Закон Долга. Болото

Глава 8. Оползень

До чего же медленно тянется здесь осень! Ирин внутренний будильник на пару с подсчётами дней, которые она не бросала даже в самые тяжкие минуты, говорили о том, что вообще-то уже середина сезона. В родном мире и первый внезапный снежок утром мог бы быть. Здесь осень иная. «Бабье лето» продлилось больше трёх недель, трава и листья ещё много где оставались зелёными. За общением с сая, Ира меньше уделяла внимание наблюдениям. Но сейчас, когда он ушёл, снова вернулась к ним с полной силой, глуша тоску в натуралистическом досуге.

Медленно. Так, что даже противно.

Первые дожди были встречены со страхом всем населением Болота. Это не был тот спокойный затяжной дождичек, который вывел из строя добычу поруха летом на пару недель. Это были настоящие осенние дожди с промозглым ветром, хлещущими по лицу струями, лишающими видимости. Они были коротки, но их частота била по нервам.

Тяжелее всего приходилось тем, кто работал вне пещер. Передвигаясь по скользкой грязи, мокрые насквозь рабы и свободные ни на минуту не прекращали работу, наоборот, вкалывали усерднее — чтобы согреться. Если летом дождь привёл к остановке работ, то сейчас, в преддверии зимы они продолжались даже с риском для жизни. Достаточно вместительных полостей в утробе Утёса было немного, потому пищу принимали, набиваясь в пещеры так, что не всегда находилось место присесть. Зато дыхание множества существ делало их теплее. Работающие в укрытии тоже страдали от дождей — просачивающиеся сквозь камни маленькие ручьи, текущие на голову и за шиворот, не лучшее подспорье тяжёлому физическому труду. Влажность душила не хуже удавки. На вспыхивающие то у одного, то у другого простудные хвори уже никто не обращал внимания. Стук инструментов периодически разрывался чьим-нибудь чиханьем или кашлем и снова возобновлялся с удвоенной силой.

Работать стало опасно. Утёс был крут, надёжных ограждений мало, камни и земля хлюпали под ногами. Выверять приходилось каждый шаг, стоило сунуть нос из пещеры. Ира поглядывала на балки под потолками, гнилостный смрад, исходивший от них, пробивался сквозь запах пота и удушливые испарения болота.

С деревом тут вообще было туго. Откуда бы ни брали дроу материал для построек, производился он явно не здесь. Если она правильно помнила, то, чтобы что-то строить, доски необходимо просушить, а в болотистом климате это почти невозможно. Их дома были сооружены из материалов явно не местных — цвет древесины сильно отличался от той, которую добывали поблизости и использовали на ежедневные нужды, вроде посидеть на пеньке во время перерыва. Балки, подпиравшие низкие своды пещер, были такими же, как те, из которых построены дома, но куда в более плохом состоянии, чем последние. Влажность — бич строительства. Наверное, по этой же причине в качестве горючего тут использовался порух, ведь получить дрова было феноменально тяжело: древесину не просушишь в таких количествах. Даже если и сумеешь, то найдётся куда более полезное применение этой ценности, чем костёр. Да и спилить дерево, уходящее корнями в зыбучую топь, тоже то ещё приключение. Росли они редко и далеко друг от друга, поди ещё подберись к ним. Ира как-то видела этот процесс: зацепиться при помощи арбалета и верёвки, подобраться, подобно Тарзану, раскачиваясь над болотной жижей, закрепить верёвку на дереве, зафиксировать тело лесоруба, спилить, раскачиваясь над топью, повалить в правильном направлении, быстро вытащить сначала пилильщика, потом подтянуть ствол, который уже наполовину потонул. И это одно. А сколько таких надо, чтобы греть деревню круглый год? Нет, порух добыть было проще. Иногда Ира размышляла, почему они не пользуются деревом из леса, где её поймали. Но это был один из сотен вопросов, ответов на которые взять неоткуда.

С дождями в болоте начал расти уровень воды. Она уже поднялась практически до мостков, по которым рабочие передвигались каждое утро. По мокрым доскам шагали медленно и осторожно, держась за единственные перила. Страх перед топью не смогли выгнать месяцы проживания бок о бок с ней, и Ира всегда старалась встать в конец очереди, подальше от других рабов, страдая от паранойи. Ей всё мерещилось, что при стечении удачных обстоятельств Карра или кто-то ещё не поленятся столкнуть её с настила, будь на то желание. Это ведь так просто… С каждым дождём вода всё больше и больше заливала мостики, но другого пути между бараком и Утёсом не было, поэтому ими продолжали пользоваться, рассекая воду. Будить утром стали раньше, поскольку дорога занимала больше времени. В кои-то веки выдали более тёплую одежду. Новые штаны и рубаха из более плотной ткани имели второй тряпичный слой, в «гардеробе» появились шапочки из тонкой кожи с завязками и плащи с шерстяной подкладкой, весьма тонкой. У Иры начали сильно болеть ступни после передвижения между холмами туда-обратно. Обувью рабы так и не обзавелись, а вода в болоте теплее день ото дня не становилась. К зарядке прибавился разогревающий массаж — без него выдержать адские ежевечерние боли в ногах не получалось.

Ринни-то в эти мрачные дни стал её верной опорой. Но и он тоже с каждым днём всё больше нервничал, стал рассеянным. Тому была вполне серьёзная причина — его мать вот-вот должна родить. Она почти не бывала на Утёсе, а когда всё-таки приходила, то её ковыляющая походка не оставляла сомнений — до появления на свет маленького дроу оставалось совсем немного времени. Ира сначала не понимала, в чём причина подобной тревоги, ведь прибавление в семье обычно повод для радости. А потом поправила сама себя: у неё дома. А здесь… Неизвестно, был ли у Ринни-то отец, она никого похожего в его окружении не заметила. Мальчик находился всё время возле матери, и мужского плеча, поддерживающего эту семью, рядом не наблюдалось. Вдова ли его мать или просто одинокая женщина, а может, отец семейства нёс службу вдали от родного дома, но, так или иначе, она была одна. Единственный сын работал как проклятый на раскопках, силясь заработать лишний кусок лепёшки-махи. Женщине не привыкать рожать, и в старые времена детей рожали много, но часто ребятишки даже детский возраст не переживали — это из уроков истории она точно помнила. Смертность была не менее высокой, чем рождаемость. Рассчитывать на врачебную помощь здесь… Ну да… компресс из таллики на все места, и будет вам счастье. А ведь малыши так уязвимы! На носу зима, адски холодно уже сейчас… И дай боже, чтобы роды прошли хорошо, ведь жизнь матери тоже… Да, у Ринни-то определённо был повод для страхов. Осознав причину, Ира стала уделять мальчику внимания больше обычного, и он, почувствовав поддержку, лип в ней, как бездомный котёнок к руке, что накормила.

Очередное подтверждение тому, что начальство не упускает из вида мелочей, не заставило себя ждать: их начали ставить с Ринни-то в одну смену практически каждый день. С утра они вдвоём до седьмого пота крошили пещеры, днём ели лепёшки, прижавшись друг к другу под широким плащом мальчика, которым он щедро делился. И говорили, говорили. О чём? Просто проговаривали монологом всё, что скопилось на душе, не понимая друг друга, но утешаясь самими интонациями, самим желанием высказаться и быть услышанным. Холодными осенними днями это дорогого стоило.

Погода становилась всё злее. Вода была всюду — хлюпала под ногами, стекала по телу, капала сверху, душила лёгкие, точила всё вокруг — от стойкости и терпения живых существ до камней и земляных комьев. И в конце концов взяла верх.

День, когда Утёс решил внепланово уменьшиться в размерах, ничем не отличался от предыдущих. Это произошло ближе к концу смены, в осенних сумерках, при плохой видимости под косым дождём. Жители и рабы как раз выбирались из пещер, чтобы направиться к Трудяге и сдать инструмент. Тихо, без лишнего шума кусок Утёса просто поплыл вниз. Слегка поскрипывая трущимися камнями, он опустился на топь, принявшую его в свои мягкие лапы. Люди и дроу, заметившие происходящее, застывали в ступоре один за другим. И пока кусок Утёса медленно погружался в болото, оставшуюся его часть волной накрывала звенящая тишина. Она продолжалась довольно долго, оттеняя всеобщую неподвижность. Боялись шевельнуться. Дышали лишь потому, что не могли иначе. Когда последний клочок земли ушёл под воду, сзади раздался противный трущийся звук, и, словно единый организм, обернувшаяся толпа увидела с высоты, как ещё одна часть почвы точно так же откололась от соседнего холма. Брёвна, из которых была сложена стена, в одном месте не выдержали, потеряв опору. Это крушение было громогласным: плеск, треск, стук брёвен и предсмертный крик Трудяги, которого унесло вниз так быстро, что охрана, дежурившая у ворот, ничего не успела сделать. Следом в болото укатилась его тележка с остатками инструментов, упав сверху и лишив своего хозяина надежды на спасение. Пришедшие встретить членов своих семей жители деревни шарахнулись от остатков стены, цепляясь друг за друга. И только чудом никто больше не последовал за Трудягой, хотя с высоты было видно, что совсем без жертв обойтись не удалось: падающие брёвна зацепили нескольких дроу.

