Заметки на полях книги «Есть ли будущее у капитализма?»

Часть 2. Кому выгоден капитализм?

О понимании авторами книги «Есть ли будущее у капитализма?» того обстоятельства, что у последнего есть «пределы роста»[2–1], свидетельствует само название книги. Но весьма интересно, как именно они понимают эти пределы. Ведь то, что у капитализма есть пределы, понимает каждый мыслящий человек. Но понимали эти пределы по-разному. Социалисты-утописты, например, полагали, что капитализм противоречит человеческой природе, и потому предлагали заменить его более разумным строем. Интересно, что они при этом апеллировали к разуму или совести господствующих классов, надеясь объяснить им, что новый строй будет гораздо разумнее и справедливее.

А вот что по этому поводу написано в предисловии книги:

«Согласно гипотезе Валлерстайна… в течение следующих трех или четырех десятилетий мировой капитал, переполняя глобальный рынок и подвергаясь при этом с разных сторон непреодолимому давлению налоговых, социальных и экологических издержек, может столкнуться со структурной невозможностью находить достаточно надежные и выгодные инвестиционные решения. Капитализм станет невыгоден и слишком ненадежен для самих капиталистов».

Как видите, эта логика полностью повторяет логику социалистов-утопистов и, на первый взгляд, выглядит такой же наивной.

Прямо так и высказывается по этому вопросу автор одной из самых интересных рецензий на эту книгу, опубликованной на сайте Рабкор. ру:«…об этом писала еще Роза Люксембург, разрабатывая тему «перенакопления капитала». Только она была не столь наивна, чтобы утверждать, будто из-за подобных проблем капиталисты сами (как, похоже, искренне думает Валлерстайн) откажутся от капитализма! Напротив, Роза Люксембург показала как кризисы перенакопления, регулярно повторяясь, разрешаются через катастрофы, войны и прочие потрясения, которые, кстати, могут представлять собой не только угрозу для существования капитализма, но, напротив, форму разрешения и стабилизации его противоречий…»[2–2].

Но Валлерстайн — не тот человек, который может страдать наивностью. Кого-кого, а капиталистов-то он знает. И поэтому, в отличие от социалистов-утопистов, он апеллирует не к разуму или совести капиталистов, а к их кошельку, чем очевидно выказывает весьма глубокое знание тех, к кому он обращается.

Кроме того, сам по себе тезис «капитализм станет невыгоден капиталистам» выглядит весьма заманчиво не только с точки зрения «здравого смысла», но и тем, что он содержит в себе явное противоречие — как бы это сказать, самоотрицание капитализма. Не говоря уж о том, что одно дело — втолковывать капиталистам, что капитализм плох тогда, когда это делали социалисты-утописты, и другое дело — сейчас. Ведь при всех наших симпатиях к социалистам-утопистам, нужно констатировать, что они сильно ошибались — тогда капитализм на самом деле был отнюдь не так плох, как им казалось. Даже напротив — тогда он был весьма прогрессивным и перспективным общественным строем, а социалисты-утописты, выступавшие против капитализма, были хоть и очень симпатичными и нередко очень самоотверженными, но реакционерами[2–3]. Сегодня же, когда капитализм находится далеко не на восходящей ступени своего развития, ситуация немножко поменялась, и те, кто будет обращаться к капиталистам с разъяснениями бесперспективности капиталистического строя, хотя и могут быть, как и прежде, обвинены в наивности, но вовсе не будут автоматически превращаться в реакционеров (сознательных реакционных социалистов, т. е, тех, кто видит идеалы общественного развития в прошлом, мы здесь не рассматриваем). Не исключено даже, что точно так же, как на восходящей стадии развития капитализма, даже самые революционно настроенные противники капитализма объективно нередко оказывались реакционерами, так сегодня, когда капитализм уже давно и основательно созрел для критики, даже самые робкие и умеренные (но добросовестные) его противники могут объективно превращаться в революционеров. И не исключено, что чем более умеренными они будут себя считать, тем революционней будет результат их деятельности. Почему бы в этих условиях не попробовать разъяснить капиталистам, что дело их — дрянь, и чем дальше, тем будет становиться хуже, и поэтому лучше будет решить дело миром, не доводя до крайностей? Согласитесь, что это не совсем то, что просто апеллировать к разуму и совести капиталистов!

