Заговор Важных

18 29 и 30 августа 1643 года

Субботним вечером двадцать девятого августа Луи занял свое место за столиком трактира «Два ангела»; вскоре к нему присоединились его новые приятели. Вино быстро развязало языки, и проклятия в адрес кардинала становились все более громкими и угрожающими. Угрозы сменились куплетами, а так как уличные поэты усердствовали в сочинении сатир на Мазарини, то никто не повторялся. Постепенно пьяное пение переросло в беспорядочный гвалт.

Когда совсем стемнело, в сопровождении трех дворян в масках явился маркиз де Фонтрай. В одном из спутников маркиза Фронсак по светлым волосам и высокому росту узнал Бофора; приглядевшись, он узнал и Кампиона. Опознать последнего ему не удалось; позднее он выяснил, что это был офицер королевской гвардии Бопюи.

Вместе с Эшафотом и двумя его помощниками дворяне прошли в отдельную комнату и заперли за собой дверь. Сидя в самом темном углу, Луи на всякий случай подпер рукой подбородок и как бы случайно прикрыл ладонью лицо. Полумрак, царивший в зале, освещенном огарками сальных свечей, являлся его союзником. Вряд ли важные посетители станут пристально рассматривать каждого бандита, хотя, конечно, подозрительный Фонтрай мог и учинить досмотр своему войску.

Прошел час.

Одни головорезы напились и заснули прямо на столах, другие вместе с девицами из таверны поднялись на второй этаж. Фронсак уже вознамерился покинуть трактир, как группа заговорщиков наконец завершила совещание, и дворяне отбыли, провожаемые почтительными поклонами Эшафота. Обхватив голову руками, Луи сделал вид, что спит. С отвращением обозрев свою банду, Эшафот в сердцах заорал:

— Эй, вы, шайка отбросов! Операция назначается на завтра. И я хочу видеть вас всех здесь в шесть вечера, протрезвевших и вооруженных.

Луи выругался, встал, цепляясь обеими руками за стол, и, пошатываясь, направился к двери. Эшафот схватил его за рукав:

— Эй, как там наш Фронсак? Ничего нового?

Луи пробормотал нечто невнятное, более всего похожее на «нет». Эшафот с досадой оттолкнул его, но удерживать не стал, и Луи беспрепятственно вышел на улицу. По дороге к своей берлоге, где уже видели десятый сон Эврар и его отец, он лихорадочно соображал, как ему завтра предупредить Мазарини. Когда же он, наконец, добрался до дома на Смердящей улице, у него в голове окончательно сложился план действий, и он с чистой совестью рухнул на вонючий тюфяк, кишевший насекомыми, и заснул сном праведника.

Наступило воскресное утро. Когда Вальдрен и его сын еще спали, Луи, спавший в одежде, а потому не потративший времени на одевание, тихо спустился вниз; умыться, к несчастью, не удалось. Что ж, еще несколько часов придется потерпеть блох и прочих кровососов. Уверенный, что больше не увидит своего гостеприимного хозяина, он оставил на столе десяток оставшихся у него золотых монет.

День только начинался, и Смердящая улица еще не заполнилась людьми, кроме, разумеется, тех, кто с вечера устроился спать на обочине. Перешагивая через спящих, Луи направился к церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа.

Расторопные торговцы уже расставляли перед входом в церковь свои прилавки, хотя ночь еще цеплялась за тучи. Зная привычки Гастона, Луи был уверен, что тот, как обычно, явится к девятичасовой службе; впрочем, иногда комиссар приходил и раньше, желая проверить, все ли в порядке на подходах к церкви. Если ему казалось, что вокруг слишком много попрошаек, он приказывал разогнать их, ибо эту церковь посещали самые знатные семейства королевства.

Сев на землю рядом с нищим, покрытым язвами, Луи надвинул на лоб свою бесформенную шляпу. В такой позе его точно никто не узнает. Ждать пришлось почти час. Наконец, заслышав стук копыт, он поднял голову и увидел Гастона де Тийи, направлявшегося в Гран-Шатле; за Гастоном, беспечно оглядываясь по сторонам, ехали полицейские стражники. Фронсак встал и, шатаясь, направился навстречу комиссару. Приблизившись, он неожиданно вцепился в гриву его коня и тихо, чтобы услышал только всадник, прошептал:

— Гастон, это я, Луи…

Лицо Гастона перекосилось при виде странного оборванного субъекта.

