Заговор королевы

27

Екатерина собрала в своем кабинете самых близких сподвижников, тех самых, что участвовали утром в совете. Отсутствовал лишь один — тот, кто был сегодня арестован по обвинению в государственной измене и кого как раз в это время пытали в королевской тюрьме. На душе у королевы было неспокойно. Успел ли предатель сообщить ее врагам какие-либо подробности, которые помогут им избежать кары? Скоро она узнает об этом. Екатерина потребовала немедленного доклада, как только будет получено признание, причем полное и искреннее, а не состряпанное наспех чересчур ретивыми тюремщиками, как это обычно бывает. Зная, что ртменить уже ничего невозможно, королева все же не хотела лишний раз рисковать. Залогом спасения ее плана станет перенесение начала действий на полтора часа вперед. Противник, пусть и осведомленный о ее намерениях, не ждет столь внезапного удара. В этом преимущество единоличной власти. Ей не нужно спрашивать ничьего одобрения, даже своего сына, короля. Она сама принимает решения. Екатерина надеялась, что все пройдет согласно предусмотренному плану. Слишком многое поставлено на карту. Поэтому она созвала своих верных соратников, считая, что разумнее держать их под рукой.

К тому же ей не давала покоя недавняя измена. Гнев Екатерины еще не остыл. Никому нельзя верить. Если в ряды ее сподвижников затесался еще один предатель, его легче будет выявить, коль скоро все они будут у нее на виду.

Как только советники прибыли во дворец, их провели в кабинет королевы. Она встретила их стоя, прямая и несгибаемая. На ней был ее обычный вдовий наряд, ничем не отличающийся от тех, что она носила в течение тридцати лет после того, как муж погиб на турнире. Из украшений — только любимое жемчужное ожерелье. Сегодня ночью она надела самое красивое, из жемчужин необыкновенной величины и чистоты. Подарок дяди, папы Климента VII, в день ее венчания. Екатерина верила, что оно приносит удачу. А этой ночью она понадобится.

Лицо королевы было сурово и непроницаемо. Напряженная до предела, она умело скрывала это. Непревзойденная мастерица по части притворства, она прилагала нечеловеческие усилия, чтобы подавить в себе злость и отчаяние перед лицом предательства, с которым ей никак не удавалось смириться, и тревогу за исход дела. Королеву одолевали сомнения. Правильно ли она поступила, согласившись на такую резню? Правильно ли она оценила степень риска и последствия? Она хотела, чтобы советники подтвердили, что ею найден наилучший выход из положения. Ну а если что-то пойдет не так, она сможет обрушить на них свой гнев. Поэтому-то она и пожелала, чтобы они были рядом. Заметив их малейшее колебание, она откажется от плана. По крайней мере, иллюзия, что она может это сделать, действовала на нее успокаивающе.

По такому особенному случаю королева приказала удвоить число канделябров, и в кабинете было светло как днем. Обыкновенно, занимаясь делами по вечерам, она довольствовалась несколькими свечами. В полутьме ей было уютно, и ничто не мешало сосредоточиться на документах, которые то и дело подносили секретари. Но сегодня все иначе. Екатерина хотела ясно видеть лица своих советников, чтобы вовремя заметить на них страх или неуверенность. Она давно изучила эти на первый взгляд бесстрастные лица и, словно в открытой книге, прочитывала все их намерения. В том числе и намерение предать ее.

Когда советники вошли в кабинет и отвесили церемонные поклоны с расстояния трех шагов, королева позволила им приблизиться и рассеянно протянула каждому руку для поцелуя. Не проронив ни слова, она приветствовала их всех коротким кивком. Советники выстроились вокруг большого стола, за которым они обычно заседали, в ожидании, пока королева займет свое место и подаст знак к началу совещания. Екатерину переполнял гнев. Он сжигал ее изнутри, грозя вырваться наружу. Как посмел этот подлец предать ее? Не похоже было, что среди тех, кто только что целовал ей руку, скрывается еще один предатель. Но если он есть, она очень скоро его обнаружит. И кто бы он ни был, его ждет страшная кара. Наказание будет примерным, чтобы остальные хорошенько поняли, что им грозит в случае измены.

