Заморозки

Глава 19 Критические дни

— Как вы себя чувствуете? — заботливо спросил Миколчук. Хорошо, что лоб не потрогал.

— Где Яков Владимирович? — вопросом на вопрос ответил я.

Адольф Андреевич возвел очи горе.

— Делают, делают документы Дамскому. Не такое это простое дело — оформить человека в капиталистическую страну за три дня.

— Почему за три дня? Я ещё в мае сказал, что присутствие Якова Владимировича в нашей делегации мне необходимо. Считаем — май, июнь, июль — три месяца, а не три дня.

— Для чего — необходимо?

— Для душевного комфорта.

— Не слишком ли это неопределенно?

— Для меня — не слишком. Мое пожелание выполнено не было. Результат налицо.

Результат — к сегодняшнему дню я проигрываю. Крупно проигрываю: одна победа при трёх поражениях. ещё сделал одну ничью, а позавчера организаторы взяли технический перерыв: тайфун потрепал Конвеншн-центр, крыша прохудилась, и пришлось срочно её ремонтировать. А то неизвестно, какой бы был сегодня счёт.

— Вы прямо как примадонна, — не удержался Миколчук.

— Примадонна и есть, — не стал спорить я.

Наступило молчание: примадонны — предмет деликатный. На днях Галину Вишневскую и её мужа, Ростроповича, лишили советского гражданства и правительственных наград — «за действие, порочащие высокое звание гражданина СССР». В советских газетах трудящиеся гневно осуждали зарвавшуюся примадонну, и утверждали, что у нас в каждом селе найдется певица не хуже, но, в отличие от Вишневской, любящая и умеющая ухаживать за свиньями, доить коров и выпалывать сорняки.

С советскими газетами в Багио, впрочем, было неважно — их с большим опозданием доставляли из посольства, из Манилы. Но письмо о советских примадоннах, любящих и умеющих ухаживать за свиньями, растиражировали все мировые издания.

Получилось двусмысленно, и антивишневская кампания чуть притихла. Письма трудящихся стали отбирать тщательнее, но смысл оставался прежним — без неё простору больше, пусть теперь поймёт, каков он, звериный оскал капитализма, а то привыкла все за государственный счёт. Катись в свою Америку, в общем.

А ну как и я укачу? Вот прямо после матча? Два миллиона — такой куш многим способен вскружить голову. Возьму билет до Вашингтона, и что прикажете Миколчуку делать? Да, у него трое помощников в штатском, но кто мне помешает прямо во время партии обратиться к американцам за помощью? Их на прошлой игре сидело в зале человек тридцать, с военной базы, и уж как-нибудь троицу помощников они одолеют.

Потому со мной нужно лаской. Вот вернусь в Союз, там старшие товарищи, им и решать. А если я не вернусь, то решать будет не Миколчук. Незавидной будет участь Миколчука. Совсем незавидной.

Но я не укачу. Вот с чего бы вдруг мне — да катить?

— Адольф Алексеевич, вы мне можете устроить связь с Андроповым? Телефонный звонок? Прямо сейчас, сегодня?

— С кем?

— С генеральным секретарем ЦК КПСС Юрием Владимировичем Андроповым. Можете?

Миколчук закашлялся, тем самым давая понять, что нет, не может. Не его уровень.

— А со Стельбовым Андреем Николаевичем?

Опять кашляет.

— Ладно, а с генералом Тритьяковым Евгением Михайловичем? С генералом-то сможете?

— Я… Я попробую.

— Уж попробуйте, пожалуйста.

На самом деле это сложно. Связаться с первыми лицами государства, и откуда, из капиталистической страны, бывшей колонии Соединенных Штатов, да и сейчас крепко повязанной с этим чудищем империализма — как? Из отеля через коммутатор? Не положено. Нет защищенных линий. Через посольство? Так посольство в Маниле, а дороги после тайфуна в ужасном состоянии. Вертолётом разве что, но кто даст Миколчуку вертолёт?

