Западный рубеж

Глава 16 Чаепитие на Лубянке

Умница Артузов появился в кабинете лишь тогда, когда мы с Татьяной уже выглядели вполне респектабельно — одетые и с восстановленным дыханием. Девушка даже успела поправить прическу.

— Молодые люди, чаю хотите? — поинтересовался Артур, делая вид, что ничего не произошло.

Мы с Татьяной переглянулись. Она прыснула, а я подавил улыбку.

— Чай настоящий, из Китая, — уточнил Артур.

— А с чем чай? — поинтересовался я.

— С сухарями.

— И все? — разочарованно протянул я. — А где плюшки, где сахар?

— Да ты обнаглел, товарищ начальник губчека! Где я тебе сахар найду? — возмутился Артузов. Посмотрев на Татьяну, спросил: — Татьяна Михайловна, он всегда такой?

Спрашивается, откуда бы машинистке, работавшей у нас без году неделя, знать, каков ее начальник, но кокетливо поддакнула:

— Еще хуже. Требует, чтобы на завтрак сервировали веджвуд и чай пьет непременно с молоком.

— Ишь ты, — покрутил головой главный контрразведчик страны. — Товарищ Аксенов полюбил чай в английском стиле.

Этак, Артузов и на самом деле подумает, что я барствую. Но оправдываться не стану.

— Нет, Татьяна Михайловна ошибается, — возразил я. — Чай с молоком — это извращение. Я завтракаю исключительно черным кофе с рюмкой коньяка. Да, а еще с шоколадом.

— Точно, зажрался ты у себя в Архангельске, — хохотнул Артузов. — Тогда мы с Танечкой чай без тебя пить пойдем.

— Ну и идите без меня и чай с мармеладом трескайте, — хмыкнул я. — А я схожу, водички из бачка хлебну, вот и все.

— И пойдем, и будем трескать, а тебе не дадим, — хохотнул Артузов, подхватывая одной рукой Татьяну под локоток, а второй меня. — И останешься ты сидеть чаем непоеный.

— А я еще и Феликсу Эдмундовичу нажалуюсь — что Артузов плюшки зажал, — мстительно пообещал я.

— Жалуйся, — разрешил Артур, уже давясь от хохота. — Но тогда Председатель меня в Архангельск сошлет тебе в замы.

— Не-а, если ко мне в замы, то лучше не жаловаться. Такой зануда как ты душу вынет.

— А что, Артур Христианович тоже зануда? И даже большая зануда, чем Владимир Иванович? — заинтересовалась девушка. — А я-то считала, что самая большая зануда в чека мой начальник.

Артузов захрюкал от смеха, я тоже, и мы уже начали привлекать нездоровое внимание проходивших мимо чекистов, но Танечка, заняв позицию между двумя чекистскими начальниками, крепенько ухватила обоих под руки, слегка встряхнула нас, словно старшая сестра, ведущая с прогулки расшалившихся младших братьев.

Нам с Артуром стало неловко. Как-никак, мы люди серьезные, с положением, а здесь какая-то ерунда вызвала нервный смех. Но, как бы то ни было, мы пришли в кабинет особоуполномоченного Особого отдела ВЧК, и Артузов кинулся разжигать спиртовку. У него это отчего-то получалось плохо, и Татьяна Михайловна, посмотрев, как Главный контрразведчик страны мучается, вздохнула и, отобрав у Артура спички, поправила фитилек, зажгла. Взяв чайник, потрясла его.

— Вот так вот, приглашают гостей, а у самих воды нет, — хмыкнула девушка.

Артур засмущался, протянул руку, но Татьяна Михайловна, отстранила ее и вышла из кабинета вместе с чайником.

— Ватерклозет в конце коридора, — сообщил Артузов уже вдогонку, а потом чуть тише сказал: — Правда, там только мужской.

Я не стал ничего говорить, но у меня возникло смутное подозрение, что если в сортире окажутся мужики, то они о том горько пожалеют.

— Боевая у тебя подруга, — заметил Артузов, прислушиваясь к шагам. — Синячок-то не от ее ручки? С утра не было.

Зеркало, помнится, есть во встроенном шкафу. Точно, на левой стороне щеки начал наливаться фингал размером с копеечную монету. Замечу — не копейку РФ, или СССР, а царской России. Нет уж, валькирия — дева-воительница, не «падальщица».

— Скажу, что бандитская пуля рикошетом ударила, — решил я со вздохом.

