Заговор Важных

14 С 17 июля 1643 года до конца месяца

Маленькая квартирка на улице Блан-Манто напоминала крепость. Заперев и забаррикадировав входную дверь, Гофреди уселся напротив нее на стуле, держа под рукой тяжелую испанскую рапиру. Призванный на помощь Жак Бувье занял клетушку Никола и перенес туда оружие, которого бы с лихвой хватило для небольшой роты. Луи расположился у себя в спальне. Они приготовились к осаде.

На сундуке разместили дюжину мушкетов, положив рядом кремень и огниво, чтобы быстро запалить фитили. На стол положили столько же пистолетов. Короче говоря, вооружились до зубов.

Луи предупредил, что, возможно, враг пойдет на штурм ночью. Теперь, заявил он, он узнал о заговоре Фонтрая все, но что именно, объяснять не стал.

Завтра, думал он, вытянувшись на кровати, он отправится к Гастону, а оттуда с ним вместе к Мазарини. Только кардинал может вытащить его из ловушки, куда он так глупо угодил.

И кардинал сможет арестовать своих противников, ибо наконец-то Луи собрал все необходимые доказательства.

Но возможно, враги тоже догадались, что он все понял.

Окна заложили досками, и комната погрузилась во мрак, разбавленный тусклым светом чадящих сальных свечей.

Снаружи было еще светло, по улице сновал народ. На церкви Блан-Манто пробило девять, когда они услышали, как перед домом остановилась карета. Луи встал и вышел из спальни. Чтобы проехать на улицу, кучеру пришлось снять перегородившие ее цепи, а это означало, что в карете ехала важная особа.

Привлеченный шумом, Гофреди прильнул к щели между досками, закрывавшими окно гостиной. Подозвав Луи, он уступил ему место у щели, и молодой человек увидел, как из кареты вышел дворянин в сопровождении лакея. Свернув в тупик, где начиналась лестница, ведущая в апартаменты Луи, посетитель исчез из виду.

Гофреди поманил Бувье, и, сжимая в руках оружие, они стали возле двери.

Вскоре в дверь постучали.

— Кто вы и что вам угодно? — крикнул Луи дрожащим от страха голосом.

— Я Франсуа де Ларошфуко, принц де Марсильяк, приехал поговорить с шевалье де Фронсаком.

Луи отпер засов, отодвинул задвижку и осторожно приоткрыл дверь. Гофреди и Бувье приготовились, если понадобится, выступить на его защиту.

На лестничной площадке стоял щегольски одетый мужчина среднего роста и прекрасного телосложения. Он был один.

Луи пригласил его войти. Тонкая ниточка темных усов облагораживала грубоватое, с непропорционально широким носом и крупными мягкими губами, лицо Ларошфуко, придавала ему открытое и привлекательное выражение. Однако неуверенность — или печаль? — во взгляде заставляла сомневаться в искренности этого человека.

Посетитель столь же внимательно рассматривал Луи и его телохранителей, останавливая на каждом загадочный взор своих маленьких черных глаз.

— Вижу, вас готовы защищать… — сдержанно отметил он.

Луи не ответил, но старательно закрыл за гостем дверь.

— И вы правы, — продолжил принц де Марсильяк. — Гм! Не знаю, с чего начать… Мы с вами не знакомы… однако я много о вас слышал…

На лице гостя читалась досада и одновременно решимость совершить то, зачем он сюда пришел. Жестом Луи предложил ему сесть, и тот охотно согласился. Выбрав самое красивое кресло с высокой спинкой, он сел и окинул взглядом комнату. Впрочем, свечи позволяли разглядеть только лица хозяев, однако даже при таком скудном освещении было ясно, что настроены они не только решительно, но и враждебно.

Несколько сбитый с толку, гость, ни на кого не глядя, начал говорить, словно произносил монолог:

— Сегодня при дворе готовятся великие дела. Возможно, вам неизвестно, что я предан королеве, хотя, конечно, не слишком ценю господина кардинала… Я дружу с госпожой де Шеврез, равно как и с герцогом Энгиенским… — Он прикрыл глаза, словно размышляя о своих многочисленных друзьях, а потом продолжил, уже более энергично: — Это так трудно… Они все мои друзья, мои близкие… и все ненавидят друг друга…

Он снова замолчал, как будто в рассеянности позабыл, зачем, собственно, он здесь. Несколько минут он пристально разглядывал подлокотники кресла с резными львиными головами, меланхолично их поглаживал, а потом продолжил:

— Я не одобряю поведения многих своих друзей, особенно тех, кого я прячу у себя во дворце. Один из них маркиз де Фонтрай…

Луи побледнел, сердце его бешено заколотилось. Не заметив волнения Фронсака, Марсильяк продолжил:

— Он живет у меня, с несколькими товарищами… среди которых, к примеру, граф де Монтрезор… Этим вечером я, к несчастью, подслушал их разговор. Они решили убить вас, сегодня ночью послать к вам в дом пять десятков бандитов. Вот что я хотел вам сказать. Собственно, я приехал всего лишь предупредить вас, ибо я не хочу нести ответственность за вашу гибель.

Луи повернулся к Гофреди и Бувье, которые по-прежнему стояли как вкопанные.

— Мы вооружены, а дом взять очень нелегко, — холодно ответил бывший рейтар, поглаживая усы.

Принц де Марсильяк несколько мгновений смотрел на него, казалось, он обдумывал его ответ, а потом объяснил:

— Их пять десятков… они возьмут лестницы. Перегородят улицу, и стража не сможет вам помочь.

— Окна защищены.

Гофреди отодвинул занавеску и показал заколоченные досками окна.

Принц печально покачал головой:

— Если они не справятся обычными средствами, у них припасены мины, и они попросту взорвут дом со всеми его обитателями… возможно, вместе с соседними домами. Конечно, трупов будет много… пожары… резня… Но они и не стремятся взять вас живыми.

На этот раз Гофреди ничего не ответил, а Луи сжал кулаки. Итак, они пропали! Фронсак резко спросил:

— Что вы мне посоветуете? Нам надо бежать?

— Они найдут вас… Приказ исходит от герцогини Мари. Нет, об этом я уже думал… В Париже есть только одно место, где вы будете в безопасности. Где они не посмеют на вас на пасть. Я как раз оттуда, заезжал спросить, не согласятся ли хозяева приютить вас…

— Где это?

— Во дворце Конде, — уверенно ответил Франсуа де Ларошфуко. — Дворец неприступен, а вся прислуга подчиняется только принцу. Там вам ничто не угрожает. Анри де Конде готов предоставить вам квартиру на неопределенно долгий срок.

Опять ловушка? — подумал Луи. Да нет, маловероятно. Прямота и честность принца де Марсильяка давно вошли в поговорку. К тому же дворец Конде действительно являет собой неприступную крепость, гарнизон которой подчиняется только членам этого семейства. Он вспомнил историю, когда-то рассказанную ему Жюли: кардинал Ришелье внедрил в особняк шпиона следить за Энгиеном. Через сорок восемь часов труп доносчика с перерезанным горлом нашли у дворца кардинала.

Пауза затягивалась; неожиданно Фронсак спросил:

— Почему вы так поступаете, сударь? Ведь я вам никто.

Ответ последовал не сразу. Наконец Ларошфуко произнес:

— Не знаю… быть может, потому, что вы вызываете у меня уважение… или потому, что королева обожает своего Мазарини. Или потому, что я считаю, что герцогиня де Шеврез ошибается. Или из-за сестры Энгиена, которой я не устаю восхищаться, хотя завоевать ее сердце мне, видимо, не удастся никогда. А возможно, потому, что вы просто-напросто жених кузины моей жены.

Он вновь умолк, погрузившись в собственные мысли, а потом, вздохнув, заговорил словно сам с собой:

— Существует заговор против Мазарини, но главной его целью является регентша. Кто организаторы? Их уже называют Важными, и они повсюду трезвонят о воображаемых добродетелях Бофора и его друзей. На самом деле интересы у них совсем иные. Я знаю, Фонтрай хочет установить республику, а Бофор желает управлять королевой, уложив ее в свою постель. Мне кажется, — нет, я даже уверен, что не хочу иметь с ними ничего общего… — И, наконец, усталым тоном добавил: — Мне отвратительны убийства и то, что сейчас делает мой друг Луи д'Астарак.

Луи посмотрел на Гофреди, и тот в знак согласия кивнул головой. Тогда Фронсак решился.

— Идемте, сударь, — вымолвил он. — Я поеду с вами к господину Конде. Гофреди и Бувье, вы тоже уходите, идите в контору. Здесь они никого не найдут. А чтобы не вводить никого в заблуждение, распахните настежь все двери!

И они направились к выходу.

