Заметки с выставки

НОРМАН МОРРИСОН

Возникали промежутки времени, как правило, в дневные часы или в те моменты, когда она как раз удалилась бы рисовать, и в это время Энтони мог почти забыть, что она мертва. Они вели такое независимое существование в пределах своего брака, что даже после выхода на пенсию он был всерьез приучен проводить день за днем, пока ее присутствие оставалось чисто номинальным. Ее распорядок дня был совершенно непредсказуемым. Частенько ее вдруг охватывало внезапное стремление пойти поработать или почитать, или отправиться на прогулку поздно вечером или на рассвете, так что он даже привык просыпаться, обнаруживая, что в постели он в одиночестве. Продолжал выдавать ее отсутствие лишь непривычный порядок повсюду. И покой.

Порядок был равным образом результатом вклада Хедли и отсутствия Рейчел. Его затянувшийся во времени визит походил на повторное явление жены, но жены школы 1950-х годов. Он застилал постели и проветривал комнаты. Он вытирал пыль и пылесосил. Он вовремя ставил на стол вкусную еду и при этом поддерживал обаятельный разговор. Его присутствие приносило удовольствие, но Энтони видел, что, ради того, чтобы быть хорошим сыном, он фактически отсрочил для них обоих время неизбежного принятия происшедшего, возможно, даже время полного траура.

Когда его самообладание, наконец, дало трещину, через час после того, как крики и грохот уступили место молчанию, когда он вломился на чердак и нашел ее похолодевшей, казалось, что все его чувства выплеснутся в милосердной горячке. Наедине с ее телом, он плакал, неистовствовал и грустно размышлял. Он целовал ее, кричал на нее и прижимал к себе — был волен делать, что ему угодно, потому что умерла она не в больнице в окружении всей семьи. Но потом, как только ее похоронили, на него снизошло своего рода оцепенение, которому присутствие Хедли в доме только способствовало, и оказалось, что ему недостает искренности горя, и что его выбивают из колеи неоднозначные чувства, исподволь вкрадывающиеся на его место.

Разве не походило ее отсутствие на затишье после нескольких дней лютой непогоды? Разве жизнь его не стала легче теперь, когда больше не надо было делить ее с такой трудной женщиной?

Во время первого приступа Джек дал ему прозак, чтобы помочь справиться. Потом Энтони перестал его принимать, потому что ему не понравилось, как лекарство заглушало чувства, и он понадеялся, что таким образом они снова нахлынут на него, но этого не произошло. Джек был человеком весьма проницательным, и помощи от него было больше, чем от кого-либо другого, ведь жизнь Джека была в такой степени определена потерей любимого человека. Джек провел без Фреда гораздо более значительную часть своей жизни, чем с ним, но никогда не полюбил снова — по крайней мере, публично — и, как было всем известно, в муках горя отказался от живописи и едва возобновил свои занятия спустя десятилетия. Он соблюдал приличествующую джентльмену отговорку — дескать, его призвание медицина, а искусство — простое хобби. Его работа была в галерее Тейт — небольшая картина регулярно выставлялась в галерее Сент-Айвса и была там одной из самых ходовых открыток, пользовавшихся наибольшим спросом — но время превратило отговорку в реальность.

Джек каждый день забегал на несколько минут проведать своего пациента по дороге домой из офиса на Морраб-роуд, который он делил теперь с несколькими партнерами гораздо моложе, и которые, собственно делали почти всю работу. Горе — это своего рода болезнь, утверждал он, и течение этой болезни столь же предсказуемо, как и для кори или обычной простуды. При наличии времени и лечения горячка от горя неизбежно ослабевает, оставляя самых удачливых больных со шрамами там, где была любовь. Он был таким же участливым после Петрока, и даже такое ужасное горе со временем отступило.

Когда Энтони дал понять, что продолжающееся присутствие Хедли угрожает превратить его в эмоционального инвалида, Джек мягко напомнил ему, что Хедли тоже скорбит, и указал на то, что упустил из виду Энтони. «Этот мальчик всегда был семейным клеем, сохраняя мир и мешая вам разлететься на куски. Когда Рейчел ушла, он остался без работы. Ему нужно время, чтобы адаптироваться. Это при условии, что у них с Оливером все хорошо. Не вижу других причин тому, что он застрял здесь на все эти недели, проводя ночи в односпальной кровати».

