Заметки с выставки

НАБРОСОК С НАТУРЫ: ДЖОШ МАКАРТУР

Молодой швейцар взглянул на монеты, которые она вложила ему в руку. «Спасибо, — сказал он. — Большое спасибо», и ушел, оставив Винни задаваться вопросом, дала ли она слишком много чаевых, или недостаточно.

Она отмахнулась от беспокойства; она была иностранкой, так что ей позволительно ошибаться. Единственное, с чем она не могла примириться, так это с тем, что ее здесь постоянно и ошибочно принимают за американку, чего настоящий американец никогда бы не сделал.

Она расстегнула молнию на чемодане, и ей показалось, что одежда легонько вздохнула, избавившись от давления. Чемодан она взяла самый большой, тот самый, что Джош всегда брал в отпуск, когда они ехали вместе, но в котором ей вечно не хватало места. Укладывалась она из рук вон плохо, и имела слабое представление о том, как долго она здесь пробудет.

Она осмотрела свой номер и увидела, что у него такой же потрепанно благородный вид, что и на ресепшн отеля. Шторы выгорели на солнце, на потолке были пятна, и там, где она была бы рада мини-бару, стоял один из этих дурацких маленьких чайников, чайная чашка и пакетики с кофе. Если бы ей захотелось выпить, то пришлось бы наслаждаться этим на людях, внизу в одной из больших комнат, усеянных персонами, выглядевшими такими древними и так прочно обосновавшимися здесь, что она предположила, а не являются ли они постоянными обитателями, которых оставили там их родственники. Она слышала, что англичане так поступают.

Кровать не сулила приятного отдыха — после целой жизни в одной постели с человеком гораздо больше ее самой, спина у нее редко бывала выправлена в правильном положении — но, по крайней мере, белье чистое. Она отодвинула в сторону бесполезные тюлевые занавески — номер был на четвертом этаже, и вряд ли кто-нибудь смог бы туда заглянуть — дабы открыть вид на залив и далекие лодки, и ей сразу стало лучше. Именно за вид и анонимность она предпочла этот большой старый отель какой-нибудь из тех изысканных небольших мини-гостиниц, что подобрал для нее Пити. Она была городской жительницей, и ее не прельщали дотошные расспросы за завтраком, особенно в супер-пупер окружении, тем более в этой поездке.

Она распаковала вещи, выбрала слаксы и блузку, которые собралась надеть, и повесила их в углу над ванной. Потом открыла душ на самую горячую воду и оставила ее течь, понадеявшись, что пар разгладит измятые вещи. Затем она скинула туфли и легла на кровать, думая немного подремать. Ночной полет из Торонто, а затем короткий трансфер из Гатвика, потом час езды на такси из Ньюквея оставили ее совершенно разбитой физически. Однако она была слишком взвинчена, чтобы уснуть. В голове у нее все крутились мысли.

— По крайней мере, закрой глаза, — сказала она себе. — Слушай море там за окном. Она ведь это море, должно быть, слушала. И плавала в нем. И смотрела на него.

Нельзя сказать, что в своих электронных письмах он был особо разговорчив — он был не похож на тех парней, на которых она иногда наталкивалась онлайн, и которые, едва узнав имя, уже выкладывали слишком много информации. Поэтому она решила, что просто он был одним из тех, кто говорит только тогда, когда считает это необходимым. Квакер. Муж ее сестры.

Ее бил озноб, когда она мысленно возвращалась к прошлому. Все те годы, — годы ее траура по Джоэни, ее брака с Джошем, скоротечной последней болезни ее матери и долгого угасания отца — Рей Келли оставалась ее личным демоном. Всякий раз, когда еще один шизофреник нападал с ножом на совершенно незнакомого человека, всякий раз, когда она слышала, как коллеги пугают друг друга рассказами о психах с пустыми глазами, расхаживающими по пустым отелям или сидящими за рулем брошенных ночных автобусов, первым делом ей на ум приходило лицо Рей Келли. Если Джош уезжал по делам, то, вспоминая слишком поздно о том, чтобы задернуть занавески или закрыть на засов заднюю дверь, именно о Рей Келли думала она. Она не могла поверить в то, что человек, оказавший такое травматическое влияние на четыре жизни, затем исчезает полностью. Если бы она прочитала о том, что Рей убила кого-то или, в конце концов, была арестована, или где-то ее сбил трамвай, возможно, это уменьшило бы ее демонический потенциал и, может быть, сделало ее банальной или даже жалкой.

