Закон предков

Закон предков

Белизна ночной пороши раздражала глаза. Звери не оставили на снегу ни одного следа. Быстрым коротким валом белка прошла на восход солнца. В те немногие дни Чиктыкон и Аракча приносили на табор по тридцать белок. Бывало и больше. Удача исчезла так же быстро, как и пришла. За последние два дня охотники не сделали ни одного выстрела.

Собаки злые от голода, облаяли медвежью берлогу, но Чиктыкон избил собак: нельзя тревожить амаку! Если амаку сам пожелает драться — тогда другое дело. А так… Чиктыкон долго шептал, стоя под деревом, — просил у амаки прощения за своих злых и глупых собак.

Но амака не внял просьбе. Видать шибко обиделся: с наступлением сумерек амака разворочал берлогу, ушел бродяжничать. Чиктыкон и Аракча тоже покинули худое место. В поисках удачи они ушли за хребет, остановились в ключе Ленгамо. Полусгнившая избушка на Ленгамо была такой низкой, что охотники вползали в нее на четвереньках. Горький дым открытого очага выедал глаза.

Аракча нашел одинокий след соболя. Зверек был матерый и хитрый — не давался ни собакам, ни людям, С немалым трудом охотники взяли на Ленгамо семь белок, несколько горностаев, одного колонка. К концу недели кончились сухари. Пили густой кипяток, заправленный чагой. Морщинистое лицо Чиктыкона стало похожим на связку старой ременной сбруи. Аракча — молодой и толстый, ему что? Жирный, как тот амака в берлоге, Лет пять сидел Аракча в теплой конторе сельпо, потом пересел на вездеход. В кабине вездехода тоже тепло и мягко.

— Хык! — сплюнул Чиктыкон горечь дыма. — Соболь не надо, белку надо. Не хочу Парчену добывать соболей. Парчен соболей тасует. Вот так…

Чиктыкон сделал руками, будто у него в руках были карты, — показал, как приемщик пушнины Парчен тасует собольи шкурки.

— Белку надо. На белку цена твердый. На соболях цена все равно что резина — тянется в обе стороны.

Аракча расправил на палках торбаза для просушки. В ответ на слова Чиктыкона сказал, что лично его Парчен никогда не обманывал. Даже наоборот: никудышного соболя проставлял за черного, по тройной цене.

— Хык! — выдохнул Чиктыкон. — Я же тебе говорю: тасует Парчен соболей! Ты спирт пьешь с Парченом. Твой Парчен — вор!

Обиженный Аракча молча улегся лицом к стене, минут через пять захрапел.

— В старину убивали воров, — распаляясь, бормотал Чиктыкон, — убивали всякого, уличенного в трусости или обмане. Закон предков — золотой закон! Зато и славились эвенки своей честностью от моря до моря! Да! Так…

Старик вспомнил, что было с Вокчем, когда тот взял из ловушки чужого соболя. Вокч получил пулю в затылок. Никто не пошел подобрать Вокча, даже родня. Так он и остался лежать возле чужой ловушки. Нечестный человек — шабэ, грязь. Кому нужна грязь?

Уснуть Чиктыкон не мог. От недоедания и усталости гудели ноги, и мысли его вернулись к Парчену. Дело с Вокчем было лет тридцать назад, если не больше. В тайге все видно, следы все скажут. В конторе чего увидишь? Тасует Парчен соболей, охотники чувствуют, а никто не видел. Раньше Парчен в сельпо работал, растрата вышла. Увозили его в чужие края на два года.

Чиктыкон ударил напарника кулаком в бок, чтобы тот перестал храпеть. Вспомнил: Аракча работал в сельпо с Парченом. Может, и он тасовал бумажки? Но про Аракчу люди худого не говорят. Аракча — мастер на все руки. Тракторист, шофер, счетовод, да и охотник удалый. К водке равнодушен, дом богатый и теплый, жена красавица — звонкоголосая Джальгурик, жена Аракчи, кстати, племянница Чиктыкона. Дяде тоже кое-что перепадает от стараний Аракчи: всегда подтянет на тракторе к дому Чиктыкона пару сухих лесин на дрова. Хотя на еду и на деньги скупой Аракча, жадный. Что правда, то правда! Вот и амаку боится — никогда не видел близко живого амаку, не дрался с ним.

