Заговор бумаг

Глава 33

Когда я приближался к театру на Друри-лейн, мне пришло в голову, что у меня нет никаких доказательств, чтобы вызвать констебля, но мне не терпелось призвать сэра Оуэна к ответу. Он убил Кейт Коул, потому что она могла его опознать, и, по всей видимости, готов пойти на новое убийство, чтобы сохранить свою тайну. В конце концов, терять ему было нечего. Если его поймают, его могут повесить лишь однажды, независимо от количества жертв на его совести.

Мое сердце учащенно билось, а мысли путались. В моем воображении сэр Оуэн был в моих руках, и я бил его снова и снова, пока он не признавался в своих злодеяниях, пока не начинал молить меня о прощении за содеянное. Но мне не следовало поддаваться эмоциям, ведь если бы я напал на баронета без какого-либо повода с его стороны на глазах толпы перед театром, последствия для меня могли быть ужасающими. Но какой у меня еще был выбор? Я мог отдать его в руки «Компании южных морей», сказав, что этот человек и есть изготовитель фальшивых акций. У меня, впрочем, не было уверенности, что они его накажут. Им было бы достаточно выслать его из страны, взяв обещание держать язык за зубами. Конечно, были другие варианты. Я мог погубить репутацию сэра Оуэна, напечатав памфлет и выведя его на чистую воду как убийцу и маклера. А если эти средства окажутся неэффективными, я знал немало головорезов, которые с радостью согласились бы причинить ему более существенный вред в обмен на доброе слово, несколько шиллингов и обещание содержимого кошелька, найденного на теле сэра Оуэна.

Я с радостью отметил, что театр был полон, — отчасти это объяснялось заявленными на первую часть представления немецкими фокусниками и канатоходцами. Несдержанная половина зрителей находила удовольствие в том, чтобы с улюлюканьем забрасывать немцев тухлыми овощами, тогда как другая половина с удовольствием наблюдала за этим зрелищем. Ради Элиаса я надеялся, что зрители окажут комедии более теплый прием, чем тот, который они оказывали соотечественникам своего короля. Когда я прибыл в театр, первая часть представления уже окончилась, и зрители занимались светским общением в ожидании «Доверчивого любовника».

Партер был заполнен как представителями низшего лондонского сословия, которые не могли себе позволить билетов дороже, так и молодыми джентльменами, которые, ценя предоставляемую партером свободу, приходили веселиться и безобразничать.

Темпераментом сэр Оуэн не уступал этим юнцам, однако в его возрасте подобные вольности считались непозволительными. Человек его ранга, без сомнения, не пойдет в партер. Я протиснулся сквозь толпу в первый ярус, довольно грубо, как мне показалось, расталкивая всех, кто попадался на пути. Игнорируя правила приличия, я заглядывал во все ложи подряд. Проходы были заполнены джентльменами и щеголями, дамами и кокетками, мало или вовсе не заинтересованными в происходящем на сцене; они увлеченно обсуждали последние сплетни и пользовались возможностью покрасоваться друг перед другом. Театр был и остается сегодня модным местом, где можно завязать новые знакомства и повидать знакомых. То, что там, внизу, актеры и актрисы играют для их удовольствия, было лишь приятным дополнением, а для некоторых, напротив, досадной помехой.

Мне нужно было соблюдать осторожность, чтобы подойти незаметно, но, должно быть, моя нервозность и выражение лица выдали меня, так как тот, кого я искал, увидел меня в ту же секунду, когда я увидел его. Он был в ложе напротив с еще одним джентльменом и двумя модными дамами. Наши взгляды на миг встретились, и я тотчас понял: он знает, что мне все известно и что я не намерен позволить мельнице нашего малоэффективного правосудия перемолоть это дело в своих жерновах.