Но однажды, когда Винни лениво искала в интернете старых школьных друзей и вдруг увидела ее имя, внезапно бросившееся в глаза в новых генеалогических публикациях с пометкой «родилась в Торонто в 40-е годы, жила на Джеррард-стрит Ист, умерла в этом году», у нее перехватило дыхание.

— Да, — подумала она. — Да! Сдохла, наконец, сумасшедшая сука!

Ну, а потом, в тот момент, когда она щелкнула по вкладке «Вложения» и оказалась лицом к лицу не с пустоглазой Рей — образом, так тошнотворно знакомым по публикациям в прессе, а с дорогой Джоэни, больше не мятежной и не сводящей с ума, а неожиданно просто молодой и ранимой… На пару минут Винни усомнилась в собственном здравомыслии, а потом ей пришлось звонить Пити, руководившему магазином вместе с ней, и просить его сравнить эту фотографию с той, что стояла у нее столе в рамке вишневого дерева, и не будет ли он так любезен сказать ей, считает ли он, что на экране та же самая девушка.

Самым трудным в тот момент было подавить желание прямо тут же развернуться вовсю, засыпать Энтони бурным потоком вопросов где, почему и каким образом. Но оказалось, ее с такой силой душили гнев и боль, что в своем первоначальном ответе она смогла всего лишь остаться резковато точной. Сдерживать Пити было еще труднее; он имел склонность к дикому перевозбуждению, собственно говоря, именно из-за этого она и взяла его на работу. А потом получить все те другие фотографии и испытать двойное потрясение от того, как Джоэни старела на десятки лет, а дети вырастали за несколько минут, а потом снова и снова она умирала! Неудивительно, что впервые после смерти Джоша, Винни начала пить среди бела дня. Неудивительным было и то, что раз уж ее память работала так напряженно, вытаскивая из забытья события, о которых у нее не было ни малейшего желания помнить, проблемы возникли с припоминанием собственного адреса, и дважды на неделе она назвалась Джоэни, разговаривая с незнакомыми людьми по телефону.

Болезнь ее матери была короткой и милосердной, и какие бы страшные тайны она ни вынашивала, все они легли в могилу вместе с ней, упрятанные в материнский ридикюль из искусственной крокодиловой кожи. Отец умирал намного дольше, и у него было больше времени для угрызений совести и тоскующих взглядов на пути, которыми не довелось пройти, брошенных через артритное плечо.

По мере приближения конца, когда в живых он оставался только благодаря оборудованию, и рак уже окончательно сжевал те части, которые ни искусство врачей, ни доноры заменить не могли, он начал говорить. Запертая у его постели в бдении, исполненном сознания долга, его единственная живая родственница, она была вынуждена слушать. Слишком поздно, опоздав на много лет, на много лет после того, когда это могло кому-то помочь, он начал говорить о бедной маленькой Джоэни, и о том, каким виноватым он всегда себя чувствовал. Винни любила его нежно, любила по-настоящему, но готова была придушить подушкой прямо на месте.

Джоэни изнасиловали, сказал он. В ту ночь, когда они с мамой нашли Винни с рисунками, и мама умчала ее в безопасное место, целая компания мальчиков неоднократно изнасиловала Джоэни.

— Кто-нибудь видел? — спросила она негромко, чувствуя, как под ее пропотевшим больничным стулом разверзается пропасть.

— Да этого и не нужно было, — сказал он. — Один из мальчиков принес ее домой, и сказал, что нашел ее лежащей пьяной на скамейке на улице. Но по ее состоянию было ясно, что что-то случилось. Она истекала кровью и…

Он прервался, превозмогая и слабость и эмоции. Она дала ему глотнуть воды из поильника, надеясь, что сейчас он замолчит.

