Заморозки

Глава 18 Марш!

Костюм я надел синий. Галстук — светло-серый. Рубаха кремовая, шёлковая. В остальном без перемен.

Поможет, нет?

Не дожидаясь, пока фотографы ослепят нас вспышками, я достаю «шахматные» очки, Карпов просто щурится.

Наконец, фотосессия кончилась, и настало время игры.

Очки я спрятал в серебряный футляр. Золотой — было бы вызывающе, а серебряный — в самый раз. Для претендента.

Карпов двинул королевскую пешку на е четыре. Обычный для него ход. Никаких сюрпризов.

Разыграли испанскую партию — дебют, где белые имеют небольшой, но стабильный перевес в развитии. Задача белых — усиливать давление по центру, шансы черных — дожидаться ошибок противника.

От Карпова ошибки дождёшься, как же.

Но я не тороплюсь отыгрываться. Матч-то безлимитный, ничья не приблизит ни Анатолия Евгеньевича к победе, ни меня к поражению.

Ситуация такова: у Карпова преимущество. Во-первых, он ведет в счёте. Во-вторых, играет белыми. И в-третьих, он акклиматизирован, а мне до привыкания к местным реалиям ещё без малого две недели. Следовательно, в эти две недели он и постарается если не выиграть матч целиком, то создать хороший задел. Уже создаёт, да. И потому воленс-ноленс, он пойдёт в атаку. Должен пойти. Мое дело — угадать, где, когда и чем он будет атаковать.

Гадаю.

Грохочет гром. Опять дождь, опять гроза. Людей сегодня чуть больше, чем на первой партии, что можно считать успехом — всё же будний день.

Задумываюсь над ходом: теория рекомендует поменять коней, меньше фигур — ближе к ничьей, а это чёрным во благо.

А пусть!

Но не успел я взяться за фигуру, как яркая молния осветила зал, тут же оглушительно грянул гром — и стало темно. Совсем.

То там, то сям в зале загорались огоньки. Спички, зажигалки.

— Погасите! Погасите немедленно! — закричал распорядитель. — Это запрещено! Может случиться пожар!

Пожара боятся, и огоньки стали гаснуть. Не все, но многие.

Лотар Шмидт включил электрический фонарик, навёл на игровой столик.

— Я прерываю партию до восстановления нормальных условий, — сказал он, и остановил часы.

Однако минуты три моего времени пропало. Жаль.

— И что дальше? — несколько нервно спросил Карпов.

— Сейчас запустят запасной генератор.

— Сейчас — это когда?

— Минут десять, не больше.

Я встал из-за столика и стал осторожно прохаживаться по сцене. Три шажка вправо, три шажка влево. Карпов нервничает. Часы остановлены, но я-то думаю. А то, что отошёл от доски, пустяк — мне, как и любому сильному шахматисту, доска не очень-то и нужна. Позиция в голове, твори, выдумывай, пробуй.

И Анатолия это напрягало. Нечестно ведь.

— Протест заявить? — сказал он негромко в темноту, но сказал явно мне.

— На что? — ответил я.

— Нарушено нормальное течение партии.

— Это очевидно, но ке фер? Фер-то ке?

— Что?

— Что ты предлагаешь? Переиграть партию завтра? Я поддержу. А то пусть засчитают, как ничью, я не против.

Карпов замолчал. Думает. Переиграть партию? Позиция на доске для него, Анатолия, вполне благоприятная, что тут переигрывать, от добра добра искать? Новых ходов-то не сделано, тайны не раскрыты, чистая теория. Ничья же белыми ему не с руки, опять же позиция у него чуть лучше, и я не акклиматизирован. К тому же раз предлагаю, значит, сил отыгрываться в себе не чувствую.

— Нет, — сказал он. — Зрители пришли, их нужно уважать. Будем играть.

— Как скажешь, — и я едва слышно вздохнул. В пятом ряду не услышат, и в первом вряд ли, а вот Карпов услышал и понял — я жалею, что не принято предложение ничьей.

Тут свет сначала мигнул, а потом восстановился полностью.

Шмидт спросил:

— Готовы продолжить игру?

Мы ответили, что жаждем.

И он пустил часы второй раз в партии. Редко, но бывает.