Я ринулся через вестибюль, насколько это было возможно в толпе, и смело вошел в ложу сэра Оуэна. Должно быть, я представлял собой ужасную картину: платье растрепано, волосы взъерошены, лицо красное от бега. Компаньоны баронета смотрели на меня с ужасом и изумлением, словно к ним в ложу ворваяся тигр. Одна из дам, миловидная женщина с волосами цвета меди, одетая в черное с золотом платье, закрыла рот рукой.

— Какая неожиданность, — запинаясь произнес сэр Оуэн. Он встал и начал нервно стряхивать с себя пылинки. — Разве мы договаривались о встрече? — спросил он, понизив голос. —Вероятно, я забыл. Простите меня. Мы не могли бы встретиться в другой раз?

— Мы встретимся сейчас, — сказал я, не обращая внимания на его попытки избежать скандала. — Вашим друзьям лучше знать, кто вы на самом деле.

Я знал, что напугал женщину в черном с золотом платье. Она засунула в рот свои обтянутые перчаткой пальцы ипокусывала их. Другой джентльмен, скрюченный подагрой, слишком старый для молодой дамы, которую сопровождал, был напуган не меньше, чем представительницы слабого пола. Он делал вид, будто высматривает кого-то среди зрителей, бормоча себе под нос, что мошенника нигде не видно.

— Полно, Уивер. — Сэр Оуэн нервно переводил взгляд то на меня, то на своих друзей. — Мы можем обсудить все это позже. Я приду к вам утром.

— Да, — сказал подагрический старик, который осмелел, видя самообладание сэра Оуэна. — Соглашайтесь.

Я не придал его словам никакого значения.

— Сэр Оуэн, — прошипел я, с трудом обуздывая гнев, — вы пойдете со мной сейчас же!

— Пойти с вами? — спросил он удивленно. — Вы с ума сошли, Уивер, если думаете, что можете приказывать мне. Куда я с вами пойду?

— В «Компанию южных морей», — сказал я.

Я вовсе не собирался вести его туда, но мне было важно, чтобы он знал: мне известно о его связи с этим учреждением.

— Вряд ли! — хохотнул он. — Я полагаю, лучше держаться подальше от подобных мест. Уверяю вас.

— И тем не менее, — сказаля, — вы пойдете со мной туда.

Сэр Оуэн попал в ловушку и прекрасно это понимал.Он отчаянно пытался выпутаться и не знал как.

— Вы забываетесь. Я — джентльмен, и я в компании джентльмена и дам. Если у вас ко мне дело, для этого есть свое время и место. В данный момент я не намерен терпеть вспыльчивых евреев. Уходите, я посещу вас, если сочту нужным.

В этот миг я чувствовал только всепожирающую ярость. Признаюсь, читатель, я едва не схватил за горло этого напыщенного негодяя и не задушил на месте. Я не мог стерпеть такого обращения со стороны злодея, повинного в смерти моего отца, Думаю, гнев отразился на моем лице, и сэр Оуэн его увидел. Он понял, что творится у меня на душе, и знал, что он на волосок от гибели.

Одним словом, он побежал.

Хорошо, что сэр Оуэн не был молодым или прытким, и поэтому, несмотря на сильную боль в ноге, я мог за ним угнаться. Он нырнул в толпу, грубо оттолкнув несколько джентльменов и дам, и думаю, именно в тот миг, поведя себя на публике столь бесцеремонно, он решил, что обратного пути нет. Иначе как бы он оправдал такое поведение? Эта мысль только ожесточила его, и он с усиленной грубостью расталкивал людей на своем пути, стремясь к выходу, словно это были врата к освобождению. Я же, напротив, старался вести себя обходительно, но, без сомнения, и на мне лежит доля ответственности за некоторые из тех синяков и шишек.

Комедия «Доверчивый любовник» началась, но стычка на ярусе уже привлекла внимание партера. В первой сцене Элиаса главный герой и его друг громко жаловались друг другу на свои неудачи в любовных отношениях, но даже я, занятый погоней, не мог не уловить ноты отчаяния в голосах актеров, которые почувствовали, что внимание зрителей отвлекло что-то, не имеющее никакого отношения к их игре.