Тишина была полна нервного напряжения, и она бы продолжала звенеть и натягиваться, если бы голос начальника не привёл всё окружающее в движение. Отрывистая команда охранникам, и толпа сдвинулась с места. Их уводили с Утёса, потихоньку подталкивая зазевавшихся и ещё не отошедших от шока. Уйти с этого жуткого места, поскорее вернуться в деревню, под защиту домов и стен. Мысли над головами летали явные и ощутимые, не нуждающиеся в толковании. Одни на всех: «хорошо, что мы живы», «хорошо, что не я».

Когда дошли до стены, по толпе прошла волна дрожи. Вблизи разрушения выглядели более страшными, чем с высоты Утёса. Раздавались стоны раненых, которых к тому моменту почти всех успели вытащить из-под обломков. Некоторые дроу из числа работников Утёса бросились к ним, признав в пострадавших родных. Начальник подошёл к охраннику, лежавшему на земле, схватившись за живот, и, присев на корточки, заговорил с ним, взяв за руку. Вскоре прибежал запыхавшийся лекарь и, окриками разогнав родственников, начал давать распоряжения. И вот уже появились импровизированные носилки для лежачих, кого-то подхватили под руки и помогли идти, кто-то поковылял сам… Раненых уводили через мост первыми.

Во всей этой суматохе Иру накрыло непреодолимым приступом слабости. Сцена внезапной смерти Трудяги никак не хотела уходить из головы. Скорее интуитивно, чем осознанно, она отошла в сторонку и, найдя закуток среди упавших и покосившихся брёвен, похожий по размеру на большую коробку, залезла туда, свернувшись клубком и спрятав нос в коленках. В «ящике» скоро стало тепло от её дыхания, а шок от событий последнего получаса и внутренняя усталость были столь велики, что, едва успокоившись, она провалилась в сон.

Когда проснулась, стало уже совсем темно, дождь прекратился, из «коробки» было видно, что ярко светят луны. Сначала накрыла паника: не соображала, где находится. Тишина оглушала. Она вылезла наружу, огляделась и замерла в глубоком изумлении: где все? Вокруг неё всё те же обломки стены, но никого из дроу и людей не было. Ни единого охранника. Медленно поднявшись в полный рост, Ира посмотрела через мост. На той стороне, в районе холма тоже никого! Нахлынул страх. Тот страх, который бросает на необдуманные поступки. Она понимала, что после оползня произошло невероятное, сказочное, совпадение: о ней забыли. Нет, обольщаться не будем. Скорее всего, пока она дрыхла за брёвнами, о её отсутствии в бараке стало известно. Но её забыли забрать отсюда в суматохе с ранеными и сейчас… Одна. Никем не охраняемая. Мысль о побеге возникла перед внутренним взором неоновой вывеской, затряслись руки. Другого шанса может не быть. Это понимание сейчас перекрыло разумный довод, что бежать осенней холодной ночью, без подготовки — самоубийство чистой воды. Или сейчас, или можно застрять на этом болоте до конца жизни! И никогда не найти дороги домой! Лица членов семьи всплывали в сознании, отрубая одну за другой все попытки внутреннего голоса призвать к здравомыслию. Так соскучилась! Так истосковалась!

Адреналин согревал не хуже одежды, и о припасах и подготовке быстро забылось, об этом можно подумать и после. Ира стояла, спрятавшись за бревном, и глазами сверлила мост. Как пересечь его, чтобы даже случайный прохожий не мог её заметить? Луны давали более чем достаточно света для этого. Если обнаружат — да здравствует барак. А другого пути нет. О том, как пересекать плавучий мост по ту сторону деревни, по которому пешим шагом полчаса до барака, а потом ещё и преодолевать стену, пока думать не решилась. Главное, попасть сейчас в деревню. Там, правда, полно жителей, но в темноте среди домов хоть и сложно, но возможно прятаться, в отличие от открытой местности. Оставаться здесь нельзя — утром придут дроу, будут наводить порядок и найдут нечаянную беглянку. Единственный способ убраться из этого селения — ворота возле барака, потому что со всех остальных сторон — болото. Но если есть ворота, значит, за ними есть и путь. И главное, туда добраться. Пока непонятно как, но об этом после.

Медленно обойдя брёвна, Ира легла на живот, подобрала цепи и поползла к мосту. Почти ткнувшись носом в воду, она опустила в неё руку. До самого локтя — вода. Просто вода. Ледяная. Но терпеть можно. Она потерпит. Ради дела потерпит. План был простым. Как казалось. Безумным тоже, но это детали. Переползти мост на брюхе, чтобы не сразу бросаться в глаза прохожим. В случае опасности — упасть в воду и тихо плыть вдоль моста или даже нырнуть. Затяжные дожди подняли уровень воды, и теперь в ней можно было плавать. Если не пытаться встать ногами на дно, то никакая трясина тебя не съест. Просто плыть. Может, даже спрятаться под мостом. Холодно. Плавать совсем не хочется. Но это же на всякий случай, правда? Может, и не понадобится! А значит: поползли, пока не поздно! Цепи мешались, цеплялись за всё подряд и, как казалось Ире, гремели так оглушительно, что на звук должна была уже сбежаться вся деревня. Но этого не случилось. Возможно, хлопоты после обвала были столь многочисленны, что никому дела не было до человеческой рабыни.

Ира выламывала глаза, чтобы различить на том берегу хоть малейшее шевеление. При любом постороннем движении она готова была скатиться в воду. Где-то на середине моста пришла в голову мысль, что цепи не сильно будут способствовать плаванию, но она отогнала это умозаключение, представив, как держится за мост, который, ну конечно же, не даст пойти ко дну.

Путь как-то удивительно быстро закончился. Оказавшись на земле, Ира какое-то время лежала, уткнувшись лбом в мёрзлую слякоть и восстанавливая дыхание. А потом встала и побежала что есть силы. В деревне она нырнула в тень первого попавшегося дома и упала на коленки. Дыхание вырывалось с облачками пара, срывалось и снова шло полной грудью. Чтобы успокоиться, потребовалось время.

Куда же подевалась вся охрана? Обычно и шагу не шагнуть, чтобы на них не наткнуться. Где вездесущие арбалетчики, которые просматривают каждый угол территории? Где «кнутоносцы»?

Воспоминание о последних вызвало в Ире приступ ледяного страха. Может, бежать — не столь хорошая мысль? Забиться бы в угол, притвориться спящей: ну потерялась в суматохе, отстала — с кем не бывает? Пришлось хлопнуть себя по рукам, чтобы вернуть стремительно расползающееся по пяткам мужество. Единственный шанс — об этом надо помнить. Кстати… она же в деревне, может, удастся что-нибудь раздобыть? Нет, соваться в сараи и дома — слишком рискованно. Куда теперь? К бараку? А дальше? Как перелезть через стену минимум в два метра? И стоят ли там сейчас охранники? А плавучий мост, который ещё надо преодолеть? Так же на брюхе? Он прогибается под весом идущего и черпает при этом воду. Мокрым будешь, едва начнёшь ползти. Пешком они проходили его минут за двадцать-тридцать, а сколько это будет, если ползти? Да и надо ли? Может, на мосту сейчас никого нет. Или, наоборот, полно народу, если её хватились? Может, пересечь его по-человечески, а если увидят, изобразить что потерялась и шла к бараку сама. Никто и не узнает, что она пыталась бежать. Но это на крайний случай. Если допустить, что её хватились, придётся прятаться, пока всё не утихнет, но как долго ей это удастся делать? Дроу ничего не стоит прочесать деревню по миллиметру. Со всех сторон болото — убеги тут… Причём нельзя забывать и о рабах — вряд ли они окажутся союзниками, скорее сдадут при первой возможности, если случайно заметят. Карра уж точно.

Внезапно она услышала голоса и резко прижалась к стене дома. Жители и воины шли единой толпой, тихонько переговариваясь. Они возвращались со стороны кладбища. Что они там забыли? Неужели кто-то ещё…

Ира молча смотрела на процессию, которая постепенно редела, поскольку часть дроу расходилась по домам. Все рабы тоже были тут. Никто не злословил. Лица не то чтобы мрачные, но одухотворённые, что ли… Ветер донёс запах чего-то горелого вперемешку со странным растительным ароматом. Остановившись в паре домов от неё, хозяин Утёса, возглавлявший процессию, обратился к охранникам с коротким вопросом. Они покачали головой, широким жестом указывая на рабов. Командир прошёлся вдоль людей, задержался возле Карры и кивком головы отослал всех в сторону барака. Но тронуться процессия не успела, потому что к начальнику, усиленно перебирая ногами, насколько это было возможно в её состоянии, подбежала женщина-дроу, которую Ира узнала даже в темноте. Это была мать Ринни-то, и вид у неё был донельзя перепуганный. Она заговорила, сбиваясь и тяжело дыша. Ире не было слышно их разговора, но сердце пропустило пару ударов, предчувствуя нехорошее. Где мальчик?

