Заговор 20 июля 1944 года. Дело полковника Штауффенберга

Глава написана совместно с Гюнтером ВИРТОМ

Приступая к этой работе, автор поставил задачу дать научно обоснованную оценку личности Штауффенберга, то есть осветить процесс его эволюции в рамках закономерного хода истории. Если рассматривать эту проблему с принципиальной точки зрения и поставить деятельность Штауффенберга во взаимосвязь о закономерностями исторического развития, неизбежно возникает дальнейший вопрос: каковы общественно-политические следствия этой деятельности и её воздействие, ощущаемые и поныне.

Трагическая гибель Штауффенберга и его друзей с абсолютной ясностью показала, что разрешить существовавшее в Германии коренное противоречие никакая «дворцовая революция» не могла. И если гёрделеровские планы в конечном счёте были обречены на провал, ибо противоречили интересам народа и, являясь вариантом империалистической политики, были направлены против будущего антифашистско-демократического развития Германии, то и к действиям Штауффенберга тоже полностью относится вывод о том, что «в условиях нацистского террористического режима не могло оказаться успешным ни одно даже самое организованное офицерское восстание, ибо оно оставалось изолированным от авангарда рабочего класса и от организаций антифашистского Сопротивления»¹.

Вместе с тем настоящее исследование призвано показать поляризацию общественных сил внутри заговора 20 июля 1944 г. Оно подтверждает, что цели прогрессивных сил, группировавшихся вокруг Штауффенберга и его соратников, находились в непримиримом противоречии с целями реакционного большинства заговорщиков. Вместе с тем в группе Штауффенберга действовали самые активные и решительные элементы, фактическое и потенциальное влияние которых было гораздо большим, нежели обычно предполагалось. Однако группа Штауффенберга в целом «не смогла оказать определяющего влияния на общий характер заговора, диктовавшийся теми элементами, которые объединялись вокруг Карла Гёрделера»². Отсюда проистекает то огромное, не лишённое трагизма противоречие, которое заключается в том, что, хотя 20 июля 1944 г. и определялось актом Штауффенберга, сам же заговор по своей глубочайшей сути противоречил взглядам и стремлениям самого Штауффенберга.

Жизненный путь Штауффенберга побуждает поставить вопрос о твёрдых этических нормах и силе их воздействия на политические решения. Восходящие к христианству жизненные принципы, противоречия, своеобразно «очеловеченная» интерпретация элитарного мышления Стефана Георге, всё ещё поверхностное соприкосновение с миром идей социализма и, наконец, постепенное восприятие и внутреннее осмысление окружавших его военно-политических реальностей — всё это позволило Штауффенбергу преодолеть традиции и предрассудки собственного классового происхождения и встать на сторону борцов против варварства и бесчеловечности.

Такое явление не ново в истории классовой борьбы. Возникновение левого, прогрессивного крыла заговора лишь вновь подтверждает слова Карла Маркса и Фридриха Энгельса, констатировавших в «Манифесте Коммунистической партии»: «...В те периоды, когда классовая борьба приближается к развязке, процесс разложения внутри господствующего класса, внутри всего старого общества принимает такой бурный, такой резкий характер, что небольшая часть господствующего класса отрекается от него и примыкает к революционному классу, к тому классу, которому принадлежит будущее»³.

Штауффенберг не смог завершить своё дело до конца, ибо пал жертвой могущественного аппарата вражеской власти, а также и потому, что ещё многими крепкими нитями оставался связан со своим классом. Он воплощал тем не менее ту часть этого класса, которая шла навстречу силам, олицетворяющим будущее.

Таким образом, Штауффенберг выступает в качестве ключевой фигуры того прогрессивного меньшинства заговора 20 июля 1944 г., которое обращало свой взор в будущее, к новой, демократической Германии и уже видело очертания новой исторической перспективы для немецкого народа, — правда, при этом гораздо больше догадываясь и предчувствуя, нежели зная и сознавая.

Детально описывая путь полковника Штауффенберга и его друзей, мы стремились поставить в центр внимания те проблемы, которые сохранили свою актуальность и в наши дни. Тем самым мы хотели ясно показать, что позиция Штауффенберга не только формально противостояла позиции группы Гёрделера, но и открывала возможность сотрудничества непролетарских антифашистов с рабочим классом во имя свержения Гитлера, то есть несла в себе элементы концепции Народного фронта. Наверняка не случайно, что установление контакта группы Штауффенберга — Лебера с руководителями КПГ в Берлине, а также внимательное ознакомление представителей этой группы с деятельностью НКСГ имели место как раз в то время, когда немецкое движение антифашистского Сопротивления достигло своего широчайшего размаха и действенности, когда оперативное руководство КПГ могло опираться на более чем десять тысяч активных борцов, когда к НКСГ и Союзу немецких офицеров в Советском Союзе примкнул ещё ряд крупных групп генералов, офицеров и солдат. Взгляды прогрессивного крыла заговорщиков были настолько аналогичны взглядам офицеров и солдат, группировавшихся вокруг Национального комитета «Свободная Германия», что в одном гестаповском донесении даже говорилось о тождестве мировоззрения и образа мыслей по обе стороны Восточного фронта⁴.

