возможности незаметно пронести взрывчатку в помещение, где происходят совещания. Многочисленные кордоны, с целью безопасности окружавшие Гитлера в его ставке, действительно были труднопреодолимым препятствием.

Штауффенберг попытался привлечь к покушению полковника генерального штаба Иоахима Майхснера, который являлся сотрудником Кейтеля и имел доступ к совещаниям по обстановке. Но хотя Майхснер и был согласен со Штауффенбергом, совершить покушение он в себе сил не нашёл.

Тогда Тресков предложил произвести покушение во время осмотра Гитлером выставки образцов новой военной формы. Их должны были показать Гитлеру для утверждения в ноябре. Необходимо было найти офицера, готового, положив взрывчатку в карман своего мундира, подойти вплотную к Гитлеру и взорваться вместе с ним. Шуленбург назвал капитана Акселя фон Бусше, с которым он дружил и о котором знал, что тот горячо ненавидит Гитлера. Бусше был очевидцем массовых расстрелов мужчин, женщин и детей в Польше и Советском Союзе, и это сделало его врагом нацизма. Штауффенберг вызвал Бусше с Восточного фронта в Берлин, и в предместье столицы Дюппеле между ними состоялся решающий разговор. Бусше был готов ради уничтожения Гитлера пойти на гибель. Однако демонстрация образцов новой формы многократно откладывалась, а когда наконец уже должна была состояться, вагон с обмундированием разбомбили при авиационном налёте на Берлин. Тем временем Бусше пришлось вернуться на фронт, где он вскоре получил тяжёлое ранение.

К этому времени Штауффенберг впервые высказал намерение осуществить покушение. Но Ольбрихт и Бек воспротивились этому, ибо он был незаменим в Берлине.

По смутным и недостаточно подтверждённым данным в конце декабря 1943 г. предпринималась ещё одна неудавшаяся попытка покушения²³. Случай чуть было не привёл к провалу всего заговора. Майор Кюн и обер-лейтенант Хаген сумели спрятать английскую взрывчатку в ставке фюрера под деревянной сторожевой вышкой. По каким-то неясным причинам взрывчатка взорвалась. Однако расследование инцидента велось офицером абвера подполковником Шрадером — участником заговора. Ему удалось замять дело и не допустить разоблачения. Однако теперь надо было доставать новую взрывчатку.

В январе 1944 г. опять представилась возможность использовать для покушения намеченную демонстрацию новой военной формы. Так как Бусше к тому времени уже был ранен, пришлось искать другого офицера. Штауффенберг предложил обер-лейтенанта Эвальда Генриха фон Кляйста из потсдамского 9-го пехотного полка. После бесед с Штауффенбергом и своим отцом (неоднократно упоминавшимся нами померанским помещиком Эвальдом фон Кляйст-Шменцином) тот согласился на этот акт самопожертвования²⁴. Но назначенная на 11 февраля 1944 г. демонстрация обмундирования была вновь отменена.

Кроме названных выше офицеров, вероятно, нашлись бы и другие, готовые ценой своей жизни убить Гитлера. Но это были в большинстве своём офицеры молодые, не имевшие к нему доступа. Среди же генералов и старших офицеров из окружения Гитлера таких людей не нашлось.

Правда, доступ на оперативные совещания по обсуждению обстановки имел начальник оперативного управления генерального штаба сухопутных войск генерал-лейтенант Адольф Хойзингер, который с весны 1943 г. знал о намерении заговорщиков устранить Гитлера. Генералу Вагнеру, стремившемуся привлечь его к участию в заговоре, он заявил, что готов безоговорочно предоставить себя в распоряжение нового руководства. Но когда в конце 1943 г. Штифф снова стал прощупывать Хойзингера насчёт покушения, тот отказался, воскликнув: «Боже упаси! Это же государственная измена! Мы связаны присягой и военным долгом!»²⁵.

Тресков долгое время верил, что Хойзингер в самом деле готов действовать заодно с заговорщиками. Когда в начале 1944 г. Хойзингер должен был уехать на лечение, Тресков письменно попросил, чтобы он назначил его своим заместителем. Это дало бы Трескову возможность принимать участие в совещаниях у Гитлера и осуществить покушение. Но Хойзингер даже не ответил на просьбу Трескова. Вернер фон Хефтен назвал Хойзингера «несостоятельным типом и послушно кивающим ослом»²⁶. По предложению Ольбрихта Штауффенберг распорядился не связывать никакие дальнейшие планы с Хойзингером и занявшим такую же позицию графом Кильманзеггом.

Тем временем гестапо всё ближе подбиралось к заговорщикам. Как уже указывалось, им удалось внедрить в кружок Зольфа своего шпика Рекцее²⁷ и в январе 1944 г. арестовать многих членов этого кружка, в том числе Гельмута фон Мольтке. В феврале Гитлер издал распоряжение, согласно которому подавляющая часть военной секретной службы была включена в состав СД, а Канарис снят со своего поста. Остаток абвера был подчинён полковнику Ганзену, тоже участнику заговора. В июне 1944 г. Гиммлер заявил Канарису: ему известно, «что в сухопутных войсках есть видные круги, носящиеся с планами переворота. Но до этого дело не дойдёт. Он своевременно нанесёт удар. Он терпел это дело так долго только для того, чтобы выяснить кто, собственно, за всем этим стоит. Теперь он это знает. И теперь-то он вовремя пресечёт происки таких лиц, как Бек и Гёрделер»²⁸. Шлабрендорф сообщает, что этот рассказ Канариса произвёл на Ольбрихта весьма большое впечатление: тот боялся «непосредственно предстоящего удара Гиммлера». «Мы не могли помешать этому. Мы должны были не терять самообладания»²⁹.

4 июля 1944 г. были арестованы Райхвайн, Зефков и Якоб, 5 июля — Лебер, 17 июля был отдан приказ об аресте Гёрделера, но его предупредили и он скрылся. Так гестапо проникло во внутренний круг заговора; теперь надо было в высшей степени спешить, Военное положение гитлеровской Германии приняло летом 1944 г. катастрофический характер.

4 июня войска союзников освободили от фашистского господства Рим. 6 июня союзники высадились в Нормандии и создали прочный плацдарм, на котором они стали быстро концентрировать свои силы для дальнейшего вторжения во Францию.

23 июня началась Белорусская операция Советской Армии, в результате которой группа армий «Центр» была почти полностью уничтожена. 26 июня был освобождён Витебск, 3 июля — Минск и 13 июля — Вильнюс. 8 июля генерал Винценц Мюллер капитулировал с остатками окружённой в районе Минска 4-й армии и вскоре примкнул к Союзу немецких офицеров и к Национальному комитету «Свободная Германия». 13 июля 1944 г. началось советское наступление против войск группы армий «Северная Украина», приведшее к освобождению западной части Украины. В конце июля — начале августа советские войска вышли во многих пунктах к Висле.

Характерным для той ситуации, которая возникла в высшем командовании фашистского вермахта, явился телефонный разговор в конце июля между Кейтелем и Рундштедтом. Когда Кейтель перед лицом катастрофических донесений со всех фронтов в отчаянии, спросил Рундштедта: «Так что же нам делать?», тот ответил: «Что вам делать? Кончать войну — вот, что вам надо делать, идиоты!»³⁰ Но Рундштедт, а также и другие фельдмаршалы, за малым исключением, ничего не хотели предпринять для того, чтобы на деле прекратить войну.

Ввиду ухудшения военной обстановки перед заговорщиками встал вопрос, имеет ли вообще смысл совершать государственный переворот, поскольку крах фашистского господства уже близок. Этот вопрос Штауффенберг в июне через Лендорфа адресовал Трескову. Ответ Трескова гласил: «Покушение должно быть совершено, coûte que coûte[26]. Если же оно не удастся, всё равно надо действовать в Берлине, ибо теперь речь идёт не о практической цели, а о том, что немецкое движение Сопротивления перед лицом всего мира и истории отважилось бросить решающий жребий. А всё остальное в сравнении с этим безразлично»³¹. По сути дела, таково же было и мнение Штауффенберга, но он хотел, чтобы мнение это было подтверждено его соратником.

Само собою разумеется, успешный переворот с немедленным установлением мира имел бы и в это время не только моральное, но и в высшей степени практическо-материальное значение. За это говорит хотя бы одно то соображение, что немецкий народ и другие народы не пережили бы всего того, что им пришлось ещё пережить до окончания войны.

С марта 1944 г. группа Штауффенберга никакой возможности устроить покушение больше не имела. Помогло благоприятное обстоятельство. С 15 июня временно, а с 1 июля официально Клаус фон Штауффенберг был назначен начальником штаба при командующем армией резерва и одновременно получил чин полковника. Это значило, что отныне он должен был участвовать в совещаниях по обстановке, проводившихся в ставке фюрера. Штауффенберг сразу же решил сам осуществить покушение. Друзья отреагировали на его решение с большим недовольством, но, поскольку все другие попытки провалились, пришлось согласиться. Благодаря своей новой должности Штауффенберг мог — с Фроммом или без него — привести в движение весь командный аппарат армии резерва.

Заговорщики вступили в период новой активности. Вновь были просмотрены и обновлены в соответствии с обстановкой все обращения, предстоявшие выступления по радио и заранее подготовленные приказы. Было ясно: решающий день близок. Происходили последние совещания с посвящёнными в заговор офицерами. Своим преемником в качестве начальника штаба при Ольбрихте Штауффенберг сделал своего друга Мерца фон Квирнгейма, который теперь переместился на Бендлерштрассе. Он жил вместе со Штауффенбергом в берлинском районе Ванзее. Затруднение возникло с берлинским охранным батальоном, новым командиром которого был назначен майор Эрнст Ремер. Награждённый «Дубовыми листьями» к «Рыцарскому кресту» 1-й степени, он считался верным Гитлеру. Но заговорщики полагали, что после убийства Гитлера он подчинится приказам нового военного командования.

На Западе позиции заговорщиков летом 1944 г. в некоторой степени усилились. Генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель, бывший поклонник Гитлера, его любимец и долгое время идол «Гитлерюгенд», теперь откололся от фюрера. Целлер так рисует его взгляды: «Захват Гитлера и его осуждение германским судом; переговоры о перемирии на Западе на основе немедленного оставления оккупированных западных областей и непосредственного прекращения бомбёжек западными союзниками; удержание сокращённой линии обороны на Востоке; и наконец, создание новой временной имперской власти во главе с Беком, Гёрделером, Лёйшнером»³². Узнав о подготовке, ведшейся Штауффенбергом, Роммель высказался против покушения, но в принципе выразил свою готовность участвовать в заговоре. Политически Роммель принадлежал к правому крылу группы Гёрделера. Он безоговорочно служил своему фюреру, пока тот побеждал, но отказался следовать за ним, как только вырисовалась опасность свалиться вместе с ним в пропасть. Кроме того, Роммель был поборником империалистического «западного решения»: открытия фронта на Западе и продолжения войны против Советского Союза.

В начале 1944 г. Штауффенберг и Хефтен направили юрисконсульта компании «Люфтганза» д-ра Отто Йона в Мадрид с заданием установить контакт с западными державами, если возможно — с высшим командованием союзнических экспедиционных сил, и проинформировать их о предстоящем государственном перевороте. Эту акцию отнюдь не следует обязательно рассматривать как выражение «западной ориентации» Штауффенберга. Он одобрял также и попытки установить контакт с Советским правительством, выступая, как уже говорилось, за мир на всех фронтах.

В это время Штауффенберг, очевидно, уделял повышенное внимание дислоцированным в Берлине и вокруг него войскам, чтобы быть уверенным в их готовности действовать. За это говорит сообщение тогдашнего обер-ефрейтора пехотного училища в Дёбериц-Эльсгрунде Вальтера Кайрата:

«В начале 1944 г. весь 4-й учебный батальон пехотного училища в Дёбериц-Эльсгрунде был выстроен для смотра на учебном плацу. Капитан Патцер, весьма энергичный и спортивно тренированный офицер, сделал наше подразделение (оно именовалось теперь 2-я кадровая рота 4-го учебного батальона) отборным. Смотр производил полковник Штауффенберг с сопровождавшими его лицами. Он спокойно и уверенно обошёл фронт, а потом в весьма товарищеском тоне подробно побеседовал с некоторыми солдатами. Он сказал тогда: «Рота производит на меня безупречное впечатление. Ваш трёхмесячный отдых скоро кончится, вас вскоре ожидает дело, и вы станете головной ротой в выполнении моего задания. Я ожидаю от каждого солдата и офицера выполнения своего долга, дело всерьёз идёт о судьбе Германии». Все мы подумали, что нас пошлют на Западный фронт, поскольку там ожидалось вторжение союзников.

Учебные планы роты были изменены. Если прежде они на 50 процентов предусматривали обучение кандидатов в офицеры атаке и «определению местонахождения противника», то теперь на первое место были поставлены ближний бой, уличный бой и т. п. Учения зачастую проводились с боевыми ручными гранатами и противотанковыми фаустпатронами. В конце июня утром нас подняли по тревоге. Через полчаса рота была готова к бою, выстроившись в полном боевом снаряжении, со станковым и ручным оружием. Нам выдали боевые патроны. Для сохранения секретности этой операции нам сказали, что иностранные рабочие готовили в Берлине бунт. Автомашины и танки принадлежали приданной нам моторизованной части. Через несколько часов операция закончилась, в Берлин мы не отправились, тревога оказалась учебной. После этого учения полковник Штауффенберг появился в Дёбериц-Эльсгрунде второй раз для подведения итогов. Капитан Патцер приказал нам построиться как положено и отдал рапорт полковнику Штауффенбергу. Когда мы окружили его, он сказал: «Теперь мне важна не безупречная линия строя; я хочу видеть твёрдую линию в том суровом деле, которое нам скоро предстоит!»»³³

Ольбрихт тоже инспектировал части в районе Берлина и старался установить личный контакт с офицерами, которые (как и уже упоминавшийся капитан Патцер) не принадлежали к заговору, но должны были выполнить важные задачи. Так, в начале июля была произведена учебная тревога в танковом учебном полку в Потсдам-Недлице. Затем Ольбрихт проинспектировал часть, поблагодарил солдат и офицеров за хорошее учение и побеседовал с ними.

Инспектированию подверглось и танковое училище в Гросс-Глинике. Об этом сообщает тогдашний курсант училища Вальтер Харц:

«За несколько дней до 20 июля — мы вели учебный бой боевыми снарядами на бывшем полигоне Дёбериц — нам было приказано немедленно, со всеми нашими машинами, вернуться в училище, так как получен условный сигнал «Валькирия». Танки были заправлены, боекомплекты розданы, и затем мы вместе с другими инспектируемыми подразделениями училища — бронетранспортёрами и противотанковыми орудиями — выстроились в колонну на шоссе Потсдам — Шпандау, проходившем вблизи училища. Училище имело преимущественно танки «Т-IV» с 75-миллиметровой длинноствольной танковой пушкой; было у нас и несколько «пантер». Проводилась тревога по военным понятиям довольно медленно, и скоро пошли слухи, что это просто учение. Если память мне не изменяет, всё делалось довольно поверхностно: некоторые танки даже не были готовы к бою, а экипажам не выдали продовольствия. Только теперь нам сообщили, что кодовый сигнал «Валькирия» подаётся при «внутренних беспорядках». Когда мы стояли на шоссе, к нам подошли несколько незнакомых офицеров, явно не из училища, и осмотрели машины. Они наверняка наблюдали тревогу с самого начала и остались недовольны, ибо на следующий день мы получили от инспекторов выговор за нашу халатность; нам объяснили, к каким роковым последствиям она привела бы в боевой обстановке. Впоследствии некоторые курсанты утверждали, что при этом был и Штауффенберг и что он весьма оживлённо беседовал с ними. За присутствие Штауффенберга поручиться не могу»³⁴. Всё вышеназванные части были введены в действие 20 июля 1944 г.

6 июля Штауффенбергу пришлось поехать на совещание в Оберзальцберг, где как раз находился Гитлер. По позднейшему донесению гестапо, Штауффенберг имел в кармане бомбу, но покушения не предпринял³⁵.

11 июля Штауффенберг снова находился в Оберзальцберге. В портфеле у него лежала бомба, но он не взорвал её, так как в совещании не принимал участия Гиммлер. Уничтожение Гиммлера и Геринга одновременно с Гитлером казалось Штауффенбергу безусловно необходимым.

Вечером 11 июля Штауффенберг встретился со своим приехавшим из Парижа кузеном Цезарем фон Хофаккером, который сообщил ему, что Роммель готов действовать, если повод для этого будет дан из Берлина. Хофаккер считал, далее, что после смерти Гитлера Клюге, который тем временем был назначен главнокомандующим войсками на Западе, тоже примет участие. Из Мадрида пришло сообщение от Йона, что Эйзенхауэр готов пойти на установление контактов, но требует безоговорочной капитуляции также и на Востоке. Бек настаивал на том, чтобы поскорее выступать.

Итак, покушение было назначено на 15 июля, так как в этот день Штауффенберг должен был вместе с Фроммом снова присутствовать на совещании у Гитлера — на этот раз в «Волчьем логове», около Растенбурга. Доверенные лица были предупреждены, и было условлено, что за два часа до покушения будет дан сигнал «Валькирия». В 9 часов 35 минут Фромм и Штауффенберг в сопровождении Клаузинга приземлились на аэродроме Растенбурга. В 11 часов 00 минут Ольбрихт дал в Берлине сигнал «Валькирия». В 13 часов 10 минут в «Волчьем логове» началось совещание по обстановке, но оно было таким коротким, что Штауффенберг не успел взорвать бомбу. Сразу же ему пришлось участвовать в другом, первоначально не намечавшемся совещании, на котором сам Гитлер не присутствовал. После 13 часов 30 минут Штауффенберг сообщил по телефону в Берлин, что акция не удалась. Объявленной по сигналу «Валькирия» тревоге был дан отбой; в целях маскировки её объявили учебной.

Вечером 16 июля на квартире Штауффенберга в Ванзее состоялось уже упоминавшееся совещание. В нём участвовали братья Штауффенберг, Шуленбург, Тротт цу Зольц, Йорк, Мерц, Ганзен и Хофаккер. Было решено при первом же удобном случае в любых условиях нанести удар и сразу же затем предложить переговоры. «В ходе последовавшего обсуждения, — как установило впоследствии гестапо, — высказывалось мнение, что переговоры должны вестись военными с военными, причём не только с врагами на Западе, но и с Советами»³⁶.

17 июля Роммель был тяжело ранен на Западе и в дальнейшем в заговоре не участвовал.

Есть данные, что в эти дни в Берлине и в Потсдаме примечательным образом распространился слух, будто ставка фюрера скоро взлетит на воздух. Слух этот дошёл и до Штауффенберга.

18 июля Штауффенберг получил указание сделать 20 июля в ставке фюрера доклад о формировании дивизий «народных гренадеров»[27] для стабилизации катастрофического положения на Востоке. Друзья и соратники знали: жребий брошен.

19 июля спешно в весьма конфиденциальной форме известили всех доверенных лиц. Вагнер, Ольбрихт, Мерц, Бернардис, Шуленбург, Йорк, Шверин и другие близкие к Штауффенбергу заговорщики были информированы о том, что на следующий день — любой ценой, как сказал Тресков, — решающий акт будет совершён. Некоторые из заговорщиков попрощались со своими семьями, не сказав им ни слова о том, что, возможно, это — прощание навеки.

Вечером 19 июля бывший имперский комиссар по трудоустройству д-р Гюнтер Тереке посетил генерал-фельдмаршала фон Вицлебена, поселившегося у озера Гут (район Калау) у своего адъютанта графа Линара-Реедерна, чтобы обсудить с ним проект воззвания, с которым тот в случае удачи покушения должен был обратиться к народу. Этот проект был предварительно уточнён, в частности с Попицем и Беком, и не в последнюю очередь предусматривал заключение перемирия не только с западными державами, но и с Советским Союзом. В ходе беседы с Тереке Вицлебен заявил, что «после удавшегося покушения настоятельно необходимо» установить связь с Национальным комитетом «Свободная Германия», и выразил своё личное уважение генералу Вальтеру фон Зейдлицу³⁷.

Высказанные в подготовленном воззвании и в беседе Вицлебена с Тереке взгляды недвусмысленно противоречили взглядам Гёрделера. С ним в тот же вечер попытался связаться Фриц Дитлоф фон дер Шуленбург, попробовав узнать в Потсдаме у сестры Гёрделера о его местонахождении. Но та не знала, так как Гёрделеру уже приходилось скрываться.

12 июля Гёрделер сказал об офицерах, группировавшихся вокруг Штауффенберга: «Этого они никогда не сделают»³⁸. О самом Штауффенберге рассказывают, что он и 19 июля вёл себя, как обычно: был спокоен, весел, занимался своими служебными делами, беседовал с Троттом цу Зольцем, а вечер провёл с братом.

20 июля 1944 года

В четверг 20 июля 1944 г., около 6 часов утра, полковник граф фон Штауффенберг в сопровождении брата вышел из своей квартиры в берлинском пригороде Ванзее. Автомашина доставила обоих в город, где к ним подсел обер-лейтенант фон Хефтен. Затем они поехали дальше — на аэродром Рангсдорф, где уже ждал генерал-майор Штифф, чтобы вместе отправиться в ставку фюрера. Самолёт «Хейнкель-111», находившийся в распоряжении генерала Вагнера, стартовал около 7 часов утра. В портфелях находились две бомбы с бесшумными химическими взрывателями³⁹. Одну положил в свой портфель Штауффенберг, другую взял Хефтен. Тем временем Бертольд фон Штауффенберг отправился в здание ОКХ на Бендлерштрассе.

Пролетев примерно 560 километров, самолёт около 10 часов 15 минут приземлился в Растенбурге. Штауффенберг поручил командиру самолёта быть с полудня готовым к обратному полёту в Берлин. На служебной машине Штауффенберг и его спутники отправились в ставку фюрера. Здесь Штауффенберг доложил о своём прибытии коменданту. После завтрака с его адъютантом ротмистром фон Мёллендорфом Штауффенберг направился к генералу Фельгибелю, начальнику связи вермахта, посвящённому в заговор. Затем Штауффенбергу пришлось ещё решить один служебный вопрос с генералом Буле, представителем Главного командования сухопутных войск (ОКХ) при Верховном главнокомандовании вермахта (ОКБ).

Около 12 часов Штауффенберг вместе с Буле явился к начальнику штаба ОКВ генерал-фельдмаршалу Кейтелю, чтобы ещё раз обсудить с ним предстоящий доклад. Хефтен остался в приёмной в том же помещении. Кейтель сообщил, что совещание, первоначально назначенное на 13 часов, переносится на 12 часов 30 минут ввиду визита Муссолини. Доклады должны быть краткими. Затем Кейтель сказал, что обсуждение обстановки состоится в предназначенном для этой цели картографическом бараке с деревянными стенами, усиленными бетонной обшивкой.

Когда до 12 часов 30 минут осталось совсем немного, Кейтель вместе со своим адъютантом фон Фрейендом, Буле и Штауффенбергом вышел из кабинета, чтобы направиться в картографический барак, расположенный минутах в трёх ходьбы. Но тут Штауффенберг сказал, что хочет сначала немного освежиться и переменить сорочку⁴⁰. В прихожей его ожидал Хефтен. Фон Фрейенд указал им свою спальню, куда Хефтен вошёл вместе со Штауффенбергом, так как должен был помочь однорукому полковнику. Им необходимо было остаться наедине, чтобы щипцами вдавить взрыватель бомбы, спрятанной в портфеле. Взрыв должен был произойти 15 минут спустя. Тем временем Кейтель уже прошёл довольно далеко вперёд. Пока оба они находились в комнате Фрейенда, Фельгибель соединился по телефону с бункером ОКВ и попросил передать Штауффенбергу, чтобы тот ещё раз позвонил ему. Фон Фрейенд тут же послал обер-фельдфебеля Фогеля сообщить об этом Штауффенбергу. Позже Фогель рассказывал, что видел, как Штауффенберг и Хефтен что-то прятали в портфель, а на койке лежала куча бумаги. Очевидно, он помешал им уложить в портфель Штауффенберга обе бомбы. Вероятно, Штауффенберг, как. следует предполагать, намеревался взорвать обе эти бомбы. Однако, как бы то ни было, фактом остаётся то, что Хефтен засунул свёрток со второй бомбой в свой портфель, а затем, покинув Штауффенберга, быстро вышел, чтобы позаботиться об автомашине.