Сегодня их в очередной раз поставили в паре. Отпахав, как положено, отмеренное время, они двинулись в сторону тележки. Потом… что же было потом… кажется… точно! Они выбежали из пещеры вместе, последнее время они часто так делали, чтобы согреться, и когда почти добежали до места сбора, Ринни-то внезапно побледнел, о чём-то вспомнив, шлёпнул себя по плечам и, развернувшись, убежал. Плащ с тёплой подкладкой, в котором ходили дроу, остался в пещере. Его отсутствие так перепугало подростка, что он даже «до свидания» не сказал и понёсся обратно. Иру в тот момент не сильно удивило такое поведение. Тепло было «пунктиком» дроу. Это несколько раздражало в отсутствие у людей нормальной одежды. Даже во время работы дроу не расставались со своим облачением, позволяя себе скинуть только плащ, хотя те же люди радовались, что трудятся в одной рубахе, — пот лился в три ручья. Жгучие укусы холода ощущались, только когда смена заканчивалась. Дроу же словно боялись замёрзнуть от случайного дуновения ветра. Ринни-то вернулся за плащом в пещеру, где они работали… Ира на минуту перестала дышать. Эта пещера находилась недалеко от того куска Утёса, который сегодня «уплыл» в болото!

Весь план побега забылся в мгновение ока. Только не Ринни-то! Только не паренёк, ставший для неё в последние месяцы центром вселенной! Она выбежала из укрытия и бегом кинулась к его матери. Практически налетела на неё, перепугав до нельзя:

— Ринни-то?! Где он?! Он не вернулся?

Глаза женщины были ошалевшие, равно как и у окружающих дроу: вид у Иры после путешествия животом по земле был живописный. Начальник нахмурился, проследив взглядом, откуда она прибежала. Один из «кнутоносцев» потянулся было взять её за руку, но, вопреки его ожиданиям, обычно покорная местным правилам рабыня шарахнулась от него, как безумная.

— Он не вернулся? Скажите мне! — она переводила глаза с одного на другого дроу в поисках ответа. Мать мальчика сделала шаг к ней навстречу, точно так же стараясь найти ответ на вопрос, знает ли что-нибудь рабыня о судьбе её сына. Поняв, что нет, она покачала головой. Ира побледнела. Ринни-то не было среди дроу. Он был в пещере на момент оползня. Или… может… Она должна проверить! Сама убедиться!

Уже было собравшись бежать, она почувствовала, как чьи-то пальцы схватили её за плечо. Нет! Только не сейчас! Извернувшись, вырвалась из хватки, ослабшей только потому, что никто не ожидал сопротивления. По воздуху просвистела цепь, которой она отмахнулась от охранника. Тот еле успел отскочить в сторону, чтобы она не полоснула его по лицу. Ира бросилась бежать по дороге, обратно к Утёсу, преследуемая криками. Цепь болталась и больно била по ногам. Добежав до края холма, она споткнулась и кувырком проехалась по склизкой грязи прямо к его подножью. Отерев лицо грязной рукой, бросилась к мосту. Буквально какие-то полчаса-час назад она просчитала животом все его доски, выверяя каждое движение. И вот теперь неслась по ним как угорелая, не замечая, что он дрожит под ногами, впервые не обращая внимания на топь, ранее не внушавшую ничего, кроме ужаса. Споткнувшись, она одной ногой погрузилась в воду, но даже не заметила этого, выбравшись на коленки и пробежав дальше. Дождь усилился и вовсю хлестал по лицу. На вершину Утёса удалось забраться не сразу. Мокрые комья земли под ногами не давали нормально бежать, и она несколько раз падала, пробираясь вперёд чуть ли не на четвереньках. Камни больно впивались в пятки и коленки. Когда она была почти у цели, слякоть под ногами в очередной раз расплылась, и она упала. До края Утёса оставалось совсем немного, и она поползла на животе, разгребая руками земляную кашу. Рубашка моментально испачкалась насквозь, сама в глине была по уши, но это последнее, о чём сейчас думала. Подобравшись к краю обрыва, образованного оползнем, Ира на секунду зажмурилась и, резко открыв глаза, посмотрела вниз, боясь увидеть самое страшное — трясину и ничего, кроме неё. Благодарственная молитва и укол ужаса родились в груди одновременно.

Ринни-то был там. Он прижался к стене и с трудом стоял, поливаемый дождём, на маленьком уступчике, вцепившись в каменные выступы заледеневшими пальцами. Второй рукой он придерживал злополучный плащ, укутавшись, насколько это возможно. Отсюда не было видно, что не дает ему упасть, но, видимо, это нечто было очень маленьким и неизвестно, насколько надёжным. И как у него сил хватило продержаться столько времени!

— Ринни-то!!! — крикнула на максимально возможных для её голоса децибелах, перекрывая рёв ветра.

Мальчик вскинулся, увидел её и испуганно замер, почувствовав, как под сапогом поехала в сторону земля от его движения.

— Не шевелись! Стой!

Услышав повелительные нотки, мальчик замер, стараясь удержать равновесие.

Слишком низко и высоко. Слишком низко он — если упадёт, то лететь до болота совсем близко. Слишком высоко она — руки не подать. Ира заметалась глазами по сторонам. Вот где жерди, когда они так нужны?! Никаких идей не было. В этот момент очередная струя дождя полоснула по лицу, и она машинально утёрла его рукой, чтобы вернуть видимость. По щеке царапнул браслет цепи. Вслед за бряцающим звуком звеньев в голову пришла безумная мысль. Рядом с обрывом рос небольшой дохлый, куцый куст какого-то растения. И полезным в нём был разве что ствол, который можно обхватить пальцами одной руки. Сантиметров пять в диаметре. Корни куста бугрились под ногами и частично вылезли за стенку Утёса, нависая над топью. Ира прикинула в голове длину цепи, мысленно поделила пополам и постаралась правильно оценить свой рост, что трудно сделать в принципе. Снова посмотрела вниз, на заледеневшего в своей неподвижности дроу. «А как будто есть иные варианты». Всё так же на животе, это казалось безопасней, она подползла к кусту и, держась за него, поднялась в полный рост. Встав поустойчивее, развела руки и накинула цепь на растение, дёрнув её вниз, к основанию ствола. В сторону полетели ломаемые ветки, посыпались листья. Благо куст был небольшой, компактный. Когда оковы оказались внизу, получилась петля. Ира подтянула к себе цепь, упёрлась ногами в землю и начала по сантиметрику, полуприсев на корточках, пятиться назад, пока не остановилась у самого края обрыва. Упереться ногами в мокрую отвесную стену и так спуститься — задачка для Человека-паука. Сигануть вниз и повиснуть на цепи — повырывает, повывихивает запястья, в конце концов, эти кандалы в данную минуту — неотделимая её часть. Оставалось только плюхнуться на брюхо и потихоньку скатиться, стараясь плавно распустить цепь на всю длину. Ладони горели, обдираемые о грубые металлические звенья. Когда она закачалась рядом с мальчиком, боль в руках была уже почти невыносимой, но ей и не нужны были сейчас руки.

— Ринни-то! Цепляйся! Лезь наверх! — прокричала она, стараясь перекрыть шум ветра.

Мальчик не сразу сообразил, что именно она ему предлагает. А когда понял, его передернуло от мысли, что придётся воспользоваться ею как живым канатом. Но глядя на топь, он медленно кивнул и начал потихоньку разжимать закоченевшие пальцы. Резкий и неуклюжий бросок рукой, и вот он уже держится за её талию. Вторую руку отпустить решился не сразу: последние часы именно она удерживала его от падения вниз. Рискнул. Давно не стриженные ногти больно впились в кожу, не спасала даже рубаха. Ринни-то боялся упасть и потому цеплялся за неё, как испуганный кот всеми когтями. Пара мелких, осторожных шагов по уступу, и вот они уже вплотную друг к другу. Мальчик полез наверх. Ира взвыла от боли в запястьях, Ринни-то замер. Она рявкнула:

— Быстрее же! Лезь!