Это признание, вышедшее из-под пера врага, ещё раз подтверждает один из важнейших выводов данного исследования: Штауффенберг и его друзья принадлежат к антифашистско-демократическому Сопротивлению, к той борьбе, которую самоотверженно вели лучшие сыны и дочери немецкого народа. Штауффенберг предчувствовал, в каком направлении пойдёт будущая Германия, на какие силы она должна опереться, чтобы навсегда исключить повторение такой катастрофы, как фашизм. Штауффенберг приветствовал такой ход развития. В ряде случаев он выходил за рамки одного лишь предчувствия и приходил к примечательным выводам и заключениям. Концепция группы Штауффенберга содержит широкий спектр возможностей подхода к гуманизму, демократии и социальной реформе, ко всему тому, что осуществлено в Германской Демократической Республике в процессе антифашистско-демократической революции.

Необходимо поставить 20 июля и его резонанс во взаимосвязь с общественным развитием Германии после её освобождения от фашизма. При этом можно оттолкнуться от характерного события недавнего прошлого.

В связи с 25-летием 20 июля представители западногерманской общественности опубликовали обращение, представляющее интерес не столько своим содержанием (забота о пропаганде связанных с заговором представлений), сколько подписями тех, кто теперь «примкнул» в этом обращении к 20 июля⁵. Здесь мы встречаем имена таких влиятельных представителей финансового капитала, как Герман Йозеф Абс, X. Трёгер и Курт Бирренбах, таких ведущих политиков ХДС/ХСС, как Эрнст Бенда и Эрик Блюменфельд, барон фон Гуттенберг, Эрнст Леммер, Эрнст Майоника, Герман Пюндер и барон Рихард фон Вайцзеккер. Среди социал-демократов, подписавших обращение, наряду с Вилли Брандтом и Гербертом Бенером мы находим также профессора доктора Вилли Брундерта, который в период после 1945 г. проводил в провинции Саксония-Ангальт политику, угодную концернам, бывшего советника военно-административного суда Карло Шмида, а также Эмиля Хенка, о котором уже говорилось выше. В числе подписавшихся и священнослужители бундесвера: епископ Лилье, епископ Шарф и «способный к изменениям» Генрих Грюбер. В списке подписавшихся не обошлось и без кардинала Дёпфнера, покровителя Дефреггера — убийцы Филетто. Нет только подписи Ойгена Герстенмайера, зато он представлен своим доверенным лицом Кольмером — руководителем «Благотворительной помощи» евангелической церкви ФРГ.

Весьма печально видеть в подобном обществе таких людей, как Эберхард Бетге, Генрих Бёлль, Гельмут Гольвицер и Роберт Шолль. Имя Бёлля стоит рядом с Майоникой, которого несколько лет назад писатель назвал «самым большим скалозубом» в западногерманском ХДС. В отношении Бёлля можно ещё добавить, что его подпись под обращением воспринимается ещё более странно, если вспомнить, что в своей книге «Письмо молодому католику» он в 1958 г. предостерегающе писал: «Стало уже обычным каждый раз, как только ставят под сомнение позицию официальной католической церкви в Германии в период нацизма, упоминать имена тех мужчин и женщин, которые страдали в концентрационных лагерях и тюрьмах или же были казнены. Но эти люди, такие, как прелат Лихтенберг, отец Дельп и многие другие, действовали отнюдь не по приказу церкви — им приказала другая инстанция, само имя которой вызывает сегодня подозрения: совесть»⁶.

В этой связи Бёлль говорит и о людях 20 июля. И если он ставит в пример молодому, ищущему совета военнослужащему бундесвера графа Шверина фон Шваненфельда, соратника Клауса фон Штауффенберга, то даваемая писателем характеристика в конечном счёте относится и к самому Штауффенбергу. Слова Бёлля, обращённые к «молодому католику», лишь ещё резче подчёркивают тот фактический путь, который проделан в ФРГ со времени «Письма»:

«Это был христианин и офицер, вступивший в союз с людьми, совершенно чуждыми ему по происхождению и своей политической традиции — с марксистами и профсоюзными функционерами. Дух этого братства, этого союза не сохранился, не стал определять послевоенную политику. Мы могли бы иметь традицию — именно такую, но создаётся впечатление, что внести этот дух в современную политику было бы невозможно: арену ныне занимают примитивные тактики, люди, лишённые памяти, жизнерадостные, здоровые, которые «не глядят назад» и не отдают дани тому преданному анафеме бремени, которое зовётся размышлением и которое они, называя его «болезненным состоянием», третируют как своего рода яд для так называемых интеллигентов...»⁷

Таким образом, недифференцированный подход к Сопротивлению в целом и к 20 июля в частности приносит весьма сомнительные плоды; путаница по этому комплексу вопросов даже в гуманистических западногерманских слоях чрезвычайно велика.

Следует более тщательно проанализировать список подписавших обращение и обратить внимание на имена, кажущиеся с первого взгляда менее известными. К примеру, на профессора д-ра Э. Вёрмана из Гёттингена. Биографические сведения его prima vista[37] дают немного: экономист-аграрник, родился в 1899 г., в 1930 г. — доцент в Данциге, в 1933 г. — профессор по вопросам сельскохозяйственного производства в Университете Галле, с 1948 г. — профессор в Гёттингене⁸. Но многое становится яснее, когда узнаешь, что он принадлежал в Галле к кружку заговорщиков, группировавшемуся вокруг крупного помещика Венцеля-Тойченталя, казнённого после 20 июля⁹. Вёрман уцелел и во время борьбы за осуществление демократической земельной реформы отстаивал в тогдашней советской оккупационной зоне интересы крупного помещичьего землевладения. В документе, озаглавленном «Точка зрения ХДС провинции Саксония-Ангальт по вопросу о земельной реформе», говорится:

«30 августа всем членам правления союза был разослан и в тот же день обсуждён ими на расширенных заседаниях проект КПГ по вопросу о земельной реформе. На это заседание правления был приглашён от сельскохозяйственной палаты также г-н профессор д-р Вёрман (беспартийный, крупнейший специалист в провинции и всей Германии по вопросам сельского хозяйства). Последний сделал подробное сообщение относительно экономических последствий принятия предложения КПГ. Он заявил... что реформа ляжет на сельское хозяйство неоправданным бременем. Она — можно уже сейчас с большой уверенностью сказать — привела бы к возникновению голода. Правление присоединилось к этой точке зрения и высказало в отношении проекта КПГ точку зрения, оформленную в виде документа от 31 августа»¹⁰. Документ подписан д-ром Хервегеном — именно тем самым Хервегеном, который вместе с ранее названным профессором Брундертом был осуждён в 1950 г. Верховным судом ГДР за экономические преступления. Итак, круг замкнулся¹¹.

Этот круг становится ещё уже, если добавить, что упомянутый документ был направлен д-ру Гермесу — тому самому д-ру Гермесу, которого прогрессивные элементы ХДС тогдашней советской оккупационной зоны сместили со всех его постов и который (что важно для нашей темы) в первый день памяти жертв фашизма, 9 сентября 1945 г., выпустил газету «Нойе цайт» в таком виде, что 20 июля занимало в ней монопольное место. Шапка на первой полосе гласила: «Погибшие 20 июля», а в передовой статье д-р Гермес писал: ХДС «вырос непосредственно из круга участников и жертв 20 июля» и опирается «в значительной мере на духовную подготовку, проделанную этим кругом». Однако из участников заговора Гермес назвал при этом прежде всего Кайзера и Гёрделера¹².

Все эти концепции связаны между собой и, таким образом (мы могли бы эту констатацию подкрепить многочисленными другими примерами), в центр заговора реакционными историками и политиками ставится его империалистическая фракция. Если сделать на этом основании некоторые обобщения, приходишь к следующим выводам.

Поскольку после провала заговора 20 июля и в результате победы Советской Армии осуществление его империалистического, гёрделеровского варианта стало невозможно, после освобождения Германии была предпринята попытка выдать уцелевших гражданских представителей заговора за подлинных «представителей Сопротивления» и в качестве таковых внедрить их в общественную жизнь как в советской, так и в западных оккупационных зонах. Таким образом пытались насколько возможно спасти гёрделеровский вариант, — вариант монополистического капитала и крупного землевладения.

В советской оккупационной зоне это пытались сделать при помощи основанных в конце июня — начале июля 1945 г. буржуазных партий, прежде всего ХДС. К основателям этой партии принадлежал ряд лиц, связанных с 20 июля, в первую очередь Якоб Кайзер и вдова полковника Вильгельма Штеле Хильдегард Штеле, а также такие представители Крайзауского кружка, как Теодор Штельцер, Паулус ван Хузен и Ганс Лукашек.

Если учесть тот факт, что Учредительный манифест ХДС говорил о чёткой, проникнутой стремлением к лучшему будущему позиции, которой ХДС и ныне придерживается в качестве одной из правительственных партий ГДР, становится ясно следующее. С одной стороны, представители гёрделеровского варианта сначала пробовали прикрыться признанием этой позиции на словах, чтобы на практике задержать процесс антифашистско-демократической революции. С другой стороны, произошла известная поляризация, приведшая к тому, что некоторые вошедшие в Учредительный манифест положения крайзауских документов получили «левую» интерпретацию¹³. Поэтому весьма примечательно, что авторы изданной западноберлинским христианско-демократическим движением за мир толковой книги «ХДС в ГДР, или Чему мы можем поучиться у наших братьев и сестёр» писали:

«Филологический анализ показывает, кстати, определённое родство этого документа с политическими разработками, возникшими в Крайзауском кружке... Подписавшие данный документ (за немногими исключениями) остались верны тем замыслам, которые можно рассматривать как указывающие путь в будущее. Но другие подписавшие берлинский Учредительный манифест понимали его в духе политически и социально реакционных элементов Крайзауского кружка. Они пытались интерпретировать его в пользу хода развития, ведущего к реставрации прошлого. Поэтому не случайно некоторые подписавшие берлинский манифест позже стали министрами в Бонне»¹⁴.

Далее, такой анализ показал бы, что в процессе антифашистско-демократической революции в тогдашней советской оккупационной зоне тот прежний конфликт в среде буржуазии, которым характеризовалось 20 июля, был пережит ею вновь, уже в иных общественных условиях, и преодолён тем, что представители гёрделеровской линии (тремя этапами: конец 1945 г. — Гермес, конец 1947 г. — Кайзер, конец 1949 г. — Хикман) были окончательно разбиты. Позитивные элементы концепций кружка Штауффенберга после их переработки и дальнейшего развития в соответствии с прогрессом социально-политического развития были восприняты и интегрированы в борьбу подлинно левых буржуазных слоёв в ГДР.

Пожалуй, полезно сказать здесь и следующее. Мы видели, что формулировки Штауффенберга и его друзей порой были ещё весьма расплывчаты, но, бросая взгляд назад, мы открываем в них и те моменты, которые могут быть интерпретированы прогрессивно. Западногерманская историография, состоящая на службе крупной буржуазии, хочет осудить такой подход методологически, чтобы тем самым избежать высказываний по существу. Приведённые выше ссылки на Учредительный манифест ХДС и связанные с ним явления поляризации позволяют сделать интересное заключение по аналогии. Некоторые позиции Учредительного манифеста ХДС тоже были относительно расплывчатыми и двойственными; они могли толковаться и так и этак; их фактическая интерпретация определялась практикой борьбы рабочего движения и эффективностью его политики союза с другими трудящимися классами и слоями, а также гуманистической последовательностью буржуазных сил. Именно это можно ретроспективно сказать по аналогии и о концепции кружка Штауффенберга, объединявшего патриотических офицеров и гражданских лиц.