Пока они подходили, чтобы поцеловать ей руку, королева пронзила взглядом каждого. Нужно, чтобы все они чувствовали себя виноватыми, пусть и без всяких на то причин. Впрочем, кто из них без греха? Екатерина прекрасно знала, что каждый советник пользуется своим положением, чтобы обогатиться за ее спиной. Но ее волновало не это. Порок корыстолюбия настолько укоренился при дворе, что волей-неволей приходилось терпеть его. Чего она не могла вынести, так это предательства. Смириться с жаждой наживы она еще могла, раз уж никак нельзя избежать этого. Но измена — нет, это недопустимо. До прибытия советников она вызвала начальника охраны и распорядилась: никто из участников совещания не сможет выйти из кабинета без ее позволения. Если кто-то ослушается этого приказа, он должен быть немедленно арестован.

Ее окружали все те же люди, что и утром. Отсутствовал только ее верный Гонди. Екатерина ждала его стоя, не двигаясь с места. В нем-то она не сомневалась. Гонди удалось более или менее победить ее природную недоверчивость, доказав свою исключительную преданность. Однако этого Екатерине было мало. Ей необходима была твердая, абсолютная уверенность в преданности всех, кто ей служит. И Гонди, по крайней мере, был достаточно умен, чтобы понимать это. Как она могла кому-то доверять, если все долгие годы, проведенные во Франции, она только и делала, что разоблачала интриги и заговоры против себя? И пока была герцогиней Орлеанской (супругой второго сына французского короля), и когда стала супругой дофина, а потом и королевой… Многие отворачивались от нее, как только замечали, что ее дружба не сулит им никакой выгоды. Екатерина слишком хорошо изучила человеческие слабости, чтобы доверять людям. Незабываемый урок преподал ей папский двор: доверять хорошо, но не доверять намного лучше.

В ожидании Гонди, по своему обыкновению запаздывающего, все хранили напряженное молчание, которое прерывалось только безудержными приступами кашля, ни с того ни с сего одолевшего хранителя королевской печати Бирага. Он краснел и искоса поглядывал на королеву, словно извиняясь. Та в ответ только смерила его испытующим взглядом. Отчего это у хранителя печати начались приступы кашля? Не от нервов ли это? Екатерине повсюду чудились заговоры и измены. Бираг, заметив, что королева на него смотрит, опустил глаза и прижал ко рту платок, безуспешно пытаясь сдержать кашель. Ему казалось, что он уменьшается в размерах и, того и гляди, исчезнет под колдовским взглядом Екатерины.

Атмосфера была столь напряженной, что даже самой королеве сделалось не по себе. Стараясь умерить нетерпение, дабы не уронить королевского достоинства, она то и дело принималась твердым шагом мерить комнату. Нужно было сохранять спокойствие любой ценой, и она его сохраняла. Как всегда в критические моменты, Екатерина демонстрировала невероятное самообладание. Ее лицо оставалось невозмутимым. Королева Франции не может, не желает и не должна выказывать ни малейшего признака слабости ни под каким видом, особенно в присутствии своих ближайших сподвижников. Чтобы добиться слепого повиновения, чтобы ее приказы никогда не обсуждались и выполнялись со скрупулезной точностью, один ее вид должен внушать трепет. Иначе, уловив хотя бы тень неуверенности, враги не преминут первыми нанести удар. Это было одно из основных правил Екатерины Медичи, и оно еще ни разу не подводило.

Королеву все больше беспокоило опоздание Гонди, она постепенно теряла терпение и уже готова была послать гвардейцев на его поиски. Чтобы отвлечься, она сосредоточила взгляд на своем запястье, проверяя, не дрожит ли лист бумаги, который она держит в руке. Время от времени она задумчиво пробегала его глазами. Тот самый роковой список, врученный ею советникам не далее как сегодня утром. Список с именами тех, кому предстоит умереть этой страшной ночью ради спасения королевства… ради ее спасения.

Наконец в дверях возник Гонди — потный, запыхавшийся после бесконечных коридоров Лувра, по которым ему пришлось бежать, чтобы успеть вовремя. Нет, такие расстояния не для человека его возраста.

— Вы заставили меня ждать, господин Гонди, — упрекнула его королева притворно шутливым тоном, стараясь немного разрядить обстановку.

Появление любимого советника несколько успокоило Екатерину. До последнего момента она в глубине души опасалась, что он тоже предал ее и бежал. Теперь вновь обретенная уверенность в преданности фаворита вернула ей доброе расположение духа, и она решила, что не стоит сердиться на человека, которого она несколько раз за этот день вызывала в Лувр. Советники поразились внезапной смене настроения королевы. Ее упрек звучал скорее как дружеское поддразнивание.

