Заговор бумаг

Глава 17

Нa следующий день Элиас пришел ко мне с визитом. Его распирало от радости, он был готов сам себя обнять. Он начал рассказывать новости, едва переступив порог.

— С моим собратом по перу приключилась неприятность, — радостно сказан он. — Некий болван по имени Крогер, который должен был написать пьесу для Сиббера, взял и умер, не окончив работу. Умер бесповоротно. Мою пьесу приняли и собираются сыграть на следующей неделе.

От души поздравив друга с удачей, я потянулся за графином, чтобы отметить событие, но Элиас успел меня опередить и уже протягивал наполненный бокал. Мы выпили за его успех, и Элиас устроился в одном из моих кресел.

— Разве часто бывает, что пьесы ставятся так быстро? — спросил я.

— Очень редко, — сказал он, — но Сиббер такой человек, который всегда стремится показать что-то новое в начале сезона. А когда он послушал моего «Доверчивого любовника», ему чрезвычайно понравилось. В немалой степени, как я понимаю, это объясняется тем, что графа Фопворта я создал будто специально для Сиббера. Когда я читал пьесу — а поверь, прочитать пьесу целиком самому, стараясь передать все нюансы, нелегкое дело, — он все время перебивал меня на репликах Фопворта словами; «Мне кажется, в этой сцене что-то есть» или «Это был восхитительный поворот». Главное — писать не просто хорошие пьесы, а писать пьесы с ролями для директора театра. Я так доволен собой, что вот-вот лопну от гордости.

Я слушал довольно долго, как он рассказывал о мистере Сиббере, о Королевском театре на Друри-лейн, об актрисах, которые ему там нравились, и о других подобных вещах. Элиас сказал, что будет чрезвычайно занят в связи с предстоящими репетициями, но по-прежнему будет рад помочь в моем расследовании чем сможет. Я рассказал ему о встрече с Блотвейтом и спросил, не доводилось ли ему слышать о Мартине Рочестере — человеке, у которого теперь работает убийца моего отца. Элиас помотал головой.

— Ума не приложу, как мне его отыскать, — пожаловался я. — Человек, которого никто не видит, работающий на человека, которого никто не знает. Может быть, если наведаться в кофейню «У Джонатана», разузнаю что-нибудь стоящее.

Элиас улыбнулся:

— Ты уверен, что потратишь время с пользой?

— Не уверен. Просто мне показалось, что это лучшая возможность, — сказал я улыбаясь, — изучить общее, чтобы узнать частное.

Он одобрительно закивал:

— Очень хорошо, Уивер. В отсутствие достоверных сведений ты ищешь вероятность. Для тебя еще не все потеряно.

Элиас поднялся с кресла и нетвердой походкой дошагал до графина, к его разочарованию оказавшегося пустым.

— Что скажешь, Уивер, если мы отправимся куда-нибудь и отметим мой успех? Пойдем в бордель по твоему выбору, обсудим со шлюхами теорию вероятности…

Я заметил, что он жадно оглядывает мои полки в поисках еще одной бутылки вина.

— Я бы с удовольствием, — сказал я, — но мне необходимо продолжать расследование.

— Я так и подозревал, — сказал он, не без труда выговорив слово «подозревал».

Потом он прочитал несколько монологов из своей комедии, и, хотя он позабыл почти все слова, я отбил ладони, аплодируя. Потом он объявил, что его ждут дамы сердца и менее занудные парни, чем я, с которыми можно повеселиться. После нескольких попыток он таки нашел дверную ручку и в конце концов удалился.

Я выслушал, как Элиас, грохоча, спустился по лестнице миссис Гаррисои, и снова сел за письменный стол с намерением заняться отцовской рукописью. Отчего-то я не был удивлен, что понять письменную речь моего отца было так же трудно, как устную. Вот, например, как он начал свое сочинение:

Для нас не является секретом, что в последние годы растет ропот, даже протест против усиливающегося могущества определенных групп с Биржевой улицы, — групп, которые поставили целью и стремятся к уничтожению всего, что было сделано в интересах королевства, противопоставляя себя тем, кто желает процветания нации.