Вот почему эти люди тоже заслуживают тех почестей, которые оказываются в ГДР борцам Сопротивления из всех слоёв народа. Это делается и в историографии и, что ещё более важно, в осуществлении их общественного завещания по воспитанию молодого поколения; это находит своё отражение в нашей борьбе против империалистической войны и неонацизма, за мир и социалистическое сообщество людей.

На торжественном заседании по случаю 25-летия 20 июля, состоявшемся в Доме Национального совета Национального фронта демократической Германии, бывший узник Бухенвальда, профессор-историк д-р Вальтер Бартель сказал: «Историография ГДР расценивает Штауффенберга как человека, который, в процессе многолетней внутренней борьбы с замкнутым кастовым духом своего окружения осознал нужды, заботы и подлинные интересы своего народа и был на пути к тому, чтобы пойти вместе с решающей антифашистской и антиимпериалистической силой — рабочим классом... Полковник Штауффенберг навсегда вошёл в великую плеяду немецких патриотов, заветы которых ГДР осуществляет как закономерно возникшее в процессе многовековой истории нашего народа государство мира и свободы, гуманизма и социальной справедливости»¹⁵.

Из этих положений мы и исходим, с этой отправной точки зрения и написана данная работа. Поэтому бесполезно, подобно некоторым западногерманским рецензентам первого издания этой книги, ставить вопрос, не служит ли она «рекламированием» Штауффенберга и его друзей в интересах ГДР. Подобное утверждение вытекает либо из поверхностного ознакомления с книгой, либо из намерения смазать политическое значение объективного научного изучения данного объекта исследования и тем самым дискредитировать его в глазах определённого круга читателей. Ведь Штауффенберг, и это следует подчеркнуть со всей категоричностью, имел прогрессивные, ориентированные в будущее представления о новой Германии, во многих пунктах приближавшиеся к программным заявлениям движения «Свободная Германия». Штауффенберг желал спасти немецкий народ от фашизма и от последствий агрессивной политики, он хотел создания Отечественного фронта всех демократических сил, включая коммунистов. В этой связи для социал-демократов из числа его друзей в конечном счёте приобрёл решающее значение вопрос о единстве рабочего движения.

Штауффенберг, Лебер, Мольтке и их соратники пали в борьбе за свои цели. Их устремлённые в будущее идеи осуществлены в процессе антифашистско-демократической революции в тогдашней советской оккупационной зоне, то есть в иных исторических условиях, нежели те, которые они предвидели в 1943 Или 1944 гг. В этом смысле мы устанавливаем не теряющую актуальности связь между Штауффенбергом и нашей действительностью, в этом смысле он с нами, с ГДР, как и со всеми демократическими, миролюбивыми силами ФРГ и Западного Берлина.

Анализируя различные варианты 20 июля, следует с учётом данной проблематики принимать во внимание двойственность определённых политических решений, что, однако, не имеет ничего общего со спекулятивным вопросом, жил бы Штауффенберг сегодня в ГДР или в ФРГ.

Тем самым мы подошли к некоторым оценкам 20 июля в Западной Германии. То, что не удалось в тогдашней советской оккупационной зоне, протащили в 1945—1947 гг. и позднее в Западной Германии. Гёрделеровский вариант стал здесь исходной концепцией для всех акций монополистической буржуазии и для касты крупных помещиков, направленных против попыток демократических сил связать борьбу против фашизма и милитаризма с тенденциями социального преобразования (в качестве примера назовём Аленcкую программу западногерманского ХДС от февраля 1947 г.).

Поскольку непосредственно в период после 1945 г. гёрделеровский вариант носил ещё совершенно недифференцированный отпечаток антинацизма и антифашизма, он смог стать идеологическим прикрытием политики монополистической буржуазии и других реакционных сил в процессе реставрации старых условий власти. Вскоре после 1947 г. он превратился в одно из многих средств, которыми империалистические силы Западной Германии пользовались преимущественно для того, чтобы получить себе алиби; он стал средством для их маскировки перед заграницей, особенно перед странами антигитлеровской коалиции. Эти силы использовали события, связанные с 20 июля, даже для того, чтобы выдвигать гегемонистские притязания, скажем, против Англии (например, «упрекая» английское правительство в том, что оно не пошло на «предложения» гёрделеровцев и бросило последних «на произвол судьбы»).

И разумеется, совсем не случайно, что именно генералы Шпейдель и Хойзингер сыграли руководящую роль в создании бундесвера. Они считались уцелевшими участниками заговора, а тем самым — «борцами Сопротивления». О графе Кильманзегге, бывшем командующем сухопутными войсками НАТО в Центральной Европе, гамбургский журнал «Шпигель» писал: «Полковник граф Кильманзегг принадлежит, таким образом, к кругу борцов Сопротивления, возглавлявшемуся его другом полковником графом Штауффенбергом»¹⁶. Откуда автору указанной статьи известно об «участии в Сопротивлении» изобличённого военного преступника Кильманзегга, читателю так и остаётся непонятно. А среди граждан ФРГ распространением мифов о 20 июля тем временем занимался гестаповский агент Ойген Герстенмайер, ставший впоследствии председателем западногерманского бундестага¹⁷.

