Заговор бумаг

Глава 24

Я сидел в кабинете дяди, смотря на дымящуюся кружку подогретого вина со специями на столе около меня. Я уже перенес большую часть своих вещей в отведенную мне комнату на втором этаже. Я уже оценил свое жилье со стратегической точки зрения. Комната Мириам находилась на третьем этаже. Поэтому, если мне и не нужно было проходить мимо ее комнаты, ей было нужно проходить мимо моей. Я только не знал, насколько решительная она вдова.

Тем временем я стал обдумывать события дня. Исаак слишком подогрел вино. Пытаясь удержать в руках горячую кружку, дядя уже расплескал изрядно вина на свой коричневый камзол. Впрочем, похоже, это его особенно не волновало, так же как его не взволновало то, что я потерял единственный экземпляр «Заговора бумаг».

— Было бы лучше, если бы рукопись осталась у нас, — сказал он, пожав плечами, — но эти люди убили твоего отца, чтобы заставить его молчать, поэтому ты еще легко отделался — у тебя только украли бумаги.

Чтобы признаться дяде, мне потребовалось немало отваги и две порции горячего вина. Мне было тяжело признаваться в пропаже, так как я чувствовал свою вину перед семьей, подобную вине, которую я испытывал, убежав из дому. Но дядя Мигель только проявил озабоченность, расспросил о моих ранах и вознес хвалу Богу за то, что они оказались несерьезными. Я пытался представить себя на его месте и гадал, что бы я чувствовал, но не мог понять, почему его так мало заботит исчезновение рукописи.Мне хотелось бы избавиться от подозрений, которые только усилились из-за его сдержанной реакции, но единственное, что приходило мне на ум, — это что ему стало безразлично, найду я убийцу отца или нет, если ему это вообще было небезразлично.

Он сидел напротив, глядя на меня с тревогой, осторожно касаясь пальцами горячей серебряной ручки кружки.

— Боюсь, что твое расследование становится слишком опасным.

Боль во всем теле стала постепенно утихать. Ноги и шея одеревенели, а в голове стучало.

— Я уже не могу остановиться, — сказал я, надеясь переубедить его. — Разве последние события не подтверждают наши подозрения?

— Наша семья перенесла слишком много утрат, — сказал он, качая головой. — Я не могу подвергать тебя опасности.

— Не понимаю. Вы хотели этого расследования. Что-то случилось, что вы передумали? Мистер Адельман переубедил вас?

Он засмеялся.

— Адельман, — сказал он, будто одного этого имени было достаточно, чтобы объяснить его смех. — Ты думаешь, Адельман может так легко меня в чем-то убедить?

— Не знаю, — пробормотал я. Мне вспомнились слова Сарменто о том, что мой отец ненавидел Адельмана. И я вспомнил, как-дядя угощал его в тот шабат. — Дядя, мы не можем прекратить расследование только потому, что это опасно.

— Именно поэтому мы идолжны прекратить его. Потому что это опасно. Но, — он поднял руку вверх. — ты лучше разбираешься в этих делах, чем я. Я не вправе советовать тебе, что делать дальше или как обеспечить твою собственную безопасность. Я просто хотел сказать, Бенджамин: я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось по моей вине.

Я больше не мог молчать.

— Почему вы поддерживаете дружеские отношения с Адельманом — человеком, который был врагом моего отца?

Он хотел засмеяться, но передумал, словно боялся меня обидеть. Вероятно, он был прав.

— Кто тебе сказал, что они были врагами? — Он не стал дожидаться ответа. — У нас с мистером Адельманом были общие дела с момента его приезда в эту страну. Твоему отцу не нравилось, что Адельман принимаеттакое участие в «Компании южных морей», и не скрывал своих чувств, но они не были врагами. Они всего лишь сохраняли дистанцию.

Возможно, я неправильно понял дядю. Возможно, он просто не хотел, чтобы я подвергался риску. Дядя, в отличие от моего отца, не был трусом, но я знал, что он осторожен, дорожит своим положением в общине и всегда хочет хорошо выглядеть в глазах бдительных соседей-христиан. Его тревога делала мою подозрительность неуместной.

