Заморозки

Глава 21 Затишье во время

Зал полон, ложи блещут. Вспышками фотографов. Нас снимают не только корреспонденты, но и зрители: организаторы дают на это пять минут перед началом игры. Ну, пусть, хотя не думаю, что выйдет что-то путное. Надеваю «шахматные» очки, и сижу.

Предыдущая партия была сыграна пятого числа, сегодня пятнадцатое. Такой вот перерыв получился. В газетах журналисты, эти акробаты пера, виртуозы фарса, шакалы ротационных машин не дали остыть блюду, напротив, подогревали и перчили, перчили и подогревали, делая блюдо острым до невозможности. Писали всяко. Солидные газеты солидно, а бульварные — бульварно. И что меня, в случае поражения, сошлют в Сибирь, исключат из комсомола, направят на зимовку в Антарктиду или ветеринаром в Московский Зоопарк.

О нашей стране представления у филиппинцев причудливые. Ну, а какие они могут быть? То американская колония, то японская оккупация, теперь вот экономическая зависимость от капиталистов, повсюду базы американской военщины — потому и мало знают о нашей стране. По мне судят разве что.

Я стараюсь соответствовать. Одет сегодня неброско, но достойно. Выгляжу спокойным, уверенным, приветливым и доброжелательным советским человеком. Мы такие, да. Перед тем, как сесть за шахматный стол, сделал в сторону зала полупоклон, как пианист или скрипач.

Играю сегодня белыми. Играю неспеша, сабли в ножнах, никаких наскоков. Я не Багратион, я Кутузов!

Карпова эти десять дней извели. Ну, мне так думается. До победы Анатолию Евгеньевичу два шага, он был полон энергии — а пришлось десять дней ждать. Энергия и улетучилась, известно, что хуже нет, чем ждать и догонять. С другой стороны, догонять-то предстоит мне.

Разыграли испанскую партию.

Я не рискую, на авантюры не иду, играю очень и очень аккуратно. Разменов избегаю, фигуры берегу. Видно, у меня коварные планы, решают репортёры. Сдаться не раньше тридцать девятого хода.

Карпов тоже не рискует. В его положении рисковать нет ни малейшей надобности. Ничья? Пусть. Ничья чёрными в испанской партии, когда ведёшь в счёте с большим отрывом — результат приемлемый. Хотя выиграть лучше.

Посмотрим, посмотрим.

Анатолий задумывается. Очевидно, смена моей манеры игры его насторожила. Нет ли где мины?

Наш, советский человек о Филиппинах знает больше, чем филиппинец о Советском Союзе. Впрочем, знает ли? Взять хоть Пашу, Павла Пахтюженко, редактора газеты «Путь к коммунизму» славного городка Каборановска. Что он Филиппинам, что ему Филиппины? Заглянет в Синюю Энциклопедию (последняя, Красная, газете не досталась), и что он там прочитает? Много интересных исторических фактов, географических тоже, но вот политическая жизнь переменила с той поры не одно платье. Суть, впрочем, та же: господство помещиков и капиталистов. Буржуазия правит бал, распродавая по дешёвке природные ценности родной страны в угоду международному капиталу, прежде всего, капиталу США, и при этом нещадно эксплуатируя трудящихся.

Но ничего, трудящиеся не одиноки! Есть в мире силы, которым не страшен Жёлтый Дьявол! Хотя в посольстве предупредили: насчёт Жёлтого Дьявола не распространяйтесь, могут понять превратно и очень обидеться.

Не буду.

Шахматная публика в течение партии подвижна: и входит, и выходит. А как иначе? В театре предусмотрены антракты, когда занавес опускается, давая и зрителям, и артистам сходить покушать и наоборот. Или просто покружить по фойе. А тут пять часов игры, а перерывов нет. Как можно? Вот и ходят туда-сюда. Отвлекает? Не очень, но немножко есть.

Сейчас как раз тот случай: четверо в оранжевых балахонах вкатили кресло-каталку, в котором сидел давешний пострадавший. Загипсованная нога демонстративно выставлена вперёд, мол, смотрите, люди добрые, что со мною сделали советские агентши КГБ.

