Заговор бумаг

Глава 31

Весь оставшийся день и большую часть следующего я провел, пытаясь определить, что делать дальше. Я решил, что с меня достаточно теории. Поэтому в понедельник вечером я надел старое, поношенное платье, поскольку в этот вечер мне не нужно было выглядеть джентльменом. Мне не повезло, так как, выходя из дому, я натолкнулся на тетю, и она бросила на меня такой уничтожающий взгляд, что я не смог сдержать улыбки и сказал, что объясню все позже. Я направлялся в «Смеющегося негра» в Уоппинге, где не бывал с того дня, когда мне удалось заполучить письма сэра Оуэна у Квилта Арнольда.

После всех попыток Адельмана убедить меня, будто я обманывался насчет «Компании южных морей», я осознал, что ни в чем не могу быть уверен, и меня начало беспокоить, что я излишне полагался на свою способность наделить смыслом сведения, вовсе смысла лишенные. В связи с этим я отклонился от своего маршрута, дабы повидаться с Элиасом, надеясь, что застану его дома. Несмотря на то что час был еще не поздний, в особенности для человека с такими привычками, как у Элиаса, мой друг не только был дома, но готовился ко сну. Работа над постановкой пьесы совершенно измотала его, но он уверил меня, что готов выслушать все новости по делу. В ночной рубашке и колпаке, он пригласил меня в свои комнаты, где мы откупорили бутылочку бордо.

— Я прочёл твою комедию, — сказал я, — инахожу ее восхитительной.

Его лицо засияло от гордости.

— Благодарю, Уивер.Я доверяю твоему мнению.

— Нет сомнений, ее ждет успех, — сказал я.

Он расплылся в довольной улыбке, наполнил мой стакан и спросил, что мне понравилось в особенности. Какое-то время мы обсуждали «Доверчивого любовника», а потом Элиас снова спросил меня о расследовании. Я рассказал все, что произошло за последнее время, включая наши деловые отношения с Мириам, встречу в «Компании южных морей», смерть Кейт Коул и даже столкновение с Сарменто.

Элиас внимательно слушал, не пропуская ни одной детали.

— Я поражен, — сказал он, когда я окончил свой рассказ, — Эта история показывает, насколько преступно обманчивы наши новые финансовые инструменты. Каждый следующий шаг заставляет лишь сомневаться в правильности предыдущего.

— В данный момент я мало в чем уверен. Возможно, «Компания южных морей» действительно мой враг, но также возможно, что все это время Блотвейт просто мною манипулировал. Возможно, что Уайльд планирует меня забить, но также вероятно, что он просто хочет нагреть руки на моем расследовании. Рочестер может быть как его партнером, так и его врагом. А поскольку Кейт мертва, я не знаю, как подобраться к Рочестеру.

— Что ты намерен предпринять? — Элиас всматривался в мое лицо с особым вниманием. По его взгляду я понял, что он изучает его с медицинской точки зрения.

— Навещу «Смеющегося негра», — сказал я. — Поищу человека Уайльда; может быть, мне удастся что-нибудь выведать.

— Зачем тебе человек Уайльда? Разве мы не убедились, что наш преступник — Рочестер?

— Не думаю, чтобы Уайльд играл в этом преступлении первую скрипку, но он проявил достаточный интерес к моему расследованию, и было бы удивительно, если бы он не утаивал от меня что-нибудь важное — не потому, что он замешан в этих убийствах, но потому, что по каким-то причинам ему выгодно, чтобы я продолжал расследование.

Элиас потер нос, поддразнивая меня.

— Откуда у тебя такая уверенность, что Уайльд не замешан в этих убийствах? Поскольку мы знаем, что имя вымышленное, разве не логично предположить, что Рочестер может быть не кем иным, как Уайльдом? В конце концов, кто еще лучше подходит для такого опасного дела, как распространение фальшивых акций Компании?

— Естественно, я думал об этом, — кивнул я, — но так ничего не складывается. Уайльд хотел, чтобы я продолжал расследование. Он подталкивал меня в сторону «Компании южных морей». Даже если предположить, что он дал мне ложные или неполные сведения, мы не можем сбрасывать со счетов такой простой факт, что он не стал меня останавливать. Кроме того, для Джонатана Уайльда не представляет никакого труда сделать так, чтобы меня арестовали или даже убили.

— Правда, — заметил Элиас, — тебя просто избили на улице.

Я задумался над замечанием Элиаса.

