Западный рубеж

Глава 19 Ошибка резидента

Кажется, я только-только лег спать, как затрещал телефон, и мне пришлось снимать трубку.

— Аксенов у аппарата, — доложил я, стараясь, чтобы голос звучал бодро и весело. Кто знает, кто на том конце провода? А если Дзержинский, или Троцкий?

Но в ухе раздался противный голос Артура.

— Ты уже встал, или только проснулся? — поинтересовался мой друг.

— А чё надо? — невежливо отозвался я.

— Как это, чё надо? — возмутился Артур. — Ты знаешь, который час?

По моим прикидкам было часов семь — восемь утра.

— Девять часов уже, — сообщил Артузов. — Ты спишь, а кто польскую шпионку допрашивать станет? Сам вчера напросился поработать рядовым сотрудников. Если ты дело начал, тебе и заканчивать.

В словах Артузова звучала сермяжная правда. Если «по чесноку», как говорит молодежь в мою эпоху, я и на самом-то деле напросился на работу. Вздохнув, спросил:

— А у тебя чай остался?

— Какой чай? — возмутился Артузов. — Ты и так мой недельный запас выпил.

— Тебе пить вредно, — пробурчал я. — К нему бы еще пирожков, но при твоей бедности и бутерброды сойдут. Сахар не прошу, зажилишь. А чай — только крепкий.

— Я же говорил, разберись со своими женщинами, тогда по ночам будешь спать, — весело сказал Артузов. — Ладно, будет тебе чай. Только его надо заработать.

Артур был прав только наполовину. Я и на самом деле не выспался из-за женщины, но в эту ночь мы с Татьяной просто говорили. Она рассказывала о себе, я о себе. Узнал некоторые подробности жизни девушек прошлого. Мы-то считали, что гимназистки дореволюционной России блюли себя до самой свадьбы. Ан, нет. Были у них и беременности, и аборты, и даже кое-кто из девиц соперничал — кто раньше лишится девственности.

А ее роман выглядел просто и незатейливо. В госпитале, где она в девятнадцатом году служила сестрой милосердия, появился новый раненый — поручик Борис Покровский, командир роты на Железнодорожном фронте. Они даже собирались пожениться, но тут красные, а Борис, прямо из госпиталя, попал в СЛОН, откуда его отправили на польский фронт.

Передо мной Таня извинилась. Сказала, что все понимает, и была неправа. И теперь не уверена, а была ли у нее любовь, или только жалость?

К своему удивлению, я рассказал ей о своем странном романе с Полиной. Татьяна вздохнула, и сообщила, что я дурак.

Ну, про это и сам знаю, могла бы не напоминать.

Артузов, тем временем, изменил тон с шутливого, на деловой.

— Паненка твоя категорически отказывается отвечать на вопросы. Смотрит презрительно, и ноздри раздувает. Сотрудники два часа с ней бились, пришлось опять в камеру отправлять. Только на тебя и надежда.

— Ага, пользуешься моей добротой.

— Пока ты свободен, надо пользоваться, — не стал спорить Артузов. — У тебя подход нестандартный. Завтра прибудет Дзержинский, тебе не до моих дел станет.

— А ты что-нибудь знаешь? — насторожился я.

— Владимир Иванович, а это уже не телефонный разговор, — построжел Артур. — К тому же, ты сам все понимаешь…

Конечно, понимаю. Даже если Артур что-то знает, не скажет. В лучшем случае, намекнет. Эх, надо было его вчера попытать, может и раскололся бы.

— Ладно, когда я тебе нужен? — поинтересовался я.

— Давай через час, а? И полячка пусть отдохнет, и тебя с места срывать не хочется. У тебя же планов никаких нет, да? Наталья Андреевна все равно задерживается.

Прав Артузов, надо с женщинами разобраться. А, чтобы не забыть…

— Артур, надо кое-какие приготовления сделать. И ассистенты понадобятся.

— Опять сыворотку правды? — хмыкнул Артур.

— Почти, — ответил я. — Но два раза одна и та же затея не прокатит, ты ее до других времен придержи. Но смысл очень похож. Только, давай не через час, а через два.

Я вкратце изложил идею Артузову, он посомневался, хохотнул, и посулил все выполнить в лучшем виде. Ассистента он тоже пообещал, а второй ассистент у меня уже есть. Вернее, ассистентка.

Я постучал в дверь купе, где обитала Татьяна и, не дождавшись ответа, отодвинул дверь.