Никаких последствий вчерашнее происшествие не имело. Полиция нас не беспокоила, мы её тоже, разошлись, да и ладно.

Ан — не ладно. Чего это они, оранжевые, заявились? Звали мы их? Соскучились мы по ним?

Коляску поставили почти у сцены, эскорт уселся прямо на пол. В позе лотоса. А Гипсовая Нога нахально смотрел на меня и опять сооружал пистолет. Из трех пальцев.

Я тоже хотел бы показать кое-что, да не могу. На меня и телекамеры смотрят, и объективы сотен фотоаппаратов.

Карпов, вижу, удивлён и недоволен: откуда взялось это чудо в гипсе? Я едва заметно качнул головой: не моё, такого не держим.

Значит, я ни при чём, Карпов ни при чём, вопрос: в какую игру играют Оранжевые Балахоны? Кто и зачем прислал их сюда?

Я обратился к судье: почему эти люди сидят перед сценой, а не в зале? Они мешают моей шахматной мысли!

Судья, Лотар Шмидт, ответил, что перед матчем получил письмо от мэра с просьбой пропустить в зал инвалида из организации «Ананда Марга».

— Какой, простите?

— Это очень уважаемая организация, святые люди. Стремятся к всеобщему счастью, и чтобы никто не ушёл обиженным. Помогают бедным, больным, обездоленным, женщинам, поэтам…

— Ладно, ладно, понял. Я же не требую вывести их из зала. Пусть сядут на свободные места, смотрят, мне не жалко. Но не непосредственно у сцены.

Судья посмотрел вниз.

— А этого… колясочника?

— Вон там, там и там есть специальные места для людей с ограниченными возможностями.

Святые люди обратились к сидевшим в первом ряду. Вежливо обратились, сложили молитвенно руки, поклонились, и очистили несколько мест. Перенесли на одно из них Гипсовую Ногу, сами сели по сторонам. Коляску отвели в сторону.

— Теперь вы довольны? — спросил меня Шмидт.

— Я был бы доволен, если бы этого не было вовсе. Они-таки помешали моей шахматной мысли! — и я вернулся к позиции, возникшей после ответного хода Карпова.

Потерял нить игры. Ничего, это бывает. Как потерял, так и найду.

И нашёл! Полчаса рассматривал позицию и так, и этак, но нашёл! Вспомнил всё — в смысле, замысла партии.

И до самого до конца уже ни на что не отвлекался.

Сорок первый ход — секретный. В смысле — тайный для соперника. Чтобы он анализировал партию, не зная позиции наверное. Я его записал, ход, вложил бланк в конверт и отдал судье. Обменялись рукопожатиями — и со Шмидтом, и с Карповым. Есть контакт!

Вот так сидишь напротив, пять часов сидишь, да еще день за днём — на каком приёме это бывает? А в шахматном матче — сплошь и рядом. Широчайшее поле для человека с медицинской специальностью. Даже неудобно, получаю одностороннее преимущество, но почему, впрочем, неудобно? À la guerre comme à la guerre, а шахматы — игра военная, это же очевидно.

Итак, что я заметил сегодня? Сегодня я заметил, что Анатолий Евгеньевич устал. Все мы, конечно, устаём, пять часов интенсивной ментальной работы обходятся организму недёшево, это как пятичасовой экзамен, или пятичасовая контрольная работа по математике, или пятичасовая хирургическая операция, к исходу весь мокрый от пота. Адреналин хлещет, сердце выпрыгивает, давление стучит молотком, в общем, учение Ганса Селье о стрессе на практике. Но тут накладывается и другое. Карпов прибыл на Филиппины на две недели раньше меня, и это дало ему преимущество в начале матча: он акклиматизировался, а я — нет. Но у всякой медали есть и обратная сторона. Сейчас я акклиматизирован, а у Анатолия наступает период спада. Усталость накатывает. Организм истощил ресурсы приспособления к высоте, широте, жаре и влажности. Стресс оборачивается дистрессом. Организм хочет домой, в наши умеренные широты, с давлением в семьсот пятьдесят миллиметров ртутного столба, температурой днем плюс двадцать два, и тремя дождиками в месяц. Организму бы на травке поваляться, или на диванчике, картошечки свежей покушать, с вологодским маслицем и укропом прямо с огорода. А ему, организму, говорят — сражайся! И он сражается. Но из последних сил.