По пути в картографический барак Штауффенберг несколько раз отказывался от предложения своих спутников понести его портфель. Вместе с уже проявлявшим нетерпение Кейтелем Штауффенберг несколько позднее 12 часов 30 минут вошёл в картографический барак. Перед тем как войти, он громко, так, чтобы его услышал Кейтель, крикнул фельдфебелю-телефонисту, что ожидает срочного звонка из Берлина. В момент появления Штауффенберга на совещании генерал Хойзингер как раз докладывал о положении на Восточном фронте. Кейтель на минуту прервал его, чтобы представить Штауффенберга Гитлеру, который приветствовал полковника рукопожатием. Затем Хойзингер продолжал свой доклад.

Помещение для оперативных совещаний находилось в конце барака и имело площадь примерно 5 х 10 м. Его почти полностью занимал огромный стол с картами, вокруг которого после прихода Штауффенберга и Кейтеля собралось 25 человек. Напротив двери имелось три окна — из-за жары они были открыты настежь. Гитлер стоял у середины стола, лицом к окнам и спиной к двери. Стол представлял собой тяжёлую дубовую плиту, положенную на две массивные деревянные подставки. Штауффенберг поставил портфель с бомбой у той подставки, которая находилась в непосредственной близости от Гитлера. Вскоре вслед за тем он доложил Кейтелю, что ему необходимо переговорить по телефону, вышел из помещения и направился прямо к генералу Фельгибелю, где его уже ожидал с автомашиной Вернер фон Хефтен. «Ни один специалист не сомневался в том, что в помещении с толстыми ли или тонкими стенками предназначенная для этой цели взрывчатка... сделает своё дело до конца»⁴¹.

Тем временем Хойзингер продолжал доклад. Полковник Брандт, заместитель Хойзингера, желая подойти поближе к карте, задел ногой помешавший ему портфель Штауффенберга и переставил его по другую сторону подставки стола, подальше от Гитлера. Поскольку Штауффенберг должен был докладывать сразу же после Хойзингера, но всё ещё не вернулся, Буле вышел из помещения, чтобы позвать его⁴². Однако телефонист сказал ему, что полковник ушёл. Поражённый Буле вернулся в помещение.

В 12 часов 42 минуты — Хойзингер как раз произносил заключительные слова — бомба взорвалась. Штауффенберг, Хефтен и Фельгибель увидели пламя взрыва и были твёрдо убеждены в том, что Гитлер убит. Взрыв был такой силы, словно разорвался 150 миллиметровый снаряд, заявил позже Штауффенберг в Берлине.

Штауффенберг и Хефтен вскочили в машину, которая через минуты две остановилась у офицерского караула. Охрана сначала отказалась пропустить их, но Штауффенберг сослался на вымышленный телефонный вызов и заявил, что имеет разрешение на выезд. У наружного поста с южной стороны обоих офицеров снова остановили. Однако Штауффенберг не растерялся и тут же позвонил ротмистру фон Мёллендорфу, который по телефону подтвердил дежурному шарфюреру СС[28] наличие разрешения на выезд. Чуть позже 13 часов Штауффенберг достиг аэродрома. По дороге Хефтен демонтировал запасную бомбу и выбросил её. В 13 часов 15 минут самолёт поднялся в воздух, и взял обратный курс на Берлин, где должен был приземлиться около 16 часов.

В течение почти трёх часов Штауффенберг был обречён бездействовать, и эти три часа оказались роковыми для предпринятого им дела. Что же произошло за эти три часа в Берлине — центре заговора?

Взрыв в помещении для совещаний произвёл большое разрушение: стол разлетелся на куски, потолок частично рухнул, оконные стёкла были выбиты, рамы вырваны. Одного из присутствовавших взрывной волной выбросило в окно. И всё-таки генерал Фельгибель, который должен был по телефону сообщить на Бендлерштрассе об удаче покушения, к ужасу своему, увидел: покрытый гарью, в обгорелом и изодранном в клочья мундире, опираясь на Кейтеля и ковыляя, Гитлер выходит из дымящегося барака! Кейтель довёл Гитлера до своего бункера и приказал немедленно вызвать врачей. Гитлер получил ожоги правой ноги, у него обгорели волосы, лопнули барабанные перепонки, правая рука была частично парализована, но в целом травмы оказались лёгкими.

Из числа участников совещания один — стенографист Бергер — был убит на месте; трое других — полковник Брандт (как уже указывалось, заместитель Хойзингера), генерал Кортен, начальник штаба оперативного руководства ВВС, генерал-лейтенант Шмундт — шеф-адъютант вермахта при Гитлере и начальник управления личного состава сухопутных войск — вскоре скончались от полученных травм. Генерал Боденшац, офицер связи главнокомандующего ВВС при ставке фюрера, и полковник Боргман, адъютант Гитлера, получили тяжёлые ранения. Все остальные отделались лёгкими ранениями или же не пострадали.

Ознакомление с расположением лиц, находившихся в помещении, показывает, что убиты или тяжело ранены оказались почти исключительно те, кто стоял справа от подставки стола. Совершенно ясно: в результате того, что полковник Брандт переставил портфель с бомбой к правой стороне подставки стола, направление взрыва в значительной мере изменилось. Только так можно объяснить, почему Гитлер, который к тому же в момент взрыва столь сильно наклонился над столом, что почти лежал на нём (он был близорук), остался в живых. Оправившись от шока, Гитлер и его окружение стали готовиться к намеченному на послеобеденное время визиту Муссолини в ставку Верховного главнокомандования.

Увидев Гитлера живым, Фельгибель от условленного звонка в Берлин отказался. Ведь по имевшейся договорённости он должен был сообщить, состоялось ли покушение или нет. Но такая ситуация, что после произведённого покушения Гитлер уцелеет, предусмотрена не была. Нерешительность Фельгибеля подкрепил Штифф, принявший решение, что ввиду этого государственный переворот начинать не следует и теперь надо лишь позаботиться о безопасности — своей собственной и других заговорщиков⁴³. Так центр заговора в Берлине больше трёх часов — решающих часов! — не получал никаких известий.

Через полчаса после покушения в «Волчьем логове» появился извещённый о происшедшем Гиммлер, который находился в своей ставке на озере Мауэрзее, и сразу же принялся за расследование. Он потребовал от Главного управления имперской безопасности в Берлине присылки самолётом специалистов-криминалистов. Геббельс, который в это время был в Берлине, получил после 13 часов телефонное сообщение, что произошло покушение, но Гитлер жив. Затем всякая связь между Растенбургом и внешним миром на два часа прекратилась. Гитлер приказал установить запрет на передачу любой информации из ставки. Это обстоятельство могло бы даже сыграть на руку заговорщикам, поскольку Фельгибель и без того имел задание не допустить никакой связи со ставкой.

В результате начатого Гиммлером расследования всё серьёзнее стали подозревать Штауффенберга: его поведение, а особенно внезапное исчезновение казалось теперь подозрительным и Кейтелю. Но пока ещё никто из окружения Гитлера не предполагал, что речь идёт не о покушении одного отдельного лица, а о начале предпринятой в более широком масштабе попытки восстания. А тем временем в ОКХ на Бендлерштрассе генерал Ольбрихт и его ближайшие соратники тщетно ожидали сигнала действовать — телефонного звонка из Растенбурга.

Около полудня Ольбрихт послал майора Хайэссена к полицей-президенту Берлина графу Хельдорфу договориться о действиях полиции по захвату важнейших зданий и аресту нацистских главарей. Однако в крайнем возбуждении майор захватил с собой устаревшую карту. Но куда важнее было то, что Хельдорф отказался от самостоятельных действий полиции и заявил, что она начнёт действовать только тогда, когда возьмёт власть армия. У Хельдорфа в это время находился Ганс Бернд Гизевиус, агент германского абвера, который, как уже указывалось, сотрудничал с американской секретной службой.

Граф Хельдорф являлся старым нацистом; будучи в 20-е и 30-е годы одним из главарей штурмовиков, он основательно приложил руку к кровавому террору против антифашистов. Теперь он был подобен крысе, пытающейся спастись с тонущего корабля. Роль Хельдорфа 20 июля заключалась в том, что, ровным счётом ничего не делая сам, он отпускал циничные замечания насчёт недостатков предпринятой операции и предоставлял действовать другим. Штауффенберг и прежде был о нём невысокого мнения.

Только в 15 часов 30 минут генерал-лейтенанту Тиле удалось установить телефонную связь Бендлерштрассе со ставкой. Оттуда он получил лишь лаконичное известие о состоявшемся покушении, но жив Гитлер или мёртв, сказано не было. Тогда Ольбрихт распорядился отдать около 15 часов 30 минут первые приказы о подъёме войск по боевой тревоге в соответствии с планом «Валькирия». Начальнику берлинского гарнизона генералу фон Корцфляйшу через офицера связи было приказано явиться на Бендлерштрассе для получения указаний. Подчинённого ему военного коменданта Берлина, участника заговора генерала фон Хазе, Ольбрихт известил по телефону о необходимости быть готовым к боевым действиям⁴⁴. Тиле приказал сформировать отделение радиосвязи, которое должно было оборудовать радиостанцию в городской военной комендатуре⁴⁵.

Около 16 часов Штауффенберг и Хефтен совершили посадку в Рангсдорфе, полагая, что военный государственный переворот уже идёт полным ходом. Хефтен позвонил на Бендлерштрассе и вызвал автомашину. Одновременно он подтвердил факт покушения и наверняка свершившееся — по его убеждению — уничтожение Гитлера. Теперь Ольбрихт и Мерц фон Квирнгейм форсировали введение в силу дальнейших приказов «Валькирия». В Берлине были подняты по боевой тревоге подчинённые фон Хазе войска: охранный батальон (отдельная часть силой до полка), гарнизон Шпандау, пиротехническое и оружейно-техническое училища супохутных войск. Командиры этих частей были вызваны для получения приказов в городскую комендатуру на Унтер-ден-Линден, 1. Здесь им были вручены заранее разработанные приказы занять определённые здания, министерства, казармы СС и транспортные узлы. Охранному батальону приказывалось оцепить правительственный квартал и взять Геббельса.

После 16 часов подполковник Бернардис начал поднимать по боевой тревоге войска, находившиеся вне Берлина: танковые училища в Крампнице и Вюндсдорфе, курсы усовершенствования танковых войск в Гросс-Глинике, пехотное училище в Дёберице и унтер-офицерское училище в Потсдаме. Некоторые из этих частей должны были поддержать берлинские войска; другие занять радиостанции, перерезать основные магистрали и выступить против соединений СС. Принадлежавшая к охранному батальону охрана здания на Бендлерштрассе получила приказ Мерца фон Квирнгейма перекрыть все входы и выходы и оказать сопротивление в случае возможной атаки частями СС.

После получения первых известий и отдачи первых приказов Ольбрихт отправился к генералу Фромму (которому только что вручили донесение), чтобы информировать его о происходящем и по возможности привлечь к участию в перевороте. Объявив, что получил сообщение от генерала Фельгибеля, гласящее: Гитлер погиб в результате покушения, Ольбрихт предложил командующему армией резерва дать войскам кодовый сигнал «Валькирия» и тем самым приказать вермахту взять в свои руки всю исполнительную власть. Однако Фромм пожелал получить сообщение о гибели Гитлера лично от Кейтеля и около 16 часов 10 минут позвонил в ставку фюрера. Тем временем установленный Гитлером запрет связи был отменён, и Кейтель сразу же взял трубку. На вопрос Фромма он ответил, что покушение имело место, но сам фюрер лишь легко ранен. Затем Кейтель спросил, вернулся ли уже полковник Штауффенберг. Получив такую информацию, Фромм отказался ввести в действие план «Валькирия». А пока всё это происходило, Мерц фон Квирнгейм от имени Фромма продолжал передавать войскам приказы «Валькирия».

Примерно в 16 часов 30 минут капитан Клаузинг принёс на узел связи в здании на Бендлерштрассе текст телеграммы с первым основным приказом. Поскольку телеграмма не имела пометок о степени срочности и секретности, офицер узла связи Рёриг отнёс её обратно Клаузингу. Спустя десять минут тот вновь вручил телеграмму Рёригу. Как показывал впоследствии Рёриг, первая фраза: «Фюрер Адольф Гитлер убит» теперь была зачёркнута ⁴⁶. Очевидно, после телефонного разговора Фромма с Кейтелем Ольбрихт потерял уверенность в этом. За период с 17 часов 35 минут до 21 часа 03 минут телеграмма была отправлена 20 адресатам. Основной приказ имел подпись генерал-фельдмаршала фон Вицлебена и передавал всю исполнительную власть командующим войсками, тем самым давая им и первые директивы.

Около 16 часов 45 минут Штауффенберг вместе с Хефтеном вошёл в здание на Бендлерштрассе и немедленно направился в кабинет Ольбрихта, чтобы доложить ему о ходе дел. На слова Ольбрихта о сообщении Кейтеля Штауффенберг возразил, что это — манёвр Кейтеля и ставки Верховного главнокомандования с целью выиграть время, и потребовал быстрых и решительных действий.

К этому моменту Бек и другие заговорщики прибыли на Бендлерштрассе, где уже находился и генерал-полковник Гёпнер. Вызванному Ольбрихтом графу Хельдорфу, который явился в сопровождении Гизевиуса, было официально заявлено, что вермахт взял на себя всю исполнительную власть и таким образом полиция также подчинена ему. Бек счёл необходимым указать Хельдорфу на противоречивость сообщений, поступающих из ставки фюрера, и потребовал совместно занять определённую позицию в отношении происходящего, особенно на случай распространения вести, что Гитлер жив. Бек призвал всех присутствующих присоединиться к его точке зрения:

«Для меня этот человек мёртв. И этим я и буду руководствоваться в своих дальнейших действиях. Мы не имеем права отступать от этой линии, иначе внесём смятение в наши собственные ряды. Неопровержимо доказать, что Гитлер — именно он, а не его двойник — действительно жив, ставка сможет не раньше чем через несколько часов. А до тех пор берлинская акция должна быть закончена»⁴⁷.

В 17 часов Ольбрихт в сопровождении Штауффенберга снова вошёл в кабинет Фромма и сообщил ему, что Гитлер убит; это может подтвердить Штауффенберг. Между ними возник спор:

«Фромм. Но это же невозможно, Кейтель заверил меня в обратном!

Штауффенберг. Фельдмаршал лжёт, как всегда. Я сам видел, как Гитлера выносили мёртвым.

Ольбрихт. Учитывая это положение, мы дали тыловым командованиям корпусов сигнал «Внутренние беспорядки».

Фромм, вскакивая и ударяя кулаком по столу: Это — чистейшее неповиновение! Что значит «мы»? Кто дал приказ?

Ольбрихт. Начальник моего штаба полковник Мерц фон Квирнгейм.

Фромм. Немедленно вызовите сюда полковника Мерца!

Входит Мерц фон Квирнгейм. В ответ на вопрос он подтверждает, что без санкции Фромма дал тыловым командованиям армейских корпусов сигнал «Внутренние беспорядки».

Фромм. Вы арестованы. А дальше посмотрим, как с вами поступить.

В этот момент полковник граф Штауффенберг встаёт и ледяным голосом произносит: «Господин генерал-полковник, во время совещания у Гитлера я лично вставил взрыватель в бомбу. Взрыв был такой силы, будто разорвался 150-миллиметровый снаряд. Никто в том помещении жив остаться не мог».

Фромм. Граф Штауффенберг, покушение сорвалось. Вам следует немедленно застрелиться.

Штауффенберг. Нет, этого я не сделаю ни в коем случае.

Ольбрихт. Господин генерал-полковник, наступил момент действовать. Если мы сейчас не ударим, наше отечество погибнет навсегда.

Фромм. Ага, значит, и вы, Ольбрихт, тоже участвуете в этой попытке переворота?

Ольбрихт. Так точно. Но я лишь примыкаю к тому кругу лиц, который возьмёт на себя власть в Германии.

Фромм. В таком случае объявляю всех троих арестованными!

Ольбрихт. Арестовать вы нас не сможете. Вы заблуждаетесь: истинное соотношение сил не в вашу пользу, это вы арестованы нами!»⁴⁸

Короткая рукопашная, и Фромма под угрозой оружия препровождают в кабинет его адъютанта. Однако охраняли Фромма столь великодушно, что позже ему удалось установить контакт с офицерами-единомышленниками.

Новым главнокомандующим армией резерва назначили генерал-полковника Гёпнера, который тут же надел принесённый с собою мундир. Гёпнер представлял собою одну из самых нерешительных и двойственных фигур заговора. Теперь он с нетерпением ожидал прибытия нового верховного главнокомандующего вермахта — генерал-фельдмаршала фон Вицлебена. Но отнюдь не для того, чтобы вместе с ним со всей решительностью продолжать начатое дело, а прежде всего получить от него письменное подтверждение своего назначения. Вместо того чтобы позаботиться о быстрой мобилизации войск, Гёпнер проявил повышенное беспокойство о самочувствии Фромма и даже хотел было отпустить его домой, но натолкнулся на сопротивление Штауффенберга, Бека и даже Гизевиуса. (Позднее он всё-таки приказал принести Фромму вино и бутерброды.) Затем Гёпнер проинформировал офицеров отдела о «смерти» Гитлера и о принятых мерах. Но настойчивое требование Штауффенберга как следует «дать жару» командующим военными округами Гёпнер не выполнил и, хотя и переговорил по телефону с Висбаденом, Штеттином⁴⁹ и Штутгартом, никаких энергичных указаний не дал. Как только из ставки фюрера поступили контрприказы, он сразу же проявил полную беспомощность.

Группа же молодых офицеров, напротив, активно участвовала в предпринятой акции. Обер-лейтенант Корде обеспечил охрану ворот: караул пропускал в здание только лиц со специальными пропусками; капитан Фриче контролировал вестибюль и прилегающие помещения (поскольку далеко не все сотрудники принадлежали к числу посвящённых); капитан Клаузинг и лейтенанты фон Кляйст, фон Оппен, фон Гаммерштейн находились в распоряжении Ольбрихта и Штауффенберга в качестве офицеров для особых поручений. Однако другая группа офицеров занимала выжидательную позицию, не предпринимая, правда, пока никаких контрмер. Некоторые из этих офицеров поначалу сорвали со своих мундиров эмблему державного орла со свастикой, а затем, всего через несколько часов, когда произошёл решающий поворот, снова прикрепили его на грудь.

После 17 часов в здании на Бендлерштрассе появился обер-фюрер СС Пфифрадер и потребовал разговора со Штауффенбергом. На самом деле он имел задание Главного управления имперской безопасности незаметно арестовать Штауффенберга — Гиммлер уже сообщил о нём из ставки как о предполагаемом преступнике. Но Штауффенберг приказал посадить под арест Пфифрадера вместе с сопровождавшими его двумя сотрудниками уголовной полиции. Так же поступили и с генералом фон Корцфляйшем, который хотя и явился на Бендлерштрассе, но поддержать начатую акцию отказался. Его преемником был назначен генерал фон Тюнген. Корцфляйш попытался бежать, но его схватили. Атмосферу, царившую на Бендлерштрассе, рисует Людвиг фон Гаммерштейн, которому фон Шверин приказал находиться в приёмной Ольбрихта:

«Когда я вернулся на своё место в приёмной, Ольбрихт позвал меня в свой кабинет и сказал, чтобы я оставался здесь: в соседней комнате сидит генерал фон Корцфляйш — пусть ни в коем случае не вздумает выкинуть какую-нибудь глупость. Минут через пять с криком: «Генерал удрал!» — ко мне влетел адъютант — пожилой подполковник для особых поручений фон дер Ланкен. Я бросился вслед за ним, увидел бегущего через вестибюль генерала и крикнул охране: «Внимание, у выхода!» Там с надёжным унтер-офицером стоял Кляйст. Он сразу же приставил к груди генерала пистолет, а потом подбежал ещё один обер-лейтенант (Вендельштейн)... Корцфляйш повис у них на руках. Он был совершенно без сил.

Я весьма вежливо препроводил сего господина в предназначенную для него комнату; весь остаток вечера мне пришлось караулить его. Сначала он бушевал и орал, кому мы, мол, принесли присягу, но постепенно успокоился. Потом пришёл его офицер-порученец — совершенно ничего не подозревавший пехотный капитан — выяснить, где же запропал его начальник. Ольбрихт направил капитана к нам. Тот сообщил, что полученные ими до настоящего времени приказы выполнены.

Теперь Корцфляйш уже больше говорил сам с собой, нежели с нами, распространяясь насчёт своих заслуг на поле брани и на посту заместителя командующего войсками в Берлине. Он, мол, всегда выполнял свой долг и командовал своими войсками наилучшим образом. Но на путч он не способен, он просто не может пойти на это, да этого от него и требовать нельзя: ведь он солдат. Эту фразу он повторил несколько раз, а потом поручил мне узнать, что с ним собираются делать. Коли хотят продержать всю ночь, пусть дадут постель. «Скажите генерал-полковнику, я заинтересован только в одном: отправиться домой полоть клумбы в своём саду!» Вот так: сначала бушевал насчёт присяги, а потом вдруг захотел выпалывать сорняки»⁵⁰.

Появление Пфифрадера в сопровождении всего двух криминалистов показывало, что в это время — около 17 часов — в Главном управлении имперской безопасности всё ещё полагали, будто речь идёт об индивидуальном акте Штауффенберга, а не о государственном перевороте. В 17 часов 30 минут все поднятые по тревоге в Берлине и его окрестностях войска получили боевые приказы и частично уже находились на марше. Однако подход их задержался таким образом, что к данному моменту — примерно через пять часов после покушения — указанные в приказах позиции заняты ещё не были.

Затем начал сказываться саботаж, имевший место на узле связи в здании на Бендлерштрассе. Передача телеграмм была задержана дежурным офицером лейтенантом Рёригом, последовательность систематически дополнявших друг друга приказов «Валькирия» произвольно нарушена, в результате чего смысл их исказился. Когда же наконец их удавалось передать по телеграфу, их тут же объявляли не имеющими силы по телефону. На настойчивые требования Ольбрихта и Штауффенберга Рёриг отвечал ссылками на «технические трудности». В результате отдельные военные округа из цельного комплекса приказов получили всего лишь отрывочные указания и не знали, что же им следует предпринять. Заговорщики упустили из вида необходимость посадить на аппараты связи надёжных людей, убрав приверженцев Гитлера.

Около 17 часов 35 минут началась, как уже говорилось, передача телеграммы с первым основным приказом.

В 18 часов в здании на Бендлерштрассе появились генералы Шпехт, Кунце и Штреккер, приглашённые на служебное совещание ещё Фроммом. В кабинете Фромма Гёпнер разъяснил им обстановку. Шпехт — инспектор подготовки командных кадров, которого Ольбрихт до этого несколько раз безуспешно пытался привлечь на свою сторону, — и теперь отказался действовать заодно с заговорщиками. Отказался и Кунце, начальник отдела боевой подготовки. Их заперли вместе с Фроммом, но около 20 часов 20 минут им удалось незаметно выйти из-под ареста.

В период после 18 часов 30 минут командующим военными округами были отправлены второй основной приказ и — правда, не полностью — дальнейшие приказы: о захвате учреждений и транспортных узлов, аресте нацистских главарей, занятии концентрационных лагерей. Приказы эти, как правило, вызывали недоумение, наталкивались на нерешительность и колебания. Поскольку в заговор были посвящены лишь немногие командующие округов, осуществление отданных приказов в большинстве случаев оказывалось под вопросом; к тому же вечером стали поступать первые контрприказы.

В 18 часов 30 минут на Бендлерштрассе наконец поступило донесение о том, что правительственный квартал оцеплен тремя ротами охранного батальона. К 19 часам подразделения пиротехнического училища и оружейно-технического училища сухопутных войск заняли свои опорные пункты в Цейхгаузе и бывшем королевском дворце. Две ударные группы патрульной службы сухопутных войск в 19 часов стояли на Унтер-ден-Линден (угол Вильгельмштрассе) в готовности атаковать здание министерства пропаганды и схватить Геббельса. Но основные силы ещё не подошли; первые танки прибыли в центр города только около 19 часов 30 минут.

