Закон предков

Нгелум людей рода Булятыр

Народ прибывал. Запаленные олени выдыхали горячий пар, жадно хватали губами снег. Между кострами мелькали фигуры пляшущих. Подражая выкрикам ночной птицы, гремел конгипкавун— зубной барабан. Пастухи, согнавшие оленьи стада с дальних пастбищ, праздновали конец зимы. Прямо под деревьями были накрыты столы на алюминиевых трубчатых ножках. Садились все, кто хотел. Женщины то и дело вынимали крючьями вареное мясо из котлов.

Старику с робким лицом и неопределенной шероховатой улыбкой подали отдельно: горячую оленину и спирт в кружке. Голову старика покрывала вытертая до плешин авуми из меха рыси. Спирт он выпил не торопясь, за два приема. Зато оленину глотал быстро, большими кусками. Было видно, что ему редко приходится есть свежее мясо. После еды он тщательно облизал пальцы. Выпивка сделала старика смелее: он останавливал знакомых и незнакомых с целью заговорить. Охотовед Трохин раз или два видел в поселке этого старика. Звали его Бакадя. Жил он в маленькой избушке, отгороженной от поселка порослью ерника и лиственниц. Гостей у него никогда не было — дружбу с Бакадей никто не водил. Робкой тенью старик проскальзывал в магазин и обратно.

Теперь, похоже, Бакадя развеселился. Останавливал пастухов и охотников, что-то говорил им. Но те отмахивались от него или поворачивали обратно.

Пожилых и старых эвенки всегда почитают, и поэтому Трохину показалось странным отношение к старику. Старик метался в поисках собеседника, а люди от него шарахались как от сумасшедшего, хотя вид у Бакади был вполне осмысленный. И даже в толпе, куда проникал Бакадя, создавались провалы. Эвенки отодвигались и поворачивались к нему спиной. Тревожно бормотал и выкрикивал конгипкавун. Трохину показалось, что старик в рысьем авуми не выдержал и заплакал. К нему подошла русская старушка в больших мужских валенках и увела к теплу костра.

— Любуетесь Бакадей? — услышал Трохин.

Он обернулся и увидел зоотехника Аракчино с его японской манерой раскланиваться и расточать улыбки.

— Вы, конечно, знаете историю Бакади? — спросил Аракчино.

— Нет, к сожалению…

— Но-о! — изумился Аракчино. — Это же интересно! Нгелум! Для вас с вашей профессией это даже необходимо знать — про нгелум. Кстати, вы так и не нашли виновников случая на речке Олдомокит?

Аракчино имел в виду стельную лосиху, которая удушилась, попав в петлю из стального троса от трактора. Стоял даркин — месяц наста, днем припекало, и тушу лосихи постепенно раздуло. Трохин сделал вывод: хозяин удавки был сытым раз не пришел вовремя взять мясо лосихи. Это обстоятельство особенно разозлило Трохина. Он решил найти пакостника, подвести, так сказать, под букву закона. Удавку из тракторного троса сделал кто-то из приезжих — свои того не сделают. Кое-что мог бы сказать охотник Трофим Чегодеев, живший поблизости, но Чегодеев отводил глаза, хмурился и сердито сплевывал табачную горечь нюкэмэ — трубки. Трохин ничего тогда не добился — ни от Чегодеева, ни от других.

Аракчино взял Трохина под руку и повел к себе в палатку — маленькую, но очень теплую и опрятную. Открыл бутылку вина — ни спирта, ни водки Аракчино не выносил.

— Хочешь руководить народом — знай его древние обычаи, — с необидным оттенком назидательности сказал Аракчино. — Иначе ты — обглоданная, бесполезная кость, негодная даже собакам. Так вот, значит, Бакадя…

Покачиваясь, подражая сказителям манерой речи, Аракчино повел рассказ. Сын эвенкийки и нганасана, он умел это делать. За скрытым пологом палатки рокотал и пощелкивал зубной барабан.

Озеро Гиргилан было. Горячее озеро. Зимой облако тумана поднималось над озером. Лес на берегах был выбит из серебра — сверкал, стоял весь белый, от корней до самой верхушки. Колокол ударял в глубине белого облака: «гон-гон, гонк». За то и назвали озеро «Гиргилан» — колокол. Кричали в тумане лебеди. Пара лебедей оставалась на озере на всю зиму. Белый крылатый бог, сэвэк, выплывал из тумана— такое редко увидишь.