Я не знал, куда бежал сэр Оуэн, как, подозреваю, не знал этого и он сам; вскоре он оказался в конце галереи, где не было никаких ступеней. Идти было некуда. Позади него был я, а под ним, в тридцати футах внизу, — сцена. Охваченный паникой, он достал из кармана жилета богато украшенный золотом и жемчугом пистолет. Мой пистолет тоже был при мне, но я не решался стрелять в таком многолюдном месте.

Увидев у него в руках оружие, ближайшие к нам дамы истошно завизжали, и по театру волной начала распространяться паника. Я слышал внизу топот ног. Половина партера глядела вверх, а вторая половина пыталась протиснуться поближе, дабы рассмотреть, что происходит. Понимая безнадежность своего положения, сэр Оуэн решил красноречием защититься от осуждения публики.

— Уивер, — закричал он, — почему вы преследуете меня? — Он обращался к зрителям, которые стали успокаиваться. Сэр Оуэн упер ладонь в бедро и выпятил грудь. Возможно, он подумал, что, если все внимание приковано к нему, ему следует изображать трагика. — Этот человек умалишенный. Ему место в Бедламе, а не в театре.

— Ваше место уж точно не здесь, — сказал я спокойно, — такая плохая игра не пристала даже Друри-лейн.

Эта острота вызвала смех у публики, но вконец разозлила сэра Оуэна.

— Не забывайте, кто перед вами, — прошипел он, размахивая пистолетом, — и как ко мне положено обращаться!

Зайдя в тупик, я решил, что будет лучше выложить все карты на стол и посмотреть, что будет.

— Как вы и предполагали, — во всеуслышание произнес я (во времена моих выступлений на ринге я научился форсировать голос), — мне стало известно, что вы есть тот самый Мартин Рочестер, пресловутый мошенник и биржевой маклер. Следовательно, мне известно, что вы ответственны за несколько убийств, а именно: Майкла Бальфура, Кейт Коул, уличной девки, вероятно, Кристофера Ходжа, книготорговца, и, конечно, моего отца Самуэля Лиенцо.

По залу прошел гул. «Как? Сэр Оуэн и есть Мартин Рочестер?» Я видел, как внизу молодые люди показывали на него пальцами. Знакомые дамы утратили дар речи от изумления. У всех на устах было два слова: «убийство» и «маклер».

Сэр Оуэн ответил на это обвинение как нельзя плохо. Он был загнан в тупик, ничего не мог придумать. Я вывел его на чистую воду перед всем Лондоном. Возможно, если бы он сказал, что все это ложь, и высмеял мои заявления как абсурдные, он сохранил бы имя и репутацию, по крайней мере на этот вечер. Но он повел себя как человек, доведенный до последнего градуса отчаяния. Он в меня выстрелил.

После выстрела наступила тишина, в воздухе запахло порохом. Каждый, включая несчастных актеров на сцене, проверял, цел ли он. Мне повезло, что сэр Оуэн не был метким стрелком и промахнулся, однако ливрейный лакей, стоявший позади меня в десяти футах и глазевший на наш спор с баронетом, оказался менее удачлив. Свинцовая пуля попала ему прямо в грудь. Он зашатался и сел. С немым изумлением он смотрел на кровавое пятно, расползавшееся по его ливрее. Это выглядело так, будто кто-то опрокинул бутылку вина на скатерть и никто не знал, что делать. С четверть минуты он разглядывал свою рану, а затем, не проронив ни звука, повалился и отошел в мир иной.

Стало очень тихо, лишь со сцены доносились голоса актеров, несмотря ни на что произносивших свои реплики. Однако эта тишина длилась недолго. Миг — и люди бросились к выходу, спасаясь от обезумевшего сэра Оуэна; закипела настоящая паника. Я бросился вперед, сам не зная еще, что предприму. Возможно, я хотел избить его до потери сознания и отволочь к мировому судье. Сказать по правде, у меня не было плана, и я не знал, что буду делать дальше.