Полковник Глеземер, награждённый «Рыцарским крестом» начальник II танкового училища в Крампнице, задержал его подъём по тревоге и подход танков, тем временем вместе со своим адъютантом капитаном Шауссом выехав вперёд на Бендлерштрассе. Ольбрихт приказал ему ждать в состоянии готовности с основными силами танков у Колонны победы и обеспечить охрану Общевойскового управления сухопутных войск. Дальнейшие приказы он получит от Мерца. Когда позднее Глеземер отказался подчиниться этим приказам, Мерцу пришлось арестовать его. Однако тот успел сообщить о создавшемся положении инспекции танковых войск. Её начальник полковник Больбринкер, которому подчинялись все танковые училища, распорядился оттянуть танки на Фербеллинерплац и известил Геббельса о происходящем в городе. Тем временем, как мы увидим далее, Геббельс получил информацию и из других источников. Заявив о своём мнимом желании выполнять приказания Ольбрихта, Глеземер сумел ввести в заблуждение свою охрану и скрыться.

Подобная картина наблюдалась и при использовании танкового училища, находившегося в Гросс-Глинике. Уже упоминавшийся выше курсант Вальтер Харц сообщает: «20 июля 1944 г. нас снова вывели из казармы. Однако спустя некоторое время после полудня нам приказали немедленно вернуться в неё. Всё происходило так же, как и в предыдущие дни, только гораздо медленнее. Казалось, наши начальники воспринимают объявление тревоги как муштру; дело доходило даже до того, что отдельные курсанты, не принимавшие непосредственного участия в учениях, старались уклониться, несмотря на то, что, естественно, должны были быть готовыми к бою резервом на случай объявления «чрезвычайного положения». Пока мы ещё ничего не знали о том, что же произошло в действительности в тот день. Мне полагалось быть наводчиком танка «Т-IV», но меня назначили связным к нашему начальнику танковой инспекции майору Хауштайну (или Хапштайну), и я находился в его автомашине-вездеходе. Танки стояли довольно долго на шоссе, некоторые курсанты даже бросили их и отправились в казарму; более того, к вечеру офицеры-инструктора стали бегать по комнатам и собирать людей, поскольку уже «началось». Я и по сей день хорошо помню это, так как в моей комнате один курсант, чтобы не участвовать в «учении», спрятался в стенной шкаф.

Точное время нашего выступления я сегодня назвать уже не могу, но было ещё светло. Мы очень быстро двигались к Берлину... По дороге часто делали небольшие остановки, во время которых экипажи танков узнали, что в Берлине произошёл путч эсэсовцев против Гитлера, что войска СС идут на Берлин и их надо разоружить. Любое сопротивление следует подавить силой. Новое кодовое наименование операции — «Гинденбург». Затем танки рассредоточились группами в центре Берлина, заняли важные перекрёстки или вокзалы. Сам я вместе с водителем ожидал в машине вблизи Бендлерштрассе. Мой майор, по всей видимости, находился там. Через некоторое время он вернулся весьма возбуждённый, но нам ничего о происходящем не рассказал, а приказал немедленно ехать к танкам. Я должен был передать командирам танков приказ к сбору или же обратному маршу. Таким образом, мы, курсанты, и тогда не знали никаких подробностей случившегося этой ночью. О действительных событиях нам сообщили только на следующий день — разумеется, в официальной нацистской версии»⁵¹.

Вечером 20 июля никаких донесений о захвате Имперской канцелярии, министерства пропаганды, Главного управления имперской безопасности и прежде всего радиостанции всё ещё не было.

Оказалось, заговорщики вопреки настояниям Бека отнеслись к захвату радиостанции так же, как и к любому другому заданию, вместо того чтобы осуществить его особенно энергично и безукоризненно точно. Так получилось, что, хотя радиостанция в Кёнигс-Вустерхаузене и была захвачена, на пользу восстанию она использована не была, поскольку чётких указаний не имелось. Наглядное представление о всей противоречивости возникшей ситуации даёт свидетельство бывшего унтер-офицера дислоцировавшейся в Потсдам-Недлице танковой разведроты Фрица Людвига, который 20 июля 1944 г. был дневальным по своей казарме:

«Примерно между 18 часов 15 минут и 18 часов 30 минут раздался телефонный звонок и был передан сигнал «Валькирия». Я был несколько испуган, так как знал, к чему ведёт подобный сигнал. Караульный наряд решил: наверняка где-то на территории рейха высадился парашютный десант, который надо уничтожить. Ведь на ротных учениях нам всегда внушали, что «Валькирия» означает введение в бой. Я вскрыл полученный в караульном помещении пакет, запер ворота и поднял по тревоге роту и командира роты. Как я уже подчеркнул, большинство наших командиров танков использовалось для караульной службы. Я немедленно доложил о полученном сигнале, и мы были сменены курсантами.

Всё дальнейшее происходило быстро и без помех. Получены боеприпасы, надето походное обмундирование, заправлены танки, и, думаю, около 19 часов мы уже двигались в направлении Потсдама. Перед этим был отдан приказ: танковой разведроте ставилась задача захватить радиостанцию в Кёнигс-Вустерхаузене и устранить — если потребуется, силой — эсэсовскую команду. Ситуация, само собою разумеется, была необычной, и мы задавали себе вопрос, что же произошло и что всё это может значить.

Я являлся командиром танка и вспоминаю, что — поскольку мы были учебной частью, а принять состояние боевой готовности по тревоге надо было быстро — магазин своего автомата мне пришлось набивать патронами уже в пути.

Когда мы прибыли в Кёнигс-Вустерхаузен, всё опять-таки шло быстро и без помех. Один взвод захватил радиомачты; несколько танков направили свои 20-миллиметровые пушки и пулемёты на здание радиостанции. Взяв на плечо автомат, я с несколькими командирами танков и радистами направился в здание. Мы разоружили эсэсовскую охрану и заперли её в одном помещении.

Хотел бы подчеркнуть, что всё это произошло без сопротивления и кровопролития. Что могла поделать эсэсовская команда, вооружённая к тому же одними пистолетами, против столь превосходящих сил?

Работа радиостанции продолжалась. Однако мы ещё не очень ясно представляли себе, что всё это значит. Правда, от населения мы услышали, что и в Берлине какие-то беспорядки. Радиостанция прочно находилась в наших руках, и мы, солдаты, считали: не так уж важно, если кто-то из сопротивляющихся сказал что-нибудь в микрофон. Мы занимали сооружения радиостанции Кёнигс-Вустерхаузен до утра 21 июля.

На ночь мы удобно устроились на сиденьях нашей автомашины, слушали речи Гитлера, Геринга и ещё кого-то, а потом отошли снова в направлении Потсдам — Недлиц»⁵².

Аналогично и сообщение обер-ефрейтора Вальтера Кайрата о действиях пехотного училища Дёбериц по захвату Радиоцентра на Мазуреналлее. «Спустя самое короткое время после объявления тревоги подразделения 4-го учебного батальона находились в полной боевой готовности. Было выдано продовольствие для питания части на марше. Но выступление моторизованных подразделений пока задерживалось. Капитан Патцер сказал нам: «СС хотели убить фюрера, но мы должны двигаться на Берлин». Я входил в его ротную ячейку управления и должен был постоянно находиться поблизости от него... В пути капитан Патцер подробно разъяснил нам наше задание: силой занять Радиоцентр на Мазуреналлее, разоружить или уничтожить находящееся там охранное подразделение эсэсовцев... Бронетранспортёры, противотанковые орудия, тяжёлые миномёты и станковые пулемёты тут же были установлены на позиции. Сразу стали копать окопы-укрытия. Здание было оцеплено пехотой. Эсэсовская охрана оставалась на своём посту. Наш командир майор Якоб (кавалер «Рыцарского креста») начал переговоры с караулом у главного входа. Через некоторое время мы, капитан Патцер и его ячейка управления, вошли в здание через главный вход и немедленно блокировали находившиеся здесь телефоны. Майор Якоб и капитан Патцер, очень возбуждённые, вошли в телефонную будку и в спешке неплотно прикрыли дверь, около которой стоял я. Я просунул голову в щель — в тот момент мне было совершенно всё равно, получу ли я за это нагоняй. Меня только удивило, что вопреки всем ожиданиям мы смогли войти в Радиоцентр без всякого применения силы. Теперь майор Якоб должен был набрать секретный номер генерала Ольбрихта. Но вместо этого он позвонил Геббельсу⁵³. Я собственными ушами услышал возбуждённый голос Геббельса: «Боже упаси вас, господин майор, вы ведёте игру заодно с изменниками!» Якоб с побелевшим лицом вышел из телефонной будки и сказал капитану Патцеру: «Ну и свинью подсунул нам этот Штауффенберг, натворили бы мы дел!» Тем временем в здание вошла и рассредоточилась по нему вся 2-я кадровая рота. Командир батальона и капитан Патцер отправились к дежурному офицеру СС и разъяснили ему, что произошло недоразумение, а теперь Радиоцентр будет совместно с эсэсовцами охраняться ротой во имя фюрера. Эсэсовское подразделение спешно получило подкрепление. Как обер-ефрейтору мне дали четырёх солдат, чтобы занять кабинет радиокомментатора Ганса Фриче. Если Радиоцентр будет атакован какими-либо частями или же в него попытаются пройти какие-нибудь гражданские лица, их надо встречать вопросом: «За или против фюрера?» и при ответе «против» немедленно открывать огонь»⁵⁴.

Оказалось, что, хотя захват радиостанций и был организационно хорошо подготовлен и с чисто военной точки зрения проведён успешно⁵⁵, политического значения этой операции заговорщики не осознали. Отмечая это, мы затрагиваем причины провала всего дела и далее ещё вернёмся к данному важному вопросу.

В 16 часов в ставку фюрера прибыл специальный поезд с Муссолини. Его встречали Геринг, Риббентроп, Дёниц и другие нацистские главари. Гитлер хвастался, что спасён волей самого провидения, которое тем самым явно предназначило его для решения ещё более великих задач. Остальные усердствовали в проявлениях верноподданнических чувств. Около 18 часов Гитлер проводил своего гостя на железнодорожную станцию.

После отмены запрета на информацию и после отправки из Берлина первых приказов «Валькирия» в ставку стали поступать телефонные запросы командиров различных рангов. Постепенно здесь всё определённее складывалось впечатление, что развернулась гораздо более крупная, чем предполагали поначалу, акция. Около 17 часов Гитлер назначил рейхсфюрера СС Гиммлера вместо Фромма командующим армией резерва и приказал ему немедленно вылететь в Берлин. В 17 часов 30 минут Гитлер имел телефонный разговор с Геббельсом и поручил ему подготовить чрезвычайное сообщение для радио, что покушение имело место, но сорвалось. Это чрезвычайное сообщение было в 18 часов 45 минут передано в эфир радиостанцией «Дойчландсзендер».

Весть о том, что Гитлер лишь легко ранен, усилила нерешительность среди командиров войск заговорщиков и в свою очередь замедлила осуществление приказов «Валькирия». Полицей-президент граф Хельдорф и начальник имперского управления по уголовным делам Артур Небе, и без того не сделавшие до сих пор почти ничего для удачи заговора, теперь совсем отказались содействовать ему. Штауффенберга засыпали запросами. Он отвечал, что сообщение радио предназначено ввести людей в заблуждение, подчёркивал, что армия взяла власть в свои руки, а приказы «Валькирия» должны быть выполнены. Поскольку тем временем Кейтель в ответ на телефонные запросы дал ряду командиров указание не подчиняться берлинским приказам, Штауффенберг в 19 часов 15 минут распорядился о передаче всем военным округам и всем командующим войсками срочной телеграммы. Она опровергала заявления Кейтеля и требовала от командующих войсками решительных действий. Штауффенберг, поддерживаемый своими друзьями Ольбрихтом, Мерцем, Хефтеном и другими, был в эти часы движущей силой всей акции, он неустанно боролся за успех государственного переворота. Очевидец описывает один из тех многочисленных телефонных разговоров, которые вёл в эти часы Штауффенберг:

«Телефонистка в приёмной вызвала Штауффенберга к аппарату. Он бросился к телефону, схватил трубку, поданную телефонисткой: «Штауффенберг слушает... Яволь... Да, всё делается по приказу Бэ-дэ-Э[29] …Яволь... Остаётся в силе... Все приказы выполнить немедленно... Тотчас захватить все радиостанции и пункты связи... Любое сопротивление сломить силой... Вероятно, получите контрприказы из ставки фюрера... Они силы не имеют... Нет... Исполнительную власть взял на себя вермахт... Отдавать приказы неправомочен никто, кроме Бэ-дэ-Э... Поняли?.. Яволь... Рейх в опасности... Как и всегда в час наивысшей опасности, исполнительная власть принадлежит солдату... Да... Верховным главнокомандующим назначен Вицлебен... Назначение чисто формальное... Захватите все узлы связи... Ясно?.. Хайль!»»⁵⁶

В 19 часов 30 минут — в полной форме и с маршальским жезлом в руке — на Бендлерштрассе прибыл генерал-фельдмаршал фон Вицлебен. Он сразу же направился к Беку и имел с ним продолжительный личный разговор, в ходе которого подверг резкой критике недостаточность принятых до сих пор мер. Около 20 часов 15 минут Вицлебен покинул здание на Бендлерштрассе, дав тем самым понять, что считает акцию провалившейся, и вернулся в дом своего знакомого в Зеезе.

Вечером — около 20 часов — положение характеризовалось следующими фактами:

В Берлине и его окрестностях войска отрезали правительственный квартал, удерживали в своих руках здание ОКХ на Бендлерштрассе и Радиоцентр на Мазуреналлее, а также захватили радиостанцию в Кёнигс-Вустерхаузене. Другие войска заняли позиции во внутренней части города — у Цейхгауза, бывшего королевского дворца, Колонны победы — и ожидали дальнейших приказов. Третья часть войск ещё находилась на подходе.

Однако ближайшие цели всё ещё достигнуты не были: министерства не заняты, Имперская канцелярия и штаб-квартира гестапо не захвачены, находившиеся в Берлине нацистские главари не арестованы, радиопередачи не прекращены, а сами радиостанции не поставлены на службу восстанию, СС не разоружены. Потеряно драгоценное время, когда противник ещё ничего не подозревал. В своих тщательно разработанных планах Штауффенберг и Ольбрихт исходили из того, что войсковые части будут действовать быстро и точно, а это в свою очередь в значительной мере зависело от позиции офицеров. Но здесь-то и таилось самое слабое место военного планирования.

Около 20 часов 15 минут майор Хайэссен доложил, что операция в Берлине застопорилась. Охранный батальон медлит, а его командир майор Ремер находится у Геббельса. У полковника Егера, которому поручено арестовать Геббельса, нет в распоряжении солдат для группы захвата. Дело принимало роковой оборот.

Наглядное представление о замедленном ходе военной операции даёт сообщение офицера-связиста Герхарда Мерлеидера, прибывшего в Берлин по требованию майора Тиле из потсдамской казармы войск связи:

«Майор Тиле представил меня своему брату генералу Тиле и дал мне следующий приказ. Фюрер убит. Сегодня в Берлине, на Унтер-ден-Линден, 1, создана взамен новая ставка во главе с полковником Штауффенбергом. Следует оборудовать там узел радиосвязи, я назначаюсь его начальником. Для этого я должен подыскать себе семь человек из числа моих товарищей офицеров-связистов, которые вместе со мной образуют радиоотделение. Затем майор Тиле в присутствии группы офицеров приказал выдать мне пистолет, а моим товарищам — по карабину с двумя патронными сумками (около 60 патронов) и продовольствие на 2 дня. В заключение он назвал мне пароль: «...Только по приказу фюрера!» Я должен получить грузовик и немедленно отправиться на нем в центр города к дворцу кронпринца.

Подбор товарищей, получение оружия, боеприпасов, продовольствия и радиоаппаратуры, погрузка на автомашину, не оборудованную как подвижная радиостанция, а лишь имевшую брезентовый верх, — всё это заняло ещё несколько часов. Только около пяти часов дня мы с большой скоростью помчались к Николасзее, а оттуда по гоночной автостраде и через Тиргартен и Унтер-ден-Линден к дворцу кронпринца. Повсюду мы видели установленные на углах улиц танки, а также группы солдат с пулемётами на всех важных площадях и перекрёстках. Солдаты были в стальных касках и с винтовками за плечами. Часть их принадлежала к армейским войскам, часть — к эсэсовским. Тем временем мы принимали по радио противоречившие друг другу сообщения. Как сегодня помню: сначала мы услышали о неудаче покушения, затем сообщение майора Тиле об удавшемся покушении, потом снова радиопередачу о том, что Гитлер уцелел... Подъехав к дворцу кронпринца, я установил, что он окружён войсками, но войсками СС, в стальных касках и с оружием в руках. Перед подъездом залегло отделение эсэсовцев с одним или двумя пулемётами, готовыми открыть огонь.

Я вылез из машины и направился к главному входу. Эсэсовский командир в чине унтер-офицера или фельдфебеля спросил, куда я иду. Я ответил: к полковнику фон Штауффенбергу. Чего мне от него нужно? Должен доложить ему о своём прибытии. Пароль? «...Только по приказу фюрера!» В ответ эсэсовец крикнул: «Сюда не войдёте, езжайте дальше и убирайтесь поживей!» Я настаивал на выполнении полученного мною приказа доложить полковнику фон Штауффенбергу. Эсэсовец заявил: у него приказ никого в здание не пускать. «Тогда я должен хотя бы поговорить по телефону с генералом Тиле!» Ответ: «Только не отсюда. Звоните откуда хотите!»

Напротив дворца кронпринца, на другой стороне Унтер-ден-Линден, я увидел будку телефона-автомата. Я бросился туда, чтобы вызвать потсдамскую казарму и поговорить с майором Тиле. Однако аппарат намертво молчал — телефонная сеть повреждена. Вернувшись, я сказал товарищам, что позвонить не удалось. Мы несколько минут постояли, не зная, что делать, но тут эсэсовцы стали кричать нам, чтобы мы убирались восвояси. Никакого полковника фон Штауффенберга тут нет и никакого радиоузла здесь не требуется. После нескольких минут выжидания мы влезли в свой грузовик и поехали обратно в Потсдам. Когда мы добрались до своего барака, было уже 22 часа»⁵⁷.

Но главная причина провала переворота заключалась не только в неразберихе с отдачей приказов и замедленном темпе военной операции. Эти явления были лишь выражением политического характера заговора. Будь он иным, заговорщики приняли бы все меры для того, чтобы попытаться мобилизовать на решительные действия трудящиеся массы.

Руководители восстания в Берлине, как показывают все свидетельства, не имели достаточно надёжных боевых групп для решения неотложных задач первого часа. Разве не дало бы им внезапное нападение на гестаповскую тюрьму Принц-Альбрехтштрассе или на лежащий прямо у ворот Берлина концлагерь Заксенхаузен сотни соратников по борьбе, обладающих ясным представлением о политической цели? Разве не должны были захваченные радиостанции беспрерывно передавать в эфир воззвания, извещения и разъяснения? Разве не следовало немедленно занять типографии, чтобы наводнить Берлин и его пригороды волной листовок с призывом к восстанию? И наконец, разве не было необходимо устранить Геббельса и других нацистских главарей и немедленно передать весть об этом по радио? Однако всего этого только лишь выборочно названного здесь сделано не было. Это были не просто «упущения», нет, в этом выразился характер самой акции. Заговорщики желали захватить власть с помощью военных, отдающих команды по телеграфу и телефону, без массового движения. Воззвания и призывы по радио были подготовлены, но обратиться с ними к народу руководители переворота хотели только после того, как власть уже будет крепко находиться в руках вермахта. Полностью отойти от этой концепции не смог и Штауффенберг. Это объективно противоречило бы реакционным целям группы Гёрделера.

Поэтому вполне отвечает характеру и взаимосвязи событий то, что метко написал в своих воспоминаниях Фриц Зельбман[30] — в то время заключённый концлагеря Флоссенбюрг: «Весть о покушении на Гитлера в июле 1944 г. пришла к нам в лагерь с опозданием и прозвучала весьма невнятно. Разумеется, мы радовались этому сигналу о существовании заговора среди людей из самого близкого к нацистам слоя и проклинали неудачу покушения. Но когда я услышал, что руководителем заговора был Карл Гёрделер, которого я знал по периоду своей работы в Лейпциге как обер-бургомистра города и закоренелого реакционного чиновника, мне стало ясно, что ничего путного от этого пошедшего вкривь и вкось заговора ожидать было нельзя; просто погибло несколько хороших людей, принёсших себя в жертву сомнительному делу»⁵⁸.

Прежде чем проследить дальше события в Берлине, бросим взгляд на положение в других военных округах и в оккупированных нацистами областях⁵⁹. Здесь реакционный характер заговора выразился ещё отчётливее.

В Штеттине (II военный округ) всё нацистская знать, НСДАП, местные власти и вермахт праздновали 20 июля десятилетие пребывания гауляйтера Франца Шведе-Кобурга на его посту. Заместитель командующего армейским корпусом во II военном округе генерал Киниц, узнав между 18 и 19 часами о покушении на Гитлера, сразу сказал, что злоумышленники могут быть только из «партийных кругов», и тем самым вызвал в избранном обществе бурное возмущение. Начальник его штаба полковник Штаудингер между 17 и 18 часами получил оба основных приказа «Валькирия», но затем услышал сообщение по радио о неудаче покушения. Не желая мешать Киницу во время празднования, он проинформировал его о полученных приказах только после 20 часов. Тем временем Киниц уже получил по телефону указание Кейтеля не выполнять берлинские приказы. Хотя генерал не предпринял ровным счётом ничего, гауляйтер и его окружение насторожились. Запасная эсэсовская часть, располагавшаяся в предместье Штеттина Немиц, изготовилась к обороне, установила проволочные заграждения и пулемёты. Около полуночи Киниц и Штаудингер особо заверили гауляйтера в своей лояльности.

В Дрездене (IV военный округ) в штабе военного округа находился лишь дежурный офицер, который и получил первый приказ заговорщиков. Он сразу же вызвал в штаб всех находившихся в пределах досягаемости офицеров и одновременно известил гестапо. Заместитель командующего армейским корпусом генерал Виктор фон Шведлер, посвящённый в заговор, лишь усилил охрану своего штаба и стал выжидать дальнейших событий. Тем временем поступили контрприказы Кейтеля. Вечером Шведлера и его офицеров вызвали на виллу гауляйтера Мучмана, там у них отобрали оружие и местный высший начальник СС и полиции фон Альвенслебен потребовал, чтобы они назвали имена «политически ненадёжных» офицеров.

В Касселе (IX военный округ) начальник штаба полковник фон Плате получил первые приказы «Валькирия» около 19 часов 30 минут, хотя поступали они уже с 18 часов. Он поднял по тревоге войсковые части и усилил охрану штаба. Заместитель командующего корпусом генерал Шеллерт, вернувшись в 21 час из служебной поездки, решил сначала посоветоваться с гауляйтером Кур-Гессена Герландом, однако затем всё же подписал приказ об аресте трёх имевшихся на территории военного округа гауляйтеров, в том числе и пресловутого Заукеля. Поднятые по тревоге части получили приказ действовать. Во Франкфурте-на-Майне они заняли почтамт, телеграф, главный вокзал и радиостанцию. Но трое гауляйтеров оказались «бесследно исчезнувшими». Тем временем из ставки фюрера начали поступать контрприказы, и около 22 часов 30 минут операция была прекращена. В сопровождении вооружённой охраны в штаб явился гауляйтер Герланд и потребовал отчёта в содеянном.

В Нюрнберге (XIII военный округ) несколько офицеров уже были готовы отдать приказ войскам действовать, однако сначала они запросили Штутгарт и Мюнхен, как поступают там. Так как там бездействовали, то пассивными остались и здесь.

В Мюнхене (VII военный округ) в заговор был посвящён начальник оперативного отдела подполковник Троссер. Под предлогом учений на местности он сосредоточил у Штарнбергского озера пехоту, танки и инженерно-сапёрные части. Однако, получив сообщение о попытке переворота, он ничего не предпринял. Гауляйтер Гизлер решил арестовать заместителя командующего армейского корпуса генерала Крибеля, посчитав его предводителем офицерского бунта. Крибель бежал в Аугсбург к швабскому гауляйтеру Валю и попросил у него защиты!