— Зачем Уайльду надо было избивать меня на людях, а потом пытаться очаровать в приватной беседе? — спросил я, частично самого себя, частично моего друга. — Он объяснил, что подчиненные ослушались его приказа, но им прекрасно известно, что бывает с теми, кто не подчиняется приказам хозяина.

— Я тебя понимаю, — пробормотал Элиас— Он хотел, чтобы окружающие видели, что его люди напали на тебя.

— Я тоже так думаю, — сказал я. — Но зачем? Может быть, потому что он боится Рочестера. Он хочет, чтобы я продолжал делать свое дело, но чтобы все думали, будто мы с ним не в ладах.

— Если он боится рассказать тебе то, что ему известно, поскольку Рочестер тут же поймет, что информация получена от Уайльда, можно предположить, что Уайльд знает то, чего не знает никто больше.

— Именно поэтому, — сказал я, — мне нужно встретиться с человеком Уайльда, Квилтом Арнольдом, тем, который шпионил за мной в кофейне Кента, когда я ждал, кто откликнется на наше объявление. Если мне удастся узнать, зачем Уайльд посылал туда Арнольда, мне станет более понятно, какую роль играет Уайльд,а это приблизит меня к Рочестеру.

— Ты действительно научился думать, как философ, — улыбнулся Элиас.

Я поболтал вино в своем бокале.

— Может быть. Но обещаю, что, когда найду Арнольда, я стану думать, как боксер. Я устал от этого дела, Элиас. Мне необходимо разрешить его как можно быстрее.

— Я прекрасно понимаю твои чувства, — сказал он, потирая раненое колено.

— Надеюсь, мне удастся его разрешить, Твоя философия позволила мне зайти столь далеко, но я не вижу, куда она может привести меня еще. Вероятно, будь я в большей степени философом, я бы давно покончил с этими неприятностями.

Элиас опустил глаза. Он казался взволнованным.

— Унвер, мы порой только и делаем, что подшучиваем друг над другом, но… Когда ты дрался на ринге, ты был лучшим бойцом, каких только видел этот остров. Вероятно, только благодаря нашему шотландскому шестому чувству я поставил в тот вечер на твоего противника, поскольку лишь безумец мог так поступить. Как боксер ты превратил спорт, который был уделом безмозглых животных, в искусство. Когда ты занялся поимкой воров, ты превратил ремесло, которое было уделом преступников и недоумков, тоже в искусство. Если философия перестала приносить плоды, возможно, причина не в том, что ты достиг предела в понимании философии. Я думаю, похоже, философия исчерпала свои возможности, и тебе следует полагаться на свой инстинкт боксера и ловца воров.

Мое лицо пылало от удовольствия, пока я слушал Элиаса. Он не часто говорил подобное, и его слова придали мне уверенности.

— Мой инстинкт говорит, что я должен найти того, у кого могут быть нужные сведения, и выбить их из него смертным боем.

Элиас улыбнулся:

— Доверься своему инстинкту.

Окрыленный словами друга, я покинул его дом и отправился к «Смеющемуся негру». Я сел за столик в задней части зала, откуда была хорошо видна дверь. Я задул свечи вокруг, чтобы не было видно моего лица на случай, если Арнольд посмотрит в мою сторону первым. Однако его нигде не было видно. Мне пришлось отогнать несколько шлюх и игроков, и скоро по залу стали шептаться, что в углу сидит мерзкий тип, который пьет недостаточно много, чтобы удовлетворить хозяина.

К одиннадцати часам стало ясно, что Арнольд не придет. Я расплатился и вышел. Не успел я отойти от кабака и на несколько шагов, как из темноты на меня бросилась тень. Возможно, я ждал возможности применить силу, но я выхватил шпагу и ударил ею по чьему-то плечу, прежде чем понял, что нападавшие были мальчишками, которые позарились на мой кошелек. Они не имели никакого отношения ни к убийцам, ни к Уайльду, ни к «Компании южных морей». Никакого заговора, просто ночной Лондон. Я отер клинок, смеясь над собственной паникой. Остальной путь мне удалось проделать без приключений.

