Заговор профессоров. От Ленина до Брежнева

Профессор как он есть

Есть профессора, способные менять мир. Сначала в теории, потом в реальности. Но уж совсем единичен профессор, что выступает на интеллектуальном поле, в политических баталиях и способен указать путь батальонам. Вот о таком профессоре наш рассказ.

К началу 1914 года в Европе определились две враждующие силы – союз Германии, Австро-Венгрии и Италии противостоял союзу Франции, Англии и России. Один союз во главе с Германией, именуемый Тройственным, против другого, именуемого Антантой, в котором лидировала Франция. Намерения у тех и других были схожи – переделить мир. Нужен был повод. И вот, наконец, в июле 14-го пришла весть – в Сараеве убили австрийского крон-принца. И в миллионах европейских семей люди, не сговариваясь, сказали: «Это война».

В России в 1914 году была ранняя и холодная осень. И тот патриотический экстаз, со дня убийства крон-принца, в котором пребывала страна уже три месяца («Даешь славянское единство!»), не остудили даже эти неожиданные холода. Тогда российская публика думала, что к весне все кончится. Но, как оказалось, три кровавых, тоскливых года ожидали Европу, после которых рухнули две империи.

Первой пала Российская. Революция Февральская 1917 года, потом Октябрьская, наконец, Брестский мир с Германией. Следом наступил черед Австро-Венгрии, треснувшей по будущим границам Чехии и Словакии, Австрии и Югославии, Венгрии и Польши.

Будущей Чехословакии, рожденной на руинах империи австрийских Габсбургов, повезло. Ее духовным и политическим вождем стал профессор Масарик. Его стараниями без восстаний и революций родилось государство, послушное победителям в той войне – Англии и Франции. Но его же стараниями была закручена и пружина Гражданской войны в революционной России. А когда энергия ее иссякла и в Европу хлынули российские эмигранты, он приютил их в Праге, нашел место для жизни и образования эмигрантской молодежи и научных занятий русским интеллектуалам, с мыслью о том, что они будут работать для России и в конце концов вернутся туда, когда власть большевиков падет. А когда через несколько лет стало понятно, что этого не свершится, он желал, чтобы эти интеллектуалы думали, как приручить красного левиафана к европейским ценностям, к идеям панславизма.

Томаш Гарриг Масарик – личность незаурядная. Родился в рабочей семье. Отец – словак, мать – немка, и появившееся 7 марта 1850 года на свет дитя унаследовало, как показало время, славянскую широту с немецким упрямством. И география университетов, в которых учился Томаш, будто шла на поводу у такого характера – это университеты Брно, Вены, Лейпцига. Способен, умен, широк в мыслях, хитер, расчетлив – говорили о нем. В 32 года приняли его на должность профессора Пражского университета. Читал он тогда курсы философии, социологии, истории. Свободно владел четырьмя языками, в том числе русским. Докторскую диссертацию защитил по теме «Самоубийство как социальное явление». Потом он написал несколько книг по истории философии, в том числе и о русской философии, по социологии национальных движений с экскурсом в историю.

Масарик всерьез размышлял о возможностях создания единого государства чехов и словаков. Себя он видел идейным вдохновителем этого процесса. Вдохновение его питалось чувством патриотизма, шедшего от литературы и искусства. В начале 1900-х годов он основал «Атенеум» – журнал литературы и критики, который скоро стал влиятельным научным изданием. Его читали и в политической контрразведке, что обслуживала австро-венгерскую монархию. А Чехия и Словакия тогда были частью этой монархии во главе с императором Францем Иосифом. Читать читали, а с выводами не спешили. Вероятно, в ожидании более радикальных выражений на страницах издания.

Вот принципы, которые Масарик тогда провозглашал и которым следовал: «Патриотизм истинный не может основываться на подделке», «великое не может быть великим, если оно лживо», «политику следует подчинять принципам гуманизма». Прагматик, он приспосабливал эти принципы к обстоятельствам. Иначе он не был бы политиком и не стал бы первым президентом Чехословакии.

В сорок один год профессора выбрали депутатом парламента австрийских земель. Выступал он блестяще – витиевато и остроумно. И нельзя было упрекнуть его за грубые, вульгарные выражения – их не было, а были, хотя и изворотливые, но умные, оснащенные аргументами, выросшими из знаний.

Став депутатом, Масарик все чаще задумывался о технологиях создания суверенного государства чехов и словаков. Только грянувшая война открыла пути для самоопределения – одной из таких технологий. И Масарик живо ухватился за эту возможность.

Но он понял и то, что его высказывания и суждения скорее всего обернутся проблемами, контрразведка перейдет от наблюдения к действиям. И он едет в Швейцарию, потом – в Италию, Великобританию и Францию. И везде страстно и умело будет убеждать правительства и общественность этих стран в необходимости появления независимой, суверенной Чехословакии, что должна вырасти на руинах имперской Австро-Венгрии.

Конечно, Англии, Франции и России была на руку идея самостоятельного государства Чехословакии, выпавшей из состава империи, с которой они воевали. Поэтому они так энергично поддерживали организационные хлопоты Масарика в формировании Чехословацкого национального комитета в Париже, своего рода правительства будущего чехословацкого государства. Но по мысли Масарика, желательно, да и важно, чтобы правительство, хотя и будущего государства, имело уже сейчас свое войско. Тогда с ним станут считаться, с ним будут сотрудничать. И эта мысль его тоже была понятна в столицах стран Антанты.

Но профессор отличался не только производством идей, ему свойственно было и искусство их воплощения.

Агент в стране большевиков

Больше всех чехов и словаков в австро-венгерской армии сражалось на русском фронте. И пленено их там было немало. Вот из этих людей и можно было сформировать национальное чехословацкое войско, которое сражалось бы на стороне России против Германии и Австро-Венгрии за свободу Чехии и Словакии. Примером был русский экспедиционный корпус, воевавший на Западном фронте, где уже к началу 1916 года собрали полк из пленных австрийских славян и назвали его Русским легионом.

Чехи и словаки, плененные на Восточном фронте, концентрировались на Украине. И Масарик направляется в Киев. Осилил он дальний путь – из Парижа, через Швецию, Финляндию – в Петроград, а оттуда в русскую древнюю столицу. На киевскую землю он вступил в августе 1917 года, окрыленный расположением Временного российского правительства. Его поддерживал сам Савинков, военный министр в этом правительстве.

Борис Викторович Савинков, к тому времени уже бывший деятель партии социалистов-революционеров, по прежним делам – отчаянный боевик, стрелявший в царских сановников и генералов, человек решительный, но рефлексирующий по поводу места своего в истории, позер, упивающийся фразой и позой, – был взят Керенским в правительство для военных дел.