В Кёнигсберге (I военный округ) заместитель командира армейского корпуса в момент, когда из Берлина поступили первые приказы «Валькирия», находился на охоте, 1-й офицер штаба округа (начальник оперативного отдела) подполковник Эрдман был посвящён в заговор, но не предпринял никаких действий, хотя для ареста нацистского руководства гау был специально предназначен танковый разведывательный батальон. Узнав о покушении, гауляйтер Кох Приказал сразу же поднять по тревоге отряды штурмовиков и подчинённую ему особую часть.

В Праге командующий войсками вермахта в протекторате Чехия и Моравия генерал Фердинанд Шааль получил первые приказы «Валькирия» примерно в 18 часов 30 минут. Он приказал привести войска в состояние боевой готовности, однако никаких мер против нацистских главарей и СС не предпринял. Со своей стороны государственный министр Карл Герман Франк поднял по тревоге войска СС. Шааль попытался заключить с закоренелым нацистом Франком соглашение, но контрприказы и здесь положили конец слабым зачаткам операции.

В других военных округах или районах, подчинённых военному командованию, за исключением Вены и Парижа, произошло весьма немногое или же не произошло ничего. В штабе группы армий «Центр» Тресков и Шлабрендорф, сгорая от нетерпения, ждали телефонного известия об удавшемся покушении. Но вскоре они услышали лишь сообщение по радио о том, что Гитлер уцелел. Они выжидали до тех пор, пока не прояснилась ситуация в Берлине.

Вскоре после 19 часов заговорщики на Бендлерштрассе установили телефонную связь с армейской группой «Север» в Прибалтике. Штауффенберг сообщил начальнику штаба, что военное и политическое руководство взяли на себя фон Вицлебен и Бек. Затем Бек передал группе армий приказ подготовиться к отходу в Восточную Пруссию. Таким образом, следует подчеркнуть, что первым приказом Бека войскам Восточного фронта был приказ об оставлении оккупированных областей. Начальник штаба группы армий позвонил около 19 часов 40 минут в ставку фюрера и при этом сказал графу Кильманзеггу: «Вы сами знаете, что это — единственное разумное решение. Мы уже не раз докладывали об этом, но не можем подчиниться Беку, не узнав сначала, что же произошло»⁶⁰. Гитлеровский подручный Кильманзегг распорядился указание Бека аннулировать.

Преобладающее большинство генералов и офицеров службы генерального штаба столь крепко связали себя с нацистской системой, что не были способны даже на формальное осуществление военных приказов, если знали или чувствовали, что приказы эти могли оказаться направленными против системы. Если прежде мы говорили, что командование вермахта принимало значительное участие в установлении и укреплении фашистской диктатуры, то теперь мы аналогичным образом должны сказать, что оно помешало государственному перевороту 20 июля 1944 г. и предало кровавой нацистской мести тех немногих генералов, которые были в оппозиции Гитлеру.

Подлинные зачатки настоящих действий имелись только в Вене и Париже.

В Вене (XVII военный округ) участниками заговора являлись полковник граф Марогна и капитан Сцоколль; они были лично знакомы со Штауффенбергом и Бернардисом. Около 18 часов сюда поступила телеграмма с первым основным приказом «Валькирия», в которой, однако, отсутствовала фраза «фюрер Адольф Гитлер убит»⁶¹. Начальник штаба, полковник службы генерального штаба Кодре, известил об этом отсутствовавшего командующего округом генерала барона фон Эзебека и распорядился насчёт первоначальных мер. Положение было разъяснено остальным офицерам, и для охраны командования округа привлечены два взвода венского охранного батальона. Тем временем поступила ещё одна телеграмма со вторым основным приказом, предписывавшим захват определённых объектов и арест нацистских главарей. Кодре объявил общую тревогу по сигналу «Валькирия» и назначил на 19 часов совещание офицеров. Прибывший тем временем генерал Эзебек одобрил принятые меры, но потребовал запросить Берлин, так как тем временем были приняты по радио сообщения о неудаче покушения. Кодре говорил по телефону со Штауффенбергом, тот подтвердил телеграмму и настаивал на быстрейшем исполнении приказов. Эзебек не был посвящён в планы заговорщиков, но, услышав, что Штауффенберг, которого он знал по 1-й лёгкой дивизии, является одним из руководителей операции, дал своё согласие действовать. Около 19 часов 20 минут собравшиеся офицеры ознакомились с обстановкой и со своими задачами. Все нацистские, эсэсовские и полицейские начальники получили приглашение прибыть к 20 часам на срочное совещание в штаб округа. Капитан Сцоколль, выступавший за немедленное приведение войск в боевую готовность, дал охране здания приказ не выпускать из него никого, кто не носит форму вермахта, в случае отказа повиноваться — арестовывать, а при сопротивлении применять оружие. Когда приглашённые собрались (некоторые, в том числе гауляйтер фон Ширах, не явились), им зачитали телеграммы, а затем посадили под арест в разные комнаты, где подали вина и закуски. Комендант Вены генерал Зинцингер, имевший «Золотой почётный значок» НСДАП, взял на себя арест всех остальных видных нацистских руководителей города.

Вплоть до этого момента никто из участвовавших не знал подробно, что же происходило в ставке Гитлера и в Берлине. Только когда после 20 часов была принята новая телеграмма с требованием назначить политического уполномоченного и в ней были названы имена бывших австрийских политических деятелей, возникли догадки, что дело идёт о политической акции. Несмотря на распространившуюся неуверенность, Эзебек и Кодре всё же опирались на полученные приказы. Поднятые по тревоге части 117-й и 417-й дивизий находились на марше с целью захвата важных объектов. После нескольких телефонных переговоров с Бендлерштрассе раздался звонок от Кейтеля. Тот приказал отменить намеченные меры, и Эзебек отдал соответствующие приказания. Вскоре позвонил Штауффенберг: «Кодре, что случилось? Вы что, задумали спрыгнуть?» Кодре успел лишь ответить: «Только что звонил Кейтель», как связь сразу прервалась. Генерал Эзебек извинился перед арестованными и отпустил их на свободу. Но капитан Сцоколль всё ещё не хотел примириться с провалом и безуспешно пытался соединиться по телефону с Бендлерштрассе.

Как сообщает Отто Хартмут Фукс, который в это время за принадлежность к католическому движению Сопротивления находился в венской военной окружной тюрьме в X округе, он и другие заключённые вечером 20 июля, по существу, находились на свободе. Тюремщик, до того обращавшийся с ними особенно строго, вдруг стал необычайно любезен. Однако утром 21 июля их снова посадили, а тюремщик стал ещё строже, чем прежде⁶².

Наибольший размах и эффективность заговор приобрёл в Париже⁶³. Уже после 14 часов полковник Финк получил в Париже по телефону из Цоссена шифровку о покушении — на Бендлерштрассе в это время о совершившемся покушении ещё ничего не знали. Однако точная информация поступила только в 16 часов 30 минут в результате телефонного звонка Штауффенберга двоюродному брату Цезарю фон Хофаккеру. служившему подполковником в штабе главнокомандующего войсками на Западе и являвшемуся одним из руководителей группы заговорщиков во Франции. Хофаккер немедленно проинформировал командующего войсками во Франции генерала Штюльпнагеля, вокруг которого спустя короткое время собралась группа посвящённых офицеров. Щтюльпнагель отдал заранее намеченные приказы: подъём по тревоге надёжных войск, занятие важных зданий, арест офицеров СС и СД, прекращение радио- и телефонной связи между Францией и Германией, включая линии, соединяющие с Берлином, захват парижской радиостанции. Около 18 часов 30 минут Штюльпнагелю позвонил Бек. Штюльпнагель подтвердил своё безоговорочное участие — несмотря на всё же появившееся у него сомнение в гибели Гитлера. Одновременно он доложил Беку о принятых мерах.

Главнокомандующий войсками на Западе генерал-фельдмаршал Клюге, в прошлом неоднократно соглашавшийся на выступление против Гитлера, а потом снова отказывавшийся, около 18 часов 45 минут имел телефонный разговор с Беком, с которым его соединил Штюльпнагель. Бек настойчиво призывал его присоединиться к акции. Но Клюге уже слышал сообщение о том, что Гитлер лишь легко ранен, и потому заявил Беку: ему надо сначала посоветоваться со своими офицерами, а потом он через полчаса сообщит о своём решении. Затем Клюге получил как подписанный Вицлебеном приказ о введении чрезвычайного военного положения, так и телеграмму Кейтеля, запрещавшего выполнение приказов Вицлебена, Бека или Гёпнера. Из ОКВ ему было по телефону подтверждено Штиффом, что Гитлер не погиб в результате покушения. Если раньше Клюге колебался, то теперь он решил отмежеваться от заговора.

В 22 часа по тревоге был поднят для удара по СС и СД 1-й охранный полк. Атака на их казармы была назначена на 22 часа 30 минут.

Тем временем Штюльпнагель, фон Хофаккер, генерал Блюментритт, генерал Шпейдель и другие собрались в Ла-Рош-Гуйон у Клюге на созванное им офицерское совещание. Слово по поручению заговорщиков взял Хофаккер. Он попытался привлечь Клюге на их сторону, апеллировал к его чувству долга перед народом и нацией, напомнил о его прежних высказываниях против политики Гитлера. Но тщетно: Клюге отказался. Когда во время последовавшего вслед за тем совместного обеда Штюльпнагель в личной беседе рассказал Клюге об уже принятых мерах, тот пришёл в ярость и потребовал отмены Отданных приказов. Но генерал Блюментритт заявил: это невозможно, войска уже выступили. Штюльпнагель и Хофаккер снова настаивали на участии Клюге, но тот в ответ лишь орал, имея в виду Гитлера: «Да — если бы эта свинья подохла!» Он тут же отстранил Штюльпнагеля от должности: «Переоденьтесь в штатское и исчезните куда-нибудь!»

В 22 часа 30 минут начался — без ведома Клюге — арест чинов СС, СД и гестапо в Париже. Хотя большинство участвовавших в этом армейских офицеров не были посвящены в заговор, они последовательно осуществляли приказы до конца, как только поняли, что приказы эти направлены против СС и гестапо. Точно так же, но в ещё более ярко выраженной форме отнеслись к приказам солдаты. Когда военный комендант Парижа барон Бойнебург-Ленгсфельд, лично руководивший операцией по аресту, спросил одного солдата, что тот думает насчёт происходящего, тот ответил: «Наконец-то взяли за жабры эту чёрную чуму. Теперь и мы скоро заживём спокойно»⁸⁴. За короткое время было арестовано около 1200 чинов СС, СД и гестапо. Они не оказали никакого сопротивления, только некоторым удалось бежать. Операция была предпринята столь неожиданно, что вскоре пошёл слух, будто бойцы отрядов французского Сопротивления, переодевшись в немецкую военную форму, совершили налёт на штаб-квартиру гестапо в Париже. Парижская операция показывает, какие возможности в действительности имел государственный переворот даже при том, что он опирался только на некоторые войсковые части. Однако и на Западе основная масса солдат узнала о нём только тогда, когда он уже провалился.

Тем временем в Берлине свершался решающий поворот.

Пока охранный батальон поднимался по тревоге и приступал к оцеплению правительственного квартала, лейтенант Хаген, сотрудник министерства пропаганды, делавший для унтер-офицеров этого батальона доклад о политическом положении, около 17 часов 30 минут отправился к Геббельсу, поскольку принятые меры вызвали у него подозрение⁶⁵. Он высказал Геббельсу своё предположение, что происходит военный путч, в котором охранный батальон должен сыграть серьёзную роль. Геббельс же, знавший о покушении, но ещё не имевший никакого представления о последовавших событиях, приказал немедленно вызвать к себе майора Ремера. Одновременно был поднят по тревоге, но пока оставлен в боевой готовности в своей казарме в Лихтерфельде эсэсовский полк личной охраны «Адольф Гитлер». Хаген известил Ремера, расположившего свой командный пункт в городской военной комендатуре на Унтерден-Линден, 1, о путче против фюрера, а также проинформировал об этом всех офицеров, которых повстречал.

Ремер попросил у генерала фон Хазе разрешения выехать к Геббельсу, но не получил его. Трудно понять, почему посвящённый в заговор фон Хазе не приказал тут же арестовать Ремера: ведь желание поехать к Геббельсу по меньшей мере должно было вызвать у него подозрение. Так Ремер на собственный страх и риск в 19 часов оказался у Геббельса. Тот спросил его, является ли он убеждённым национал-социалистом. Ремер заверил, что «на все 100 процентов стоит за фюрера». Тогда Геббельс по телефону соединил Ремера с Гитлером и тот лично приказал ему подавить путч. До прибытия в Берлин Гиммлера Ремер подчинялся непосредственно Гитлеру. Он сразу выехал в комендатуру и возглавил контрмеры против заговорщиков.

В это время уже упоминавшийся Больбринкер остановил танковые части и задержал их ввод в бой. Ремер, по его собственным словам, в дальнейшем ещё не раз побывал у Геббельса, информируя его о контрмерах.

Около 20 часов 30 минут главные силы охранного батальона по приказу Ремера сконцентрировались в саду геббельсовского дома на Герман-Герингштрассе, 20. Геббельс произнёс речь, в которой поливал грязью «изменников», и объявил, что долг батальона — подавить путч. Ремер заявил солдатам, что фюрер лично поручил ему сделать это. Вслед за тем Ремер стал готовить атаку здания на Бендлерштрассе. Одновременно он послал связных во все войсковые части, находившиеся в городе или на подходе к нему, с требованием вернуться в свои казармы.

Когда около 21 часа по радио было сообщено, что вскоре выступит Гитлер (что ещё больше увеличило смятение, в лагере заговорщиков), войска уже собирались оставить центр города. В 21 час 30 минут последние танки покинули внутреннюю часть Берлина. Подходившие части были частично ещё раньше остановлены поднятыми по тревоге эсэсовцами. Так, одно подразделение пехотного учебно-экспериментального батальона, подъезжавшее к Берлину, было задержано эсэсовцами на мосту Хеерштрассе в Шпандау (Штессензее) и отправлено назад.

Ольбрихт послал Кляйста к начальнику гарнизона города фон Хазе и к графу Хельдорфу, чтобы обеспечить присылку воинской части для защиты Бендлерштрассе, так как караулы охранного батальона по приказу Ремера оставили свои посты. «Хазе в комендатуре не оказалось, и создалось впечатление, что его штаб совершенно растерялся, а люди в полицей-президиуме держатся выжидающе. Хельдорфа на месте уже не было. Когда Кляйст возвращался через Бранденбургские ворота, он увидел, что эсэсовская охрана на Герман-Герингштрассе вновь вооружена»⁶⁵.

В 22 часа 30 минут — в то самое время, когда в Париже были успешно произведены аресты, — Ольбрихту пришлось призвать находившихся на Бендлерштрассе офицеров самим взять на себя охрану здания⁶⁶. Для той группы офицеров, которая вела себя пассивно, это послужило сигналом начать со своей стороны действовать так, чтобы потом их не сочли участниками теперь уже явно провалившегося дела.

Тем временем в Берлине собрались нацистские главари: у Геббельса — Гиммлер и Кальтенбруннер, в здании Службы безопасности (СД) — Шелленберг и Скорцени.

Пока на Бендлерштрассе группа офицеров собирала силы для контрудара, заговор пережил свою последнюю вспышку. Около 22 часов 40 минут для охраны здания прибыла рота оружейно-технического училища сухопутных войск. Но против неё были брошены подразделения охранного батальона. Обер-ефрейтор этого училища Гельмут Наке рассказывает: «Наша рота стояла во дворе, но тут подошла рота охранного батальона «Великая Германия», вооружённая, помимо всего прочего, станковыми пулемётами и противотанковыми пушками. Роте училища пришлось сложить оружие, её оттеснили в угол двора и Оцепили. Минут через 20 всё стало ясно. Нам вернули оружие. В здании прозвучал пистолетный выстрел; говорили, что это застрелился некий полковник Мерц (подразумевался Бек). Были созданы особые команды, у каждой двери поставили часовых». Сам Г. Наке как часовой у ворот получил приказ «не выпускать никого из здания и стрелять без предупреждения. После смены караулу дали такую еду, какой мы не видывали за всю войну»⁶⁷.

В самом здании в это время разыгрывался последний акт драмы. Около 22 часов 45 минут начальник штаба Штюльпнагеля полковник Линетов получил в Париже от Штауффенберга телефонное известие: всё пропало. В 22 часа 50 минут группа офицеров и унтер-офицеров во главе с подполковниками Хербером, фон Хайде, Придуном и Кубаном и майором Флисбахом, вооружившись по дороге, ворвалась в кабинет Ольбрихта. В этот момент здесь находились в числе других Ольбрихт, Петер Йорк фон Варденбург, Ойген Герстенмайер и Бертольд Штауффенберг. Полковника Штауффенберга и Хефтена обстреляли в коридоре; Штауффенберг был ранен. Затем в течение десяти минут в коридоре и прилегающих помещениях слышались крики, выстрелы, шум рукопашной схватки. Бек, Гёпнер, братья Штауффенберг, Ольбрихт, Мерц, Хефтен и другие заговорщики были схвачены; немногим, в том числе майору авиации Георги — зятю Ольбрихта, а также Кляйсту, Фриче и Людвигу фон Гаммерштейну, во всеобщей неразберихе удалось скрыться. Как раз в это время рота охранного батальона под командой обер-лейтенанта Шлее разоружала подразделение оружейно-технического училища и занимала все выходы из здания. Когда подполковник Кубан подошёл к главному выходу, его уже остановил и хотел арестовать караул охранного батальона. На его вопрос: «За фюрера или против?» был дан положительный ответ, и недоразумение разъяснилось. Кубан сообщил часовым, что заговорщики уже схвачены.

Около 23 часов 15 минут Фромм снова появился в своём кабинете и объявил Беку, Гёпнеру, Штауффенбергу и другим заговорщикам, что они арестованы. Хефтен поднял пистолет, чтобы выстрелить в Фромма, но Штауффенберг удержал его. Фромм приказал арестованным бросить оружие. Бек попросил оставить ему пистолет для «личных целей». В ответ Фромм поторопил генерала поскорее привести своё намерение в исполнение. Приставив пистолет к виску, Бек выстрелил, но выстрел оказался несмертельным, а сам он рухнул в кресло. Немного погодя Бек слабым голосом попросил дать ему другой пистолет. Ему дали, но и второй выстрел не убил его. Тогда один фельдфебель «из сострадания» пристрелил потерявшего сознание генерала.

Тем временем Фромм предложил арестованным, если они желают, написать свои последние письма. Ольбрихт и Хефтен стали писать предсмертные строки своим жёнам. Фромм вышел из комнаты и спустя некоторое время вернулся в сопровождении нескольких офицеров охранного батальона. Он объявил, что созвал военно-полевой суд, который приговорил к смертной казни четырёх офицеров: полковника Мерца Квирнгейма, генерала Ольбрихта, полковника Штауффенберга и Хефтена. При этом фамилии Штауффенберга и Хефтена произнести вслух Фромм не пожелал.

Затем Фромм предложил Гёпнеру покончить жизнь самоубийством. Но Гёпнер ответил, что не знает за собой столь тяжкой вины, и дал увести себя в военную тюрьму Моабит.

Четверых приговорённых к смертной казни около полуночи вывели во двор на расстрел. Хефтен поддерживал ослабевшего от ранения Штауффенберга. Место казни освещалось фарами военного грузовика⁶⁸. Граф Клаус Шенк фон Штауффенберг погиб с возгласом: «Да здравствует священная Германия!»⁶⁹

Пули оборвали жизнь Штауффенберга накануне его 37-летия. К нему в полной мере относятся слова, сказанные его соратником Фрицем Шуленбургом в тот же самый вечер, незадолго до ареста: «Немецкому народу, видно, придётся испить эту чашу до дна. Мы должны пожертвовать собою. Позже нас поймут»⁷⁰.

Преследование и террор

В 0 часов 21 минуту генерал Фромм приказал отправить телеграмму всем командным инстанциям, получившим ранее приказы заговорщиков. В ней он объявлял эти приказы потерявшими силу и сообщал, что попытка путча подавлена. Затем он обратился с краткой речью к выстроенным во дворе солдатам.

Решение Фромма немедленно казнить главных заговорщиков явно объяснялось его желанием побыстрее избавиться от неприятных свидетелей. Прибывшие тем временем эсэсовские фюреры Скорцени и Кальтенбруннер приказали немедленно доставить закованных в цепи арестантов на Принц-Альбрехтштрассе, где тотчас же начались допросы.

Фромм, не имевший больше командной власти, поскольку командующим армией резерва теперь был назначен Гиммлер, отправился к Геббельсу. Но ещё в ту же ночь Фромма подвергли «почётному аресту».

Трупы Бека, Штауффенберга и остальных трёх расстрелянных были немедленно доставлены на кладбище церкви св. Матвея в Шёнеберге и погребены там, однако на следующий день извлечены и сожжены. Гиммлер в своей речи заявил: «Я отдал приказ сжечь трупы, а пепел развеять по ветру. Мы не желаем, чтобы от подобных людей, а также и от тех, которые казнены теперь, осталось хоть малейшее воспоминание в виде хоть какого-нибудь захоронения»⁷¹.

Около часа ночи радио передало речь Гитлера, о которой было объявлено ещё четырьмя часами ранее. Магнитофонную запись речи пришлось сначала доставить из Растенбурга в Кёнигсберг. Гитлер заявил:

«Мизерная кучка тщеславных, бессовестных и вместе с тем преступных, глупых офицеров сколотила заговор, чтобы убрать меня, а вместе со мною уничтожить и штаб оперативного руководства вооружённых сил. Бомба, подложенная полковником графом фон Штауффенбергом, разорвалась в двух метрах справа от меня... Сам я остался совершенно невредим, если не считать совсем мелких ссадин, ушибов или ожогов. Я воспринимаю это как подтверждение воли провидения, повелевающего мне и впредь стремиться к осуществлению цели моей жизни, как я делал это по сию пору...»⁷² За дикой бранью по адресу заговорщиков последовало заявление, что они «теперь будут беспощадно истреблены». Засим Гитлер вновь благодарил «провидение» и обещал: «Я и впредь должен, а потому и буду возглавлять мой народ».

Речь слушали и солдаты в Радиоцентре. В. Кайрат вспоминает: «Утром 21 июля... мы из первых рук услышали «речь о провидении», произнесённую фюрером из своей ставки. Фриче[31], которого до тех пор нигде не было видно, теперь ворвался в свой кабинет, радуясь как дитя. Он был в состоянии счастливого опьянения, скакал от двери к двери, тряс солдатам руки, раздавал подарки и, заикаясь, лепетал: «Фюрер жив, Штауффенберг на виселице, спасибо, спасибо, мои спасители!» Если в нашей казарме питание было скудным и плохим, то теперь мы были поражены тем, что нам подали на стол. В столовой имелся такой богатый выбор, словно в дни самого глубокого мира. Здесь было всё — от шампанского до самых отборных сигарет «Аттика», и каждый солдат набирал яств столько, насколько у него хватало денег, закупал дефицитные продукты. Нам немедленно выплатили полевые, хотя мы не сделали ни единого выстрела. Через два дня мы снова вернулись в Дёбериц-Эльзгрунд»⁷³.

Объявив 21 июля путч подавленным, Геббельс в своём кругу отзывался о заговорщиках с презрением, насмехался над ними. Он назвал эту акцию «революцией по телефону». Одному только Штауффенбергу он всё-таки не смог отказать в уважении: «Вот Штауффенберг — это молодец! Его почти жаль. Какое хладнокровие! Какой ум, какая железная воля! Просто непостижимо, как он только связался с этим сборищем дураков!»⁷⁴

Для расследования событий и розыска остальных участников Гиммлер сразу же создал при гестапо Особую комиссию по делу 20 июля, аппарат которой состоял из 400 чиновников, подразделённых на 11 отделов. Эта особая комиссия работала вплоть до самого конца Гитлера. Результаты следствия постоянно направлялись Кальтенбруннером Гиммлеру, а тот докладывал их Гитлеру и другим нацистским главарям. Общее число арестованных равнялось примерно 7000 человек⁷⁵. По осторожной оценке Гюнтера Вайзенборна, число непосредственных жертв составило 160—180 человек⁷⁶, из них: из группы Гёрделера — минимум 20, из офицерских групп в ОКБ, ОКХ и генеральном штабе — минимум 60, из абвера — минимум 10, из Крайзауского кружка — 8, из кружка Зольфа — 6, из социал-демократической группы —10 и из группы деятелей христианских профсоюзов — 8—10⁷⁷. К ним следует добавить ещё 700 военнослужащих вермахта из военных округов и с фронтов, приговорённых к смертной казни⁷⁸. Среди жертв нацистского террора после 20 июля 1944 г. насчитывалось 20 генералов, в том числе один генерал-фельдмаршал⁷⁹.