Гонди невнятно пробормотал извинения. Ему не хватало дыхания. Неуклюже поклонившись королеве, он пренебрег прочими церемониями, забыв даже поцеловать ей руку, и направился к своему обычному месту, справа от кресла королевы. Екатерина, оставшись стоять с протянутой для поцелуя рукой, только закатила глаза и слегка покачала головой. Это был признак высочайшего благоволения по отношению к любимому советнику. Наконец, королева уселась в свое кресло во главе стола. Все последовали ее примеру. Можно было открывать совещание.

— Господа… — начала Екатерина Медичи.

Но слово повисло в воздухе, в то время как королева взяла лежащее перед ней гусиное перо, спокойно опустила его в чернильницу и неожиданно вычеркнула какое-то имя из списка.

Советники молча вытягивали шеи, пытаясь разглядеть имя счастливчика, который и не ведал о том, что ему только что была дарована жизнь. Королева, устремив взгляд куда-то вдаль, задумалась. Затем так же медленно снова взяла перо и вывела то же самое имя — надежда на спасение оказалась мимолетной.

— Господа, — продолжила Екатерина, — я собрала вас здесь, желая обеспечить вашу безопасность ввиду надвигающихся событий, в которых примут участие наши войска.

Советники переглянулись, удивленные язвительным тоном королевы. Если она и собрала их сегодня, то уж явно не для того, чтобы защитить от мести врагов.

— Господин Гонди, — обратилась королева к любимому советнику, намеренно избегая взгляда остальных, — оставляя в стороне то, что вы заставляете ждать свою королеву и вечно опаздываете на совет, способны ли вы дать мне ясный и четкий ответ на вопрос: мы совершенно уверены в успехе нашего предприятия? Хорошо ли вы взвесили все последствия того, что произойдет этой ночью?

Гонди поудобнее устроился в своем кресле, придвинувшись ближе к столу. Прямота и резкость вопроса неприятно поразили его. Уж не собирается ли старая лиса взвалить на его плечи всю ответственность за свою затею?

— Честно говоря, ваше величество, — удивленно проговорил он, — я боюсь, что не до конца понял ваш вопрос. Если ваше величество имеет в виду ответный удар гугенотов, то должен сказать вам, что он, скорее всего, последует, хотя и не сразу. Полагаю, они начнут мстить, как только придут в себя и выберут новых предводителей. — Гонди говорил, тяжело отдуваясь: он все еще не восстановил дыхание после беготни по дворцовым коридорам. — Но если ваше величество заботит, как посмотрят на это иностранные державы, — продолжил он, — то не думаю, что союзники Франции обратят внимание на казнь нескольких гугенотов, врагов короны. А уж его католическое величество ваш зять просто придет в восторг. Не говоря уже о полном одобрении его святейшества.

Екатерина снова пробежала глазами лежащий перед ней список. Он не давал ей покоя. Действительно ли необходимо убивать всех этих людей? Ее снова одолела нерешительность. Королева чувствовала на своих плечах непосильное бремя ответственности и опасалась, что предпочла большее зло меньшему. Ее красивый низкий голос прервал воцарившуюся тишину:

— Господин Гонди! Спрашиваю вас в последний раз. Мы действительно уверены в успехе нашего дела?

Советники обменялись между собой озадаченными взглядами, но не решились вмешаться и прервать странный разговор королевы с ее главным советником. Их лица выражали недоумение.

— Но почему ваше величество спрашивает об этом? — после некоторого размышления отозвался Гонди. — Быть может, в вашем вопросе содержится двойной смысл? Или вы считаете, что существует другой способ обеспечить безопасность короля?

— Именно это мне и хотелось бы знать, — сказала королева. И, обведя взглядом присутствующих, добавила: — К вам этот вопрос тоже относится, господа. Можете ли вы заверить меня в том, что нет другого пути к спасению королевства и короля?