— Я сказал ей отправляться в ванну, — продолжил он, — и привести себя в порядок. И лечь спать. Когда твоя мама вернулась, она вошла к ней и Джоэни рассказала ей и… И твоя мама сказала ей не быть такой гадкой. Она сказала, что она развратная, что эти мальчики из хороших семей, таких семей, она бы гордилась тем, что они пришли к нам в дом. Наш говенный маленький домишко в Этобико.

Он снова глотнул воды и посмотрел на Винни так, как если бы его уже лапали другие грешные души.

— Тссс, — сказала она. — Вот сейчас помолчи. Все это уже неважно.

Но ему нужно было говорить.

— Твоя мать сказала мне то же самое, и я сделал то же, что и всегда — сказал да дорогая и покорился. На следующий день, пока мы были в церкви, Джоэни вскрыла себе вены. К ланчу она уже была в Кларке. А потом она…

Винни, как могла, успокоила его, но ей пришлось прервать свое дежурство, чтобы зайти в бар отеля совсем рядом с его больницей, потому что его мерзкое, подлое откровение заставило ее признать то, что она всегда знала: что ее внутренний взрослый в течение многих лет рассказывал ее внутреннему ребенку.

Той ночью он потерял сознание, на следующей неделе она предложила отключить аппаратуру, и он умер. Но когда она вернулась из бара, лихорадочно жуя мятную жвачку, оказалось, что он приберег для нее еще одну историю…

— Твоя мать, — все повторял он.

— Да? — подсказывала она снова и снова.

Обменявшись этими короткими фразами примерно раз восемь, она уже подумала было, что это и все, он, возможно, пытается сказать, что мать у нее была хорошей, или что он всегда ее любил, или что она ждет его по ту сторону, но тут он закашлялся, а потом начал предложение по-другому.

— Есть кое-что, чего я никогда не мог простить ей.

— Да, папа?

— У нее был еще один ребенок.

— Неужели?

— У Джоэни был близнец. Бывает. Этот близнец умер во время родов. Запутался в пуповине Джоэни. Сейчас такое бы не случилось. А Джоэни была прелестным ребенком. Очаровательной малышкой. Само совершенство. И твоя мать сказала ей. Когда ей было где-то пять или шесть, могло ведь такое быть? Могло ведь?

— Может быть, папа. Что она ей сказала?

— Она немножко плохо себя вела, и твоя мать сказала ей, что не тот ребенок умер. Это было от лукавого.

От лукавого. Слова, так редко слетавшие с его губ. Слова, которые даже в церкви произносились только однажды за время службы, во время чтения Отче наш. Они гудели в комнате между ними, как мясная муха.

Там Винни их и оставила. Она не могла нести такие истории Джошу, чтобы увидеть его доброе лицо сморщившимся в попытке понять. И теперь, двадцать лет спустя, эта муха вылетела снова, и снова беспокоила ее. Их брак с Джошем не был благословлен детьми. Они пытались. Они прошли тесты. Они обсудили и отвергли усыновление. По крайней мере, она обсуждала, а он отверг. Он был «тронутый» в желании иметь собственных детей и не повелся на эту идею; а его мнение она должна была уважать.

Были и преимущества. Она сохранила фигуру. Он сохранил волосы.

Им ни разу не пришлось обойтись без интересного взрослого отпуска, и у нее была, если уж на то пошло, привилегия строить собственную карьеру и отдавать три часа в неделю волонтерству в Кларке, помогая обезумевшим родственникам справляться со своими чувствами, когда их любимые вливались в колеблющиеся ряды душевнобольных.

У сестер Джоша было по три ребенка на каждую, но мужья увезли их в Лос- Анджелес и Чикаго соответственно, так что они никогда не были близки. Момент, когда она на самом деле затосковала по материнству, конечно, случился во время шунтирования Джоша и последующей неудачи. Когда рядом не оказалось никого, кто поддержал бы или приласкал ее.