В дневное время заведение «Бесстыжая Молль» представляло собой сырую дыру, в которой находили приют сонные пьянчуги да перешептывающиеся между собой воры, однако ночью оно полностью преображалось. Сразу за дверью меня встретила сплошная стена потных, нездоровых тел, и я с трудом протиснулся внутрь. В воздухе стояла вонь блевотины, мочи и табака. Посетителей «Бесстыжей Молль» с трудом можно было назвать весельчаками, ибо никто не ходит в кабак ради веселья. Туда ходят, чтобы забыться и обратить свои несчастья в бесчувствие. Тем не менее они делали вид, что получают от этого какое-то удовольствие. До меня доносились сотни разговоров, визг и нервный смех женщин, звуки разбиваемого стекла, и где-то в задних комнатах скрипач царапал смычком по расстроенной скрипке.

Я пробирался сквозь толпу, мои ноги хлюпали в какой-то жиже, чьи-то бесчисленные пальцы ощупывали мое тело. Я крепко держал шпагу, пистолет и кошелек, и мне удалось добраться до стойки, сохранив все это при себе. У стойки Бесстыжая Молль радостно отпускала джин пинтами и с таким же наслаждением собирала за них пенни.

— Бен, — закричала она, увидев меня, — не ждала тебя увидеть здесь в такое время. У тебя проблемы? У меня есть лекарство для таких случаев, всего пенни за пинту.

Я не был настроен отвечать на шутки Молль. Настроение у меня было скверное, а нечистоты Флит-Дитч в ту ночь воняли особенно тошнотворно.

— Что ты знаешь о человеке по имени Квилт Арнольд? — спросил я как можно тише.

Молль недовольно сморщилась, краска на ее лице потрескалась, как земля под палящими лучами солнца.

— Ты же знаешь: сейчас не лучшее время задавать подобные вопросы. Мне ни к чему, чтобы мои постояльцы думали, что я на них доношу.

Я одарил Молль гинеей. У меня не было времени выуживать у нее сведения с помощью более мелких монет.

— Дело не терпит отлагательства, Молль, иначе я бы не стал тебя беспокоить.

Она взяла монету в руку, оценивая вес золота. Оно обладало силой, несравнимой с ценной бумагой или банковским билетом. Ее неудовольствие вмиг улетучилось.

— Квилт никчемушный подонок, но не. убийца, скажу я, нет. Близок к Уайльду, работает на него. По крайней мерс так было. Путался с девкой, о которой ты меня спрашивал на прошлой неделе, с Кейт Коул, которая повесилась в Ньюгете.

— Ты знаешь, где его можно найти?

Она знала. По крайней мере она знала несколько возможных мест, к сожалению расположенных в разных концах города. Незаметно я передал ей еще одну гинею. Я злоупотребил ее доверием, задавая вопросы в присутствии толпы людей, и был готов щедро заплатить Молль за беспокойство.

В ту ночь я заглянул еще в пару местечек, но Арнольда там не было. Усталый и подавленный, я отправился домой спать. На следующий день я возобновил поиски и застал его около полудня за обедом в таверне, которая, по словам Молль, была его излюбленным местом в дневное время. Он сидел за столом, отправляя в рот жидкую овсянку, не заботясь, что в рот попадало немного, а на одежду с избытком. Напротив него сидела худосочная уличная девка, явно нуждавшаяся в пище. Она была так худа, что могла, опасался я, отойти в мир иной в любую секунду. Она не сводила голодных глаз с тарелки Арнольда, но он не обращал на нее никакого внимания.

Я постарался не попадаться ему на глаза, когда нанимал частный кабинет на первом этаже. Человек за стойкой безучастно принял шиллинг как плату за то, чтобы закрыть глаза на дальнейшие события. Я подошел к Арнольду сзади и выбил из-под него стул. Он тяжело рухнул на пол вместе с тарелкой. Его компаньонка вскрикнула, а я усугубил удивление Арнольда, наступив ему на левую руку, обернутую в грязную тряпицу. Он взвыл пронзительно и отчаянно. Его подруга зажала рот ладонью, сдерживая крик. Я подхватил ошеломленного Арнольда под мышки, поволок по коридору и швырнул в нанятую заранее комнату. Я запер дверь и положил ключ в карман. Комната была идеальной: темная, маленькая и слабо освещенная, с окном слишком маленьким, чтобы в него могли пролезть воры, а значит, Арнольду через него не улизнуть.

От ужаса у него выпучился единственный глаз, но он не вымолвил ни слова. Однажды я уже убедился, что в душе он не тот головорез, каким хотел казаться, и мне был знаком такой тип людей. Поэтому я знал, что сделать, чтобы заставить его говорить. Рассчитывая силу, поскольку был взбешен, я приложил его об стену. Боюсь, все-таки слишком сильно, так как после удара головой о кирпич его здоровый глаз закатился и он рухнул на пол.