Весь вечер 23 августа королеву терзали сомнения. Какой путь избрать: подтвердить смертный приговор предводителям гугенотов или отменить его, пока не поздно? Чувство справедливости заставляло ее колебаться. Действительно ли расправа с главарями гугенотов спасет королевство Французское от новой религиозной войны? Если бы она согласилась на предложение адмирала Колиньи послать помощь в Нидерланды, ее зять, король Испании, вне всяких сомнений, начал бы жестоко мстить. Франция не в состоянии снова воевать. Лучше десяток мертвецов, пусть даже несколько десятков, но не война, которая унесет неизмеримо больше жизней. Выбирать надо наименьшее из зол. К тому же это позволит спасти короля. Всеми возможными средствами, военными и финансовыми, необходимо оградить трон Карла IX от алчущих претендентов. Помимо двух законных наследников, ее сыновей, был еще их кузен протестант Генрих Бурбон, король Наваррский, давно мечтающий о королевской мантии, и другой кузен, ярый католик герцог Генрих Гиз.

После долгих обсуждений, около половины первого ночи рокового 24 августа — дня святого Варфоломея, Екатерина дала себя уговорить. Поздно терзаться угрызениями совести. Все пойдет, как задумано. Некоторые советники настаивали, чтобы в список был включен ее зять, король Наварры, которого они считали врагом номер один, но в этом вопросе Екатерина оставалась непреклонной. Запятнать руки кровью родственника она не желала. Кроме того, это было бы непростительной политической ошибкой. Смерть Генриха Бурбона приблизила бы к трону ненавистных Гизов. Об этом королева даже слышать не хотела. Пока она жива, Гизы ни под каким видом не овладеют короной. Король Наварры не должен погибнуть. Он будет ее последней опорой в борьбе с Гизами. Пусть остается запертым в своих покоях, под стражей.

Они в последний раз выверили все детали плана. С десяти часов вечера ворота Лувра заперты, как и все ворота города. Солдаты под командованием Ле Шарона уже заняли все мосты и переправы, а люди Марселя овладели судами, чтобы не дать мятежникам переплыть реку. Гугенотам не оставлено ни одной лазейки. На стол королеве ложились донесения со всех концов столицы. Все площади под наблюдением. Отель-де-Виль, парижская ратуша, под защитой пушек. Людям приказано взять факелы и надеть белые повязки на правую руку, чтобы отличаться от преследуемых. В темноте так будет проще узнать своих и избежать лишних жертв.

Королева в последний раз перечитала список. Он содержал около пятидесяти имен. Роль палачей предназначалась в основном приспешникам герцога Гиза и нескольким офицерам королевской гвардии. Екатерина боялась, что подавление заговора, в существование которого сама она верила меньше всех, примет какой-либо неожиданный оборот. Но больше всего ее пугало укрепление влияния герцога Гиза в том случае, если все пройдет по плану. Хотя на этот раз без его помощи не обойтись, предоставлять ему слишком много власти ей не хотелось. В случае же провала вина, разумеется, падет на королеву-мать, поскольку именно она задумала уничтожить протестантских вождей. Екатерина была слишком умна, слишком хитра, чтобы не понимать этого. В стране ее не любили. За все годы правления ей не удалось завоевать расположение народа, который не мог оценить ее государственный ум, ее упорство в борьбе за сохранение целостности королевства. К счастью, на этот раз она заручилась поддержкой короля. Это Карл IX потребовал кровопролития. Это он — король. Это он повелел наказать всех, кто злоумышляет против него. Однако сей слабый довод не мог успокоить нечистую совесть королевы.

Несомненно, жертв будет гораздо больше пятидесяти указанных в списке. К ним прибавятся и их верные слуги, их близкие друзья, которые придут на помощь, их личная охрана. В целом это составит не менее ста пятидесяти, а то и двухсот человек. Эта цифра заставила королеву снова задуматься. Как быть? Слишком много трупов. Рука Екатерины дрогнула. Будь у нее такая возможность, она с удовольствием отказалась бы от этой безумной затеи.

После полуночи во дворе Лувра внезапно послышался выстрел. Все в ужасе переглянулись. Выстрел застал их врасплох, хотя кое-кто из советников по привычке сохранял невозмутимый вид. Без четверти час, слишком рано. Они все еще думали, что расправа с гугенотами начнется в три часа, после последнего удара колокола во Дворце Правосудия. Только королева и Гонди знали, что все перенесено на половину второго. Но и до этого времени еще оставался почти час. Немыслимая дерзость! Кто посмел стрелять во дворе Лувра, под окнами у самой королевы-матери?

— В чем дело? — нервно спросила королева. — Господин Тур-куан, немедленно пошлите кого-нибудь узнать, что случилось.