Я, конечно, пошёл на размен, подтверждая, что играю на ничью. Размен — это упрощение, а упрощение в подобной позиции уменьшает возможности атаки.

Карпов задумался. Теория предусматривает три основных продолжения, каждое из которых сулит небольшой перевес. Карпов же известен как специалист превращать небольшой перевес в большой, а там и решающий. Но ведь и у меня репутация человека-автомата. До субботнего поражения, где я опрометчиво ринулся в атаку, у меня была беспроигрышная серия, значит, защищаться я умею.

Логика требовала играть надёжно. Но одна победа — это так мало в безлимитном матче. А я, кажется, далеко не в лучшей форме.

И Карпов сделал новый ход. Неожиданный. Наверняка, домашняя заготовка. Принципиально он ничего не менял, этот ход: у белых оставалось лучше, но ход давал больше простора для черных. Обманчивого простора: зеленая в цветочках лужайка вдруг оборачивалась непролазной трясиной, попадешь — не вернешься.

Я думал минут двадцать, и нашёл тропинку, которая проведет меня к островку, где держат Собаку. А уж спустить её с цепи я сумею.

Мой ход не оказался для Карпова неожиданным, он ответил сразу. А вот ещё через пару ходов задумался, и надолго задумался. Почувствовал, что где-то засквозило.

И предложил ничью.

Я отказался. Шанс на ничью у Карпова оставался, но поди, найди его за доской, если только что был уверен, что играешь на победу.

Он не нашёл.

И сдался на тридцать пятом ходу.

На пресс-конференции он высказал претензии по поводу инцидента с освещением: подобные происшествия ломают логику партии.

Когда спросили меня, что я об этом думаю, я рассказал, что в операционной лампы подключены к аккумуляторам, чтобы в случае перебоя с электричеством операция продолжалась беспрепятственно. Хорошо бы и нам что-то вроде устроить. На всякий случай. Ну, или хотя бы туристские фонари поставить рядом. Палаточные, на батарейках. В общем, ушёл от ответа.

За ужином в ресторане отеля нам презентовали торт от шеф-повара. В честь победы. Управляющий отеля устроил небольшое представление, нам на радость, себе на утешение, отелю на рекламу.

Мы порадовались, да. Почему не порадоваться?

Полку нашего прибыло: из Вены прилетел Клаус Шафнир, шахматный обозреватель «Фольксштимме». Вообще-то обозревателей здесь было во множестве, англичане, американцы, немцы, французы, испанцы… Наших вот только не было. Формально Таль и Петросян были журналистами, Петросян так и вовсе главред еженедельника «64», но не царское это дело — чемпионам мира писать информашки. Я просил включить в команду Якова Дамского, но мне ответили, что нет, нельзя. Что-то там с анализами у Якова Владимировича неладно. И я позвал Клауса. За свой счёт — «Фольксштимме» издание небогатое, посылать корреспондента за границу ей не по средствам. Буду считать расходами на рекламу. Клаус последний год вел в газете «Школу Ч», и сам был национальным мастером, то, что нам нужно. И газете тоже. Свой корреспондент в штабе претендента, то есть меня — это авторитет, это публика, это касса. За время нашего сотрудничества «Фольксштимме» превратилась если не в гиганта типа «Бильд», то, во всяком случае, стала прибыльной, имеет подписчиков, помимо Австрии, в обеих Германиях, Швейцарии, Люксембурге, Италии и, понемножку, в остальных странах Европы и даже в других частях света. В немалой степени за счет шахматного раздела, который стал самым авторитетным в германоязычном мире.

— В стане Карпова недовольны, что Чижик отказался от ничьей, — снабжал он нас новостями. — Говорят, непорядочно это.

— Пусть говорят, — кивнул я, не объясняя, что поначалу от ничьей отказался Карпов. Зачем объяснять, я не собираюсь оправдываться.

— И что во время вынужденной паузы у вас, Михаил, была возможность думать.

— Конечно, была. Мозги-то не выключишь. Разве что оглушить, но до этого не дошло.

— А в целом публика в восторге. Две результативные партии её расшевелили. Шансы у букмекеров теперь шестьдесят на сорок в пользу Чижика. А перед игрой были наоборот, в пользу Карпова.

— Всё ещё много раз переменится, Клаус. Представление только начинается. Карпов могучий соперник, и у него немало парфянских стрел в колчане. Будет интересно.