Желая сменить тему, я прочистил горло и сделал большой глоток вина, которое немного остыло и стало приятно теплым.

— Вы не будете возражать, если я свожу Мириам в театр?

Он нервно заерзал на стуле.

— Не уверен, что театр — лучшее развлечение для такой дамы, как Мириам. Может быть, какое-нибудь другое светское развлечение, — предложил он.

— Вы слишком ее опекаете, — заметил я.

— Она выросла в этом доме и вышла замуж за моего сына. Я чувствую огромную ответственность за нее.

— Ответственность не пускать ее в театр?

— Оберегать ее от неприятностей, — поправил он. — Ты знаешь, Бенджамин, какого сорта люди наводнили театр. И понимаешь, насколько деликатная вещь репутация дамы. Чтобы ее погубить, достаточно, чтобы заметили, как ты разговариваешь не с тем человеком. Я уверен, ты этого не желаешь.

— Естественно, нет, — сказал я, нервничая.

Дядя Мигель внимательно следил за мельчайшими изменениями на моем лице.

— Буду прям с тобой, Бенджамин. Я заметил, что ты проявляешь определенную симпатию к Мириам. Я не говорил с ней на эту тему, но думаю, что, вполне возможно, она чувствует по отношению к тебе то же самое. Тебе известно, что у нее есть другие поклонники, но не думаю, чтобы кто-либо из них ей нравился. И, как я уже сказал, я желаю ей счастья. Но я не настолько глуп, чтобы позволить ей выйти замуж по любви за человека, который не может ее обеспечить.

— Я понимаю, — сказал я, кивая и в душе желая, чтобы этот разговор никогда не начинался.

— Было бы неправильно рассматривать тебя в качестве поклонника в твоем теперешнем состоянии, но это можно изменить. Возможно, тебе будет интересно знать, что мне по-прежнему нужен агент в Леванте. После смерти Аарона я так и не нашел подходящего человека. Тебе бы пришлось много путешествовать, но это прекрасная возможность хорошо заработать как для себя лично, так и для семьи. И, как ты знаешь, Мириам имеет сотню в год, что вполне достаточно, чтобы зажить собственным домом.

— Мириам имеет сотню в год? — чуть не выпалил я. Может быть, содержать роскошный дом на эти деньги было бы и трудно, но для женщины, у которой не было необходимости заботиться о пище и крове, это была огромная сумма. Я не мог представить, зачем Мириам потребовалось занимать деньги и почему она пыталась сделать вид, что никогда не обращалась с подобной просьбой. — И она получает эти деньги? — спросил я.

— Естественно. Она получает деньги ежеквартально. В последний раз — буквально несколько недель назад. Почему ты спросил?

Действительно, почему я спросил?

— Ваше предложение чрезвычайно великодушно, дядя. — Я сделал еще глоток вина и встал, тотчас почувствовав боль. — Не хочу показаться неблагодарным. Но из меня получился бы плохой торговый агент в Турции. Вы предлагаете ценную награду, но мне не удалось бы насладиться ею, поскольку она была бы от меня далека.

Мой дядя тоже встал. Он положил руку мне на плечо:

— Может быть, Бенджамин, я не самый наблюдательный человек, но все же я кое-что замечаю. Мириам по каким-то причинам решила не ехать с Аароном. Не уверен, что она примет то же решение в случае с тобой. В любом случае, надеюсь, ты обдумаешь мое предложение. Оно остается в силе независимо от того, женишься ты или нет. Мне бы очень хотелось, чтооы ты занялся семейным делом.

Я поклонился дяде, ответив формальной вежливостью на его искреннее великодушие. Но у меня не было никакого желания заниматься торговлей с турками в тюрбанах, и еще меньше мне хотелось играть роль моего покойного кузена.

На следующий день, когда я проснулся, мое тело иыло от побоев, под правым глазом набух кровоподтек. Я спустился вниз, но дядя уже ушел в пакгауз, поэтому я завтракал один с двумя дамами. Тетя спросила, не возобновил ли я выступлений на ринге. Мириам смотрела с подобием ужаса.