Да и не Валлерстайн был первым, кто выдвигал «наивное» предположение о возможности «уговорить» буржуазию уйти добровольно.

Первыми были, пожалуй, Маркс и Энгельс, которые несколько раз возвращались к подобной постановке вопроса.

Вот, например, что пишет Энгельс

«Как только наша партия овладеет государственной властью, ей надо будет просто экспроприировать крупных землевладельцев, точно так же как промышленных фабрикантов. Произойдет ли эта экспроприация с выкупом или без него, будет зависеть большей частью не от нас, а от тех обстоятельств, при которых мы придем к власти, а также, в частности, и от поведения самих господ крупных землевладельцев. Мы вовсе не считаем, что выкуп недопустим ни при каких обстоятельствах; Маркс высказывал мне — и как часто! — свое мнение, что для нас было бы всего дешевле, если бы мы могли откупиться от всей этой банды»[2–4]

Или вот такое высказывание Энгельса в работе «К жилищному вопросу»:

«Вообще вопрос вовсе не в том, захватит ли пролетариат, достигнув власти, орудия производства, сырые материалы и жизненные средства путем простого насилия, заплатит ли он тотчас же вознаграждение за это, или выкупит постепенно эту собственность небольшими частичными платежами. Пытаться ответить на этот вопрос заранее и относительно всех возможных случаев — значило бы фабриковать утопии»[2–5].

Да что там Маркс и Энгельс! Сталин тоже был не против того, чтобы капиталисты ушли добровольно. Да и было бы странно, если бы он был против. Но сам Сталин в беседе с Гербертом Уэллсом, которую он имел в 1934 году, на упреки последнего, что коммунисты проповедью насильственного свержения и так уже рушащегося буржуазного строя только отпугивают от себя интеллигенцию заметил:

«Коммунисты приветствовали бы добровольный уход буржуазии. Но такой оборот дел невероятен, как говорит опыт. Поэтому коммунисты хотят быть готовыми к худшему и призывают рабочий класс к бдительности, к боевой готовности. Кому нужен полководец, усыпляющий бдительность своей армии, полководец, не понимающий, что противник не сдастся, что его надо добить?»

Метафора с армией и с полководцами здесь несколько сбивает с толку, поскольку сравнение классовой борьбы с войной вряд ли можно назвать слишком уж удачным. Разумеется, что классовая борьба нередко принимает и военные формы, но и тогда сама по себе военная победа еще не означает победы в классовой борьбе. Классовый противник, в данном случае — буржуазия, в принципе не может быть уничтожен военными средствами.

Буржуазию нельзя уничтожить физически, поскольку и рождается она не из чрева матери-«буржуйки», а из условий товарного хозяйства (даже самого мелкого).

Вот, например, многие не могли понять, откуда взялась буржуазия в СССР. Каких только вариантов не придумывали — из «номенклатуры», из «цеховиков», разве что только не решились писать, что ее закинули на парашютах американцы! Но ведь и «номенклатура», и организованная преступность, в частности, спекуляция, были в СССР на протяжении всей истории его существования, но никакой буржуазии и никакого капитализма не было. Но стоило только дать свободу товарным отношениям, в частности, разрешить перевод безналичных денег в наличные — и буржуазия явилась практически в готовом виде.

Этот сюжет заодно отлично снимает сомнения тех читателей, которым может показаться, что здесь специально перепутаны два вопроса — так называемый вопрос о «мирном переходе к социализму» и какой-то, на первый взгляд, даже странный вопрос о том, чтобы «откупаться» от буржуазии в условиях, когда она же не находится у власти. На самом деле здесь ничего не перепутано. Напротив, очень даже путаются те, кто думает, что все дело в том, отдаст буржуазия политическую власть добровольно или нет. Пример с Советским Союзом, где не только никакой буржуазии у власти и близко не было, но и тщательнейшим образом проверялось, чтобы во власть попадали только рабочие и крестьяне, показывает, что сама по себе политическая власть еще ничего не решает. Что она только инструмент для каких-то гораздо более глубоких преобразований (притом экономических только в первую очередь, потому, что и экономические преобразования сами пор себе тоже решают далеко не все), и что как только эти преобразования (даже самые правильные) по каким-то причинам начинают тормозить, то за возрождением буржуазии «не заржавеет» — даже в тех местах, где она была выжжена, что называется, каленым железом и отсутствовала на протяжении нескольких поколений.