На игру я шёл, как на казнь. Плохо выбритый, и галстук коричневый, ужас какой-то. У Чижика поломаны крылья, так пишет местная «Baguio Midland Courier».

Ничего, она ещё и не то напишет.

Но девочки полны энергии, и выглядят на все сто. Даже на сто двадцать. И секунданты, в общем, не унывают — такое им задание. Лопни, но держи фасон.

Карпов поглядывает на меня, будто на базаре арбуз выбирает. Спелый, нет? Или, может, дынькой побаловаться?

Я сражался упорно, я сражался изобретательно, я сражался отчаянно, но на сороковом ходу признал своё поражение.

Один — четыре в пользу чемпиона. Это не разгром, но позор. Разгром будет один — шесть.

С прибитым видом я расписался на бланках, пожал руку Карпову, вздохнул тяжело — ну, мол, что поделать? — и поплёлся на выход.

— Не слишком ли ты, Чижик, увлекся? — спросила меня в номере Лиса.

— Чем?

— А вот этим, всем… — мы были одни. То есть я и девочки. Команде я себя беспокоить запретил настрого. Позову, когда и если.

— В меру, в самую меру. Раз уж взялся нагнетать — то нагнетай по полной. Закон сцены. А то, понимаешь, первую заповедь вспомнили…

— Какую первую заповедь?

— Первая заповедь крестьянина — сдать хлеб государству. Каждый вечер в новостях колхозники гордо говорят, что вот они сдают государству хлеб, да ещё с перевыполнением. Это их долг.

— И что ж такого?

— Знаете, девочки, я библию читал, Коран наизусть знаю. Нет там такой заповеди — сдавать хлеб государству. Нет.

— Мы — коммунистическая страна, Чижик, и с этим нужно считаться.

— Я и Маркса читал, девочки. Хорошо читал, внимательно. Нет у Маркса такой заповеди. Маркс, он что хотел?

— Что?

— Чтобы никто не отбирал у трудящегося результаты его труда. Он, трудящийся, должен сам распоряжаться тем, что производит. Сообразно собственным интересам. Взять хоть урожай: его можно продать государству, заметьте, продать, а не сдать.

— Ну, не даром же сдают, а по твёрдой цене.

— А кто ту цену установил? Ладно, дальше. Не устраивают крестьянина условия — он этот урожай сам на мельницу отвезёт, перемелется — мука будет. За известный процент мельнику, конечно. А может себе оставить. Скотину кормить, да свининой торговать, если так выгоднее. Или соседям продавать. Или в хранилище сложить, на случай неурожая. Семь лет тучных, семь лет тощих, история Иосифа, толкователя снов.

— И это у Маркса?

— У Марса много интересного написано, если читать внимательно, а не для галочки. Но ладно, государству, так государству. По твёрдым закупочным ценам. Только мы же в колхозы ездим, сельхозартель и всё такое. И что?

— И что?

— Чем дальше, тем больше. Доценты с кандидатами картофель убирают. А в самих колхозах людей с каждым годом меньше. После армии парни редко возвращаются. Нет, возвращаются, но редко. А там и девушки в город. Кем угодно, но в город. Значит, что? Значит, не очень интересно людям жизнь положить на то, чтобы сдавать хлеб государству. Ну, год, ну, три, а дальше? Кто больше всех сдаст, получит талон на покупку японской магнитолки?

— Ну почему магнитолки? Мотоциклы можно купить, даже автомобили. Хорошие механизаторы и зарабатывают хорошо.

— Ладно, ладно, это меня немного занесло. Устал я что-то.

— Бедный, бедный Чижик! Устал, конечно. Измучился. Тут тебе и акклиматизация, и тайфуны, и Дамского нет! Кстати, а зачем тебе Дамский?

— Я ему обещал. В мае, в Москве. Нравятся мне его репортажи, а тут мы встретились, он у меня интервью брал. А потом поговорили без микрофона, и он сказал, что очень ему хочется побывать на матче. Так-то он в соцстраны пару раз ездил, судьей на турниры, в Болгарию и в Польшу, а тут — Филиппины, тропики…

За окном полыхнула молния. Тропики, да.

