Заговор Важных

13 С июня до середины июля 1643 года

В начале июня началось беспрерывное давление на королеву. Она не могла больше продолжать политику Ришелье, ей приходилось давать гарантии — и деньги — своим противникам. Даже великий дипломат Мазарини шел на уступки, чтобы, жертвуя второстепенным, спасти главное.

В начала месяца регентский совет предложил шляпу парижского коадъютора Полю де Гонди, аббату де Рецу.

В Париже архиепископам отводилась исключительно почетная роль, а ответственность за епархию нес коадъютор. Но как только освобождалось место, коадъютор получал сан архиепископа. Архиепископом Парижским был дядя аббата де Реца, а по традиции этот пост передавался от дяди к племяннику. Королева и Мазарини — по разным причинам — долго отказывались дать Полю де Гонди шляпу коадъютора. Королеву возмущала та роль, которую играли коадъюторы; по ее мнению, и епископ, и архиепископ должны сами заботиться о своей пастве. Доводы Мазарини не имели ничего общего с моралью, они касались лично де Реца: в прошлом Рец всегда примыкал к партии, выступавшей против короля. Но и эта причина не являлась главной; в конце концов другие оппозиционеры сумели достичь самых высоких постов. На взгляд Мазарини, аббат обладал существенным недостатком: он был чрезвычайно умен, и кардинал быстро разглядел в нем будущего грозного противника.

Тем не менее королева и ее министр уступили.

Второй большой неудачей стало вынужденное согласие на возвращение госпожи де Шеврез. Прежде чем пойти на это, королева долгое время сомневалась и тянула с решением, но давление Бофора и его друзей оказалось слишком сильным, и шестого июня герцогиня в сопровождении очаровательной дочери Шарлотты победоносно въехала в Париж.

Пытаясь предотвратить назревавшие проблемы, Мазарини направил ей навстречу посла, а королева — своего эмиссара.

Вестником Мазарини стал Уолтер Монтегю,[59] бывший посол Англии во Франции и приближенный королевы Елизаветы. Монтегю, давний друг Анны Австрийской, в прошлом находился в дружеских отношениях с Бэкингемом. Но, как мы уже сказали, он был и другом Мазарини, которым искренне восхищался. Бывший дипломат, Монтегю высоко ценил нового министра. Сейчас Мазарини выбрал его потому, что тот — как и многие другие! — некогда был любовником герцогини де Шеврез, а следовательно, близко ее знал. Перед отъездом он вручил посланцу солидную сумму для передачи ее Мари де Роган, надеясь таким образом купить если не ее дружбу, то хотя бы нейтралитет, а Монтегю пообещал намекнуть герцогине, что это всего лишь аванс.

Эмиссаром королевы стал ее друг и верный слуга, принц де Марсильяк, герцог де Ларошфуко. Королева дала ему четкие инструкции, как и что следует говорить. Анна Австрийская по-прежнему любит Мари де Шеврез, но ее более не волнуют забавы их юности. Теперь она правит государством, а потому не советует герцогине вмешиваться в политику, а напротив, рекомендует полностью доверять кардиналу Мазарини, который один руководит политикой Франции.

Марсильяк исполнил приказ королевы: он долго убеждал герцогиню во всем слушаться регентшу и возносил хвалы кардиналу, лучшему министру, который когда-либо служил Франции.

Монтегю поступил точно так же.

Мари де Шеврез приняла обоих доброжелательно и сделала вид, что готова следовать их советам. Но если она их и слушала, то явно не слышала.

Тринадцатого июня Шатонеф получил помилование и дозволение вернуться в Париж. Но бывший любовник Мари де Шеврез, которого любовь привела в тюрьму, казалось, ничему не научился. Едва прибыв в столицу, он тут же предоставил себя в распоряжение инфернальной герцогини, поселившейся в своем особняке на улице Сен-Тома-дю-Лувр.

Принцесса Конде сотрясалась от ярости, видя, как вернулся тот, кто приговорил к смерти ее брата Монморанси. Ветер, похоже, опять переменился, и Бофор с друзьями вновь составили сильную и однородную оппозиционную партию, во всеуслышание заявившую о своем стремлении к власти. И не просто к власти, а ко всей полноте власти.

