Замок Пастыря

Глава 5: Подозрения

Москва, 19 октября

Москва у Георгия со студенческих лет стойко ассоциировалась с двумя вещами. Во–первых, вокзал и перрон. Во–вторых, грязь на перроне и вокзале. Если бы его кто-то попросил назвать самую вонючую помойку на свете, он бы без колебаний назвал Курский вокзал, и душой не покривил. Царившее повсюду вавилонское столпотворение, стук колес составов, паровозные гудки, нанесенная тысячами ботинок грязь, дым и сажа от десятков локомотивов, запахи торгуемой вразнос снеди, тел пассажиров и носильщиков, машинного масла и конского навоза – все это бурлило в воздухе, как в огромном ведьмином котле, и казалось, что еще чуть–чуть, и все пространство просто взорвется. Однако же оно не взрывалось, и непостижимым образом продолжало балансировать в этом состоянии детонационного равновесия.

«Цивилизация», – подумал Георгий.

Плоды прогресса надежно входили в жизнь даже традиционно консервативного чародейского сословия. Его дед, к примеру, и помыслить не мог, что для путешествия из Томска в Москву не нужно будет неделями трястись в возке или мерзнуть на санях, не придется костенеть в неподвижности, оседлав вызванного из глубин грез летучего скакуна. Ни к чему больше рисковать потерей себя, преодолевая версты вместе с ветром и тенями. К чему все эти мучения, если есть теплое купе с мягкими сиденьями, поданный проводником горячий чай и гренки с яйцами–пашот в вагоне–ресторане?

Прибыли они с Тихоном в Москву в половине двенадцатого, и дальше поезд «Санкт-Петербург – Иркутск» отправлялся только в два пополудни. Георгий закашлялся от дыма, который выпустил отправляющийся с соседнего пути паровоз, махнул камердинеру рукой и они пошли к зданию вокзала. Впереди было еще два часа вынужденного безделья

Петербург и Ложа остались позади, и после нескольких маскирующих заклятий, можно было немного расслабиться. Георгий с облегчением надел привычную личину отставного офицера. Честно говоря, он никогда не воспринимал необходимость скрываться как что-то обременительное, даже наоборот. Мирская жизнь казалась ему насыщеннее, интереснее и, чего греха таить, намного безопаснее, чем жизнь Посвященного.

Тем не менее, скрытность была именно что необходима, и относиться к ней следовало с предельной ответственностью. Вся сила чародеев последнюю тысячу лет держалась на концепции Таинства. Другими словами, чем меньше людей было посвящено в тайну существования магии и умели ее направлять, тем большей мощью она обладала. А посему последователям Искусства было дозволено все, кроме одной вещи.

Нельзя раскрывать тайну.

Если смердов, случайно или целенаправленно узнавших что-то о скрытом мире, ждала всего лишь смерть разной степени болезненности, допустившим нарушение Таинства магам приходилось еще хуже. Виновник мгновенно становился преследуемым изгоем, на которого ополчались буквально все, для него не оставалось безопасного места. Гнев Посвященных, оберегающих свою власть, мог быть поистине ужасен, а жестокая выдумка – неистощима.

Именно поддержание Таинства не давало магам создавать сколько-нибудь устойчивые союзы и организации. Именно Таинство дробило их общество на множество одиночек, заставляло с подозрением относиться даже к тем, кто мог бы считаться другом, и не раскрывать своих умений при посторонних. Тень предательства сквозила везде и всюду, заставляя магов изобретать бесчисленные способы обезопасить себя и оставить себе возможности для действия.

Не раз и не два в чьи-то светлые головы приходила мысль истребить всех магов на земле, оставшись единственным – и самым могущественным. Законы современной магии, вписанные в структуру мироздания грандиозным ритуалом тысячу лет назад, были устроены так, что последний живой маг приобрел бы силу практически божественную, достаточную чтобы перекроить мир как угодно. К счастью или нет, но на таких деятельных личностей быстро находилась управа. Может потому, что перед лицом гибели даже разрозненные Посвященные находили благоразумие объединиться. А может потому, что всех до чертиков пугал тот мир, который мог возникнуть на месте старого.

Рядом раздался сдавленный вопль.

Георгий обернулся и увидел согнувшегося в три погибели невысокого человека с неприятным лицом. Он прижимал к груди вывернутую под неестественным углом кисть, и тихонько подвывал, от боли не способный произнести ни слова. Тихон только брезгливо вытер ладонь об пальто.

– А неча лапы свои загребущие по карманам чужим сувать! – пояснил он в ответ на немой вопрос.

Георгий кликнул городового, тот же без церемоний схватил карманника за шиворот и поволок за собой. Люди кругом зашептались, кто-то тыкал пальцами. Вот и прибавилось историй, которые будут рассказываться в вагонах и дома за чашкой чая. Пусть. Это не нарушает Таинства, даже наоборот. Говорить ведь будут об отставном офицере и его бдительном камердинере, а не о маге и его помощнике.