— Вот я и сказал, что замолвлю словечко. А он только вздохнул в ответ. У него с Лапиным нелады.

— Лапиным?

— Главный на радио и телевидении. В чём-то не сошлись, что ли. Не знаю.

— Это бывает. У тебя сейчас критические дни. В смысле — упадок сил. Но учти, по нашему самому авторитетному мнению, через неделю у тебя начнется резкий взлет мыслительных способностей.

— Через неделю?

— Через пять дней, а через неделю — с гарантией.

— Почему?

— Обычное время акклиматизации спортсмена две недели. Но это при условии соблюдения акклиматизационного режима — легкие тренировки, и только. А ты прямо с корабля на бал, на полную нагрузку. Вот он и подзатянулся, акклиматизационный срок.

— За неделю я ведь могу и проиграть, мне всего-то два разика осталось — проиграть.

— Не хитри с нами, Чижик. Ты же птичка, а не кошка. А мы не мышата. Но и в самом деле, через неделю ты себя почувствуешь свежее и бодрее. Много свежее и много бодрее. Если…

— Если что?

— Если будешь отдыхать. По нашей бурденковской науке. Никакой игры.

— Это как?

— Это так. У тебя есть три тайм-аута? Есть! Вот и бери их — сначала один, потом второй, потом и третий. Отдохнёшь! А Карпов будет дёргаться — выйдешь ты на игру, нет? Может, ты не заметил, но у Анатолия наступает дезакклиматизация. Он уже больше месяца здесь, и климат, высота, рассинхрон и всё прочее начинают размывать акклиматизационный барьер.

— Я заметил, заметил…

Я и в самом деле заметил. Даже короткого сегодняшнего рукопожатия хватило, чтобы почувствовать: Анатолий устал. Как не устать? А неделя ожидания, выйду я на партию, нет, его вымотает если не окончательно, то очень и очень сильно. И это все поймут.

Каждый рояль в кустах желательно замотивировать. Объяснить. Чтобы всякий понял — это жу-жу-жу неспроста. А тут и не рояль вовсе, а свирелька. Комментаторы осторожно гадают — хватит ли напора Карпова, чтобы в ближайшее время завершить матч? Сможет ли Чижик переломить ход борьбы?

Вот им и дровишки: акклиматизация и дезакклиматизация.

— Глядишь, и Дамский подъедет, — сказала Пантера.

— Это бы хорошо, — сказал я.

— Не теряй надежды. А сейчас — начинаем отдыхать. Прямо сейчас.

Но прямо сейчас не получилось.

Пришел руководитель делегации. С двумя помощниками — видно, для солидности. Одного зовут Петров, другого Васильев, вот и все, что мне о них известно. Полусредний вес, определили девочки. Когда я спросил, какова их функция, на что они, собственно, способны, Миколчук ответил общо: на многое способны. Почти на всё. Но девочки думают, что настоящих профи нам просто не положено. Они, настоящие профи, наперечёт, чтобы их к Чижику приставляли без нужды. А хоть бы и была нужда… Скорее, кто-то в чинах за них попросил, пусть, мол, ребята увидят мир, и отметка в личном деле не помешает.

Товарищ Миколчук вошёл, уселся в кресло и спросил:

— Что же нам теперь делать, Михаил Владленович?

Тон у него был решительный, как у командира, посылающего в атаку последнего бойца.

— Известно что, Адольф Андреевич. Своими делами заниматься. Чтобы вырвать победу, придется потрудиться. Победа, она сама не прибежит, на шею не кинется. За неё сражаться нужно. Каждому на своем участке, да.

— Как-то плохо у вас получается.

— Вы полагаете, я себе враг? — окрысился я. — В случае проигрыша я теряю минимум три миллиона долларов. Это вам не именные часы и грамоту в рамочку на стенку!