Что же касается вопроса о «мирном переходе к социализму» в смысле того, возможен ли приход к власти социалистических партий без насильственной революции, парламентским путем, через выборы, то этот вопрос давно уже вопросом не является. Предательство европейских социалистических партий, когда они после первой мировой войны массово поддержали «своих капиталистов» и нередко оказывались единственным спасением капитализма от революции, как, например, немецкие социал-демократы, которые потопили в крови революцию в Германии в 1918 году, сыграло с капиталистами злую шутку. Они так привыкли доверять социалистам, не бояться их прихода к власти, что совсем «потеряли бдительность». Так называемый «левый поворот» в Латинской Америке показал, что путем выборов к власти могут приходить самые радикальные антиимпериалистические силы. И попытки их потом обратно «загнать под лавку» не всегда увенчиваются успехом.

Скажут, что это все не настоящий социализм, что он не представляет непосредственной опасности господству капитала. Кто бы спорил? Но в том то вся и проблема, что наперед невозможно сказать, как будет выглядеть «настоящий социализм». Точно так же, как крайне наивно пытаться сегодня идентифицировать фашистов исключительно по рунам в петлицах или по тому, что они кидают «зиги», точно так же и социализм может оказаться по внешним формам не слишком похожим на то, что уже известно. И точно так же, как фашизм нужно определять по сущности (а из известного определения, которое дал фашизму Георгий Димитров[2–6], существенным является в первую очередь то, что это диктатура реакционных слоев финансового капитала), так и в социализме нужно видеть его сущность. А сущность социализма состоит в первую очередь в том, что это есть переход от капитализма к коммунизму, то есть уничтожение классового общества.

Что же касается конкретно-исторических форм этого перехода, то на то они и конкретно-исторические, что предугадать их наперед невозможно, а попытки переносить старые формы в новые условия, как правило, не могут быть успешными.

Зато вполне успешными могут оказаться самые бесперспективные на первый взгляд формы, как только они вдруг попадают, как сейчас говорят, в тренд исторических изменений, определяющих лицо современной эпохи. А таким трендом сегодня очевидно является потеря Соединенными Штатами лидирующего положения в мировой экономике и политике. Разумеется, что этот процесс еще далек от завершения, и вряд ли он будет происходить плавно (скорее, наоборот, тут неизбежны свои «приливы» и отливы»), но то, что это «тренд» — это факт. Об этом факте сами американцы начали писать еще давно. Так, например, сразу же после начала мирового кризиса в 2009 году в очередном докладе Национального разведывательного совета США, который был назван «Мир после кризиса. Глобальные тенденции — 2025: Меняющийся мир» было отмечено, что к 2025 году «США останутся единственной страной, превосходящей остальные по мощи, но их господство ослабеет»[2–7]. И если американские аналитики и ошиблись в своем прогнозе, то исключительно только в том пункте, что господство США слабеет гораздо быстрее, чем они могли себе представить. Насколько быстрее, видно хотя бы из другого их прогноза:

«Если нынешние тенденции не изменятся, к 2025 году экономика Китая станет второй по величине в мире, а сам он — ведущей военной силой»[2–8]. Так вот, с этим прогнозом вышла некоторая неудача. Китай уже в 2014 году обогнал США по объему ВВП. Мало того, Японию, которую Китай, согласно этому прогнозу должен быть обогнать к 2025 году, уже обогнала Индия.