Старый советник вышел из кабинета и заявил преградившим ему путь гвардейцам: «Приказ королевы! Кто-то стрелял во дворе. Пойдите посмотрите, в чем там дело, и сразу же доложите мне». Затем он вернулся на свое место. Екатерина была начеку. Она проследила за тем, сколько времени понадобилось Туркуану, чтобы отдать нужные распоряжения. Если бы он задержался, то дал бы ей повод к подозрениям. Несколько успокоившись, королева призвала всех к порядку:

— Господа, не стоит тревожиться из-за ночного выстрела. Никто из вас не должен терять присутствия духа. Продолжим. У нас еще много дел.

Ни Екатерина, ни ее советники не знали, что кровопролитие уже началось. Высочайшие распоряжения не помогли, и измученные нетерпением и напряжением заговорщики приступили к делу гораздо раньше назначенного времени. Выстрел под окном королевы был следствием случайной потасовки.

Один из гвардейцев, охранявших вход в Лувр, преградил путь дворянину-протестанту, пытавшемуся покинуть дворец, несмотря на запрет. От слов быстро перешли к рукоприкладству. Распаленный дракой охранник потерял терпение. Вытащив пистолет, он выстрелил своему обидчику прямо в лоб.

— Сдохни, чертов гугенот! Все равно ты был обречен.

Прогремевший в ночной тишине выстрел разбудил гугенотов, гостивших во дворце. Некоторые из них, не ведая о том, что их имена внесены в зловещий список королевы, увидели из окон своего товарища, лежащего посреди двора в луже крови, схватили оружие и бросились вниз по лестницам. Капитан королевских гвардейцев Нансей понял, что медлить дольше невозможно, и отдал приказ настичь и убить всех. Началась резня.

Всех, кто попадал в поле зрения охраны, беспощадно истребляли. Группу молодых дворян-гугенотов, совместно отбивавшихся от королевских гвардейцев, окружили в Большом дворе. Лучники оттеснили их в сторону швейцарских алебардщиков, а те нанесли им смертельные удары. Та же участь постигла пытавшихся бежать другим путем. Гвардейские караулы, несшие службу внутри дворца, уже не заботились о сохранении тишины. Выхватив клинки, они устремились к апартаментам гостей. Многие протестанты, еще не осознав происходящего и решив, что гвардейцы пришли защитить их, бросались навстречу своей смерти. Одни были хладнокровно задушены или обезглавлены в своих постелях; другие успевали вскочить и пытались защищаться, но безуспешно — их было слишком мало. Третьи раздетыми бежали от гвардейцев по переходам дворца. Их настигали и убивали на месте. Одному из них, Лерану, чудом удалось увернуться. В отчаянии он с разбегу ворвался в первую попавшуюся дверь. Это оказались покои королевы Марго — Маргариты Валуа, юной супруги Генриха Наваррского. Раненный, истекающий кровью, Леран кинулся к кровати и в исступленной попытке спасти свою жизнь обхватил руками дочь Екатерины Медичи. Маргарита в ужасе проснулась и, увидев на себе кровь неожиданного ночного гостя, пронзительно завизжала. Преследовавшие Лерана гвардейцы, привлеченные ее криками, вломились к ней с обнаженными шпагами. Умная Маргарита тотчас все поняла, овладела собой и прогнала солдат:

— Вон отсюда! Убирайтесь из моих покоев! Это приказ!

Солдаты повиновались. Господин Леран избежал смерти, казавшейся неминуемой. Фрейлины Маргариты перевязали его раны. Сама она, беспокоясь о судьбе мужа, быстро оделась и направилась было к королю, но гвардейцы остановили ее, вернули в покои и заперли дверь снаружи на замок.

Некоторые гугеноты, осознав невозможность побега, вылезали на крышу. Их догоняли и сбрасывали вниз. Тела с оглушительным стуком падали на камни.

— Еще одним меньше! — смеясь, выкрикивали опьяненные кровью солдаты. — Еще одним меньше!

Это была настоящая бойня.