Масарик имел с Савинковым встречу перед отъездом в Киев, после которой тот отдал необходимые распоряжения о вооружении и снабжении будущих чехословацких легионов. Довольный Масарик по приезде в Киев создает филиал Чехословацкого национального комитета и активно берется за формирование чехословацких частей. И в октябре 1917 года генерал Духонин, начальник штаба при верховном главнокомандующем Керенском, подписывает приказ о создании Чехословацкого корпуса из трех дивизий.

И здесь надо сказать о той встрече, что была у Масарика, когда он останавливался в Петрограде, направляясь в Киев. Он встречался с Сомерсетом Моэмом. Да, да, будущим классиком английской литературы, а тогда, летом 1917-го, – агентом английской разведки. Вот что Моэм написал спустя десятилетия в своих автобиографических заметках.

«Я вернулся в Америку, а вскоре затем меня направили с секретной миссией в Петроград. …Я был нездоров. …Рентген подтвердил, что у меня туберкулез легких. Но я не мог упустить случая пожить, и, как предполагалось, довольно долго в стране Толстого, Достоевского и Чехова. Я рассчитывал, что одновременно с порученной мне работой успею получить там кое-что ценное. … Я бодро пустился в путь, имея в своем распоряжении неограниченные средства и четырех верных чехов для связи с профессором Масариком, направлявшим деятельность около шестидесяти тысяч своих соотечественников в разных концах России. Ответственный характер моей миссии приятно волновал меня. Я ехал как частный агент, которого Англия в случае чего могла дезавуировать, с инструкциями – связаться с враждебными правительству элементами и разработать план, как предотвратить выход России из войны и при поддержке Центральных держав не дать большевикам захватить власть»[2]

В том плане по устранению правительства Керенского, что разработал к концу октября 1917 года Сомерсет Моэм, ведущая роль отводилась чехословацким частям. Вероятно, об этом у него и шел разговор с Масариком. План, разработанный Моэмом, был принят в Лондоне, но так и не осуществился, хотя в нем предусматривалось и выступление чехословаков, и русских военных, и правых эсеров во главе с Борисом Савинковым. И виной всему, по мнению Моэма, оказалась неспособность действовать участников планируемого переворота. Огорченный Моэм высказался об этом без церемоний: «Бесконечная болтовня там, где требовалось действовать; колебания; апатия, ведущая прямым путем к катастрофе; напыщенные декларации, неискренность и вялость, которые я повсюду наблюдал, – все это оттолкнуло меня от России и русских»[3]. Тут он Толстого, Достоевского и Чехова не вспоминает, и большевиков тоже, которые как раз оказались деловыми людьми, лишенными апатии и вялости.

Когда в России грянула социалистическая революция, части корпуса сражались с германцами на Юго-Западном фронте. В январе 1918 года Масарик объявил, что Чехословацкий корпус является автономной частью чехословацкой армии во Франции. После этого, по сути, профессор стал «политическим» главнокомандующим рожденного чехословацкого войска.

В марте 1918 года Россия подписывает с Германией так называемый Брестский договор и выходит из войны. Франция и Англия пережить этого не могут. Они разрабатывают планы удушения российской революции, чтобы вернуть Россию в лоно войны. Ибо кто лучше России может перемалывать армии немцев и австрийцев во имя интересов союзников.

В этих новых обстоятельствах Чехословацкий корпус, теперь как часть французской армии, должен воевать на Западном фронте на стороне Франции. Но на этот фронт добраться не просто. Немцы согласно Брестскому договору с Россией стоят на Украине и в Белоруссии. Для корпуса путь один – через Сибирь во Владивосток, и кружным путем в Европу.

Этот вопрос нужно решать уже с советским правительством. И Масарик, как политический командующий корпусом, заручившись поддержкой Франции и Англии (из Парижа он едет в Лондон, где проводит консультации), приезжает в марте 1918 года в Россию. Официально – как лицо, радеющее за судьбу корпуса, неофициально – как своего рода эмиссар Антанты, радеющий за свержение большевистской власти.

Советское правительство готово помочь эвакуации корпуса через Владивосток при условии сдачи оружия, кроме необходимого для несения караульной службы. Масарик соглашается. (Но потом чешские командиры распорядились большую часть вооружения спрятать.) После встречи с председателем Всероссийского центрального исполнительного комитета Советов депутатов трудящихся, большевиком Яковом Свердловым, Масарик отправляется в Москву, чтобы встретиться со старым знакомым – Борисом Савинковым.

В поезде с ним происходит забавная история. Вагон профессору попался не общий, а еще с прежних времен «господский», и в купе у него оказался один попутчик. Бывший офицер, судя по следам от срезанных погон. Звание не назвал, но по манерам можно было догадаться – не ниже полковника. Разговаривали мало, осторожничали. Масарик читал «Бесов» Достоевского. Незаметно заснул. А утром не мог найти книгу. На вопрос: «Чего потеряли?» – иронично ответил: «Бесов потерял, не с кем будет бороться». Пока умывался, книжка нашлась. Оказывается, завалилась под ковер. Отдавая ее Масарику, попутчик без всякой иронии сказал: «Нашел я вам “Бесов”, борьба продолжается». И оба, усмехнувшись, посмотрели друг другу в глаза. Купейная мизансцена оказалась провидческой.

Второго и пятого марта 1918 года Масарик тайно встречается с Савинковым в Москве, в гостинице «Националь». Там профессор снимает номер. А этажом ниже был номер, в котором 3 марта поселился Яков Свердлов. Он приехал в Москву, чтобы сделать ее новой столицей России и организовать в ней работу советского правительства во главе с Лениным, которое 9 марта должно прибыть из Петрограда. И на фоне этой сутолоки проходят встречи Масарика у него в номере «Националя» с Савинковым.

Тот на полулегальном положении, готовит выступление против большевиков. Он представляется Масарику как глава Союза защиты Родины и свободы – подпольной организации, готовой свалить режим коммунистов.

Спустя почти тридцать лет, в 1946 году, в архиве Бенеша, тогда президента Чехословакии, была найдена дневниковая запись Масарика об этой встрече. Позже сам дневник перекочевал в архивы Министерства госбезопасности СССР. Что же записал Масарик?

«С Савинковым, Москва. 2.III – 8. 5.III – 8.

1. Имеются организации по городам.

2. В начале прошлого декабря на Дону еще монархические. (Трубецкой говорил правду.)

В этот период соглашение Алексеева с Корниловым 26.XII. Соглашение с демократами: с этого времени монархизм снят с повестки дня.

3. Важнейшее дело, что знаю правду о казаках Г. Л.

Я – свое мнение. Будет вести переговоры с Клецандой, Максой.

Я ему, чтобы А. Скупать хлеб, чтобы не достался немцам. Мануфактурой! Значит, японцы.