— Я это, я, можешь мне поверить! Только сделай вид, что ты меня не узнал, и прикажи своим людям схватить меня и доставить к тебе в кабинет.

Узнав друга, Гастон, привыкший действовать решительно, брезгливо оттолкнул Луи и крикнул стражникам:

— Эй, ко мне! Задержите этого негодяя, он не внушает мне доверия. Обыщите его, а потом приведите ко мне в кабинет. Я сам допрошу его.

Двое полицейских немедленно схватили Луи, обшарили его с головы до ног, скрутили веревками и, вскочив на коней, поскакали в Гран-Шатле, вынуждая связанного Луи бежать за ними. Время от времени один из них дергал за веревку, подгоняя задержанного, и в такие минуты Луи требовались все силы, чтобы удержаться на ногах. В Шатле Луи грубо проволокли по знакомому коридору, протащили по лестнице и пинком втолкнули в кабинет Гастона. К счастью, хозяин кабинета не заставил себя ждать.

— Отлично, — похвалил комиссар подчиненных. — А теперь оставьте нас одних.

И движением руки отпустил стражников. Едва дверь за полицейскими захлопнулась, как Гастон бросился к Луи с кувшином и полотенцем.

— Отец наш Небесный, однако эти грубияны с тобой не церемонились! Но откуда ты появился? И почему в таком виде?

Продолжая задавать вопросы, он без устали смывал грязь с лица Луи, потом перерезал веревки, отошел в сторону и, не выдержав, расхохотался:

— Черт побери, тебе надоело служить образцом изящества? Куда подевались твои ленты? А где твоя бородка, твои волосы? Заметь, я не имею ничего против твоей нынешней шевелюры, она прекрасно гармонирует с твоим новым цветом лица…

И он захохотал так, что, не устояв на ногах, упал в кресло и схватился за живот, пытаясь перевести дух.

— Рад, что ты во всем готов увидеть положительную сторону, — поджав губы, обиженно заявил Луи. — Только прошу заметить, мне в этом виде почему-то не до смеха.

— Прости меня, — икая и задыхаясь, произнес Гастон. — Давай же рассказывай все свои приключения!

— Именно для этого я и здесь. Полагаю, Жюли тебе сообщила, что некоторое время я пребывал под кровом друзей госпожи де Шеврез.

— Ого! И где же ты прятался?

— Во дворце Конде.

Изумленный Гастон присвистнул от восхищения:

— Ну и ну! Так ты теперь на короткой ноге с вельможами? Это они тебя так нарядили? Я знал, Конде всегда были прижимисты, но чтобы настолько!

И он вновь расхохотался, но быстро успокоился. Луи сделал вид, что веселье приятеля к нему не относится, и громко продолжал:

— Четыре дня назад я вместе с Конде отправился в Шантийи, но по дороге они разрешили мне отправиться в Мерси. Оттуда я вернулся в Париж.

Гастон перестал смеяться.

— Но почему? В Мерси ты был бы в безопасности, а здесь все головорезы Парижа ищут тебя.

— Знаю, ведь и мне поручили искать себя самого. Но я дол жен был повидать тебя и предупредить Мазарини. Главным образом Мазарини, но я не могу этого сделать, значит, это сделаешь ты. Бофор хочет убить его.

— Ого! Да ты бредишь! И как, интересно, он это собирается сделать? А главное, откуда ты об этом знаешь?

— Позавчера я был в числе пяти десятков вооруженных до зубов молодчиков, устроивших засаду возле Лувра. Мы ждали приказа Бофора, чтобы начать стрелять в кардинала, но покушение сорвалось, и сегодня вечером Бофор хочет повторить его. На этот раз у него есть все шансы осуществить свой план!

Воцарилась тишина, и побледневший Гастон прошептал:

— Господь всемогущий! И ты говоришь мне, что был среди этих висельников? Вместе с ними?..

— Это мои новые друзья, — с напускной гордостью усмехнулся Луи.

Гастон охнул и тут же спросил:

— А что тебе удалось узнать?

