Заклинатель дождя

Глава 9 ЭКЗЕКУЦИЯ С ПРИСТРАСТИЕМ

Глухая боль, тяжелая, выматывающая, давно поселилась в груди Елизаветы Андреевны. Не слушалась, не унималась боль, холодными кольцами сдавливала сердце, словно хотела выморозить и вынуть из нее душу живую и оставить в груди зияющую ледяную рану. Прошло полгода, как умер муж, а легче не становилось. Елизавета Андреевна ощущала, как внутри скребет и скребет промерзшую землю проклятая кладбищенская лопата…

Жизнь в Немирове напоминала затянувшуюся агонию. Само окружение казалось каким-то посмертным бредом. Коммуналка, скопированная с трущоб Достоевского, живущие в ней странные люди. Но больше всего шокировало пристрастие немировцев украшать бычьими черепами заборы и сараи, а то и просто подвешивать их на шесты у перекрестков. Со временем стало рождаться чувство, что весь Немиров потихоньку превращается в разбросанный по улицам бесконечный мясокомбинат…

Работа стала для Елизаветы Андреевны бесплатным приложением к не прекращавшемуся бытовому кошмару. Мизерная зарплата делопроизводителя, неприязненные взгляды сотрудниц, ревновавших своих мужей к молодой хорошенькой вдове. Невероятные слухи и сплетни: муж этой – не то попавший в немилость властям олигарх, не то умерший от инфаркта министр-взяточник, не то устраненный криминальный авторитет. Как могло случиться, что против нее ополчился весь коллектив?! Вернее, женская половина. Мужская… об этих доморощенных «козлах новых» даже вспоминать тошно!

Ванюша, Ваня, Ванечка… Сын беспокоил Елизавету Андреевну больше всего. С ним происходило что-то неладное: за несколько месяцев от прежнего веселого и общительного подростка ничего не осталось. Теперь Иван думал только о прошлом, не принимая ни сегодняшней жизни, ни возможного будущего. Иногда Елизавете Андреевне казалось, что он продолжает жить только из чувства долга и жалости перед ней. Только мысли, что, окончив школу, Иван поступит учиться в институт и навсегда уедет из Немирова, ее немного успокаивали и утешали. Тогда она закрывала глаза и повторяла как молитву: «Все непременно уладится. Все образуется само собой…»

И вот она снова идет в школу… Просить, умолять, пусть унижаться. Лишь бы Ванечку не поставили на учет в милицию, лишь бы не выгнали, не оставили на второй год. Господи! Если ты действительно есть, помоги, защити моего сына!

Обитая лакированной вагонкой школьная дверь заскрипела и стала медленно проваливаться вглубь длинного, выкрашенного синей краской коридора. Не решаясь войти в школу, Елизавета Андреевна остановилась на пороге, пытаясь разглядеть пестрые орнаментные линии и разноцветные деревянные маски, уставившиеся на нее со стен прорезями пустых глазниц.

– Пришла что ли, так проходи, – вошедшая следом баб-Маня, не церемонясь, толкнула Елизавету Андреевну в спину. – Неча на порогах стоять, беду натопчешь…

– Сейчас, сейчас… Я… задумалась…

– Так, значит, к директору… Когда к директору, оно так и бывает… – закивала баб-Маня. – Прямо иди, по коридору. Напротив краснорожего черта твоёное место и будет!

Елизавета Андреевна осторожно, чтобы не стучать каблуками по гулкому полу, опасливо пошла мимо недружелюбных раскрашенных масок.

В кабинете директора, узком, темном, аскетично обставленном старой мебелью, было сильно накурено. От тяжелого табачного духа кружилась голова и набегала изнуряющая тошнота.

– Боюсь, вашему сыну не окончить школы. О чем только думаете, мамаша! – директор немировской средней школы, полноватый, лысеющий Максим Константинович Пыльев восседал за столом в обтягивающем пиджаке и уничижительно рассматривал Елизавету Андреевну через съехавшие на кончик носа лекторские очки. – Нехорошо, мамаша, совсем нехорошо!

– Вот именно! Сперва нарожают, а потом думают, как своему горю помочь! – Эльза Петровна по привычке поднялась из-за стола и встала у Елизаветы Андреевны за спиной, но, встретив неодобрительный взгляд Максима Константиновича, поспешила возвратиться на свое место.