Б. В случае чего “Хлебный террор”.

В. Политтеррор?

Алексеев писал – он не разбит, отходит на юг.

Террор: покушение на великого князя Сергея стоило всего лишь 7000 рублей.

Плеве – 30 000.

Я могу предоставить некоторые финсредства – пишу, чтобы Клецанда дал 200 000 рублей…»[4]

Детально расшифровать эту запись трудно. Но интересны ключевые слова – «организации по городам», «хлебный террор», «политтеррор», «покушение», «финсредства». Ну а последняя фраза – «Я могу предоставить некоторые финсредства – пишу, чтобы Клецанда дал 200 000 рублей…» – была объяснена Савинковым позже, в 1924 году, когда он предстал в качестве обвиняемого на судебном процессе. Оказывается, двести тысяч предназначались для убийства Ленина. А Клецанда, который должен был дать деньги, – это оперативный офицер связи между корпусом и Чешским национальным комитетом.

События тогда разворачивались по логике антантовских планов. 14 марта 1918 года в Мурманск заходит английский крейсер «Кохрейн» и высаживает десант. Следом туда же приходит французский крейсер «Адмирал Об». 5 апреля во Владивостоке высаживаются английские и японские войска. В тот же Мурманск 27 мая приходит американский крейсер «Олимпия», с которого десантировался отряд морской пехоты. А на Юге, на Дону с помощью немцев развертывался атаман Краснов. Это уже после мартовского поражения на Кубани Добровольческой армии.

А в это время Чехословацкий корпус, отведенный с Украины в районы Тамбова и Пензы, готовится к путешествию на Дальний Восток. Масарик дает последние указания корпусным командирам, среди которых первый – генерал Гайда, второй – генерал Сырова. Командиры чувствуют настроение своего политического командующего, а от него настрой штабов – французского и английского. Оно воинственно. И Сырова позволяет себе сказать: «Оружия, которое нам оставили (по соглашению с советским правительством), вполне хватит для того, чтобы разделаться с большевистскими войсками, с которыми мы можем встретиться на пути к Владивостоку»[5].

Масарик информирован руководителями французской, английской и американской миссий в России о том, что «хорошо дисциплинированной дивизией можно отвоевать всю железную дорогу до Омска»[6]. А тут целый корпус…

Да что дорогу?! Власть в придорожных городах можно отвоевать!

В мае корпус двинулся. А его командующий, уехавший раньше, через Сибирь и Владивосток держал путь в США. Но наказ его о том, что можно отвоевать территорию до Омска, помнили крепко. Чехословаки искали повод начать – он нашелся в спорах об оставленном в корпусе оружии. Где-то в районе Самары им предложили сдать его. Вот он, формальный повод – сдавать не будем, а попытаетесь разоружить силой, так мы вас сами разоружим. Так и получилось. Ну что могла какая-то красноармейская рота сделать с полком, не желающим отдавать винтовки?

Вот так вспыхнул мятеж чехословаков. По всей линии их движения очищались от советской власти города в Среднем Поволжье и Сибири. Буквально за месяц на огромной территории эта власть пала. Формировалась новая власть – власть Учредительного собрания, социалистов-революционеров, белогвардейцев. Такая разношерстная, но везде антисоветская.

Французский посол в России Д. Нуланс 18 мая 1918 года шлет телеграмму французскому военному представителю при Чехословацком корпусе майору А. Гинэ, в которой сообщает, что майор «может от имени всех союзников поблагодарить чехословаков за их действия». Далее из телеграммы следует, что союзники рассматривают «чешскую армию вместе с прикомандированной к ней французской миссией в качестве авангарда союзной армии»[7].

В июле, уже из США, Масарик шлет телеграмму корпусу: «Сердечные поздравления вам всем, дорогие парни. Я очень удовлетворен вашим поведением… Будем, однако, лояльны и не будем без надобности вмешиваться во внутренние вопросы…»[8]

Дело действительно было сделано. В России благодаря чехословакам и их политическому командующему занялась Гражданская война. Трудно спорить по этому поводу с думающими людьми, к которым, несомненно, принадлежат верховный правитель России адмирал Колчак, командующий Добровольческой армией генерал Деникин или бывший министр Самарского правительства Комитета Учредительного собрания и член ЦК партии меньшевиков Майский.

А. Деникин: «Главный толчок к ней (Гражданской войне. – Авт.) дало выступление чехословаков… Их выступление сыграло чрезвычайно важную роль в истории развития противобольшевистского движения»[9].

И. Майский: «Вмешательство чехов в российскую революцию навсегда останется тяжелым воспоминанием для трудящихся масс Советской республики. Вольно или невольно чешские войска сделали этот шаг, но последствия его оказались для русских рабочих и крестьян поистине роковыми. Не вмешайся Чехословакия в нашу борьбу, не возник бы Комитет членов Учредительного собрания, и на плечах последнего не пришел бы к власти адмирал Колчак. Ибо силы самой русской контрреволюции были совершенно ничтожны. А не укрепись Колчак, не могли бы так широко развернуть свои операции ни Деникин, ни Юденич, ни Миллер. Гражданская война никогда не приняла бы таких ожесточенных форм и таких грандиозных размеров, какими они ознаменовались; возможно даже, что не было бы и Гражданской войны в подлинном смысле этого слова. Весьма вероятно, что дело ограничилось бы лишь небольшими местными восстаниями контрреволюционного характера, с которыми Советская власть справилась бы без большого труда. Словом, весь ход событий изменился бы. Вот почему, оценивая историческое значение вмешательства чехословаков в судьбы российской революции, трудно найти достаточно резкие слова для характеристики той черной и предательской роли, которую они сыграли»[10].

Наконец, свидетельство адмирала Колчака, которого мятеж чехословаков вознес на самую вершину власти:

«1-я и 2-я чехословацкие дивизии своими исключительными подвигами и трудами в Поволжье, на Урале и в Сибири положили основание для национального возрождения востока России, проложили нам путь к Великому океану, откуда мы получаем теперь помощь наших союзников, дали нам время для организации русской вооруженной силы»[11].

Ну и о нашем герое – профессоре тоже было сказано. Колчаковский генерал Сахаров, битый красными, в своих берлинских мемуарах 1939 года выразился весьма ядовито: Масарик – «одна из самых знаменитых фигур современности – по своей изворотливости и по умению делать самые грязные дела с благочестивым видом»[12].