В июне вес этой партии при дворе настолько возрос, что лукавая кокетка Анна Корнуэлл, супруга военного казначея и поклонница Мазарини, а также одна из самых блистательных насмешниц дворца Рамбуйе, дала членам партии Бофора прозвище Важные. Ей нравилось смеяться над чванливыми соратниками герцога, беспрестанно повторявшими: «У нас очень важные дела!»

Прозвище, подхваченное герцогом де Ларошфуко и кардиналом де Рецем, закрепилось за сторонниками Бофора.

Королева продолжала идти на уступки: раздавала деньги, должности и состояния своим бывшим друзьям, а те с каждым днем становились все более алчными и все более укреплялись в своей решимости отнять у нее власть.

«Все отдает королева», — распевали насмешники. Другие вслед за Рецем подхватывали: «Как королева добра!»

Мазарини кланялся, прятал честолюбие в карман, но сломлен не был.

У него появились новые враги. Граф де Шавиньи, десять лет считавшийся другом кардинала, опасно сблизился с кланом Конде, который день ото дня становился богаче, ибо принц, его глава, обнаружив, что власть от него ускользнула, требовал — и получал! — все больше денег, рент, должностей и пенсий. Вместе с Энгиеном, державшим в руках армию, принц вполне мог открыть второй фронт, а хрупкая королевская власть юного Людовика XIV вряд ли выдержала бы еще и это бремя.

Вместе с Шавиньи и его отцом клан Конде в совете поддерживали еще два министра. Усмотрев угрозу в таком раскладе сил, кардинал поделился своими опасениями с королевой. Анна ненавидела отца и сына Бутийе, верных слуг Ришелье, и уговорить ее труда не составило.

В начале июня регентша лишила отца должности министра финансов, а меньше чем через месяц настала очередь графа Шавиньи покинуть совет. Мазарини извинился перед ним и заверил, что он тут ни при чем. Решение принимала королева, он же, напротив, сделал все, чтобы защитить их.

И любезно предложил Шавиньи должность посла, которую тот с негодованием отверг.

На место Шавиньи назначили Анри Огюста де Бриена, а самому Шавиньи Мазарини поручил управлять тюрьмой Венсенского замка!

Каждый придворный мог теперь воочию наблюдать и оценивать методы председателя регентского совета, у всех перед глазами уже был пример дю Нуайе.

Теперь легко можно было сравнить настоящее с прошлым: Ришелье наверняка приказал бы арестовать, заточить в темницу или даже казнить неугодных ему министров, как он поступил с беднягой Марсильяком. Мазарини же мягко отстранял людей от власти, дабы они перестали быть для него источником опасности. И не собирался проливать ничьей крови.

В середине июня, несмотря на возрастающее влияние Важных, ловкий итальянец по-прежнему оставался бесспорным хозяином Королевского совета. Но как долго продлится такое положение?

Шестнадцатого июня, после слишком долгого, на ее взгляд, ожидания, герцогиня де Шеврез наконец была принята королевой, но, несмотря на расточаемые улыбки и комплименты, прием оказался холодным. Анна Австрийская не пожелала выслушать ее план мира с Испанией и заявила:

— Вы, моя дорогая, прибыли от испанцев? Но что подумают наши союзники! Не лучше ли вам сначала пожить немного в провинции, прежде чем возвращаться ко двору…

Это пожелание прозвучало как приказ, и если бы не вступился Мазарини, предпочитавший иметь герцогиню под рукой и окружать ее своими шпионами, она бы отослала Шеврез в провинцию. Кардинал вступился за герцогиню, и королева нехотя согласилась с его мнением.

На следующий день после столь дурного приема у королевы итальянец велел доставить очаровательной интриганке на дом двести тысяч экю.

Мари де Шеврез быстро поняла, что играть с этим сицилийцем непросто, и его слабость, немощь и глупость — всего лишь маска, скрывающая гибкий ум и редкостную прозорливость. Ей предстояло вновь завоевать любовь подруги, которая двадцать лет назад говорила: «Я предпочитаю не иметь детей, чем расстаться с герцогиней де Шеврез».

Но теперь у королевы были дети, и она очень их любила.

Поэтому Мари де Шеврез решила, что будет посещать королеву каждый день. Ее очарование, а точнее, чары возымели действие. Проводя долгие часы в обществе регентши, она при каждом удобном случае мило посмеивалась над итальянцем.

Вскоре, при поддержке своих сторонников, она принялась очернять его, дискредитировать и даже унижать, причем в его присутствии.