Я сходил к стойке, закрыв дверь на ключ, и принес две кружки пива. Я заметил, что шлюха уже сидит за столиком с другим мужчиной и не обратила на меня никакого внимания. Человек за стойкой посмотрел на меня с полнейшим равнодушием, блюдя своеобразный этикет. Я решил взять это местечко на заметку — мне нравилось подобное ведение дел.

Я снова вошел в комнату и плеснул пивом в лицо Арнольду. Он заворочался, словно пробуждался от приятного сна.

— Бог мой. — Он утер эль с лица.

— Надеюсь, мне не придется тебя убивать, — сказал я. — Я даже надеюсь, мне не придется причинять тебе слишком сильной боли, но ты должен будешь мне помочь, чтобы мои надежды сбылись.

Он тер свой здоровый глаз так неистово, что я стал бояться, как бы он его не выковырял.

— Я знал, что от вас добра не жди, — пробормотал он.

— Ты правильно заметил, — сказал я. — Начнем с простого ответа. Зачем ты был в кофейне Кента, когда я пришел туда по своему объявлению?

— Просто зашел выпить чашку кофе, — сказал он кротко.

Мне следовало быть более изобретательным, но пока я решил наступить ему на раненую руку, дабы он быстро сообразил, что шутить я не намерен. На повязке выступила свежая кровь и какая-то коричневатая жидкость, к которой я счел за лучшее не присматриваться.

— Думаю, руку ты потеряешь, — сказал я, — а может быть, и жизнь, если будешь продолжать в подобном духе. Не исключено, что гниение толком развиться и не успеет — если сыграешь в ящик раньше. Так, может, скажешь, что ты делал у Кента?

— Отпустите меня, — сказал он еле слышно. — Это мой последний шанс. Уайльд доверял мне. Теперь мою работу делает этот еврей Мендес. Я должен все поправить. — Он побледнел, и я боялся, что он потеряет сознание.

— Что ты там делал? — повторил я.

— Меня послал Уайльд, — наконец сказал он. Потом его вырвало прямо на платье.

Меня не удивило, что за всем этим стоял Уайльд, но мне было необходимо понять, почему Уайльд был заинтересован в моем расследовании.

— Почему? — продолжал я. — Что именно Уайльд велел сделать?

— Он велел наблюдать за вами. — Арнольд тяжело дышал, ему было трудно говорить. — Дать ему знать, если кто-нибудь будет вам мешать.

Я не ожидал такого ответа.

— Что? Ты хочешь сказать, Уайльд тебя послал, чтобы ты ему сообщил, если кто-нибудь на меня нападет?

Арнольд попытался отодвинуться от меня подальше и заполз в самый угол.

— Ну да, клянусь. Он хотел знать, не побеспокоит ли вас кто-нибудь. А еще — кто придет на встречу с вами. Он сказал, чтобы я посмотрел, не узнаю ли я кого-то из них, а если не узнаю, чтобы описал их внешность. Он велел, чтобы я не попадался вам на глаза, а когда я попался, я испугался и убежал.

— Кого он ожидал там увидеть? — резко спросил я.

— Не знаю, он не сказал.

— Кто убил Майкла Бальфура и Самуэля Лиенцо?

Я полагал, прямой подход будет наиболее эффективным для человека в положении Арнольда. Сначала он только застонал и снова сказал: «Бог мой», но я подошел к его руке, и он опомнился.

— Рочестер, — сказал он наконец. — Мартин Рочестер.

Я с трудом подавил приступ отчаяния:

— А кто такой Мартин Рочестер?

Он посмотрел на меня, и в его взгляде смешались мольба и недоверие.

— Рочестер — это Рочестер. Что еще за вопрос!

— У него есть другое имя?

— Если и есть, я его не знаю, — покачал он головой.

— С трудом верится, что этот человек ворвался в дом Майкла Бальфура и инсценировал его самоубийство. Кто ему помогал?

Арнольд явно не хотел отвечать на этот вопрос, его взгляд умолял меня не настаивать, но я был неумолим, и он понял, что я скорее убью его сам, не дожидаясь, пока это сделает в отместку Рочестер.

— У него есть свои парни. Берти Фенн, которого вы знаете, вы ж его убили, и все такое. Есть еще трое: Кит Манн, Толстый Билли — который на самом деле вовсе не толстый, просто кличка такая — и третий — как зовут, не знаю, рыжий. Я держусь от них подальше. Иногда мы видимся, ну, случайно, только я их почти не знаю и к этим убийствам ничего-никак.