После завтрака я прошел за Мириам в гостиную, где она стала листать газету. Я почувствовал в ее манере холодность, что, вероятно, можно было бы сказать и обо мне. Я знал, что не имел права осуждать ее за то, что у нее был любовник, но я тем не менее осуждал. Думаю, я хотел, чтобы она сделала что-нибудь такое, отчего мое возмущение прошло бы или, наоборот, усилилось. Я твердо знал только, что любил ее и что ее интрижка с беспринципным мошенником доставляет мне страдания.

— Похоже, вы становитесь членом семьи по-настоящему, — сказала она.

— Дядя великодушно позволил мне пожить здесь, пока у меня трудные времена.

Она перевернула страницу.

— Он чрезвычайно великодушен. Я посмотрел на нее с удивлением:

— Мириам, я вас чем-то обидел? Она оторвалась от газеты.

— Вам знакомы правила вежливости?

Может быть, она узнала, что я следил за Делони? Но если бы она узнала, разве посмела бы смотреть мне в лицо? Вряд ли.

— Не думаю, сударыня.

— Тогда, — сказала она, — вы с ними не знакомы.

Я не намеревался играть с ней в подобные игры.

— Если вы так полагаете, — сказал я, — могу лишь надеяться, что вы объясните мне мои прегрешения, чтобы у меня была возможность исправиться.

— Вы слишком хороши, — сказала она, снова погрузившись в чтение газеты.

У меня было очень много неотложных дел, поэтому я просто поклонился и вышел. Я решил, что настало подходящее время нанести визит Бальфуру, и без лишних проволочек отправился к нему домой, однако его квартирная хозяйка сообщила, что он больше у нее не проживает.

— Джентльмен живет теперь у своей матери, — сказала она. — Я думала, что хорошо знаю такой тип людей, и была уверена, что придется обращаться к судебному приставу, дабы получить причитающуюся мне квартплату. Но не далее чем три дня назад он заплатил все, что был должен, и попросил упаковать его вещи и отослать их к его матери. Так он сказал. Так я и сделала.

Я взял новый адрес Бальфура и поблагодарил ее за услугу. Потом я нанял экипаж и отправился к его матери в ее дом на Тоттенхем-Корт-роуд. Лакей продержал меня добрый час в опрятной гостиной, прежде чем Бальфур вошел в комнату, делая вид, будто что-то ищет. Он положил то, что искал, в карман и соблаговолил обратить на меня внимание. Я заметил, что он уже побывал у портного, поскольку вместо добротного, но сильно поношенного платья на нем было новое, хорошо пошитое. На нем был коричневый камзол, под которым виднелся красный жилет, богато расшитый золотом. Сорочка была сшита из тончайшего белоснежного шелка, и даже его парик, по стилю похожий на старый, был тщательно подобран и уложен. Бальфур был новым человеком, и его платье свидетельствовало об этом.

— Что вам нужно? — спросил он, словно не знал, что я его жду, и только что увидел. Он подошел к книжной полке и сделал вид, будто ищет какую-то книгу. — Как вы смели явиться сюда с подбитым глазом и видом уличного хулигана!

Я подумал, не продемонстрировать ли ему, как себя ведет уличный хулиган, но решил не отвлекаться от дела.

— Я пришел, чтобы сообщить вам о ходе расследования.

Он топнул ногой, но не повернулся:

— Какая скука! Я же просил вас не приходить сюда.

— Если вам угодно, мы можем продолжить обсуждение нашего дела в кофейне.

— Дела?! — Он обернулся ко мне с выражением презрения, которое, без сомнения, репетировал много часов перед зеркалом. — Вам это не кажется непостижимо бесцеремонным? А с чего вы решили, позвольте поинтересоваться, что у нас с вами общее дело?

— Вы, мистер Бальфур, наняли меня, — сказал я, стараясь говорить без раздражения.

Бальфур фыркнул:

— Допустим, я совершил такую нелепость. Теперь я об этом сожалею. Мы с матушкой помирились, и у меня отпала необходимость заниматься такими омерзительными вещами, как биржевые маклеры и евреи.

Он нервно озирался, стараясь подобрать решающее слово, чтобы поставить точку в нашем разговоре, но я не собирался отпускать его так легко. Я не знал, почему он решил оставить дело, впрочем, мне было все равно, однако у него могли быть полезные для меня сведения.