Багаж оставили в купе, но саквояж с исландским манускриптом Георгий предпочел держать при себе. На скорую руку вывел на боку отводящий глаза символ. От воришек вокзальных хватит, а если кто посерьезнее объявится – тут уж придется самому защищаться. Хотя… вряд ли кто-то будет атаковать среди такой толпы. Таинство было свято для всех – даже для тех, кто человеком быть давно перестал, а то и вовсе никогда им не был.

Тихон отпросился сходить до рынка, на что Георгий строго наказал ему явиться не позднее половины первого, а сам спустился в ресторан. Там он заказал черный чай и, попробовав принесенный напиток, проклял того, кто его заваривал. В переносном смысле, конечно, потому что даже самый дурной чай – это не повод накладывать настоящее проклятие. Развернул перед собой утреннюю газету, и принялся делать вид, что читает. Мысли же его были далеко, и крутились отнюдь не вокруг еврейских бесчинств в Одессе или ограбления купца Крупенникова в городе Симбирске.

Думал Георгий преимущественно о том, в какой переплет он умудрился угодить на этот раз. В том, что Яцек Томашевский – Апостол, он уже не сомневался. Если на приеме у Базилевской это была лишь одна из возможностей, то под фонарем на улице все сомнения развеялись. Запах отказывающейся умирать мертвечины Георгий бы ни с чем не перепутал. Густо пронизанная эфирными каналами сетчатка глаз, создающая видимость красного свечения зрачков, только была лишним подтверждением. Как и то, что Томашевский упомянул Кровожора – того, про кого вообще ни одна живая или мертвая душа знать не должна.

А в Петербурге остались Бладберг и Стальная Ведьма, и если от последнего спасет расстояние и ритуал Небытия, то вторая… если хотя бы половина того, что про нее рассказывают, правда, от этой дамы и на Луне не спрячешься. Остается только надеяться, что он произвел правильное впечатление, отведя от себя любые подозрения. Но это дело не столь важное. Важно то, что он как-то ухитрился перейти дорогу древнему и крайне сильному кровососу, который сохранял инкогнито даже в сердце чужого поместья. И тут возникает риторический вопрос…

«Что толку от умения видеть будущее, если предсказуемые проблемы просто сменяются непредсказуемыми?»

Георгий задал себе этот вопрос, но ответа не нашел. Отпил гадкого чая, перелистнул газету, и погнал прочь все экзистенциальные мысли. С каждым годом они возникали все чаще, и каждый раз ему почему-то хотелось спалить к чертям магические книги, сломать об колено зачарованный клинок – и просто забыть обо всем. Провалиться в счастливое неведение, в котором пребывали окружающие люди, ничего не подозревать о накатывающейся на мир волне ужаса. Забыть обо всем, что он видел в своих пророческих грезах.

Вот он идет по городу. Городу, где старинные улицы полны мертвецов. Он видит перед собой кого-то и останавливается. Это девочка, лет десяти-двенадцати. Она замотана в какое-то драное тряпье, лицо – одни кости.

- Хлеба… - шепчет она, протягивая похожую на птичью лапу ладонь. – Хлеба…

Свист подлетающего снаряда прерывает ее фразу. Близкий взрыв щедро осыпает осколками. Девочка падает на землю, одна ее рука наполовину оторвана, из рваных ран на теле хлещет кровь…

Вот он идет по полю. Полю, устеленному трупами. Трупы лежат везде, насколько хватает глаз, и вид этой недоступной пониманию бойни вгоняет в трепет. Он бежит со всех ног, кидаясь из стороны в стороны.

- Кто живой?! – кричит он в ужасе. – Есть кто-нибудь живой? Хоть кто-нибудь?!

Он замечает движение и радостно несется к нему. Один человек, кажется, еще жив. Одет в незнакомую военную форму, серую, с эмблемой в виде орла и гаммадиона, но это сейчас и не важно. Он падает рядом с раненным на колени, протягивает к нему руки, шепча заклинание. Его сила приходит в движение, высвобождается… но магия бессильна. Глаза раненного закатываются, из его перебитого горла последним конвульсивным толчком выплескивается кровь…

Вот он стоит на крыше. Внизу беснуется толпа. Улицы перегорожены, толпа напирает. Слышны крики. Вопли. Мольбы. Люди орут от боли, когда ломаются их кости под напором десятков тысяч тел, они кричат, когда сотни ног топчут их тела в сплошное месиво из плоти и костей. Они умоляют солдат отодвинуть заграждение, но те непреклонны и угрожающе передергивают затворы винтовок – крики умирающих в давке их не трогают, зато ужас перед собственными командирами они испытывают неподдельный. Под их сапогами ручейками течет кровь…

Вот он держит в одной руке мастерок, а в другой – кирпич. Он должен как можно скорее начать работу, чтобы успеть построить стену до того, как станет слишком поздно. Только эта стена послужит спасением, только на нее вся надежда. Подгоняемый необходимостью, он пытается зачерпнуть из корыта, но мастерок лишь шкрябает по дну – нет цементного раствора.

Ноздри щекотнул запах духов. Нет, «щекотнул» – слишком мягко сказано. Скорее, ударил в нос с размаху, не хуже заправского боцмана, перебив собой все прочие запахи вокзала, и даже запах не успевшего остыть чая. Георгий отвлекся от газеты и собственного самоедства, и прислушался к аромату.