Но мы сейчас ведем речь не об Индии и даже не о Китае, а о США, которые не только стремительно теряют свое господствующее положение в мире, но и сами не менее стремительно меняются. Аналитикам Национального разведывательного совета США вряд ли в в 2009 году могло придти в голову, что в 2016 году на пост кандидата в президенты от Демократической партии США будет вполне реально претендовать человек, который называет себя социалистом[2–9]. И дело вовсе не в том, является ли Берни Сандерс на самом деле социалистом или не является, а в том, что он пользуется очень широкой поддержкой — притом, в первую очередь, в среде молодежи. Видимо, американцы таким образом выражают свое смутное чувство, что с капитализмом в Америке что-то не так. И при этом связывают свои надежды с именно с социализмом. А что они под этим словом понимают — это уже другой вопрос, но если учесть многолетнюю антикоммунистическую пропаганду, которая демонизировала социализм, то не исключено, что американцы по социализмом понимают нечто гораздо более радикальное, чем те, кто критикует Сандерса за то, что он не социалист.

Так что тезис Валлерстайна о том, что «капитализм станет невыгоден и слишком ненадежен для самих капиталистов», не такой уж и беспочвенный. Как минимум, он является вполне нормальной, хотя и весьма абстрактной формулировкой характерного для капитализма вполне объективного противоречия между общественным характером производства и частным характером присвоения.

Но посмотрим, насколько авторы книги справляются с этим противоречием. Такая постановка вопроса предполагает, что на смену капитализму, который стал невыгоден капиталистам, должно прийти нечто, что будет им выгодно. Притом, неважно, будем мы радеть о выгодности этого «нечто» для крупных капиталистов, или только для «мелкого и среднего бизнеса», интересы которого так любят отстаивать против олигархов современные «коммунисты» и прочие «левые» (в том числе и те, которые обвиняют Сандерса в том, что он — не социалист), или даже исключительно для самых мелких «производителей» и даже для рабочих. Дело тут не в размерах капитала, который будет приобретать выгоду от общественного устройства, альтернативного современному. Любое общественное устройство, которое предполагает выгоду для любого класса общества, и даже для всех его членов вместе, рано или поздно эволюционирует в капитализм, а последний — в монополистический капитализм. Организация производства с точки зрения выгоды — это и есть капитализм. Не нужно забывать, что единственным конечным источником выгоды (т. е. прибыли), или, говоря научным языком, прибавочной стоимости, может являться исключительно только прибавочный труд, то есть труд, продолжающийся после того момента, как рабочий произвел стоимость, равную стоимости своей рабочей силы.

Что же касается «невыгодности» капитализма, то, увы — это вторая сторона той же самой точки зрения. Ведь невыгодность — это или недостаточная выгодность, или отсутствие выгоды. То есть, критика капитализма с точки зрения его «невыгодности» — это критика его за то, что он не обеспечивает необходимых условий для присвоения чужого труда. То есть это будет классическая «критика справа».

Но не будем забывать, что это не Валлерстайн недоволен капитализмом потому, что он «невыгоден», а капиталисты, согласно его гипотезе, столкнутся с той ситуацией что капитализм окажется для них невыгодным, притом настолько невыгодным, что любые попытки его реформировать с целью сделать более «выгодным», будут только усугублять этот кризис:

«Вопрос, который теперь стоит перед миром, не в том, как правительства могут реформировать капиталистическую систему, чтобы она могла восстановить свою способность эффективно заниматься бесконечным накоплением капитала. Способа добиться этого не существует. Так что встает вопрос о том, что придет ей на смену»[2-10].

Но о том, как решает вопрос о «невыгодности» капитализма И.Валлерстайн, мы будем говорить в отдельной статье. Сейчас же пока приведем еще несколько аргументов в пользу того, что такая постановка вопроса вполне обоснованна.

В каком-то смысле, буржуазия иначе и не может уйти, как только осознав, что капитализм «невыгоден». Ведь, как мы уже говорили раньше, уничтожить буржуазию физически невозможно. Для того, чтобы уничтожить буржуазию, нужно чтобы уничтожились условия, которые ее порождают. Я специально употребляю это слово в пассивной форме, чтобы подчеркнуть объективный момент в процессе уничтожении условий, порождающих капиталистов. Или, говоря проще, чтобы обратить внимание, что сам капитализм уничтожает эти условия, не только порождая себе «могильщика», но и сам роя себе могилу в виде, как говорит Валлерстайн, «структурных кризисов». Капиталисты таких умных слов не понимают, но свою выгоду или, наоборот, невыгоду они прекрасно чувствуют. Вплоть до того, что иногда они прекрасно чувствуют, что способа реформировать капиталистическую систему не существует. Но и отказаться от нее они не могут. Не потому, что не хотят, а потому, что это не так просто. Это как если бы вы захотели, например, отказаться от рака или от СПИДа. Вот эти самые глубинные противоречивые чувства капиталистов фактически пытаются выразить западные социологи, экономисты и просто любители помечтать на социологические темы.