После этого первого предложения я решительно погрузился в малопонятный юридический разбор, полный гневных обвинений против «Компании южных морей» и славословий в адрес Банка Англии. Некоторые пассажи были для меня более интересны, чем другие. Я внимательно вчитывался в те места, где отец упоминал заговор в самой компании: «Этот подлог стал возможен только при содействии определенных элементов внутри самой „Компании южных морей". Компания представляет собой кусок тухлого мяса, кишащего червями».

Я провел над рукописью не менее часа в попытке найти место, где отец изложил бы свои идеи более или менее доходчиво и сжато. Оставив всякую надежду на это, я решил, что, дабы понять эти вопросы, нужно не морщить лоб над бумагой, а переместиться в сам очаг пожара. Поэтому я надел свои лучшие жилет и камзол, тщательно причесал волосы и завязал их узлом и, аккуратный и подтянутый, вышел из дому. Я направился в кофейню «У Джонатана», где намеревался провести несколько часов среди воротил финансовых рынков Лондона. Если я должен разобраться в их интригах, думал я, мне нужно лучше понять, что собой представляют биржевые маклеры.

В кофейне царила та же толчея, что и накануне. И хотя это было не столь приятное место по сравнению с борделем, куда приглашал меня мой нетрезвый шотландский друг, я пришел к выводу, что на бурлящей жизнью Биржевой улице тоже есть на что поглядеть. Я сел за столик, заказал кофе и стал листать свежие газеты.

Я слушал, как люди кричали, споря о достоинствах той или иной акции. Кто-то громогласно возвещал о намерении купить. Кто-то о намерении продать. Я слышал разговоры на всех существующих языках и по крайней мере на одном мертвом языке. Несмотря на весь этот хаос, я понял, что начинаю понимать кое-что, и мне доставляло удовольствие находиться здесь и немного чувствовать себя евреем-маклером. Было что-то заразительное в здешней суете, где происходили важные события, где кто-то приобретал целое состояние, а кто-то терял все. Мне прежде доводилось бывать во многих кофейнях, где горячо спорили о писателях и актрисах или о политике. Здесь же спорили о деньгах, а результатом этих споров были богатство или бедность, слава или бесславие. Споры в кофейне биржевых маклеров превращались в богатство, слова—в могущество, а планы — в реальность или в то, что выглядело как реальность. Я вырос в мире, где царили сила и страсть. Теперь я оказался среди совершенно иных людей, в чужой стране, где правили не те, кто сильнее, а те, кто умнее и удачливее.

Спустя примерно три четверти часа я заметил клерка моего дяди, мистера Сарменто, в окружении незнакомых мне людей, которые с жаром обсуждали свои дела. На столе было разложено множество бумаг, и некоторые внимательно их читали. Это продолжалось какое-то время, а потом все с довольным видом разошлись.

Сарменто ничем не выдал, что заметил меня, но, когда он закончил свои дела, свернул бумаги и подошел к моему столику.

— Могу я к вам присоединиться, мистер Уивер? — спросил он бесстрастным тоном и с непроницаемым лицом.

В нем ничего не осталось от щенка, который скакал за мистером Адельманом в доме моего дяди. Передо мной был человек, который смотрел на жизнь как на череду больших или меньших испытаний.

— Буду чрезвычайно рад, — сказал я с напускной вежливостью.

— Не могу представить, что могло привести вас в эту кофейню, — сказал он рассеянно, — Думаете заняться фондами?

— Да, — холодно сказал я. — Собираюсь вот переквалифицироваться в брокера.

— Вы шутите, а на мой вопрос так и не ответили. Я отхлебнул кофе.

— А вы как думаете — зачем я здесь, мистер Сарменто?

Было видно, что вопрос поставил его в тупик.

— Я не думал, что у вас хватит смелости говорить об этом открыто. Я никогда не позволял себе обсуждать дела мистера Лиенцо, но надеюсь, вы будете тактичны ради него. Надеюсь, вы не забыли, из какой вы семьи.