Поездка в карете принца показалась Луи бесконечной. Дворец Конде стоял на левом берегу Сены, на месте современного театра Одеон. Единственным напоминанием о нем сегодня является улица Месье-ле-Пренс и улица Конде, прежде проходившие вдоль фасада дворца. За тридцать лет до описываемых событий на земле, граничившей с обнесенной рвами крепостной стеной Филиппа Августа, герцог де Рец построил огромный дворец. Улица Месье-ле-Пренс тогда называлась улицей Сен-Мишель, а после того, как Конде купил дворец, построенный де Рецем, улицу стали называть улицей Фоссе-Месье-ле-Пренс.

Марсильяк задремал, а Луи вспоминал все, что ему известно о Конде, чтобы, очутившись в их доме, не совершить какой-нибудь бестактности. Он знал, что дворец Конде считался одним из самых роскошных и просторных в Париже. Знал, что принц снискал себе дурную репутацию, прослыл развратником, ничтожеством, хищником, неразборчивым и злопамятным, но супругу его высоко ценили при дворе, и она была очень близка к королеве. Брак ее, возможно, стал одной из причин смерти короля Генриха. В самом деле, тридцать пять лет назад Старый Волокита влюбился в пятнадцатилетнюю Шарлотту Маргариту де Монморанси и, желая удержать ее подле себя, заставил выйти замуж за сына своего кузена Конде, извращенца и гомосексуалиста, которого считали плодом преступной связи его матери с юным пажом. Генрих полагал, что, если он выдаст прекрасную Шарлотту Маргариту замуж за такое чудовище, никто не упрекнет его, если он соблазнит ее.

Увы, принц, прежде любивший только мужчин, неожиданно влюбился в собственную жену и вместе с ней бежал в Брюссель! Придя в ярость, король решил начать войну, чтобы заполучить обратно красавицу, которую он уже считал своей собственностью.

Равальяк положил конец этой авантюре. Тогда многие говорили, что супруга короля Мария Медичи, обеспокоенная собственным будущим, ибо Генрих намеревался развести принца и жениться на хорошенькой Шарлотте Маргарите, сама вложила кинжал в руку убийцы!

После гибели Генриха IV Генрих Конде, вернувшись ко двору, немедленно ввязался в заговор против юного короля и попал в тюрьму. В камере они с супругой зачали своего первого ребенка, умершего при рождении. Сегодня Шарлотта Маргарита считалась одной из лучших подруг королевы и госпожи де Рамбуйе. Происходя из рода Монморанси, она гордилась своим именем и происхождением еще больше, чем сами Конде, и постоянно напоминала, что ее предок Монморанси некогда носил титул первого христианского барона Франции. Позорная смерть на эшафоте ее обожаемого брата, поднявшего поистине детский бунт против кардинала, потрясла ее. Она постоянно требовала отмщения, призывала кары на голову Шатонефа, бывшего в то время хранителем печати, и убедила супруга выступить против госпожи де Шеврез, добивавшейся возвращения к власти бывшего министра. Поэтому сегодняшняя борьба велась также и в интересах принца.

Принц давно перестал участвовать в заговорах. Поняв, что выиграет гораздо больше, если примкнет к лагерю победителей, он сблизился с королем и кардиналом. Впрочем, поговаривали, что он, воспользовавшись смертью своего шурина, захватил большую часть его имущества.

Сейчас Конде был богат, а сына воспитал так, словно тому предстояло стать королем Франции. Бофор со своими присными мешал его честолюбивым планам, тем более что сын Вандома ни в чем не походил на сына Конде: первый был красив, глуп и неграмотен, второй некрасив, умен и прекрасно образован.

— Приехали, — произнес Марсильяк, прервав размышления Луи.

Действительно, они уже въезжали во двор особняка. Выйдя из кареты, принц в сопровождении лакея повел молодого нотариуса в большую гостиную. Во дворце Конде Марсильяка хорошо знали, и слуги, встречавшиеся на пути, низко им кланялись.

В просторной, великолепно обставленной комнате им пришлось довольно долго ждать. Ни один из них не проронил ни слова. Наконец вошел принц Конде.

Среднего роста, Генрих Конде сутулился, как старик. Его простой костюм голландского сукна лоснился от грязи и потерся от старости. Из-под расстегнутого камзола виднелась сорочка, вся в пятнах. Небритый, с тревожным взором покрасневших глаз, с жирными волосами и крючковатым носом… Внешний вид принца не внушал ни симпатии, ни уважения.