Он понял, и его колено больно пришлось в рёбра, когда нашёл точку опоры. В несколько движений он оказался наверху, по дороге оставив ей несколько памятных синяков сапогом. Ринни-то совсем замёрз, двигался неуклюже. Благо в конце он всё же решился повиснуть на цепи, доверившись рукам, а не опереться на её плечи всем весом. Висеть стало легче, но запястьям уже было всё равно. Их, судя по ощущениям, так травмировало, что куском боли больше, куском меньше — уже не имело значения. Ринни-то, тяжело дыша, упал на твёрдую землю. Едва выровняв дыхание, попытался подтянуть цепь наверх и вытащить Иру, но это привело только к тому, что она собрала носом очередную партию глины с отвесной стены и упала обратно, поскольку мальчик не смог долго удерживать её вес. Шипя от боли и отплёвываясь от земли, Ира услышала, как Ринни-то кричит. Не ей, а куда-то в сторону. Минута, и послышались хлюпающий топот дюжины сапог и голоса.

На сей раз Иру буквально выдернуло с обрыва. Её подняли и положили. Оказавшись на земле, она даже не пыталась подняться. Всё. Это был предел. Дождь? Пусть его. Грязь? Привет, родная. Было больно, глаза слипались, ещё чуток времени, и вот оно — царство Морфея. В тумане мыслей, плавно сменяя друг друга, то появлялись, то исчезали Трудяга, падающий с обрыва, призрачная надежда оказаться по ту сторону стены, Ринни-то и безумные глаза его матери. Не верилось, что прошло всего несколько часов. Не день, а целая жизнь. И судя по тому, что её не грубо, но безоговорочно подняли на ноги, он ещё не закончился. Поддерживаемая под плечо чьей-то сильной рукой, она плелась сама не зная куда, находясь на расстоянии всего в одну ниточку от провала в сон. Почти не фиксировались лица, хотя то, что Ринни-то куда-то в буквальном смысле унесли на руках, закутав в три плаща, одолженных охраной, — запомнилось. Вот он — мост. Вот он — холм. Деревня. Небольшая толпа серых неузнаваемых лиц. Звон цепей. А… Сотоварищи по камере. Её передали из рук в руки другому охраннику. Долгие полчаса через плавучий мост. Вода и дождь, но почему-то тепло. Барак. Тут уже нагрето: порух в печках положили без отрыва от графика, пока их не было. Рухнула бы на половик, если бы охранник не помог лечь аккуратно и стянуть мокрую одежду. Сверху положил одеяло. Ни единый мускул не хотел двигаться, только напоследок мутным взглядом обвела соседей.

Она знала, что сегодня ей будут сниться кошмары. Ведь Карра улыбался.

Хозяин Утёса сидел у окна своей комнаты и пустым взглядом смотрел на бумагу перед собой. Иногда его глаза фокусировались, и их выражение в своей глубине приобретало злой оттенок. Он смотрел на пустой лист и чернильницу с пером так, будто это были его личные враги. Если бы не понимание того, что злость ничего не даст, они бы давно валялись на полу, попав под горячую руку.

Командиру предстояло написать два абзаца в общем-то стандартного текста, главной составляющей которого было последнее предложение — вынесенный приговор. Он люто ненавидел эту часть своей работы. Потрясающий организатор и ответственный управленец, роль судьи, которая шла в комплекте с его должностью, не выносил на дух. И что-то зачастили последнее время события, требующие от него выполнения именно этой роли. Если в случае с судом над рабом Минэ у него почти не было колебаний касательно принятого решения, то ситуация с «немой» рабыней полностью вывела его из равновесия.

Во-первых, её «немота», неспособность дать чёткие объяснения, опровергнуть обвинения или постоять за себя. С Минэ всё было просто — его схватили на месте, при куче свидетелей, и даже соврать у него бы не получилось. Но женщина… Её не оказалось при пересчёте рабов, она явно пряталась в деревне. Попытка побега налицо. Она наблюдала за ними, прежде чем выбежала из укрытия, поняв: что-то случилось с её напарником по смене. И идти обратно к рабам явно не собиралась. Если бы мать мальчика не прибежала на его поиски, она бы так и продолжала прятаться. Неподчинение, ещё непонятно, как она вообще умудрилась остаться без присмотра. Хотя последние события… Надо подумать, как сделать, чтобы подобного не повторилось. Но это потом.

Попытка побега. Самое тяжёлое преступление, которое мог совершить пленник болот. Случаи такого неповиновения редки — всем достаточно пару дней провести на Утёсе, чтобы понять, что такое вообще нереально. И за всю его карьеру на этой должности ещё ни разу не нашлось того, кто бы решился на подобное. Ведь помимо нереальности, всем прекрасно известно наказание за саму попытку: смерть. И вот именно на этой мысли начальника начинала с аппетитом есть собственная совесть. Всем известно. Всем, кому возможно объяснить правила. Всем. Но не ей. Не женщине, которая два слова не может связать на всеобщем!

Законы у всякого народа разные. Люди говорят: «Незнание не освобождает от ответственности». Их предки эйуна: «Кровь за народ смоет любой грех». У авери на всё ответ: «Традиция». Подземные жители вообще крутят пальцем у виска: «Какие преступления? Некогда! Работать надо, и вам советуем!» Чешуйчатым и перевёртышам при принятии решений помогает заложенный в них инстинкт зверя и особые способности. Из обычаев ведьм видно только то, что они сами пожелают показать. Сквирри живут столь обособленно, что никто толком не знает, как именно. Ну, а основа закона дайна-ви: «Справедливо и достаточно».

Взять хотя бы закон о побеге. Для стороннего наблюдателя он чрезмерно жесток. Но не для их народа, который знал, что побег с Мрекского болота — это самоубийство. Не один десяток дайна-ви во времена Эпидемии подтвердил эту истину. Смерть на болоте для существа, не приспособленного и не обученного передвигаться по нему, неминуема, жестока и до жути медленна. Сменилось не одно поколение, прежде чем они научились жить бок о бок с вечно голодной Топью. Когда первый в истории отряд ловцов привёл в поселение партию рабов, они пытались бежать. И те, что были после них, тоже рано или поздно предпринимали подобные попытки. Никто не выжил. И ни капли крови пленных не было на руках их поработителей. Топь сама всё расставила по местам. Закон о побеге родился как раз в те времена. Он защищал пленных от самих же себя. Отбивал желание бежать и умирать медленно и мучительно. «Раз уж смерть неминуема, то пусть она будет быстрой» — так думали Отцы народа. Возможно, их логика никому из остальных обитателей страны не покажется гуманной, но они давно уже присвоили себе право иметь на всё собственное мнение. Искренне считали, что Эпидемия и Изгнание дали им такую возможность.

Дайна-ви потёр переносицу, смежил уставшие глаза и снова уставился на бумагу. Он крутил случай с рабыней и так и этак, стараясь, чтобы его внутреннее чутье и мотивы сошлись, как детали витража, с принципом «справедливо и достаточно». Казнить живое существо, которое не знало о том, что её ждёт за ослушание, — не справедливо. А спустить попытку побега с рук — не достаточно. Значит, должно быть наказание, но какова его мера? Особенно для человека, спасшего жизнь одному из их народа. Ребёнку. Это очень многое значило. Равно как и то, что она была женщиной. К последним дайна-ви относились очень трепетно, какой бы расы ни было существо. В те годы, когда их ещё не сформировавшийся народ умирал десятками, каждая женщина, способная подарить жизнь, оберегалась как сокровище. Со временем такое отношение к противоположному полу стало прививаться мальчикам с молодых ногтей, и мужчины-дайна-ви глубоко почитали женщин. И как теперь быть? Как выносить приговор? Ему в голову не могло прийти, что когда-нибудь придётся этим заниматься! Человеческие рабыни были не приспособлены для выживания и борьбы. Людские законы и обычаи подчиняли женщин мужчинам, строго требуя с последних защищать их и обеспечивать. Жёнам, сёстрам, матерям, дочерям отводилась роль хозяек дома, и вне его они не были способны жить без опоры и поддержки мужчины. Потому ожидать глупостей в виде побега или неподчинения от человеческих рабынь не приходилось. Что касается женщины-эйуна, то здесь всё было наоборот. Они делят с мужчиной тяжести похода, защищают спину в бою, именно поэтому способны оценить возможность или невозможность побега. Женщины народа-прародителя редко попадали в сети дайна-ви, за всё время их было три-четыре, не больше. И даже эти стоили многой пролитой крови. И лишь одна из них решилась остаться в живых, приняв статус рабыни с поднятой головой. Остальные твёрдо следовали военным кодексам, которые обязывали бороться и запрещали становиться покорной жертвой в руках врага. Все они погибли в столкновениях с охраной и предпочли смерть бесчестью.

Начальник вздохнул и уронил голову на руки. Может, осудить её по закону о неподчинении, как Минэ? Хотя нет, это ещё хуже… Он некстати вспомнил её горящие глаза во время исполнения приговора и машинально провёл рукой по запястью, где раньше красовался синяк от жёсткой хватки. Синева прошла, но тот взгляд до сих пор ворочал ему душу. Поставить к столбу? Морозно передёрнуло от одной мысли.