В общем-то все они являются мечтателями-утопистами, но от классических социалистов-утопистов они отличаются тем, что те хоть и были реакционерами, но реакционерами радикальными, то есть они решительно отвергали капитализм в пользу предшествующих этапов развития общества. Другими словами, будучи формально реакционерами, на деле они очень часто были самыми настоящими революционерами. Современные же социологи, скорее наоборот, будучи на словах очень радикальными революционерами, на деле оказываются самыми заурядными реакционерами. Вот почему классические социалисты-утописты очень часто сидели в тюрьмах, а современные даже очень радикальные критики капитализма не только занимают профессорские кафедры, но и очень часто состояли в качестве советников на службе у правительств.

Пожалуй, одним из первых здесь нужно назвать основателя современной социологии О. Конта. Говорят, что учреждая свою балаганную «Партию умеренного прогресса в рамках закона», Я. Гашек имел в виду императорский рескрипт от 12 сентября 1871 года, согласно которому в Богемский сейм допускались только представители чешских политических сил, действующих «в духе умеренности и примирения в рамках закона». Но с таким же успехом основанная Гашеком в расположенном на пражских Виноградах ресторане «Золотой литр» партия могла объявить своим идейным вдохновителем Огюста Конта, в работе которого «Дух позитивной философии» даже параграф такой есть — «Положительное согласование порядка и прогресса».

Суть учения Конта, которое он собирается реализовать посредством «союза пролетариев и философов»[2-11], абсолютно проста — пролетарии должны работать, не смея «надеяться и даже желать сколько-нибудь значительного участия в политической власти в собственном смысле этого слова», предприниматели — заботиться о присвоении результатов их труда, а власти (власть, согласно Конту, должна была находиться в руках того класса, который сейчас можно было бы назвать финансовой олигархией) — обеспечивать порядок и с этой целью создавать все условия для распространения «положительной философия». Притом Конт гарантирует, что власти об этом не пожалеют, ибо религия, которая раньше идеологически обеспечивала господство аристократии, больше для этого не годится, а «положительная школа стремится, с одной стороны, укреплять все современные прерогативы власти за их обладателями и, с другой стороны, налагает на последних моральные обязанности, все более и более соответствующие истинным потребностям народов»[2-12].

При всем этом, Огюст Конт был очень радикальным критиком капитализма и чувствовал себя самым великим революционером всех времен и народов.

Или возьмем родоначальника такого влиятельного направления в политэкономии, как институционализм, Торстейна Веблена.

Название его основной работы «Теория праздного класса» говорит само за себя. Интересна эта книга тем, что мысль о «невыгодности капитализма» проходит через нее как бы красной нитью. Притом Веблен говорит не просто о невыгодности капитализма и не просто для капиталистов. Он говорит о пагубности капитализма для развития промышленности. А в работе «Исследование характера мира и условий его сохранения» Веблен заявляет: «Либо бизнес должен исчезнуть — и тогда воцарится мир, либо бизнес будет сохранен ценой войн и обеспечения права собственности силой оружия»[2-13]. А его книга «Высшее образование в Америке» изначально имела подзаглавие «Исследование полного бесправия», и после обсуждения коллеги по университету сказали, что она может быть опубликована только после смерти автора.

Мало того, Веблен сформулировал даже своеобразный афоризм: "Естественно, все время будет развиваться что-то новое, но пока я не вижу лучшего курса, чем тот, который предлагается коммунистами»[2-14]

При всем этом, идеи Веблена оказались очень популярными в американской университетской среде. Книга «Теория праздного класса» в 20-30-х годах ХХ ст. была едва ли настольной книгой американских интеллектуалов-гуманитариев.