Однако не стоило судить о принце по его одежде. Отец герцога Энгиенского действительно отличался редкостной небрежностью, нечистоплотностью и скупостью, но при этом он в полной мере обладал твердостью характера, гибким умом, удивительной способностью выносить верные суждения, а главное, разносторонними талантами, служившими ему в любом деле. Недооценивать принца не следовало ни в коем случае.

Всю его жизнь Ришелье не спускал с него глаз, не давал ему свободы действий, и принц все свое честолюбие перенес на сына, образованием которого он руководил лично, ибо мечтал когда-нибудь увидеть его на троне королей Франции. Он согласился приютить беглеца, которого преследуют враги, отнюдь не из сострадания — это чувство было ему неведомо, — а только лишь из-за того, что беглец по имени Фронсак мог оказаться полезным для его собственных далеко идущих планов.

Уставившись на Луи маленькими покрасневшими глазками, он обратился к нему сухо и нелюбезно:

— Сударь, по настоянию господина де Марсильяка, друга моего сына и королевы, я согласился принять вас и оказать вам покровительство. Насколько я понял, за вами гонятся убийцы из шайки Вандома и Шеврез, поэтому я рад приветствовать вас у себя в доме. — И он саркастически усмехнулся, широко раздвинув в улыбке бесцветные губы и обнажая черные гнилые зубы, после чего продолжил: — Я знаю, вы знакомы с моим сыном и он относится к вам с уважением. Однако в своем нынешнем положении я не могу открыто противостоять… Важным.

Прервавшись, он выжидающе поглядел на Луи из-под полуприкрытых век. Молчание становилось тягостным. Луи не осмеливался произнести ни слова, опасаясь, что в конце концов принц откажет ему в убежище.

— Следовательно, я спрячу вас, но на определенных условиях. Вы дадите мне слово, что не станете покидать дворец. Я предпочитаю, чтобы вы не покидали даже этаж, где вы станете жить. Рядом с вашей комнатой находится большая библиотека, она поможет вам скоротать время. Можете писать своим близким, но ни под каким видом не сообщайте им, где вы находитесь. Речь идет не только о вашей безопасности, но и о моей. — Очередная саркастическая улыбка. — Вы не имеете права ни принимать посетителей, ни получать письма. Когда мой сын вернется после кампании, а это, без сомнения, будет в следующем месяце, мы вместе примем решение, как нам поступить с вами.

— Я согласен и остаюсь вашим должником, монсеньор, — поблагодарил Луи, встревоженный последними словами принца.

Он прекрасно понимал, что является всего лишь пешкой в чужой игре и, если понадобится, принц легко пожертвует этой пешкой для достижения окончательной победы.

— Вас поселят на втором этаже, где окна выходят в сад; у вашей двери будет дежурить лакей, готовый исполнить любой ваш приказ. В той части дворца проживает также моя невестка, она только что родила, так что не удивляйтесь, когда услышите детский плач. До свидания, сударь, а вы, Марсильяк, пойдемте со мной. Нам есть о чем поговорить.

И, резко развернувшись, он вышел, увлекая за собой Франсуа де Ларошфуко.

Лакей проводил Фронсака в отведенную ему комнату, находившуюся в конце коридора второго этажа. Он объяснил, что апартаменты принца и принцессы располагались в центральной части здания, а в боковых пристройках — апартаменты их троих детей. Самые большие принадлежали герцогу; сейчас их занимала его супруга Клер-Клеманс и ее горничные. Самые маленькие, расположенные на противоположном конце коридора, принадлежали принцу де Конти. Комнаты Женевьевы де Бурбон пустовали со дня ее свадьбы с герцогом де Лонгвилем.

В одной из этих комнат и поселится Луи; сюда же ему будут подавать еду. На этом же этаже находится обширная библиотека, которой Луи может пользоваться, добавил лакей. Он рассказал также, что первый этаж отведен под приемные и парадные столовые, а помещения под кровлей занимают офицеры дома Конде. Антресоли и чердаки предоставлены в распоряжение слуг.

Объясняя Луи, как устроен огромный, с двумя боковыми пристройками, дворец, лакей то и дело напоминал, что господин не должен покидать отведенной ему комнаты, ибо таково распоряжение принца. Все считали, что апартаменты герцогини де Лонгвиль пустуют, поэтому его поместили именно там, а не на антресолях или на чердаке, где его непременно кто-нибудь заметил бы.