И, не дожидаясь ответа, он сел за стол, придвинул к себе перо и бумагу и приготовился писать. Луи говорил, а Гастон стремительно записывал его рассказ.

Он исписал два листа, когда Луи наконец произнес:

— Помни, Гастон, ловушка захлопнется сегодня вечером, но все делается в глубочайшей тайне. Среди заговорщиков числятся Ла Шатр, Дезэссар и Кампион, но не исключено, что на их сторону встали и другие офицеры гвардии. Поэтому Мазарини может рассчитывать только на верных, проверенных людей. Предупреди его, что я сижу в засаде вместе бандитами, но мне бы не хотелось быть повешенным вместе с ними.

— Я об этом позабочусь, можешь на меня положиться.

— Скажи моим родителям, Жюли и Гофреди, что со мной все в порядке, но пусть они молчат, ибо повсюду полно шпионов. Но главное, ты должен предупредить кардинала. И как можно скорее.

Луи умолк, словно не зная, стоит ли ему говорить дальше.

— Знаешь, Гастон, теперь я знаю все о смерти короля… К сожалению, предчувствия мои оправдались…

Слушая его жуткий рассказ, Гастон затих, едва смея дышать. В конце шевалье де Мерси уточнил:

— Но прошу тебя, Гастон, не предпринимай пока ничего. Подождем до завтра. Когда вся эта история с покушением на Мазарини закончится, я присоединюсь к тебе, и мы вместе отыщем доказательства. А теперь расскажи мне, что нового в городе: эти сведения могут мне пригодиться.

— Жюли и родители волнуются, но чувствуют себя хорошо. При дворе же произошли важные события.

— Кое-что мне известно, например, про аферу с письмами… Ты на эту историю намекаешь?

— О! Кто же тебе рассказал? — Гастон, похоже, был слегка уязвлен. — А о том, что госпожа де Монбазон принесла извинения, ты тоже знаешь?

— Ну, мне говорили, что ей придется это сделать. Так, значит, извинения принесены? И как все прошло?

— Хуже некуда. Разряженная в пух и прах герцогиня явилась во дворец Конде и высокомерным тоном зачитала перед принцессой текст, написанный кардиналом и госпожой де Шеврез. Она держалась так вызывающе дерзко, так явно насмехалась над присутствующими, что принцесса попросила ее перечитать текст с должным выражением. Текст был пришпилен к вееру Монбазон, чтобы она не забыла слова. Словом, все, кто присутствовал при той сцене, нашли зрелище смешным и прискорбным. Звучало это примерно так. — И Гастон, поджав губы, заговорил фальцетом: — «Сударыня, я пришла сюда заявить, что совершенно невиновна в той злобной выходке, в коей меня обвиняют. Ни один порядочный человек не стал бы возводить на меня подобную клевету».

Луи фыркнул, чтобы не расхохотаться, но Гастон неожиданно остался серьезным.[69]

— Извинения дурацкие и к тому же бесполезные. На следующий день, когда королева и принцесса Конде отправились в сад Тюильри отведать мороженого у Реньяра, туда, разодетая как павлин, под ручку с Бофором прибыла герцогиня де Монбазон. А ведь еще накануне регентша предупредила герцогиню, чтобы та не показывалась ей на глаза, когда она находится в обществе принцессы Конде! Разгневанная регентша при всех попросила Монбазон удалиться, но та дерзко отказалась. Тогда удалились королева и принцесса.

— Монбазон ослушалась королевы?

— Да, — утвердительно кивнул комиссар. — Случай настолько возмутительный, что просто не мог остаться без последствий. На следующее утро дежурный офицер вручил Монбазон письмо от юного короля. В письме говорилось примерно следующее:

— Значит, ее больше нет при дворе?

— Именно так. Но Бофор, разумеется, здесь. Я слышал, он в ярости, перестал разговаривать с королевой и пытается ставить подножки всем ее друзьям и друзьям Мазарини и вся чески их задевает. Но я даже не подозревал, что он хочет убить кардинала. Своими дурацкими выходками он мог заработать ссылку, но, задумав убийство, он рискует головой!

— Кажется, мы приближаемся к развязке, — задумчиво произнес Фронсак. — Если сегодня вечером выиграем мы, герцогиня де Шеврез лишится своих когтей. Словом, я пошел, пусть твои церберы освободят меня.