— Какие три миллиона?

— Такие, — подбавил надрыва я. — Победитель получает три миллиона, проигравший — два. Вот уже миллион. И, если я проиграю, то и матча-реванша не будет, а это ещё два миллиона. Понятно?

Зазвонил телефон. Трубку сняла Лиса, послушала, перекинулась десятком фраз на арабском, и передала её мне.

— Тебя, Чижик. Полковник.

Я встал — со старшими нужно говорить стоя даже по телефону, они это чувствуют и ценят, — и мы поговорили несколько минут. Потом аккуратно положил трубку на место.

— Это какой полковник? — спросил товарищ Миколчук.

— Ну, какой полковник может позвонить мне сюда? Муаммар Каддафи, естественно.

— И о чем вы говорили?

Разговор шел на арабском, и даже обладай Адольф Андреевич тонким слухом, вряд ли он понял бы наш разговор.

Наверняка не понял.

Я с сомнением посмотрел на Миколчука, мол, не ваш уровень, Адольф Андреевич, совсем не ваш. Потом всё-таки сказал:

— Зовет отдохнуть после матча. Сентябрь, октябрь на побережье чудесны. Всем пойдёт на пользу. Мне, девочкам… Хочет прислать самолёт, — приврал я. А может и не приврал. С Муаммара станется.

— А… А насчёт матча он что говорит?

— Ничего не говорит.

— А вдруг вы проиграете?

— С чего бы это вдруг? — удивился я по возможности искренне.

— Счёт один — четыре…

— Для Муаммара это ничего не значит. Он уверен: если Аллаху будет угодно, я выиграю.

— А если не будет угодно?

— Кто мы такие, люди, чтобы судить о намерениях Аллаха? — и я взялся за телефон.

Заказал разговор через коммутатор.

— Вы кому звоните?

— Вы сегодня на удивление любопытны, Адольф Андреевич. Лучше скажите, как там насчет Якова Владимировича?

— Возможно, завтра или послезавтра удастся дозвониться…

Меня соединили.

Бориса Васильевича не было дома, и я поговорил с Мариной Юрьевной. По-французски, для практики, мой французский всё ещё слабоват.

— Это…

— Это не д’Эстен, нет. Это жена Спасского. Борис Васильевич сейчас на прогулке.

— И о чем вы с ней говорили?

— О чем я говорил с женщиной? Товарищ Миколчук, вы шутить шутите, но меру-то знайте.

Тут за телефон взялась Пантера. Она заказала Москву. Самый обычный номер.

И тут соединили быстро — из президентского номера заказы приоритетны.

— Тётя? Да, это я. У нас все хорошо. Даже слишком хорошо. Но нужно решить маленький вопросик. Малюююсенький. Но срочно.

Прошло ещё пара минут.

— Нет, папа, все нормально. Не смотри телевизор, что они там понимают. Да, уверена. Но нужно, чтобы к нам срочно приехал Яков Дамский. Да-да, тот самый комментатор. Зачем, не знаю, Чижику виднее. Ну, хорошо, хорошо, не буду задерживать. Привет, и поцелуй от нас Ми и Фа, — и она повесила трубку.

— Дамский вылетит ближайшим рейсом, — сказала она. — Послезавтра он будет здесь. А пока не сходить ли нам на бал?

— На бал? — совсем уже потерянно спросил Миколчук.

— В «Террейс Плазе» — шахматный бал. По случаю очередной победы Карпова, и вообще.

— И вы хотите туда отправиться?

— Не только хотим, но и отправимся немедленно. Мы приглашены. Для остальных — вход тысяча песо. Выручка пойдёт пострадавшим от тайфуна. Будут корреспонденты ведущих газет, телевидения, все ждут встречи Чижика и Карпова в неформальной обстановке. Так что если хотите — присоединяйтесь.

— У меня нет лишней тысячи песо, — буркнул Миколчук, и повернулся к выходу.

— И ещё, Адольф Андреевич, — сказала ему в спину Ольга.