— Скажите, — начал я, словно мы вели приятную беседу, — у вашего отца были какие-нибудь дела с «Компанией ложных морей»?

— Не знаю и не хочу знать! — сказал он раздраженно. — Я должен потребовать…

Я не дал ему возможности потребовать чего-либо:

— Мистер Бальфур, я пришел к заключению, что мой отец действительно был убит, но у меня нет доказательств, связывающих его смерть со смертью вашего отца. Если вы хотите узнать правду, мне необходимо по крайней мере ваше содействие.

— Мой отец был глупцом, — сказал он. — Хитрым купцом, и не более того. Никому не имело смысла его убивать. Уходите, Уивер.

Я медленно встал.

— Вас больше не интересуют цепные бумаги, украденные у вашего отца?

— У вас все сводится к деньгам. Так, Уивер? Скажите, вы слышали о еврее, который упал с балкона театра на Друри-лсйн и разбился насмерть? Директор преподнес бедной убитой матери мешочек с серебром в знак соболезнования. Но еврейка сказала: «Вы мне должны полшиллинга, так как Исаак видел только половину пьесы. Верните половину стоимости билета». — Он рассмеялся, но смех был неестественным. Я стоял молча.

Бальфур посмотрел на меня и направился к двери.

— Как любой другой ремесленник, вы можете представить счет за выполненную работу. А теперь вы должны меня извинить — у меня дела.

Я гадал, насколько сильно можно нажимать па Бальфура и что я могу таким образом выиграть. Восстановление дружеских отношений с матерью, видимо, окончательно положило конец и его намерениям узнать правду о смерти своего отца. Был ли я теперь для него помехой? Напоминанием об ужасном времени, когда его будущее было туманным? Или ему стало что-то известно, о чем он не хочет говорить мне? Возможно, отношения между его и моим отцом вовсе не были дружескими, как я полагал. Бальфур был слаб: он утерял независимость, его богатство находилось в руках матери, к которой он не испытывал любви. Эта мать, насколько я мог догадываться, не простит Бальфуру его вновь обретенного богатства. Мне нечего было терять, и я решил идти напролом:

— Мне наплевать на то, что мое расследование может причинять вам какие-либо неудобства. Вдобавок позвольте напомнить вам, сударь, что я расследую дело об убийстве, и, если вам что-либо известно, вы обязаны мне это сообщить. Если вы отказываетесь это сделать здесь или в другом удобном для вас месте, возможно, суд его величества придется вам более по нраву?

Бальфур внимательно посмотрел на меня и с решительностью, на которую, я полагал, он не был способен, проигнорировал мою угрозу.

— Убирайтесь из моего дома, Уивер. Я более не желаю иметь с вами дела.

— Очень хорошо. — Я встал, зажав свою шляпу под мышкой. — Я вижу, вы не желаете оказать мне содействия. Ваше дело, но могу вас уверить, что теперь я лично заинтересован в раскрытии обстоятельств смерти вашего отца и буду продолжать расследование.

— Честно говоря, вы можете катиться ко всем чертям, Уивер. Мне нет никакого дела. Но я требую, чтобы вы убрались с моего пути.

Я улыбнулся и подошел к нему. Приблизился вплотную и, не сводя с него глаз, угрожающе склонился над ним:

— А как вы намереваетесь остановить меня, если я вас не послушаюсь, мистер Бальфур?

Когда Бальфур вновь обрел дар речи, он заикался.

— Обещаю, подобная грубость в другой раз не сойдет вам с рук. — Он поспешно отступил и, задев стену, испуганно вздрогнул. — Вы думаете, что вы единственный человек в Лондоне, который может постоять за себя? Если вызвать вас на дуэль ниже достоинства джентльмена, то вы думаете, нет других способов разделаться с таким подонком? Не испытывай моего терпения, еврей! Убирайся вон!

— Мы еще встретимся, — сказал я, надевая шляпу. — Когда мне надобится задать вопросы.