— Подожди! Ты немного разбираешься в театре. Здесь у меня сидит некий Жан-Батист Поклен, задержанный вчера за долги, и я не знаю, что с ним делать. Ты его знаешь?

— Мольера? Разумеется! По мнению Монтозье, он станет великим актером. Сколько он должен?

— Задолжал двадцать ливров владельцу «Блистательного театра». Ему не повезло, он только что, а точнее, в июне подписал договор о создании собственной труппы!

— Послушай, уверен, если попросить, Монтозье заплатит его долг. Предложи Лафема ссудить ему денег, он ведь бывший фокусник и, конечно, с пониманием отнесется к Мольеру. Теперь, когда он больше не судья, он может заняться благотворительностью, тем более она наверняка зачтется ему на том свете, и он сможет искупить жестокости, учиненные по его приказу. Когда все закончится, я поговорю с маркизом. И поскорее освободи Поклена, в тюрьме он только время теряет.

Луи простился с Гастоном, полицейские пинком вышвырнули его на улицу, и он отправился шататься по городу, делая вид, что разыскивает пресловутого Фронсака. К пяти вечера он вернулся в трактир «Два ангела».

Устроившись за столом перед вкусно пахнущим блюдом с куропатками, он увидел, как к нему с грозным видом, положив руку на эфес шпаги, приближается Эшафот.

— Эй, Виселица! Говорят, тебя сегодня схватили, а потом отпустили? В чем дело?

— Да ни в чем! — равнодушно пожал плечами Луи. — Какому-то дурню из Шатле я показался подозрительным. Я сидел возле церкви Оксеруа, высматривая Фронсака, а он тут как тут! Оказывается, он еще вчера меня приметил, когда я дежурил возле Шатле. Он обыскал меня, меня сволокли в Шатле, поколотили, но я притворился идиотом, и в конце концов они меня выпустили. У меня же не было оружия!

— Отлично сыграно!

Кажется, Эшафот поверил ему. Он дружески хлопнул Луи по плечу:

— Пошли к остальным, поговорим о сегодняшнем вечере. Тебе укажут твое место.

Луи подчинился. После распределения ролей вино потекло рекой, однако Эшафот бдительно следил за тем, чтобы никто не напился до потери сознания. Но до песен дело все-таки дошло, и каждый постарался внести свою лепту в куплеты про ненавистного кардинала:

— Нет, нет! — завопила в ответ вся шайка.

Громче всех вопил Луи, исполнявший свою роль со всей возможной серьезностью. Даже Эшафот впечатлился тем, как близко к сердцу принял их дело новобранец. Поразмыслив, он решил, что, пожалуй, предложит ему должность своего заместителя.

Поздно вечером, когда совсем стемнело, бандиты рассредоточились на улице Лувр и вокруг моста, расположенного как раз напротив выхода из дворца. Луи спрятался за большой каменной тумбой. Все ждали. Как и в прошлый раз, в ворота входили и выходили люди, въезжали и выезжали кареты и всадники, но в темноте никто не заметил сидящих в засаде.

Чтобы лучше понять дальнейшие события, давайте вновь сориентируемся на местности.

Покидавший Лувр проходил по постоянному мосту, за которым начинался узкий проход, выводивший на улицу Лувр, именуемую также улицей Отрюш или Отриш (искаженное саксонское слово «Остеррейх», появившееся за шесть столетий до Лувра). Из соображений безопасности путь этот, изобиловавший глухими местами, был перегорожен с двух концов.

Вдоль улицы Лувр вперемежку тянулись дома и сады, здесь же стояли два огромных заброшенных особняка: Бурбонов и Алансонов, окруженные множеством беспорядочно разбросанных хозяйственных построек. Среди этих построек и в прилегающих садах в засаде мог разместиться целый полк. Там и спряталась большая часть головорезов Эшафота.

Пройдя по улице Лувр, вы оказывались как раз на улице Пти-Бурбон, располагавшейся напротив и немного забиравшей вправо. Эта улица, застроенная домами, обнесенными стенами, утопала в зелени садов, готовых дать пристанище любым заговорщикам. Наконец, вы выбирались на улицу Пули, чтобы выйти к церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа. На улице Пули, слева, стоял просторный особняк Лонгвилей.