Так взгляды гёрделеровской группы влились во внутри- и внешнеполитическую концепции правых кругов Западной Германии (преимущественно в виде восстановления монополий и политики «европейского объединения»¹⁸). Более того: они дали возможность западногерманскому империализму под антинацистской маскировкой достигнуть империалистических военных целей уже после проигранной войны и несмотря на понесённое в ней поражение. Одновременно они яростно использовались для форсирования идейно-политической борьбы против Востока, то есть против страны-победительницы — Советского Союза, против Польши и Чехословакии, но прежде всего против антифашистско-демократической революции на Востоке Германии, причём делалось это под лозунгом борьбы против «тоталитаризма».

На поприще политического мародёрства подвизаются в ФРГ и некоторые историки.

Эти примеры не единичны. Они характеризуют основную тенденцию общественной оценки 20 июля реакционными кругами ФРГ и Западного Берлина. Характерно, к примеру, то, что написал нам один западно-берлинский священник: «Хотя я лично... играл лишь совершенно незначительную второстепенную роль, меня приглашают на ежегодно устраиваемые в (Западном) Берлине торжества памяти 20 июля. Но я не хожу на них, потому что там борьба против Гитлера сочетается со злобной враждебностью в отношении СЕПГ и ГДР»¹⁹.

Подобные действия реакционных кругов ФРГ и Западного Берлина говорят о логическом и последовательном осуществлении гёрделеровской линии — в данном случае о задуманной ими ещё в 1944 году попытке расколоть антигитлеровскую коалицию и, опираясь на западные державы, продолжить войну против одного лишь Советского Союза. Возникший вскоре после создания ФРГ союз гёрделеровцев с бывшими нацистами следует понимать не как противоречие, а как продолжение усилий некоторых участников 20 июля установить сотрудничество с эсэсовскими главарями.

Характерным для этой тенденции политики реакционных сил является высказывание бывшего военного министра ФРГ фон Хасселя, относящееся к 1964 г.: «Деяние 20 июля никоим образом не является нормой для поведения сегодняшних солдат. Оно совершалось в чрезвычайной исторической ситуации, которая не должна и не может повториться»²⁰. Такие чрезвычайные ситуации могли бы, по Хасселю, возникать только в «тоталитарных» государствах, но отнюдь не в ФРГ, возглавлявшейся тогда правительством ХДС/ХСС.

Однако нынешний солдат бундесвера имеет дело с такой ситуацией, когда тон задают отнюдь не прежние антинацистские оппозиционные элементы, а в первую очередь бывшие гитлеровские офицеры, призывавшие держаться «до последнего».

Так, 3 сентября 1952 г. в заявлении христианско-демократического боннского правительства говорилось, что «все мы признательны тем носителям вооружённой силы нашего народа, которые в рамках высоких солдатских традиций с честью воевали на суше, на воде и в воздухе» в годы второй мировой войны²¹. Солдату бундесвера заявляют, что «как трагически повиновавшиеся, так и мужественно неповиновавшиеся стоят ныне в одном строю»²². Эта формула «как... так и...» создала курьёзную ситуацию, при которой солдат бундесвера должен одновременно чтить и уважать память не только полковника Штауффенберга, но и в первую очередь его убийц и всех тех прочих ещё живых нацистских офицеров, которые нанесли Штауффенбергу удар в спину.

Однако в последние годы участники заговора всё более отходят в культивируемых бундесвером традициях на задний план. При этом предпринимаются попытки полностью интегрировать все прогрессивные силы заговора в гёрделеровскую группу, свести на нет принципиальные противоречия между Гёрделером и Штауффенбергом. Это особенно типично для биографии Штауффенберга, написанной Крамарцем. В то же время предпринимаются попытки преподнести всех гитлеровских генералов и офицеров как более или менее тайных борцов Сопротивления путём пустой болтовни о «жертвенном пути генералов и адмиралов»… Причём военнослужащим бундесвера внушают, что главные достоинства, служащие образцом, — это такие «солдатские добродетели», как «выполнение долга», «повиновение» и т. п.²³.

Однако империалистический вариант 20 июля 1944 г. открывает возможность и для других тактических шагов.

Цента Баймлер вполне справедливо заметила после, телевизионной передачи «Ганс Баймлер, наш камрад», что в Западной Германии «официально упоминаются только люди 20 июля»²⁴. А в органе крупной буржуазии «Цайт» несколькими неделями ранее можно было прочесть следующее: «В наших знаниях о прошлом, несомненно, имеется огромный пробел там, где речь идёт об участии в борьбе против [фашистского] режима представителей более широких народных кругов и слоёв»²⁵. Иными словами: при помощи пропагандистских манипуляций, лихорадочного распространения антикоммунизма и не в последнюю очередь путём осуществлённого в 1956 г. запрещения КПГ буржуазная дворцовая оппозиция была поднята в ФРГ на уровень «Сопротивления», а 20 июля придана монопольная ключевая функция в нём.

Однако огромную роль коммунистических борцов Сопротивления сегодня уже больше невозможно полностью игнорировать. Поэтому их для вида даже вынуждены оценивать позитивно, но в действительности пытаются ставить в один ряд с буржуазной «дворцовой революцией» или даже подчинять ей²⁶.