— Где я могу их найти?

Арнольд назвал несколько пивных, таверн и питейных заведений, в которых они могут быть, но, поскольку он не знал этих людей близко, у него не было уверенности.

Я посмотрел на него, подавленного, избитого, несчастного. Уже второй раз я оставлял его в таком состоянии. Я подумал, что он этого заслуживает. Он был человеком Уайльда, и он играет свою роль в этом преступлении. И все же было немного жаль видеть его совершенно разбитым.

Я бросил на пол несколько шиллингов и сказал, что он может обратиться ко мне, если захочет когда-нибудь служить более великодушному хозяину, чем Уайльд. Я не надеялся, что он уйдет от Великого ловчего воров, и он никогда бы этого не сделал, но я полагал, что, сделав это предложение, покажусь более великодушным, чем был на самом деле.

Я нашел их до наступления сумерек в сомнительной таверне вблизи рынка Ковент-Гарден. Они сидели вместе, пили и о чем-то громко спорили. Их было трудно понять — отчасти из-за сильного деревенского акцента и отчасти потому, что они были в стельку пьяны. Должно быть, я устал, так как позволил им заметить меня первыми. Я прошел в заднюю часть зала, чтобы посмотреть, кто там сидит, когда услышал, как опрокинулись стулья, и увидел, как трое мужчин ринулись к выходу. Я видел их, когда входил в таверну, но принял их за обычных жалких пьянчужек. Я понял, кто они такие, лишь когда они бросились наутек, увидев меня. Одного из них я узнал — это был человек, обвинявший меня после хеймаркетского маскарада.

Двоим удалось сбежать, но один замешкался, и я его догнал, хотя и с трудом, превозмогая отдававшую в бедро острую боль от старой раны в ноге. Все же я схватил парня и бросил его на грязный пол, и он сильно ударился головой.

Я хорошо знал подобные места и не сомневался, что вокруг меня соберется толпа, но мешать мне никто не станет. Так и было, поэтому я спокойно продолжал свое дело. Ударив его головой об пол несколько раз, я решил, что теперь он готов меня слушать и пора начинать.

— Как тебя зовут?

— Билли, сэр, — задыхаясь сказал он жалобным голосом, как уличный мальчишка-попрошайка. Действительно, он выглядел молодо, на вид ему можно было дать лет семнадцать, но, возможно, это объяснялось его маленьким ростом и весом.

— Толстый Билли? — спросил я.

Он кивнул.

— Толстый Билли, — сказал я, — ты ответишь на мои вопросы, иначе тебя станут называть Дышащий Билли, и поверь, новое прозвище будет таким же ироничным, как старое. — Моя угроза только поставила его в тупик, и мне пришлось сжать ему горло, не настолько сильно, чтобы он не мог говорить, но достаточно сильно, чтобы он понял серьезность моих намерений. — Как на самом деле зовут Мартина Рочестера?

— Клянусь, я не знаю, сэр, — прохрипел он. Его глаза выпучились, и он стал похож на рыбу. Но я не знал, меня он боится или же последствий ответа на мой вопрос.

— Как он выглядит? — Я сжал его горло чуть сильнее.

— Мы его никогда не видели. Мы получаем от него сообщения. Кит получает. И он посылает нам деньги, но мы его никогда не видели. Может, Кит видел. Я не знаю. Мы вообще не должны о нем говорить.

Я немного ослабил хватку.

— Ты убил Майкла Бальфура?

Он ничего не сказал, только в ужасе смотрел на меня. Из носа струйкой бежала кровь. Боюсь, более чувствительных из моих читателей могли уже утомить описания сцен насилия, но уверен, они поймут, что подобные меры неизбежны, когда приходится иметь дело с такими людьми. Поэтому я лишь скажу, что послышался хруст, потом крики, и Толстый Билли охотно сообщил мне, что он действительно убил Майкла Бальфура с помощью своих троих дружков. Они подпоили слуг и, избавившись от возможных свидетелей, силой надели на него петлю и повесили. Насколько я мог судить, слуги боялись, что раскроется их неблаговидная роль, и молчали.

Когда я сидел на нем верхом, сжимая его горло, больше всего мне хотелось спросить, принимал ли он участие в убийстве моего отца. Фенн был мертв, но откуда мне знать, что Толстый Билли не принимал участия? Я сдавил его горло сильнее от одной только мысли об этом, но понимал, что для мести сейчас не время. Приятели Толстого Билли могли вернуться, возможно с подмогой, а мне нужно было еще многое узнать.