Очередной день не., принес охотникам ничего хорошего. Белка словно никогда не водилась в этих местах. Аракча пришел с обхода сумрачный, злой.

— Это из-за твоих вонючих собак пропала удача! — укорил старика Аракча. — Амака смотрит за нами. Возле горы Илгын следы видел. Убить только твоих дурных собак!

В узких глазах Чиктыкона катнулся огонь раздражения. Он с присвистом швыркал, тянул кипяток из мятой железной кружки. В знак извинения Аракча сказал, что очень худой год выдался. Неурожайный, трудный. И что Аракча вообще бросит охоту — пойдет трактористом работать, к геологам уедет.

— Амака большой ходит, здоровый! — прибавил к своей длинной тираде Аракча.

Чиктыкон молча подбросил в очаг дров. Вчера Чиктыкон и сам видел медвежьи следы — действительно, очень большой амака!

Но это, похоже, другой зверь, не берложник. Хомоты — шатун. «Надо покинуть Ленгамо, искать новое место», — подумал про себя Чиктыкон, но вслух усмехнулся в надежде развеселить напарника:

— Амака тебя догоняет. Ты — жирный!

Не дожидаясь рассвета, в сутеме раннего утра, они вернули пожитки. Уйти не успели: собаки Аракчи загнали в каменную россыпь соболя.

Весь день околачивался Аракча на камнях, разжег огонь, стараясь выкурить соболя из каменного лабиринта дымом. Чиктыкон повесил свою понягу с добром на сук березы, кликнул собак и тоже пошел кружить в поисках зверя.

Тайга Ленгамо играла с охотниками. День, который они наметили для ухода, принес двойной успех. Аракча добыл заветного соболя. Вечером, сидя в зимовье, он поглаживал шелковистый мех зверька. Касание собольих остинок кожи щек напоминало дыхание женщины. На ужин Аракча варил в котелке мох и чагу.

Чиктыкон пришел поздно, но тоже с большой удачей! Молчаливый и важный, швырнул на доски нар почку сохатого, белую от сладкого жира.

— Ешь! — сказал Чиктыкон. — Там мясо! Много мяса…

Аракча понял: за дверью лежит свежее мясо. Чиктыкон добыл сохатого. Вкусная почка пахла кедровой хвоей. Аракча ел сырую почку, чавкал, размазывая по щекам жир. Радость была большой: удача, похоже, снова вернулась! Амака, похоже, больше не сердится, добрым стал, простил их за то, что они его потревожили. Не надо теперь идти за хребет к лабазу — еда есть, много хорошей еды! Можно даже пойти за другой хребет, на Иттыр — соболь там, говорят, хорошо водится.

Охотники, довольные жизнью, ели мясо, пили крепкий бульон. Аракча, не жуя, жадно глотал, выхватывал из котла жирные куски. В эту ночь они впервые вспомнили про транзистор — вынули из мешка радиоприемник, слушали музыку. Дым очага не казался сегодня злым и горьким. Аракча снял с гвоздя карабин, разобрал его и стал чистить. Вынул из магазина маслянистые желтые патроны и, возможно, забыл их на досках нар. Они могли затеряться в ворохе пихтовых лап, служивших постелью. Хотя какой охотник забудет патроны? Так или иначе, когда явилась беда, карабин Аракчи не выстрелил.

Утомленный погоней и вконец обессилевший Чиктыкон принес свеженины совсем немного, на два котла. Освежеванного и прикрытого шкурой сохатого он оставил на месте. Даже разделать не мог. Решил, что за ночь мороз не успеет заледенить тушу.

Утром охотники пошли по льду Ленгамо, обогнули ерниковую чащу и сразу увидели: огромный черный медведь рвет тушу сохатого. Кухта упала с сучьев лиственниц — так страшно взревел амака при виде людей. Как бы с тыла вылетели на зверя собаки, петлявшие по лесу.

У Чиктыкона висел на поясе нож. Ружье он не взял, чтобы легче было таскать куски сохатины. Осторожный Аракча нес на плече карабин, который он так хорошо вычистил вечером.

Егор и Чуна, лайки Чиктыкона, хватали зверя за гачи. Шерсть черного амаки была густой и длинной.

И он был огромный — собак отряхивал с себя, как мышей. Когда он встал на дыбы, Чиктыкону почудилось: сажа безлунной ночи закрыла небо! На самом деле зверь был не столь уж громаден, но так Чиктыкону почудилось.