— Хотя что это я! — вдруг вернулся к действительности Аракчино. — Вы же знаете это озеро — оно и сейчас на месте. Если проехать Олдомокит и еще две пади — из-под камней бьет горячий источник.

— Ну, Иван Аракчинович! Кто же не знает Горячее озеро? Охотничья баня там. А лебедей нет.

— Были лебеди! — возразил Аракчино. — Но я сказал: боги, сэвэки? Мы-то чуть что, сэвэки — темнота, невежество, глупость! Но я не думаю, чтобы наши предки круглыми дураками были. Они умели замечать в природе все красивое, грозное или торжественное. И это красивое ставили наравне с божеством. Разве плохо? По-другому они не умели.

Вот и лебеди (по-эвенкийски — гаг) на озере Гиргилан. Священная птица падала из облака на гладь озера. Две птицы! Охотники приходили. Зимний воздух звенел: «гон-гон, гонк!» Далеко слышно. Везде— снег, все бело, деревья блестят. И две белые птицы — шеи изогнутые, длинные. Гордо! Охотники приходят, смотрят на это чудо. Говорят:

— Сэвэк? Души людей?

Зима, и вот — гаг, лебеди! Не верят своим глазам. Горячий пар тихо шипит в камнях. Рыбы плавают — вода совсем чистая. На камнях — зеленый и синий мох, остальное все кругом белое! Даже немного страшно от такой красоты: будто на облаках сидят — те, кто смотрит. И дым белый несет, как во сне!

А летом простое все. Косяки уток садятся, гуси. И лебеди плавают, как обычные птицы. Много лебедей. Но все птицы улетают, а эти два гаг остаются. И высиживают птенцов. Птенцы растут, осенью их в теплые края тянет — зимы боятся! Поднимаются с косяками искать жаркое солнце, а те два лебедя опять остаются. Зимуют тут. Смелые!

Люди радуются. Нарты на льду звенят — эвенки издалека гонят упряжки оленей. Едут смотреть озеро Гиргилан.

— Это же для них телевизор был, кино и все что хочешь! — не выдержал и прервал свой сказ Аракчино. — Через картины Горячего озера и лебединый крик (а зимой все это принимало особый смысл!) они, быть может, постигали значение жизни, все величие и необозримость вселенной! Ведь так?

Трохин согласно кивнул. В очках с золотыми дужками, с коротко остриженной седой головой и добрыми жестами Аракчиио был похож на человека из города.

— Озеро Гиргилан входило в кочевья людей рода Булятыр. Как уберечь длинношеих красавиц птиц? Храбрые птицы: они терпели холода. Но булятырцы боялись: гаг могут убить!

Приезжие издалека спрашивали:

— Это сэвэк?

Люди рода Булятыр торопливо соглашались:

— Сэвэк, сэвэк! Духи предков!

А сэвэка кто может убить? Рука не поднимется. Дурак, и тот не убьет! Белое дымное облако вырастало над озером. Эривун — труба звенела сквозь облако. Люди радовались, бормотали молитвы, просили себе удач. Шаман приезжал камлать.

И все-таки лебедей убили. Убил их Бакадя — человек из рода Булятыр. Год плохой был. Грибы-ягоды не родились. Деревья стояли без шишек. Откуда тогда белка будет? Волки разогнали оленей.

Парень Бакадя пустой шел с охоты. Мимо озера Гиргилан шел, гаг увидел. Голод, поди, сделал Бакадю злым. Он зарядил ружье и убил лебедя. Другой лебедь кричал от страха и жалости. Может, ему за людей страшно стало: какие такие люди бывают?! И подругу свою жалел гаг. Долго летал и кричал над озером. Сердце разорвалось от крика: упал гаг на камни. Разбился… Люди рода Булятыр уши зажимали руками. Тоскливо и страшно кричала эривун — труба над озером Гиргилан. Жить неохота стало.

И все узнали: Бакадя убил лебедей!

Он спрятался. Мужчины ждали его на тропе с ружьями. Три дня ждали. Потом сказали старейшины рода Булятыр: убивать Бакадю не надо. Все они накладывают на Бакадю нгелум, проклинают его. Он изгоняется из рода Булятыр, ни один другой род не примет его к себе. Люди рода Булятыр сворачивают свои чумы, уходят с озера Гиргилан. Далеко уходят. Олени вязнут в сугробах по самую грудь.