Сэр Оуэн истерически попытался съездить мне по лицу горячим после выстрела пистолетом, но я с легкостью увернулся и нанес точный удар в его толстый живот. Как я и ожидал, он согнулся от боли и выронил свое ставшее бесполезным оружие. Но он не сдался. Он был в отчаянии и собирался биться, пока не освободится от меня или пока у него не кончатся силы.

Баронет отступил на шаг и потянулся за своей шпагой. Я тем временем обнажил свой клинок и уже был готов. Однако я ошибался, полагая, что на этом поприще у меня будет явное преимущество. Я бросился вперед, рассчитывая нанизать его на шпагу, как на вертел.

Сэр Оуэн сделал первый выпад, проворный и умелый, целясь мне в грудь. Этот негодяй, выходит, не терял времени даром и оказался искусным фехтовальщиком. Признаюсь, я испытал легкое чувство страха, поспешно отражая удар и пытаясь выработать какую-нибудь стратегию. Я тотчас понял, что сэр Оуэн может оказаться достойным противником и что я себя переоценил, ибо не всеми видами искусства самообороны владел в равной степени.

Несмотря на переполнявшую его ярость, сэр Оуэн держал шпагу с уверенностью и орудовал ею изящно, впрочем его удары не причинили мне большого вреда. Я мог бы даже сказать, что шпага была продолжением его руки, но будь это так, шпага должна была бы быть толстой и неуклюжей. Поэтому правильнее будет сказать, что его рука стала продолжением его легкого и утонченного оружия, которое позволило сэру Оуэну двигаться грациозно и напористо.

Не в таких обстоятельствах мог бы я получить удовольствие от поединка с умелым противником, готовым на убийство. Заверяю вас, уважаемый читатель, что выбор стратегии — непростое дело, когда вынужден отмахиваться клинком в театре, переполненном людьми, с паническими воплями спешащими к выходу.

Сэр Оуэн предпринял еще одну атаку, снова метя мне в грудь, но внезапно изменил свое намерение и нацелился в ногу, очевидно стремясь лишить меня подвижности. В самый последний момент мне удалось отразить его выпад и нанести ответный удар ему в бок, целясь под правую руку. Я надеялся, что ему не удастся парировать, но для человека его комплекции он двигался с удивительной быстротой, успешно уклоняясь от моих выпадов.

Я вынужден был признать, что он владел шпагой превосходно, но, взглянув ему в лицо, я не нашел там удовольствия, которое обычно испытывает человек, демонстрирующий свои таланты. На его лице было лишь желание убить. Я думал, что волнение сэра Оуэна даст мне явное преимущество, но этого не случилось. Он сделал еще один выпад, на этот раз целясь в руку, державшую шпагу. Я переместил слишком много веса на свою больную ногу, и боль пронзила все тело. На мгновение я утратил контроль, и этого было достаточно, чтобы сэр Оуэн воспользовался моей растерянностью. Проворно крутанув своей шпагой, он выбил у меня мою. Та описала дугу и с лязгом ударилась оземь футах в пятнадцати.

Я подумал, что теперь он бросится бежать, но ярость и страх затмили его разум. Никогда прежде не видел я такого лица, ужасающего и комичного одновременно, красного, почти багрового. Лишь губы его были так плотно сжаты, что побелели. Он смотрел на меня, сузив глаза, вдоль поднятого клинка.

— Вы погубили меня! — прорычал он, но его голос был едва слышен в суматохе.

Он был решительно настроен пронзить меня насквозь — я в этом ни капли не сомневался. Думаю, я мог бы убежать. Мог бы остаться невредимым, но мне была непереносима мысль о бегстве от этого злодея, на поиски которого я затратил столько сил. Поэтому я сделал то, чего он не мог ожидать от безоружного человека в здравом уме, чей противник вооружен шпагой. Я бросился на него, превозмогая острую боль в ноге.