Так, в изданной в 1967 г. западноберлинским центром политического образования брошюре о мемориальном музее в бывшей каторжной тюрьме Плётцензее говорится: «Акт 20 июля стал выдающимся событием и символом германского Сопротивления. Но Сопротивление имело гораздо более широкие рамки... Одними из первых жертв политических преследований стали коммунисты... Однако в то время, как руководство, нашедшее прибежище в Москве, находилось в плену своей чуждой действительности доктрины, многие коммунисты в Германии начали на свой страх и риск идти собственными идеологическими и политическими путями и сотрудничать с социал-демократами, христианами и буржуазными кругами, против которых раньше боролись»²⁷.

Аналогичным образом прибегает к маскировке в этом вопросе и автор биографии Фрица Дитлофа фон дер Шуленбурга Альберт Кребс. Он «извиняет» Шуленбурга за согласие на установление контактов с коммунистами смехотворным утверждением, будто Зефков и Якоб (имена которых он не называет, но подразумевает) были «старыми немецкими коммунистами», выступавшими против режима Сталина, а потому, «наоборот», рассматривались Москвой «как раскольники и ренегаты». Шуленбург хотел, мол, только узнать, «каковы были эти люди, с которыми ему пришлось бы иметь в будущем дело как статс-секретарю»²⁸.

Итак, старый тезис о 20 июля 1944 г. как «наивысшей точке» Сопротивления отнюдь не сдан в архив; напротив, он дополнен новым более «гибким» вариантом антикоммунизма. Это относится и к той ситуации, которая начала складываться в ФРГ в конце 1969 г. По существу, высказывания Хенке, уже охарактеризованные нами²⁹, всё ещё определяют социал-демократическое отношение к Сопротивлению. Пользуясь заранее учитываемой неосведомлённостью многих людей, представители этой линии запросто отрицают тот факт, что КПГ на своих Брюссельской (1935 г.) и Бернской (1939 г.) конференциях, а также в решениях ЦК выработала чёткую стратегическую и тактическую концепцию создания широкого антифашистско-демократического Народного фронта, служившую руководящей нитью для подпольных организаций движения Сопротивления. Но западногерманскому и западноберлинскому читателю стараются внушить, будто коммунистические борцы Сопротивления действовали вопреки воле руководства КПГ, будто они отказались от своей партии и от своего мировоззрения. Вряд ли есть необходимость приводить здесь более наглядное доказательство лживости подобных утверждений, чем тот факт, что, к примеру, Антон Зефков и Франц Якоб, устанавливая контакт с группой Штауффенберга, действовали полностью в духе решений руководства своей партии, поскольку ЦК КПГ сам уже давно сотрудничал во имя свержения Гитлера с представителями буржуазии, с социал-демократами, христианами, офицерами вермахта и другими некоммунистическими элементами в движении «Свободная Германия»³⁰.

В заключение можно указать на примечательное обстоятельство, весьма наглядно показывающее рассмотренный нами процесс поляризации группы Штауффенберга и группы Гёрделера.

К числу подписавших Учредительный манифест ХДС от 26 июня 1945 г. принадлежал и крайзаусец д-р Теодор Штельцер. Хотя на первом публичном митинге ХДС в начале июля 1945 г., состоявшемся в Берлине в здании театра на Шиффсбауердамм, Штельцер был единственным оратором, наиболее определённо выступившим за сотрудничество с коммунистами в деле строительства новой жизни³¹, в дальнейшем он эмигрировал из советской зоны, был затем одно время премьер-министром земли Шлезвиг-Гольштиния, а впоследствии занимал и другие важные посты в ФРГ (например, председателя западногерманской комиссии ЮНЕСКО)³². Но в душе Штельцера всё ещё продолжало жить наследие Штауффенберга. В середине 60-х годов он выступал по западногерманскому телевидению, а 22 сентября 1967 г., за несколько недель до своей кончины³³, сделал привлёкшее всеобщее внимание заявление, в котором подвёл итог своей жизни и высказал своё отношение к вопросам современности. Он назвал «коренной политической ошибкой Федеративной республики» то, что господствующие в ней буржуазные круги не пожелали «со всей последовательностью признать политическую несостоятельность немецкой буржуазии в истории германского национального государства»³⁴. Отсюда, констатировал Штельцер, проистекает ошибочная внутренняя и внешняя политика. «Мы были очевидцами того, — сказал он далее, — как в национал-социалистские времена безобидные буржуа становились хищными волками. Что можем мы сделать, чтобы не допустить повторения? Для этого нам нужны самокритика, самоосознание и лишённая всяких иллюзий оценка положения». Штельцер осудил начатое Аденауэром вооружение Западной Германии и интегрирование ФРГ в систему западных военных союзов, ибо это «означает наш раскол на необозримые времена». Исходя из данного положения, он говорил: «Поэтому действительность требует от нас преобразования. А оно невозможно без сотрудничества с государствами Востока и особенно с ГДР. Однако оно требует взаимного признания на основе равноправия и понимания того, что мы должны ориентироваться на длительное сосуществование обоих германских государств. Это преобразование не может быть направлено ни против ГДР, ни против Федеративной республики, ни против России... Упорствование ФРГ на исключительном праве представлять весь немецкий народ заранее исключает всякое сотрудничество».