— Мы тебя не трогаем, иди себе, амикан, добрый дедушка! — без испуга, но суеверно бормотал Чиктыкон, выхватывая нож. — Это наш сохатый, мы его добыли.

Древний мудрый закон гласит: «Увидишь опасность — иди вперед! Увидишь злого амаку — иди вперед!» Бежать или отступать нельзя — смерть. Бой начался. Одна из собак, издавая визг, корчилась в снегу с перебитым хребтом. С ножом в руках Чиктыкон прыгнул вперед и вбок — за ствол дерева. Крикнул — теперь уже громко, с рычанием. Медведь вздыбился. Смрадно дыхнул где-то вверху, над головой Чиктыкона.

— Стреляй! — закричал Чиктыкон Аракче, удивляясь, что до сих пор не раздалось выстрела.

Ответом был затихающий скрип снега под торбазами. Но Чиктыкон не услышал этого скрипа — зверь приступал к делу: жадно обнимал лиственницу, ловил Чиктыкона, стараясь приплюснуть голову охотника к стволу мерзлого дерева. Было тихо. Никто не стрелял. Амана злился, топчась вокруг дерева. На единственную собаку он не обращал внимания. Казалось, что человек и зверь соревнуются в странном танце.

Раненая собака давно перестала барахтаться и хрипеть. Черной шерсти амаки Чиктыкон не видел, ко ясно понял: ждать помощи не приходится! Силы его слабели. Был в запасе трюк — старый, испытанный. Победный для сильного и веселого, опасный для слабого.

Чиктыкон решился: оттолкнувшись плечом от дерева, прыгнул на чистое место. Медведь удовлетворенно рыкнул, гребанув лапой воздух. Сжимаясь опасной пружиной, эвенк бросился в ноги амаки. Руками, которые крепко сжимали нож, массой всего тела Чиктыкон сделал резкое движение снизу вверх. Удар получился правильный, крепкий. Лезвие прошлось от паха до самых ребер. Чиктыкона мягко толкнуло в ноги грудой синих кишок. Правая рука охотника скользнула в нутро зверя по самый локоть — к диафрагме, к сердцу. С длинным визгливым ревом вылетела из амаки жизнь.

Падая, он задавил вторую собаку. Чиктыкона отбросило спиной к дереву. Мельтешили сойки, кружил и каркал над местом побоища ворон.

Очнувшись, Чиктыкон шевельнул пальцами рук и ног. Обрадовался сквозь боль: живой! Но с лицом было что-то неладно — текла кровь, глаза придавила ночь. Пальцами Чиктыкон разлепил веки одного глаза, на месте второго нащупал яму. Вытек глаз — правый! Напоследок гребанул амака кривым когтем…

Без шапки, в рваной парке, кривой и залитый кровью пришел Чиктыкон к зимовью. Показалось: человек мелькнул в кустах.

— Алаткел! Постой! — слабо крикнул старик.

Морщась от острой боли, Чиктыкон развел в очаге огонь. Ночь, день и еще ночь провел он у огня в забытьи, в тумане. Боль во лбу перемежалась с вспышками злобы на бежавшего Аракчу. Ибдян — стыд жег беглеца! Даже соболя с перепугу забыл снять с пялки. Не человек — грязь, мусор. «Убить, догнать и убить!» — порывался старик.

С уходом усталости и боли Чиктыкон успокоился. «Это и хорошо, — расслабленно сам себе усмехнулся старик. — Аракча дал мне один на один подраться с амакой. На последней охоте. Теперь умру. Уйду в Кодар, там умру. Старый. Глаза нет. Вытек. Правый глаз! Какой теперь Чиктыкон охотник? Большой был амака, огромный!» В начале сезона еще Чиктыкон чувствовал: это его последний выход в белкованье. Старый охотник и друг Чохтоо остался на стойбище в этот сезон, признался, что он не ходок в тайгу: ревматизм тянет старые жили! А ведь Чохтоо моложе. Чиктыкон подумал с некоторой гордостью, что умрет в тайге, на охоте. На удачной охоте! Разве это не удача — такой огромный амака, и притом амака сам выразил желание драться. Все нормально, все хорошо…

За стенкой зимовья свистел ветер. Струи ветра проникали сквозь щель внутри избушки. Покачивался хвост соболя на пялке, вбитой в паз между бревнами. Чиктыкон вяло подумал, что соболь большой, темный. Дорогой соболь. Таких Парчен меняет в бумагах на дешевых, рыженьких. Обманывает робких охотников. Парчен — вор, Парчен нарушает закон предков.