Замешкавшись на секунду от удивления, сэр Оуэн вскинул шпагу мне навстречу, но я не помышлял о самоубийстве. Вспомнив трюк, усвоенный в уличных драках, я упал наземь и ухватил его за ноги, пытаясь повалить, словно кегли.

Сэр Оуэн выронил шпагу и упал навзничь. Он высвободился, попятился назад, как рак, и снова вскочил на ноги в одно время со мной. Оказавшись у ограждения, он ухватился за перила для большей устойчивости и приготовился нанести удар. В данный миг мы были просто двумя мужчинами, сошедшимися в яростном поединке, невзирая на разницу в общественном и материальном положении. Без преувеличения могу сказать, мой читатель, что в подобном бою, где все решали сила кулаков, мускулы и желание справедливости, ленивый, упитанный баронет не мог устоять против меня.

Сэр Оуэн замахнулся — и промазал.

Едва не упав, он прислонился к ограждению. Снова замахнулся, безрассудно и бесцельно, а потом неистово замолотил кулаками по воздуху. Моего ответного удара было достаточно, чтобы уже утративший равновесие баронет отлетел назад и, оглушительно голося, рухнул с высоты тридцати футов на сцену, где актеры отважно продолжали играть пьесу Элиаса. Держались они мужественно — этого у них не отнимешь, — но, думаю, даже самые дисциплинированные актеры не смогли бы притвориться, будто не заметили приземления посреди сцены рухнувшего с небес увесистого баронета.

Я стоял, тяжело дыша. Сердце учащенно стучало, а ноги дрожали. Я не представлял, что делать дальше. Через несколько секунд, показавшихся мне вечностью, мне пришло в голову проверить, жив ли сэр Оуэн.

Я перегнулся через ограждение посмотреть, что с сэром Оуэном — мертв он, без сознания или, возможно, невредим и готов к бегству, но прежде чем я успел что-либо разглядеть, меня схватили и повалили на пол бесчисленные руки. Я более не был обвинителем сэра Оуэна. Я более не был человеком, который встал между безумцем с пистолетом в руках и невинными зрителями. Теперь я был евреем, который напал на баронета, а возможно, и убил его.

Меня удерживали двое плотных джентльменов. На вид они были довольно крепкими, но, вероятно, я мог бы вырваться, если бы захотел. Однако рано или поздно мне все равно придется предстать перед законом, и у меня не было желания подвергать себя риску при попытке к бегству.

Вокруг бесновалась толпа. Кто-то бежал, чтобы взглянуть на тело сэра Оуэна на сцене внизу. Другие бродили туда-сюда с видом потерянных животных. Женщина с волосами цвета меди, в черном с золотом платье, которая сидела в ложе с сэром Оуэном, пронзительно визжала, а молодой джентльмен пытался ее успокоить. Она громко рыдала какое-то время, а потом стала всхлипывать все тише и тише. Молодой человек мудро повел ее ближе к выходу, чтобы отвезти прочь из театра.

— Будьте так любезны успокоиться, мисс Деккер, — сказал он. — Вам не следует волноваться.

Я вытаращил глаза. Я ничего не мог понять.

— Деккер, — произнес я вслух. — Сара Деккер?

Один из людей, которые меня удерживали, посмотрел с недоумением. Он явно находил мой вопрос странным и неуместным.

— Что из этого?

— Вы знаете ее? — спросил я. — Знаете эту женщину?

— Да, — сказал он, недоуменно наморщив лоб.

— Это была Сара Деккер? — спросил я.

У меня потемнело в глазах и подкосились ноги.

— Да, — повторил он с раздражением. — Она собиралась замуж за человека, которого вы пытались убить.

Мне ничего не оставалось, как дать им меня увести.