«Гортензия, клевер и самшит. Крайне странное сочетание, такие духи наверняка делались на заказ. Но зато ни с чем не спутаешь, даже не имея звериного нюха».

Запах усилился еще сильнее, предвещая появления своей обладательницы. Стук каблуков по плотному деревянному полу резвый – значит, возраст невелик. Рядом шаги ног в сапогах – более тяжелые, мужские. Слышатся чуть дальше – значит прислуга, не сопровождающие. Подводя итог, барышня молодая, небедная, путешествующая в сопровождении нескольких слуг – а значит еще и эксцентричная. Занятное сочетание…

– Простите, офицер, могу я присесть?

У Георгия на загривке встала дыбом шерсть. Пока еще образно. Он приспустил край газеты.

«В десятку».

На вид ей было лет двадцать или чуть больше, очень светлые волосы, голубые глаза. Платье – какого-то новомодного покроя, облегающее фигуру. За спиной – не то камердинеры, не то лакеи, в одинаковых костюмах, держат массивные чемоданы. Как-то странно они их держат… пустые что ли?

– А что, больше нигде… – он на всякий случай огляделся, и закончил уже утвердительно, – нет свободных мест. Нет, не возражаю. Если конечно вы не против общества грубого солдафона.

– Благодарю вас, – незнакомка ловко устроилась на стуле и подняла пальчик, подзывая официанта.

– Не заказывайте тут чай, – посоветовал Георгий. – Он просто ужасен.

– Насколько ужасен? – деланно удивилась та.

– Как жизнь бедняка.

– Но вы его пьете.

– Не хочу привыкать к нежностям.

Незнакомка тихо рассмеялась. Мага передернуло вторично.

«Польский акцент. Второй раз за сутки – польский акцент. Такая доза поляков для меня слишком велика».

– Простите, я не представился. Георгий Летичев, инфантерии штабс-капитан, в отставке.

– Мария Вишневская. Кажется, в отставке вы уже давно.

– Почему вы так решили?

– Вы сначала назвали имя, а потом уже звание. А положено наоборот.

– А вы разбираетесь в таких тонкостях?

– У меня папенька в жандармских чинах, тонкостями с малых лет все уши прожужжал.

«Жандармская дочка, путешествующая с несколькими слугами и носящая самые модные наряды? Видимо, папенька не в последних чинах и бюджет ведомства считает собственным кошельком. Как обычно».

– Вы не из Варшавы случайно?

– Нет, из Москвы. А почему вы спрашиваете?

– У вас мягкий акцент, похожий на польский.

– Правда? – Мария удивленно вскинула тонкую бровь. – Мне казалось, тут так все говорят.

– Может быть, мне просто показалось.

– Зато вы точно не местный.

– Как вы догадались?

– Сидите на вокзале с багажом – значит, собираетесь ехать. Багажа у вас мало – значит там, куда вы едете, у вас и так все есть. А раз вы в отставке – значит, не в казарме будете жить. Ну как, я угадала?

– Я восхищен вашей прозорливостью.

Обычный разговор ни о чем, просто чтобы скоротать время ожидания, заставлял Георгия нервничать все больше и больше. Факты говорили о том, что перед ним просто миловидная дворянка, тревожный же звоночек интуиции больше походил на соборный колокол. На всякий случай маг бегло проверил возможные ветки событий. Опасность нигде не просматривалась даже на двое суток вперед. Но мягкий акцент, польская фамилия… Томашевский, кем бы он ни был на самом деле, не стал бы подсылать за ним кого-то из своего выводка под такой броской личиной, перед этим появившись лично. Это было бы слишком очевидно. Он сам идиот или считает идиотом Георгия? Оба варианта исключаются, не та порода. Апостолы не доживают до таких лет, совершая примитивные ошибки. А Томашевскому никак не меньше пятисот лет.

Блеф? Попытка сыграть примитивно именно потому, что это неожиданно? Чушь, предсказателя на такой финт не поймаешь. Кроме того, если Томашевский знает, кто такие Летичевы, то должен понимать, что посылать одного детеныша, даже первенца, рискованно. Слишком велики шансы вместо трупа неугодного мага получить упокоенный молодняк.

«Зазнался ты, братец. Да кому ты нужен? Не разводи паранойю».

А еще вполне возможно, что старый кровосос опознал потомка в каком-то там поколении одного из своих старых недругов и решил пошутить. Чувство юмора у древней мертвечины специфическое, это да. Но тратить силы просто, чтобы поквитаться за стычку, которая была минимум триста лет назад? Нет, это идиотство – а Яцек кто угодно, не идиот. Получается, Мария Вишневская – это просто Мария Вишневская?

– Собрались в Европу? – спросил он, просто чтобы поддержать беседу.

– Нет, что вы. Там совершенно нечего делать осенью. Вот на Рождество – другое дело, – Вишневская мечтательно закатила глаза. – Вы когда-нибудь проводили Рождество в Париже?