В матче обыкновенном эти силы можно разложить, как раскладывает их бегун даже на самые длинные дистанции: вот тут я поднажму, тут буду бежать полегче, не выкладываясь, а на последнем участке рвану на весь оставшийся ресурс. В безлимитном матче так не получается: дистанция-то неизвестна. Десять километров бежишь, или марафон, или вообще — до смерти соперника. Загнанных лошадей пристреливают, загнанных шахматистов переводят в аналитики.

Карпов не загнан, нет. Он не сдастся на милость победителя, он сам по натуре победитель. И потому — что? И потому он ринется в бой. Непременно. Соберёт оставшиеся силы и пойдёт в атаку. Отсиживаться в крепости смысла нет, помощи ждать неоткуда. А на морально-волевых он вполне может выиграть и партию, и две, морально-волевые у него высшего сорта, штучная работа. И потому атаковать он будет аккуратно, хладнокровно, а не сломя голову лезть в обмен ударами. Строго по шахматной науке.

Но, думаю, у меня ему всё же не выиграть. Если я постараюсь.

А я уже стараюсь.

Партия отложена, доигрывание завтра. Коротенькая пресс-конференция, «мы сражались сегодня, мы будем сражаться завтра, идёт тонкая стратегическая игра», и вот мы возвращаемся в отель.

Миколчук предлагает, нет, навязывает помощь Таля и Петросяна. Я с благодарностью её принимаю. Таль и Петросян! В специально снятом номере всю ночь и весь завтрашний день будет идти анализ отложенной позиции. Белые, то бишь я, имеют небольшой позиционный перевес. Но как его перевести в перевес побольше? Возможно ли? Фигур на доске много, варианты бесчисленны, будем искать, будем искать.

Обедаем. То есть ужинаем. За общим столом. Вместе с Талем, Петросяном и Миколчуком. Я не сказать, чтобы словоохотлив, но и не молчу. Излучаю уверенность. Своим даю задания: а что, если так? А если этак? А вот это попробуйте… Талю и Петросяну заданий не даю: они в свободном поиске. Лучше меня знают, что делать. И отдельно прошу нашего австрийского друга Клауса собрать сведения об организации «Ананда Марга», слов арбитра мне мало. Не нравятся мне эти оранжевые балахоны, ох, не нравятся.

Ужинаем не сказать, чтобы обильно, но всё же достаточно плотно: не спать ведь будем ночью, а думать. Мышление требует энергии, а откуда организму её черпать, как не из вкусной и здоровой пищи? И, не стоит забывать, легкоусвояемой, чтобы не тратить ценную энергию на обслуживание самого пищеварительного аппарата. А то ведь нередко сам аппарат и поглощает основную часть дополнительного пайка. Ветераны многое рассказывали, да не всё в печать годится. Может быть, лет через тридцать. Или через сто. Только не останется тех ветеранов через сто. Их и через тридцать вряд ли останется, фронтовиков.

Ладно. Мы поднялись в номер, пригласив Якова Владимировича зайти через часок.

Я же обещал.

Девочки убежали к себе, я, пройдя через душ и переодевшись в неофициальное, послушал американское радио. Прогноз неутешительный: опять дожди, местами значительные, местами грозы. Партия отложена в примерно равной позиции.

Примерно равной — согласен. Но и начинается партия с примерно равной позиции, но это не означает неизбежной ничьей. Фигур много, возможностей еще больше, будем играть, играть и ещё раз играть!