Девушка лежала на животе. Простынь из-за жары сбилась, сорочка задралась, открывая прекрасные ноги. И не только. Татьяна девушка рослая, но не толстая. И вся ее фигура гармонична, словно у греческой богини. Не знаю, кого она мне больше напоминала — Артемиду, или Афину?

— Татьяна Михайловна, вы не хотите поработать? — поинтересовался я, стараясь не смотреть в сторону девушки. А как не смотреть? Ну, очень уж соблазнительная картина.

Повернувшись на спину, девушка открыла глаза, подскочила, а потом испуганно натянула на грудь простынь.

— Володя, выйди отсюда, дай поспать.

— Вставай, женихов проспишь.

Чего это она? Но рука у барышни за чем-то потянулась — не то за подушкой, не то за револьвером сорок четвертого калибра, но выяснять не стал, выскочил из купе. Едва успел закрыть, как в нее что-то ударилось. Нет, все-таки подушка.

— Танька, вставай! — сунул я нос в открытую щелку. — Не встанешь, я у Артузова весь чай выпью.

— А вот за Таньку ты сейчас…

Девушка вскочила, ухватила подушку, и ринулась в бой. Конечно, она рослая, сильная, но ведь и мы кое-что могём. И вот, брыкающаяся валькирия обезоружена, прижата к постели, и вынуждена сдаться на милость победителя. А победитель, он же, такая сволочь…

В общем, я правильно решил, что к Артузову торопиться не стоит.

Что удобно, так это то, что мой вагон не проходной, и бойцы, могли выходить из своих вагонов, не потревожив отца-командира. Но все-таки, надо и честь знать. Когда мы с Татьяной — уже умытые, и одетые, попивали свой пустой кипяток, хрустя архангельскими сухариками, девушка вспомнила:

— Ты что-то о настоящем чае говорил?

— Артузов сказал — заработать надо, — наставительно произнес я.

— Титьками больше трясти не стану! — твердо сказала Татьяна. Посмотрев на меня, хмыкнула: — Но, если для дела, то может быть.

— Не надо трясти. Надо в допросе поучаствовать,

— Я стану доброго следователя изображать, а ты злого? — загорелась Таня. — А о чем спрашивать нужно?

— А ты откуда такие вещи знаешь? — удивился я.

Что-то я не мог вспомнить в детективных романах начала двадцатого века такой связки «добрый — злой». У Конан Дойла точно нет. Но Татьяна пояснила:

— У папочки моего друг детства был — Алексей Альбертович Петров. Он до больших чинов не дослужился, точно не помню — не то штабс-капитан, не то капитан. Вот, от него и услышала. Дядя Леша — единственный папин друг из сухопутчиков.

Фамилия Петров не самая редкая в этом мире, но отчего-то знакомая. Татьяна, между тем, продолжала рассказа:

— Мой папочка «сухопутных» вообще не жаловал. Я, когда про Борю сказала, пообещал меня вместе с ним с лестницы спустить.

Я кашлянул, и Татьяна, поняв, что мне не очень-то интересно слушать ее рассказ о бывшем любовнике, продолжила:

— Папа, когда уже в торговом флоте служил, вместе с дядей Лешей какого-то американца ловил, который у наших капитанов хотел лоции и секретные карты Северной Двины и Белого моря купить[18]. Американца поймали, допросили, а потом выставили. Все-таки, союзники, не в тюрьму же его сажать? Вот, дядя Леша и говорил, что использовали такой прием — добрый следователь, злой следователь.

Стоп. Дошло-таки. Штабс-капитан Петров был начальником Беломорского КРО. Интересные знакомые у кавторанга Ковалева. Надо будет по возвращении с ним знакомство свести. Есть, разумеется, риск, что отставной капитан второго ранга попытается и меня спустить с лестницы, но ради дела придется пережить.

— Познакомишь меня со своим папой, — попросил я.

— Чтобы о дяде Леше рассказал? — догадалась Татьяна. Вздохнув, сказала: — Вряд ли он что-то расскажет. Как американцы Мурманск заняли, дядя Леша пропал куда-то. Может, уже и в живых нет.

Эх, хорошо здесь, но пора на службу.

Мы сидели с Артуром за одним столом, и негромко переговаривались.

— А ты уверен? — озабоченно поинтересовался Артузов. — Может, накручиваем себя, а женщина вполне нормальная?