— Лучше скажи, что о шкаф ударился, — посоветовал Главный контрразведчик. — Шел это ты, шел, а тут на тебя из-за угла шкаф напал. Вероломно напал! Так и скажи, что тебя Татьяна «приласкала», за то, что ты ее заставил принимать участие в сомнительной операции, или, — догадался Артузов, — за то, что ей в неглиже пришлось расхаживать?

Вот ведь, умный какой. Но других на его должности не держат.

— Между прочем, схлопотал по твоей вине, — вздохнул я. — Если бы не ты со своей «сывороткой правды», осталась бы моя морда чистенькой.

— Ну ничего себе! — возмутился Артур. — Он девушку заставляет в одном халате разгуливать, а виноват я?

— Ладно, уговорил. Мы с тобой оба виноваты. Скажи-ка лучше, ты с Коминтерном никак не связан?

— Тебя весь Коминтерн интересует или Наталья Андреевна? — поинтересовался Артузов. — Если переживаешь, что с синяком пред ее светлые очи предстанешь, то не волнуйся, она не увидит.

— В командировке? — как можно небрежнее спросил я, хотя у самого слегка сжалось сердце. Неужели дочку графа Комаровского уже отправили в Чехословакию?

— Ты газеты читаешь? — спросил Артур, но потом до него дошло: — А, так ты же в Архангельске, куда свежая «Правда» через три дня приходит.

— Как же, через три, — фыркнул я. — Она к нам иной раз по две недели идет. До сих пор один регулярный рейс, раз в неделю.

— В Петрограде твоя Наталья Андреевна, — сообщил Артур. — Зиновьев в Москву приехать не смог, поэтому заседание Коминтерна решено прямо в Смольном провести. Вернется дня через три.

Совершенно механически я потрогал щеку с синяком, раздумывая — пройдет ли синева или нет?

— Ты бы со своими женщинами разобрался, — посоветовал Артузов.

— А что, у Владимира Ивановича их много? — донесся голос от двери.

Вот ведь Артур Христианович! Не мог промолчать, что ли? Впрочем, чего уж теперь.

Между тем, Татьяна Михайловна, утвердив чайник на уже горевшую спиртовку, сказала:

— Вы уж простите, товарищ Артузов, что простая машинистка в разговор вмешивается, но в Архангельске у товарища Аксенова репутация женоненавистника. Вы мне весь образ разрушили.

Но Артур Христианович не был бы особоуполномоченным Особого отдела, если бы не сумел выкрутиться и спасти меня от потенциальной затрещины.

— Вот про личную жизнь Владимира Ивановича сказать ничего не могу, не знаю. А моя последняя фраза касалась исключительно женской агентуры. С женщинами, Татьяна Михайловна, работать сложнее. Они существа тонкие, ранимые. А подробности, вы уж простите, сказать не могу, секрет.

— Артур Христианович, чего вы оправдываетесь? — удивленно посмотрела Татьяна на Артузова. — Я только машинистка, и личная жизнь моего начальника не мое дело.

А ведь Татьяну задело упоминание о женщинах. Что ж, придется мне это пережить. В конце-концов, на фоне «попаданцев», о которых читал, я ангел только без крыльев. Но спина иногда чешется, значит, растут.

— А нас, кажется, на чай с сухарями позвали, — заметил я, желая отвлечь присутствующих от такой скользкой темы, как моя личная жизнь. — А если товарищ Артузов хорошенько поищет, так еще и сахар найдет.

— Да нет у меня сахара, вот те крест! — театрально перекрестился Артур. — Его сейчас даже у самого Дзержинского нет.

Ну если у самого Председателя ВЧК нет сахара, тогда поверю. Хотя… наш руководитель славится своим аскетизмом. Если судить по воспоминаниям, то питался он исключительно в столовой Лубянки, а в кабинете пил морковный чай. А знаете, я в это во все верю. Что бы там ни писали о Феликсе Эдмундовиче перестроечные и постперестроечные писатели, но шкурником он никогда не был и деликатесы втихаря не жрал.

Пока чайник закипал, Артур «сервировал» стол, застелив его листом белой бумаги формата А3, и высыпал прямо на него горсть белых сухариков. Ну ничего себе, буржуй, мало того, что у него сухари из пшеничной муки, так он еще и чистую бумагу переводит. Мог бы и газеткой обойтись. Нет, определенно у него где-то есть «заначка» с сахаром.

— Давай заварку, сам заварю, — предложил я.