Удивительным образом ее ребенком стал маленький бизнес, а сотрудники — семьей. «Простые подарки» продавали деревянную мебель, товары для дома и небольшой ассортимент одежды и постельного белья, а производили все это общины амишей или шейкеров. Компания, размещенная в древнем складе в Кэббиджтауне, старом ирландском районе, с того времени, как она с единственным помощником впервые открыла ее, выросла вдвое и теперь имела отдел заказов по интернету, что значительно увеличило товарооборот и благосостояние резко улучшилось. Миллионершей она не стала, но то, что началось как авантюра, которой Джош ее побаловал, стало порукой ее благополучия. Уже давно достигнув пенсионного возраста, она передала руководство бизнесом младшему партнеру Пити, милому человеку, который пришел к ней работать первым ассистентом по продажам сразу после школы. Но она сохранила стол в офисе и приходила почти каждый день, потому что сидеть дома одной было скучно и одиноко. Что-то в том рвении, с которым Пити выпроводил ее в это приключение, подсказало ей, что пришло время дать всем послабление и попытаться быть вдовой повеселее. Ездить в круизы и тому подобное.

Она села. Она не могла уснуть со всеми этими криками чаек за окном, и дремать она не собиралась.

Она потянулась к телефону и своей записной книжке, глубоко вздохнула и позвонила ему.

— Алло?

Голос оказался не таким уж старым.

— Энтони? Это Винни МакАртур.

— Что?

— Здравствуйте!

— Извините. Дайте-ка я увеличу громкость на этой штуке.

Раздался тяжелый глухой звук, как будто он уронил трубку на стол, и он вновь ответил.

— Кто говорит?

— Это Винни МакАртур, Энтони. С LongLost.com. Сестра Джоэни? Сестра Рейчел, если вам так удобнее.

— Да. О да. Здравствуйте. Как вы?

— Волнуюсь. Устала.

— Ах вот как. Извините, если создалось впечатление, что я несколько отвлечен. У меня сейчас полон дом народа. Мой сын Хедли до сих пор здесь, и моя дочь Морвенна, она не совсем…

— Ох. Энтони, вы должны мне сказать, если сейчас не подходящее время для визита.

— Ну почему же? Где вы?

— В отеле Квинс, — сказала она ему. — По моей карте как раз за углом от вас.

— Квинс. Понятно. Я думал, вы звоните из Торонто. Приходите. Конечно же, вы просто должны появиться.

— Что? Сейчас?

— Почему нет? Просто… Подождите секунду.

Она снова услышала звук удара. Очевидно, что его телефон не был беспроводным. Затем послышался звук закрываемой двери. Он снова взял трубку.

— Извините, — сказал он. — Я немного глуховат, мне бы не хотелось громко кричать, не замечая этого, и ранить чувства других. Морвенна не совсем здорова, вот и все. Если вам покажется, что она немного… Боже мой. — Он вздохнул. — Извините. Жизнь у нас тут скучать не дает.

— Значит, я не вовремя. Знала ведь, что надо бы подождать, пока не получу от вас ответа.

— Что?

— Не буду вас беспокоить. Мы можем встретиться в другой день.

— Нет. Пожалуйста, приходите. Я настаиваю. Я вас встречу. Но я … У меня не было случая объяснить, кто вы такая, только и всего.

— Понимаю. Иногда я теперь уже не уверена, знаю ли я сама, кто я.

— Простите, не понял?

— Ничего. Я буду у вас примерно через полчаса, Энтони.

Она с трудом положила трубку, так у нее тряслись руки. Потом она заставила себя скатиться с кровати (особым способом, которому научил ее последний массажист), сбросила с себя одежду, в которой приехала, извлекла отпаренную, приняла душ и оделась, прежде чем могла запаниковать и передумать. По крайней мере, появившись в первой половине дня, она избавляла хозяев от обязанности предлагать угощение.

Дома, стоявшие вдоль улицы, были совершенно очаровательны и намного старше, чем те, мимо которых она проходила по набережной. Он встретил ее на улице, так что, возможно, он нервничал точно так же, как и она. Он улыбнулся. Она рассмеялась. Они пожали друг другу руки, а потом он просто смотрел на нее.