Исподтишка Мари де Шеврез принялась распространять и стишки, что-то вроде этого:

Как только двор поверил, что стрелы герцогини попадают в цель, а позиции министра ослабевают, он немедленно развернулся в ее сторону. Теперь пенсии и милости королевы раздавались при ее активном участии.

В начале июля герцогиня добилась согласия на возвращение в Париж герцога де Гиза, заочно приговоренного к смерти в прошлом году за участие в заговоре герцога Бульонского.

Гиз, прибыв в Париж одиннадцатого июля, поклялся, что не будет участвовать в заговорах и что единственная его цель — аннулировать прежний брак и жениться на фрейлине королевы мадемуазель Понс, в которую он был безумно влюблен. Однако дьявольская герцогиня сумела превратить его в свое орудие.

Теперь, когда все Важные были в сборе, сторонники Мазарини принялись высмеивать их в куплетах:

Началась придворная война листовок, утонченная и остроумная, но втайне участники ее точили кинжалы.

Через месяц после знаменательного дня, когда Мазарини заплатил — и дорого заплатил! — за расположение Мари де Шеврез, Луи сидел дома и читал длинное письмо, где Марго Бельвиль рассказывала о ходе работ и просила у него — увы! — еще денег. К счастью, теперь он мог рассчитывать на добычу из Рокруа и на вознаграждение министра.

Его квартиру охранял вооруженный до зубов Гофреди, пребывавший в постоянной тревоге за жизнь своего господина. Несмотря на столь надежную защиту, когда в дверь постучали, Луи отправился открывать, вооружившись кремневым пистолетом. За дверью стоял уже знакомый ему маленький паж, присланный госпожой де Рамбуйе.

— Госпожа маркиза просит вас немедленно явиться к ней, шевалье, — произнес мальчишка нараспев, протягивая Луи записку.

Записка подтверждала приглашение, но ничего не объясняла.

Встревоженный Луи попросил Гофреди сопровождать его. Вооружившись, как они делали последнее время, они взяли коней в «Толстухе-монахине» и направились в сторону Лувра. Паж прибыл пешком, поэтому Луи посадил его на круп своего коня.

С торчащими из седельных сумок пистолетами, с тяжелой испанской шпагой на поясе, с двуствольным мушкетом в одной руке и тлевшим фитилем в другой, Гофреди выглядел устрашающе. А стоило ему грозно пошевелить своими закрученными усами, как все немедленно уступали ему дорогу.

С началом лета на улицы, усеянные отбросами, вернулось привычное зловоние, исходившее от покрывавшей их липкой смеси лошадиного и коровьего навоза. А в узких, немощеных переулках с наступлением жары вонь становилась и вовсе нестерпимой. Жирная грязь липла к копытам коней и башмакам пешеходов.

Наконец, всадники с облегчением выехали на улицу Сент-Оноре, широкую мощеную улицу, значительно менее зловонную, нежели те закоулки, где им пришлось проезжать. К несчастью, она постоянно была запружена пешеходами, всадниками, экипажами, а лавочники здесь особенно усердствовали, выставляя множество лотков, дабы помешать свободному движению прохожих и тем самым привлечь их внимание к своему товару. Порой они буквально преследовали их, наперебой предлагая кто рыбу, кто вино, кто фрукты или каштаны.

На этой парижской улице продавалось все: еда, одежда и женщины, выставлявшие напоказ свои тела и торговавшие ими по два су.

Поэтому всадники двигались крайне медленно. Они старались не забрызгать грязью шествующих важно богатых купцов и лекарей в черных одеждах с крылатыми докторскими шапочками на голове. Приходилось обращать внимание на священников и монахов и, что хуже всего, на слуг, часто слонявшихся в поисках ссоры. Как подобает учтивым кавалерам, они осторожно объезжали горожанок в пышных юбках, выступавших в сопровождении пажей или лакеев. А главное, они старались ненароком не опрокинуть прилавок мясника, торговца жарким, скорняка или ювелира, опасаясь, как бы эти сварливые лавочники или их приказчики не набросились на них с кулаками.

Нервы обоих мужчин были напряжены до крайности, а потому все эти люди, кричащие, вопящие или горланящие песни прямо им в уши, только усиливали накапливавшееся раздражение.