Веблен имел множество последователей. Возможно, такие известные представители неоинституционализма как Д.Белл, Дж. Гелбрейт, У. Ростоу, О. Тоффлер, не были столь радикальны, как Веблен, но то, что все они считали капиталистическую систему «невыгодной», это факт. Такой же факт, как то, что все они требовали устранения капиталистов от власти и передачи ее в руки «инженеров».

Что касается таких известных западных ученых как Ноам Хомски, Наоми Кляйн или, скажем Стивен Коэн, то о их критике капитализма мы даже не будем особо распространяться, поскольку они считаются на Западе левыми и, соответственно, им положено критиковать капитализм.

Но нередко критиками оказываются совершенно неожиданные деятели, и критикуют они капитализм более чем жестко. Так в конце 2015 года Джеффри Сакс — один из авторов политики «шоковой терапии», главный экономический советник Ельцина — выступил с обвинением в адрес правящих кругов США в том, что они несут ответственность за всплеск терроризма в мире. Что причиной возникновения как «Аль-Каиды, так и ИГИЛ явились тайные операции ЦРУ против СССР и политика Соединенных Штатов, направленная на установление подконтрольных им режимов.

«Недавние атаки следовало бы понимать как ответный ход терроризма — страшный непредвиденный результат повторяющихся американских и европейских скрытых и открытых военных действий на всем Ближнем Востоке, в Северной Африке и Центральной Азии, направленных на свержение правительств и установление режимов, соответствующих интересам Запада»[2-15].

В общем, если бы не подпись Джеффри Сакс, то можно бы подумать, что это цитата из книги Н.Н. Яковлева «ЦРУ против СССР».

В некотором смысле объяснять кризисом капитализма едва ли не любые колебания на бирже сегодня стало модой на Западе. Вот, например, в солиднейшем немецком издании Spiegel по поводу августовского падения акций, вызванного замедлением темпов роста китайской экономики появляется статья профессора экономической журналистики Дортмундского технического университета Хенрика Мюллера, которую перепечатывает официальная «Немецкая волна» и снабжает при этом подзаглавием «Капитализм разрушает сам себя» и комментарием, что, мол, уважаемый профессор «усматривает истинные причины кризиса не в китайском факторе, а в вырождении всей системы капитализма». Вот его мнение:

«Вообще-то капитализм — отличная штука. Один из его основных принципов гласит: средства, отложенные людьми на черный день, предоставляются предприятиям, которые инвестируют их в товары будущего. Между экономными гражданами и фирмами стоят банки и биржи. Там деньги упаковывают в пачки и дают в долг. Получается гигантский насос, обеспечивающий круговорот денег. Он, как ни одна иная существующая экономическая система, обеспечивает прирост благосостояния.

К сожалению, эта модель, судя по всему, больше не действует. Предприятия вкладывают все меньше средств в новое оборудование и продукты. Вместо этого значительную часть прибыли они выплачивают акционерам. Прироста благосостояния для большинства населения они практически не обеспечивают. Большой капиталистический насос качает воздух".

И дальше:

«Если даже менеджеры не знают, куда вложить средства, зачем тогда вкладчики будут предоставлять им свои деньги? Мы явно имеем дело с основополагающим кризисом доверия. Предприятия проявляют все меньше готовности рисковать. В результате сокращаются возможности генерировать прибыль в будущем. И это относится не только к отдельным фирмам, но и к целым национальным экономикам»[2-16].

Повальная западная мода на критику капитализму вызвала интереснейшую реакцию со стороны известного своей нетривиальностью американского ученого Джеймса Петраса. Его позиция во многом является ключом к пониманию того факта, почему даже самые радикальные западные критики капитализма объективно оказываются защитниками капитализма. Суть его идеи проста — капитализм не представляет собой единого целого. По этой причине текущий кризис только формально является глобальным кризисом капитализма, а содержательно он оказывается инструментом его укрепления, поскольку способствует усилению самого крупного капитала.

Вот центральная идея посвященной этой проблеме статьи Дж. Петраса:

«Нет сомнений в том, что в период между 2008 и 2009 капиталистическая система в Европе и США пережила тяжелый удар, потрясший основы её финансовой системы и грозивший обанкротить её «ведущие сектора».