— Вы так на нее похожи, — сказал он.

— Вовсе нет, — засмеялась она. — Она всегда была такой смуглой и броской и…

— Значит, вы похожи на нее такую, какой она стала. Потому что я вижу, что вы сестры.

— Правда? Ну ладно. Какое красивое место. Давно здесь живете?

— Я в этом доме родился.

— О Боже.

— После Вас. Прошу.

Через неожиданно субтропический сад она прошла к прелестной террасе в георгианском стиле и вошла в открытую дверь.

Привыкшая к чистым линиям и спокойным краскам «Простых подарков» и своего дома в Роздейле, она была ошеломлена первым впечатлением — своего рода сумасшедшим изобилием 1970х, нынче потрепанным по краям. Привести мысли в порядок представлялось совершенно невозможным. Она спугнула женщину с короткой стрижкой, сидевшую на одном из двух старых коричневых диванов спиной к двери. Когда Винни сказала «Привет. Я Винни», женщина обернулась, посмотрела на нее с выражением, слишком хорошо ей известным по пациентам в Кларке, и быстро проскользнула мимо нее вверх по лестнице.

— Морвенна, — негромко сказал Энтони.

— Я догадалась.

Женщина выглядела обескураживающе похожей на комбинацию того, какой Джоэни могла бы оказаться, и первыми воспоминаниями Винни об их матери рано утром, без макияжа. Возможно, Морвенну состарила болезнь, но она смотрелась по меньшей мере лет на двадцать старше, чем была Джоэни, когда Винни видела ее в последний раз.

На мощеном пятачке позади дома был виден молодой человек, явно ее брат, но скроенный из ткани более солнечной. Он возбужденно разговаривал по мобильному телефону.

— Джек, наш семейный врач, хотел ее госпитализировать, — сказал Энтони. — Но я ему не позволил. Не хочу, чтобы ее упрятали в сумасшедший дом.

— А она…?

— Она объявилась нежданно-негаданно. Больше десяти лет скиталась повсюду. Сначала она казалась довольно спокойной, но, возможно, это был просто шок от известия о смерти Рейчел. Потом она…

Он сел за потертый старый сосновый стол. Винни села напротив.

— Отсюда, если перейти через набережную, есть старый бассейн. Открытый бассейн с морской водой еще с тридцатых годов, знаете ли.

— Ну да, — кивнула она, хотя ничего об этом не знала.

— Как-то утром, никому ничего не сказав, она отправилась туда и попыталась утопиться.

— Господи.

— Джек посадил ее на лекарства, но, увы, все мы немного нервничаем.

Винни никак не могла предположить, что ухитрилась навязаться в гости в такое ужасное время.

— Я, пожалуй, пойду, — пробормотала она. — Ну и дела… мне так жаль.

— Вы не понимаете, — сказал он с грустной улыбкой. — Мы просто счастливы, что она снова с нами, и мы можем заботиться о…

— Здравствуйте?

Молодой человек вошел, заправляя сотовый телефон в карман джинсов. Он был лапочка, на той самой трогательной стадии между красавчиком-мальчиком и всем, что там дальше. Как раз из тех, что нравятся Пити. Он посмотрел ей прямо в глаза и протянул руку. Да, собственно говоря, нравятся и ей тоже.

— Я Хедли, — сказал он. — Как поживаете?

— Это Винни, — сказал его отец. — Из Торонто. Мы переписывались по е-мейлу.

Хедли быстро перевел взгляд с одного на другую, и на секунду она заметила — он подумал, что они встретились на каком-то сайте знакомств для старичков.

— Вы знали маму, — сказал он.

— Да, — сказала она. — Я ваша давно потерянная тетя.

— Боже мой, ну конечно!

Он засмеялся, поцеловал ее, обнял и снова усадил за стол.

— Давайте, я поставлю чайник. Вы обедали? Когда вы приехали? Энтони ничего не говорил.

— Ну, похоже, у вас тут и без этого было чем…

— А. Ну да. Безусловно. И тем не менее. Чай?