Чиктыкон вдруг вскочил с холодной лежанки. Новая мысль крутнулась в его голове: разве Аракча не нарушил закон предков?

Предательство и трусость хуже, чем воровство! За кражу могли только выгнать из стойбища, за трусость убивали на месте. Вор и трус — мусор. «Очищай чум от мусора, — сказано древними, — а род от дурных людей». Давно такого не было в роду Кочениль, шибко давно! Вокч взял соболя из чужой ловушки лет тридцать назад, а человек, бросивший в тайге товарища из страха перед амакой, едва помнился. Кажется, его звали Товга. Старики стариков так говорили. Тогда еще и ружей нс было, стреляли из луков. Трус Товга крепко поймал стрелу сутулой спиной! Тень его долго учила людей рода Кочениль быть честными, смелыми. Теперь это забыли.

Из-под нар Чиктыкон выгреб ногой кучу смоляной щепы, на камни очага положил дров. Руки у него совершенно окоченели. Огонь Чиктыкон добыл, держа спичечный коробок в зубах, а спичку зажав двумя кулаками. Пальцы у него еще долго не гнулись. Не гнулись ноги, цепенела спина, но умирать Чиктыкон раздумал. Не умрет до тех пор, пока не заглянет в глаза Аракчи, думал про себя Чиктыкон. От спекшейся крови лицо его представляло сплошную коросту. Он согрел на костре воду, умылся. Раны Чиктыкон заклеил кедровой смолой.

Еды было вдоволь. Он сходил к месту побоища, нарубил кусков сохатины, нарезал с туши амаки сала. У дверей избушки постоял в раздумье. Меж стволов лиственниц беспокойно синели следы Аракчи. Они шли к перевалу. Снег цветисто искрился, над сопками проливалась нарядная голубизна неба. События этого дня на миг показались Чиктыкону кошмарным сном. Вот-вот выйдет из-за деревьев краснощекий Аракча, и они, поев сохатины, мирно отправятся белковать.

Но боль в опустевшем глазу напомнила, что все это не сон. Аракча сбежал! Чиктыкон даже видел, как он воровато метнулся в чащу. Видел, когда, залитый кровью, шагал к избушке. Следы на снегу говорили то же самое: добежал Аракча до зимовья, вылетел обратно, долго топтался на месте — слушал, как затихает шум драки. Побежал к перевалу, когда увидел, что Чиктыкон поднялся, идет…

Да, это было так!

Состояние организма охотника требовало, чтобы он отдохнул на хорошей еде до конца недели. Но Чиктыкон кое-как скоротал в зимовье эту ночь. Неведомо откуда нахлынувшие силы толкали его вперед, догнать Аракчу.

Домой, в Талакан, Чиктыкон явился на третий день. Как собака, в хвост которой вцепился злобный хорек, закружилась по стойбищу весть: Аракча — трус, он бросил старика на съедение амаки! А говорил: год худой, прекратил охоту, потому что нет белки, пойдет трактористом к геологам, там много платят. Но Чиктыкон другое сказал. Кожа на лбу Чиктыкона разодрана лапой амаки, глаз вытек — правый глаз!

Стали вспоминать: какой такой жил в Талакане Аракча? Худое человек сделает — много за ним худого выплывет. Рассеянные пылинки слетятся, склеются в большой ком. Работал в сельпо Аракча, ящики с маслом прятал. У эвенков рода Кочениль добывший мясо дает его всем, у кого нет в доме мяса. Аракча не давал — прятал сохатого, ночью привозил в дом. С Парченом водил шуры-муры, дешевых рыженьких соболей менял у него на дорогих, темных — охотников через Парчена обкрадывал. Толстыми цветными коврами обколотил стены своего дома. Купцом живет. Почему так живет? Разве новые законы разрешают нечестным людям благоденствовать? Вот и в древних законах эвенков сказано то же самое: «Выбрасывайте из чума гнилое мясо, из рода — худых людей!»