Почти полтора года продержался режим Колчака. Все это время рядом с колчаковцами были чехословацкие дивизии. Вместе воевали, отходили, снова наступали. В конце концов красные их дожали. Да и тыл оказался непрочен, отметился стычками и восстаниями. Крестьянство не приняло политику колчаковских эмиссаров. Военная сила истощилась. И Колчак в своем литерном поезде под охраной все тех же чехословаков двигался к границе с Маньчжурией, а далее в Харбин. Не доехал. В Иркутске власть уже была не колчаковская, а революционного комитета. Был торг, и чехословаки отдали Колчака большевикам в обмен на возможность двигаться дальше, к Тихому океану, во Владивосток. Там они благополучно погрузились на американские и японские суда и отбыли в Европу, чтобы влиться в войска Антанты. При сем следует сказать, что отбыли они не с пустыми руками.

Газета «Дело России», издававшаяся в Японии с 20 марта по 10 июля 1920 года и которую цитирует Иван Бунин в своем памфлете «Чехи и эсеры»[13], пишет:

«Металлы, разного рода сырье, ценные машины, породистые лошади объявлялись чехами тоже военной добычей. Одних медикаментов ими было забрано на сумму свыше трех миллионов рублей.

Чехи не постеснялись объявить своим призом даже библиотеку и лаборатории Пермского университета. По самым скромным подсчетам, эта своеобразная контрибуция обошлась русскому народу во многие сотни миллионов золотых рублей…

Часть этой добычи стала предметом открытой продажи, часть была погружена в вагоны к отправке в Чехию. …Чехи грабили и спешили домой».

К этой газетной информации следует добавить и «золотые» дела. Чехи прибрали часть драгоценных металлов (серебряных и золотых монет, платины) из золотого запаса Российской империи, большая часть которого советским правительством была размещена в Казани, а в августе 1918 года изъята колчаковцами. В конце концов чехословацкие легионеры доставили эти приобретения в Прагу. Там они составили основной денежный фонд «Легиобанка», поддерживающего чехов, прошедших Россию.

А что же Масарик? Смеем предположить, что за операцию в Поволжье и Сибири, по сути, за организацию Гражданской войны в России он получил от Антанты одобрение на суверенную Чехословакию. В октябре 1918 года Национальный комитет провозгласил независимость Чехословакии. Прошли выборы, и Масарик стал первым президентом нового государства.

Была у него любимая жена – Шарлотта Гарриг, чью фамилию он взял как второе имя. Она была дочерью достаточно заметного американского бизнесмена. Училась в Вене, там он ее и встретил. Любовь с первого взгляда и до последних дней. В острые минуты жизни любовь эта вдохновляла и умиротворяла его. Но в 1918 году профессор и политик обрел и свою вторую любовь – целую страну, названную Чехословакией. Было ему тогда 48 лет.

Геополитик, опередивший время

Интересно проследить стиль и трансформацию философско-политической мысли Масарика. Этот стиль определяла идея создания национального государства чехов и словаков, которой он был одержим. Эту идею он вынашивал с конца XIX века, когда уже был профессором философии в Пражском университете и процветал на публицистической стезе. Эта же идея вдохновляла его, когда он стал депутатом имперского, австро-венгерского парламента.

Несомненно, своими взглядами он обогатил политическую философию того времени, увлек чешскую и словацкую интеллигенцию национальной идеей. Отдадим должное – он один выполнил работу целого института: определил понятие суверенитета, территорию и границы будущего государства, характеристику населения, принципы будущей конституции, пирамиду государственной власти.

Когда грянула Первая мировая война, ему спешно пришлось покинуть Прагу. В политической полиции он рассматривался в условиях войны как враг – его идея о независимой Чехословакии предвосхищала распад Австро-Венгерской империи.

Но в эмиграции он продолжал работать на идею суверенной Чехословакии. По крайней мере его статья «Будущее положение Чехии» в февральском номере 1917 года лондонского журнала «The New Europe» говорила о грядущей смерти Австро-Венгрии, потому что это была одна из целей мировой войны. Какое же послевоенное устройство Европы он предполагал? Его программа подразумевала устранение сильного немецкого влияния и одновременно союз славянской солидарности с интересами западных держав.

В сентябре 1917 года в Петрограде, еще при власти Временного правительства Керенского, Масарик говорил: «Что будет значить для нас слабая Россия, если мы получим независимость и не будем иметь достаточной опоры. То, что относится к нам, относится и к полякам, и к южным славянам… Мы должны желать, и каждый из нас должен работать на то, чтобы Россия была сильной, а Германия и Австрия – слабыми»[14].

В декабре 1918 года в обращении к Революционному национальному собранию Масарик уже вполне определенно изложил свое видение будущего устройства Центральной Европы:

«Если будут улажены разногласия между южными славянами и итальянцами, то, стоит надеяться, пангерманская Mitteleuropa будет замещена сближением государств от Балтийского моря до самой Адриатики и далее через Швейцарию до самой Франции. Это было бы мощным заграждением от немцев, пока они не откажутся от своего агрессивного натиска на восток, и в то же время защитой для России, таким образом отделенной от Пруссии. А сильная Россия, объединенная федеративно, нужна всем нам в Европе»[15].

Масарик предъявил миру концепцию пояса малых народов, противостоящих пангерманской опасности посредством славянской взаимности, – по выражению современного чешского политолога Оскара Крейчи.

Об этом О. Крейчи пишет в книге «Новая Европа». Концепция Масарика восходит к понятиям ненациональных и антинациональных государств. Масарик предполагал, что первейшей задачей войны является политическое переустройство Восточной Европы на национальной основе. Он утверждал, что «если бы чехословацкий народ остался в подчинении немцев и связанных с немцами азиатов (венгров, турок) или даже исчез», пангерманские планы были бы осуществлены. Поэтому, по его мнению, «чехословацкий вопрос является вопросом мировым и вопросом именно этой войны». Понимание чешского вопроса как вопроса мирового Масарик обосновывал заинтересованностью западных держав в борьбе с пангерманизмом[16].

Что из сего следует? А то, что Масарик понимал: без славянской взаимности, а главное, без опоры на сильного, новорожденное государство чехов и словаков сомнут. Оно должно к кому-то примкнуть. Но не к Германии, к России! Потому что с Россией этническая близость, потому что «святое славянское братство». Российская империя не даст Германии поглотить Чехию со Словакией. В чем же еще сила славянского братства? Чехия – страна малорелигиозная. Чем сплотить ее народ? Конечно, идеей славянства.