— Что?

— Впредь без приглашения прошу нас не беспокоить. Вы мешаете восстановлению Чижика, не говоря уже о том, что это неприемлемо — вторгаться в наше личное пространство.

Посрамленный, Адольф Андреевич ушел, но дверью не хлопнул. Прикрыл осторожно. Терпение, невозмутимость — этих качеств у него не отнять. При случае он, конечно, попомнит — но только если это будет не во вред карьеры.

А оно будет?

Через сорок минут, освеженные, в вечерних туалетах, мы поднялись по ступеням «Террейс Плазы», отеля, в котором жил Карпов.

Он и встретил нас у входа.

Собрался высший свет: тысяча песо — цена немаленькая, но и совсем небольшая для того, кто хочет прослыть человеком, чутким к несчастьям других. Политики всех мастей, банкиры, издатели, владельцы отелей, крупные торговцы — много, много людей пришли посмотреть на нас с Карповым.

Может, думали, мы сойдемся в рукопашной?

Нет. Мы мило беседовали. Отчего бы и не побеседовать? Карпов уверенно лидировал, настроение у него было хорошее. Я совсем не лидировал, но и у меня было хорошее настроение: впереди неделя отдыха!

Мы поговорили о погоде, Карпов поближе познакомил нас со своей командой — гроссмейстерами Кином, Пахманом, Гортом и Шамковичем. С Властимилом Гортом я, впрочем, был знаком, и хорошо знаком, но прежде считал неудобным общаться во время матча. Во избежание.

— Тебе в Чехословакии не всыпят? — спросил я его. Властимил хорошо знал русский язык, со всеми тонкостями.

— Вряд ли. Я перебираюсь в Германию. В Западную.

— И давно пора, — подхватил Пахман.

— У нас интересная команда получилась, — подхватил Шамкович. — Отщепенцы-невозвращенцы, — и рассмеялся.

Один Кин был холоден и сдержан, всем видом показывая, что русские и чехи для него компания случайная. Только бизнес.

Или мне так показалось.

Потом были коротенькие речи, были танцы (Карпов танцевал и с Лисой и с Пантерой), было вино, от которого я отказывался, показывая, что нельзя мне, нельзя, а — хочу от отчаяния напиться, в общем много было интересного. Некоторые, помимо билета, жертвовали особо.

Мне предложили спеть что-нибудь. Устроили аукцион. Победительница, местная предпринимательница с длинной испанской фамилией, заплатив сто тысяч песо (знай наших!), попросила спеть что-нибудь исконно русское.

Ну, спел. «Не одна во поле дороженька». А капелла. За сто тысяч песо отчего же не спеть?

В конце бала огласили собранную сумму — свыше миллиона песо.

В общем, отдохнули не без пользы.

Вот.

(Основано на реальных событиях).

Семидесятые годы. В райцентре, в «Культтоварах» продаётся импортная магнитола за полторы тысячи (пакистанский ковёр, немецкий сервиз и т. п). У человека есть деньги, но купить запросто нельзя. Сначала нужно сдать в потребкооперацию двести килограммов сливочного масла, и только тогда дадут ордер на покупку заветной вещи: у крутого пацана должны быть джинсы, мотоцикл и магнитола!

Человек идёт в магазин и покупает двести килограммов сливочного масла. Нет, он не просит взвесить-завернуть, он получает товарный чек. А потом тут же, не сходя с места, сдает это купленное масло обратно магазин по твердой цене, теряя на этом рублей двести. Или четыреста, уж не помню. Не для нищих, да. И, с документом о том, что масло сдано в закрома, он идет в магазин и покупает заветную вещь.

Все довольны.

Магазин выполнил план.

Потребкооперация отрапортовала о том, что у населения скуплено два центнера масла.

Человек приобрёл заветную магнитолу, поставил её на видное место и иногда включал, слушая «Полевую почту», «Би-Би-Си» или «Веселых ребят» на кассетах МК-60.