Аракча куда-то пропал, ушел из Талакана. Друг Чохтоо просил Чиктыкона не торопиться. На Ленгамо послали парня с оленями. Он привез мясо сохатого и амаки.

Вечером Чиктыкон пришел в чум к Чохтоо. У всех дома из бревен крепких, как железо, лиственниц, Чохтоо да еще дед Василий со своей старухой остались в чумах. Чохтоо говорит, что от деревянных стен у него спина болит. В чум пришли старики Дуко, Василий, Баяки, Мукто, пришел с шаманским барабаном в руках Никанча.

Древний красный огонь горел под казаном с мясом сохатого. Кривой Чиктыкон сидел на корточках возле огня. Никто не приставал к нему с расспросами. В темных ремнях морщин Чиктыкона вялым огнем светился одинокий глаз. Старики в раздумье молча дымили трубками.

Но вот Чохтоо выложил в медный таз чукин — недоваренное мясо. Темнело круглое сердце амаки. Чиктыкон подхватил горячее, дымящееся медвежье сердце, забормотал:

— Добрый амака, черный амака! Ты умный, большой, сильный. Я тебя не трогал, я тебя не хотел убивать, ты сам начал! Ты не думай, не думай, амака, я не хотел. Мы тебя любим, амака! Аракча тебя не любит, он плохой, но таких больше нет среди нас, не будет!

Засверкали ножи. Каждый отрезал себе кусок от сердца амаки. В железные кружки из матовой от изморози бутылки разлили спирт — каждому по глотку. И вдруг заговорили все разом. Чиктыкон — удалый охотник, хорошо поохотился! Большой амака, сохатый большой, жирный. Много мяса, вкусно! Аракча — негодный человек, трус. Он сбежал. В поселок Геологический.

Но от позора куда сбежишь? Пуля его догонит. В роду Кочениль не было таких и не будет! Так велит закон предков…

— Мы тебе дадим белых оленей! — крикнул Чохтоо. — Белых оленей запряжем в нарту догнать Аракчу!

Красные блики плясали по стенам древнего чума. Ворочался и кружился дым под конусом крыши. Вспомнили Товгу. Жил да был давным-давно трусливый человек Товга. Жирной дрожащей спиной Товга поймал стрелу. Имя его выбросили, как мусор. Но был другой человек — охотник Ятэкэ, богатырь-богатырище. Всех умнее и всех сильнее был тот Ятэкэ — прародитель рода. «Убирайте с ножей своих ржавчину, из рода — худых людей!» — завещал Ятэкэ.

Хрипуче гудел барабан под руками Никанчи. Вдохновенно светились морщинистые лица. Старики кружились вокруг огня, били ладонями в такт песне, славившей закон предков, закон чести, летели древние слова, сливаясь с дымом:

На восходе солнца Чиктыкон пришел в дом Аракчи, который жил теперь в поселке Геологический. Дом Аракчи — «полная чаша», как говорят лючи (русские). Цветастые дорогие ковры на стенах, на полу, на диване. Лакированные ящики до самого потолка. Машины для пыли, музыки, стирки. Разрисованные тарелки, чашки в зеркальном шкафу. «Молодежь теперь больше заботится о том, чтобы хорошо было снаружи, а не о том, что внутри!» — с раздражением глянул Чиктыкон в лицо Джальгурик.

Краска отхлынула от ее круглых щек. Знает ли Джальгурик о бесповоротном решении стариков? Чиктыкон видел: знает! Ребятишки Аракчи спали на широкой кровати под красивым шелковым одеялом. Губы Джальгурик были плотно сжаты, что больше всего понравилось старику. Он ждал просьб, криков, слез. Кричать на мужчину — что может быть унизительней и позорней для эвенкийской женщины? Бежит в жилах Джальгурик чистая кровь рода!

Чиктыкон бросил на стол белок и соболей. Достал тряпичный сверток, который лежал глубоко за пазухой парки. Сверток ударился о крышку стола камнем. В тряпице лежал золотой самородок. Чиктыкон нашел его в тайге давно, в молодости — лет сорок валяется в сундуке тяжелый блестящий камень.

— Я могу не вернуться, — хрипло сказал старик, — Аракчи нету, не будет. Ребятишек люди прокормят. Помогут!

Джальгурик молча кивнула, сглотнув комок.

День был белый и плоский, как морозный рисунок на оконном стекле.