– Ну, как бы сказать…

Обстоятельства сложились так, что Рождество в декабре 1905-го года Георгий действительно застал в Париже. Только вот на круассаны, любование фейерверками и прогулки по набережной Орфевр времени не было. То было время сразу после войны, в России кипели революционные настроения – а Георгий, только-только уволившийся из армии, вороном кружил по континенту, встревая везде, где была возможность сорвать куш. В Париже он был проездом, возвращаясь из Монако с пятьюдесятью тысячами франков.

Чемодан с которыми у него сперли прямо из под носа.

В итоге рождественские каникулы превратились в довольно утомительные поиски вора, способного обойти охранные чары, каковым оказался один обитатель парижских трущоб – юрод, приспособивший свои врожденные сверхъестественные силы для воровства. Деньги он спустить не успел, так что Георгий, по внезапному капризу, пощадил его, наказав не попадаться на глаза. А на следующий день пошел в банк, чтобы обменять франки на рубли. И обнаружил в кармане на месте зажигалки только насмешливую записку, советующую не хлопать ушами.

В тот день маг сделал для себя три вывода. Во-первых, ушами хлопать действительно не стоит. Во-вторых, отложенные проклятия – не блажь, а необходимость. В-третьих, спички дешевле и не портят вкус сигарет бензином.

– Ах, простите. Наверное, у вас было не такое большое жалование.

«А вот это уже жестоко».

– Ну почему, я там бывал. Правда, не на отдых ездил, а по делам. И еще позвольте поаплодировать. Вы так ловко ушли от ответа, куда направляетесь. Это такая тайна?

– Нет, не тайна. Я просто путешествую. Сейчас планирую пересечь всю Россию из конца в конец по Транссибирской магистрали, сяду в поезд здесь и сойду во Владивостоке. А потом, думаю, в Соединенные Штаты.

– Необычные у вас интересы, для юной леди.

– Мир вообще удивителен и прекрасен, если однажды дать себе осмотреться. Я, например, начала замечать столько новых вещей, о существовании которых раньше и не подозревала. Вы знаете историю этого вокзала?

«Господи, да откуда мне это знать?»

– Простите, нет.

– Первоначально он располагался не здесь, а у Покровской заставы(1), но одиннадцать лет назад железнодорожную линию в этой местности выкупило государство, а архитектор Николай Орлов построил новое здание.

– То есть, вы стараетесь расширить кругозор?

– Ну… – Мария задумчиво возвела глаза к потолку. – Не только. Мне очень нравится подмечать детали. Например, за то время, что мы разговариваем, вы ни разу не перелистнули свою газету, а когда я подошла, она была открыта на колонке объявлений. Вам так интересны средства для отращивания усов и калоши марки «Треугольник»?

Она беззвучно хихикнула в ладошку. Георгий, стараясь не потерять самообладания, сложил газету и отложил на край столика. Выдержка у него имелась, но не железная, а эта чертовка определено вознамерилась вывести его из себя.

– Не вижу ничего дурного в средствах для отращивания усов, – с достоинством заметил он, пригладив собственные усы. – Знаете, турки так говорят: «Мужчина без усов – все равно, что женщина с усами». А без калош в нашей провинции нельзя. Чай не столица, о брусчатке только мечтать приходится.

– Ага, проигрывать вы не любите… а как ловко ушли от ответа, зачем закрылись газетой. Или это такая тайна?

– Вовсе не тайна. Просто когда я вспоминаю оборону Порт-Артура, эти заваленные тысячами трупов склоны, запах горелой плоти и разорванных кишок, отчаянные вопли смертельно раненых – то начинаю либо глупо хихикать, либо впадаю в прострацию. А окружающих это порой… смущает.

Эта отповедь должна была вызвать естественное отторжение и, как минимум, свести разговор на нет. Эффект получился прямо противоположным. Мария чуть не подскочила на стуле, и восхищенно прикрыла рот руками.

– Вы… вы правда участвовали в сражениях?! – почти благоговейно прошептала она. – Пожалуйста, расскажите побольше!

«Какая… разносторонняя леди. Ладно, бывало и хуже».

– Кхм. Извольте. Вспоминается мне тут один забавный случай, когда перепутали эшелоны со снарядами, и флотские отправили на крепостные батареи, а сухопутные, соответственно, эскадре…

Несколько часов спустя

«…Этап теоретических изысканий завершен. Я готов приступить к практической части эксперимента.

Нет.

Не так.

Практическая часть началась еще до того, как я впервые взял в руки перо и карту, чтобы выбрать самый перспективный вулкан. Она началась в тот миг, когда я впервые принял решение о начале эксперимента. Именно с этого момента я начал фиксировать все, что происходит как вокруг меня, так и со мной.

Противосила существует вне времени. Это значит, что его реакция может последовать задолго до того, как наступит решающий момент. Если Противосила, эта слепая Фемида, решит меня устранить, она может проявить себя через кажущиеся случайными события, которые не дадут мне довести дело до конца.

Во-первых, уединение. Я не могу допустить, чтобы рядом со мной находился хотя бы один человек, способный стать агентом Противосилы. Мне пришлось уволить прислугу. Готовить еду и прибираться приходится самостоятельно. Это на удивление тяжело и отнимает довольно много времени, но чего я стою как маг, если не смогу справиться с подобным испытанием?