Более тяжёлым последствием разгромленного заговора 20 июля было, однако, то, что нацисты использовали его в качестве повода для новой расправы с подлинными антифашистами. Жертвами кровавого фашистского террора пали многие коммунисты. Среди них были члены подпольного оперативного руководства КПГ Бернхард Бестляйн, Франц Якоб, Теодор Нойбауэр, Антон Зефков и Георг Шуман, а также руководящие коммунистические работники Магнус Позёр, Эрнст Грубе, Альберт Кунц, Эрнст Шнеллер и Матиас Тезен. 18 августа по указанию Гитлера и Гиммлера в концлагере Бухенвальд был убит Эрнст Тельман. Гибель Тельмана явилась тяжёлой потерей для немецкого народа. В его лице германский и международный рабочий класс потерял одного из своих самых выдающихся руководителей.

Некоторым из заговорщиков удалось скрыться, и их разыскивали: например, Карла Гёрделера (вознаграждение — миллион марок), Фрица Линдемана (500 тысяч марок), Макса Хабермана, графа Лендорфа, капитана Людвига Гере, Ханну Гере, Вильгельма Лёйшнера. Большинство же заговорщиков попали в руки гестапо сразу. Немедленно после 20 июля были введены усиленные меры по блокированию границ.

Майору Куну удалось перейти на сторону Советской Армии. Людвиг и Кунрат фон Гаммерштейн сумели спрятаться и скрывались от своих преследователей вплоть до освобождения немецкого народа от фашизма. Кунрат фон Гаммерштейн писал впоследствии: «Я бы перебежал, как Кун»⁸⁰. Но в общем и целом спастись от ареста посчастливилось лишь немногим.

Волна арестов настигла и тех, кто не участвовал ни в каком антифашистском Сопротивлении. Так, в начале августа был арестован капитан 3-го ранга в отставке Эрхард — один из главарей капповского путча 1920 г.[32] 3 августа гестапо арестовало Ингеборг фон Зейдлиц — жену генерала Вальтера фон Зейдлица, а 5 августа — его обеих старших дочерей. В порядке уголовной ответственности за действия, совершенные не ими, а членами семьи, были арестованы Гудрун Корфес и другие родственники членов Национального комитета «Свободная Германия» и Союза немецких офицеров.

После провала попытки государственного переворота некоторые участники заговора покончили самоубийством, чтобы избежать ожидавших их пыток гестапо.

Генерал Хеннинг фон Тресков утром 21 июля отправился на ничейную полосу между передним краем немецких и советских войск и, имитируя выстрелами и взрывами грохот боя, лишил себя жизни. Стараясь не вызвать подозрений и желая оградить своих друзей от преследования, он таким образом пытался создать впечатление, будто погиб в стычке с противником. Тело Трескова сначала было достойно похоронено в его родном городе, но, когда раскрылось его участие в заговоре, вновь выкопано из могилы, доставлено в Берлин и там сожжено. Прежде чем — в буквальном и переносном смысле — отправиться на ничейную землю, Тресков ещё раз заявил своим товарищам, что убеждён в правильности своих поступков.

«Теперь весь свет накинется на нас, будет поливать нас грязью. Но я, как и прежде, непоколебимо убеждён в том, что мы действовали верно... Если однажды бог Авраам сказал, что пощадит Содом, найдись в нём хоть десять праведников, то я надеюсь, что благодаря нам господь не уничтожит Германию. Никто из нас не вправе сетовать на свою гибель. Тот, кто вступил в наш круг, тем самым облёк себя в Нессову одежду[33]. Нравственная ценность человека познаётся лишь тогда, когда он отдаёт за свои убеждения жизнь»⁸¹.

Джоб фон Вицлебен, оставшийся в живых, впоследствии посвятил Трескову поминальное слово, в котором наглядно отражена вся противоречивость 20 июля: «Трагедия Трескова, одного из самых мужественных заговорщиков, который лично осуществил всю подготовку перехода Шуленбурга через линию Восточного фронта для установления контакта с Советским правительством, состоит в том, что сам он не решился на этот рывок, а застрелился, видя перед собой подлинных, настоящих немцев по другую сторону фронта (подразумеваются участники движения Национального комитета «Свободная Германия». — Прим. перев.). Он стал жертвой того пагубного антикоммунизма, который являлся теперь уже не глупостью[34], а преступлением по отношению к безупречно честному человеку и противнику Гитлера»⁸².

Генерал Генрих фон Штюльпнагель утром 21 июля получил приказ немедленно прибыть в Берлин. В пути он пустил себе пулю в лоб, но остался жив, пуля лишь повредила зрительный нерв. 30 августа 1944 г. ослепший генерал был казнён.

Генерал-квартирмейстера Эдуарда Вагнера изобличили как соучастника заговора не сразу. До этого ему ещё пришлось вести с Кальтенбруннером переговоры насчёт наиболее целесообразных методов расследования. 23 июля, вызванный Кальтенбруннером на очередную беседу, он застрелился. Граф Ганс фон Харденберг выстрелил себе в грудь, но выстрел оказался не смертельным, и он вскрыл вены. Однако гестаповцы всё же схватили его и поместили в госпиталь, а затем бросили в концлагерь Заксенхаузен, откуда он в конце войны был освобождён Советской Армией.

От хорошо известного в Германии и за её пределами фельдмаршала Эрвина фон Роммеля нацисты избавились особым образом. 14 октября 1944 г. ему по приказу Гитлера было предоставлено самому сделать выбор: либо покончить самоубийством, либо предстать перед судом. В случае самоубийства ему будут устроены торжественные похороны, а семью пощадят и не будут преследовать. Попрощавшись с женой и сыном, Роммель принял яд, переданный ему посланцем Гитлера. Официально же было объявлено, что он скончался от закупорки вен, вызванной его ранением. Были инсценированы государственные похороны, на которых генерал-фельдмаршал фон Рундштедт (хорошо знавший истинные причины смерти Роммеля) произнёс надгробное слово. В нём он восхвалял покойника как верного паладина Гитлера. Вдове Роммеля нацистские главари послали «соболезнование».

Фельдмаршал Гюнтер фон Клюге 18 августа получил приказ о переводе на другую должность. Он знал, что ему предстоит, и написал Гитлеру предсмертное письмо, в котором говорилось: «Я прощаюсь с вами, мой фюрер, как один из тех, кто, как вы, вероятно, заметили, был близок вам, сознавая, что выполнял свой долг до последнего»⁸³. Так Клюге в преддверии смерти всё ещё восхвалял своего фюрера, пойти против которого он так и не решился. 19 августа 1944 г. Клюге принял яд.

Многие из арестованных подверглись жестоким истязаниям. Гестаповцы добивались нужных показаний, избивая подследственных, вгоняя им иголки под ногти и при помощи других изощрённых пыток.

Чтобы избежать необходимости предать офицеров военному суду и получить возможность отдать их на расправу так называемому «народному трибуналу» под председательством известного своей кровожадностью Фрайслера, Гитлер предварительно созвал «суд чести». Этот суд, изгнавший офицеров — участников заговора из армии, заседал в следующем составе: председатель — фельдмаршал фон Рундштедт, члены — фельдмаршал Кейтель, генерал-полковник Гудериан, генералы Шрот, Шпетх, Крибель, Бургдорф и Майзель.

Первый процесс, о котором сообщалось в печати, состоялся 7—8 августа 1944 г. Восемь обвиняемых — фон Вицлебен, Гёпнер, Штифф, фон Хазе, Бернардис, Клаузинг, фон Хаген, Иорк фон Вартенбург — были приговорены к смертной казни через повешение.

Сообщалось ещё и о втором процессе. Он проходил 7—8 сентября и также закончился смертным приговором всем подсудимым: Гёрделеру, Лёйшнеру, фон Хасселю, Вирмеру и Лежен-Юнгу. Гёрделер, скрывавшийся в течение нескольких недель, был схвачен гестапо по доносу одной штабной секретарши в Западной Пруссии. Об остальных процессах население ничего не узнало или же узнало весьма мало. Большинство обвиняемых были приговорены к смерти и казнены. Многие без всякого приговора убиты в каторжных тюрьмах и концлагерях. Последние казни продолжались ещё в апреле 1945 г. Если первое время о приведении приговора в исполнение сообщалось, то впоследствии это делать перестали.

Для смертного приговора достаточно было даже того, чтобы обвиняемый всего лишь знал о существовании заговора. Так был казнён полковник Майхснер, хотя он и отказался осуществить покушение на Гитлера. Даже генерал Фромм, в значительной мере способствовавший провалу путча, тоже был казнён за трусость.

Приговорён к смертной казни был и Теодор Штельцер. Но норвежские друзья устроили вмешательство в его дело медицинского советника финна Керстена. Керстен был массажистом Гиммлера и имел на него большое влияние. Заступничество его оказалось успешным и привело к отмене приведения приговора в исполнение. Гиммлер будто бы даже распорядился освободить Штельцера, бросив при этом реплику: «Всё равно потом мы их всех повесим!»⁸⁴

Иными были причины, по которым было решено избавить Хойзингера, Шпейделя и Герстенмайера от той участи, которая была уготована другим участникам или сообщникам. Адольфа Хойзингера арестовали 23 июля, но суду не предали, хотя следствие документально доказало, что он знал о приготовлениях к покушению в 1943 г. Во время своего двухмесячного тюремного заключения он составил «памятную записку» о причинах и предыстории заговора. По собственным словам Хойзингера, Гитлер сказал ему: «Мне было очень жаль, что и вас тоже втянули в следствие... Я проштудировал вашу памятную записку, написанную в заключении. И я благодарю вас за неё»⁸⁵. В 1959 г. «Содружество бывших офицеров» в Берлине создало комиссию (в составе генерал-лейтенанта в отставке Иоганнеса Цукерторта, генерал-майора в отставке Мартина Латтмана, генерал-майора в отставке Арно фон Ленски и д-ра Макса Хуммельтенберга) по расследованию роли Хойзингера в связи с 20 июля 1944 г. Комиссия пришла к следующим выводам:

«Расследованием с несомненностью установлено, что Хойзингер знал о заговоре и планировании покушения на Гитлера.

Ход событий 20 июля и в последующий период доказал, что правители [фашистского] режима убивали каждого, кто являлся соучастником [заговора] и попадал им в руки.

Но соучастник Хойзингер остался жив...

Почему же национал-социалистские правители без зазрения совести казнили других и не тронули его?

Почему они исключили его из числа преданных суду обвиняемых и прятали в государственной тайной полиции до казни его бывших сотоварищей?

Почему его принял Гитлер, дав ему личную аудиенцию?

Почему Гитлер благодарил его за памятную записку?

На все эти вопросы есть только один ответ: Хойзингер выдал мужественных участников заговора 20 июля. Примкнул ли он к заговору по заданию своих хозяев в качестве шпика, выдал ли он заговорщиков палачам своей памятной запиской или же совершил и то и другое — это уже несущественно»⁸⁸.

В то время как Роммеля вынудили покончить самоубийством, с головы его начальника штаба Ганса Шпейделя, который знал о намерениях своего начальника и имел представление о круге заговорщиков в Париже, не упал ни единый волос. Совершенно ясно, что гестапо было удовлетворено его показаниями⁸⁷.

Ойген Герстенмайер был вечером 20 июля арестован в здании на Бендлерштрассе. Между тем как все непосредственные участники заговора были казнены, он получил всего семь лет каторжной тюрьмы. Как явствует из тогдашних внутренних донесений гестапо, Герстенмайер после своего ареста выдал 17 человек, принадлежавших к кругу заговорщиков. Некоторые из них (Дельп, Штельцер и Хаубах) были арестованы только после его допроса в гестапо, а другие, как Мольтке, ранее, но по другим причинам, а позднее выданы Герстенмайером как участники заговора. Во время процесса по делу Герстенмайера, проходившего в «народном трибунале» под председательством Фрайслера 9—11 января 1945 г., все выдвинутые против него тяжкие обвинения (участие в обсуждении в Крайзауской кружке вместе с группой Гёрделера — Бека в январе 1943 г., все участники которого были казнены, а также присутствие в день 20 июля на Бендлерштрассе) не рассматривались. Объяснение этого примечательного обстоятельства таково: в течение многих лет Герстенмайер служил нацистской системе как внутри Германии, так и за границей в качестве агента возглавлявшегося бригадефюрером СС Вальтером Шелленбергом VI управления Главного управления имперской безопасности. Его секретный агентурный номер был: «Р 38/546». Ныне неопровержимо доказано, что Герстенмайер, ставший позже председателем западногерманского бундестага, отдал в руки палачей многих участников заговора⁸⁸.

Обратимся теперь к вопросу о судьбе друзей и ближайших соратников Штауффенберга, из которых в живых не остался ни один.

Вместе с графом Штауффенбергом, как уже говорилось, ещё в ночь с 20 на 21 июля были расстреляны Ольбрихт, Мерц и Хефтен. Хеннинг фон Тресков, как указывалось, покончил жизнь самоубийством 21 июля, а Эдуард Вагнер — 23 июля. 8 августа вместе с другими заговорщиками предстали перед судом Йорк и Штифф. Во время судебного разбирательства они мужественно противостояли палачу Фрайслеру, осыпавшему их ругательствами и пытавшегося выставить их в смешном свете. Прервав тирады Фрайслера, Штифф заявил, что совершил содеянное ради немецкого народа. Фрайслер пришёл в бешенство и разразился бранью и криком. Йорк открыто заявил о своём отрицательном отношении к нацизму и подтвердил, что остаётся верен своему делу. В своём последнем письме он писал матери:

«Конечно, людям, ослеплённым верой, которую я не разделяю, никогда не понять всей глубины душевных страданий, пережитых за последние годы такими людьми, как я. Могу заверить тебя, что поступки мои никогда не определялись ни одной честолюбивой мыслью, ни малейшим желанием власти. Патриотические чувства, тревога за мою Германию, поднявшуюся за два последних тысячелетия, стремление содействовать её внутреннему и внешнему развитию — только это одно определяло мои действия. И поэтому я прямо гляжу в глаза своим предкам, отцу и братьям. Возможно, придёт ещё время, когда меня назовут не подонком, а провидцем и патриотом»⁸⁹. Предсмертное письмо жене заканчивалось словами: «Хотели факел жизни мы зажечь, вокруг бушует огненное море, пылает пламя нестерпимо!»⁹⁰

Смертные приговоры приводились в исполнение в каторжной тюрьме Плётцензее сразу же после вынесения. О том, как происходила казнь, сохранилось свидетельство одного кинооператора, который по приказу Гитлера снимал её:

«Помещение для казни имело метра четыре в ширину и восемь в длину. Чёрный занавес разделял его на две части. Слабые лучи света проникали только через два маленьких оконца. Непосредственно перед ними в потолке было укреплено восемь крючьев, на которых и вешали осуждённых. Кроме того, в помещении находилось приспособление для обезглавливания. Первым из приговорённых ввели... одного генерала. Предварительно прокурор ещё раз зачитал осуждённому смертный приговор и добавил: «Осуждённый, вы приговорены народным трибуналом к смертной казни через повешение. Палачи, приступайте к исполнению своих обязанностей!» Приговорённый, которого палачи заставили идти побыстрее, прошёл с высоко поднятой головой в конец помещения. Дойдя до стены, он должен был повернуться лицом к палачам. На шею ему надели петлю из пеньковой верёвки. Для этого палачи немного приподняли осуждённого и закрепили верхний узел петли на крюке в потолке. Затем они резко отпустили его тело, и он с большой силой дёрнулся вниз. Петля сразу же крепко затянулась вокруг его шеи. По моему мнению, смерть наступила очень быстро. После произведённой казни первого повешенного скрыли за узкой чёрной занавеской, чтобы следующий смертник не увидел его. Спустя небольшой промежуток времени ввели второго осуждённого, тоже бывшего генерала... Он также прошёл свой последний путь, не теряя самообладания. После каждой казни узкая чёрная занавеска передвигалась таким образом, чтобы каждому последующему смертнику не были видны повешенные до него. Приведение приговоров в исполнение происходило весьма быстро, и осуждённые шли на казнь твёрдо и мужественно, не произнося ни слова мольбы о жизни»⁹¹.

Аналогичным образом были казнены и другие.

10 августа погибли Бертольд Штауффенберг и Фриц-Дитлоф фон дер Шуленбург. Во время процесса Фрайслер называл Шуленбурга «предатель», «подлец Шуленбург». Когда однажды он, случайно оговорившись, сказал «граф Шуленбург», тот перебил его: «Простите, подлец Шуленбург!» В своём последнем слове Шуленбург заявил:

«Мы пошли на это для того, чтобы уберечь Германию от неописуемого горя. Мне ясно, что я буду повешен, но я не раскаиваюсь в своём поступке и надеюсь, что другой, кому повезёт больше, доведёт дело до конца⁹². В прощальном письме жене он писал: «Того, что мы сделали, оказалось недостаточно, но в конечном счёте история воздаст нам должное и оправдает нас»⁹³.

15 августа погиб Бернхард Кламрот, 26 августа — Тротт цу Зольц, а 8 сентября жертвой фашистских палачей пал граф Шверин фон Шваненфельд. Последние слова Тротта в прощальном письме жене были посвящены отечеству: «Знай, что самую невыносимую боль доставляет мне сознание того, что я уже никогда не смогу отдать на службу нашей стране те особенные способности и тот специальный опыт, которые я развил в себе и почти исключительно направлял на то, чтобы утвердить её внешнеполитическое положение среди других стран. В этом отношении я действительно мог бы ещё помочь и быть полезным»⁹⁴.

О Шверине фон Шваненфельде рассказывает его сын. «В последнее время перед июлем 1944 г. он полностью сознавал, что насильственное устранение национал-социалистского режима уже не сможет отвратить от Германии катастрофу. Но он считал: даже неудача докажет, что мы не останавливались ни перед какими жертвами, чтобы избавиться от духовной болезни национал-социализма»⁹⁵. Когда в ночь на 21 июля Шверина фон Шваненфельда в кандалах увозили с Бендлерштрассе, он сказал: «В конце концов не остаётся ничего другого, кроме как умереть за это»⁹⁶.

Генералу Фрицу Линдеману сначала удалось скрыться и избежать ареста. За его поимку было объявлено вознаграждение в 500 тысяч марок. Сначала он отправился в Дрезден, где с 22 по 26 июля прятался у своего дяди Макса Линдемана. Его поддержали своей заботой родственник — коммерсант Герман Линдеман, служащий по фамилии Маркс и городской строительный советник в отставке Ганс Зиркс. Последний с 1930 г. принадлежал к СДПГ, а потом был членом Социалистической рабочей партии. Ещё до 20 июля 1944 г. в его квартире состоялось совещание социал-демократов с представителем движения «Свободная Германия» Отто Зенгером. Зиркс согласился помочь Линдеману и предложил укрыть его в Берлине на квартире своих знакомых супругов Глёден.

Маркс доставил Линдемана в Берлин. 28—29 июля тот провёл в Потсдаме, в квартире на Биркенштрассе, 1. С 29 июля до 3 сентября он жил в Берлине под фамилией Экснер у супругов Глёден, которые сами за недостаточно арийское происхождение подвергались различным репрессиям. Предполагалось с помощью лейтенанта Хорста фон Петерсдорфа из Потсдама (он возглавлял промышленную комиссию в Словакии) перебросить Линдемана в Словакию, где он находился бы в безопасности. Однако Маркс рассказал о Линдемане своему другу инженеру Шефнеру и его жене. 20 августа Шефнер донёс на Линдемана полиции в Дрездене. 3 сентября гестаповцы явились на квартиру Глёденов. Линдеман пытался бежать, но был ранен и 29 сентября 1944 г. скончался от этого ранения. Эрих Глёден, д-р Элизабет Глёден, Элизабет Куцницки (мать г-жи Глёден, урождённая баронесса фон Лилиенкрон), Маркс и Зиркс были казнены, Герман Линдеман получил 10 лет каторжной тюрьмы. Макс Линдеман был оправдан, поскольку он, 72-летний старик, показался суду физически слишком дряхлым и душевнобольным.

29 сентября был казнён Вильгельм Лёйшнер, а 20 октября — Герман Маас и Адольф Райхвайн. Жертвами кровавого террора пали 27 октября 1944 г. коммунистка Юдит Ауэр и 5 января 1945 г. — Юлиус Лебер. Вместе с ними погибли на эшафоте, под топором палача или были расстреляны и многие другие противники Гитлера.

Графа Мольтке казнили 23 января 1945 г., так как процесс против него и других крайзаусцев состоялся только в январе 1945 г. Он тоже оставался стойким до конца и не скрывал, что отвергает фашизм. Хотя ни в каких практических действиях против нацистского режима его обвинить было нельзя, для смертного приговора оказалось достаточно одного того факта, что он вместе с друзьями обсуждал планы преобразования Германии после устранения Гитлера.

Если большинство друзей и соратников Штауффенберга мужественно держались до своего последнего часа и смело высказывали своё презрение к фашистам прямо в лицо, то некоторые из обвиняемых заговорщиков вели себя по-иному.

Немалое число их раскаивалось перед нацистами в своём участии и выпрашивало себе «искупление» или же «почётную» смерть. Например, Клаузинг и Бернардис заявляли, что потеряли право принадлежать впредь к нацистской «народной общности» и просили о расстреле. Гёпнер, сам называвший себя во время суда «ослом», ходатайствовал о том, чтобы его имущество не подвергали конфискации; некоторые упрашивали суд позволить им «искупить свою вину» на фронте. И всё равно каждый раз Фрайслер с издёвкой объявлял смертный приговор.

Приговорённого к смертной казни Гёрделера казнили не сразу: он оказался для нацистов чрезвычайно обильным источником данных. Он составлял памятные записки, называл имена, характеризовал отдельных участников заговора и даже пытался давать нацистам советы. В конце августа Гёрделер написал в своей камере следующие слова:

«Ставя в соответствии со своей верой превыше всего отечество, мы должны достойно воспринять 20 июля как непреложный суд божий. Фюрер был спасён от почти неминуемой смерти. Господь не пожелал, чтобы прочное существование Германии, ради которого я хотел участвовать и участвовал (в заговоре), было куплено ценою крови: он вновь доверил эту задачу фюреру. Таков издревле немецкий взгляд на вещи. А потому каждый немец, выступавший в рядах движения, стремившегося к перевороту, обязан теперь стоять за богом спасённого фюрера, безоговорочно предоставить в его распоряжение также и те средства, которыми собиралось воспользоваться новое правительство; захочет ли он воспользоваться ими, нужны ли они ему, пусть решает он сам»⁹⁸.

Если бы оказалось, что слова эти понадобились Гёрделеру для того, чтобы обмануть нацистов и выйти на свободу, никто не имел бы права морализировать по этому поводу и возмущаться ими, ибо в отношении фашистов мог быть только один нравственный долг — бороться против них, вредить им. Но Гёрделер знал нацистов, он знал Гитлера, Геринга и Гиммлера и знал, что они не выпустят его на свободу. А потому слова его — не что иное, как капитуляция, как заверение в верности Гитлеру и его режиму.

Месть нацистов распространилась и на семьи казнённых. Среди арестованных находились 12 женщин в возрасте свыше 70 лет, в том числе и мать братьев Штауффенберг. Почти 50 детей в возрасте от одного года до 15 лет были оторваны от своих родителей и помещены в приюты, контролируемые гестапо. Среди них были дети Гёрделера, фон Хофаккера, фон Штауффенберга и фон Трескова. Впоследствии их должны были усыновить и удочерить семьи эсэсовцев. Некоторым жёнам и детям казнённых пришлось принять новые фамилии. 13-летнюю Кристу фон Хофаккер отправили в приют в Мюнхен, где поместили в одной комнате с однолеткой Утой фон Тресков. Ничего о судьбе своих родителей, братьев и сестёр дети не знали. «У меня отобрали все мои деньги и вещи,— пишет Криста фон Хофаккер, — даже папины и мамины фотографии. Мы не имели права никому говорить наши настоящие фамилии. Я часто думала об отце, как они его мучали и какой он был храбрый, и это придавало мужество и мне»⁹⁹.