Одинокий глаз Чиктыкона узнавал и не узнавал знакомые сопки и берега. У сопки Хор старик затормозил нарту — проститься, поблагодарить тени предков за счастливое одарение жизнью. От холода пар дыхания спекался в мелкие колючие иглы, издававшие в воздухе слабый звон.

И снова замелькали оленьи копыта, взрывая снег. Пел бурбулен — колокольчик на шее одного из оленей. К доскам нарты одноглазый охотник прижимал коленом малокалиберную винтовку. По льду реки Талакан олени несли Чиктыкона в поселок Геологический.

…Дым взрыва тянулся по склону большой горы. Лязгало железо, шумели моторы.

— Хык! — со свистом махая хореем, погнал Чиктыкон оленей. — Быстро, скорей! Хорча-ми, хорча-ми!

Возбуждая и зля себя. Чиктыкон закричал в экстазе непонятные, но крепкие, как показалось ему, слова шамана:

— Кидэлдэлэмэр, кидэлдэмэр, кидэлдэр…

Люди силой железа и силой взрывов вгрызались в каменное брюхо горы. Два черных бульдозера сновали взад и вперед, ровняя отвал песка и камней. Джальгурик сказала, что Аракча работает на таком большом тракторе. И правда: за стеклом одной из машин Чиктыкон увидел круглое лицо Аракчи. Будто над зимовье ем, над машиной торчала труба, а из трубы шел дым — синий, как от березовых дров. Аракча дергал за рычаги, и машина железной блестящей стеной толкала груду щебня. С отвала катились вниз глыбы камней. Злость Чиктыкона улетучивалась, как тот синий дым. «Такая машина гору сроет!» — с восторгом подумал Чиктыкон, забывая про боль в глазу. Трактор и вездеходы старик видел сколько раз, а такую машину никогда раньше не видел. Чиктыкон даже помахал рукой Аракче, чтобы привлечь его внимание. Все-таки головастый этот Аракча, хотя и трус! Чиктыкон еще раз помахал рукой односельчанину и крикнул приветствие. Злость у Чиктыкона совсем прошла. Но Аракча даже не поглядел на него — так был увлечен работой. А может, притворялся, что не видит: страх, поди, приковал Аракчу к сиденью машины? Белые олени — упряжка мести — стояли на поляне, далеко видно.

Чиктыкону хотелось что-нибудь сказать Аракче. Например, что он сильный мужчина, хотя и трус. Закон предков велит убить, но Чиктыкон не убьет его, не будет. Жалкой палкой кажется в руках малокалиберная винтовка, когда кругом столько больших и сильных машин. Пусть Аракча живет, но пусть только прогонит свой страх, навсегда прогонит! Закон предков давал право на жизнь только смелым и честным. Так было у эвенков всегда. Трудолюбие, смелость и честь — три столба, которые держат на себе крышу жизни.

Задрав вверх голову, Чиктыкон побежал к отвалу, чтобы сказать Аракче все, что он думает. С новой силой заныло в пустой глазнице. В запальчивости Чиктыкон стал карабкаться на отвал по желтой осыпи. Но тут большой угластый валун ударил его по ногам, Чиктыкон упал, посыпались сверху камни, щебень — как бы собираясь его скорее похоронить.

Аракча остановил бульдозер. К Чиктыкону бежали люди. Зачем-то дудел в железный сигнальный рожок взрывник.

Чиктыкона уложили на снег, грязный от пыли. Чей- то нож резал кожу унта — разбухшую, мокрую. Побежали к рации — вызывать вертолет. Чиктыкон пришел в себя на короткое время, заговорил сбивчиво, торопливо:

— Амиликонди, предки… Закон их. Короткий, простой. Закон-то судьи мягкий, длинный — волосы аси, женщины. Парчен вот… Парчена судья посылал далеко. Ково теперь? Вернулся, опять ворует. Хитрым стал. Совсем хитрый, соболей на базе тасует. Хитрость гноит людей, худо делает, вовсе худо! Все равно что бома — чума. Ага!

Одинокий глаз Чиктыкона звал понять, горел, но все подумали, что это бред. Старика переложили на носилки. Аракча, побелевший и сгорбленный, исподлобья смотрел на происходящее.

За лесом, над горами нарастал гул. Аракче показалось, что летит вертолет. Но это с отрогов хребта Кодар катилась в низину пурга.