Луи предоставили большую красивую комнату со столом орехового дерева посередине и несколькими креслами, обитыми алой гобеленовой тканью. На стенах висели тяжелые фландрские ковры, угол занимала огромная кровать с высокими столбиками и занавесками. Большой турецкий шелковый ковер на полу скрывал покрытую глазурью плитку. Справа от двери находился небольшой фонтанчик; таких красивых, искусно устроенных фонтанчиков Луи еще не видел. Тут же, на подставке из навощенного орехового дерева, высилась чаша из красной меди, регулярно наполнявшаяся чистой водой. В небольшом подсобном помещении стояли горшки для использованной воды. Там же находился большой шкаф для одежды.

Когда лакей доставил его скудный багаж с двумя сорочками, Луи наконец сел в удобное кресло и позволил себе расслабиться.

Каждый день в одно и то же время слуга приносил ему еду, забирал грязное белье и отдавал чистое. По утрам на столе его ждал обильный завтрак, а в туалетной комнате Луи находил все необходимое для бритья и горячую воду.

Фронсака отрезали от мира, но обслуживали как короля. При этом никто из прислуги не присутствовал постоянно в его комнате. Когда ему хотелось выйти, слуга, дежуривший возле его двери, молча сопровождал его.

Во время коротких прогулок он обнаружил в коридоре загадочный механизм, установленный по приказу принцессы: портшез, помещенный в вертикальную шахту и снабженный противовесами. Как только кто-нибудь садился в него, лакей подвешивал еще один противовес, и портшез рывком возносился на нужный этаж. Дворец, как объяснил ему лакей, был буквально набит разного рода приспособлениями: принцесса обожала всяческие новинки.

Большую часть времени Луи проводил у себя в комнате, стоя у окна и глядя на густые заросли сада.

Пока Луи пребывал в заточении, герцогиня де Шеврез продолжала плести свою паутину и постепенно приобретала все большее влияние на королеву. После того как она в течение нескольких недель высмеивала первого министра — сначала с легкой иронией, а затем все более и более зло, она начала нападать на его политику и доказывать королеве, что дипломатия сицилийца ничем не отличается от действий грозного Ришелье.

По ее словам, эта политика была недостойна Франции и унижала Испанию. Герцогиня каждый день напоминала регентше, что она — сестра испанского короля.

Привыкнув лавировать, Мазарини почувствовал, как ситуация вырывается из-под его контроля, и, не стесняясь, начал прилюдно низко кланяться герцогине.

Она делала вид, что не замечает его, а он следовал своему принципу: «Любое соглашение достигается просто, если оно достигается с помощью денег».

И кардинал вручил этому дьявольскому созданию двести тысяч экю. Помимо взяток, он регулярно советовался с герцогиней, внимательно слушал (или делал вид) ее рассуждения. Но чем больше он пытался завоевать ее дружбу, а если не дружбу, то, по крайней мере, доброжелательный нейтралитет, тем больше Мари де Роган, уверенная в своем безграничном влиянии на королеву, отталкивала кардинала, унижала его и оскорбляла.

Наконец, он встретился с ней с глазу на глаз и прямо спросил, чего она добивается.

— Всего! — ответила она дерзко. — Всего. Сделать Шатонефа первым министром. Ввести в совет Вандомов, поставить на ключевые посты своих друзей, вернуть ко двору дю Нуайе, заключить союз с Испанией. И вашей отставки и отъезда в Италию…

Покачав головой, Мазарини ответил, что желания ее действительно всеобъемлющи и ему надо подумать.

Никогда еще позиции его не были столь уязвимыми. Но впереди его ожидал новый этап борьбы. В последние дни Мари изменила содержание листовок, направленных против министра. Теперь в них говорилось, что кардинал стал любовником королевы, как некогда Кончини был любовником Марии Медичи. Регентша, объясняла она, должна расстаться с ним, иначе Мазарини ждет участь его соотечественника Кончини, убитого по приказу юного короля.

Теперь Анна часто находила в собственной комнате грязные и оскорбительные стишки.

Подобные оскорбления, адресованные матери короля, были, разумеется, тяжким преступлением; однако цели своей они не достигли. Взбешенная этими пасквилями, в гневе на тех, кто их распространял, она еще больше сблизилась со своим министром, и именно тогда она, возможно, и стала его любовницей.