— Ты украл что-нибудь? — требовательно спросил я.

— Ничего! — с негодованием воскликнул он, словно счел вопрос оскорбительным. Он был способен вытащить человека из собственного дома и повесить его, но не был способен украсть.

— Вам ничего не велели найти? Акции, к примеру?

Он попытался потрясти головой.

— Мы никакого отношения к ним не имели. Тем не менее он о них знал.

— Кто должен был забрать акции? Он снова попытался потрясти головой.

— Я не должен был об этом слышать. Мне не нужны проблемы.

— Толстый Билли, мне кажется, у тебя уже проблемы.

Должно быть, он согласился с этим, поскольку назвал имя. Если бы Толстый Билли сделал это секундой позже, я бы ничего не узнал, так как на пороге появились его двое приятелей с пистолетами в руках. Послышался женский крик, и мужской тоже, и люди бросились к дверям, что было, на мой взгляд, нелогично, потому что вооруженные мужчины были в дверях. Я схватил Толстого Билли и загородился его тщедушным телом как щитом. Я не знал, станут ли его дружки стрелять в него, но даже такая ненадежная защита могла бы задержать свинцовую пулю.

Я присоединился к толпе, которая отбросила головорезов от дверей, и выждал, пока между мной с Толстым Билли и двумя бандитами с пистолетами наготове не образовалось пустое пространство. Изо всех сил, несмотря на острую боль в ноге, я швырнул в них Билли. Они потеряли равновесие, но не упали. Тогда я воспользовался заминкой и, выбежав из таверны, затерялся в толпе, собравшейся у выхода; чтобы поглазеть на побоище.

Проникнуть в дом не составило никакого труда. В прошлом я проникал в дома бессчетное число раз, но сейчас, делая это ради правосудия, а не с целью ограбления, я испытывал восторг. Дом был больше, чем те, куда мне приходилось проникать прежде. В нем было четыре этажа и множество комнат, в которых могла спать моя жертва. Я пробирался по дому, стараясь не попасться на глаза слугам, которые двигались по коридорам, словно тени, размахивая свечами, будто призванными меня выловить.

Первая спальня, куда я проскользнул, явно была не его. Постель уже была занята. Увидев в темноте силуэт пожилой женщины и услышав, как она бормочет во сне, я вышел и проверил другую спальню. Я заглянул в четыре комнаты, прежде чем нашел еще одну спальню. На этот раз она была пуста, но я узнал камзол, висевший на крючке у двери. Я сел и стал ждать, надеясь, что он не будет кутить всю ночь и что он не уехал из Лондона. Чем скорее он придет, тем скорее исполнится правосудие.

У меня в кармане были песочные часы на полминуты, которые подарил мне бродячий торговец-тадеско. Перед самым выходом из дядиного дома мне пришло в голову взять их с собой. Мне понравилась идея, что подарок тадеско может найти применение. Если когда-нибудь я снова его увижу и расскажу, как его часы помогли мне, ему будет приятно.

Я переворачивал часы несколько раз, пока ждал в темноте. Стул, на котором я сидел, оказался на редкость жестким и неудобным, и у меня разболелось бедро, но я терпел боль, зная, что близок к разгадке. После того как Толстый Билли проболтался об украденных акциях и рассказал, кто украл их у старшего Бальфура, я ощутил радость успеха. Истинный смысл того, что узнал, я понял только позднее. До этого момента я был уверен лишь в существовании поддельных акций, теперь же я точно знал, что Бальфура убили из-за них. Возможно, я не понимал мотивов всех игроков в моей драме, но теперь в этом не было необходимости. Бальфура и моего отца убили, поскольку они хотели рассказать всем о поддельных акциях. Все, что мне было нужно, — это настоящее имя Рочестера.

Каждая минута в темной комнате тянулась бесконечно, но теперь я знал, что я делаю, и больше не блуждал бесцельно, и эта уверенность помогала мне терпеть. Я переворачивал часы. Смотрел, как сыплется песок, и снова переворачивал часы.

Он вернулся непоздно, не было еще и одиннадцати. Я услышал скрип ступеней и шарканье ног, когда он лениво поднимался по лестнице. Я слышал, как он что-то пробормотал, не то про себя, не то обращаясь к слуге, а потом он медленно и неуверенно повернул дверную ручку. В руке у него была свеча, и он зажег лампу на столике у двери. Комната осветилась мягким оранжевым светом, и, обернувшись, Бальфур увидел меня, сидящего на его стуле с пистолетом, нацеленным. прямо на него.