Штельцер сформулировал свои требования в виде пяти задач западногерманской внешней политики: признание ГДР; признание границы по Одеру — Нейсе; аннулирование и осуждение Мюнхенского соглашения; достижение договорённости между обоими германскими государствами о разоружении, безатомной зоне и нераспространении ядерного оружия; гарантия особого статуса и жизнеспособности Западного Берлина обоими германскими государствами. Он закончил своё заявление словами: «Моим друзьям и мне пришлось шагать и по возвышенностям, и по низменностям и самим избавиться от многих предвзятых взглядов и иллюзий. Чуть ли не каждому из нас пришлось отдать свою жизнь или поставить её на карту. На основе этого опыта я считаю необходимым, чтобы эти названные мною пять пунктов явились составной частью будущей конструктивной западногерманской внешней политики».

Выступление этого буржуазного политического деятеля, приговорённого Фрайслером к смертной казни, говорит о реалистическом политическом мышлении и чувстве патриотической ответственности. Оно свидетельствует о том, что Штельцер преодолел барьеры антикоммунизма. Он действовал в духе заветов своих товарищей, павших в борьбе против фашистской системы.

Штауффенберг и его друзья в кульминационный момент своей борьбы искали контактов с представителями немецких революционных рабочих. Их трагедия в том, что они «не смогли своевременно и достаточно широко осуществить союз с подлинно антифашистским движением Сопротивления, возглавлявшимся Коммунистической партией Германии, и что поэтому в заговоре доминировала империалистическая концепция Гёрделера»³⁵. Эта проблема становится очевидной и с точки зрения непролетарского антифашиста. Мартин Нимёллер в уже цитировавшемся нами в начале книги письме констатировал, что со своей сегодняшней точки, зрения он должен сказать, что не стал бы принимать участие в 20 июля³⁶.

И тем не менее борьба и гибель Штауффенберга и его соратников, их стремление достигнуть новых берегов — это завет, который должен быть осуществлён всеми миролюбивыми и прогрессивными силами, чтобы когда-нибудь не стало ещё раз «слишком поздно». Заговор 20 июля 1944 г. со всеми его противоречиями показывает, что пагубный антикоммунизм должен быть преодолён ради обеспечения мира во всём мире. Для Штауффенберга и его друзей, для выполнения их заветов, для понимания уроков истории, как и прежде, остаются в силе слова, сказанные Генрихом Манном в 1948 г.:

«Немецкое движение Сопротивления боролось не против какого-либо чужеземного агрессора; оно было вызвано к жизни торжествующим насилием, которое повсюду торжествовало лишь по видимости и только у самих немцев реально. Сопротивление являлось делом меньшинства; и всё же, дабы принести плоды, оно должно было заставить массы, которые были ещё далеки от него и не желали думать, осознать их нравственные права. Жертвы в собственных рядах были неизбежны. Манифесты, скреплённые печатью смерти, стяжали себе право на бессмертие. Они служили бы призывом и в будущем, а сопротивление насилию уже нашло бы людей, умудрённых опытом борьбы. Стоит народу пожелать, и он вспомнит своих самых достойных борцов. И тогда не к чему было бы больше умирать — ведь и те, кто пал за свободу, предпочли бы победить, не погибнув»³⁷.

¹ «Geschichte der deutschen Arbeiterbewegung», Bd. 5. Berlin, 1966, S. 415.

² Ibid., S. 413/414.

³ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 433.

⁴ «Kaltenbrunner-Berichte», S. 193.

⁵ «Aufruf der „Aktionsgemeinschaft 20. Juli 1944“» (geschäftsführend Gotthold Müller, München), abgedruckt im «Rheinischer Merkur» voml8. Juli 1969.

⁶ Heinrich Böll. Erzählungen — Hörspiele — Aufsätze. Köln/Berlin (W), 1961, S. 368 f. Это полностью относится к Штауффенбергу, который в беседе с католическим епископом Берлина, позднее ставшим кардиналом графом Прейзингом, обсуждал весной 1944 г. необходимость политического переворота, выдвигая при этом вопрос об оправдании покушения. В данной связи весьма показательно, что Крамарц (op. cit., S. 160), ссылаясь на графа Александра фон Штауффенберга, сообщает: «После краха [фашизма] кардинал Прейзинг писал матери Штауффенберга, что хотя он и не мог дать её сыну благословение церкви, однако не смог отказать ему в своём личном пасторском благословении».

⁷ Н. Böll. Op. cit., S. 394 f; vgl. hierzu auch: Heinz Plavius. Bölls Asthetik des Humanen, in: «Sonntag», Nr. 52 vom 25. September 1966.

⁸ Peter Hermes. Die Christlich-Demokratische Union und die Bodenreform in der Sowjetischen Besatzungszone Deutschlands im Jahre 1945. Saarbrücken, 1963, S. 170.

⁹ Vgl. etwa Theodor Steltzer. Op. cit., S. 165; T. von Schlabrendorf. Offiziere gegen Hilter. Frankfurt a. Main und Hamburg, 1962, S. 178; ferner H. Etzrodt. Das Geschlecht Wentzel. Eisleben, 1937. Согласно этим данным, Венцель имел в 1937 г. 15 816 моргенов земли, а также 5614 моргенов пахотной земли. .

¹⁰ Р. Негmеs. Op. cit., S. 116.

¹¹ «Geschichte der deutschen Arbeiterbewegung. Chronik», Teil III. Berlin, 1967, S. 245. Там говорится: «Группа незаконно перевела в кассы концерна «Дойче континентальгаз АГ» в Западной Германии более 100 млн. марок народной собственности».

¹² «Neue Zeit» vom 12. September 1945. Такая линия проводилась уже в первом номере «Neue Zeit» от 22 июля 1945 г.; напечатанная в нём статья являлась настоящим гимном Гёрделеру.