Так, раздразнив Клауса, я и покинул ресторан.

В номере меня поджидал Миколчук.

— Поздравляю! Поздравляю, — сказал он.

— С чем?

— С победой!

— Благодарю, но победа в одной партии — это лишь эпизод.

— Я надеюсь, что теперь побеждать будете только вы!

Я промолчал. Заверять, что да — глупо. Заверять что нет — тоже глупо. Но чиновники считают, что подобного рода призывы и накачки и есть главный источник наших побед.

— Что-то ещё, Адольф Андреевич?

— Этот журналист, Клаус Шафнир…

— Да?

— Вы с кем согласовывали его кандидатуру?

— С товарищем Францем Мури, федеральным председателем Коммунистической партии Австрии, — не моргнув глазом, соврал я.

— А с нашей стороны?

— Я и есть наша сторона. С собой согласовал. Есть возражения?

— Не возражения. Замечание. Подобные дела нужно обговаривать. Для начала со мной. А я буду решать, к кому из старших товарищей обратиться.

— Я обращался.

— К кому?

— К члену политбюро ЦК КПСС, товарищу Стельбову Андрею Николаевичу.

— Что же он сказал?

— Три вещи. Во-первых, что, поскольку журналист официально не включен в нашу делегацию и представляет независимую австрийскую газету, никаких согласований не требуется в принципе. Клаус — кот, гуляющий сам по себе.

— А во-вторых?

— Во-вторых, посоветовал мне брать больше ответственности на себя. То есть на меня. Моя задача — вернуть корону в страну, и кому, как не мне, знать, что мне для этого требуется.

И третье, — не дожидаясь реплики Миколчука, продолжил я, — обо всех, кто прямо или косвенно мне мешает, сообщать ему, Андрею Николаевичу. Или генералу Тритьякову. Разберутся, кто дурак, а кто враг. Больше церемониться не будут. Кончилось время церемоний. От каждого по способностям, каждому по заслугам, — говорил я спокойно, не горячась, будто этикетку на бутылке боржома читал — натрия столько-то, кальция столько-то, но на Адольфа Андреевича мои слова производили впечатление послания высших сил. Чувствовалось, что ему хотелось вскочить, вытянуть руки по швам, и гаркнуть «Виноват, исправлюсь», но он сдержался, сказал «так, так», и спросил, не нужно ли мне чего вот прямо сейчас.

— Прямо сейчас, Адольф Андреевич, я хочу лечь спать. Акклиматизация отнюдь не завершилась, впереди много трудных дней, и каждую свободную минуту я должен использовать для восстановления формы, физической, ментальной и моральной. А своевременный сон, как известно, способствует и первому, и второму, и третьему.

Товарищ Миколчук намёк понял, и удалился.

Однако… Его руководство становится навязчивым. Оно и понятно: опасается. Вдруг я нажалуюсь, что не получал помощи от руководителя делегации? Что мне мешали? Нет, не так: что мне вредили? Что я вынужден был играть в день приезда? Без привычки к часовому поясу, климату, высоте?

Вот и старается. Но от старания пересаливает. Может такое быть? Может.

Но есть и другие варианты.

Как в сегодняшней позиции.

Я включил телевизор. Вроде нашего «Рубина», корпус, правда, поменьше, а экран побольше. Краски яркие, даже слишком. Нашел забавный фильм — всё дерутся и дерутся, китайцы с японцами, руками, ногами, даже саблями. Прыгают выше головы, одним ударом семерых побивахом — в общем, плюют на законы физики. Посмотрел пять минут, посмотрел десять минут, надоело. Стал искать что-то другое.

— А, Чижик! В одиночку порнушку смотришь? Нехорошо, в одиночку-то!

Это девочки вернулись с праздничного вечера. Плясали и веселились. А я устал немножко, вот и отдыхаю.

— Да уж порнушка, так порнушка…

Показывали карту погоды. На нас идет тайфун «Мединг». Грозы, ливни, ураганный ветер. На карте показывали районы, жители которых по возможности должны эвакуироваться. Как это — по возможности? А так.

— Можно подумать, сейчас хорошая погода, — сказала Ольга.

— Плохая. А будет ещё хуже.

— Да, тут не полетаешь. Пойдем хоть, подышим перед тайфуном.