Стремясь держаться рядом с Луи, Гофреди внимательно наблюдал за толпой, особенно за теми, кто почему-либо приближался к его хозяину, будь то вооруженный лакей, носильщик или даже публичная девка, за корсажем которой вполне мог быть спрятан кинжал.

Тем не менее они благополучно прибыли на улицу Сен-Тома-дю-Лувр.

В этом обычно тихом проходе сегодня царило чрезвычайное оживление, а гул голосов и грохот колес звучали еще громче, чем на улице Сент-Оноре. Кареты и повозки стояли как придется. Сотни дворян, советников и лакеев толпились, толкались и оскорбляли друг друга.

Луи быстро разглядел, что толпа тянулась не к особняку Рамбуйе, а к особняку госпожи де Шеврез, где во дворе сновали лакеи и теснились все новые и новые экипажи.

Решительно многие уверовали, что именно герцогиня будет стоять за кулисами и дергать за веревочки того, кто формально станет управлять Францией, а потому все бросились к ней в надежде заручиться ее благоволением.

Двор жилища госпожи де Рамбуйе был пуст и тих. Луи спешился и вошел в дом, где его тотчас проводили в Голубую комнату: маркиза ждала его.

Прекрасное лицо Катрин де Рамбуйе, обычно улыбающееся и насмешливое, на этот раз было серьезным и встревоженным. Рядом с маркизой в простом прямом платье и рубашке с высоким горлом стояла Жюли де Вивон и с беспокойством смотрела на Луи.

Поклонившись дамам, Луи удивленно спросил:

— Что происходит? Вы чем-то озабочены? Вам сообщили дурные новости?

— Нет, успокойтесь, — ответила маркиза, от возбуждения сжимая и разжимая руки. — Я просто хотела передать вам приглашение, которое мне крайне не нравится… Впрочем, вы можете отказаться…

И она умолкла, подыскивая нужные слова; желая скрыть свою нерешительность, она провела языком по губам и медленно заговорила вновь:

— Госпожа де Шеврез, моя соседка и подруга, — последнее слово она произнесла с поистине неподражаемой интонацией! — желает встретиться с вами.

— Госпожа де Шеврез? Но когда? И почему? — Луи поймал растерянный взгляд своей невесты.

— Тотчас же! — ответила маркиза. — Она обещала принять вас немедленно, как только вы сюда прибудете. Возможно, вам это покажется величайшей честью, ведь многие принцы часами ждут в приемной, чтобы увидеть ее, — насмешливо добавила она, скривив губы в иронической улыбке. — Почему? Я этого не знаю, зато хорошо знаю герцогиню и потому не могу не волноваться… Если не сказать сильнее…

— Но во дворе ее дома целая толпа, и если я пойду сейчас, каким образом я доложу о себе лакею?

Маркиза махнула рукой:

— Между нашими домами есть потайной ход. Я лично провожу вас до дверей ее апартаментов. Она ждет вас…

Луи в замешательстве не двигался с места: по своему положению он никак не мог заинтересовать Мари де Шеврез. Собственно, откуда она вообще узнала о его существовании? Не зная, как поступить, он вопросительно посмотрел на Жюли.

— Не ходите, Луи, — побледнев, ответила девушка. — У меня дурные предчувствия.

Ее лицо со следами слез стало белым как мрамор, и маркиза, взяв девушку за руки, оказавшиеся совершенно ледяными, принялась ее успокаивать:

— Честно говоря, я не разделяю ваших страхов, Жюли. Чего бы ни хотела от шевалье Мари, она знает, что я его друг, и не станет действовать мне во вред. Мне кажется, Луи, вы ничем не рискуете, если выслушаете ее. Уж лучше все узнать, чем пребывать в страхе и неведении. Просто будьте осторожны и не забывайте, что вы служите королю.

Прежде чем принять решение, Луи еще раз окинул взором обеих женщин. Рассуждения маркизы казались ему разумными. Чем он рискует, когда вокруг столько людей, заполняющих каждый уголок особняка де Шеврез?

— Согласен! Я готов идти, — ответил он.

Не скрывая слез, Жюли без сил опустилась на стул. Луи рванулся было ее утешить, но маркиза сделала ему знак следовать за ней, и он подчинился. По лабиринту коридоров и лестниц они дошли до мрачной тяжелой ореховой двери.

Перед этой дверью госпожа де Рамбуйе остановилась и повернулась к Луи. Молодой человек заметил, что она нервно покусывает губы.