Время шло, убийцы не сводили глаз с заветного окна; наконец, когда все уже перестали ждать, замелькал свет, долгожданный сигнал, и Луи отчетливо различил в окне профиль Бофора.

В ту же минуту раздался громкий скрип обитых железом колес по мостовой: из Лувра выезжала карета. По стуку копыт Луи догадался, что карету сопровождает эскорт всадников, затем послышалось щелканье кнута: кучер погонял лошадей.

В проход выехал экипаж, впереди которого мирно трусили два гвардейца кардинала: эскорт сократили до минимума. Шторки на окнах громоздкой, вместительной кареты были опущены. Как только она повернула на улицу Лувр, в ночном мраке раздался крик Эшафота:

— Бей! Бей! Вперед, на кардинала!

Луи увидел, как главарь шайки вскочил и, сжимая в каждой руке по пистолету, бросился к карете. Тотчас со всех сторон раздались ответные крики. Бандиты атаковали в боевом порядке, почти как регулярные войска: каждый занял место, указанное ему заранее: одни отрезали экипажу путь на мост, ведущий в Лувр, другие перегородили улицу Лувр, третьи заняли позицию у начала улицы Пти-Бурбон, а основная часть банды бросилась к экипажу, чтобы перестрелять всех, кто в нем сидел. Луи остался в укрытии за тумбой: больше всего на свете ему сейчас хотелось оказаться в каком-нибудь другом месте. Например, у себя в библиотеке.

И почти в ту же минуту раздался мушкетный залп. При вспышке выстрелов Луи увидел, как десятка два бандитов упали на землю, обливаясь кровью, а остальные в недоумении остановились. Послышался стук копыт, и на бандитов со всех сторон устремились конные мушкетеры и королевские гвардейцы, безжалостно разившие и расстреливавшие всех без разбора.

Тем временем Эшафоту удалось вскочить на подножку кареты и открыть дверцу. Он выстрелил внутрь; в ту же секунду из кареты прозвучал ответный выстрел, и Луи увидел, как бандит со снесенным черепом рухнул на мостовую. За несколько секунд все было кончено. Подошел отряд пеших гвардейцев с факелами. Красная, скользкая от крови мостовая покрылась телами и кусками человеческого мяса. Оставшиеся в живых разбойники, побросав оружие, стояли, дрожа от страха и не веря собственным глазам. Ведь им обещали легкую работу! Кое-кто из офицеров, присоединившихся к заговорщикам, и в частности Кампион и Бопюи, сумели бежать, решив более не испытывать судьбу.

Когда дым рассеялся, дверца кареты открылась, и оттуда в панцире из дамасской стали и с дымящимся пистолетом в руках вышел Мазарини — итальянский капитан Мазарини, вынырнувший из прошлого словно deus ex machine.[70] За ним вышли Летелье и новый гражданский судья Дре д'Обре. Недолго думая, кардинал прокричал:

— Господин Фронсак, вы целы? Покажитесь!

Луи медленно поднялся, давая понять, что при нем нет оружия, и ответил:

— Я здесь.

Какой-то мушкетер с окровавленной саблей подбежал к нему:

— Вы не Фронсак! Я хорошо знаю Фронсака, у него не желтые волосы!

Узнав де Бааца, не имевшего обыкновения размышлять, Луи в ужасе затараторил:

— Да нет же, господин де Баац, это я, я, собственной персоной! У меня нет оружия! Можете сами убедиться! Я всего лишь немного замаскировался!

И, невзирая на боль, он с усилием отодрал усы и протянул их де Баацу.

Мушкетер изумленно посмотрел сначала на него, потом на усы, потом снова на Фронсака, и во взоре его читалось полное непонимание. Но к ним уже подходил Мазарини: кардинал сразу узнал нотариуса!

— Слава Богу, Фронсак, вы целы!

Он взял его за руку и вывел на середину.

— Господа, — торжественно заявил он, — перед вами один из самых храбрых людей Франции. Он отличился при Рокруа под командованием герцога Энгиенского, а сегодня, рискуя собственной жизнью, спас мою жизнь. И заслужил самое искреннее восхищение!