Здесь небольшое отступление. Идея эта вдохновила талантливейшего чешского художника Альфонса Муху. Сейчас его имя в числе известнейших имен художников мира. Писать цикл картин, объединенных идеей славянского братства, он взялся в 1911 году. После долгих раздумий. Назвал этот цикл «Славянская эпопея». В течение пятнадцати лет им написано двадцать сюжетов. Уже сами названия полотен впечатляют: «Славянский свод законов», «Восславим господа на родном языке», «Язык нам ниспослан богом», «Между уральским кнутом и готским мечом», «Пакты будут соблюдаться», «Свободный труд – основа государства», «Убежище старообрядцев. Сокровищница литературы», «Проблеск надежды». И другие назывались не менее занятно. Все они масштабны по духу и по объему. Все – одного стиля. Ясный, отточенный передний план, где люди и предметы выведены темперой тонко, даже изящно. Видны подробности, детали – это реальность дня. А задний план всегда отдан либо прошлому, либо будущему. Но изображение там всегда размыто, проступают лишь общие контуры. И неясно, во что это прошлое или будущее в конце концов трансформируется. Русскую тему Муха решил событием, судьбоносным для России, – отменой крепостного права. Картина называлась «Свободный труд – основа государства». Передний план ясен, четок, живописна толпа на Красной площади, ощущается сила человеческой массы, но и отчетлив каждый персонаж. Люди слушают царский Указ об освобождении. А все же держит картину второй план – неясные в дымке и тумане очертания собора Василия Блаженного. Глыбой он нависает над людской массой, источая загадочную силу. Вокруг него слабое сияние, поглощаемое тьмой, отступающей к краям. Образ России? Что ее ждет, какая судьба?

В галерее Масарик подолгу стоял у «славянских» картин Мухи. Увлекала философия – история народов, опрокинутая в прошлое и одновременно в будущее, реальность и аллегория, предки, боги, храмы и верования, ниспосланные людям. Миру была явлена идеология славянства, рожденная языком живописи. Пожалуй, «славянские» картины Мухи более всего убедили профессора в идее славянского единства при могущественной России. И особенно та из них, что называлась «Между уральским кнутом и готским мечом». Готский меч им был отвергнут.

Но что видит Масарик с течением времени? Российская империя после Октябрьской революции стремительно уходила от имперскости, от демократии, от ценностей Запада. Надо остановить Ленина, считал он. И Масарик начинает действовать, чтобы дать волю своей теории интеграции славянского братства с интересами западных держав. Он борется за доктрину, за политические смыслы. Борется изобретательно, страстно, увлеченно, со всей энергией профессорского ума.

Он ведет переговоры от имени Чешского национального комитета с представителями Англии и Франции об образовании независимого чехословацкого государства, убеждает в выгодности этого. Ему говорят: помоги преодолеть революцию в России – поддержим.

Дальнейшее мы знаем. Он едет в Петроград, оттуда в Москву, встречается с Савинковым, надеется на устранение Ленина. Надежда не сбывается. И тогда он использует последний шанс – мятеж Чехословацкого корпуса, который вполне удается.

Но все это шаги во имя главной цели – рождения новой страны, его страны – Чехословакии. Судьба поистине благосклонна к нему. В декабре 1918 года на развалинах Австро-Венгрии образуется новое государство – Чехословакия. И он становится законным первым президентом его. Англия и Франция не обманули, действительно признали и поддержали новую страну, даже не испытывая особого восторга по поводу идеи славянского братства.

И здесь чрезвычайно интересно замечание давнего соратника Масарика Карела Стлоукала: «После разрушения России большевиками, конечно, восприятие Масариком отношений с Россией принимает другое направление. Он уже не полагается на русскую помощь и ищет для нее замены в великих идеях демократии»[17].

Профессор и «Русская акция»

В Гражданскую войну Россию не удалось разлучить с большевиками. Но война породила мощную волну эмиграции. Масарик предвидел эту ситуацию. И при этом он оставался верен идее славянской солидарности с опорой на Россию. Когда Гражданская война катилась к закату, он, уже президент республики, думал, как сделать Чехословакию наиболее привлекательной для русских эмигрантов среди других европейских стран.

Эмигрантский поток набирал силу, вбирал в себя и ручейки русской интеллигенции. Немало профессоров, инженеров, агрономов, врачей жаждали покинуть Россию. Пути русской интеллектуальной иммиграции вели в Париж, Вену, Берлин, Белград, Софию, Харбин, Шанхай. Ну и, конечно, в Прагу.

Прага прельщала русских интеллектуалов особыми условиями. Масарик, после долгих размышлений по поводу неудач в борьбе с большевиками, поняв, что Россия какое-то время будет красной, пришел к мощной идее – собрать основные культурные силы русской иммиграции в Праге, чтобы подготовить новое поколение русской интеллигенции для будущей демократической России. Это было развитие все той же идеи славянского братства.

Натолкнул его на это решение инженер Алексей Степанович Ломшаков, к тому времени профессор Чешского политехнического университета, председатель союза русских академических организаций за границей. Ломшаков – бывший профессор Петроградского политехнического института – личность интересная. Директор Путиловских заводов, оружейного завода в Таганроге, балтийских верфей в Ревеле, талантливый изобретатель. Когда эмигрантская судьба привела его в Прагу, он читал лекции в Чешском политехническом университете, консультировал инженеров на заводе «Шкода». Но самое интересное – он регулярно встречался с Масариком. Как свидетельствует журнал посещений президента, Ломшаков постоянно бывал в его резиденции. Беседы у них были долгие, и чаще всего о судьбе России, роли русской интеллигенции, культуры и интеллекта для будущего России, о геополитике в контексте России и Европы. В этих беседах и созрела идея подготовки нового поколения специалистов и интеллектуалов для России. А когда Ломшаков, уже под влиянием Масарика, взялся за разработку программы такой подготовки, оба сошлись на том, что следует назвать этот план-программу «Русская акция».

«Русская акция» в интерпретации Масарика – Ломшакова должна была обеспечить создание системы образования, овладения культурой, проведения научных исследований для русских эмигрантов из молодежи и силами русских ученых, профессоров и преподавателей. Может быть, поэтому «пражская» эмиграция отличалась от иных эмигрантских течений. Она была демократичной, ближе стоящей к народу, в отличие от монархистской берлинской, консервативно-демократической парижской, радикально-консервативной харбинской.

Конечно, «Русская акция» не могла быть осуществима без поддержки чехословацкого правительства. Ведь надо было открывать русские, украинские и белорусские школы, училища, выстраивать учебный процесс. Надо было организовать средние специальные и высшие учебные заведения, научные институты, библиотеки и архивы. И студентам помочь финансово и материально, создать для них сеть кооперативов, производств, столовых.

Этой хлопотной работой занималось Министерство иностранных дел, которое возглавлял соратник Масарика – Эдвард Бенеш (он станет президентом страны после Масарика). Организацией дел по «Русской акции» непосредственно в министерстве ведал заместитель Бенеша – Вацлав Гирс. В акцию вкладывались значительные деньги. Советская разведка все это отслеживала. Вот фрагмент из донесения венской резидентуры о съезде русских ученых-эмигрантов в Праге в сентябре 1924 года.