Он услышал, как кто-то тихонько постучал и вошёл в комнату.

— Можно?

— Входите, дядя Дарн, — ответил он, с облегчением отрываясь от созерцания пустого листа.

Вошедший имел статус правой руки начальника. Командир Дарно-то был сильно старше его, но ниже должностью, и к дальнейшему росту по служебной лестнице не стремился. На виду они строго блюли субординацию, а вот стоило остаться наедине, и наружу выходили тёплые отношения, как у отца и сына.

Руководитель Утёса был сиротой. По обычаям дайна-ви это означало, что его «отцом» формально становится владыка — «Отец всем сиротам народа». Это была старая красивая традиция, поддерживающая семейные отношения и взаимовыручку внутри общины, хотя все понимали, что полноценно выполнять родительские функции один на всех владыка, конечно же, не мог. Сироток воспитывали сообща, пока они не вливались в рабоче-военизированную систему и не уходили под опеку командиров и старших по званию. Учитывая среду, в которой они обитали, это происходило в очень раннем возрасте. Офицеры зачастую заменяли отцов своим подчинённым, становились первыми друзьями и старшими товарищами. Командир Дарно-то и был таким «отцом», пока его талантливый ученик не превзошёл своего учителя. Они поменялись ролями, но для него он всё ещё оставался «дядей», когда прочие дайна-ви не видели.

— Всё думаешь?

— Да… — начальник опустил глаза, словно застигнутый за чем-то постыдным. Другой на его месте уже давно бы принял решение.

Он сел на постель и посмотрел на собеседника. Дарно-то молча оглядел воспитанника и тоже присел — на скамейку.

— Приговор не складывается?

Кивок.

— Да… тяжёлый случай. Очень неординарный. Даже среди воинов разброд и шатание.

Командир Утёса удивлённо посмотрел на него. Дарно-то часто помогал ему, принося вести «снизу». Он был близок с воинами, многие считали его за «отца-командира», и, в отличие от руководства, он не отгораживался от них статусом. Свято храня все секреты, ему доверенные, всё же считал себя вправе приносить весточку в виде «довольны» или «недовольны» нижестоящие действиями начальства. При этом никогда не позволял себе раскрывать чужие тайны или имена соратников, от которых получал новости. Поэтому низшие чины без страха делились своими мыслями, а Дарно-то обрёл славу честного посредника. В итоге все были в выигрыше.

— Очень многие… жалеют её. И дело не в том, что она спасла ребёнка, женщина… Им жаль, что может погибнуть первый человек, который не испытывает к ним ненависти. За эти месяцы охранники так и не смогли привыкнуть к такому отношению. А про того оболтуса, что ей сонный порошок из чаги скормил, я вообще молчу. Ходит пришибленный. Мать мальчика прибежала ко мне, едва выяснилось, что паренёк в нормальном состоянии… Да и сам он в бреду только о ней и лепетал.

— Оказывается, нам немного надо, чтобы вывести из равновесия.

Дарно-то серьёзно кивнул.

— Да уж. До сих пор не понимаю, откуда такое отношение. Обычно смотришь на людей, у них даже глаза норовят тебе в душу плюнуть. А когда она к тебе повернётся, всё так и кричит внутри. Словно не она пытается быть понятой, а тебя понять пытается. А сколько ты знаешь рабов, способных в наших обстоятельствах на улыбку?

Начальник снова кивнул. Смех, улыбка… Правда всё это кончилось с уходом сая, но вот в память врезалось, хоть и с некоторой долей непонятного раздражения, которому он никак не мог найти обоснования.

— Я все законы в уме перебрал. Не заслуживает она смерти. Но оставить без наказания не считаю себя вправе.

— Понимаю. Остаётся закон о неподчинении, да?

— Да… Но пять ударов шейбо-плетью… Женщине? Это смерть. Истечёт кровью, мучаясь от ран. Казнить милосерднее. Она спасла ребёнка… Как? Как я могу осудить её этим законом? Дядя Дарн, я в полной растерянности…

Старший командир был озадачен не меньше. Не столько самой ситуацией, сколько видя своего воспитанника в таком состоянии. Он был одним из немногих, кто посвящён в небольшую тайну командира: наедине с близкими тот позволял себе эмоциональность, не свойственную и осуждавшуюся дайна-ви. Знал он и о ненависти, которую питал его ученик к судейским обязанностям, однако впервые видел его столь поглощённым эмоциями. В принципе ничего плохого в них не было, просто так исторически сложилось, что им было проще выжить, взяв волю в кулак, не разбрасываясь на яркие проявления чувств. Они все также умели любить, сострадать, ненавидеть, но были приучены подчиняться холодному разуму ради общего блага, считая погружение в чувства потерей времени и душевных сил. В своё время он потратил не один месяц, пытаясь вдолбить тогда ещё юному ученику основные принципы сохранения душевного спокойствия и волевого стержня. И вроде бы всё получилось, но позже он понял, что это была лишь маска. Знания, которые командир передавал своим ученикам, обычно впитывались в кровь и становились повседневной привычкой. Он до сих пор не мог понять, в чём именно ошибся в данном конкретном случае. Но поскольку владыка счёл, что характер его воспитанника может быть полезен, смирился и принял это как данность.

Дарно-то задумался, взвешивая варианты. Закон он знал не хуже начальника.

— Не хочешь наказывать пятью ударами? Ну, а что если ты используешь своё право «долга за жизнь»?

Начальник моментально собрался, превратившись в слух.

— Моё право?

— Она спасла жизнь мальчику. Он сирота, его мать вдова. Если бы был жив его отец, то он бы отдавал «долг за жизнь», поскольку Ринни-то ещё ребёнок. Или мать, если бы она не была на сносях. Другой родни у него нет. Сейчас, согласно закону, он находится в твоём кругу ответственности как твой подчинённый. Он хоть ещё и не дорос до статуса воина и даже ученика, но ты его командир и наставник здесь на Утёсе. И имеешь полное право отдать пленнице «долг за жизнь» за своего подопечного, смягчив ей наказание до минимального. До одного удара.

Дарно-то про себя отметил, как выпрямилась спина ученика, будто он разом сбросил с плеч тяжелый мешок с порухом. Он резко подошёл к столу, и перо затанцевало по бумаге. Стандартные два абзаца превратились в пять, и хотя его рука дрогнула на последней строчке, но всё же дописала до конца и взлетела, выводя отрывистую подпись в конце страницы.

Он передал бумагу наставнику.

— Отнесёте?

— Да, конечно. Когда ты назначил наказание?

— Завтра. И на работу сегодня не водить. Толку всё равно ноль будет.

Дарно-то приподнял бровь, но комментировать последнее замечание не решился. С каких пор отсутствие сил стало основанием для свободного дня? Но затем он подумал, что в принципе это неплохое дополнение к смягчению наказания. Жизнь, что она спасла, бесценна. Пускай.

Ира проснулась поздно. Осознание времени и пространства навалилось и внесло разлад в ощущения. Наверное, это был первый день в её жизни на болоте, когда она реально выспалась. И это заставило вскочить с постели. За окном была середина дня, рядом никого — ни одного сокамерника. На посту сидел дроу, погружённый в свои мысли. Ира тряхнула головой. Что бы всё это значило?

Потихоньку поднявшись, прошла мимо охранника, проводившего её взглядом, который она не решилась расшифровать. В нём было что-то тяжёлое и сочувствующее, что сразу наводило на мрачные мысли. Сделав все свои утренние дела, она вернулась на половичок, достала лепёшку и принялась думать. Думы были невесёлые. Что теперь будет? Как там Ринни-то? Первая мысль потихоньку овладевала сознанием, оттесняя даже беспокойство о друге, о котором наверняка уже позаботились должным образом. Если в рутинном потоке что-то меняется или идёт не так, — жди беды. Пожалуй, это была первая придуманная ею самой примета о жизни на болоте. Тут всё было тип-топ, пока рутину не разбивали переменами. То, что она посередине рабочего дня сидит на кровати, — перемена более чем заметная, и ждать хорошего не приходится. Её вчерашние приключения, воспоминания о которых яркими всполохами блистали перед глазами, не могут пройти просто так. Здесь не оставляют без внимания подобного поведения, и осталось только дождаться, как именно проявится это самое внимание. Улыбка Карры, которая врезалась в её память, пугала больше всего. Означать она могла только одно, что он дождался, когда исполнится его желание отомстить за спину друга. Надо быть очень наивной, чтобы полагать, что за непослушание здесь просто поставят в угол. О том, как её проступок будет расценен хозяевами, думать не хотелось. Равно как и о последствиях. Но что ещё делать в абсолютной тишине пустого барака? Начинался самый длинный день на болоте.