И я стал гулять по волнам. Гулял недолго, нашел Radio Moscow World Service. Сигнал мощный, звук чистый, диапазон сорок один метр. Из Владивостока, поди, вещают. Как раз для Филиппин. И энциклопедию покупать не нужно, сиди, слушай. Но я давно заметил: короткие волны, дальний приём за пределами Советского Союза интересует немногих. Обходятся местными станциями, а что происходит в соседнем городе, интересует население мало. А уж за пределами страны — и вовсе не интересует. Капиталистическое воспитание: каждый сам за себя, думай только о своей выгоде, твоя хата с краю, и всё в таком же духе. Не на всех, конечно, действует, но на многих. К тому же простенькие аппаратики, рассчитанные на местный приём, куда дешевле, нежели те, что позволяют принимать Москву, вот люди и экономят. Многие вообще купить радиоприемник не могут. Тот, кто грамотный, обходится выуженными из мусорных урн газетами, а неграмотный и вовсе слухами и сплетнями питается. И смотрят телевизоры в общественных местах, а что такое телевидение в капиталистической стране? Телевидение в капиталистической стране — это капиталистическая агитация и капиталистическая пропаганда! Поэтому покупайте радиоприемник в складчину и слушайте Radio Moscow World Service коллективно. Слушайте, обсуждайте, спорьте, пишите нам по адресу «Москва, Радио, Moscow Mailbag», и я вам непременно отвечу. С вами был Джо Адамов…

Я, похоже, задремал. Что ж, напряжение партии, потом ужин, кровь прилила к желудку, вот и захотелось чуть-чуть поспать. Не беда.

А тут и Яков Владимирович подошёл. Я его усадил в кресло, предложил напитки. Их у меня есть: Дамский мне сделал царский подарок, привез пять бутылок «боржоми». Наши таможенники поверить не могли, думали, спирт везет, или водку. Хотели даже откупорить бутылку, но сопровождающее Дамского лицо пригрозило отправить таможенников на Чукотку, пусть проверяют эскимосов. Если сумеют.

Он бы и больше привёз, Дамский, но есть ограничения на рейсе из Токио в Манилу: ручная кладь не более определенного веса. А в багаж сдавать — там тоже ограничения. И ушлые филиппинцы непременно проверят, не спирт ли это.

Но я сказал, что мне хватит. По трети бутылки в день — это пятнадцать дней. А мне больше и не понадобится.

Дамский только грустно посмотрел на меня. Думаю, решил, что я сложил руки и согласился утонуть. Это было вчера.

Ну, посмотрим, посмотрим.

Яков Владимирович выбрал виски. Односолодовый. Да пожалуйста.

Выпил он немного, граммов пятьдесят, а потом приготовился работать. Раскрыл блокнот и достал три свежеочиненных карандаша.

Сначала речь зашла о сегодняшней партии.

— Вы играли осторожно, — заметил Дамский.

— Я старался держать стабильное напряжение. Без перепадов, — приоткрыл замысел я. — И перенес основную борьбу на завтра.

— Почему в вашем матче так мало ничьих?

— Удивительно другое: почему в других матчах так много ничьих? Есть ничьи как исход партии, исчерпавшей все возможности из-за равенства сил соперников, а есть — как следствие миролюбия. Равенство сил встречается не так уж и часто. Много ли ничьих у бегунов, боксеров, штангистов или толкателей ядра? И если в турнирах стратегия ничьих может быть объяснена, ничья — это половина победы, то в матче ничья не даёт ничего. Зачем же тратить на неё энергию, особенно сильнейшей стороне? Это понял Фишер, и потому столь блестящим был его путь к короне. Шесть — ноль — победы над Таймановым и Ларсеном. Без ничьих! И дальнейшие шаги были убедительны.

И Карпов тоже не хочет тратить силы на ничьи. Давайте представим себе, что мы играем не здесь, а на Луне. И запас кислорода у нас строго ограничен. Сыграли вничью — зря потратили бесценный баллон, другого-то не привезут. Здесь тратится не кислород, но собственные силы, запас которых тоже конечен. Потому и мало ничьих. Пока всего одна.