— Луи, я обязана предупредить вас. Мари де Шеврез самая очаровательная, самая прекрасная, самая привлекательная, самая желанная… и самая опасная женщина в Европе. У нее внешность ангела, но на самом деле она сущий демон. Она вертит мужчинами как хочет. Будьте осторожны и не верьте ничему из того, что она станет вам обещать. — Она умолкла. — Подобно Цирцее, она испробует на вас весь свой арсенал. Сопротивляйтесь!

И, вытащив крохотный ключик, она отперла дверь.

За дверью стоял лакей в ливрее дома де Шеврез. Как долго он ждет здесь? — подумал Луи. Ни слова не говоря, маркиза пропустила Фронсака вперед и заперла за ним дверь.

Луи осмотрел помещение: он находился в самом начале длинной галереи, по обеим сторонам которой стояли банкетки, где в ожидании сидели дворяне.

Лакей, похоже, получил точные предписания, ибо, сделав знак Луи следовать за ним, сразу повел его к двери, инкрустированной цветными квадратами стекол, почтительно распахнул ее и жестом пригласил войти.

В комнате находилось несколько человек, роскошно одетых, с ярко накрашенными лицами. Никого из них Луи не знал. Разодетые мужчины почтительно обступили необыкновенную красавицу, облаченную в богатое алое платье с глубоким декольте, из-под которого выглядывал тонкий краешек кружевной блузки, не столько прикрывавший грудь, сколько дразнивший воображение. Кудри красавицы были зачесаны назад.

Луи она показалась очень молодой, хотя в то время ей уже перевалило за сорок.[60]

Он видел ее впервые, но узнал без труда.

Прямо перед ним на стене висела знаменитая картина Клода Дерюэ, изображавшая Мари де Шеврез в образе Дианы-охотницы.

При появлении Луи собравшиеся умолкли и уставились на него с вызывающим высокомерием.

— Шевалье де Мерси, — без какого-либо выражения объявил лакей.

Мари де Шеврез чуть заметно нахмурилась, отчего стали заметны многочисленные мелкие морщинки на ее лице, а затем чарующим и чистым голосом приказала окружавшим ее дворянам:

— Господа, не могли бы вы ненадолго покинуть меня? Если угодно, подождите меня в малой гостиной…

Все подчинились и вышли, не смея противоречить той, кого они считали будущей повелительницей Франции.

Оставшись наедине с Луи, герцогиня опустилась на софу и знаком пригласила его сесть рядом. Он повиновался, однако тревога не покидала его. Заметив его смущение, она кокетливо улыбнулась ему и придвинулась ближе:

— Мне рассказывали о вас много хорошего, шевалье… Голос ее звучал многозначительно и страстно.

— Я этого не заслуживаю, — пробормотал Луи.

Окинув его томным взором бездонных темных глаз, она взяла его руки в свои и, нежно улыбаясь, спросила:

— Надеюсь, вы меня не боитесь? — И, не дожидаясь ответа, продолжила: — Перейдем сразу к делу. Полагаю, вы преданы кардиналу?

— Вас ввели в заблуждение, сударыня, — запротестовал он. — Я предан королю… Как и вы, полагаю…

Герцогиня едва заметно нахмурилась. Ответ пришелся ей не по вкусу. В эту минуту Луи вновь увидел, как на лице ее сквозь толстый слой румян и пудры проступили крошечные морщинки. Герцогиня явно была не столь молода, какой казалась на первый взгляд.

Но буквально в долю секунды она взяла себя в руки, вновь надев привычную маску лицемерия, и одарила его обольстительнейшей улыбкой, позволившей продемонстрировать роскошные жемчужные зубки. Выпустив его руки, она сделала плавный жест, словно желая подкрепить правдивость своего ответа:

— Действительно, я тоже предана королю… и королеве. Значит, мы вполне можем договориться.

Она на минуту умолкла, с милой гримаской прикусив губу.

— Кардинал великий министр, и я глубоко его уважаю, но… боюсь, вскоре ему придется нас покинуть. Мне сообщили, что ему надо срочно отбыть в Италию по семейным делам… — Последние слова она произнесла печально, словно желая подчеркнуть их искренность. — А новым первым министром, скорее всего, станет господин де Шатонеф.

Опустив глаза, она покачала головой:

— Те, кого ослепило величие кардинала, могут остаться в одиночестве. Подумайте об этом.