Я оставил Бальфура в немом изумлении. Он сцепил руки и, вероятно, благодарил Всевышнего, что никто не присутствовал при нашей ссоре, Что касается меня, я не скоро был готов простить этого труса, который втянул меня в опасное дело, потерял к нему интерес и теперь стал помехой. Мой гнев был так силен, что не дал бы мне покоя весь день, если бы я не предпринял каких-либо шагов. По пути домой я зашел к судебному приставу, который меня не знал. Назвав вымышленное имя, я выписал ордер на арест Бальфура за неуплату пятидесяти фунтов. Я знал, что арест ничего не принесет. В суде ордер моментально выбросят. Но мне было приятно думать, в каком Бальфур будет смятении, когда его арестуют в публичном месте и посадят в долговую тюрьму, пока юристы во всем не разберутся.

Устраивая судебный арест Бальфуру, я не знал, что по иронии судьбы похожая участь была уготована и мне. Идя по улице и пытаясь догадаться, что скрывалось за грубостью Бальфура, я заметил человека, который шел за мной, держась на расстоянии двадцати футов. Как только я его заметил, я сразу понял, что он следит за мной, поэтому ускорил шаг, протискиваясь между женщиной, катившей тележку с овощами, и торговкой устрицами, громко предлагавшей свой товар. Боковым зрением я видел, что преследовавший меня старался не отставать. Это был необычайно высокий человек, около шести с половиной футов, и чрезвычайно худой. Одет он был аккуратно, как уважаемый торговец или слуга младшего ранга. Его лицо было недавно и тщательно выбрито. Сказать по правде, он был совершенно не похож на негодяев, работавших на Уайльда, но по какой-то причине этот парень преследовал меня, и, хорошо помня о недавнем злоключении с экипажем, я решил, что он может представлять для меня опасность.

Стараясь оторваться от него, я проскользнул в узкий переулок, оканчивавшийся, насколько я помнил, тупиком. Сначала футов сто он шел прямо, а потом резко заворачивал и заканчивался через двадцать футов. Переулок тонул в грязи, так как жители окрестных домов выплескивали сюда через окна содержимое своих ночных горшков. Крысы с визгом разбегались, когда я пробирался через нечистоты, налипавшие на мои башмаки и чулки. Изо всех сил я старался представить, что меня не беспокоит окружающая вонь. Я не имел права поддаться отвращению, так как груды экскрементов и лужи мочи могли стать моими союзниками при условии, что мой преследователь окажется более брезглив.

Так оно и вышло. Он медленно свернул в переулок, и его тонкие кожаные башмаки, в отличие от моих более грубых, тотчас промокли. Я слышал, как он медленно пробирается вперед, тихо ругаясь. Так как я был за поворотом, я не видел его, но слышал каждый его шаг, который он делал, с трудом преодолевая отвращение. Я услышал, как он поскользнулся. Раздался всплеск, а потом град проклятий. Будь он знаком, как я, с районом Ковент-Гарден, он бы понимал, что переулок этот никуда не выводит и что я жду его за поворотом. Но он продолжал медленно идти вперед, борясь с подступавшей рвотой, натыкаясь на крыс и страдая от промокших насквозь ног. Наконец он завернул за поворот и, ничего не видя в темноте, сделал несколько шагов вперед. Именно этого я и ждал.

Я спрыгнул сверху, где завис между узкими стенами в распоре, дожидаясь преследователя, который прошел внизу и меня не заметил. Я приземлился прямо позади него, обрызгав нечистотами нас обоих, достал пистолет и направил его в лицо парня.

— Итак, мой облитый дерьмом друг, сказал я с усмешкой, — ты скажешь мне, кто ты и почему ты шел за мной. Иначе останешься здесь гнить, пока дождь не смоет твои останки.

Он хотел упасть на колени, но потом передумал и стал качаться из стороны в сторону, сложив в мольбе руки:

— Не убивайте меня, мистер Уивер, сэр. Это мое первое задание, и я только хотел сделать все по правилам.

Необычайно удивленный, но продолжая быть настороже, я велел ему сказать, кто он и почему преследовал меня.

— Я работаю на судью Данкомба, сэр. Мировой судья послал меня за вами. Это мое первое задание как констебля, сэр.

— А чего судья от меня хочет? — спросил я, продолжая помахивать пистолетом перед его лицом, но скорее рассеянно, чем угрожающе.