— Заприте дверь и подойдите поближе, — спокойно сказал я.

Он открыл рот, дабы что-то сказать, выразить свое возмущение, но, увидев мое лицо в тусклом свете свечи, не отважился. Я заранее отрепетировал особое выражение лица для него: холодное, жестокое, беспощадное. Он запер дверь и повернулся ко мне:

— Я вот думаю иногда, Бальфур: если бы человек был болваном — скажем, самым большим болваном, каких видел свет, — знал бы он о своем идиотизме или такой дурак не способен догадаться, что он дурак? Думаю, вы можете помочь мне разрешить эту загадку.

Нацеленный на него пистолет и безжалостное выражение моего лица заставили его проглотить язык, но вынести оскорбления он не мог.

— Уивер, я понятия не имею, что вы здесь делаете, но прошу вас прекратить это безобразие.

Песочные часы стояли на столике рядом со стулом, на котором я сидел. Не сводя глаз с Бальфура, я перевернул их левой рукой.

— У вас есть полминуты, — холодно сказал я, — чтобы назвать настоящее имя Мартина Рочестера, иначе я вас застрелю. Мне кажется, вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы сомневаться в серьезности моих слов.

Я ожидал, что он окажется слабаком, но не думал, что до такой степени. Он рухнул на колени, словно у него ноги подкосились. Он открыл рот, чтобы просить о пощаде, но не мог вымолвить ни слова.

Я решил не проявлять ни малейшего милосердия. Он не дождется от меня никакого знака, что я способен проявить снисходительность, видя его отчаяние. Полминуты на песочных часах истекли. Я взвел курок и прищурился, чтобы защитить глаза от вспышки пороха.

От ужаса он потерял дар речи. Думаю, в глубине души я ему сочувствовал, сам себе в этом не признаваясь. Нам всем снились сны, в которых с нами происходит что-то ужасное и мы пытаемся закричать, но не можем издать ни звука. Бальфур был объят именно таким ужасом. Он глотал воздух, будто в горле у него застряла кость, и наконец ему удалось, широко открыв рот, исторгнуть пронзительный вопль:

— Я не знаю!

Вопль такой громкий, словно он вложил в него всю силу своих легких. Какое-то время мы оба молчали — сперва оглушенные его криком, а затем напуганные последовавшей тишиной. Возможно, потому, что ему удалось произнести эти слова, возможно, потому, что тридцать секунд истекли, а он был в живых, сам не знаю почему, — но он наконец обрел дар речи.

— Я не знаю, кто он, — сказал он тихим голосом. — Клянусь. Никто не знает.

— Но вы украли для него акции «Компании южных морей», принадлежащие вашему отцу. — Это не был вопрос.

Его голова упала, как безжизненный череп у скелета, который я однажды видел на Варфоломеевской ярмарке.

— Откуда вы это узнали? — тихо спросил он.

— А кто еще мог это сделать? — Пускай лучше думает, что я пришел к этому выводу аналитическим путем, чем объяснять, что я выбил эти сведения у одного слабака. — Если они исчезли, кто-то должен был их взять. У кого были все возможности сделать это, кроме вас? В конце концов, акции потеряли бы свою ценность, если их не перевести на другого человека. А перевести их было невозможно, так? Они были фальшивыми и не нужны никому, кроме тех, кто хотел их уничтожить, а именно — Рочестеру или «Компании южных морей». Я предполагаю, что за их кражей стоял Рочестер. Потом через своего человека в Компании он изменил записи, чтобы выглядело так, будто ваш отец продал свои акции задолго до смерти.

Бальфур опередил мой вопрос:

— Он прислал мне банковский билет через посыльного, на сто фунтов, за то, что соглашусь сделать это. Еще триста фунтов были обещаны после того, как он получит акции. Мои отец уже был мертв, но прежде я понятия не имел, что они планировали убийство. А после того как они его убили, ничего нельзя было изменить. Я ни пенни от него не получил, почему было не воспользоваться возможностью?

Мне показалось, Бальфур убеждал скорее себя, нежели меня, ища оправдания. Я заметил, как менялось выражение его лица: вместо напускного стыда на нем появилась надежда, как у человека, который верит, что он будет прощен.

— Если вникнуть в суть дела, я не сделал ничего плохого.