— Каково ваше ощущение при таком счете — один-четыре? Как вы можете это объяснить?

— Фишер и Карпов — это новый уровень шахмат. Как реактивные самолеты среди поршневых. Другие скорости, другие высоты. И с ними бороться трудно. Очень трудно. Не хочу оправдываться, но я приехал в Багио в день игры. Прямо с марша в бой на отлично подготовленные позиции соперника. Это в кино получается — уря-уря, и мы победили. А в жизни не всегда. И Анатолий Евгеньевич наглядно показал, как рациональная игра побеждает игру эмоциональную. Но матч закончится тогда, когда один из нас одержит не четыре победы, не пять побед, а именно шесть. И потому борьба продолжается. Не открою большого секрета, если скажу, что и на моей стороне есть немалое преимущество в определенных компонентах.

— Каких же?

— У меня отличная команда. С тренером-секундантом Антоном Кудряшовым я дружу с пионерских лет, у меня к нему полное, абсолютное доверие. Есть ли такой человек в команде Карпова? Не знаю. Нодирбек Нигматов — представитель молодого поколения, его прогресс стремителен, и думаю, скоро он станет гроссмейстером международного класса. И, наконец, сейчас мне помогают легенды наших шахмат — Ефим Геллер, Тигран Петросян и Михаил Таль. Это если бы нашему ратнику на помощь пришли Добрыня Никитич, Илья Муромец и Алёша Попович. Огромная сила! У Анатолия Карпова тоже хорошие помощники, не отрицаю, но, сами понимаете, сравнивать с моими их сложно.

Дамский закивал. Да уж, какое может быть сравнение.

— Далее. В ходе подготовки я использую самые новейшие достижения советской спортивной медицины. Руководит подготовкой один из ведущих мировых авторитетов в этой области, профессор Петрова Лидия Валерьевна. Со мной её ассистентки, Надежда Бочарова и Ольга Стельбова, верные боевые подруги, обе с высшим медицинским образованием, уже поработавшие в Советском Госпитале в Триполи. Они помогают мне восстановиться, набрать форму, и думаю, что сегодня публика видела совсем другого Чижика, чем две недели назад. Учитывается любая, казалось бы, мелочь, которая вовсе не мелочь. Да взять хоть «боржоми», прекрасную минеральную воду. Её состав таков, что при правильном применении она творит почти чудеса: вечером заменяет снотворное, а утром — кофе, и никакой химии, только природные элементы. Вот сейчас выпью пятьдесят граммов — и через час буду спать крепким освежающим сном. А завтра — снова в бой.

Дамский намёк понял, и, собрав блокнот и карандаши, пожелал мне спокойной ночи.

А я и в самом деле налил боржоми, выпил, а потом позвал девочек в наш садик на крыше. Дышать. Разговаривать. Смотреть на небо.

Утром я первым делом тоже выпил пятьдесят граммов «боржома». Вот как проснулся, так и выпил. И только потом встал.

Когда через час спустился в аналитический зал — так громко мы прозвали снятый номер для совместного анализа партий, — настроение у меня было самое боевое: спокойное. Ещё час мы все вместе рассматривали результаты ночного бдения. Вывод однозначный: да, у белых получше, но на десертную ложечку, не больше. Значит что? Значит, нужно нагнетать дальше. Но осторожно. И четыре возможности для того, чтобы осложнить позицию без её ослабления.

Ладно, вечером проверим.

Аналитики пошли отсыпаться, а ко мне пришел Клаус Шафнир.