Артузов спорить не стал, выдал мне жестяную коробку с надписью «Синшенху». На коробке стояло обозначение веса «½ фунта» и цена «1 рубль 10 копеек». А ведь дорогой чай, однако, если двести грамм стоили раньше, как дневная зарплата среднестатистического российского рабочего. Не удержавшись, понюхал. Ух ты! Такого божественного запаха мой нос не чуял уже года два, а я пробавлялся чем-то похожим на распаренный веник, либо еще какой-нибудь дрянью, вроде морковного или «копорского», что и чаем-то можно назвать только с перепоя.

В кабинете заварочного чайника не было, пришлось воспользоваться жестяной кружкой.

— Э-э-э, ты куда столько чая кладешь? — возмутился Артузов. — Целых три ложки бухнул.

— Все по английским нормам, — пояснил я. — Заварка берется из расчета — одна ложка на чашку.

Артур с тоской посмотрел, как я заливаю драгоценные листья кипятком, накрываю кружку чистым листом бумаги, и грустно сказал:

— Здесь бы на три раза хватило.

— Я тебе новую методику допроса показал? — усмехнулся я. — Считай, что это вместо моего гонорара. К тому же, к тебе часто друзья из Архангельска приезжают, да еще вместе с красивыми женщинами?

— Еще скажи, что чай должен быть похож на поцелуй: крепкий и горячий, — вздохнул Артур.

— Я бы и сказал, но ты одно слово пропустил, — парировал я. — Поцелуй должен быть еще и сладким.

Артузов что-то пробурчал себе под нос и полез в ящик письменного стола. Вытащив оттуда горсть слипшихся карамельных конфет в фантиках неопределенного цвета, высыпал их на стол, произнес в сердцах:

— Бандит ты, товарищ Аксенов!

— Я не бандит, — укоризненно покачал я головой. — Я, дорогой товарищ Артузов, экспроприатор. А ваши действия можно расценивать как укрывательство запасов продовольствия от трудового народа.

Татьяна между тем с удовольствием слушала наш разговор и грызла сухарики, словно белка орешки. Но, к счастью, все сгрызть не успела, оставив и нам немного.

Фантики не желали отлипать от конфет, а сами карамельки, наверное, изготавливались еще до революции девятьсот пятого года, но все равно, оказались очень вкусными и вместе с ароматным чаем и сухариками ушли «на ура».

Чай выпит, сухарики и карамельки съедены, теперь можно поговорить о делах, но Артур осторожничал, искоса поглядывая на Татьяну. Наверное, соображал, о чем можно говорить при девушке, а о чем нет. Но дочка кавторанга была наблюдательной барышней.

— Товарищи начальники, если вам нужно поговорить без свидетелей — так и скажите, — насмешливо сказала Татьяна. — Я женщина умная, все пойму правильно. Если вам больше не требуется квалифицированная сестра милосердия, а чай уже все равно выпит, то я бы пошла. — Покосившись на меня, поинтересовалась: — Товарищ Аксенов, не возражаете?

— Если желаете, вас на вокзал отвезут, — засуетился Артур, но Татьяна отмахнулась:

— У меня на Кузнецком мосту родная тетка по отцу живет, хотела в гости зайти. Поболтаем, старые времена вспомним. Заодно по Москве поброжу, давно здесь не была.

— Погуляйте, — важно разрешил я. — Если хотите, можете сегодня на бронепоезд не возвращаться. Только адрес тетки запишите.

Поискав глазами — на чем бы записать, подумал оторвать кусок от «сервировочного» листа, но рука не поднялась. Лист хороший, подумаешь, с пятнами от кружек, лучше я его с собой прихвачу. Хотя, у Артузова еще есть бумага, «отожму». Надо «раскулачить» московское начальство.

Когда Татьяна ушла, Артузов спросил:

— Владимир Иванович, ты мне своих людей не одолжишь?

Людей? Интересно, кого он имеет в виду? Красноармейцев или мою «команду»?

— Мне же теперь всю польскую агентуру брать, а людей нет, — пояснил Артур. — Можно, конечно, к армейцам обратиться, но не хотелось бы.

Тут Артузов прав. Человек пять из списка — не высокопоставленное армейское начальство, среднее звено, но лучше не рисковать. Да и мне польза — народ будет при деле, да и опыта нужного наберется. Авось, да и пригодится.

— Тебе сколько нужно? — поинтересовался я.

— Да человек двадцать, можно тридцать.

Двадцать или тридцать. Ну, всех я не дам, иначе кто станет караул на бронепоезде нести, а человек двадцать, вполне.

— Двадцать, — твердо заявил я. — Только я их вначале в бане помыть планировал. Мы же целую неделю в дороге, воняем.