По выражению лица Сарменто было трудно понять, что у него на уме, но выглядел он удовлетворенным, словно ему удалось решить трудную головоломку.

— Что вам известно об этом деле? — спросил я осторожно. Я подумал, что, может быть, мне удастся выудить из него что-нибудь, сам не зная что. Единственное, что я знал наверняка, — это то, что он не доверяет мне так же, как я не доверяю ему. И этого было достаточно, чтобы не останавливаться.

— Уверяю вас: я знаю достаточно. Возможно, даже больше, чем положено.

— Я бы тоже очень хотел знать больше, чем мне положено, — сказал я как можно спокойнее.

Сарменто также улыбнулся. Улыбка вышла кривой и нелепой, как у человека, который был от природы лишен способности радоваться.

— Я не верю, что вы решитесь на это. Знаете, мистер Уивер, что я думаю? Я думаю, что ваши амбиции не соответствуют вашим способностям.

— Весьма благодарен за столь лестное мнение обо мне. — Я слегка поклонился.

— Что это с вами? Неужели мы будем уподобляться англичанам с их вежливостью? Нам это не по стати, все эти «вы делаете мне честь» и «я к вашим услугам» — сплошная чушь. Мы говорим, что у нас на уме.

Мысль, что я веду себя как англичанин, что выдаю себя за того, кем не являюсь, полоснула, как серпом. А подумав, что Сарменто принадлежит к моей расе, я едва ли не устыдился. Это было странное чувство, поскольку я привык воспринимать себя как еврея в глазах англичан, привык слушать, что англичане вокруг меня говорят о евреях, и думать, как я должен реагировать на их слова. И еще одно. За последние десять лет я редко думал о себе как о еврее по отношению к другим евреям. Слова Сарменто заставили меня пережить новое чувство, заставили меня защищаться, будто я был членом какого-то клуба и хотел, чтобы его туда не принимали.

— О чем вы хотели бы поговорить, мистер Сарменто? — наконец сказал я.

— Расскажите, о чем вы тогда беседовали в экипаже мистера Адельмана.

Я сжал руки, делая вид, что погрузился в размышления. Я действительно погрузился в размышления, но мне хотелось произвести впечатление умного человека, тогда как на самом деле я был в растерянности.

— Сначала, сударь, вы говорите о моих делах с мистером Лиенцо, теперь интересуетесь моими делами с мистером Адельманом. Вас интересуют все мои дела или есть такие, которые не вызывают вашего интереса?

— Дела? — спросил он изумленно. — У вас дела с мистером Адельманом?

— Я не говорил, что мы пришли к согласию, — сказал я. — Мы лишь обсуждали деловые возможности. Но вы не ответили, с какой стати вас так интересуют мои дела.

— Вы неправильно меня поняли, — запинаясь, сказал Сарменто, вдруг решивший быть подобострастным. — Я просто поинтересовался. Можно сказать, я обеспокоен. Адельман может оказаться не тем, за кого вы его принимаете, Я не хочу, чтобы вы пострадали.

— Вы говорите о страданиях? Всего несколько дней назад я видел, как вы лебезили перед мистером Адельманом, а теперь советуете держаться от него подальше. Я вас не понимаю.

— Я, сударь, в отличие от вас, хорошо знаю Биржевую улицу. Не стоит пренебрегать этим. Такие люди, как мистер Адельман и ваш дядя, — это деловые акулы, искушенные в искусстве обмана и лести.

Я неожиданно распрямился, испугав мистера Сарменто.

— Что вы сказали о моем дяде?

— С вашим дядей, сударь, шутки плохи. Надеюсь, вы это понимаете. Возможно, вы видите в нем доброго пожилого господина, но, уверяю вас, это чрезвычайно честолюбивый человек. И именно его честолюбие вызывает во мне восхищение и желание подражать.

— Объясните, что вы имеете в виду, — потребовал я.

— Полно. Я знаю, что вы теперь погрузились в семейное дело. Дядя бросил вам под ноги несколько монет, и вы охотитесь за ними, как собака. Но даже вам должно было показаться странным, что вашего дядю связывает такая нежная дружба с человеком, которого ненавидел ваш отец.