— «Ананда Марга» — очень серьёзная организация. Называет себя социально-духовным движением, а по сути структурированная секта с жёсткой дисциплиной. Истоки ее в Индии, но отделения распространились по всему миру, кроме социалистических стран, конечно. Глава «Ананда Марга», некий господин Саркар, буквально на днях вышел из тюрьмы, где отбывал срок за организацию убийств своих же сподвижников. Но сейчас власти сказали «ах, это не он» — и выпустили господина Саркара на свободу. Заявленные цели — помочь просветлению человечества через создания прочной связи с Космическим сознанием. Организует эту связь сам господин Саркар и его ближайшие ученики, остальным же нужно следовать указанному пути, познавая тончайшие структуры бытия через медитацию, голодание, асаны и так далее, и тому подобное. Тантрические практики, в общем. Быть бедным хорошо, быть богатым плохо, несите свои денежки нам, мы их потратим на Всеобщую Пользу. В терминологии Лифтона и Шейна, «Ананда Марга» — типичный тоталитарный культ. Но могущественный. На поверхности — добрые дела: волонтеры в больницах, бесплатные образовательные курсы для бедняков, дома для престарелых, и тому подобное.

— А в глубине? — спросил я.

— Никто не знает. Точнее, никто не хочет говорить. Те, кто слишком явно интересовались делами «Ананда Марга», обычно плохо кончали. Но можно предположить, что денег у организации немало, и они легко могут купить любого коррумпированного политика. Да, ваших они не любят.

— Наших? Это кого?

— Советский Союз, коммунистов. Господин Саркар прямо обвинял Советский Союз во враждебных его организации действиях.

— Вот даже как…

— Это не всё. Вчерашний человек с загипсованной ногой — это Стивен Двайдер, американец. Между прочим, выпускник Гарварда, а теперь йог, посвященный какой-то там степени (это внутренний секрет) и занимает в «Ананда Марга» не последнее место. Его обвиняют в подготовке покушения на индийского дипломата, но на время следствия он выпущен под залог. Крупный залог, но я уже говорил — деньги у организации есть.

— Да уж… — протянул я. Целая международная организация. И зачем им я? Ну, шахматист, ну, гроссмейстер, возможно даже, стану чемпионом, но какое до это дело религиозной секте?

Или Карпов обратился к ним за помощью? Нет, не думаю. Это не в его стиле — связываться с проходимцами, пусть даже высокой степени посвящения. Хотя мог обратиться не сам Карпов, а кто-нибудь из его нынешних помощников. Тот же англичанин Кин, к примеру — почему-то к нему я испытывал неприязнь. К Горту, Шамковичу и Пахману не испытывал, а к Кину испытывал. Но не сказать, что бы большую. Так, чуть-чуть. Граммов на двадцать пять.

Я решил поделиться новостями с девочками:

— Знаете, кому вы повредили ногу?

— Знаем, — хором ответили они. — Йогу, человеку под следствием. Американцу.

— Откуда?

— Отсюда! — они показали местную газету. Действительно, там была фотография Двайдера, сидящего в коляске и выставившего загипсованную ногу так, чтобы все видели: он — страдалец.

Я пробежал заметку. О «Ананда Марга» упоминалось вскользь, оранжевый балахон говорил о другом: он воин света, и будет сражаться с воином тьмы, которого прислала сюда далекая страна, исповедующая грубый материализм. Но только ментально, только ментально, разрушая паутину зла, которую я плету, затмевая разум своего соперника. Никто не пострадает, напротив, я сам пойму, что иду по неверному пути, и смогу исправиться. Если обращусь к учителям «Ананда Марга».

Ага, ага, вот только костюм поменяю.

— Может, Чижик, тебе тот амулет надеть?

— Какой амулет?

— Тот, что вчера дал тебе магик, от злых сил.

— У меня есть амулеты понадежнее. Наши, проверенные.

На доигрывание я шёл при полном параде: официальный костюм и ордена. Как на праздник, да, так я и сказал Адольфу Андреевичу.

Карпов слегка удивился, но ордена носить не запрещено. Он и не возражал.

Балахоны сидели на прежнем месте. В первом ряду. Ну, смотрите, смотрите. Если ваша секта действительно могущественна, вы непременно узнаете, за что меня наградили Золотой Звездой.

Всё доигрывание я маневрировал, маневрировал и выманеврировал: мое преимущество теперь составляло не десертную ложку, а столовую. Но фигур оставалось много, и партию опять отложили.

Но сначала нужно будет сыграть следующую по счету партию. Восьмую. Завтра.