– Вы понимаете, у нас… у нас… Ванечка очень тяжело перенес смерть отца… Еще переезд в незнакомый город, в чужое место… Он человек эмоциональный, ранимый… – Елизавета Андреевна опустила глаза. Только бы не заплакать, не разреветься. Все еще можно уладить, все обойдется! Ее губы чуть дрогнули, когда вспомнила любимое мужнино «все обойдется».

– Я все понимаю, но и вы меня поймите тоже! – Максим Константинович потянулся к ней короткими волосатыми пальцами, но, одумавшись, отдернул руку. – Ваня постоянно конфликтует с учителями, не сошелся с однокашниками, у него нет друзей… Не ученик, а какая-то белая ворона!

– Как это нет! – Эльза Петровна недоуменно посмотрела на директора. – А Балабанов? Этот хулиган-второгодник, этот нечесаный неформал, по которому давно плачет зона! Думаю, что вместе с Хр-рамовым они составят достойный преступный дуэт!

– Вы записали Ивана в преступники? – вспылила Елизавета Андреевна. – Без вины, суда и следствия?!

– Ну что вы! – Максим Константинович вытер краешки губ платком, улыбнулся и достал из стола большую картонную папку на завязках. – Кроме нескольких драк и разбитых носов, он натворить еще ничего не успел. Однако… – директор выложил на стол лист, исписанный ровным каллиграфическим почерком, – почитайте заключение нашего психолога.

Елизавета Андреевна нерешительно взяла лист бумаги: «… выявлены нарушения учебной деятельности, дисциплины, возникновение неврозоподобных реакций, грозящих прорваться взрывом импульсивного и необузданного поведения… в ситуациях неудач подросток склонен обвинять кого-либо из окружающих, а не себя, реакции самозащиты носят открыто агрессивный характер… к социальному окружению относится как к априорно враждебному, нервная система истощена проявлениями навязчивых состояний мании преследования… рекомендуется посещение и наблюдение у врача-психиатра…»

Буквы то корчились и кружились в безудержной ведьминской пляске, то гнались охотничьими псами, загоняя материнское сердце в западню безысходного отчаянья.

– Вы же сами прекрасно понимаете, что Ванюше лечиться, а не учиться надо! – Максим Константинович аккуратно убрал заключение психолога в папку. – Ле-чить-ся!

– Ваня здоров! Он… просто переживает…

– Здоров?! Переживает?! Посмотрите, что он пишет на уроке вместо задания, – Эльза Петровна усмехнулась и небрежно бросила на стол тетрадь по истории. – Полюбуйтесь!

Елизавета Андреевна раскрыла тетрадь. На странице был наивный, совсем еще детский рисунок: маленький Иван идет за руку с отцом, вокруг летают голуби, а высоко над их головами над миром парит крылатый солнечный диск. А посреди – размашисто написанное стихотворение:

– Что же мне делать? – Глотая слезы, только и сумела выдавить Елизавета Андреевна. – Что же мне теперь делать?

Максим Константинович, выдержав паузу, многозначительно произнес:

– Уезжайте-ка туда, милочка, откуда приехали. Возвращайтесь назад – все само наладится и обустроится!

– Я бы рада, но как? – замялась Елизавета. – У меня ничего не осталось…

– Может, осталось. Хорошенько подумайте. И побыстрее, пока еще не стало слишком поздно!

После школьного профилактического совета Елизавета Андреевна на работу возвращаться не стала. Да этого и не требовалось: руководство мясокомбината всегда отпускало родителей на школьные экзекуции на целый день, заставляя брать выходной день «за свой счет». Елизавета Андреевна вначале еще хотела прогуляться по весенним улицам, но, выйдя на свежий воздух, почувствовала, что разболелась голова. Не осталось никакого желания, кроме как забраться под одеяло и спрятаться от всех…

Доехав до опостылевших «трущоб имени Достоевского», она незаметно проскользнула в свою комнату и, скинув на стул пальто, легла в постель.