— Он вызывает вас в суд, — пробормотал бедный констебль со слезами на глазах. — Вы арестованы.

Судья Джон Данкомб был аномальным явлением в продажной судебной системе Лондона. Конечно, он брал взятки и, если имелась хоть малейшая возможность пополнить свой доход при вынесении вердикта, никогда от них не отказывался. Однако, в отличие от многих других продажных судей, в тех случаях, когда взятку уплатить не могли, он не увиливал от своих обязанностей и не проявлял неоправданной жестокости, вынося приговор. Не будучи связан взяткой, он судил справедливо, а зачастую даже мудро. О Джоне Данкомбе говорили, что коррупция судопроизводства — его профессия, а справедливость правосудия — его удовольствие.

Я не знал, из корыстного интереса или из удовольствия Данкомб вызвал меня в суд на Грейт-Харт-стрит. Я ожидал своей участи вместе с констеблем, пока судья Данкомб не вызвал нас, осыпаемых насмешками шлюх и воров, к себе.

Суд проходил в большом помещении в первом этаже дома, где на втором этаже судья жил. Вероятно, прежние хозяева устраивали здесь балы или другие развлечения, но теперь здесь можно было увидеть лишь низы лондонского общества. Судья восседал за огромным столом в дальнем конце комнаты в окружении констеблей, клерков и слуг. На столе громоздились стопки бумаг, было разбросано несколько юридических справочников, и стояла большая бутылка портвейна, из которой он частенько наполнял свой бокал. Был разгар дня, и поэтому зал суда наполняли не самые закоренелые мерзавцы. Обычно утром перед судьей Данкомбом представали проститутки, пьяницы, ночные разбойники, взломщики домов, грабители и другие преступники, приведенные ночным патрулем.

В течение дня судья Данкомб рассматривал их дела, например дело бродяги, которого он приговорил к нескольким неделям работ в Брайдвелле, или брал показания под присягой, или рассматривал более крупные дела по мере их возникновения.

Данкомб был пожилымчеловеком с тяжелым подбородком, маленькими глазками и огромным бородавчатым носом. Почти все зубы у него выпали, и рот ввалился, что придавало тому вид пустого ранца, выглядывавшего из-под пожелтевшего парика. Я видел, но не слышал, как он разговаривал со стоявшей перед ним женщиной. Она была молода и грязна, а ее лохмотья едва прикрывали интимные места. Данкомб задавал вопросы с каменным лицом. Она отвечала, всхлипывая. Наконец судья вынес какое-то решение, и женщина, упав на колени, стала громко благодарить Господа. Один из констеблей подошел и увел ее, а она сердечно восхваляла Данкомба. Я надеялся, что ее радость принесет мне удачу.

— Мистер Бенджамин Уивер? — громко произнес он.

Данкомб обвел взглядом зал суда, пока его глаза не остановились на мне. Он ничем не показал, что хорошо меня знает. Я часто бывал у него в суде в качестве свидетеля, когда приводил пойманных воров, а также дабы получить ордер и констебля для ареста. Но Данкомб не жаловалловцов воров и полагал, что я так же бесчестен, как большинство из тех, кто занимается данным промыслом.

— Выйдите вперед, — произнес он нараспев. — Но не приближайтесь слишком близко.

Я подошел к столу, стараясь не обращать внимания на смех вокруг.

— Как вы умудрились так испачкаться? — спросил он. — Вы довольно часто бывали в этом суде, но впервые явились помазанный нечистотами.

— Ваша честь, когда я шел по улице, я обнаружил, что меня преследует незнакомец. Не зная, что он служитель этого суда, я подумал, что моя жизнь в опасности. Я искал убежища в переулке, который, к сожалению, известен своей грязью.

Он мрачно посмотрел на меня:

— Вы всегда убегаете от незнакомых людей, мистер Уивер?

— Это Лондон, ваша честь. Кто, кому дорога жизнь, не убегает от незнакомцев?

Расслышавшие мой ответ одобрительно засмеялись. Даже судья слегка фыркнул.

— Я вызвал вас из-за некой Кейт Коул, которая должна предстать перед судом через две недели за убийство. Ваше имя всплыло в связи с этим делом, и меня попросили взять у вас показания.