Аресту подверглась и семья Штауффенберга. Детям дали фамилию Майстер; сначала их отправили в детский дом в Тюрингии. Жена его должна была отныне именоваться «фрау Шанк». Поскольку она была беременна, ей дали в концлагере специальный паёк и разрешили раз в неделю мыться в бане. Случилось так, что именно там она однажды встретила Розу Тельман, которая как раз только что получила известие об убийстве своего мужа в Бухенвальде. Графиня Штауффенберг сообщает, что поговорила с ней по душам и проявила к ней самое горячее участие¹⁰⁰. Младшая дочь графа Штауффенберга родилась в январе 1945 г. во Франкфурте-на-Одере. Арестованные обрели свободу только благодаря наступлению Советской Армии и войск стран антигитлеровской коалиции.

Многие антифашисты и простые люди, которых не затронул непосредственно гестаповский террор, пытались помочь преследуемым.

Уволенный с военной службы в вермахте офицер Рихард Шерингер, в 30-х годах демонстративно вступивший в КПГ, скрывал у себя одного антифашиста, которого гестапо схватило во время крупной волны арестов, но которому удалось затем бежать¹⁰¹. Гаральд Пёльхау использовал своё положение тюремного священника в Плётцензее для того, чтобы скрывать преследуемых и передавать весточки близким. Гертруда Машке сообщает, что Пёльхау постоянно приносил записки её арестованному мужу и тот даже однажды просил ей сказать, чтобы она не забыла написать официально дозволенное письмо, дабы не вызвать подозрения у тюремных властей¹⁰².

Генерал Линдеман, как уже говорилось, нашёл прибежище у дрезденских антифашистов и у супругов Глёден в Берлине. Спустя несколько дней после 20 июля Эрнст фон Харнак пришёл в Берлине к пастору Артуру Раквицу и попросил его о помощи. Раквиц прятал преследуемого антифашиста в своей квартире до 29 сентября, пока гестапо хитростью не захватило Харнака. Один из гестаповцев, выдав себя за племянника-офицера, позвонил жене Харнака и сообщил, что должен предостеречь её мужа, так как за его поимку объявлено вознаграждение в полмиллиона марок. Жена Харнака, желая предупредить мужа, позвонила пастору Раквицу. Гестапо, прослушивавшее её телефон, сразу установило местонахождение её мужа. Харнак и Раквиц были в тот же вечер арестованы. Раквица отправили в концлагерь Дахау, где он просидел до конца войны, а Эрнст фон Харнак погиб¹⁰³.

Вместе с графом Александром Шенком Штауффенбергом была арестована и его жена Мелита, урождённая Шиллер. Она, как и её муж, не имела к заговору ни малейшего отношения, была лётчицей и руководила на аэродроме Гатов (около Берлина) обучением пилотов-ночников пользованию прибором для предотвращения аварий при посадке. После освобождения из предназначенного для членов семьи превентивного заключения она воспользовалась вновь обретённой свободой передвижения для того, чтобы помогать семьям преследуемых и передавать им вести из тюрем. Мелита фон Штауффенберг погибла 8 апреля 1945 г. в воздухе, когда её невооружённый самолёт был обстрелян английским истребителем.

Брошенные в тюрьмы и концлагеря заговорщики встретили солидарность и помощь со стороны «старых» заключённых, в большинстве своём коммунистов. В концлагере Заксенхаузен коммунисты как могли оказали помощь тяжелораненому графу фон Харденбергу и другим узникам. Коммунистический функционер, работавший в прошлом среди крестьян, Фриц Перлиц лежал на соседней с Харденбергом койке в лазарете Заксенхаузена. В 1931 г. Перлиц принимал участие в организации забастовки в имении Харденберга. Он рассказывает об этом: «Харденберг вызвал полицию и жандармерию. 31 семья осталась без куска хлеба и лишилась жилища; 15 семей отправились в Мюнхеберг, а ещё 16 — в Фюрстенвальде. Мы должны были подыскивать им какое-нибудь жильё. Сельскохозяйственные рабочие получили пособие по благотворительности и влились в огромную армию безработных. Эту историю я, естественно, до 1944 г. не забыл. Но тут ко мне пришли мои товарищи и сказали: «Послушай! Мы должны говорить и с графом!» Я ответил: «Делайте как хотите. (Я лежал рядом с графом фон Харденбергом в одном помещении.) А у меня особого желания дискутировать с графом нет. Не могу забыть, как он вёл себя во время стачки 1931 года». «Да, но ты же видишь, теперь и он тоже против Гитлера. Он из тех офицеров, что устроили путч 20 июля, и мы должны позаботиться о том, чтобы он прошёл вместе с нами хоть часть пути. Ты сам сможешь обсудить с ним этот вопрос, но, если хочешь добиться успеха, не надо только ругаться. Ты же научился в Испании, как надо приобретать союзников по борьбе против фашизма. Вот теперь и примени этот опыт и эти знания. Мы хотим бороться вместе со всеми, кто борется против фашизма». Вместе со всеми — пожалуйста, но граф фон Харденберг как союзник был мне не по вкусу.

Товарищи пододвинули койки поближе, и начались наши беседы. Но прежде всего нам пришлось сделать всё возможное, чтобы спасти жизнь графа. Ведь перед тем, как гестапо арестовало его, он пытался лишить себя жизни... Товарищ Вилли Энгель (потом он служил в нашей Национальной народной армии, а сейчас пенсионер) приносил ему еду. Гестапо регулярно увозило его на допросы на Принц-Альбрехтштрассе. Но наши санитары предварительно приводили его в такое состояние, чтобы он был непригоден для допроса и тем самым избавлен от необходимости давать показания под пытками. Мы стали беседовать и постепенно преодолели тяжёлые воспоминания — ведь речь шла о добром деле. Затем мы стали обмениваться информацией и этим дополнять наше представление об обстановке. Разумеется, мы говорили и о том, как должна выглядеть будущая Германия после разгрома фашизма. Но тут мы договориться не могли. Он не мог разделять мои взгляды, так как мечтал о том, что будет создано такое правительство, в котором мы предположительно сможем играть только подчинённую роль. Министерские же посты он нам предоставлять не желал. Он всё ещё считал, что рабочий класс не в состоянии руководить и править государством. Со временем мы доказали, что способны на это. Но главная цель нашей дискуссии состояла не в том, чтобы договориться по этому вопросу. Для нас была важна совместная борьба против фашизма. Харденберг подтвердил, что он давно понял: гитлеровская диктатура привела наш народ только к беде. Харденберг и его друзья были согласны с нами и в том, что надо создать новую Германию, которая должна выглядеть иначе, чем та Германия, которую хотели оставить после себя фашисты»¹⁰⁴.

Сам граф фон Харденберг так отзывался о солидарности узников-коммунистов: «Мои соседи по койке — коммунисты наставляли меня: «Не волнуйся так, Карл, пусть волнуются другие. Говори как можно меньше о вещах важных и как можно больше — о пустяковых. Не ставь под угрозу друзей. Признавай всё, что не грозит смертной казнью. Ведь всё равно — получишь ты пожизненную каторгу или полгода тюрьмы, это будет длиться ровно столько, сколько ещё просуществует третий рейх. После 12—15 минут допроса делай вид, что больше не можешь дышать, отвечай всё медленнее, закрывай глаза»¹⁰⁵.

Резонанс

Весть о попытке свергнуть Гитлера прежде всего вызвала в Национальном комитете «Свободная Германия» всеобщее воодушевление и одобрение. Ведь Национальный комитет с самого начала ставил центральной задачей своей борьбы свержение нацистского строя¹⁰⁶. 9 октября 1943 г. в комментарии радиопередатчика «Свободная Германия» говорилось: «Достаточно одной дивизии вермахта во главе с решительным командиром ворваться в ставку Верховного главнокомандования, и с гитлеровской нечистью было бы покончено! Марш одного армейского корпуса на Берлин — и наше отечество освобождено от проклятия, имя которому Гитлер. Совместным выступлением сверху и снизу парализовать промышленность и транспорт всего на три дня — и конец всему горю, всему бедствию этой войны... У всех у нас только одна задача, один долг, и долг этот — Германия!»¹⁰⁷

Поступавшие теперь с родины вести поначалу подтверждали, что там действуют в этом духе. Уже через несколько часов после получения известия о покушении генерал Латтман выступил по радиопередатчику «Свободная Германия». Впоследствии он вспоминал: «Мы были вполне вправе расценивать попытку покушения как подлинно патриотический акт, как сильнейший удар по гитлеризму, по войне... Штауффенберг и офицеры — его сотоварищи по заговору — тем самым сразу стали в наши ряды»¹⁰⁸.

Национальный комитет солидаризировался с борющимися противниками Гитлера в самой Германии и попытался мобилизовать трудящиеся массы, солдат, офицеров и генералов на продолжение борьбы. 21 июля 1944 г. Антон Аккерман говорил по радиостанции «Свободная Германия»: «Эти люди действовали, руководствуясь сознанием того, что каждый лишний день пребывания национал-социалистского государственного руководства у руля власти гибелен для народа и отечества, что Гитлера необходимо свергнуть, свергнуть безотлагательно, и для этой цели любые средства хороши. Мы не знаем, кто были все эти люди, начавшие действовать против Гитлера. Но мы и не спрашиваем об этом. Тот, кто борется против Гитлера, кто хочет свергнуть этого злейшего врага нации, тому обеспечена поддержка всех честных немцев, всех генералов, офицеров и солдат, поддержка всего народа. И к этому мы в первую очередь и призываем участников движения «Свободная Германия», трудовой немецкий народ»¹⁰⁹.

Антон Аккерман специально обратился к генералам и предупредил их об опасности нового 30 июня 1934 г.[35]: «Бездеятельно взирать теперь на неистовство гитлеровских банд значило бы принести в жертву самих себя и обречь на погибель отечество. Только открытая борьба может привести к изменениям... Вы, генералы вермахта, знаете: офицеры и солдаты вермахта — решающая сила. В их руках оружие. Вопреки их решительной воле гитлеровский режим не смог бы больше продержаться у власти ни единого дня»¹¹⁰.

23 июля 1944 г. газета «Фрайес Дойчланд» опубликовала воззвание НКСГ к немецкому народу и вермахту. Указывая на позицию тех генералов и офицеров, которые прекратили бесперспективную борьбу на Восточном фронте и примкнули к движению «Свободная Германия», воззвание провозглашало:

«Теперь и в самой Германии те генералы, которые сознают свою ответственность, поднимаются на свержение Гитлера.

Сигнал дан: в этом акте впервые выразилось возмущение народа давно проигранной войной. Теперь надо поднять народ на штурм. Всё оружие вермахта, все силы страны — на выступление против Гитлера и его сообщников, за спасение нации!

Гитлер поручил палачу Гиммлеру уничтожить этих предвестников борьбы за освобождение Германии от гитлеризма. Это насилие можно сломить только силой объединившегося народа. Народ не вправе бросить на произвол судьбы тех, кто поднялся на борьбу против Гитлера.

Каждый удар по гитлеровскому строю, кто бы его ни нанёс, — это удар по смертельному врагу нашей нации.

Каждый акт, направленный против Гитлера и его подручных, — это подлинно патриотический акт».

Воззвание призывало народ и вермахт к отказу от повиновения Гитлеру и Гиммлеру поскольку их господство означает для Германии хаос и полное истощение жизненных сил.

«Теперь наш народ должен доказать, что он не желает иметь с Гитлером и его преступлениями ничего общего.

Началась открытая борьба. Сердце каждого честного немца — с теми, кто решился на неё. Не оставляйте их в беде.

Генералы, офицеры, солдаты на фронте! Прекратите военные действия и поверните оружие против Гитлера!

Рабочие, служащие, предприниматели военной промышленности! Парализуйте военное производство!

Немцы на фронте и в тылу! Создавайте великое единство в освободительной борьбе против Гитлера. Укрепляйте подпольные группы в вермахте и народные комитеты! Слушайтесь приказов тех, кто ведёт вас против Гитлера!

Вместе с вами — к победе над Гитлером!

Вместе с вами — к свободе и миру!»¹¹¹

Воззвание подписали председатель Национального комитета «Свободная Германия» Эрих Вайнерт, вицепредседатели генерал фон Зейдлиц, генерал-лейтенант Эдлер фон Даниэльс, майор Хетц, лейтенант граф фон Айнзидель, солдат Эмендёрфер.

В передовой статье «Обратить оружие против Гитлера», опубликованной в газете «Фрайес Дойчланд», Вальтер Ульбрихт вновь писал о необходимости совместных действий всех противников Гитлера: «Больше всего на свете Гитлер боится боевого единства народа. В своём отчаянном положении Гитлер попытается натравить на поднявшихся против него генералов и офицеров трудовой народ. Для антифашиста было бы непростительно из-за недоверия к генералам пассивно стоять в стороне. Мы знаем, что многие военнослужащие вермахта и многие люди в тылу прежде находились на ложном пути. Но гитлеровские безумства открыли глаза многим, и ныне они идут вместе с нами по новому пути, — по пути борьбы против Гитлера, за Германию. Так будем же судить о людях по их сегодняшним делам, направленным против Гитлера.

Солидарность со всеми противниками Гитлера — таков высший закон наших действий»¹¹².

Тем самым КПГ последовательно продолжала намеченную VII конгрессом Коминтерна и её Брюссельской конференцией, осуществлённую созданием НКСГ линию на сплочение для совместной борьбы всех противников гитлеровского режима из всех классов и слоёв народа. Поэтому впоследствии Вальтер Ульбрихт мог с полным правом сказать, что партия «осуществила идеи Народного фронта», но «движение приняло более широкий размах, чем это можно было предвидеть на VII конгрессе Коминтерна. Мы создали более широкий союз между рабочим классом, крестьянами, интеллигенцией, а также буржуазными кругами, принадлежавшими к числу противников Гитлера»¹¹³.

Наряду с Вальтером Ульбрихтом, Антоном Аккерманом и Мартином Латтманом своё отношение к 20 июля высказали, призвав народ и вермахт к активным действиям, и другие руководители движения «Свободная Германия»: обер-лейтенант Фриц Рюккер, подполковник барон Зенффт фон Пильзах, генерал-лейтенант Александр Эдлер фон Даниэльс, генерал-лейтенант Эдмунд Хофмайстер, солдат Макс Эмендёрфер, генерал-майор д-р Отто Корфес, солдат Гейнц Кесслер и фельдфебель Герберт Штрезов.

20 июля доказало, сколь необходимой и правильной была предшествовавшая борьба НКСГ. Вместе с тем следовало не допускать возникновения иллюзорных представлений о характере заговора. Дифференциация внутри самого заговора, мотивы действий отдельных его участников, а также размах движения в первые дни не осознавались в полной мере солдатами и офицерами в НКСГ и почти не были им известны. Хотя коммунисты — члены НКСГ — тоже не располагали более обширной фактической информацией, они вскоре же указали на то, что акт 20 июля порождался не только патриотическими мотивами, аза ним стояли и те силы, которые в устранении Гитлера видели предпосылку сохранения в Германии империалистско-милитаристского строя. По этому вопросу в НКСГ шли дискуссии, в процессе которых офицеры осознали, насколько правильно поступала КПГ, подходя к оценке заговора дифференцированно¹¹⁴. О понимании характера заговора 20 июля свидетельствуют слова генерала Винценца Мюллера (как уже указывалось, 8 июля 1944 г. капитулировавшего под Минском с остатками окружённой 4-й армии) на 12-м пленуме Национального комитета «Свободная Германия»:

«...Неорганизованное, разобщённое и безоружное население бессильно. Только вермахт в состоянии начать открытую борьбу против нацизма. Иначе это завершат войска противника без нашей помощи. Восстание генералов 20 июля, предвидевших военную катастрофу, окончилось неудачей. В распоряжении генералов не было достаточно сильных, надёжных воинских частей. Заговорщики не опирались на организованную силу и поддержку широких слоёв народа, сочувствующих им.

Только единый фронт всех немцев, настроенных против гитлеровского режима, от консерваторов до коммунистов, всех противников нацистского режима независимо от социального положения и религиозных убеждений, только новое германское государство, созданное на демократической основе, только подлинно миролюбивая политика могут преодолеть последствия гитлеровского банкротства и повести Германию к лучшему будущему. К процветанию и благосостоянию наш народ может прийти, лишь став на путь искреннего сотрудничества со всеми народами и прежде всего опираясь на тесную дружбу с Советским Союзом. У нас остаются буквально считанные минуты! Если мы сами не свергнем гитлеровский режим и не покончим таким образом с бессмысленной войной, война пройдёт по территории Германии, сея смерть и разрушения»¹¹⁵.

16 августа 1944 г. Антон Аккерман, кандидат в члены Политбюро ЦК КПГ и член НКСГ, сделал в Национальном комитете доклад «Уроки 20 июля 1944 г.». Аккерман подверг анализу закулисные причины акта 20 июля, оценил его значение и показал взаимосвязь между заговором и дальнейшей деятельностью Национального комитета¹¹⁶.

Докладчик заявил: хотя наибольшее внимание привлекает само покушение, суть дела заключается не в нём. Покушение являлось, как указывается в тезисах доклада Аккермана, «частью общего плана, означавшего гораздо большее, чем устранение личности Гитлера». Аккерман проанализировал все имевшиеся источники информации, особенно речи Гитлера, Геринга, Дёница и Геббельса, а также официальные заявления, и сделал отсюда вывод об относительно широком офицерском заговоре, имевшем, однако, весьма незначительную связь с народными массами.

«1. Давно созданная организация.

Официально — с 1943 г.

Часть связей опре[деленно] более ранняя.

2. Широко разветвлённая организация.

Ведущий генералитет в тылу (иметь в виду раскол).

Высшее чиновничество.

Некоторые нацистские вельможи.

Несомненно: руководящие хозяйственные круги.

Глава [заговора]: не искать исключительно среди расстрелянных.

3. Государственный заговор.

Открытая борьба крайними средствами.

4. Политические цели¹¹⁷.

5. Методы: бомба — в данном случае.

Хитрость.

Стремление избежать широкой вооружённой борьбы.

Отсутствие призыва к народу.

Отсутствие призыва к армии на фронте. Следовательно: Свержение Гитлера и прекращение осознанной как проигранная войны без потрясения фронта и народного волнения.

Итак: «дворцовая революция».

Бескровный государственный переворот — при опоре на ключевые позиции в генеральном штабе и сухопутных войсках. Освободиться от присяги — изобличить [Гитлера].

Удерживать фронт. Переговоры.

Добровольно очистить [оккупированные территории]. Спасти что ещё можно.

Программа — коротко: «Вывести Германию из 2-й мировой войны так же, как из 1-й».

Антон Аккерман оценил 20 июля как «следствие и выражение кризиса гитлеровского режима».

Само собой разумеется, находившимся в Советском Союзе руководителям Компартии Германии ещё не были известны все обстоятельства заговора и все его участники. Высокое уважение, которое КПГ высказала по отношению ко всем тем, кто отдал свою жизнь в борьбе против Гитлера, явствует из следующих заметок Антона Аккермана:

«Решающий вопрос жизни и смерти: свержение Гитлера и мир.

Жизнь нации — любые средства [спасения] хороши.

Великий патриотический акт.

Шляпу долой! Смелые люди.

Повешенные — борцы за спасение народа и отечества.

Наша позиция:

Уже сказано, какой акт, как его оценивать.

Не только [выражать] симпатию.

Безоговорочно поддержать.

Не спрашивать...

Особенно: ясная позиция в 1-ю минуту.

Без колебаний.

Радиостанция [«Свободная Германия»] первой высказала политическое отношение.

. . . . . . .

Воззвание — призыв. Утром. 21-го, воздействие — позитивное.

Оценка:

1. Начата открытая борьба. Внутренний фронт.

2. Фронт наиширокий.

3. Начался самым быстрым темпом крупный отход [от нацизма].

4. Народу ясно показано:

Война проиграна.

Гитлер должен пасть.

5. Гитлера можно свергнуть»¹¹⁸.

Антон Аккерман видел в «ограниченности» заговора, в присущем ему характере «дворцовой революции» причину его провала. Он сравнивал заговорщиков с военачальниками, которые предприняли «наступление на сильно укреплённую вражескую линию обороны без огневой подготовки» и поставили успех всей операции в зависимость от момента внезапности. «Переводя на язык политики:

1. Упорная, повседневная подготовительная борьба = предпосылка победы.

Партизанская война.

Единичные акции.

Самостоятельное решение действовать.

Самостоятельные действия.

Иллюзия: свергнуть Гитлера, но до того — не ослаблять!

2. Призыв к народу и вермахту — предпосылка успеха.

Тоталитарное государство.

Массовая база (особенность).

«Действующие генералы были бы ославлены как реакция».

Как избежать?

Неудача — не вопрос тактики восстания.

Как в Италии не получится.

1. Италия — в целом положение более лёгкое, чем в Германии.

Она могла отколоться, выйти.

Германия сама является крепостью.

2. НСДАП и фаш[истская] партия (заседание мёртвого фашистского совета) [в Италии].

3. Государство».

Антон Аккерман указал на точки соприкосновения, имевшиеся между заговором 20 июля и НКСГ, и подчеркнул, что деятельность Национального комитета «Свободная Германия» оказала на формирование оппозиции внутри Германии большое идейное влияние. «Мы открыли дверь.

Первый генерал, восставший против Гитлера, не фельдмаршал Лютцов (подразумевался Вицлебен. — К. Ф.), а генерал фон Зейдлиц.

А. Исторически оправдан актом 20 июля!

Б. Политический путь [НКСГ] оправдан неудачей [заговора].

Жертвы без победы — сильнейшее оправдание нашего пути».

Действительно, 20 июля лишь ещё раз подтвердило необходимость и правильность создания НКСГ и его борьбы. В заключение своего доклада Антон Аккерман вновь обратился к солдатам и офицерам: «Мы как коммунисты — со всеми, кто хочет спасти Германию. Мы взаимно нужны друг другу как немцы. Да, вы нужны нам!

А вы нуждаетесь в нас. Не для того, чтобы перехитрить друг друга, 20 июля доказало это.

Мы — не только берущие.

. . . . . .

Если позиция офицерского корпуса не приведёт его к полной изоляции от народа, то это прежде всего заслуга нашего движения.

Зависит от самих офицеров и генералов».

Этим глубоким и верным анализом, сделанным несмотря на недостаточность информации, КПГ вооружала своих членов и, работников ясной перспективой. Речь шла о том, чтобы проводить политику без иллюзий, а с другой стороны, использовать все возможности расширения базы немецкого движения Сопротивления фашизму.

Затем Антон Аккерман написал статью о 20 июля для теоретического органа ЦКВКП(б) журнала «Большевик». Обрисовав развитие оппозиции в нацистском вермахте и её причины, он — со всеми необходимыми оговорками — охарактеризовал 20 июля как тот удар по гитлеровскому режиму, который помогает ускорить окончательное освобождение народов от фашизма. В это же самое время Черчилль, выступая в палате общин, ограничился лишь констатацией, что «в германском рейхе высшие представители режима убивают или намереваются убить друг друга, между тем как обречённая на гибель, всё более сокращающаяся сфера их власти с каждым днём становится всё уже и уже в результате наступления несущих месть армий союзников»¹¹⁹.

«Нью-Йорк таймс» 9 августа 1944 г. охарактеризовала как «атмосферу жестокого гангстерского дна» не нацистскую систему, а заговор¹²⁰. «Нью-Йорк геральд трибюн» писала в тот же день: «В общем и целом американцы не будут сожалеть о том, что бомба пощадила Гитлера: зато он ликвидировал своих генералов... Пусть генералы убивают ефрейторов или наоборот, а лучше всего — пусть делают и то и другое»¹²¹.

Какой резонанс вызвал поступок Штауффенберга в самой Германии? Были ли он и его друзья одиночками, о чём, казалось бы, свидетельствовал быстрый провал заговора? Или же поступок Штауффенберга явился выражением той надежды, которая тлела у большинства народа?