— Да, с удовольствием.

Она усмехнулась.

У него был этот дар и у Пити тоже — умение улучшить атмосферу в комнате, просто войдя в нее. Он возился, наливая чайник, расставив на столе вишневый пирог, чашки и маленькие тарелочки. Все было вразнобой, но все было очаровательно.

— Если и есть что хорошего в смерти, — сказал он, — так это то, что пирогов несколько месяцев печь не надо. Холодильник забит! Это был Оливер, — сказал он Энтони. — Они с Анки приехали сегодня утром. Он звонил из Труро, так что скоро подъедут. Они были в той галерее на Лемон-стрит. Оливер — мой муженек, — пояснил он.

— А кто такая Анки? — спросила Винни и увидела, что тень пробежала по его лицу.

— Ну, она… она друг, художница.

Они пили чай с пирогом, а затем Винни открыла сумку и достала конверт с фотографиями, которые прихватила с собой — Джоэни, своих родителей, их дома в Этобико, Простых Вещей, ее дома в Роздейле, их дедушки и бабушки, ее Джоша. Появившаяся в одночасье вторая семья. Она записала для них имена и даты, которые могла вспомнить. Она коротенько рассказала, что помнила, о семейном древе Ренсомов. Она пригласила их приехать. Отвечая на их расспросы, она рассказала о больнице Кларка и своей добровольческой работе там, и о том, как Джоэни сбежала оттуда, и ей удалось не заплакать, хотя слезы и душили, когда она рассказывала о Рей Келли и обо всей этой истории с поездом.

Затем, когда они оба поняли и осмыслили услышанное, наступило то, что ее бабушка называла говорящим молчанием. Даже разговорчивый Хедли затих, и глаза его наполнились слезами.

— Должно быть, вам было очень больно и вы были злы на нее, когда она вычеркнула вас из своей жизни, — сказал, наконец, Энтони.

Но, прежде чем она успела придумать ответ, разговор прервало чириканье телефона Хедли. Пришло видеосообщение, скан первого триместра ребеночка его невестки Лиззи. Конечно же, все были счастливы и последовали поздравительные телефонные звонки. Энтони пришлось отнести телефон наверх, в комнату к Морвенне, чтобы показать скан и ей тоже, хотя на самом деле смотреть там было нечего — так, комочек с сердцебиением.

Винни знала, что он будет просить ее спуститься вниз и присоединиться ко всем, а она будет сжиматься и уходить в себя и говорить нет, пока еще нет. Ей очень хотелось подняться наверх и поздороваться и сказать — эй, я вовсе не такая уж плохая, крепко обнять ее и купить ей билет в Торонто для долгой и приятной поездки. Даже предложить бедняжке работу, если та захочет. Но, хотя разум ее был наверху с этим раненым оленем, с которым она столкнулась по приезде, вместо этого она села с Хедли и перешла в режим консультирования. Она сказала ему, что знает, как это трудно для него, потому что всегда трудно, когда хочется помочь тому, кого любишь. А этот человек вас отталкивает, но, по крайней мере, она наконец здесь и наконец-то, по крайней мере, она в безопасности. И он крепко обнял ее, готовый расплакаться, что было мило с его стороны, потому что это ей тоже было необходимо.

Энтони снова спустился вниз, он выглядел совершенно расстроенным, и Винни подумала, что ей действительно пора оставить их, по крайней мере, на сегодня. Но тут они начали вытаскивать свои фотографии и показывать ей, а потом вдруг появился шикарный и сногсшибательный мужчина, настоящий физически привлекательный мужчина «респектабельного» возраста, оказавшийся Оливером. Последовал еще один раунд знакомств и путаное объяснение того, как Анки, которая производила впечатление особы, несколько деморализующей, внезапно настояла на том, чтобы ее высадили у аэропорта, что задержало его. И снова пили чай, и она почувствовала, что ей крайне необходимо заглянуть в ванную комнату, не столько в туалет, сколько для того, чтобы пару минут тихо посидеть в замкнутом пространстве и дать своей бедной, не выспавшейся после перелета голове шанс прийти в себя.