Во-вторых, изоляция, что не тождественно уединению. Я сделал запасы, значительные запасы. Консервы – это благословенный дар технического прогресса. Будучи правильно обработанными и упакованными, они способны не портиться годами. Я тщательно проверил каждый ящик. Ледник обеспечивает меня неисчерпаемым запасом пресной воды. Несколько канистр лимонного сока уберегут меня от цинги. Я понимаю, что это перестраховка, ведь мой эксперимент рассчитан всего на несколько месяцев. Но я имею дело с Противосилой. Ничего нельзя упускать.

Наконец, я обратился к земле, на которой стоит мой дом. Мне нужно было убедиться, что в мощном скальном основании не появилось трещин, что мне самому не придется стать жертвой катаклизма, который я намерен спровоцировать.

Оборудование. Мои магические инструменты и инсигнии. Одежда. Я изучил все на самом тонком уровне, чтобы не упустить ни одной мелочи, которая хотя бы в теории может стать фатальной. Я заглянул вглубь собственной души, связал ее с куском хрусталя, чтобы через изменение цвета кристалла сразу распознать изменения в самом себе. Немного перестроив свою тисофию и оставив в ней образ своего тела в его нынешнем состоянии, я уберег себя от внезапных травм или болезней, которые не смог бы распознать сам. Даже в случае внезапного сердечного приступа или апоплексического удара, я не только выживу, но и в скором времени встану на ноги

Я уверен, что предусмотрел все. И эта уверенность вызывает у меня наибольшие сомнения. Если бы Противосилу было так легко обмануть, она бы не была настолько всемогущей. Хочется верить, что я предусмотрел хотя бы «случайности», и объекту моего исследования придется проявить себя более наглядно

И все же одна мысль не дает мне покоя.

Что, если все уже предопределено?

Что, если я собственными действиями, направленными на свое спасение, рою себе могилу?

У меня нет ответа на эти вопросы, и не будет до тех пор, пока я не приведу свой план в исполнение…».

Георгий захлопнул рукопись и с шипением зажмурил глаза. Адскую боль, начинающуюся внутри глазного яблока и отдающую по зрительным нервам в затылок, более терпеть не было никакой возможности. Ближайшие полдня ему следовало по-хорошему проспать, а следующие трое суток – ничего не читать и не выходить на яркий свет. Заклятия Познания предоставляли обширные возможности, но и плату требовали немалую. Маг прикинул толщину манускрипта и пришел к неутешительному выводу, что такими темпами на полноценный русский перевод уйдет не меньше трех месяцев.

«Ну, хоть будет чем зиму скоротать».

Да, надо хотя бы несколько месяцев провести дома. Отдохнуть от разъездов, напитаться силой от родной земли. Принести символические дары духам лесов и болот в обмен на клятвы верности, обновить корневую сеть чар, опутывающую город. При мысли о проверке корневой сети Георгий мысленно вздохнул. Делать это было необходимо регулярно, хотя бы раз в пятнадцать–двадцать лет, чтобы сохранять контроль над территорией. Однако занять это должно было несколько недель, и почти все время – на морозе, от которого порой птицы налету застывали.

Георгий отодвинул внутреннюю перегородку и заглянул в соседнее купе. Экономии ради, путешествовал он вторым классом, но селить прислугу в одном с собой купе все же не собирался.

Господин Кудрявцев изволили кушать. Расстелив на столике газету вместо скатерти, Тихон вдумчиво, без суеты поглощал холодные пирожки, что успел купить на рынке, и запивал морсом из термоса. Револьвер лежал рядом с ним так, что он мог одним движением схватить его и нацелить на того, кто войдет в купе. Георгий одобрительно кивнул. Крестьянским происхождением и косноязычием его камердинера обманываться не стоило. Тихон Кудрявцев пережил те же полгода порт-артурской гекатомбы, что и его хозяин, и даже не думал ломаться. Георгию иногда казалось, что тот вообще не способен испытывать страх или волнение – с таким великолепным фатализмом Тихон воспринимал новый для него мир. Он жестом отказался от предложенного ему немудреного ужина и вытащил из-под полки свой чемодан. Отложил в сторону сменную одежду, и извлек на свет небольшой холщовый сверток, в котором что-то металлически гремело.

«А надо ли? – подумал он, колеблясь. – А хотя пес с ним, до дома четыре дня пути осталось, и пусть хоть одна паскуда попробует их испортить».

Георгий развернул ткань, и осмотрел содержимое свертка. То было несколько небольших слитков серебра. Блестящих, не тронутых чернотой, идеально правильной формы – но без клейм. Он провел над ними ладонью, вливая в металл эфир, и слитки задрожали, а потом и вовсе потекли жидкостью, оставаясь неизменно холодными. Сначала они слились в единое целое, а затем разделились на три текучих змейки, которые ожили и скользнули к магу. Две из них заползли под манжеты, охватили запястья на манер браслетов. Третья же проникла под рубаху, где сплющилась и обернулась вокруг торса будто ременная портупея. Маг для пробы несколько раз глубоко вдохнул – не затрудняет ли дыхание, встряхнул руками – не заметны ли браслеты снаружи. Вроде бы, все в порядке.