Как странно… На местном мясокомбинате все друг за другом следят, а слухи, сплетни, домыслы обязаны ежедневно заносить в «дневники доверия». Потом еженедельно каждый обязан представить записи для отчета своему контролеру. Контролер – проверяющему. Проверяющий – смотрящему. И так – до тех пор, пока информация не дойдет до самого верха. Только кто наверху? Директор мясокомбината? Начальник милиции? Глава города?

Пытаясь успокоиться и прогнать назойливые мысли, Елизавета Андреевна решила посмотреть на ситуацию оптимистичней. Наверное, просто после смерти мужа у нее стала развиваться паранойя. Ничего особенного в этом нет: город маленький, раньше был секретным из-за располагавшейся рядом с ним «радиоглушилки». Вот люди с советских времен и привыкли высматривать потенциальных шпионов. Пройдет год, и она научится правильно и аккуратно заполнять свой дневник…

Тут Елизавета Андреевна ужаснулась собственным мыслям: воспитанная на идеалах русской литературы, она искренне презирала доносительство. И эти мысли просто не могли быть ее, их словно кто-то подсказывал изнутри, навязывая помимо воли. А может, она и впрямь стала приспосабливаться к среде?

Встала с кровати, прямо на кофточку накинула шелковый китайский халат, подаренный мужем еще в «прошлой жизни», и пошла на кухню ставить чайник.

– Ничего не скажешь, халатик! Ты, милочка, раньше-то барыней жила! – тетя Нюра, раскладывающая пасьянс за общим столом, приценилась взглядом. – Только, милочка, ты на ус намотай, что, сколько барыней не будь, все равно её… И тебя, родимая, такая участь ожидает. Так твоя карта ложится, а карта не врет, она чистую правду кажет…

– Анна Кузьминична, – сухо сказала Елизавета, – я же просила оставить эти разговоры!

– А ты, матушка моя, не кипятись! – хмыкнула тетя Нюра. – Свой огонек не на дуру старую изводи, а лучше промеж ножек его распаляй. Ты счастья своего сама не видишь, любят мужики вдов, слаще меда они на вкус…

Елизавета опустилась на табурет:

– Я очень серьезно больна. Мне бы сына успеть поднять, а вы все о какой-то страсти толкуете.

– О ней и толкую! Болезнь твоя родилась от бабьей скуки, от бабьей же радости ее как рукой снимет! Хочешь, на картишках раскину? Всю правду скажу про то, как твое сердце успокоится!

– Хорошо, раскиньте, – Елизавета безразлично пожала плечами. – Я пока хотя бы чай спокойно попью.

– Вот это ты, милочка, правильно решилась, – тетя Нюра послюнявила пальцы и жестом предложила сдвинуть карты. – Давай-ка отойдем да поглядим, хорошо ли мы сидим…

– С вами, тетя Нюра, не соскучишься. Все у вас гладко получается, как в кино. – Елизавета улыбнулась и поправила распахнувшийся подол халата.

– Ты, девонька, не бойся приятных слов, от них же у тебя ничего не убудет. – Нюра пристально посмотрела Елизавете в глаза и погладила ее пальцы. – Послушай меня, чего я в жизни только не повидала! И одно поняла: сколь ни тужи, а прошлое все одно забвением да быльем порастает. Только тоска бабья, словно плакун-трава, слезой проливается, да путь к заклятому кладу открывает…

На плите засвистел вскипевший чайник. Елизавета Андреевна поднялась с табурета и, заливая заварку кипятком, спросила:

– Неужели богатство найдется? Может, родственники за границей?

Тетя Нюра достала из шкафчика свою чашку, поставила на стол рядом с разложенной карточной колодой:

– Сама, милая, не знаешь, какое у тебя богатство есть! Ты только захоти, так для тебя все мигом устроится!

– Не пойму вас, – Елизавета Андреевна разлила чай по кружкам и выложила на блюдце остатки сахарного печенья, – опять с женихами сводите?

– Зачем сводить, когда уже все и так сведено! – выпалила тетя Нюра, но тут же осеклась, прикусила губу. Сделав вид, что обожглась чаем, сказала с напускной укоризной. – Меня, пожилую женщину, всякому легко обмануть и обидеть, а вот на карты, за то, что правду говорят, пенять нечего. Ты, милочка, глазки-то свои разуй да посмотри, как картинка к картинке, а масть к масти сами подобралися!