Ну да, перед сном полезно гулять и дышать природным свежим воздухом. Но по ночному Багио в сезон дождей гулять туристам не рекомендуется. Можно заблудиться.

И поэтому дышать мы выходим наверх, на крышу. У президентского номера привилегия — отгороженный стеною участок метров в шестьдесят. Садик. Чужие не ходят, во избежание нарушения приватности. Есть бассейн, небольшой, но всё же побольше, чем тот, в котором плещутся Ми и Фа. С подогревом, освещением и подводным массажным душем. Джакузи называется. Можно загорать, буде желание, но в полночь вряд ли получится даже в ясную погоду. А сейчас?

А сейчас тучи на мгновение рассеялись, показалась луна — огромная, яркая, тропическая. Тёмное небо, слегка подсвеченное городом. Звёзды. Романтика.

В бассейн мы не полезли, тропики есть тропики. Понятно, его дезинфицируют, оттого и не полезли — хлоркой пахнет. И сосновым экстрактом. Специфическая смесь. Нет, если привыкнуть, то ничего, но мы пока не привыкли. Посидели в шезлонгах. Дыхательные упражнения, концентрация, затем расслабление, ментальный массаж.

Я включил принесенный «Сокол», здесь, вне железобетонных стен приём должен быть отличным.

Он и был.

Американская станция тоже сообщала о приближении тайфуна, и советовала туристам, посещающим горы, немедленно возвращаться домой. Они ещё и в горы ходят в такую погоду? Ну, дали отпуск в июле, что поделать, ходят. Потом рассказали, как сегодня в Конвеншн-центре победил русский. А в прошлый раз кто победил? И — сенсация! Оказывается, этот русский — автор знаменитого хита «Гамбит» — и они запустили музыку.

Я переключился на «Маяк».

Вот здесь прямо как дома. На волне «Маяка» то есть. Заканчивается уборка зерновых на Кубани. Комбайнер докладывает, что первая заповедь колхозника, сдать хлеб государству, выполнена с честью. Металлурги совершили очередную рекордную плавку. Космонавты продолжают совместный полёт на орбитальной станции «Салют Шесть». Гроссмейстер Чижик одержал победу над соперником — ни фамилии, ни титула, ни звания, просто соперник. И о погоде. Днем плюс двадцать пять, ночью — до шестнадцати градусов тепла, преимущественно без осадков, ветер слабый до умеренного.

Что может быть лучше дома?

— На Шипке всё спокойно, — сказал я, меняя волну. С некоторых пор мы особенно внимательно слушаем новости — есть ли они вообще, и если есть, то о чём. Но ничего необычного не происходит. И «Би-Би-Си», глядя из Лондона, тревогу не бьёт, но говорит о коррекции курса. Какого курса, какую коррекцию — об этом вам расскажет обозреватель Анатолий Максимович Гольдберг.

Но и Анатолий Максимович, при всём его опыте, говорил исключительно предположительно: был конфликт между младосталинцами и старобрежневцами. На стороне младосталинцев выступили некоторые армейские генералы, отдельные члены Политбюро, но массовой поддержки у них не было, армия в целом за Гречко не пошла, сохранила нейтралитет, что и привело к быстрому коллапсу путча. Судьба отдельных путчистов неизвестна, но, по всей видимости, они потеряют значимые посты, и получат посты незначимые. А некоторые просто исчезнут — то ли на пенсию уйдут, то ли вообще.

Голос комментатора звучал успокаивающе, мол, Англия слышит, Англия знает, спите спокойно, дорогие мои москвичи.

Умеют же, вороги.

И я вернулся на волну «Маяка». Вовремя. Там были пять минут Якова Дамского — он рассказывал о нашей партии, причем рассказывал так, что казалось, будто он не из Москвы вещает, а отсюда, с места события. Жаль, жаль, что его здесь нет. По мнению Дамского, соперника подвела нерешительность, он не знал, что ему делать, атаковать или защищаться, и в итоге не сумел ни того, ни другого. Но всё, дорогие слушатели, ещё впереди, пророчески сказал он.

Дамский — мастер репортажа. Гроссмейстер даже. Почему его нет рядом? Завтра закачу истерику, мол, для полноценной игры мне нужен Яков Дамский.

Иначе за результат не ручаюсь.