Когда она вышла, Энтони загружал посудомоечную машину, а мальчики куда-то исчезли. Она был заядлой ищейкой, а посему решила воспользоваться шансом для осмотра, прежде чем вновь начать общение. Наверх вела широкая лестница, очень светлая благодаря высокому, узкому окну с синим стеклом по краям, выходящему на задний двор.

А потом, конечно же, она столкнулась лицом к лицу с несколькими картинами. Она каким-то образом догадалась, что это были картины Джоэни еще до того, как увидела подпись — Р. Келли — очень похожую на Дж. Ренсом, какой она пользовалась, когда была подростком — то же греческое Е и аккуратное подчеркивание.

Она абсолютно ничего не знала о том, что, по ее мнению, представляло собой современное искусство. Во время отпуска они с Джошем, как правило, обращали внимание на здания, а не на галереи, хотя ей нравились музеи и музейные магазины. Одна картина висела над лестницей, а другая на лестничной площадке. Она видела, что на них не было ничего конкретного, кроме цветов, но цвета эти были фантастически интенсивными, вероятно, слишком интенсивным, чтобы вешать эти картины так близко друг к другу. Там был синий, как морская вода над солнечным песком и узкая полоска оранжевого, так что если встать достаточно близко, то можно почти что почувствовать тепло на лице. Через открытые двери спален она заметила несколько других небольших картин. (Дверь Морвенны — она предположила, что это ее комната — была по-прежнему закрыта крепко-накрепко). Кроме картин Джоэни, нигде не было никаких других, и Винни почувствовала, какую нелегкую жизнь ее сестра устраивала для этой милой семьи. Она натолкнулась на небольшой пролет деревянных ступенек, в сущности, на стремянку, спускающуюся с чердака на дальнем конце лестничной площадки. Она начала взбираться по ней, потом остановилась, потому что там был Хедли в объятьях Оливера, но тут они поняли, что она близко, и окликнули ее.

— Извините, — сказал Оливер. — Толком давным-давно не виделись.

— Мы смотрели картины, — сказал Хедли. — Давайте к нам, посмотрите сами. Сможете подняться?

Он протянул руку, чтобы помочь ей взобраться на последние несколько ступенек. Бог знает, как ей потом спускаться обратно вниз.

Она оказалась в как бы дозорной вышке, точно на маяке.

— Это ее студия? — спросила она.

— Одна из них. Но взгляните. Вот над этим она работала в конце.

Там было шесть картин. Оливер и Хедли расставили их неровным полукругом, что превратило маленькую комнату в своего рода часовню. Шесть кругов. Только не все они были круглыми. Один из них был шаром, подобно палящему солнцу, но другие казались менее правильными. Или, возможно, это была иллюзия? Она накладывала слои краски таким образом, что чем дольше смотришь, тем больше проявлялось цветов, пока не создавалось впечатление, будто облако открывает планеты. На одном из кругов, казавшимся сначала темно-коричневым и совершенно непохожим на холсты с насыщенным цветом на лестнице, в текстуре медленно обнаруживались бронзовые и даже пурпурные блики.

— Она говорила кому-нибудь, о чем они? — робко спросила она, опасаясь показать свое невежество. — Я хочу сказать, они на самом деле красивые, но что она все-таки пыталась здесь сделать?

— Полагаю, все, что вы сами захотите в них увидеть, — ответил Хедли, и она, все еще рассматривая картины, заметила, как рука Оливера вновь обвила его талию.

Она услышала, как открылась другая дверь, и женщина, нет — девушка, ради всего святого — Морвенна появилась у подножия лестницы.

Винни улыбнулась наименее угрожающей, как она надеялась, улыбкой. Морвенна смотрела на нее снизу вверх. На ее месте, там, внизу, так легко могла оказаться Джоэни, только Джоэни постарше и побитая жизнью, что Винни пришлось сглотнуть, прежде чем она осмелилась заговорить.

— Привет, — сказала она, все еще слегка надтреснутым голосом. — Ты их уже видела? Давай сюда, посмотри. Поднимайся.

И она протянула руку.