Даже когда Хедли отмахнулся от вопроса и сказал, что у них с Оливером все в порядке, Энтони понял, что, возможно, это было не так. Хедли всегда представлял свою семейную жизнь текущей так спокойно, что тем самым практически вынуждал столь же спокойное одобрение и, конечно же, не вызывал на дискуссию. Разволновавшись, Энтони дождался, пока Хедли отправится за продуктами, а затем позвонил Оливеру в галерею. Возможно, это было бестактно с его стороны, поскольку, существование проблемы в их отношениях ни тот, ни другой признавать не собирались. Стараясь не вмешиваться еще больше, что только поставило бы в неловкое положение их обоих, Энтони перевел разговор на картины, что остались после Рэйчел, и на возможность выставить их. И выяснилось, что куратор Тейт (младший по должности) уже осторожно наводил справки. На этой более нейтральной территории Оливер согласился приехать при первой же возможности, чтобы взглянуть на них и сделать фотографии. Но прежде чем расстаться, он добавил с обескураживающей прямотой, что его друг очень хотел бы посетить Корнуолл.

Когда звонили различные составители некрологов с вопросами о подробностях жизни Рейчел, с ними имел дело Хедли. Они договорились о следующей формулировке: Намекая на некое несчастье в истории своей семьи, она предпочитала хранить в тайне все подробности, помимо даты рождения и того, что родилась она в Канаде. Именно Хедли предположил, что теперь, когда она умерла, не может быть никакого вреда в небольшом расследовании.

Энтони давным-давно смирился с тем, что она не желала это обсуждать.

— Если бы я тебе сказала, что меня удочерили, — нравилось ей говорить, — ты бы успокоился. Просто притворись, что меня удочерили. Сделай вид, что я подкидыш. На самом деле, все это очень скучно.

Если бы она страдала от обычной депрессии, то, несомненно, рано или поздно прошла бы курс разговорной терапии, и психотерапевт подтолкнул бы ее покопаться в своем прошлом до приезда в Англию. Но так уж вышло, что и Джек, и другие врачи были до такой степени уверены в том, что ее проблема носит чисто химический характер, что единственным лечением стали химические препараты, каковые всегда, в конце концов, и срабатывали. Может быть, у него не возникло оснований сильно любопытствовать о ее семье еще и потому, что, когда встретился он с ней, он сам был лишен семьи.

Когда была объявлена дата похорон и начали появляться некрологи, он стал задаваться праздным вопросом — а что, если из тени выйдет какой-нибудь ее родственник, или кто-то претендующий на родство. Но никто не появился. Вполне могло оказаться так, что все ее родственники уже мертвы. Конец истории. Но ситуация начала раздражать его. Он чувствовал себя чрезвычайно глупо, говоря людям, что ничего не знает. Ему пришло в голову, что можно даже предположить, что все это ему безразлично.

Итак, вдохновляемый Джеком, он предпринял попытку искать информацию в городской библиотеке. Когда попытка не удалась, он уступил давлению со стороны Хедли и впустил в дом компьютер. Как только подключили интернет, выяснилось, что на самом деле он знал гораздо больше о поиске на генеалогических сайтах, чем Хедли. Неграмотные ученики, появлявшиеся у них в центре не от биржи труда, часто отрицали, что у них есть проблема, и в качестве пробного шага обычно выражали желание научиться пользоваться интернетом. Их неспособность сформировать предложения в электронных письмах или сильную зависимость от компьютерной проверки правописания можно было мягко использовать для того, чтобы убедить в том, что, вероятно, было и еще что-то помимо владения компьютером, чему им нужно было учиться. В надежде уговорить их на написание достаточно обширного прозаического текста, который можно было бы использовать для подробного анализа их проблем владения литературным языком, Энтони иногда прибегал к следующей уловке — он предлагал некоторым из них воспользоваться, соответственно, компьютерами Центра для изучения своей семейной истории. Он знал все генеалогические сайты, а также сайты для поиска тех, кто были студентами в школе, или знакомых по работе.