Фактом остаётся то, что руководители нацистского вермахта старались превзойти друг друга в выражении своей преданности Гитлеру. Воззвание НКСГ с призывом действовать не произвело на них никакого впечатления. Они по-прежнему призывали «держаться до последнего» и несли главную вину за те оргии уничтожения и за те кровопролития, которые происходили в последующие месяцы.

Гросс-адмирал Дёниц уже вечером 23 июля отдал приказ по военно-морскому флоту, в котором выражал «священный гнев против всех наших преступных врагов и их сообщников». «В чудодейственном спасении нашего фюрера, — заявлял он, — мы видим новое подтверждение правоты нашего дела. Сплотимся же ещё теснее, чем прежде, вокруг нашего фюрера и будем изо всех сил сражаться до самой победы»¹²².

Генерал-полковник Гудериан в приказе от 20 июля заявил, что заговорщики — это ничтожная группа офицеров, совершившая позорное преступление из трусости и малодушия. Гудериан заверял фюрера в верности и преданности офицерского корпуса и солдат сухопутных войск¹²³.

Генерал-фельдмаршал Модель, преемник Клюге на посту главнокомандующего на Западе, направил Гитлеру верноподданнический адрес. Он назначил в группу армий «Б», которой прежде командовал Роммель, нацистского комиссара и потребовал себе в качестве адъютанта офицера СС¹²⁴.

Смещённый Гитлером генерал-фельдмаршал фон Браухич в своём заявлении осудил путч и приветствовал назначение Гиммлера командующим армией резерва.

Гросс-адмирал Редер заверил Гитлера в своей преданности во время личной аудиенции. Он даже сделал разнос офицеру службы безопасности СС за то, что тот спустя два дня после покушения позволил ему завтракать наедине с Гитлером, имея в кармане заряженный пистолет¹²⁵.

24 июля нацистское приветствие «хайль Гитлер!» с вытянутой рукой было введено во всём вермахте вместо отдания чести по прежней форме.

В ставке фюрера росла кипа телеграмм с выражением верноподданнических чувств и преклонения генералов и высших офицеров. О том, как это делалось высшим офицерством, рассказывает писатель Франц Фюман, служивший тогда обер-ефрейтором 20-го полка войск связи ВВС в Афинах. Фюман сидел у телеграфного аппарата и передавал в Берлин оперативные сводки, как вдруг в служебном помещении началась какая-то суета и дежурный офицер принёс пачку верноподданнических телеграмм, от начала до конца выдержанных в «омерзительно подобострастном тоне». Так как обер-ефрейтор не стал передавать эти телеграммы вне очереди, волнение усилилось и в помещение набежали адъютанты. Наконец один из офицеров чином повыше приказал передавать их немедленно, как имеющие наивысшую степень срочности. «Все мы (мы — это серая скотинка) были возмущены: во-первых, конечно, потому, что на нас навалили дополнительно огромную гору работы, а кроме того (причём вполне искренне), потому, что не понимали, зачем это генералам вдруг вздумалось заверять фюрера в своей преданности: мы считали её само собою разумеющейся. После смены об этом было много оживлённых споров. Затем из ставки фюрера поступило несколько телеграмм высшей степени срочности. В них предписывалось немедленно сообщить фамилии всех тех командиров, которые имеют родственников или деловые связи за границей, бывших членов масонских лож или же отпрысков особенно известных аристократических родов... Затем эти списки были переданы по телеграфу. Нам бросилась в глаза определённая взаимозависимость между длиной и раболепностью верноподданнической телеграммы, с одной стороны, и знатностью фамилии её отправителя — с другой»¹²⁶.

Весть о покушении на Гитлера, о котором большинство населения узнало лишь из передач нацистского радио, не вызвала никаких акций сопротивления. Ведь народ даже и не знал, что одновременно с покушением предпринималась попытка государственного переворота.

Как повёл бы себя офицерский корпус в случае удачи заговора?

Бывший генерал артиллерии Иоганнес Цукерторт высказался на этот счёт так: «Я ни малейшим образом не был посвящён [в заговор]; генерал Ольбрихт, с которым меня в особенности связывала дружба, не установил со мной никакого контакта, хотя не мог не знать о моих оппозиционных политических взглядах. Сделай он это, я, по всей вероятности, оказался бы на стороне заговорщиков»¹²⁷

Для Рихарда Шерингера известие о заговоре не оказалось неожиданным, ибо, как он заявил, «мы всегда надеялись, что армия предпримет некую акцию. Но почему мы ничего не знали о ней? Почему наш прежний полковой командир Бек не проинформировал нас об этом? Почему они ограничились генеральским заговором?»¹²⁸ Тогдашний военный комендант Инсбрука генерал-лейтенант Мориц фон Фабер дю Фор пишет, что хотя сам он не имел к 20 июля никакого отношения, однако «симпатизировал Беку и Штюльпнагелю гораздо больше, чем Рундштедту и Кейтелю, а также изобличённым и трясущимся от страха Клюге и Роммелю»¹²⁹.

22 июля 1944 г. 17 взятых в плен советскими войсками генералов разгромленной группы армий «Центр» подписали обращение, призывавшее их коллег порвать с гитлеровским режимом и сдаться Советской Армии. 20 июля оказало на их решение определённое воздействие, ибо в обращении говорилось: «Последние сообщения по радио о покушении на Адольфа Гитлера доказывают, что военный кризис уже перерос в политический и что в Германии есть силы, которые способны и хотят в этой обстановке отстранить Гитлера от руководства»¹³⁰. Генерал-лейтенант Гофмайстер, присоединившийся 24 июля к этому обращению, писал: «Я искренне сожалею о том, что нахожусь в плену и не могу лично принять участие в начавшейся сейчас в Германии борьбе против Гитлера и его СС»¹³¹.

Таким образом, мы можем полагать, что небольшая часть офицерства была бы вполне готова пойти на активное участие в перевороте. Другая же часть, очевидно, сначала бы выжидала, а затем решилась бы встать на почву новых реальностей. Однако и эти офицеры видели своего врага лишь в самом Гитлере и его паладинах, в крайнем случае также и в СС. Они ещё были весьма далеки от понимания более глубокой взаимосвязи явлений.

Какой был отклик на покушение среди простых солдат и гражданского населения?

Дать ответ на этот вопрос сегодня, спустя 30 лет, очень трудно. Точно определить, какие взгляды и настроения фактически преобладали тогда в народе, сейчас уже едва ли возможно. Однако на основе изучения современной литературы по данному вопросу, а также многочисленных опросов, проведённых автором книги, можно сделать некоторые предварительные выводы. Обобщение же этих высказываний может быть предпринято лишь со всей осторожностью…

Реакцию на 20 июля следует рассматривать во взаимосвязи с той депрессией, которая летом 1944 г. охватила широкие круги народа, включая и солдат, ввиду катастрофического военного положения и тяжёлых условий жизни. Надо учесть и усиливавшийся в последний год войны страх населения перед местью и возмездием победителей за гнусные деяния нацистского режима. Об этих злодеяниях в народе было известно достаточно много для того, чтобы предположить, что произошло бы с Германией и с каждым немцем в отдельности, если бы победители начали действовать по заповеди: «Око за око, зуб за зуб». А многие немцы всерьёз считали, что именно так и будет — как раз в этом отношении значительная часть народа верила нацистской пропаганде даже тогда, когда уже давно стала осознавать её лживость.

Показательными и во многом типичными для тогдашней ситуации кажутся нам дневниковые записи ефрейтора 52-й пехотной дивизии Германа Райха (по профессии наборщика). 16 декабря 1943 г. (он находился тогда после выписки из госпиталя в Зигене) Райх писал в своём дневнике: «Поскольку положение об освобождении от военной службы единственного и последнего сына в семье 15 сентября 1943 г. отменили, мне остаётся лишь надеяться, что вскоре получу ранение, дающее мне право вернуться на родину... Отмена этого постановления больше чем что-либо иное говорит о слабости. Если отмену брони для рабочих кондитерской промышленности и тому подобные мероприятия можно понять, не делая отсюда вывода о слишком больших трудностях, то отмена данного постановления — признак, внушающий опасения. Он по меньшей мере рождает сомнения насчёт исхода войны. Но если исход войны не будет отвечать прежним представлениям, vae victis![36] А мне кажется, я уже могу предвидеть этот конец»¹³².

После нового ранения Герман Райх писал 24 июня 1944 г.: «Предстоящие огромные события, как обычно, становятся заметны лишь по выдаче дополнительного пайка. Сегодня выдали вино и продовольственные наборы для фронтовиков, в них даже есть шоколад, конфеты, сигареты и кекс. Всё это довольно горько на вкус, так как не можешь избавиться от мысли, что это просто-напросто успокоительные пилюли... Поскольку раны мои почти зажили, пройдёт немного времени, и я снова стану годным к строевой... И снова — на фронт. Но куда? За новым ранением? В плен? Или — в вечное забвение?»

Вновь раненный, он записывал в Минске 28 июня 1944 г.: «Отступление было совершенно неорганизованным. Колонны загромождали друг другу дорогу. Для русских лётчиков это было хорошей поживой. Итак, мы вернулись к реке, почти к нашим исходным позициям... Таким образом, открытой оставалась лишь ещё одна дорога. Прежде чем мы решились выступить, появились русские штурмовики и обстреляли нас бортовым оружием... Теперь нам предстояло снова шагать через партизанский район. Но так как образовалась крупная колонна, это было безопасно. Однако партизаны разрушили все мосты... Сегодня «иваны» снова загнали нас в укрытие и атаковали довольно сильно. Партизаны в окрестностях Минска тоже весьма мобильны... Поэтому вчера вечером мы находились в боевой готовности № 2. Это значит, что можно лежать на койке только в полном снаряжении... Тем временем поступление раненых всё усиливается и усиливается. Места для всех уже не хватает, а потоку их конца не видно».

5 июля 1944 г. Райх лежал в госпитале в Браунлаге (Гарц) и писал: «Мне так не хватает сейчас какого-нибудь ранения или заболевания, на лечение которого потребовались бы месяцы. К сожалению, ранение моё почти излечено и в ближайшие дни мне надо отсюда выметаться. Но, может, всё-таки дадут отпуск».

В одной из бесед с автором книги Райх сообщил, что солдаты приветствовали покушение на Гитлера и сожалели о неудаче. Он сам был бы готов поддержать новое правительство. Некоторые его товарищи тоже думали так¹³³.

Большинство опрошенных нами¹³⁴ высказались в аналогичном духе. Таким образом, можно прийти к выводу: господствующей являлась всеобщая пассивность. Однако многие поддержали бы новое правительство, если бы оно немедленно заключило мир.

В известном смысле типичными для реакции на покушение и для царившего настроения являются следующие высказывания.

19-летний в то время ефрейтор Отто Ляйзеринг (профессия — наборщик), лежавший в госпитале в Тулузе, пишет: «Покушение совпало по времени с открытием второго фронта англо-американцами. Мы находились тогда под впечатлением обоих событий. Знаю только, что боевые действия во Франции нас интересовали больше, поскольку непосредственно нас касались... Сам я не был ни нацистом, ни антифашистом; мною владела только одна-единственная мысль: спасти свою шкуру. Среди нас, солдат, уже узнавших на Восточном фронте боевой дух Советской Армии, общая атмосфера была такая: «с нас хватит по горло». Мне хотелось, чтобы война кончилась как можно скорее... Вероятно, я и многие мои тогдашние товарищи поддержали бы новое правительство, лишь бы оно кончило войну... Среди простых солдат к этому времени насчитывалось уже мало фанатичных сторонников Гитлера. Конечно, в других частях могло быть по-другому. Фронтовой опыт, на мой взгляд, здорово просвещал солдат».

20-летний в ту пору ефрейтор С. из маршевого батальона в Тёплиц-Шёнау (Чехия) сообщает, что в его части объявили тревогу, усилили караулы и забаррикадировали казарму. Он и его друзья приветствовали покушение и поддержали бы всякое ненацистское правительство. Их мыслью было: «Что сделают с нами чехи? Нам нужно оружие, а затем — двигай домой»¹³⁵.

27-летний унтер-офицер Вальтер Л. (профессия — прецизионный механик) из III школы связи ВВС в Кокинге (Бавария) заявляет: «Никакого активного движения Сопротивления мы в вермахте не чувствовали. Мы не были ни возмущены, ни напуганы... О том, что есть люди, способные и желающие создать новое правительство, мы ничего не знали... Мы были знакомы друг с другом в этой части сравнительно короткое время. Говорить открыто я не мог ни с кем. Неприятно подействовало на нас введение гитлеровского приветствия».

Бывший обер-фельдфебель авиации Герхард Упатель из комендатуры аэродромного обслуживания около Осло сообщает: «На следующий день [после покушения] я встретился с одним приятелем, с которым несколько лет назад познакомился на авиабазе за Полярным кругом. В это время он служил в части службы связи ВВС, состоявшей почти из одних австрийцев; в ней очень чувствовались антигитлеровские настроения. Мы пожалели, что покушение не удалось. Мы даже сами испугались, когда сказали друг другу своё искреннее мнение — ведь это было небезопасно. Больше почти никто из нас о покушении не говорил. А если кто-нибудь выражал своё возмущение (мне вспоминается один такой случай), все остальные с ничего не выражающими лицами заводили речь о чём-нибудь другом. Введение так называемого «германского приветствия» мы восприняли как курьёз и отдавали его довольно небрежно. У меня перед глазами до сих пор стоит один старый майор запаса, который и через несколько дней всё ещё отдавал честь по-военному»¹³⁶.

Имеются свидетельства и о решительно отрицательном отношении солдат к событиям 20 июля.

19-летний ефрейтор Ф. (учащийся), служивший в 49-й пехотной дивизии, занимавшей опорный пункт на побережье Ла-Манша, заявил, что отнёсся к покушению с отвращением и считал заговорщиков предателями. «Новое правительство получило бы поддержку только против воли населения. Будучи изолированными в опорном пункте на побережье канала, солдаты реагировали на покушение враждебно».

Аналогичным образом высказался и 23-летний фельдфебель, командир взвода транспортировки зенитных орудий М. (без профессии). Он тоже был против переворота, видел в покушавшихся на Гитлера изменников и «воспринял всё так, как ему бы преподнесли. Товарищи реагировали так же».

Явно выраженное одобрение покушения наблюдалось только там, где солдаты и гражданское население находились под влиянием антифашистов.

Бывший санитар Герман Кох из 744-й санитарной роты в Польше, являвшийся участником движения Сопротивления и членом КПГ, сообщает:

«Первой же моей мыслью было: значит, среди офицеров есть такие, кто не согласен с Гитлером. Нам сразу стало ясно: фашистская армия разбита. Я придерживался взгляда, что офицеры были намерены покончить с войной. Однако я знал и то, что этот заговор против Гитлера не имел массовой базы, иначе было бы больше слышно о нём да и о других акциях в самой Германии. С другими солдатами об этих проблемах говорить было нельзя.

В последующие дни мнения разделились. Более пожилые солдаты считали, что самое время положить конец этому свинству, а те, кто помоложе (они были из Баварии), всё-таки ещё хотели победного конца войны... В нашей роте гитлеровское приветствие прививалось очень медленно. Тайно продолжали отдавать честь по-солдатски. Теперь стало известно о многих казнях. Некоторые солдаты дезертировали, но на сторону противника не перебежали! По-моему, всё это было реакцией на покушение... Наш командир роты (врач) в своих высказываниях был очень осторожен. Он строго следил за тем, чтобы в том населённом пункте, где мы стояли, не было никаких эксцессов... Сам я был за покушение и поддержал бы такое новое правительство, которое закончило бы войну, ибо тем самым оно выступило бы против фашизма»¹³⁷.

С другой стороны, там, где население, особенно молодёжь, испытывало на себе постоянное воздействие нацистов, царило почти единодушное отрицательное отношение к покушению. Это в особенности относилось к таким учреждениям, как национал-социалистские воспитательные заведения, курсы учителей, лагеря военной подготовки «Гитлерюгенд» и другие формы допризывной подготовки.

На Восточном фронте известие о покушении и попытке переворота привело к увеличению числа перебежчиков, о чём неоднократно сообщала газета «Фрайес Дойчланд». На участке фронтового уполномоченного НКСГ в районе Люблин — Демблин, например, за 3 дня перешли на сторону Советской Армии 32 группы немецких солдат и офицеров общей численностью 637 человек¹³⁸. В качестве причины своего поступка многие перебежчики ссылались на то, что покушение показало им: даже высшие военные руководители считают войну проигранной, а Гитлера — преступником. Унтер-офицер 58-й пехотной дивизии Генрих Шербер выразил это так: «Покушение никого не удивило бы, если бы оно было совершено революционными кругами. Но то, что к террористическим средствам прибегли немецкие генералы, заставило нас призадуматься. Значит, военное положение Германии стало настолько безнадёжным, что даже преданные военные специалисты больше не видят иного выхода.

Не может же быть, чтобы все были неправы, а только один человек прав, даже если он фюрер»¹³⁹.

Унтер-офицер 1067-го пехотного полка Пауль Келлер рассказал фронтовому уполномоченному НКСГ: «Мы занимали позицию на берегу Немана. 26 июля через громкоговорящие радиоустановки услышали с другого берега о покушении на Гитлера. Солдат Пфефферкорн невольно воскликнул: «Слава богу, наконец-то начинается! Как только от него избавятся, сразу войне конец!» Остальные солдаты согласились с ним. На рассвете стало известно, что русские форсируют реку. Мы могли бы отступить, но решили остаться на месте и перейти на сторону Национального комитета»¹⁴⁰.

Таким образом, реакция на поступок Штауффенберга была весьма различной. Однако можно без всякого преувеличения констатировать, что положительный отклик трудящихся масс и простых солдат был относительно велик. Правда, тот факт, что за покушением стоял заговор, населением в целом не осознавался. Если бы в случае своей победы заговорщики приложили усилия к установлению мира, поддержка значительной массы народа была бы им наверняка обеспечена. Но массы не были подготовлены к перевороту, они оказались застигнутыми им врасплох и ввиду быстрого разгрома этой акции остались пассивны.

С другой стороны, анализ положения в Германии показывает, что заговор, даже если бы он удался в одном только Берлине и других важных пунктах, вполне имел шансы на успех. Если бы заговорщики сочли своей первоочередной задачей как можно быстрее захватить радиостанции и типографии, чтобы призвать народ и вермахт к всеобщему восстанию, они смогли бы превратить лозунг мира в пылающий факел с целью парализовать и уничтожить нацистский режим. Как показывают почти всё вышеприведённые высказывания, жажда мира была в народе всеобщей. Категорически и полно высказанное решение заключить мир обеспечило бы заговорщикам массовую базу. Тем самым, возможно, было бы компенсировано отсутствие организации. Но в их намерения, как уже подробно показано, не входило разжечь «в народе пламя бурного одобрения»¹⁴¹.

Провал акта 20 июля и дикий террор нацистов затронул как коммунистов, так и оппозиционных фельдмаршалов, как атеистов, так и верующих-христиан. Он помог многим людям осознать, что для свержения Гитлера и создания новой Германии необходимо единство всех патриотических сил. Понимание этого факта выразил 8 октября 1944 г. в своей статье в газете «Фрайес Дойчланд» находившийся в советском плену военный священник Фридрих Вильгельм Круммахер. Статья была написана под впечатлением сообщения о казни фон Вицлебена, фон Хазе, фон Хасселя, а также убийства Эрнста Тельмана, и видного левого социал-демократа Рудольфа Брайтшайда и других.

«Генералы и чиновники молчали, когда руководителей германского рабочего движения бросили в концлагеря, где их истязают вот уже 12 лет. Поэтому какой-нибудь придерживающийся левых взглядов рабочий мог ещё 20 июля, во время восстания офицеров против Гитлера, спросить себя: а какое мне-то дело до этой борьбы генералов за власть?.. Тельман ещё до 1933 г. внушал массам: «Гитлер — это война». Одни поняли это давно, другие же только позже осознали, что Гитлер — могильщик немецкого народа. Вермахт шагал вслед за ним, он вручал генералам маршальские жезлы, чиновники верили ему, послы представляли рейх в иностранных государствах. И всё-таки не случайно, что и эти круги выступили на борьбу против него. Одна и та же борьба, одна и та же судьба, одна и та же угроза собственному существованию со стороны Гитлера — вот что сплачивает все слои: свободомыслящих с христианами, консерваторов с социалистами. Сегодня в немецком народе идёт хотя и болезненный, но тем более глубокий процесс переобучения. Буржуа видит, что коммунист, предостерегавший от Гитлера, не «безродный бродяга», а немецкий патриот с горячим сердцем. Теперь мы — свидетели того, как маршал и генералы повешены, подобно последним преступникам, это беспрецедентно во всей истории германских вооружённых сил»¹⁴².

Свою статью Круммахер заканчивал призывом к единству всех противников Гитлера. «Тогда из нынешних страданий и борьбы взрастёт в грядущей Германии подлинное национальное единство народа. Только тогда гибель лучших людей из всех кругов нашего народа окажется не напрасной»¹⁴³.

Этот вывод, сделанный в 1944 г., уже указывал путь становления того демократического германского государства, которое после окончания войны было создано на Востоке Германии под руководством рабочего класса, в союзе со всеми трудовыми классами и слоями и воплотило в жизнь заветы павших в борьбе патриотов.

¹ Дополнительные приказы «Валькирия» приводятся в том порядке, в каком они действительно исходили 20 июля 1944 г. Опубликованы Юлиусом Мадером в: «Mitteilungsblatt der АеО», Nr. 11/1968 bis 2/1969. Опубликовано также у Э. Целлера и др.

² «Mitteilungsblatt der АеО», Nr. 12/1968, S. 9.

³ Ibid., S. 10.

⁴ Ibidem.

⁵ Ibidem.

⁶ Юлиус Лебер намеревался в случае успеха покушения поручить руководство Радиоцентром Отто Нушке, ставшему впоследствии председателем ХДС и заместителем Председателя Совета министров ГДР. Административное руководство должен был взять на себя д-р Герберт Антуан, бывший член Имперского радиообщества, уволенный в 1933 г. Нушке, руководящий политический деятель веймарского периода, в 1944 г. вступил в контакт с Юлиусом Лебером, однако его симпатии к последнему не распространялись на весь круг заговорщиков; особенную неприязнь он питал к Гёрделеру. После 20 июля Нушке удалось скрыться. См.: Günter Wirth. Otto Nuschke. Berlin. 1965 (Reihe «Christ in der Welt», Heft 1), S. 24, и сборник «Darauf kam Gestapo nicht», Berlin (W), 1966, S. 74. .

⁷ Графиня Шарлотта фон Штауффенберг, цит. по: J. Kramarz. Op. cit., S. 148.

⁸ Ibid., S. 139.

⁹ E. Zeller. Op. cit., S. 285.

¹⁰ Ibid., S. 361.

¹¹ См.: E. Zeller. Op. cit., S. 314, 317; G. Ritter. Op. cit., Anhang; «Донесения Кальтенбруннера».

¹² Август Фрёлих (1877—1966) после 1945 г. активно выступал за единство рабочего движения и был, в частности, председателем ландтага в Тюрингии и вице-президентом Палаты земель ГДР.

¹³ См.: Е. Zeller. Op. cit., S. 318; см. также: G. Ritter. Op. cit., Anhang; Günter Gereke. Ich war königlich-preussischer Landrat. Berlin, 1970, S. 291.

¹⁴ E. Zeller. Geist der Freiheit, a. a. 0.

¹⁵ Dieter Ehlers. Technik und Moral einer Verschwörung. 20. Juli 1944. Frankfurt (Main) — Bonn, 1964, S. 9.

¹⁶ Kunrat von Hammerstein, Spähtrupp, S. 252.

¹⁷ Ibid., S. 253.

¹⁸ Ibidem.

¹⁹ Ibid., S. 253/254. Кунрат фон Гаммерштейн рассказывал автору настоящей книги, что в своей рукописи он употребил слово «социализм», но Гёрделер заменил его формулировкой «социальная справедливость».

²⁰ Ibid., S. 255.