К вечеру Ирины нервы натянулись так, словно готовы были вот-вот порваться. Она сидела, обхватив руками коленки, вздрагивая от каждого шороха, сомневаясь в собственной способности встать на ноги. В назначенный час привели остальных рабов, барак моментально наполнился мелодией речи, шумом. Карра сиял словно пятак, только что вышедший с монетного двора. У него было такое настроение, что от него старались держаться подальше не только другие рабы, но даже Минэ, который отсел в сторонку, после того как пара его замечаний не произвела на Карру никакого впечатления. Было что-то безумное в его поведении, и заметили это все. Пришёл один из «капитанов», тот, что вечно сопровождал начальство. Его появление встретили разом оборвавшимися разговорами. Он оглядел помещение и сказал витиеватую фразу. Карра разразился громким хохотом. «Капитану» пришлось рыкнуть на него, чтобы тот замолчал. Смех обрубило, Карра, шатаясь, дошёл до своего места и уселся на него в вальяжной позе, с улыбкой глядя на окружающих. Народ попятился. Эта сцена прозвенела на нервных струнах Иры несколькими тяжёлыми аккордами, и она нашла единственный способ уйти от подступающего ужаса. Распрямилась и улеглась на половике, тщательно укрывшись со всех сторон простынкой, по недоразумению зовущейся одеялом. Методичная поправка складок вернула некоторые крупицы душевного равновесия, ровно столько, чтобы плюнуть на всех и забыться глубоким сном. Это было несложно после целого дня пытки тишиной.

Утро началось с побудки задолго до гонга. Охраны было больше, чем обычно, рабов разбудили и куда-то повели, не дав ни позавтракать, ни умыться. Возле Иры шли двое дроу, аки почётный караул. Сердце колотилось. Чтобы хоть как-то умерить стресс, Ира залезла в сумку и отломила кусочек махи, жуя его прямо на ходу. Никто не возражал, скорее были в шоке, что у неё ещё сохранился аппетит. В голове сквозняком гулял ветер и зияла чёрная дыра. Фантазии одна другой краше и живописнее были уделом дня вчерашнего, а на сегодня остались только неровное сердцебиение и дрожь в коленках. Её ничуть не удивило, что процессия, придя в деревню, сразу свернула к кладбищу. С отрешённым вниманием она смотрела на могилы, на которых в свете сезона красовались не свежие цветы, а букеты из веток и листьев. Невдалеке она заметила изрядно подмокшее пепелище, которого раньше не было. Вокруг него валялись дрова. Самые настоящие дрова, которых она не видела с момента попадания на болото. Что же тут жгли? Ответ, моментально пришедший в голову, ввёл в глубокую печаль, и она не сводила глаз с кострища, пока оно находилось в пределах видимости. И вот оно: место экзекуций. Маяти, стоявшая среди зрителей, посмотрела на неё и отвела взгляд, резко вдохнув. Ринни-то тоже присутствовал здесь. Укутанный по самые уши в тёплую одежду, он держался, словно оловянный солдатик, сразу став визуально ещё худее, чем был. Тонкий и звонкий. Здесь стояло много дроу, которых она знала в лицо, не было видно только матери Ринни-то.

А вот и начальство. Ну и что же ты приготовил? Медленно Ира перевела взгляд за его спину и, словно гадюку, внезапно оказавшуюся под ногой, оглядела «виселицу». Трудно описать, что она почувствовала в тот момент. Это было ожидаемо. Это было то, что ей пришло в голову с самого начала, едва она подумала о наказании, но какая-то часть мозга всё ещё не верила, что такая мысль воплотится в явь. Ну не сочетались в сознании этот столб для казни и она, любимая. Никак. Нигде. Ни в этой реальности.

И всё же он был.

Значит, плётка.

Она посмотрела на Карру. От вчерашнего его запала не осталось и следа, он просто источал вокруг себя тяжёлую мрачность. «Этого ты хотел для меня? Око за око, да?»

«Да».

Рассматривать другие лица не было желания вообще. В них не найти надежды на спасение. Кто-то смотрел с жалостью, но сейчас она хуже плети, поскольку подчёркивала неизбежность, которая ожидала впереди.

Хозяин Утёса вышел вперёд в сопровождении дроу, в котором она признала исполнителя приговора. Палача. Охранники подтолкнули её в спину, и она встала рядом. Начальник заговорил спокойным и методичным голосом, обращаясь к толпе. Наверное, озвучивал приговор и список прегрешений, да ещё привёл её «плохое поведение» и его последствия в качестве примера для остальных.

Ира видела, с какой нерешительностью палач баюкает в руках рукоять своей плети, будто вот-вот выронит из рук. Эту незавидную роль сегодня исполнял один из «кнутоносцев», которого она знала в лицо, он регулярно охранял барак. Детали врезались в память и вряд ли когда-нибудь из неё сотрутся. Можно начать метаться, поддавшись истерике и ужасу. Никто не осудил бы за это слабую женщину, но вот толку от этого не было. Судорожные поиски выхода из положения натыкались на внутреннее отчаяние и понимание, что ничего изменить нельзя. Здесь такой закон. Бежать некуда, и происходящее неотвратимо. Что остаётся? Впервые в жизни в душе заговорила гордость. Сделать мину при плохой игре. Неотвратимо, да. Что ж. Мы, конечно, не пират Макферсон[9], чтобы играть на скрипке, стоя на помосте виселицы, но…

В этот момент начальник поднял глаза, и она замерла нутром. Знакомая картина. Ира уже видела такое: попытка успокоить дыхание перед согласным кивком, перед отдачей приказа. «Нет! Зараза! Мне ты кивать не будешь!» Она вырвала из рук «кнутоносца» плеть, тот даже не понял, что происходит. Левой рукой изобразив останавливающий жест, она мягко положила руку на грудь охранника, призывая того не дёргаться, а плётку решительным жестом ткнула в грудь командиру, вцепившись в него взглядом, сверкавшим яростью. «Я не позволю тебе кивать! На! Приводи приговор в исполнение! Подними плётку и опусти её, глядя мне в глаза!»

Начальник пошатнулся и неосознанно сделал шаг назад. Ира наблюдала, как одна за другой на его лице расцветают эмоции. Это не шло ни в какое сравнение с тем минимумом, который обычно позволяли себе дроу. Даже искренние эмоции единственного в её окружении ребёнка, щедрого на них, не производили такого впечатления. Не прикладывая совершенно никаких усилий, Ира читала. Растерянность. Ужас. Непонимание. Страх. Осознание. Изумление. Уважение. Сочувствие. Долг. Смирение. Его руки мелко дрожали, когда он взял плеть из её ладони. Не оглядываясь, она почувствовала, как грудь охранника-палача под её рукой поднялась и опустилась в еле заметном облегчённом вздохе, он отошёл в сторону, оставив их обоих «выяснять отношения». Главный надсмотрщик поднял плётку и тихим голосом что-то спросил, показывая на себя, неё и оружие. Ира решительно кивнула. Нет, ей не было менее страшно, чем минуту назад. Пот всё так же тёк по позвоночнику, и бледность заливала лицо, в кончиках пальцев кололо льдом, и мурашки табунами прыгали по затылку. Двигаться было тяжело, вся воля ушла в этот последний рывок и на то, чтобы поддерживать сейчас ровную осанку. Медленно развернувшись, она бросила взгляд на перекладину с верёвкой и протянула руки. «Раньше начнём, раньше закончим», — судорожно подумала она, ныряя в ситуацию, как в прорубь зимой, одним рывком, не оглядываясь.

Сняли цепи. Ира пошла к месту казни, напоследок стрельнув кривой улыбкой в лицо Карре, опешившему от этого знака внимания. Пусть понимает как хочет. Стоя под перекладиной, дрожащими руками сама стянула с себя плащик, шапку, рубаху и тряпку под ней, оставшись в одних штанах. Загорелые запястья показались чёрными на фоне бледной кожи, которую всё лето скрывали рукава. Она протянула их навстречу дроу, который уже подходил к ней с верёвкой. Тот слегка замешкался, поглядев на свежие синяки и царапины в том месте, где предстояло завязать узлы. Надо отдать ему должное, он постарался сделать это как можно аккуратнее. Очередная мокрая змея сползла по позвонку вниз, когда пятки оторвались от земли. Окинула взглядом толпу. Лица слились — не разобрать. Только одна фигура сейчас привлекала внимание — дроу, опустивший плётку вдоль ноги. Он сделал несколько медленных шагов в сторону столба, и они встретились глазами. И было не ясно, для кого данное действо бо́льшая казнь.

«Не хочу»

«Я боюсь!»

«Должен!»

«Пощади!»