В самом деле, несмотря на потертый камзол, размазанную по лицу краску и растрепавшийся, съехавший набекрень желтый парик, Луи выглядел бравым воякой. И, не обращая внимания на его вид, гвардия дружно прокричала ему «ура».

Гордость распирала Фронсака, все ужасы, страхи и тревоги, неотступно преследовавшие его последние дни, немедленно отступили. Уняв дрожь, он постарался принять суровый, мужественный и одновременно скромный вид, приставший настоящему герою.

Какой-то офицер с красными от крови руками походкой истого матамора подошел к де Баацу.

— Д'Артаньян, — с упреком произнес он, — ты мне не сказал, что знаком с шевалье! Что он твой друг!

— Не сердись, Атос, — промолвил гвардеец, — я немедленно представлю его тебе.

Луи удивленно поднял брови:

— Д'Артаньян? Но ведь вас зовут де Баац!

— Совершенно верно! Но среди мушкетеров и гвардейцев нас больше знают под кличками, и д'Артаньян — это моя кличка, а кличка моего друга, графа де Ла Фер, — Атос. Посмотрите, вон тот великан, что сгоняет в кучу оставшихся висельников, — это Портос, а его настоящее имя дю Валлон.

Взглянув в направлении, указанном д'Артаньяном, Луи увидел мрачного гиганта, который, используя шпагу в качестве дубины, яростно колошматил кучку недобитых разбойников. Пожалуй, подумал Луи, при таком обращении они вряд ли доживут до следующего утра.

Тем временем Мазарини осматривал поле боя со странной смесью отвращения и удовлетворения. Подойдя к Луи, он положил руку ему на плечо:

— Видите ли, шевалье, всю вторую половину сегодняшнего дня мы посвятили подготовке засады. Надежные люди, разбившись на маленькие группы, спрятались на улице Пти-Бурбон, главным образом в особняке Лонгвилей, любезно предоставленном в наше распоряжение герцогом и герцогиней. Оттуда вели огонь основные наши силы. Несколько человек собрались во дворе Лувра. А еще раньше я приказал арестовать офицеров-изменников.

Встав на цыпочки, он огляделся, видимо желая убедиться, что вскоре все будет убрано и от ночной стычки не останется и следа. Затем, повернувшись к Луи, он с чувством произнес:

— Теперь, когда приключение окончено, полагаю, вы пожелаете вернуться домой. Я даю вам эскорт из двадцати гвардейцев: они проводят вас, куда вы пожелаете, и в эту ночь подежурят возле вашей двери. Позднее я дам вам знать, что делать дальше.

Неслышно подошел Летелье; улучив момент, он возвысил голос и произнес, обращаясь к присутствующим:

— Господа, напоминаю всем о необходимости хранить сегодняшнее происшествие в глубокой тайне. Тому, кто проговорится, смерть станет самым мягким наказанием.

Одобрительно кивнув, Мазарини взял Летелье под руку, и в сопровождении нескольких преданных гвардейцев оба министра пешком направились в сторону Лувра. Мушкетеры и гвардейцы под командой Дре д'Обре быстро побросали на непонятно откуда выехавшие телеги трупы бандитов, задушив между делом четырех оставшихся в живых головорезов: пятый скончался, не выдержав тяжелых ударов Портоса.

Ведя лошадь в поводу, к Луи подошел д'Артаньян и, положив руку ему на плечо, с неподражаемым гасконским акцентом громогласно заявил:

— Господа! Слушайте меня! В вашем присутствии я хочу принести шевалье свои извинения. Я сомневался в его мужестве, потому что шевалье не носил шпагу… Я был не прав. Господин Фронсак доказал, что можно быть храбрецом даже без шпаги.

На поле сражения воцарилась глубокая почтительная тишина. Каждый понимал, чего стоило публичное раскаяние такому гордецу, как де Баац. Взволнованный до глубины души, Луи обнял гвардейца.

— Вам не следует извиняться, господин де Баац, в любом случае вы навсегда останетесь моим другом.

Пока Луи садился на лошадь, со всех сторон гремело раскатистое «ура».

Спустя несколько минут в сопровождении эскорта из двадцати мушкетеров под командованием Атоса Луи прибыл в семейную контору, где родители и слуги приняли его с распростертыми объятиями, как принимают блудного сына.