Профессор Домшак (можно предположить, что так назван Ломшаков. – Авт.) от имени съезда выразил благодарность Массарику, Бенешу и Гирсу. Он указал, что, несмотря на значительное сокращение средств, отпускаемых на помощь русским в 1923 году, будут приняты меры, чтобы помощь студентам и русским ученым не подвергалась значительным сокращениям. Перерыв в образовании русской молодежи исключается. Далее выяснилось, что под угрозой закрытия находятся бухгалтерские курсы и некоторые учреждения Земгора. Прекращаются субсидии союзам инженеров, писателей и т. д. По этому поводу «Русская газета» пишет, что вопрос о субсидировании ученых и учащихся должен быть перенесен в другую плоскость. «Гораздо более соответствовало бы достоинству этих лиц и достоинству русского имени, если бы субсидии приобрели природу ссуд, подлежащих со временем погашению».

2 октября состоялось административное заседание 2-го съезда. Был заслушан доклад комиссии по студенческим делам. Съездом было вынесено пожелание, чтобы мининдел производил прием на иждивение согласно просьбам, возбужденным студотделом при правлении Союза русских академических организаций. Далее были заслушаны доклады… о положении средней школы. Профессор Анциферов докладывал о посещении Гирса по вопросу о положении высшей школы в советской России, была принята резолюция, в которой говорится, что «съезд делегатов русских акад(емических) организаций за границей не может обойти молчанием продолжающееся разрушение высшей школы в России… Протестуя против изгнания некоммунистического студенчества из вузов и продолжающихся преследований, съезд обращается ко всему культурному миру с призывом возвысить свой голос в защиту русской науки, растоптанной во имя русской доктрины и корыстных групповых интересов[18].

Геополитическое чутье подсказывает Масарику, что в этот процесс подготовки из эмигрантов ученых и инженеров, историков и экономистов нужно втянуть такую набирающую мощь державу, как Соединенные Штаты Америки. Своим могуществом она во многом уже была обязана интеллекту эмигрантов. В апреле 1923 года Масарик обратился к общественности США, чтобы та, подобно чехословацкой, помогла эмигрантской молодежи получить профессиональное и высшее образование, а состоявшимся специалистам – найти себя в научной и инженерной среде. Так сохранится, считал он, та социально-интеллектуальная база, на которой будет строиться культура будущей демократической России.

Тут интересна еще одна линия развития, идущая от идеи Масарика, – возникновение впоследствии при американских университетах русских институтов и советологических центров. То, что эти институты возникли, и то, что они были эффективны в холодной войне с Советским Союзом, Америка обязана и усилиям Масарика, и научному подвижничеству многих русских эмигрантов.

Впечатляют два имени – Питирим Сорокин и Михаил Карпович. Первый основал в 1931 году социологический факультет в Гарвардском университете и руководил им. Второй – возглавил кафедру советологии в том же университете, где успешно готовил кадры профессионалов для идеологической борьбы с Советским Союзом. Отметим, что Питирим Сорокин, высланный в сентябре 1922 года из Советской России, год прожил в Праге, редактируя журнал «Крестьянская Россия». Колея «Русской акции» и в его социологической судьбе оставила след.

Чем закончилась акция? За несколько лет были подготовлены хорошие специалисты для промышленности и сельского хозяйства, учителя и инженеры. Сначала они ждали, что советская власть падет, потом надеялись, что новая экономическая политика Советов востребует их и советское правительство призовет своих дочерей и сыновей, неприкаянных в Европе.

В конце 20-х годов такие надежды пали. Стала очевидна нереальность возвращения русских специалистов, подготовленных в Праге, в Россию. Найти работу в Чехословакии было трудно. Чехословацкое хозяйство не в состоянии было трудоустроить этих людей. И они поспешили в другие страны Европы. В это же время известный нам Ломшаков отправился в США решать вопросы обучения студентов и использования русских специалистов и профессоров. О результатах поездки Ломшакова интересно прочитать в сообщении пражской резидентуры Иностранного отдела ОГПУ.

«Русская акция» потеряла свой смысл. А Прага перестала быть академическим и учебным центром эмиграции.

Но один из осколков этой акции оставил долгий след в истории и идеологической войне, вплоть до сегодняшних дней. Речь идет о Русском заграничном историческом архиве, который был основан в феврале 1923 года в рамках «Русской акции». Создавался он при организации русских земских и городских представителей в Чехословакии, так называемом Земгоре. Финансово поддерживался Земгором и частными спонсорами – получаемые средства шли на покупку исторических документов. Но уже в 1928 году архив перешел в ведение чехословацкого Министерства иностранных дел, которое впредь и финансировало его деятельность.

Скоро министерство решило объединить с Русским архивом существовавшие тогда в Праге так называемый Украинский исторический кабинет, Белорусский заграничный архив, Донской казачий архив и Кубанский архив. Так появился Славянский архив Министерства иностранных дел. Вся история Гражданской войны в России оказалась сконцентрирована в одном месте.

В научный совет архива тогда вошли известные русские историки – Евгений Шмурло, Венедикт Мякотин, Антоний Флоровский. Бессменным председателем совета, вплоть до своей смерти в 1933 году, был выдающийся русский историк Александр Кизеветтер. А исполнительным директором архива со стороны министерства был назначен чешский историк Ян Славик.

Несравненна организация работы архива – по сути, весь мир был охвачен сетью его полномочных представителей, агентов сети из числа эмигрантов, проживающих на данной территории. Они действовали в Австралии, Аргентине, Болгарии, Китае, Эстонии, Финляндии, Франции, Италии, на острове Ява, в Югославии, Литве, Латвии, Маньчжурии, Германии, Польше, Румынии, Швейцарии, Турции, США, Великобритании и еще во многих странах. Вот листовка, которая тогда распространялась в эмигрантских кругах многих стран[20].

Документы, которые находили агенты этой архивной сети, приобретались с помощью чехословацких дипломатических представительств. А потом приобретенное богатство отправлялось в Прагу, для архивирования. Часто везли дипломатической почтой. Так образовалось поистине бесценное собрание материалов. Русский заграничный архив превратился в начале 30-х годов в настоящий научный институт по истории революционного движения в России и истории русской эмиграции. Материалами русского архива при разработке своих концепций в отношении России пользовались такие яркие мыслители, как П. Н. Милюков, П. Б. Струве, П. А. Сорокин, М. М. Карпович.

И все же какие ценные приобретения архива сказались на умонастроениях русской интеллектуальной эмиграции? Тут самый авторитетный голос у авторов книги «Голоса изгнанников» Йиржи Вацека и Лукаша Бабки. Они открывают тайны интеллектуальных сокровищ. Последуем за ними.