²¹ Теодор Штельцер писал автору настоящей книги: «Во всяком случае, военную катастрофу мы считали неотвратимой. Но мы пытались дать ясно понять союзникам, что прежде мы должны достигнуть политического взаимопонимания, ибо никто из фельдмаршалов не пойдёт вместе с нами, если мы безоговорочно капитулируем также и в политическом отношении. В дальнейшем это оказалось правильным. Я и теперь считаю, что при тогдашнем разложении военного руководства с этой задачей не справилась бы ни одна группа генералов. Точно также рассматривал я и перспективы революции. Мы знали лишь, что Лёйшнер, то есть профсоюзы, согласились принять участие впоследствии, когда начнут действовать генералы».

²² По вопросу о присяге см.: Hildburg Bethke (Hrsg.). Eid — Gewissen — Treuepflicht. Frankfurt (Main), 1965, besonders S. 11 ff. (Helmut Gollwitzer. Zur Einführung), 19, 36 ff., (H. Bethke), 252, 254 f, 262 f (Dokumentation).

²³ J. Kramarz. Op. cit., S. 157; J. W. Wheeler-Bennell. Die Nemesis der Macht, S. 612.

²⁴ Bodo Scheurig. Ewald von Kleist-Schmenzin. Ein Konservativer gegen Hitler. Oldenburg — Hamburg, 1968, S. 187.

²⁵ Job von Witzleben. Nochmals: Heusinger und der 20. Juli 1944, in: «Mitteilungsblatt der AeO», Heft 3/1968, S. 8.

²⁶ Ibidem.

²⁷ После окончания второй мировой войны Рекцее был приговорён советским военным судом к 15 годам тюремного заключения.

²⁸ F. v. Schlabrendorf. Offiziere gegen Hitler, S. 135.

²⁹ Ibidem.

³⁰ W. Schramm. Aufstand der Generale, S. 57.

³¹ F. v. Schlabrendorf. Op. cit., S. 138.

³² E. Zeller. Op. cit., S. 354.

³³ Сообщение Вальтера Кайрата, подтверждённое в основном Карлом Шрёбером в: «Darauf kam Gestapo nicht», S. 52/53.

³⁴ Сообщение Вальтера Харца.

³⁵ J. Kramarz. Op. cit., S. 190; «Донесения Кальтенбруннера», стр. 119, 130. Не ясно, намеревался ли Штауффенберг в тот день произвести покушение сам или же отдать взрывчатку Штиффу.

³⁶ «Донесения Кальтенбруннера», стр. 161. Это сообщение в основном совпадает с сообщением Дж. Вицлебена, согласно которому на Запад и на Восток следовало направить в качестве руководителя переговоров по одному фельдмаршалу.

³⁷ Günther Gereke. Op. cit., S. 292 ff.

³⁸ Kunrat von Hammerstein. Op. cit., S. 263; о Штауффенберге накануне покушения см.: J. Кramаrz. Op. cit., S. 200.

³⁹ Насчёт доставки и хранения бомб имеются различные версии. Френкель и Мэнвелл, а также Ширер и Гиббон придерживаются мнения, что бомбы привёз Штауффенберг. Другие же, напротив, говорят, что бомбы передал Штауффенбергу на аэродроме Штифф. Разумеется, для общего хода событий этот оставшийся открытым вопрос большого значения не имеет (см.: Н. Fraenkel, R. Manvell. 20. Juli. Berlin (W), 1964, S. 211, Anm. 12). He выяснено также до конца, собирался ли Штауффенберг взорвать обе или только одну бомбу. Об этом см.: Peter Hoffmann. Op. cit., a. a. 0.

⁴⁰ Описание даётся по: Peteг Hоffmann. Op. cit., S. 468. По другой версии он оставил свой ремень и свою фуражку, чтобы иметь предлог вернуться за ними.

⁴¹ К. V. Нamjегstеin. Op. cit., S. 271.

⁴² По другим описаниям сам Кейтель покинул помещение, чтобы вызвать Штауффенберга.

⁴³ Насчёт причин молчания Фельгибеля имеются различные мнения, но все они в большей или меньшей мере основываются на предположениях (см.: Н. Fraenkel, R. Manvell. Op. cit., S. 225—227; E. Zeller, Op. cit., S. 434). Наиболее вероятным кажется, что Фельгибель хотел предотвратить попытку государственного переворота, так как не видел никакого шанса на успех, поскольку Гитлер остался жив.

⁴⁴ Относительно этих событий имеется и другая точка зрения, согласно которой первые приказы были отданы только после телефонного звонка Хефтена, когда он благополучно приземлился на аэродроме Рангсдорф, то есть незадолго до 16 часов (см.: Е. Zeller. Op. cit., S. 382). Это противоречие касается разницы во времени примерно в 10—20 минут, что для хода событий серьёзного значения не имеет.

⁴⁵ Сообщение Герхарда Мерлендера.

⁴⁶ «Донесения Кальтенбруннера», стр. 63.

⁴⁷ Hans Bernd Gisevius. Bis zum bitteren Ende, Bd. 2. Hamburg, 1947, S. 317.

⁴⁸ Ibid., S. 322/323. Vgl. auch: E. Zeller. Op. cit., S. 387; J. Кramaгz. Op. cit., S. 208/209.

⁴⁹ О значении событий в Штеттине см. стр. 335 настоящей книги; см. также: Walter Gorlitz. Widerstand gegen den Nationalsozialismus in Pommern, S. 72.

⁵⁰ K. v. Hammerstein. Op. cit., S. 282/283.

⁵¹ Сообщение Вальтера Харца.

⁵² Сообщение Фрица Людвига. Его точка зрения, что «выступление перед микрофоном одного из участников Сопротивления вообще не представило бы никакой проблемы», правильна, ибо по заключению редакции «Истории радио и техники студийных передач» всегда можно вести передачу в эфир с одного лишь передатчика. «Таким образом, и 20 июля 1944 г. имелась возможность независимо от Радиоцентра на Мазуреналлее вести передачи прямо в эфир из Кёнигс-Вустерхаузена или же прервать отсюда все остальные передачи» (сообщение от 24 ноября 1966 г.).

⁵³ На вопрос автора настоящей книги В. Кайрату, откуда это ему известно, тот ответил, что это ему впоследствии рассказал капитан Патцер, с которым у него были хорошие личные отношения.

⁵⁴ Сообщение Вальтера Кайрата, в основных чертах подтверждаемое Карлом Шобером (см.: «Darauf kam Gestapo nicht», S. 53 f.). Сообщение Шобера в некоторых деталях расходится со свидетельством Кайрата, но совпадает в главном: захват Радиоцентра подразделениями пехотного училища в Дёберице, нерешительность военных руководителей ввиду отсутствия или же нечёткости указаний, соглашение с СС о совместной «защите» Радиоцентра В. Кайрат заявил автору книги, что пехотное училище в Дёберице было поднято по тревоге ещё до 14 часов. Независимо от этого К. Шобер тоже сообщает, что первый приказ о приведении в боевую готовность, «по точным воспоминаниям», поступил в Дёбериц до 14 часов. Согласно же всем имеющимся описаниям, первые приказы о тревоге должны были поступить самое раннее около 15 часов 30 минут. Таким образом, есть основание предполагать, что пехотное училище в Дёберице, где участником заговора являлся полковник Мюллер (в тот день, однако, отсутствовавший по служебным делам), было поднято по своего рода предварительной тревоге (аналогично тому, как имело место у полковника Финка в Париже). Однако отправитель этого сигнала неизвестен.

⁵⁵ Цитированные сообщения участников доказывают, что сооружения были действительно захвачены, между тем как в некоторых описаниях утверждается, что до захвата дело не дошло. См.: Е. Zeller. Op. cit.. а. а. 0; J. Kramarz. Op. cit., a. a. 0., B. Scheurig. Stauffenberg, a. a. 0.

⁵⁶ Otto John, in: H. Fraenkel, R. Manvell. Op. cit., S. 228.

⁵⁷ Сообщение Герхарда Мерлендера.

⁵⁸ Fritz Selbmann. Alternative — Bilanz — Credo. Halle (Saale), 1969, S. 372.

⁵⁹ Описание событий на территории Германии и в Чехии в значительной мере дано по: Walter Görlitz. 20. Juli 1944: Staatsstreich nach Dienstschluss, in: «Die Welt» vom 19.7.1969.

⁶⁰ E. Zeller. Op. cit., S. 531, Anm. 18, S. 531.

⁶¹ Описание дано в основном по: Ludwig Jedlicka. Der 20. Juli 1944 in Osterreich. Wien/München, 1965.

⁶² Сообщение Отто Хартмута Фукса Гюнтеру Вирту.

⁶³ Описание дано в основном по: W. Schramm. Aufstand der Generale. Der 20. Juli in Paris. Munchen, 1966; Vgl. auch H. Fraenkel, R. Manvell. Op. cit., a. a. 0.

⁶⁴ По заметкам генерал-лейтенанта фон Бойнеберга, цит. по: W. Schramm. Op. cit., S. 138.

⁶⁵ В отношении этих событий имеются отличающиеся друг от друга свидетельства. Так, утверждается, что Ремер отправился к Геббельсу с намерением арестовать последнего, однако аргументы Геббельса и телефонный разговор с Гитлером переубедили его. Сам Ремер утверждал впоследствии, что с самого начала вводил заговорщиков в заблуждение. Эти противоречия касаются однако незначительных подробностей. Решающим является то, что Ремер встал на сторону Гитлера и Геббельса и тем самым решил судьбу заговора. См. сообщения Ремера, Шлее и Хагена в: «Das Parlament», Bonn, Heft В XXXXVI/54 (17. И. 1954), В XXIX/55, (20.7.1955).

⁶⁶ К. v. Нammеrstеin. Op. cit., S. 285/286.

⁶⁷ Сообщение Гельмута Наке киностудии ДЕФА от 4 июня 1964 г. Согласно этому сообщению, тревога в оружейно-техническом училище была объявлена уже после окончания служебного времени (около 16 часов). После построения в походную колонну были розданы оружие и боевые патроны. На марше через Берлин перед королевским дворцом был сделан длительный привал, во время которого набиты магазины автоматов. Тем не менее трудно объяснить, почему рота прибыла на Бендлерштрассе столь поздно.

⁶⁸ По Э. Целлеру, карательная команда состояла из ГО унтер-офицеров под командой лейтенанта Шади. Г. Наке, очевидец расстрела, сообщает, что для этого акта были специально отобраны 5 унтер-офицеров охранного батальона. После казни десять курсантов оружейно-технического училища, не являвшиеся берлинцами, были выделены для увозки и захоронения трупов в неизвестном солдатам месте.

⁶⁹ Последние слова Штауффенберга передаются различно. Так, по другим свидетельствам, он воскликнул: «Да здравствует свободная Германия!» или же «Да здравствует тайная Германия!»

⁷⁰ К. V. Нammеrstеin. Op. cit., S. 288.

⁷¹ Е. Zеllеr. Op. cit., S. 352, Anm. 31.

⁷² Kunrat von Hammerstei n. Flucht. Aufzeichnungen nach dem 20. Juli. Olten und Freiburg (Br.), 1966, S. 13. Следующая цитата также взята из той же работы. Геринг, говоря о Штауффенберге, называл его «неким полковником графом фон Штауффенбергом» и закончил обращение к военно-воздушным силам словами: «Да здравствует наш фюрер, которого столь явно благословил сегодня всемогущий господь!» Цит. по: Ibid., S. 16.

⁷³ Сообщение Вальтера Кайрата.

⁷⁴ Н. Fraenkel, R. Manvell. Op. cit., S. 148.

⁷⁵ «Nordwestdeutsche Hefte», Heft 1.2/1947, S. 33. Д. Мельников. Указ. соч., стр. 210. Однако это число включает и тех, кого нацисты подозревали, но кто на самом деле не имел к заговору никакого отношения.

⁷⁶ G. Weisenborn, Op. cit., S. 141.

⁷⁷ Ibid., S. 347.

⁷⁸ Д. Мельников. Указ. соч., стр. 210.

⁷⁹ G. Weisenborn. Op. cit., S. 346. Кроме того, за своё оппозиционное отношение к Гитлеру были казнены 36 генералов, 43, как утверждалось, погибли при различных несчастных случаях и 49 покончили самоубийством. Из 22 фельдмаршалов 8 были уволены в отставку (из них 1 казнён), 3 попали в плен, 4 умерли, 1 погиб на фронте, 4 покончили самоубийством, 1 (Кейтель) был казнён в Нюрнберге. См.: ibidem.

⁸⁰ К. v. Нammеrstеin. Flucht, S. 67.

⁸¹ H. Fraenkel, R. Manvell. Op. cit., S. 151.

⁸² «Mitteilungsblatt der AeO», Heft 8/1964, S. 7.

⁸³ E. Z e i 1 e r, Op. cit., S. 469.

⁸⁴ Th. Steltzer. Sechzig Jahre Zeitgenosse, S. 173.

⁸⁵ A. Heusinger. Befehl im Widerstreit, S. 365/366, zit. in «Mitteilungsblatt der AeO», Heft 2/1959, Beilage.

⁸⁶ J. Hellwig, H. Oley. Der 20. Juli und der Fall Heusinger. Berlin, 1959. Хойзингер являлся с 1 марта 1957 г. первым генеральным инспектором бундесвера и с 1 апреля 1961 по 20 марта 1964 г. — председателем Постоянного военного комитета НАТО в Вашингтоне. С тех пор состоит военным советником ХДС.

⁸⁷ Шпейдель после второй мировой войны был генералом бундесвера и главнокомандующим сухопутными войсками НАТО в Центральной Европе.

⁸⁸ Герстенмайер ещё в 1923 г. вступил в СА и с 1933 г. был начальником управления в Имперском руководстве «Германского студенчества». После установления нацистской диктатуры как теолог с согласия министерства иностранных дел предпринял ряд пропагандистских поездок за границу, в частности, с предложениями о привлечении церкви к антикоммунистической пропаганде на Балканах. За эту деятельность он был признан не подлежащим мобилизации в армию. Уже в 1945 г. (!) известный теолог Карл Барц разоблачил «антифашизм» Герстенмайера. Он писал: «Грубый (и глупый) дьявол исчез, оставив после себя одну лишь вонь. Теперь, кажется, пришёл час тонких (и умных) дьяволов: час великих непризнанных антинацистов, приверженцев веры, героев и почти мучеников, час блестящих алиби — час, когда старый теологическо-церковно-политический уксус (по возможности под эгидой ничего не подозревающих оккупационных властей, а также явно под знаком всемирно-христианского движения и уж наверняка sub specie aeternitatis) не выплёскивают в сточную яму, а спешно, ловко и набожно перецеживают из третьей бутылки в четвёртую. Кому это по вкусу, пусть в восторге пропагандирует, поощряет и культивирует... тип Ойгена Герстенмайера!» (Karl Barth. Neueste Nachrichten zur neueren deutschen Kriegsgeschichte? In: «Klarung und Wirkung». Berlin, 1966, S. 451.) После второй мировой войны Герстенмайер стал председателем бундестага ФРГ, членом синода Евангелической церкви в Германии, членом президиума западногерманского ХДС и членом Европейского совета. Он принадлежал к самым фанатичным глашатаям направленной против ГДР боннской политики. См.: «Vom SD-Agenten Р 38/546 zum Bundestags-präsidenten. Die Karriere des Eugen Gerstenmaier», hg. vom Nationalrat der Nationalen Front des demokratischen Deutschland. Berlin, 1969.

⁸⁹ A. Leber. Das Gewissen steht auf, S. 165/166.

⁹⁰ Ibidem.

⁹¹ H. Fraenkel, R. Manvell. Op. cit., S. 180/181.

⁹² A. Krebs. Op. cit., S. 304.

⁹³ Ibid., S. 299.

⁹⁴ A. Leber. Op. cit., S. 222.

⁹⁵ Ibidem.

⁹⁶ Ibidem.

⁹⁷ Описание дано no: IML, ZP, Akte NJ-1614, Sonderkomission 20.7. 1944. Beschuldigung gegen Major a. D. Max Lindemann, Elsa Lindemann u. а. Кстати, во время пребывания у супругов Глёден Линдеман брал уроки русского языка у молодой русской женщины. См.: К. von Hammerstein. Flucht, S. 157.

⁹⁸ G. Ritter. Op. cit., S. 431.

⁹⁹ H. Fraenkel, R. Manvell. Op. cit., S. 223. Как сообщает Гаральд Пёльхау, среди примерно 30 женщин, доставленных в тюрьму Моабит, находилась также вдова легационного советника Ганса Бернда фон Хефтена — брата Вернера фон Хефтена, которую «оторвали от детей, хотя те очень нуждались в своей матери. Но гестапо не посчиталось с тем, что мать ещё кормила грудью своего младшего ребёнка». Н. Роеlсhau. Die Ordnung der Bedrängten. Berlin. 1963, S. 68.

¹⁰⁰ Сообщение графини Нины фон Штауффенберг.

¹⁰¹ Richard Scheringer. Das grosse Los. Unter Soldaten, Bauern und Rebellen. Hamburg, 1959, S. 442.

¹⁰² Сообщение Гертруды и Вальтера Машке.

¹⁰³ Сообщение Артура Раквица Гюнтеру Вирту.

¹⁰⁴ Сообщение о совместном заседании окружного комитета СЕПГ, посвящённом 20-й годовщине образования СЕПГ. См.: «Wissenschaftliche Zeitschrift der Pädagogischen Hochsuchle Potsdam. Mathematisch-Naturwissenschaftliche Reihe», Jg. 10 (1966), Heft 3, S. 434.

¹⁰⁵ K. von Hammerstein. Flucht, S. 44.

¹⁰⁶ Сообщение генералов в отставке д-ра Отто Корфеса и Мартина Латтмана.

¹⁰⁷ Из личного архива Антона Аккермана.

¹⁰⁸ «Mitteilungsblatt der АеО», Heft 8/1964, S. 12.

¹⁰⁹ IML, ZP, 238/Mappe 25.

¹¹⁰ Ibidem.

¹¹¹ «Freies Deutschland», 23.7.1944.

¹¹² Ibidem; sieh auch: W. Ulbricht. Zur Geschichte der deutschen Arbeiterbewegurig, Bd. 2: 1933—1946. Berlin, 1953, S. 334.

¹¹³ «Neues Deutschland», 28. 3.1969, S. 2.

¹¹⁴ Сообщение генерала в отставке О. Корфеса.

¹¹⁵ Винценц Мюллер. Я нашёл подлинную Родину. Записки немецкого генерала. М., 1964, стр. 305.

¹¹⁶ У Антона Аккермана сохранились рукописные тезисы доклада, с которыми он дал ознакомиться автору настоящей книги. Дальнейшее изложение основано на этих заметках.

¹¹⁷ По данному пункту Аккерман говорил без предварительных записей.

¹¹⁸ Этими впервые публикуемыми выдержками из личных записей Антона Аккермана категорически опровергаются измышления тех западногерманских историков, которые с антикоммунистическими намерениями вновь и вновь утверждают, будто КПГ не дала всесторонней оценки акта 20 июля 1944 г.

¹¹⁹ Цит по: j w Wheeler-Bennet. Op. cit., S. 710.

¹²⁰ Цит. по: John J. McCloy II. Die Verschworung gegen Hitler. Stuttgart, 1963, S. 57.

¹²¹ Ibidem.

¹²² W. Schramm. Aufstand der Generale, S. 151.

¹²³ J. W. Wheeler-Bennet. Op. cit., S. 699.

¹²⁴ Ibid., S. 719.

¹²⁵ Ibidem.

¹²⁶ Сообщение Франца Фюмана. В художественной форме Франц Фюман описал этот эпизод в своём рассказе «Фёлюспа». См.: «Das Judenauto». Leipzig, 1965, S. Ill ff.

¹²⁷ Неопубликованные воспоминания умершего генерала в отставке Иоганнеса Цукерторта (MS).

¹²⁸ R. Scheringer. Op. cit., S. 441/442.

¹²⁹ Moritz von Faber du Faur. Op. cit., S. 213.

¹³⁰ «Freies Deutschland», 30. 7. 1944.

¹³¹ Ibidem.

¹³² Из личного дневника Германа Райха, переданного им автору для ознакомления.

¹³³ Сообщение Германа Райха.

¹³⁴ Результаты проведённого автором книги письменного опроса, при котором опрашиваемым предоставлялось право не называть свою фамилию.

¹³⁵ Примерно так же высказался тогдашний унтер-офицер вещевого склада гарнизонного госпиталя в Потсдаме Эрих К. (профессия — торговый служащий). Он заявил, что приветствовал покушение «потому, что был военнослужащим 6-й армии и жалел о многих товарищах, погибших в Сталинграде... потому, что война всё не кончалась. Я бы новое правительство поддержал, — пишет он. — Мои товарищи и друзья думали точно так же. Мои родители всегда были противниками [нацистского] режима. Отец, рабочий, ненавидел военщину и фашистов; мать, домашняя хозяйка, была глубоко религиозной».

Для оценки мнения гражданского населения нижеследующие высказывания типичны по меньшей мере в той степени, в какой они отражают стремление к миру именно у простых людей. 34-летняя в ту пору домашняя хозяйка М. Киршке одобряла покушение, «потому что надеялась, что тем самым кончится война». Она сожалела о неудаче покушения, но не имела никакого представления о его закулисных причинах и прочих событиях, связанных с ним. «Правительство, которое закончило бы войну, я бы поддержала, — пишет она. — Но так открыто говорить об этом никто не осмеливался, тем более что в нашем доме уже имелись случаи доноса в суд на некоторых квартиросъёмщиков (за клевету)». М. Рихтер характеризует своё тогдашнее отношение 18-летней школьницы к покушению так: «Ни за, ни против. Я в то время считала так: кто бы ни правил, мне дела нет, главное — лишь бы война поскорее кончилась. Так думали и в моей семье».

¹³⁶ Сообщение Герхарда Упателя.

¹³⁷ В том же духе свидетельствует 30-летний тогда рядовой Вальтер Б. из автобатальона в Лейпциге: «Я жалел, что покушение провалилось. Должен заранее сказать, что до 1933 г. я был активным членом Социалистической рабочей молодёжи, а в 1933—1934 гг. всё ещё участвовал в подпольной работе... Готовность поддержать новое правительство была налицо. Реакция окружения: об этих делах открыто не. говорили. Никто не доверял другому. Говорить открыто можно было только с единомышленником». Из высказываний 23-летнего тогда слесаря военно-морской базы в Готенхафене (Гдыня) явствует, что примерно три четверти его товарищей думали так же. Он пишет: «Благодаря враждебному отношению моих родителей к национал-социалистскому режиму я, будучи молодым человеком, относился к тогдашнему ходу событий весьма критически. Кроме того, да 1934 г. я принадлежал к религиозной молодёжной организации. Среди моих тогдашних коллег по работе были слесари и инженеры. Часть рабочих принадлежала к так называемым «причисленным к немцам». К моменту покушения этот круг лиц в своём подавляющем большинстве уже не стоял за военную политику нацистских руководителей. Наличие веры в германскую победу я к этому времени заметить у них уже не мог. Напротив, у меня складывалось впечатление, что для многих людей покушение послужило последним толчком для того, чтобы либо окончательно отмежеваться от режима, либо по крайней мере занять в отношении него критическую позицию».

Тогдашний ефрейтор войск связи Эрих Гертнер (по профессии — монтажник телеграфных линий), прежде состоявший в профсоюзе и в рабочем спортивно-гимнастическом союзе, сожалел о неудаче покушения. Он сообщает: «Я был бы готов поддержать любое новое правительство, если бы оно выступило за мир... Все мои товарищи по военной базе были того же мнения... Я имел представление о подпольной борьбе движения Сопротивления различных групп и национальностей, находился в контакте с партизанскими отрядами. Из моей части к ним перебежало шесть человек, двоих схватили [при побеге] и одного расстреляли перед строем».

¹³⁸ «Freies Deutschland», 13.8. 1944.

¹³⁹ Ibidem.

¹⁴⁰ Ibidem.

¹⁴¹ Ernst Nieckisch. Das Reich der niederen Dämonen. Berlin, 1953, S. 306.

¹⁴² Friedrich-Whilhelm Krummacher. Ruf zur Entscheidung. Berlin, 1965, S. 109—111. Vgl.: «Freies Deutschland», 8 10. 1944.

¹⁴³ Ibid., S, 112.