Тем не менее, я берусь утверждать что «кризис капитализма» как таковой был преодолен и превращен в «кризис труда». Финансовый капитал, главный детонатор кризиса, сумел восстановиться, капиталистический класс в целом усилился и, что особенно важно, он сумел использовать созданные в ходе «кризиса» политические, социальные и идеологические условия для дальнейшей консолидации и укрепления своего господства и для усиления эксплуатации остального общества»[2-17].

А вот аргументация:

«Обобщая экономические данные по Еврозоне в целом, сторонники теории глобального кризиса упускают из вида огромные различия в экономических показателях, существующие в пределах зоны. В то время как Южная Европа с 2008 года погрязла в глубокой и устойчивой депрессии, выхода из которой в обозримом будущем не видно, германский экспорт в 2011 году установил рекорд в триллион евро, а торговый профицит Германии достиг 158 миллиардов евро, превысив профицит 2010 года, равнявшийся 155 миллиардов евро (BBC News, 8 февраля 2012)».

И еще:

«Существует большое количество данных, опровергающих утверждения теоретиков «глобального кризиса капитализма». Недавнее исследование пришло к выводу: «Доля прибылей американских корпораций в ВВП США сегодня выше, чем в любое время, начиная с 1950 года» (ФТ 30.1.2012). Счета американских компаний ещё никогда не находились в столь изумительном состоянии».

Дальше профессор напоминает о том, что кризис напрямую использовался как повод для того, чтобы перекачивать деньги налогоплательщиков на счета самых крупных банков, чтобы спасти их от краха. И это при том, что именно авантюрная политика этих банков была одной из важнейших причин кризиса. Все это происходит на фоне повсеместного сокращения зарплат и ликвидации социальных гарантий. Этот кризис, — считает исследователь, — является сугубо «классовым кризисом», от которого класс крупнейших капиталистов выигрывает, а расплачивается в основном класс наемных рабочих.

«Иными словами, — пишет Петрас, — «кризис капитала» был конвертирован в стратегическое преимущество. «Кризис» стал мощнейшим ресурсом для продвижения наиболее фундаментальных интересов капитала: увеличения прибылей, консолидации капиталистической власти, роста концентрации собственности, углубления неравенства между капиталом и трудом, а также создания огромных резервов рабочей силы, что опять же послужило дальнейшему росту прибыльности вложения капиталов».

Разумеется, что в таких условиях те ученые, которые даже с самыми лучшими намерениями продолжают твердить о «глобальном кризисе капитализма», объективно оказывают услугу «бенефициарам» этого кризиса.

А вот еще один род критиков капитализма. Тома Пикетти — ведущий научный сотрудник Высшей школы социальных наук Парижа (EHESS) и профессор Парижской школы экономики (PSE). Он написал книгу под скромным названием «Капитал в XXI веке». С налету и не поймешь, что имеет в виду автор — то ли он собирается рассказать нам, что собой будет представлять капитал в столетии, которое только-что началось, то ли он намекает, что его книжка есть то же самое, что «Капитал» Маркса, но только «последняя версия». Авторы рекламы лекции в Высшей Школе Экономики, приуроченной к выходу русского издания книги, взяли именно второй вариант толкования названия:

«В «Капитале в XXI веке» Пикетти предложил новый взгляд на проблему, которая в последние десятилетия обращает на себя все больше внимания, — проблему неравенства. Проанализировав огромное количество данных, французский экономист обнаружил следующую закономерность. При прочих равных быстрый экономический рост уменьшает роль капитала и его концентрацию в частных руках и приводит к сокращению неравенства, в то время как замедление роста имеет следствием возрастание значения капитала и увеличение неравенства. В исторической ретроспективе — а книга Пикетти охватывает огромный период от начала XVIII века до наших дней — рост влияния капитала прерывался лишь в двадцатом столетии как следствие двух мировых войн и кейнсианской политики Славного тридцатилетия (1945–1975).

Сегодня же мир возвращается к ситуации, когда неравенство неуклонно увеличивается, что может привести к тяжелым социальным и политическим последствиям. Впрочем, в отличие от Карла Маркса, с которым Пикетти часто сравнивают, француз не ограничивается лишь мрачной констатацией сложившегося положения и не предрекает крах капиталистической системы. Он предлагает меры, которые могли бы приостановить неблагоприятные тенденции»[2-18].