— Кроме того, что были подручным убийц вашего отца, — сказал я. — Хотелось бы вновь вернуться к вопросу о вашем идиотизме. Видите ли, Бальфур, я ничуть не сомневаюсь, что вы не принимали непосредственного участия в убийстве вашего отца. Я считаю, для этого вы слишком малодушный человек.

Не могу выразить, с каким удовольствием я произносил эти оскорбительные слова. Он ощетинился, услышав обвинение в малодушии, но вряд ли стал бы утверждать, будто достаточно смел, чтобы пойти на отцеубийство.

— Я полагаю, вы неплохо нажились на смерти своего отца и были пособником его убийцы. Чего я не понимаю, так это зачем вы просили меня отыскать человека, который убил вашего отца. Вы велели мне обратить особое внимание на пропавшие акции. Получается, вы наняли меня, чтобы я вас и разоблачил. Зачем вы это сделали?

— Затем, — прошипел он, разозленный моей наглостью, — что я не верил, будто вам удастся когда-либо узнать то, что вы узнали! Я чувствовал себя в безопасности.

— Это не объясняет — зачем, Бальфур. Зачем?

— К черту вас, Уивер, грязный еврей! Я не стану отвечать на ваши вопросы. Стоит мне позвать слуг, и они откроют дверь, скрутят вас и отведут в суд.

— Вы уже их звали, слуги вас не услышали. Знаете, эти городские дома так крепко построены, такие толстые каменные стены и крепкие двери.

— Тогда я буду ждать. Я не верю, что вы можете меня застрелить. Я буду ждать, и, клянусь, ваша рука устанет прежде, чем мне надоест ждать.

Я улыбнулся и убрал пистолет в карман.

— Вы правы, сударь. Я не стану в вас стрелять. Пистолет лишь прибавляет ситуации драматизма. Я скажу вам, что я действительно намерен сделать. Я сломаю вам пальцы, один за другим. Я буду задавать вам один и тот же вопрос и ломать очередной папец, не получив ответа. Я дам вам десять шансов, или у вас не останется ни одного целого пальца на руках. С пальцами на ногах я связываться не стану, они менее чувствительны к боли. Однако в этой комнате полно предметов, с помощью которых можно размозжить ноги. Думаю, колени тоже. Скажем, все, что можно сломать, будет сломано, а я не получу ответа на интересующий меня вопрос. Тогда останется только ваш череп. Вас найдут бездыханным, как тряпичную куклу, и никто не будет знать, что с вами случилось.

Бальфур изо всех сил старался не зажмуриться.

— Но, — радостно добавил я, — по-моему, всего этого не понадобится. Знаете, что я думаю? Что вам будет довольно и одного сломанного пальца. Проверим мое предположение на практике? Или вы ответите на мой вопрос?

Бальфур молчал, как мне показалось, целую вечность. Я понимал, о чем он мог думать. Он искал способ избежать ответа на мой вопрос. Он думал, как избежать кары человека, которого будет вынужден выдать. Думаю, он оценивал ситуацию с разных точек зрения, но в данный момент мог думать только о том, как избежать мучений. Он решил, что о мучениях, которые предстоят ему в будущем, успеет подумать потом.

— Мне заплатили, чтобы я вас нанял, — сказал он наконец. — Это был человек, который не знал, что я отправил акции отца Рочестеру. Он нанял меня, считая, что будет естественным, если я закажу такое расследование. Это была не моя идея нанять именно вас. Я просто хотел на этом заработать. Подумал, что если можно еще немного заработать на смерти отца, зачем отказываться. Я не верил, что вы когда-нибудь узнаете о моем участии.

— Кто этот человек, что нанял вас? — спросил я. Не знаю, какое имя могло бы меня удивить. Если бы он сказал, что это прусский король, архиепископ Кентерберийский или набоб Бенгалии, я бы не удивился.

Бальфуру заплатил Джонатан Уайльд, чтобы он нанял меня провести расследование.

Я встал и взглянул на Бальфура — тот явно колебался, какое выражение изобразить на лице: униженной мольбы или праведного гнева.

— Рочестер заплатил вам обещанные деньги? Бальфур помотал головой:

— Нет, он их так и не прислал.

— Очень хорошо.

Я ударил его по лицу со всей силы. Я хотел, чтобы у него осталась отметина на память о нашей встрече, чтобы каждый раз, когда его будут спрашивать, откуда она, его ложь напоминала ему о собственной порочности и трусости.