Архив состоял из отдела документов, библиотеки (книги и журналы) и отдела газет. Реестр собрания периодики насчитывал к 1945 году свыше четырех тысяч изданий. Из них более 700 – дореволюционные, около 300 – издававшиеся дореволюционной эмиграцией, более 100 – антибольшевистские времен Гражданской войны, 400 – советские, почти 1300 – эмигрантские издания периода 1918–1945 годов и около 1100 – иноязычные. Пражский архив был единственным центром, который систематически собирал эмигрантские издания после 1917 года. Масштабная коллекция антибольшевистской периодики времен Гражданской войны оценена как главное историческое достояние архива. Кроме того, исторически уникальными считаются издания, выходившие в период с 1941 по 1945 год на советской территории, оккупированной нацистской Германией.

Идейный плюрализм в среде российской эмиграции положил начало стремительному росту эмигрантской печати. С ее страниц получали хождение новые идеи, взгляды, которые будоражили эмигрантское сообщество. Издателями были, как правило, частные лица и частные издательства, в редких случаях – политические партии и организации, ведущие политическую пропаганду. Но и за частными издательствами нередко стояли различные политические группировки, которые финансировали газеты и журналы. Непосредственно со стороны чехословацкого правительства была предоставлена финансовая поддержка целому ряду периодических изданий, выходящих за пределами чехословацкой аудитории (например, «Последние новости», «Дни», «Современные записки»).

«Русская акция», Русский архив. Они продолжили русскую культуру, русскую мысль в вынужденной ситуации зарубежья. Но Масарик добивался от русской эмиграции большего, он ведь по-прежнему был верен своей доктрине панславизма, славянской солидарности. Неустанно внушал ее тезисы авторитетным деятелям эмиграции – интеллектуалам, ученым мужам. Они откликнулись научными исследованиями, статьями, докладами, книгами, – концепциями и теориями.

По крайней мере, Прага помогла и рождению, и становлению двух принципиальных идейных течений русской интеллектуальной эмиграции – «сменовеховству» и «евразийству». В 1921 году в Праге издается сборник научных статей под названием «Смена вех». Заглавные статьи были написаны идеологами этого течения – профессорами Николаем Устряловым (обосновавшимся в Харбине) и «парижанином» Юрием Ключниковым. «Сменовеховцы» стали определенным камертоном изменения смыслов во внутренней политике большевиков, которая к середине 30-х годов действительно стала политикой национал-большевизма.

Ярким, оригинальным было другое идейное течение, зародившееся в умах русских профессоров-эмигрантов, – евразийство. Притягательная сила этой идеологии заключалась в том, что Россия рассматривалась как особый географический мир, не принадлежащий ни Европе, ни Азии, мир, так явственно проступающий в великой российской культуре. Отцы-основатели этого течения считали, что прогресс страны должны определять православие, российская культура и географическое своеобразие России. Идеология евразийства была порождена умами интеллектуалов, нашедших приют в Праге, – Н. Трубецкого, П. Савицкого, Г. Вернадского, Л. Карсавина.

В конце 1924 года в Праге прошел съезд русских ученых-эмигрантов, где сквозной темой стало русское видение прошлого и будущего России. И советская разведка отмечала в своих документах, что Прага стала интеллектуальным и духовным центром славянства. Об этом говорит донесение венской резидентуры Иностранного отдела ОГПУ о съезде русских ученых-эмигрантов в Праге.

Донесение венской резидентуры Иностранного отдела ОГПУ о съезде русских ученых-эмигрантов в Праге.

«Совершенно секретно

ИНО ГПУ

№ 016161 от 24/Х

Из Праги, 21/Х-24 г.

Т.т. Менж(инскому) – Ягоде

Т. Артузову

Т. Чичерину

Т. Дерибасу

К делу эмиграц(ии)

Нач. ИНО: Трилиссер

Съезд русских ученых-эмигрантов в Праге

Эмигрантская печать уделяет очень много места Пражскому съезду. Последний открыли 25 сентября, между присутствующими нужно отметить Клофача, Крамаржа, профессора Пастернака (ректора Пражского университета), профессора Немеца (проректора), инженера Зубатого. Представитель мин(истерства) ин(остранных) дел доктор Благож в приветственной речи сказал: “Рад, что Прага стала интеллектуальным и духовным центром славянства. Обширная программа съезда показывает, что русская наука не замирает и в эмиграции, и в изгнании”. Далее Благож обещал дальнейшую поддержку мининдела русским ученым. Клофач развивал мысль о важности культурного сближения демократического чехословацкого народа с демократическим русским народом.

Центр тяжести съезда должен был лежать в научных докладах, которых всего предполагалось 155 при 99 докладчиках. Основные доклады следующие: профессор Алексеев – “Понятно об обществе и общественных явлениях”. Профессор Билимович – “Об обществе, государстве и хозяйстве”. Профессор Вернадский – “Землепользование русских крестьян XVIII–XIX веков”. Этот доклад явился апологией крепостного права. Далее тот же профессор сделал доклад о военных поселениях в России при Александре I. Проф(ессор) Георгиевский – “Организация переписи русских студентов в ЧСР”. К. И. Зайцев прочел крайне реакционный доклад – “Государство как единство и система” и второй – “Понятие правового государства”. Профессор Кизеветтер – “О светских судах при Екатерине II”. Профессор Коссинский – “О социально-экономической природе крестьянского хозяйства”. Профессор Спекторский – “О международном конституционном праве” и второй – “О современности и средневековье”. Профессор Тимашов – “Предварительные итоги изучения Советского Права”.

Совершенно не были представлены на съезде лондонцы и парижане, слабо берлинцы. Большее число докладов дали чехословацкий, югославский и болгарский отделы. Организаторы съезда пожелали начать его своеобразной религиозной демонстрацией, но так как в ЧСР проведено отделение государства от церкви, то в помещении университета, где происходило открытие съезда, не могло состояться никакого религиозного торжества. Тогда участники съезда отправились “в храм св(ятого) Николая”, где был отслужен молебен. Перед началом молебна преосвященный Сергий благословил науку и подчеркнул, что церковь не отрицает науки. Проф(ессор) Булгаков (священник) подтвердил, “что церковь только охраняет людей от заблуждения и матерински предостерегает от ложных шагов”…

Этот фарс возмутил г(осподи)на Петрищева из “Дней”, … он называет этот акт “негативом большевизма”. Он считает, что в данном случае имеет место самая явная политическая спекуляция наукой и религией. Он также не одобряет доклада Зайцева, весьма тепло отзывавшегося о крепостном праве. Попытка возразить Зайцеву была заклеймена, как “социалистическая”. В общем, Петрищев считает, что все настоящие ученые, принимавшие участие в съезде, должны отгородиться от Булгаковых и Струве. Последним же он предлагает не впутывать в свои политические упражнения русских ученых, вынужденных пребывать в эмиграции. “Это у вас не наука – это называется иначе”.