Я надеялся, что мое лицо не выразило потрясения, хотя я почувствовал себя так, словно меня снова ударил сзади по голове один из головорезов Уайльда. Мне было приятно думать, что я оставил преступную жизнь, оттого что не мог мириться с ее безнравственностью. И хотя это отчасти было правдой, безусловно верно и то, что, занимаясь ловлей воров, я не подвергал себя опасным случайностям правовой системы. Не хочу показаться неуважительным по отношению к джентльменам судьям, но не открою секрета, если скажу, что наша правовая система, которой так восхищаются во всех европейских странах за ее строгость и быстроту, на самом деле ужасна и ни один человек — ни виновный,ни невинный — не хотел бы предстать перед ней.

Итак, мои страхи были отнюдь не напрасными. Даже если бы я никогда в жизни не слышал о Кейт Коул или не имел ни малейшего представления, о чем говорит судья, это никоим образом не могло бы гарантировать, что я не закончу свою жизнь с веревкой на шее в Тайберне. Мне следовало проявлять осмотрительность и внимательность.

— Мне нечего сообщить, — сказал я, изображая на лице утомление и растерянность. — Мне ничего не известно об этом деле.

Дело было запутанное, и, хотя у меня не было никакого желания давать ложные показания, другого выбора не оставалось. Скажи я правду, я бы поставил под угрозу анонимность сэра Оуэна, которую обещал охранять. В данный момент единственное, что я мог сделать, — это попытаться выиграть время.

— Вы никогда не слышали о Кейт Коул? — недоверчиво спросил судья.

— Никогда, — сказал я.

— Тогда я не буду тратить напрасно свое время, не так ли?

В этот момент я понял, что вопрос все-таки финансовый. Данкомб не отказался бы так быстро от допроса, если бы стремился к правосудию, а не к звону монет. Меня не обрадовало это открытие. Если Данкомбу заплатили, то взятка, которую я мог предложить, а он мог бы принять, не помогла бы мне ничем. Негласное правило продажного правосудия гласило, что брать взятки следовало от всех заинтересованных лиц, но принимать решение — в пользу более влиятельного. Я не мог тягаться с Уайльдом в этом отношении.

— Я так и укажу; вы отрицаете, что вам известна эта персона или ее преступления, — сказал Данкомб. — Однако должен сообщить, что ее дело будет заслушано в Олд-Бейли ровно через две недели и что вас могут вызвать на процесс как свидетеля защиты. Вы не должны покидать Лондон до начала процесса, поскольку вас снова могу вызвать в данный суд. Вы поняли меня, мистер Уивер? Я кивнул:

— Полагаю, я вас отлично понял, ваша честь.

— Тогда советую вам принять ванну.

На этом Данкомб меня отпустил, и я, дружески похлопав по плечу несчастного констебля, покинул здание суда с чувством уныния. Я представил себе процесс над Кейт Коул и как я стою на свидетельской скамье. Солгать человеку, подобному Данкомбу, не проблема, но я не смог бы дать ложные показания на процессе в Олд-Бейли по обвинению в убийстве. Если дело дойдет до этого, я буду вынужден сказать правду, поэтому следовало сообщить сэру Оуэну, какой оборот приняли события.

Данкомб сказал, что меня могут вызвать в качестве свидетеля защиты. Это означало, что мое имя назвал не Уайльд, а Кейт. Уайльд не был заинтересован в защите женщины, за которую в случае обвинительного приговора мог получить сорок фунтов. Но я не понимал, как могла Кейт узнать мое имя и чего она добивалась, вовлекая меня в процесс, даже не повидавшись со мной. Она, безусловно, поняла, что я не хочу, чтобы мое имя упоминалось на процессе, и ради этого готов на многое. Также вполне возможно, что это Уайльд упомянул мое имя, чтобы настроить меня против Кейт. Может быть, он надеялся, что сможет одним махом отправить на виселицу Кейт и погубить мою репутацию? Я не знал, что думать. Элиас советовал опираться на вероятность, а не на факты. Но чтобы опираться на вероятность, должна быть хоть какая-то логика. В данном случае я никакой логики не находил.