Каждый внутренний крик был произнесён в абсолютной тишине. Приговорённый и приговоривший внезапно осознали, что вот именно сейчас, в этот миг у них куда больше общего, чем было ещё сегодня утром. Читая души друг друга, не желая, чтобы всё это произошло, внезапно они почувствовали себя сообщниками у руля ситуации. В их силах было начать. И в их же закончить. Раскрывая тайны друг друга: «Я боюсь, несмотря на браваду!», «Я не хочу, несмотря на закон!», они потянулись друг к другу, разом поняв внутренние мотивы и скрытые для окружающих черты характеров друг друга. «Я понял!» — как озарение. Сообщники, решившие доиграть сцену до конца.

Ира тихонько улыбнулась, подражая манере дроу. Глубоко вздохнула и аккуратно кивнула: так же, как в своё время кивал он. Глаза начальника расширились, и, словно повинуясь какому-то внутреннему инстинкту, его рука зажила отдельной жизнью, с уже знакомым скрипящим звуком раскручивая в воздухе плётку. Ире не дано было этого знать, но её палач считался искусным «кнутоносцем» ещё в те времена, когда не руководил Утёсом. В его руках шейбо-плеть была послушной и при желании могла срезать с дерева ветку, не пошевелив листа. Свистящий звук, ударивший в уши, известил о приближении оружия, но Ира не успела даже дёрнуться, как плеть мягко прижалась к ней вся — от бедра до плеча в изогнутом узоре. В одно мгновенье пленница вспомнила, что к спине Минэ плеть прикасалась, сразу впиваясь в кожу, удивилась отсутствию боли, как вдруг ощутила её сразу по всей длине удара, в одно секундное касание. Белое полотно легло перед глазами, напрочь лишив слуха и зрения. Кричала ли она? Наверное, да, любой бы кричал. Вот только ей не дано было слышать собственный голос. Белый цвет сменился красным, каждый нерв почувствовался от начала до конца рисунка. Из лёгких куда-то исчез весь воздух, но он и не был нужен: она не помнила, как это — дышать. Единственное доступное тактильное ощущение, кроме горящей спины, — абсолютно мокрое лицо. «И будет ещё?» — мысль уже за гранью ужаса, из тех мест мозга, где даже паника считается мелкой эмоцией. Белый. Красный. Чёрный. Абсолютно чёрное небытие.

Придя в себя на койке лазарета, Ира даже не пыталась пошевелиться. Едва открыла глаза, боль в спине и на бедре дала о себе знать, и она почла за лучшее не двигаться. Пока пленница находилась без сознания, её перевязали и положили на живот, цепь снова надевать не стали, оставив только браслеты. Руки были вытянуты вдоль тела, поза, в принципе, удобная, и лучше её не нарушать, чтобы не приближать минуты полноценного знакомства с повреждениями. Она различила силуэт доктора, и когда зрение сфокусировалось, принялась его рассматривать. Давно так не погружалась в созерцание. Местный эскулап был немолод. Насколько — судить трудно, но ему явно перевалило за пятьдесят. Седой, сосредоточенный, он напоминал бы Мерлина у волшебного котла, если бы не уши. Посвятил работе всю свою жизнь. Откуда это было известно? Да очевидно же. Вот он сгорбился над склянками, перемешивая порошки. Сутулая спина, которая с трудом выпрямлялась, не одну тысячу раз сгибалась в подобное положение. Худые пальцы привыкли перебирать мелкие детали, а близорукие глаза стали таковыми, когда он, как сейчас, старался различить деления на весах и мерных чашечках. Пальцы работали уверенно, но было заметно, что периодически в них чувствовалась боль. Врач хмурился, что-то измерял, считал, иногда отвлекался, чтобы в свете небольшого светильника сделать запись на листе бумаги. За окном явно не день. Сколько она пробыла без сознания? А, не важно! Слишком многое произошло на маленьком промежутке времени. Слишком. И самое смешное и забавное, что искалеченная спина была не первой по величине и масштабности в хит-параде воспоминаний. Ни чуть было не погибший Ринни-то, ни неудавшаяся бестолковая попытка побега занимали её мысли. Первый явно в хороших руках, и с ним всё в порядке, а про второе без слёз не вспомнишь — стыд, позор и полное отсутствие здравомыслия.

Больше всего её мучил тот диалог, который состоялся в последние мгновенья перед наказанием. И без разницы, что не было произнесено ни единого слова. Это был Диалог. С большой буквы. «Казнь» поменяла внутри неё одну очень важную шестерёнку, окончательно и бесповоротно научив верить самой себе. Без «а если?».

Это очень сложный навык при всей его кажущейся простоте. Первые шаги к овладению им были сделаны ещё дома, но лишь пребывание на болоте у дроу закалило её восприятие настолько, чтобы позволить фразу: «Я себе верю!»

Потянуло на философию и воспоминания. Прошлым мартом Ира помогала знакомой из института с каким-то творческим проектом. Для полного счастья студентке не хватало несколько фотографий городских птиц крупным планом. Выходные были абсолютно свободны, и Ира вызвалась помочь. Вооружившись фотоаппаратом, она пошла гулять по району, надеясь справиться за полчаса с указанной задачей. Не тут-то было. Птиц как ластиком постирало. За час не встретилось ни одной! Неудачливый фотограф пребывал в смятении, в поисках выхода из ситуации Ира прикрыла глаза и попробовала положиться на слух. Это было спонтанное решение, местами нелогичное, поскольку вокруг гремел мегаполис. Обрушившаяся на неё какофония звуков поначалу просто дезориентировала. Как в этом шуме вообще можно что-то различить? Но она не сдалась и через несколько минут смогла отсечь из общего гама шум машин, ор уличных рекламщиков, переговоры прохожих, зазывающую музыку из торговых центров. Звуки затихли и притупились, позволив услышать шум качающихся деревьев в аллее, еле заметный грохот отдалённой стройки и… тихое чириканье. Ира потопала на этот звук как крыса за флейтой Гамельнского крысолова[10]. Обнаружённая на одиноком дереве синица вызвала бурю радости в груди и состояние оглушения внутренними открытиями.

Как часто мы доверяем чувствам, которые даны нам с рождения? Глазам безусловно верим, ведь через них идёт большая часть информации. На втором месте без вопросов осязание, тактильные ощущения: не веря глазам, мы стремимся прикоснуться. Ну а остальное? Обоняние, слух, вкус. Насколько мы пользуемся ими? Когда последний раз полагались на уши или нос вне рамок уроков и профессий, где они требуются? И насколько притуплены наши вкусовые ощущения, если мы без разбору тянем в рот всякую гадость, которую те же собаки или кошки даже бы не тронули? Два из пяти. Только два чувства, которым мы доверяем безоговорочно: тому, что можем увидеть, и тому, что можем потрогать.

Здесь, в отрыве от города, Ира привыкла больше полагаться на чувства. Это было похоже на то, как познаёт мир ребёнок. Вокруг море предметов и понятий и ни одного знакомого, всему надо дать имя и определение. В первый день плена она не обратила внимания, как машинально «собрала» информацию о жизни рабочих, различив разницу в их «благоухании» утром и вечером после работ. Как легко пришла тогда в голову мысль о труде, за которым рабы провели день. Или как, не задумываясь, привыкла оценивать состояние балок под потолком пещеры по запаху. Как быстро научилась различать интонацию и мелодию непонятных языков, казавшихся поначалу звуковой кашей, их ритм и произношение. А минуту назад? Про жизненный путь «Мерлина»? Особые обстоятельства требовали активизации всех забытых инстинктов, но проблема была не только в том, чтобы научиться ими пользоваться. Органы чувств добросовестно собирали данные об окружающем мире, но их мало было собрать. В них нужно было поверить. Пойти на следующую ступень — научиться доверять самому себе. Есть люди, которые способны по мимике и жестам различить, когда человек что-то скрывает. Этому специально учатся, даже наука какая-то есть на данную тему. Но эти знаки видны не только специалистам, а в буквальном смысле всем. Мозг не спрашивает разрешения, когда скрупулёзно оценивает каждый жест и каждое движение собеседника. Нам соврали раз, и мы узнали, нам соврали два, и нам об этом сообщили. Нам врут в третий раз совершенно посторонние люди, и мы внезапно перестаем им верить. Мы не понимаем почему, но внутренний голос кричит: «Ложь!» Внутри себя мы уже знаем правду, хотя не можем определить, откуда взялись такие мысли. Не доверяем самим себе. Вспомнились собственные метания. Как часто за последнее время она переспрашивала себя: «Правильно ли оценила обстановку?» «Правильно ли истолковала взгляды?» «А если нет?» «А если это фантазии?» Привыкнуть доверять собственной интуиции очень трудно. Это ощущение внезапно обретённой власти пугает до колик, и проще списать всё на случайности и совпадения, опасаясь ошибиться.