И, подняв глаза, она снова вперила в него свой взор, дабы не дать ему отвести взгляд.

— Мне очень нужны друзья — такие, как вы, умеющие не только действовать, но и думать. Мне сказали, вы обладаете обширными познаниями, умеете их применять и делать далеко идущие выводы… вами восхищается сам герцог Энгиенский… Шатонеф, несомненно, будет нуждаться в вас.

— Мои достоинства преувеличили, сударыня, — смущенно ответил он.

Во взоре герцогини мелькнуло недоумение. Кем себя возомнил этот нотариус? Она предлагает ему состояние и должность, чего еще ему надо? Уложить ее к себе в постель? И, подчеркивая свое нетерпение, она быстро произнесла:

— Нисколько. Короче, я предлагаю вам место у себя в доме. А чтобы вам было легче его принять, вручаю вам сто тысяч ливров. Немедленно. Вы станете служить мне, а я обеспечу ваше будущее и дам приданое вашей будущей супруге, племяннице моей подруги Рамбуйе. Что вы на это скажете?

Если в начале разговора Луи чувствовал себя скованно, то теперь он буквально оцепенел. От таких предложений не отказываются. Сто тысяч ливров — это целое состояние, с ними он устроил бы свое будущее. Нет, нельзя отклонять предложение герцогини, словно зачарованный, думал он, мгновенно позабыв все, что говорила ему маркиза де Рамбуйе.

Почувствовав его колебания, Мари приблизила к нему свое лицо и, с каким-то необычайным выражением глядя на него, проникновенным голосом произнесла:

— Я умею вознаграждать тех, кто мне служит, шевалье. Вам стоит только попросить… Вы можете получить от меня все… И теперь же, если вы того желаете…

И она снова взяла его за руки. Воцарилась тишина. Сейчас Мари внимательно изучала его, как изучают лошадь, которую желают испытать перед покупкой. И это Луи не понравилось. Призвав на помощь всю силу воли, он проговорил:

— Мне придется служить вам так же, как служит маркиз де Фонтрай?

Руки ее мгновенно стали ледяными, она отпустила его и, отшатнувшись, окинула гневным нетерпеливым взором:

— Фонтрай не служит мне, сударь. Он мой друг, но ничто не мешает вам тоже стать таковым. Другом.

Очарование исчезло, и Луи насмешливо произнес:

— Я? Другом маркиза де Фонтрая? Храни меня Господь, я предпочитаю оставаться его врагом. Это более благоразумно. — И, покачав головой, продолжил: — Я должен поразмыслить, сударыня. Столько почестей, такое состояние… Я не уверен, что смогу во всем удовлетворить вас и правильно исполнить свою роль.

Лицо герцогини стало неподвижным и непроницаемым как мрамор; глядя поверх его головы, она прошипела:

— Решайте скорее, сударь, карты сданы…

Лицо ее приняло змеиное выражение, и хотя ей мгновенно удалось его изгнать, на этот раз вымученная улыбка плохо скрывала ее истинные чувства, и Луи стало страшно.

Внутренне содрогнувшись, он встал и со всем возможным почтением отвесил ей низкий поклон. Она, похоже, удовлетворилась им и, вскинув голову, повернулась к открывшейся двери: каким-то загадочным образом она дала знать лакею, что аудиенция окончилась, и окончилась плохо.

Луи вышел с чувством, что покидает чертоги Цирцеи.

Он только что видел настоящего демона. Вытащив носовой платок, он вытер струившийся по лбу пот и машинально последовал за лакеем. Сейчас он даже не пытался проследить путь, по которому его вели, и не заметил, как очутился во дворе особняка.

Вокруг толпились лакеи, кучера, мещане, дворяне, магистраты и офицеры, ожидавшие аудиенции у Мари де Шеврез или встречи с кем-нибудь из людей ее дома. Многие пришли сюда только лишь для того, чтобы выразить ей свое почтение или получить от нее приказания.

Расстроенный и в сомнениях, правильно ли он себя повел и поступил, Луи пробирался сквозь скопление ожидающих, не обращая внимания на тех, кто встречался ему на пути. Но внезапно — совершенно случайно! — внимание его привлекла фигура, показавшаяся ему знакомой. Он никогда бы не подумал, что может встретить этого человека здесь!