– Тихон, помнишь, я тебе показывал, как руну чертить?

– Мф-м? – вопросительно промычал тот с набитым ртом. – Которую? Это которая вот такая?

Он пальцем вывел по воздуху довольно правильную «альгиз».

– Да, именно эту. Если будет нужно выйти из купе – нанеси ее на висок или лоб. И не чернилами, а выцарапай прямо на коже, чтобы нельзя было стереть. Еще помнишь, для чего она?

– «Руна Альгиз именуемая есьмь знамение защиты. В составе слова ли, одиноко ли начертанная, обозначает она сбережение того, что внутри, сиречь охрану от всяческих невзгод, – процитировал камердинер учебник после некоторого усилия. – А ежели начертать ее на коже, то оградит от чар и ворожбы, прямо наведенных».

– И для чего ее наносить именно на голову?

– Шобы глаза не отвели, вашбродие.

– Правильно. Сделай, перед тем как выйти из купе. И смотри линии не перепутай. Не на бумаге чертишь, а на себе, нужно чтобы как зеркале отражалось.

Конечно, от серьезного мага кое-как начерченным альгизом не спастись, но это сделает невозможным незаметное подчинение. С одной стороны, нападать на прислугу считалось дурным тоном, чем-то сродни мелкому пакостничеству, с другой же лучше перебдеть.

– Я на ужин. А ты как доешь, доставай бумагу, чернила и начинай упражняться в чистописании. Приду – проверю.

Вагон-ресторан располагался ближе к концу состава, чтобы пассажирам из «мягких» вагонов было не так далеко идти. Самые дорогие места в поезде были в самом хвосте – чтобы состоятельным господам не мешала чадящая паровозная топка. Георгию же пришлось пройти почти полсостава. Вредный голосок на краю сознания заметил, что в кошельке осталось всего пятьдесят рублей, что пенсия штабс-капитана без полной выслуги лет, даже со всеми прибавками за ордена, весьма невелика и что в следующий раз пополнить бюджет получится не скоро.

«Посчитаем. Проезд в два конца вторым классом на двоих – двести шестьдесят рублей. Проживание в «Англетере» – пятнадцать рублей за три дня. Сто отдал Липницкому. Плюс по мелочи – на питание и извозчиков. Итого – почти четыреста рублей в уплату за полные портки неприятностей».

Лет пятнадцать назад собственная контора ямского извоза приносила его семье достаточную прибыль, причем все дела можно было вести дома. Но уже тогда железную дорогу решено было пустить мимо Томска, и с этим промыслом пришлось распрощаться, а оставшиеся склады прибыль приносили скромную. Тогда Игорь Летичев и принял решение раскрыться. Одними предсказаниями, однако, особо не заработаешь – редко подворачивается подходящий случай. Трат в ближайшие годы предстоит немало, и нужно изыскать иной источник дохода, а прямо сейчас просто не до разносолов.

– На полтора рубля? – спросил маг у подковылявшего официанта.

У того под заискивающей улыбкой мелькнуло презрение – опознал небогатого пассажира.

– Суп жульен, салат огурцовый.

– Сойдет. Вода?

– «Нарзан» да «Ессентуки».

Он даже не попытался предложить более дорогие заграничные «Эвиан» и «Сан Пеллегрино».

– Ессентуки давай.

«Они на пять копеек дешевле».

Официант отошел, но вернулся почти сразу же – питие по новомодным веяниям французской ресторации полагалось подавать первым. Георгий взял бутылку и задумчиво посмотрел сквозь нее на свет. Потом оглянулся – в вагоне людей еще почти не было, четверть шестого для ужина рановато. Тогда он сотворил магию – примитивнейшую, даже не заклинание, а базисное действие слияния.

Теперь откупорить бутылку мог только кто-то с поистине богатырской силой.

В Апостолах в принципе было мало приятного. Силой и ловкостью они превосходили людей на порядок, ибо концепция «человек» умирала в них почти сразу же. Они не чувствовали боли и обладали неуязвимостью к большинству ядов, их почти невозможно было свести с ума больше, чем они сходили сами за века своей не-жизни. Их застывшие во времени тела сами собой восстанавливались из любого состояния – простреленные, разрубленные, сожженные.

И было бы все неплохо, и многие маги бы отдали левый глаз в обмен на становление Апостолом, но сама земля содрогалась от омерзения, когда эти твари ступали по ней, и била в ответ. Не живые и не мертвые, они все же истлевали со временем, и чем дольше существовали, тем быстрее шел распад их тел и душ. Каковой утолить могла только плоть, кровь и души. Только человеческие, ибо лишенный возможности пожирать людей, и перешедший на диету из животных, Апостол довольно быстро сам терял свой облик и разум, теперь уже окончательно.

Конечно, их было немного, ведь в силу входили считанные единицы их тех, на кого падало проклятие, но и этого хватало, чтобы люди даже построив мощную цивилизацию, сотворив мир вокруг себя по своему образу и подобию, продолжали бояться темноты.