Без особых ожиданий и в значительной степени ради того, чтобы ублажить Хедли, он пошел обычным путем. На паре генеалогических сайтов он внес Рейчел, как свою жену и мать четверых детей, уточнив, что она приехала в Англию из Нью-Йорка в 1960 году и родилась в Канаде. С ним никто не связался, кроме множества американских Келли, не удосужившихся прочитать малюсенькую информацию о Канаде. Затем, роясь в книжном шкафу, стоящем в их спальне, в поисках книги Дж Т. Блайта «Неделя на краю земли», он устыдился, обнаружив несколько устарелых путеводителей для членов Национального общества по охране исторических памятников и решил, по примеру Хедли, принести коробку и разобрать немного в шкафу.

Коробка была уже наполовину заполнена, когда он наткнулся на небольшую Библию. Она завалилась за другие книги и, судя по толстому слою пыли, пролежала там непотревоженной много лет. На кухонной книжной полке кто-то из детей оставил школьную Библию Коллинза, которой с тех пор и пользовались как домашним справочником при решении кроссвордов.

Эта библия был еще хуже, чем даже та. Это была дешевая Гедеонова Библия, украденная из какого-то гостиничного ящика. Он был потрясен, увидев, что Рейчел неразборчиво исцарапала страницу за страницей разноцветными цветными чернилами, промокавшими насквозь, и дешевыми шариковыми ручками, которые часто продырявливали бумагу. Похоже было на то, как если бы он натолкнулся на ее жестокий снимок в один из худших моментов упадка, и его сиюминутным порывом было швырнуть книгу в коробку.

Но она открылась на первой странице. На маленьком квадратике чистой белой бумаги, который, похоже, Рейчел защитила от собственных безумных каракулей, очертив его, когда Библия впервые попала к ней в руки, детским почерком было написано: «Рей Келли, 268 Джерард-стрит Ист, Кэббиджтаун, Торонто. Пожалуйста, верните под страхом смерти!»

Она никогда не называла себя Рей, даже когда они только начали встречаться. Очевидно, ей это не подходило, и, наверняка, было одним из тех этапов, через которые проходят многие дети, примеряя на себя разные имена, точно так же, как они экспериментируют со своей подписью или с тем, как отвечать на телефонные звонки.

Он отбросил книгу, посчитав ее и огорчительной, и непригодной к использованию. Но сев за компьютер в следующий раз, подумал — а не добавить ли при вводе запроса это сокращенное имя как ник, на случай, если это покажется более знакомым кому-то, кто знал ее в детстве.

С помощью Хедли он также отсканировал на диск в городском копировальном салоне ее самую раннюю фотографию, имевшуюся в его распоряжении. На фотографии, сделанной его дедом, они вдвоем стояли бок о бок на пороге. Тогда она ненавидела эту фотографию, говоря, что выглядела на ней старой, потому что наморщила лоб, но он держал фото в задней части ящика с носками, вместе с несколькими драгоценными давними открытками, написанными детьми, и теперь видел, что на этой фотографии они оба выглядят трогательно неискушенными и молодыми. В то время она казалась ему такой видавшей виды, такой светской, многоопытной женщиной, но при взгляде на нее теперь казалось, что ей чуть больше двадцати или двадцати одного года. Почти на четыре года моложе, чем она была на самом деле.

Когда он принес диск домой, Хедли обработал картинку в компьютере, увеличил и улучшил ее, а затем, по настоянию Энтони, убрал его со снимка. Затем они выложили фото на различных генеалогических сайтах. Увидев обработанную фотографию, Энтони с особой силой ощутил, что в том возрасте она выглядела именно так, но он по-прежнему полагал, что запускает в очень глубокое озеро совсем маленький и несоблазнительный кусочек приманки.