Далее, необходимо отметить ряд своеобразных выступлений. Так, например, П. Н. Савицкий после своего доклада предложил съезду приветствовать в 12-м веке великого Чингисхана, как первого идеолога Евразии.

Далее съезд возмутился, когда один докладчик попытался назвать царя Ивана Грозного деспотом.

Из других докладов интересны следующие: доклад Вернадского о военных поселениях при Александре I, в которых докладчик видит весьма положительное явление, которое было направлено к освобождению крестьян. Проф(ессор) Билимович обрушился не только на социализм, но и на всякую социальную реформу и заявил, что “всякое движение по пути эгалитарно социальной политики, есть внесение социалистического начала”. Даже Струве не выдержал и выступил против него. Лазарев Е. Е. заметил, что определение Струве слишком марксистское, что социализм это кооперация. Мякотин делал доклад о владельческом имении в гетманщине 17 века. Проф(ессор) Коссинский, говоря о финансовых реформах советской власти, выразил опасение, что коммунисты при помощи ограбления населения могут устроить еще 2–3 денежные операции. Проф(ессор) Гронский доказал, что СССР не может считаться субъектом международного права. Изгоев, оставшийся в полном восторге, указал, что у русских ученых, участвовавших в съезде, появилась вдохновенная вера в Россию. Они работали 8 дней не покладая рук и показали всему миру, что вне родины они не потеряли время даром. Среди докладов было много поразительно нелепых и порой бессмысленных. Общее впечатление следующее: евразийцы были представлены очень слабо (Савицкий), зато очень популярны были славянофильские доклады, как выступления Вернадского, Шахматова, Тарановского. Наиболее конкретен был Ясинский, утверждающий, что в московской Руси не было ни сословия, ни деспотизма. Тарановский указал, что “русские, изгнанные с родины коммунистическим деспотизмом, увидали, что в Европе во многих странах с демократической формой властвования управление оказалось более деспотическим и гораздо хуже организованным, чем было в императорской России последнего полувека”»[21].

Исходя из этого документа видно, что на съезде отчетливо прозвучали несколько концепций возможного развития России. Это концепция евразийства, выраженная в докладе профессора Савицкого, согласно которой Россия – особый историческо-географический мир, при этом мир славянский, отмеченный православием. Это взгляд на социализм как на социальную реформу, как на кооперацию, что подтверждается полемикой профессоров Билимовича, Струве и Лазарева. И, наконец, концепция славянофильства, выраженная в докладах Вернадского, Шахматова, Тарановского, Ясинского. У последнего привлекает внимание тезис о том, что в некоторых европейских демократических странах форма управления оказалась более деспотической, чем в императорской России. Если к этим концепциям добавить пришедшую от Устрялова и Ключникова идею «сменовеховства» как развитие НЭПа (новой экономической политики) в СССР, которое должно привести к перерождению советской власти, к возвращению капитализма и рождению национал-большевизма, то есть сотрудничества большевиков с национальной буржуазией во имя единой и неделимой России, – то предстает картина интеллектуальных и духовных исканий русской интеллигенции в пражской эмиграции.

Прага немало поспособствовала взращиванию русской политической мысли, обращенной к коммунистической России. И Масарик, как президент, имевший свою стратегию по отношению к русской интеллектуальной эмиграции, оказался причастен к производству новых смыслов для великой славянской страны на востоке.

В декабре 1935 года Масарик покинул президентский пост. Давали знать возраст и здоровье. Но в эти его последние президентские годы были установлены дипломатические отношения Чехословакии с Советским Союзом и заключен советско-чехословацкий договор о взаимопомощи. К этому подталкивали угрозы, исходившие от гитлеровской Германии. В этой ситуации Масарик держался своей философии противостояния пангерманской опасности, в том числе посредством славянской солидарности. Ее старый профессор усматривал в позиции Советского Союза. Национал- большевизм, хотя и не на буржуазной основе, как его видели «сменовеховцы», а на социалистических началах, – мог реально противостоять германскому нацизму.

Умер Масарик 14 сентября 1937 года, за год до мюнхенского позора – соглашения с Гитлером, по которому немцам была отдана часть Чехословакии – Судетская область. Отдана при согласии Франции и Англии. Так их лидеры думали откупиться от Гитлера и принести мир в Европу. А намерение СССР помочь Чехословакии в соответствии с договором о взаимопомощи 1935 года не осуществилось, воспротивилась Франция: договор был составлен так, что СССР мог действовать лишь в случае, если действовать начнет Франция. Но никто тогда не хотел иметь в Европе славянскую солидарность. Непонимание идей Масарика о славянском щите обошлось Европе шестью годами кровавой войны.

В 1921 году, когда вышел сборник «Смена вех», Масарик издает брошюру «О большевизме». В ней он жестко критикует большевиков за догматизацию марксизма. И не совсем обоснованно. Какой догматизм, когда Ленин вводит новую экономическую политику (НЭП) в стране большевиков, что порождает смуту в среде ортодоксальных марксистов?

Трудно давалась диалектика даже таким мыслителям, как Масарик. Но тем не менее отдадим должное – он учился ей многие годы. Его поклон Гегелю: «Гегель, безусловно, есть величайший философ современности, высочайшая вершина нашего современного, односторонне теоретического образования»[22].

Вот было политическое решение Масарика – установление дипломатических отношений с Советским Союзом и заключение с ним договора о взаимопомощи в то время, когда Европа трепетала перед Гитлером. Разве не диалектический профессорский взгляд открыл тогда окно возможностей для Чехословакии?

Но однажды он напишет фразу: «Не убий! Эта заповедь имеет всеобщее значение – для каждого случая, при любых обстоятельствах. Она означает, что каждый сознательный человек должен по возможности беречь жизненную силу, как свою, так и ближнего»[23].

И не раз читая то, что написано им, на этой фразе спотыкаешься. Потому что известно – в марте 1918-го он встречался с Савинковым. А Савинков тогда занимался организацией мятежей и подготовкой убийства Ленина. И приходил к Масарику, чтобы тот помог деньгами. И тот склонил голову перед этой просьбой.

И вот на исходе лет: «Не убий!»

Может, для него та встреча с Савинковым была тем случаем, когда политик расходится с философом? Изворотливость политика взяла верх. Ведь почему-то именно изворотливость как черту ума и характера в первую очередь называл колчаковский генерал Сахаров, говоря о Масарике, – изворотливость и умение «делать самые грязные дела с благочестивым видом».

Но тем не менее политик и философ в нем шли навстречу друг другу. И в этом движении он всегда был в заговоре то с политиком против философа, то с философом против политика. Когда они сходились и заговорщицкий покров исчезал, то появлялись идеи в духе славянской солидарности с Советским Союзом.

Это как раз случай Масарика.