Начиналось все просто и трагично – невезучий человек, зачастую ничего не знающий о скрытом мире, становился жертвой Апостола. Если ему везло, он просто умирал, и на этом его злоключения заканчивались. Но поскольку он был невезучим, то проходило время – дни, недели, иногда и многие месяцы – и его полусгнившее тело вновь обретало способность двигаться, а от разума оставалась еле заметная искра, движущая телом, точно амебой. Тварь, восставшая из могилы или выбравшаяся из укромного места, лишалась даже животных инстинктов, движимая лишь двумя стремлениями – поглощать пищу и прятаться от опасности.

Для славян они были упырями, для греков – эмпусами, для римлян – лемурами, для арабов и тюрков – гулями, и видит Космос, Ближний Восток пострадал от чудовищ больше всего. Так или иначе, эти существа должны были регулярно насыщаться человечиной, для чего сошли бы и трупы, прятаться от солнца, ибо концепция «дарования жизни» была смертельна для беспокойных мертвецов, и спастись от тех, кто желал их истребить – а таких всегда находилось немало желающих. В иных глухих местах с этим справлялись даже обычные люди, догадавшиеся пробить упырю сердце – умереть он от этого не умрет, но пригвожденный к земле, уже не сможет кормиться, и быстро околеет.

Но те, кому в течение пяти-десяти лет удавалось скрываться и питаться, что особенно часто происходило в периоды войн и эпидемий, постепенно набирали силу и самое страшное – начинали восстанавливать свой разум и личность. Эти уже не могли пробавляться падалью, их голод могли утолить только отнятые жизни. Они все еще были зверями – но зверями умными и хитрыми, умеющими устраивать ловушки и заметать следы. С такими уже могла справиться только большая организованная группа, причем знающая, что делать. Или же один Посвященный. Солнце и огонь были лучшими друзьями смердов, арсенал ведунов и ведьм с древних времен был обширен, разнясь в зависимости от местности и того, что было под рукой.

Шли годы, множились жертвы. Примерно к сорока-пятидесяти годам c момента смерти, безмозглая полугнилая тварь внешне почти полностью превращалась в ту личность, которой когда-то была. Она могла связно говорить, назвать себя и даже факты из прежней биографии, но горе тому, кто принял бы ее за человека. Они все еще опасались прямого солнечного света, но умело его избегали, в большинстве своем вливались в людское общество, чтобы иметь постоянный доступ к пище, и даже могли непродолжительное время сдерживать свой голод. Они уже обладали большой силой, значительно превосходящей человеческую, и это был последний этап, на котором их сравнительно легко можно было уничтожить. Ну, как легко. Один достаточно сильный маг или несколько послабее могли уничтожить врага заклинаниями, но скорее всего, погибли бы, дойди дело до рукопашной. Воины-монахи Тайного Синода изрубили бы кровососа своими устрашающими бердышами, сковали цепями и прочли свои молитвы, что выбили бы из упыря его омерзительное подобие жизни. Если бы смогли найти.

Что-что, а скрываться полувековые упыри умели, иначе бы не доживали до своих лет. Что еще хуже, еще на второй стадии они начинали чувствовать связь с тем, кто одарил их проклятием, с альфой. Так формировался выводок, способный к организованным действиям, да еще под управлением старого и сильного чудовища.

Право зваться Апостолом немертвое существо получало тогда, когда набирало достаточную силу, чтобы воспротивиться прямому приказу альфы. К счастью, сами альфы нередко убивали таких бунтарей, но иные сбрасывали контроль вне досягаемости, или же их щадили, оставляя подле себя не как покорных рабов, но как слуг и помощников, обладающих огромным опытом и острым умом. Это гнусное подобие семейных уз отличалось поразительной надежностью, и не удивительно.

Окруженные со всех сторон врагами, живущие только за счет отнятых жизней, Апостолы очень дорого ценили тех, кто способен прийти им на помощь.

Конечно, они продолжали убивать и набирать силу. Почти все Апостолы владели магией. Среди Посвященных давно шли споры, что является причиной а что следствием, но главное было то, что проживший уже пару-тройку веков упырь мог сравниться с силой с магом седьмого-восьмого поколения, что уж говорить про действительно древних кровососов.

С этими стариками, где-то от полутысячи лет, почти невозможно было справиться. Даже самые сильные заклинания, уничтожившие тело без следа, могли только отложить возрождение твари на несколько лет или десятилетий. В редких случаях ценой больших жертв их удавалось сковать, запечатать. Увы, заморить голодом их уже не удавалось. Отсутствие пищи причиняло им мучения, лишало рассудка, но не силы. В своем трактате «О Пастырях» МакФарлейн писал, что материальная плоть соотносится с истинной сущностью Апостола так же, как отражение в воде – с настоящим предметом. Обычно с ними просто старались не связываться и по возможности поддерживать мир. При такой силе становится простительна даже постоянная потребность в человеческой плоти и крови. По счастью, обладая прочными связями внутри выводка, между собой Апостолы были разобщены еще больше, чем маги. Объединись они – и на магах можно было бы ставить крест.