Почувствовав себя преданным, он замер, оцепенев от ужаса, ибо мгновенно представил себе, что может означать для него присутствие здесь человека, которого он только что увидел.

С трудом овладев собой, он поспешил к дворцу Рамбуйе. Скорее домой, иначе он погиб!

Во дворе особняка он нашел Гофреди, бывший рейтар неспешно беседовал с Шаварошем. Луи попросил управляющего маркизы передать госпоже и Жюли его извинения. К сожалению, сейчас ему надо срочно уехать, настолько срочно, что у него даже нет времени попрощаться с ними.

Он не предполагал, что не увидит свою возлюбленную в течение долгих недель.

По дороге домой Луи то и дело оборачивался, желая убедиться, что никто не следует за ними. Интересно, субъект, которого он узнал, тоже его заметил? А вдруг направление его взгляда перехватил кто-то третий? И как это выяснить? Черт возьми, если на все вопросы ответ положительный, значит, жизнь его висит на волоске.

И что теперь делать? У кого искать защиты?

Но оставим Луи с его тревожными раздумьями и взглянем, что происходило в особняке герцогини де Шеврез сразу после его ухода.

Мари де Шеврез не была удовлетворена поворотом событий. Она прекрасно разбиралась в мужчинах и мгновенно почувствовала, что Фронсак никогда не будет принадлежать ей. Обычно, когда ее спрашивали, как ей удается столь быстро склонять мужчин на свою сторону, она цинично отвечала: «Я позволяю им под столом коснуться моего бедра».

Но в этот раз она поняла, что никакие прикосновения не заставят этого нотариуса делать то, чего хочется ей. Его не соблазнили даже деньги! Чертов Фронсак! И, войдя в малую гостиную, где ее ждали друзья, она обратилась к молодому и высокому белокурому красавцу:

— Бофор, вы можете на минуточку зайти ко мне? А вы, Монтрезор, будьте столь любезны и отыщите Фонтрая. Он, без сомнения, где-то в доме.

Голос ее звучал отрывисто и нервно.

Герцог де Бофор почтительно последовал за герцогиней де Шеврез, и та в нескольких слова изложила ему свой разговор с Фронсаком.

— Этот тип слишком правильный, а потому не хочет изменять кардиналу. Но он верный, и это мне нравится, — произнес сын Вандома с выговором парижского ломового извозчика. — Да, он мне положительно нравится… Он не такой, как другие, готовые продаться по дешевке.

— Решительно, Бофор, вы никогда ничего не понимаете, — презрительно бросила ему герцогиня. — Нас совершенно не волнует ни верность, ни справедливость, ни честность. Фронсак слишком много знает. Сейчас он уже в состоянии арестовать Фонтрая. А если он и дальше продвинется в своих поисках, нам всем будет грозить Бастилия или еще хуже… эшафот! Палач, мэтр Гийом, без сомнения, с радостью заполучит меня в свои руки…

— Фронсак знает гораздо больше, чем вы можете себе представить, — раздался неприятный скрипучий голос.

Бофор и герцогиня обернулись.

В комнату вошел обиженный судьбой уродец, иначе говоря, маркиз де Фонтрай. На его безобразном лице играла ироническая улыбка. Фонтрай был умен, но, к несчастью, природа не нашла для него ничего более подходящего, чем приплюснутый нос, маленькие блестящие глазки, сидевшие глубоко в орбитах, бесформенный рот, полный испорченных зубов, и бесцветная, покрытая оспинами кожа. Роскошный костюм из синего шелка, украшенный пестрыми бантами, придавал его отталкивающей физиономии вид грозный и пугающий.

Луи д'Астарак, маркиз де Фонтрай чувствовал себя у герцогини как дома: в свое время он оказал ей множество услуг. Злобно усмехаясь, он зловещим тоном продолжал:

— Во дворе Фронсак заметил того, кого не должен был видеть здесь. Я стоял у окна и наблюдал. Это была ошибка — вывести его во двор. Ошибка, которая дорого будет ему стоить… стоить жизни… Впрочем, я всегда говорил, что от него надо избавиться.

— Мы не убийцы, сударь! — возмутился Бофор, презрительно и одновременно со страхом глядя на него.

Мари де Шеврез по очереди смерила взглядом обоих мужчин — пустым, бездонным, мертвящим взглядом, а потом бросила:

— Так убейте его! И побыстрее.