Дядя бросил мне под ноги монеты? Мой отец ненавидел Адельмана? Мне не терпелось узнать больше, но я боялся выдать себя вопросами.

— Не играйте со мной, — наконец сказал я. — И советую следить за своим языком, когда говорите с человеком, который может без колебаний вырвать его.

— У меня нет времени для игр, Уйивер. — Он умышленно исказил мое имя. — Уверяю вас, со мной тоже шутки плохи. Вы не на ринге, и вам не удастся убрать с дороги неугодных вам людей грубой силой. Если вам, сударь, угодно соревноваться на Биржевой улице, вашими противниками будут люди, подобные мне, и у нас есть более грозное оружие, чем кулаки.

Он смотрел на меня с полным равнодушием, словно с ним за столом сидел не живой человек, а какой-то овощ. Ни в его поведении, ни в лице не было ничего угрожающего.

— Признаюсь, я не понимаю, о чем вы говорите, сударь, — сказал я после паузы. — Похоже, вы хотите меня напугать, но я все не возьму в толк, отчего вы так враждебны.

Сарменто снова попытался изобразить нечто, подобное улыбке.

— Если вы не намереваетесь быть мне врагом, я не намереваюсь вам угрожать.

— Чего вы боитесь? — спросил я. — Боитесь, что я займу ваше место в конторе у дяди? Боитесь, что я могу жениться на Мириам? Боитесь, что я вызову вас на драку? Давайте без обиняков.

— Я считаю ваши насмешки неприемлемыми, — сказал он без особой злобы, не меняя тона. — Советую вам быть со мной осторожнее. Как, впрочем, и с вашим дядей, и с его друзьями.

Я не успел ничего ответить. Сарменто встал из-за стола, оттолкнул какого-то низкорослого брокера, мешавшего ему пройти, и направился в центр толпы. Я не совсем понял, что означают намеки насчет моего дяди, но то, что он предостерег меня насчет Адельмана, чрезвычайно меня обеспокоило, ведь совсем недавно в доме у дяди он открыто перед ним заискивал.

Движимый любопытством, я встал и направился к выходу, где увидел, как Сарменто уходит. Подождав немного, я пошел за ним; тот направился на север, в сторону Корнхилл-стрит. На оживленной улице я мог незаметно идти за ним следом. Он шел быстро, лавируя среди толп людей, пришедших на Биржевую по своим делам.

Он повернул на запад, где Корнхилл-стрит пересекается с Треднидл-стрит и Ломбард-стрит. Здесь было не столь многолюдно, поэтому я остановился, чтобы бросить монетку уличному попрошайке, и продолжил преследование на более безопасном расстоянии.

Корнхилл-стрит перешла в Поултри-стрит, и Сарменто свернул направо, на более оживленную Гросерз-элли. Я выждал немного и пошел за ним по улице к Гросерз-Холлу, где, насколько я помнил, располагался Банк Англии. Сарменто направился к массивному зданию, которое, подобно Королевской бирже, было памятником архитектурных излишеств ушедшей эпохи. Сарменто поспешил к экипажу, стоящему напротив Гросерз-Холла. Чтобы приблизиться незамеченным, я подошел к группе джентльменов неподалеку и стал, имитируя деревенский акцент, рассказывать, что потерялся и не знаю, как пройти к Лондонскому мосту кратчайшим путем. Возможно, лондонцы не самый общительный народ на свете, но они просто обожают объяснять дорогу. Пока пять джентльменов спорили, чей путь самый короткий, экипаж тронулся с места и медленно проехал мимо. Я увидел, что Сарменто увлеченно беседовал с человеком, у которого было широкое лицо с несоразмерно маленькими чертами. Его крошечный нос, рот и глаза казались еще меньше из-за огромного черного парика, почти упиравшегося в крышу кареты и ниспадавшего крупными локонами. Это лицо я видел совсем недавно и в любом случае смог бы узнать без труда. Я был в совершенной растерянности, наблюдая, как Сарменто уезжал в экипаже вместе с Персивалем Блотвейтом.