Самым худшим было то, что Апостолы имели многовековой жизненный опыт, полный борьбы за существование, и поистине дьявольский интеллект. Ловушки и хитрости, на которые бы гарантированно повелся человек, кровосос видел насквозь. Если Вишневская действительно Апостол и путешествует в сопровождении трех слуг из собственного выводка – их Георгий видел при посадке, – то ей никак не меньше трех веков.

«Мне все еще нужно доказательство, которое убедит меня самого. Если бы Мария смогла открыть эту бутылку, то я бы его получил. Но она не купится на трюк с припаянной пробкой. Это слишком просто».

Вот именно! Слишком просто и очевидно. Почему он зациклился именно на Вишневской? Потому что женским вниманием в последние годы избалован не был, а она посмела не только первой с ним заговорить, но и собой заинтересовать и запасть в память. Для очистки мыслей Георгий выудил из тисофии пару заклятий, обнаруживающих яд, сбросил их на салат, ожидаемо ничего не нашел и взялся наконец за вилку.

В другом конце вагона скользнула в сторону дверь.

«Так…».

Вошедшего он узнал. Это был тот же слуга Вишневской, что и носил за ней чемоданы. Выглядит никак старше двадцати лет, скорее всего даже меньше, семнадцать-восемнадцать. Черноволос, кудряв, черты лица немного неправильные, но кожа довольно светлая… румын или молдаванин, скорее всего. Оружия не видно, но это не значит, что его нет. Сложение не астеническое, но и силачом не выглядит. Стоп! Багаж тот был объемным, да и весил наверняка немало…

– Эй! – Георгий махнул рукой. – Подойди сюда.

На мгновение – всего лишь на мгновение – слуга откатил его ледяным взглядом, но тут же взял себя в руки и приблизился.

«Идет, будто стелется. Идеальная координация движений. Походка как у опытного танцора… или фехтовальщика, по себе знаю».

– Это ты же на вокзале вчера с госпожой Вишневской был?

– Да, я служу у их сиятельства.

– А чего она сама не пришла?

– Их сиятельство велели принести ужин.

– А, вот как. Она в каком вагоне едет?

– Я не могу сказать. Их сиятельство не любят, когда им надоедают.

«Строит предложения слишком правильно, избегает жаргонизмов. Он хорошо знает русский язык, но он для него не родной».

– Зато она надоедать любит. Говори давай, я же все равно узнаю.

– Их сиятельство находятся в тридцать восьмом вагоне, в самом конце, – ответил слуга немного, помедлив.

– А, ну отлично, заглянем в гости, то есть. Дорога долгая, хоть время скоротаем, – Георгий снова переключил внимание на салат.

«Крайне сдержан. Для лакея необычно. С теми, кто рангом ниже их хозяев, они обычно ведут себя хамски, – маг посмотрел в спину слуги, набиравшего на поднос снедь. – Подсунуть ему бутылку сейчас? Нет, проигнорирует. А если апостольский птенец – еще и поймет, что его проверяли».

Он прислушался к оставшемуся запаху, но все тонкие ноты были перебиты мощным ароматом одеколона.

Тревожный звоночек в голове Георгия тренькнул разок, но не уверенно. Апостолы обычно старательно перебивают запах своих тел, из-за которого их легко отличают животные. Но, с другой стороны, кто нынче не пользуется одеколоном? Хотя, если подумать, у Вишневской тоже духи только что в knockout не отправляли.

Вяло шевеля вилкой, маг доел салат, вдруг потерявший всякий вкус. В этот момент он с тоской вспомнил осаду Порт-Артура. Пусть была дерьмовая еда, орды клопов, шинель вместо постели, негде помыться и постоянная канонада. Зато все было просто и понятно – вот эти хотят тебя убить, а вот эти нет. Можно было всегда увидеть, откуда и когда придет смерть в облике пули или осколка, и в руках было оружие, которое встает между тобой и смертью. А как воевать здесь, где враг буквально везде, а оружие едва ли не опаснее самого врага?

Он коснулся висящего крестика на шее.

Четыре Апостола. Четыре Апостола из одного выводка – альфа и детеныши, по сути, части единого целого. Печатными словами это не описать. С одним Георгий справился бы. С двумя – сложно, но можно хотя бы попытаться. От троих можно только бежать. Четверо не дадут даже спастись бегством.

Если только не снять крестик. Но если так поступить, обратной дороги не будет. Архистратиговы путы спадут, выпустив на свет божий кое-что похуже четырех кровососов. Два оборота – вот предел. Ослабить цепочку на два оборота, и тогда появится шанс вернуться потом в человеческий облик.

Но горячку пороть нельзя. Только выяснив все наверняка, можно бить со всей силы, потому что только с железными доказательствами на руках можно откреститься от разрушений, которые непременно последуют. А если Вишневская окажется просто генеральской дочкой, а ее спутники просто слугами, то за такое нарушение Таинства спросят с Георгия очень, очень строго.

С другой стороны, если пустить все на самотек, то его могут застать неподготовленным в любой момент, и тогда шансы живым добраться до дома резко уходят в ноль.

И что самое худшее, в будущем он по-прежнему не видел ничего. Что же… придется идти на провокацию.

Примечания к главе:

В наше время – улица Нижегородская.