Генрих Наваррский внезапно проснулся. Вскочил, быстро оделся. Накануне единоверцы предупредили его, что вокруг Лувра ведутся какие-то непонятные приготовления. Встревоженный, он решил просить аудиенции у короля и добиться объяснений. Но Карл IX не принял его, сославшись на головную боль. Встреча была перенесена на воскресенье 24 августа. Генрих вознамерился пойти выяснить, что происходит, но, к своему величайшему удивлению, наткнулся на многочисленную охрану, которая заставила его вернуться. Он не мог выйти из своих покоев. Значит, подозрения его друзей были не напрасны. Король Наваррский улавливал отголоски разворачивающейся трагедии, но ничего не мог предпринять для спасения своих единоверцев. Он пленник, беспомощный пленник. Хотя ему повезло. Брак с сестрой короля сохранил ему жизнь.

Протестантов, находившихся в Лувре, одного за другим настигала жестокая смерть. Самые кровавые сцены разыгрались в северном крыле, где располагались апартаменты большинства гостей. Те, кто не был удушен или зарублен во сне, в панике метались по дворцу в безуспешных попытках пробиться наружу, подгоняемые предсмертными воплями товарищей и разрывающими ночную тишину выстрелами. Но все было подготовлено на совесть, и им некуда было деться. Гвардейцы капитана Нансея отрезали все пути к бегству.

Несколько человек, отчаянно цепляясь за жизнь, укрылись в королевской библиотеке, преследуемые по пятам угрожающим лязгом клинков. Закрыв тяжелую двустворчатую дверь, они стали придвигать к ней мебель: шкафы, кресла, скамьи. С другой стороны в нее ломились преследователи, крича как одержимые. Несчастные понимали, что дверь долго не выдержит и что бежать им дальше некуда. Им осталось только смириться с судьбой и сражаться до конца, дорого продавая свою жизнь.

Почти все они были полуодеты, некоторые в ночных сорочках. Они едва успели выскочить из постелей и, схватив шпагу или пистолет, попытаться в исступлении отчаяния пробить себе дорогу к спасению сквозь толпу врагов. Обманчивое ощущение миновавшей опасности длилось недолго. Дверь рухнула с оглушительным грохотом, и, потрясая оружием, ворвались солдаты. Одни протестанты были изрублены на месте, другие выпрыгнули в окно, выходящее на набережную Сены. Мало кто выжил, упав на мостовую. Те, кто не раскроил себе череп при падении, переломали руки и ноги, не говоря уже о других болезненных повреждениях. Их тут же с кровожадной радостью добили поджидавшие внизу солдаты.

За пределами Лувра положение было еще хуже. Герцог Гиз в сопровождении своего брата герцога д'Омаля и охраны появился перед домом адмирала Колиньи на улице Бетизи. Не более часа назад осведомитель из окружения адмирала доложил ему о предательстве его секретаря Дюрандо. Герцог передал секретаря в руки своих головорезов. Его искалеченный и обезображенный труп навсегда исчез в водах Сены.

Как только открылась дверь дома Колиньи, люди герцога оказались внутри. Сам он остался ждать на улице. Адмирала вытащили из постели и прикончили на месте. Тело его выбросили из окна к ногам герцога. Того уже признала толпа любопытных, собравшихся вокруг дома. Генрих Гиз отдал труп на растерзание черни. Парижане выместили давно сдерживаемую ненависть к протестантам на мертвом адмирале, который был сначала обезглавлен, затем оскоплен. Его изувеченные останки еще долго волокли по улицам Парижа, пока, наконец, не сбросили в реку. Потом труп еще несколько раз вылавливали, уродовали и подвешивали за ноги на виду у разъяренной толпы. Это был сигнал, по которому народ из свидетеля резни превратился в ее деятельного участника.

Почти все знатные протестанты, не только те, чьи имена содержал черный список королевы, были зарезаны, как овцы, в собственных домах. В пытавшихся сбежать по крышам стреляли. Некоторым удалось собраться в группы и скрыться. Крики бушующей черни придавали им сил. Они прорвались через караульные посты, усеивая свой путь мертвыми телами, и устремились в Вожирар. Герцог Гиз отправил за ними погоню, приказав без пощады истреблять беглецов. Около пяти часов утра все было кончено. Возмездие, которого требовал Карл IX, свершилось. Жертв было гораздо больше предусмотренных двухсот. Король, наблюдавший за происходящим из окна, отдал приказ прекратить резню. Но жаждущий мести парижский люд в едином безудержном порыве продолжал обрушивать свой гнев на головы протестантов. То, что было задумано как акт правосудия, превратилось в кровавую бойню. Слишком долго исподволь нарастало недовольство. Парижане, ярые приверженцы католической веры, не умели прощать. Власть слишком долго предпочитала не замечать безошибочные признаки возмущения и нетерпения. Политические ходы определялись на Королевском совете, а не на улицах города, хотя ни для кого не было секретом, что Париж уподобился пороховому складу, когда одной искры достаточно, чтобы прогремел взрыв. Этой искрой послужила затея Карла IX и Екатерины, и теперь народ жаждал свести счеты с ненавистным врагом.