Ответ пришел спустя всего лишь два дня. Подстрекаемый Лиззи, у которой только и разговоров было о том, что, вот только подумайте, как будет здорово, когда внук уже будет достаточно взрослым, чтобы посылать ему е-мейлы, он помаленьку привыкал проверять и отвечать на сообщения электронной почты раз в день. Он делал это после того, как забирал настоящую почту и перед чтением газеты. Он залогинился, не ожидая найти ничего, кроме обычной ерунды об увеличении пениса или приобретении ученой степени просто выписав чек, но там было реальное сообщение для него от winnie@simplegifts.com.

Я училась с вашей Рей в школе в Торонто и знала ее, когда она была совсем маленькой. Хотя я не знала ее под этим именем. Затем мы потеряли связь, что меня опечалило. Я так рада услышать, что у нее была семья и что она была счастлива. Вот несколько фотографий для вас. Могу ли я увидеть еще несколько ваших?

Он, толком не подготовившись, дважды щелкнул по прикрепленному файлу, и вдруг открылась фотография черноволосой малышки в зимнем комбинезоне. И еще одна, на которой была Рейчел, несомненно — Рейчел, в школьной форме, лет двенадцати, злющая, но, как бы то ни было, удивительно узнаваемая — именно она. Он увеличивал изображения, пока их части не распались на маленькие кубики. Он вглядывался в них, пока у него не заболели глаза.

Хедли отправился приводить в порядок заросший сад Джека. Кто-то из друзей квакеров отвез Энтони на Мирный ланч в Кам-Ту-Гуд[39]. Оттуда Лиззи собиралась забрать его и доставить в Фалмут, а затем Гарфилд должен был отвезти его домой после ужина. Это был один из тех дней, когда все желали ему добра и тем самым заставляли чувствовать себя престарелой бандеролью, а из-за этого он ощущал потребность предпринять хоть какие-то действия и сделать хоть что-нибудь для себя в качестве компенсации. Вследствие чего он отправился в город, в тот магазин, где Хедли помог ему купить компьютер, и купил себе сканер. Оказалось, что его легко нести, и что он смехотворно прост в использовании, и через час после того, как Энтони добрался домой, он уже сам сканировал и прикреплял фотографии.

Он послал Винни свою любимую фотографию, ту самую, которая стояла у него на комоде в спальне, где Рейчел и старшие дети помогают Петроку задуть свечи на торте на пятый день его рождения. И гораздо более поздние ее фотографии, сделанные для статьи в «Корнишмэн» к ее последней выставке в Ньюлине, на которых она опирается на балюстраду набережной с видом несколько свирепым, потому что фотограф возился слишком долго. Он добавил кое-какие подробности для Винни, которая, как он предположил, не могла быть ценительницей искусства: как Рейчел обосновалась с ним в Пензансе и стала успешной художницей и любящей матерью, невзирая на жизнь под бременем биполярного расстройства. Вдобавок, он отсканировал самый читаемый, пусть и наименее точный, некролог из уже опубликованных на тот день. Друзья-квакеры собирались заехать за ним в одиннадцать, так что в десять пятьдесят он проверил электронную почту еще раз. Она ответила.

Я проснулась на рассвете и не могла уснуть (в который раз!), писала она. На следующей неделе я буду в Великобритании, и думаю, что нам надо встретиться. Прилагаю свою фотографию, чтобы вы увидели, что я не какая-нибудь психопатка. С наилучшими пожеланиями. Винни Макартур.

Он предположил, что она была немного моложе его, хотя обладая североамериканским талантом к самосохранению, она вполне могла бы сойти за даму моложе шестидесяти. Но все же, чтобы ходить в школу с Рейчел, ей должно было быть где-то лет шестьдесят пять. Видимо, когда-то она была блондинкой, теперь красилась, но серебра в волосах позволяла себе как раз достаточно, чтобы это соответствовало коже в тонких морщинках.

Одета она была с ненавязчивой элегантностью и смеялась на фотографии из-за большой собаки — ньюфаундленда? — вскочившего, чтобы поприветствовать ее. Похоже было, что она стоит в дверях своего рода мебельного магазина.

А еще, вне всякого сомнения, она была сестрой Рейчел.

«PS», добавила она под фотографией. «Тогда ее звали Джоэни, — Джоэни Рэнсом».