От притоков Витима до ледяных полуночных стран быстрее оленя скакала весть: Бакадя, человек из рода Булятыр, убил сэвэка! Большой нгелум принял силу, нгелум идет! Один, точно зверь, прятался Бакадя в тайге. Долго скитался: двадцать зим, а может, все сорок. Кто считал? Давно это было… Да.

— Все, сказке конец! — сверкнул ровными рядками зубов Аракчиио и принялся наливать чай в кружки из пластика. — Рассказал, как умею, не осудите!

Трохин глядел сквозь открытый вход меховой палатки: какая же это сказка? Старый, сгорбленный Бакадя сидел возле костра, и русская старуха в больших валенках подавала ему алюминиевую чашку с бульоном. Соплеменники отворачивались от него все как один — такова сила древних традиций. Рокотал — цокал зубной барабан. Молодые парни в куртках из яркой цветной синтетики включили транзисторы, но старики попросили их приглушить приемники.

— Как же Бакадя очутился здесь? — спросил Трохин.

— Чай пейте, — сделал красивый жест ладонями Аракчино, — пейте чай, пожалуйста!

Все в нем вызывало симпатию — от блестящих седых волос до этого жеста. Трохин вспомнил: учился зоотехник в большом городе на Неве, в Институте народов Севера. Аракчино распаковал пачку печенья и только потом ответил на вопрос Трохина:

— Как тут появился Бакадя? Да очень просто: старик совсем стал, охотиться трудно. Старческие болезни одолевают — ближе к поселку надо, к врачам. Да и знал он давно: другие времена — другие порядки. Нет нгелума. Закон другой: убил запретную птицу — заплати деньги. Сколько за лебедя?

Трохин назвал цифру и от неловкости расплескал чай. Аракчиио блеснул оправой очков, засмеялся:

— Четыре бутылки спирту, если считать стоимость закуски к ним! Такие деньги всякий найдет. Хороший закон, добрый…

— Ну, может быть, не совсем, — смутился Трохин, — Штраф не очень-то останавливает людей. Трофим Чегодеев, говорят, «левых» соболей сбывает летчикам. В гольцах Иттыра в снежных баранов стреляют. Ваши эвенки-оленеводы! А ведь когда-то снежный баран, аргали, тоже сэвэком считался? Очевидно, кроме штрафа, нужны традиции, что-то такое…

— Да-а, да! — заблестел очками и своей чистой, располагающей улыбкой Аракчино. — Но традиции в народе создаются веками. Как говорится в пословице: «Чтобы срубить дерево — много времени не надо, чтобы его вырастить— надо сто лет!»

После учебы Трохин работал на Севере всего второй год. Он был почти вдвое моложе зоотехника. Ему нравилось, что Аракчино говорит с ним как с равным.

Они допили чай и вышли из палатки. Подтаявший снег сверху переливал сверкающей рябью, олени втягивали расширенными ноздрями запах близкой весны. Шум праздника наполнял долину. Между деревьями покачивался одинокий старик, уходящий в сторону поселка. По косматой авуми из меха рыси Трохин узнал Бакадю. Было жутковато смотреть на эту одинокую фигуру. На сверкающей белизне снега четко чернели корявые черточки редких лиственниц. Черточки эти создавали определенный ритм, чудовищно точно совпадающий с ритмом звуков конгипкавуна.

«Дэ-ге, дэ-ге, дэ-ге», — голосом древней птицы бормотал зубной барабан.

На старом инструменте, похожем на большой ключ от амбара, играл оленевод из стойбища Якоткар. Только он один имел такой инструмент. Пастухи и охотники завелись: звуки старинной мелодии напомнили веселые праздники детства.

— Хулге! Аки! Омоко! — кричал и прыгал в азарте пляски с речки Олдомокит Трофим Чегодеев.

— Нде-ге, нде-ге, нде-ге, — вторил ему конгипкавун, пересчитывая по тундре черные штрихи лиственниц.

Лукавый проглядывал сквозь длинные прорези глаз Чегодеева. Плясун энергично бухал подошвами унтов в утоптанный снег, увлекая за собой других. Мелькал водоворот рук и ног. Лицо оленевода из Якоткара блестело от пота — он играл без перерыва. Усталые танцоры валились в сугроб. Высоко в небе, оглядывая редколесье тундры и горы, парил игэчен, сокол-чеглок.