Не желая, чтобы расправа с еретиками переросла в народный бунт, Екатерина велела своему сыну, герцогу Анжуйскому, возглавить отряд гвардейцев и уберечь от разгрома богатые торговые лавки в окрестностях Лувра. Опасаясь, как бы положение еще более не ухудшилось, она стремилась во что бы то ни стало сохранить порядок в городе. Королева не знала или, быть может, не отдавала себе отчета в том, что от нее уже ничего не зависит.

Утром 24 августа 1572 года Париж проснулся залитый кровью. Убитые были повсюду: в домах, вдоль улиц, на площадях. Страшное зрелище напоминало конец света. Воды Сены окрасились в багровый цвет, сотни трупов плыли по течению. Обезумевшая чернь мстила протестантам, обвиняя их во всех своих бедах. Народный гнев не угасал. Королевский приказ о прекращении убийств не возымел действия. Солдатам и гвардейцам не удавалось восстановить порядок и покой на улицах столицы. Народ, годами копивший злость, не собирался отказываться от мести, пока последний гугенот не падет мертвым. И резня продолжалась в течение всего дня. Того, что воля короля окажется бессильной перед разбушевавшейся толпой, в Лувре не сумел предвидеть никто. Кровопролитие продолжалось и в этот день, и на следующий, постепенно охватывая всю Францию.

Началось разграбление домов и богатых лавок. Толпа тащила все, что попадалось под руку. Воспользовавшись случаем, люди мстили за старые обиды соседям. Бывшие друзья убивали друг друга. О вере никто более не вспоминал. Это было всеобщее сведение счетов, повальное безумие.

Клод Марсель, на которого королева возложила ответственность за сохранение порядка в городе, был фанатичным католиком и не замедлил обмануть высочайшее доверие, действуя наперекор полученным указаниям. Вместо того чтобы воспрепятствовать дальнейшему кровопролитию, он поощрял своих людей уничтожать всех протестантов без исключения. Тщательно выверенный королевой список никто не принимал во внимание. Марсель следовал указаниям, полученным от предводителя католической партии герцога Гиза, распорядившегося покончить со всеми гугенотами, будь то дворяне или простые горожане. Ни один протестант не должен был остаться в живых. Предусмотренные королевским указом убийства были каплей в море крови. Управлять развивающимися событиями не было никакой возможности.

Тем временем находившаяся в Лувре королева Екатерина, которой доложили о происходящем, пришла в отчаяние. Множащиеся с каждым часом тревожные известия свидетельствовали о размерах бедствия и о ее ошибке. Она просчиталась. На совести королевы-матери теперь бессчетное количество жизней. Не было на то ее воли. Совсем иного она добивалась. Ей нужно было только избавиться от человека, пытавшегося занять ее место, управлять королем и через него всей Францией. Вместо того чтобы покончить с опасностью, она создала новую, еще страшнее. Все донесения осведомителей указывали на герцога Гиза как на вдохновителя расправы. Нежданно-негаданно у Парижа появился новый хозяин. Екатерина осознала свой политический промах. Она, всегда защищавшая равенство вероисповеданий и всеми силами противившаяся давлению испанского короля Филиппа II и Папы Римского, требовавших от нее истребления протестантской ереси, угодила в ловушку. Сама того не желая, она стала великой мстительницей за католическую веру.

Напуганная положением дел, королева решила распустить совет. У нее были заботы поважнее, чем выслушивать стенания тех, кто сослужил ей такую плохую службу. Ее мучили раскаяние и злость на саму себя. Она позволила герцогу Гизу провести ее. Теперь Екатерина знала, что дама у окна не была случайным совпадением, как бы ни хотелось ей в это верить. Ее послал туда герцог. Теперь он может быть доволен. Ценой кровавой бани ему удалось наконец отомстить за смерть отца. В этот момент Екатерина чувствовала себя самой беспомощной из королев.