¹³ Vgl. hierzu: «Die Thesen zur Geschichte der Christlich-Demokratischen Union Deutschlands. Dokumente der CDU», Band VI, vor allem S. 68. Там говорится: «...Концерны и крупное землевладение также направили своих посредников в партию и предавались надежде, что под маской демократии сумеют найти орудие для спасения своих прежних господствующих позиций, обрести платформу организованной оппозиции или обструкции против создания новых, демократических условий на Востоке Германии. Правда, тогда в целом они ещё были вынуждены в значительной мере скрывать свои подлинные намерения от членов партии и общественности. С другой стороны, им удалось, например, протащить в берлинский Учредительный манифест некоторые программные пункты реакционного или по крайней мере двойственного характера, которые они впоследствии хотели использовать в реакционных целях своей политики, служащей интересам крупной буржуазии. Не только в берлинском кругу авторов Учредительного манифеста, но и в правлениях быстро возникавших земельных и районных организаций они первоначально сумели обеспечить себе ряд ключевых позиций. Все эти явления и влияния поначалу в немалой мере затруднили объединение прогрессивных членов союза и обретение ими самопонимания, а также потребовали в первые годы существования партии сложного процесса идейно-политического разъяснения в собственных рядах, постоянной борьбы с враждебными взглядами и постоянных усилий по определению своего места в общей борьбе».

¹⁴ «CDU in der DDR oder: Was wir von unseren Brüdern und Schwestern lernen konnen». Im Auftrage der Westberliner Verständigungshilfe (des Christlichen Friedensdienstes) herausgegeben von Klaus Ehrler. Koln, 1969, S. 47.

¹⁵ «25. Jahrestag des 20. Juli 1944. Veranstaltung anlasslich des 25. Jahrestages des 20. Juli 1944 im Hause desNationalrates am 18. Juli 1969 in Berlin». Sonderdruck. Berlin, 1969, S. 12 Vgl. auch: G. Förster. Legende und Wahrheit über den 20. Juli 1944». «Neues Deutschland» vom 19. Juli 1969.

¹⁶ «Der Spiegel», Nr. 33 vom 8. August 1966, S. 30.

¹⁷ Vgl. hierzu: «Vom SD-Agenten P 38/546 zum Bundestagsprasidenten. Die Karriere des Eugen Gerstenmaier. Dokumentarbericht», herausgegeben vom Nationalrat der Nationalen Front des demokratischen Deutschland. Berlin, 1969.

¹⁸ Профессор д-р Рената Римек писала по этому вопросу в «Deutsche Volkszeitung» от 18 июля 1967 г.: «Когда ныне знакомишься с ходом мыслей гёрделеровской группы, думаешь, что они с небольшими вариантами предвосхитили концепцию развития боннского государства: сильный вермахт как «школа нации», базирующаяся на германском притязании на руководство и направленная против Советского Союза «европейская политика»; терпимое отношение к неонацистской партии и возвращение потерянных восточных провинций при одновременном упорствовании на сохранении в силе Мюнхенского соглашения 1938 г., которого Гитлер добился вымогательством».

¹⁹ Письмо священника Р., адресованное Гюнтеру Вирту.

²⁰ Кai-Uvе von Hassel. Verantwortung für die Freiheit. Auszüge aus Reden und Veroffentlichungen in den Jahren 1963/64. Boppard am Rhein, 1965, S. 420; цит. по: G. Förster. Op. cit., S. 1460/61.

²¹ Цит. по: «Zeitschrift für Militargeschichte», Heft 3/1964, S. 335/336.

²² Ibid., S. 335/336.

²³ Vgl: G. Förster. Op. cit.

²⁴ «Neues Deutschland» vom 12. September 1969.

²⁵ «Die Zeit», Hamburg, Nr. 39/1969, цит. по: «Neues Deutschland» vom 13. September 1969.

²⁶ Здесь следует прежде всего упомянуть некоторые западногерманские телевизионные передачи, посвящённые 25-й годовщине 20 июля.

²⁷ Friedrich Zipfel, Eberhard A left Gedenkstatte Plotzensee. Berlin (W), 1967, 8. Auflage, S. 5.

²⁸ A. Krebs. Op. cit., S. 289.

²⁹ См. последние 3 страницы главы «Разногласия внутри господствующего класса» настоящей книги.

³⁰ Vgl.: «Geschichte der deutschen Arbeiterbewegung», Bd. 5.

³¹ «Neue Zeit», vom 22. Juli 1945.

³² P. Hermes. Op. cit., S. 169.

³³ Теодор Штельцер умер 27 октября 1967 г. в Мюнхене. При погребении Гюнтер Вирт возложил на его могилу венок от Национального совета Национального фронта демократической Германии.

³⁴ «Stimme der Gemeinde zum kirchlichen Leben, zur Politik, Wirtschaft und Kultur», Heft 22/1967, S. 683 f. Следующие цитаты также заимствованы из того же источника. Речь идёт о стенографической записи выступления Штельцера по телевидению.

³⁵ Prof. Dr. Heinrich Scheel. Festansprache anlässlich des 20. Jahrestages des 20. Juli 1944 in Berlin, in: «Mitteilungsblatt der AeO», Heft 8 (1964), S. 6.

³⁶ Письмо Гюнтеру Вирту. См. также: гл. I, прим. 1.

³⁷ Heinrich Mann. Widerstehe dem Obel (1948), in «Essays», Bd. 3. Berlin, 1962 (oder: Heinrich Mann. Ausgewählte Werke in Einzelausgaben, Bd, 13, S, 387).