Меры эти (прогрессивная шкала налогов и финансовая прозрачность) не новы, и вряд ли можно надеяться на их эффективность. Впрочем, и сам Пикетти считает их утопичными, понимая, что оффшоры не для того создавались, чтобы обеспечивать финансовую прозрачность. Но, по всей видимости, сейчас очень высок спрос на капиталистические утопии. Книга «Капитал в XXI веке» в мае 2014 года заняла первое место в списке бестселлеров по версии газеты «Нью-Йорк Таймс» и уже к к концу 2014 года разошлась суммарным тиражом более полутора миллионов экземпляров.

Получается критика капитализма во имя сохранения капитализма. Борьба с неравенством внутри отдельных наций (книга посвящена исследованию истории экономического неравенства в Европе и США), но не замечая при этом, что сами эти нации живут в основном за счет ограбления всего остального мира. Конечно, вопрос о правильном и, так сказать, справедливом распределении награбленного — тоже не такой уж простой вопрос, и, судя по тиражу книги Пикетти, интересует он очень многих людей, но как быть с теми, кого грабят, и для кого цена одного экземпляра этой книжки может равняться зарплате за несколько месяцев? Увы, вы напрасно будете искать ответы на этот вопрос в книге «Капитал в XXI веке».

И это вовсе не специфика труда Пикетти. Это, на сегодняшний день, можно сказать, стратегия всей «охранительной» социологии. Суть этой стратегии состоит в том, что эти вопросы — неравенство между классами внутри наций и ограбление одних наций другими (именно этот вопрос стоит в центре внимание мирсистемного анализа), разрываются и рассматриваются как разные вопросы.

Но это вовсе не значит, что эту книгу не нужно читать. В книге очень много интереснейшего материала и самых неожиданных наблюдений. Например, автор обращает внимание читателя на тот факт, что Германия — «образцовый пример страны, которая никогда в истории не выплачивала своих долгов». Впрочем, США тоже никогда не спешили их отдавать, и размер государственного долга этой страны уже давно превышает объем годового ВВП.

Кстати, за время кризиса государственный долг США вырос более, чем вдвое - с 8950,744 (65,6 % от ВВП) в предкризисном 2008 году до 19020 (113,7 % от ВВП) — в 2016.

Книги современных социологов, экономистов, историков читать нужно хотя бы для того, чтобы убедиться, что критика капитализма сегодня стала всеобщим методом всех гуманитарных наук. Но в то же время нельзя не отметить, что критика эта становится все более безопасной для капитализма.

Валлерстайн в этой книге несколько раз упоминает о «мировой революции 1968 года», но почему-то ни разу — о том, как потом сложилась судьба «мировых революционеров». А ведь сложилась она весьма печально. Они не просто, как пишет Валлерстайн, «забывали о своем юношеском энтузиазме по прошествии лет»[2-19], они превратились во вполне преуспевающих буржуазных деятелей. Кто банально «прозрел», а кто преуспевал, приторговывая «революционными принципами», до глубокой старости.

Думаю, не будет большой ошибкой условно поделить всю историю западной социологии на два больших этапа — на ту, которая вдохновлялась принципами российской революции 1917 года, и ту, которая вдохновлялась принципами «мировой революции 68-го года».

Так вот, даже самые откровенные ренегаты первого этапа развития западной социологии были по-своему гигантами, а вот вторые — получились мелковаты.

И боюсь, что Г. Дерлугьян абсолютно прав, когда определяет основную проблему современной социальной науки вот таким образом:

«В социальных науках проблема в том, что очень большие наводки идеологические, очень трудно объяснить что-либо экономисту по одной очень простой причине: потому что экономисты работают на крупные корпорации. Большая часть просто дохода даже академического экономиста происходит от консалтинга. Нельзя выпасть из обоймы, сказав что-нибудь такое, за что тебя сочтут каким-нибудь радикалом»[2-20].

Так вот, о том, как пытаются преодолевать эту проблему представители школы мирсистемного анализа, к которым принадлежит и инициатор создания книги «Есть ли будущее у капитализма?» Георгий Дерлугьян, читайте в следующей статье этого цикла.