Ира прекрасно понимала, что после того, что произошло, она уже не сможет откреститься от нового видения мира. Они говорили. Говорили, словно на одном языке. Прикрыв глаза, она с лёгкостью воспроизводила перед внутренним взором мельчайшую деталь в поведении начальника, зная, что способна верно интерпретировать каждый жест и взгляд. И никогда не сможет возненавидеть его, несмотря ни на что. Даже на плётку. Что ж. Новая способность хоть и кажется сказочной, но придётся принять её существование. Посмотрим, насколько окажется полезной…

Врач внезапно отвлёкся, почувствовав, что ему кто-то сверлит глазами спину. Увидев, что пациентка очнулась, он подошёл и бесцеремонно скинул одеяло. Ира покраснела, хотя должна была уже привыкнуть к тому, что здесь у раба нет права на стыд. Только сейчас ощутила, что лежит почти обнажённой, из одежды — одни повязки. Врач достал из кармана небольшие ножницы, стал срезать материал, попутно делая отметки на листе бумаги. Когда бинты начали падать на кровать и пол, Ира увидела, что они насквозь пропитаны кровью, кое-где вымазаны чем-то коричневым, скорее всего, мазью. Снятие последнего слоя принесло с собой боль и кучу неприятных ощущений. Стонала и выла, спрятав нос в матрас, но старалась не мешать доктору делать свою работу. На спину полилось что-то ледяное, озноб прошил до кончиков пальцев, дыхание вышибло из лёгких от неожиданности. Сверху врач прикрыл ей спину тряпкой и громко что-то сказал. «Позвал кого-то? Может, Маяти…» Но на оклик пришла не девушка, а Ринни-то. Ира дёрнулась, увидев его, но тот, будто не замечая, впился взглядом в доктора, который выстраивал на прикроватной тумбочке батарею из склянок, что-то непрерывно говоря. Когда врач закончил вещать, мальчик коротко кивнул, тихо произнеся «да». «Мерлин» покинул комнату, оставив их одних.

Юный дроу медленно подошёл к кровати и чуть приподнял тряпку, положенную врачом, сжав зубы и комкая её в кулаках. Потом тихонько выдохнул и повернулся к столику, молча начав расставлять склянки и коробочки. Отводил взгляд, и было ясно как божий день — делал это намеренно. Опухшие синяки под глазами ребёнка казались почти чёрными на фоне серой кожи. Мальчик двигался медленнее обычного, выверял каждое движение. Ира резко встала, ойкнула, широко раскрыв глаза от наплыва боли, но схватила его за руку и притянула поближе, уронив мальчишку рядом с собой на кровать. Дроу попытался вырваться, но она удержала его, заключив в объятие. Руки скользнули, погладив по волосам, и Ринни-то замер. Ира немного отстранилась и тронула его лицо ладонью.

— Как же я рада, что с тобой всё в порядке, — прошептала она тихонько и уткнулась лицом в его плечо.

По телу мальчика прошла дрожь. Сомневаться не приходилось, он понял, что ему сказали. Ринни-то поднялся, молча потянулся за одной из склянок. Резкий запах мази наполнил комнату. Его прикосновения были пугливыми и робкими. В отличие от эльфийки, которая в своё время профессионально помогла ей обработать раны, нанесенные сая, Ринни-то прикасался еле-еле, буквально одним-двумя пальцами. Его забота казалась чем-то невесомым. Он тщательно смазал след от плётки на спине и спустил одеяло пониже, чтобы обработать ту часть раны, что пришлась на бедро. Ире стало любопытно, и она аккуратно извернулась, ещё раз пошипев от боли, и посмотрела на узор, оставленный оружием на боку. Ринни-то постарался прекратить её лишние движения и прикрыть рану, чтобы не пугать страшным зрелищем, но она остановила его. С каким-то извращённым исследовательским интересом смотрела на рисунок, который теперь будет с ней всю жизнь. Её всегда завораживали татуировки и художественное шрамирование на телах людей. Увлечься данным процессом самой мешала мысль, что картинка останется навсегда, поэтому должна быть особенной и, как бы ни менялись твои предпочтения в течение жизни, сохранять актуальность. Да и фанатом болевых ощущений Ира не была. Пока ещё не нашлось такого изображения, которое хотелось бы настолько сильно иметь на теле, чтобы решиться пройти через процедуру его нанесения. И вот теперь, хотела того или нет, но она получила себе вечный узор. Первое, что бросилось в глаза, — насколько он ровный. Раны Минэ, которые ей удалось рассмотреть, выглядели рваными и страшными. Ассоциация с кровавыми цветами скорее была шуткой подсознания, которое сопротивлялось неприятному зрелищу. Здесь же рисунок был выполнен так филигранно, будто его наносили долгими и скрупулёзными действиями. Каждое плёточное звено отпечаталось одно к одному и реально напоминало цветок с замысловатым бутоном. Следует, наверное, сказать спасибо исполнителю приговора за то, что не стал уродовать женское тело и был аккуратен. Она представила себе в голове сцену с этим «спасибо» и немножко нервно рассмеялась, вообразив ответную реакцию.

Мальчик не понял, почему она смеётся, в его глазах явно читалось опасение за её душевное здоровье. Она несколькими жестами постаралась объяснить, что рисунок ей в общем-то нравится. Это было трудно, изобразить на пальцах такое отвлечённое понятие, как красота. Но после нескольких неудачных попыток Ринни-то догадался, что она имеет в виду. Хотя это ещё больше уверило его в том, что после наказания у его подруги помутился рассудок. Считать красивым след от шейбо-плети? Ещё раз посмотрев на контуры рисунка и припомнив некоторые из её жестов, он сообразил, что женщина проводит аналогию с цветами. Да… пожалуй. Если не помнить, как те были получены. Женщина отвлеклась от беседы и посмотрела за окно, о чём-то задумавшись.

Странная она, его спасительница. Но спасти жизнь дайна-ви, будучи человеком, на самом деле уже само по себе верх странности. Да и других чудных вещей с её стороны за время их совместной работы удалось увидеть немало. Что перед этим любование шрамом? И потому мальчик перестал чему-либо удивляться, вернувшись к своему занятию. Закончив, он прикрыл её тряпкой и одеялом поверх, тщательно подоткнув со всех сторон. Сразу стало теплее. Ринни-то встал, знаками дал понять, что ему необходимо уходить. Ира поблагодарила его кивком и улыбкой. Глаза слипались. Истощение моральных сил сказывалось, а измученное, израненное тело жаждало отдыха. Мальчик тихонько вышел и притворил за собой дверь, оставляя её одну.

Снаружи он наткнулся на начальника. Ринни-то поклонился и хотел было прошмыгнуть мимо, явно не имея желания общаться, но тот поймал его за рукав.

— Как она?

— Мастер позаботился о лечении. Двигается.

— Ты злишься на меня?

Мальчик вытянулся в струнку и посмотрел на командира глаза в глаза. Решил ответить честно:

— Нет, старший. Матушка объяснила мне, что вы сделали всё, что смогли, и что участь её могла быть намного хуже. Просто… мне это всё равно кажется чрезмерно жестоким. Я не знаю, как с вами теперь общаться, но не злюсь. Не на вас. Я злюсь на то, что у нас… вообще возможно подобное. Она добрая. И смелая. Если бы не она, меня бы уже не было. Холод или Топь. Если бы я был старше…

Ринни-то не смог скрыть досады. Если бы он не был ребёнком, мог бы от своего имени защищать подругу, отдавая «долг за жизнь» как взрослый, и наказание её бы не коснулось. Он верил в это всей душой. Странно было считать другом человека, но он считал. И ни секунды не сомневался в своём выборе.

Командир помолчал, потом спросил:

— Я слышал смех. Её разум повредился от боли?

— Нет.

В принципе разговор можно было бы считать законченным. Узнал, что хотел, даже в комнату заходить не пришлось. Он не был уверен, что готов встретиться с пленницей после того, как собственноручно исполнил приговор. Слабость. Непозволительная. Но в его душе бушевала буря, стоило вспомнить, как она протянула ему плеть. Ни одно исполнение долга не выворачивало его сознание наизнанку, как вчерашнее. Не мог спать, преследуемый яростными глазами, полыхающими гневом. Почему именно он должен был нанести удар? Почему выбрала его палачом? И почему улыбалась ободряюще, когда он принял на себя эту ношу? Его размышления прервал Ринни-то, уже собравшийся уходить.

— Она кое-что сказала. Не думаю, что конкретно вам, старший, но думаю, вам стоит знать.

Начальник нисколько не удивился, что мальчишка произнёс слово «сказала». Их взаимное общение проходило у всех на виду, и ни для кого не секрет, что паренёк лучше кого бы то ни было понимал её жестовую речь и даже пытался учить рабыню их языку.

— Что именно?

— Узор из цветов на спине, которым вы… Ей нравится.

Сказав это, юный дайна-ви поклонился снова и быстрым шагом пошёл домой. Переживаний было через край, но это не отменяло того, что ещё необходимо помочь матери.

А хозяин Утёса остался стоять столбом, полируя взглядом дверь лазарета.