— А у тебя на бронепоезде бани нет? — удивился Артур. — Вон, у Троцкого целый вагон есть.

— Я тебе что, нарком? — огрызнулся я. — Банный же вагон угля сожрет, паровоз столько не съест. А вода? У нас на железке половина водонапорных башен не работают, воды только-только на паровоз хватает, какая тут баня? А так, я завтра народ помою, да и самому бы неплохо помыться, постирушки там, то да се. Ты же поляков не завтра арестовывать собираешься?

— Так в том-то и дело, что я прямо сегодня собирался. Зачем тянуть?

А в принципе, Артузов прав. Если он собирается использовать польскую агентуру для собственных целей — типа, дезу им скармливать, спешить не стоит, а нет, то лучше поторопиться. Поляки не дураки, а арест резидента быстро станет известным.

— Давай, — кивнул я, и радостный Артур потянулся к телефону.

Крутанув ручку, особоуполномоченный ВЧК властно произнес:

— Коммутатор, Артузов на проводе. Связь с бронепоездом Аксенова установлена? Соедините.

Дождавшись соединения, передал мне трубку.

— Бронепоезд Аксенова. Кузьменко. Слушаю вас.

— Никита, это Аксенов, — представился и я. — Передай Ануфриеву — пусть оставляет десять человек для внутренней службы, остальных немедленно направляет на Лубянку. Скажи — мой приказ.

— Не надо выдвигать, — перебил меня Артузов. — Я за твоими ребятами автобус пришлю, со своим человеком.

— Отставить выдвижение, пусть ждут на месте. К вокзалу подъедет автобус, там будет человек от Артузова, пусть на нем едут. Все понял?

— Понял. Ануфриеву выделить двадцать человек, ждать автобус с человеком от Артузова, на нем и поедут.

Конечно, прозвучало немного двусмысленно, но догадаются, что к чему.

— Молодец, — похвалил я Никиту, потом поинтересовался: — У вас все нормально?

— Почти, — осторожно ответил Кузьменко.

— А что случилось? — насторожился я, ожидая, что мой уголовник опять что-нибудь выкинул, и угадал.

— Художник новую колоду карт нарисовал, сел играть с Семенцовым и опять обыграл. Тот от обиды в драку полез, пришлось разнимать. Я приказал обоих под арест посадить.

— Правильно, — одобрил я. — Вернусь, сделаю обоим козью морду.

— Суров ты, товарищ Аксенов, — хмыкнул Артур, принимая у меня трубку. — Коммутатор? Соедините с гаражом.

Приказав начальнику гаража на Лубянке отправить автобус к вокзалу, Артур повернулся ко мне.

— Надеюсь, ты мне не этих бойцов даешь, которым козью морду собираешься делать?

— Нет, тебе я обычных красноармейцев даю. Люди проверенные, надежные. У меня с собой еще фальшивомонетчик есть и художник. Кстати, тебе фальшивомонетчик не нужен? — поинтересовался я. — Еще могу художника дать. Хороший художник, только в карты играть любит. Расстрелял бы обоих, но вдруг пригодятся?

— Никак, собираешься фальшивые польские марки печатать или паспорта?

Говорю же, догадливый человек Артур Христианович. С другой стороны, сложно не догадаться, если такая связка — фальшивомонетчик и художник. Еще он один из немногих, кому известна моя будущая должность. Правда, кроме меня никто не знает, что мне так и не суждено занять должность начальника ЧК Польской республики, равно как и Дзержинскому не стать «серым кардиналом» при польском правительстве.

А что сказал бы Артузов, если бы знал, что в моем поезде едет примитивный печатный станок, на котором по приказу Наполеона печатали фальшивые русские ассигнации? Другой вопрос — а понадобится ли мне все это добро вкупе с художником? Выносить этот вопрос на коллегию ВЧК я не стану. Заикнусь про польские марки — не поймут. Если рассматривать Польшу как очередную советскую республику, то зачем подрывать ее экономику?

— Я их на всякий случай взял. Думал, вдруг да придется фальшивые документы стряпать. А печатать лучше фунты или франки. Кому польские марки понадобятся?

— Разумно, — поддержал меня Артузов. — У нас в «нутрянке» уже два фальшивомонетчика сидят, приговора ждут. Хочешь — их тоже тебе отдадут? Вдруг к делу приставишь?

— Нет уж, нет уж, — испугался я. — Мне одного уголовника хватает. А художника даже в одном экземпляре, уже много.