— А я что, врач? — огрызнулся я. — Но сам посуди — на контакт она с нами не идет. Ладно, ей допросчик не понравился, бывает. Но есть другое. Смори, буду пальчики загибать. Немотивированная агрессия, это раз. Мы на квартиру пришли, а она уже за револьвер схватилась. Ладно бы, если я представился, что из чека, а так, ни с того, ни с сего. Суицидальный синдром — это два. Третье: я спросил — является ли она потомком Ходкевичей, она поддакнула, да еще и заявила, что ее пра-пра — кто-то там, не упомню, Москву жег.

— И что такого? — не понял Артузов. — У нас и Радзивиллы были, и Короткевичи.

— Если она Ходкевич, так историю должна знать. В шестьсот двенадцатом ее пра-пра-дедушку, Кароля, мужики-ополченцы Козьмы Минина лупили, и в хвост, и в гриву. Бежал, обгоняя битую задницу. Разве таким хвастаются?

— Думаешь, самозванка, да еще и с шизофренией? — вздохнул Артур.

— А у кого дядя врач? У тебя, или у меня?

— Так то дядя, — пожал плечами Артузов. — У нас сейчас в Москве ни одного свободного психиатра нет. Скажи спасибо, что санитара нашел, и сестричку толковую. Посмотрим. Если она не совсем нормальная, то сдадим в Алексеевскую больницу, а нормальная, то можно и полякам отдать. Договорились?

— Ладно, посмотрим, — сказал я, и слегка повысив голос, спросил: — А задержанная-то где? Почему не ведут?

— Так здесь мы, товарищи особоуполномоченные, — донесся от дверей голос чекиста-конвоира. — Мы тут уже минут пять стоим, команды ждем.

— Заводите, — приказал Артур, старательно стирая с лица ненужную улыбку.

Пани Беата вошла в допросную, окинула взглядом чекистов за столом, и двух людей в белых халатах, сидевших возле двери. Кажется, медики ей особо не понравились. Еще бы. Мне бы они тоже не понравились. Здоровенный мужчина, чей халат был не белого, а уже какого-то неопределенного цвета, словно кобыла д’Артаньяна, с рукавами, закатанными до локтей, демонстрирующий руки, похожие на меховые перчатки. Женщина, вроде бы и походила на сестру милосердия, но с накрашенными губами, со шприцем в руках, которым она зачем-то поигрывала.

— Присаживайтесь, — оскалился в приторной улыбке, показывая женщине на табурет, вмурованный в пол.

— Я все слышала, — мрачно, но гордо произнесла шпионка, усаживаясь, и пытаясь поправить подол платья.

После ночи, проведенной в камере, пани Ходкевич выглядела не очень. Может, она и считала, что напоминает престарелую Жанну д’Арк, но получилось плохо. Всклокоченные волосы, шишка на лбу, мятое платье. Да и внешне она смотрелась не на свои сорок с небольшим хвостиком, а лет на семьдесят.

— А мы разве о чем-нибудь говорили? — растерянно произнес я, посмотрев на Артузова.

— Извините, гражданочка, вам показалось, — с мерзкой улыбочкой отозвался Артур. — Мы с товарищем говорили…

Главный контрразведчик страны замешкался, не придумав, чего бы соврать, и я пришел к нему на помощь:

— Пани Тышкевич, мы говорили исключительно о погоде. Вы же согласны, что дождя давно нет, а без него и картошка не взойдет?

— Да-да, — поддержал Артур. — И яровые еще не заколосились.

— Даже если я сумасшедшая, как вы считаете, но я отнюдь не глухая! — заявила пани Беата.

— Пани Ходасевич, побойтесь бога! — всплеснул я руками. — Никто не считает вас сумасшедшей.

А улыбочка у меня еще противнее, нежели у Артура.

— Именно так, — подхватил Артузов. Слегка прищурив глаза, выдал: — Мой коллега считает, что у вас суицидальные наклонности. Но мой дядя — врач, между прочем, говорил как-то, что депрессия — явление возрастное. У лиц пожилого возраста, в головном мозге возникает когнитивная дисфункция. Опять-таки, нарастающая беспомощность.

— Мне плевать, что вы считаете, и о чем говорил ваш дядя, — отрезала пани Беата. Посмотрев на меня, скривила рот в улыбке: — У вас, молодой человек, провалы в памяти. Моя фамилия не Тышкевич и не Ходасевич, а Ходкевич! Пани Беата Ходкевич!

— Пани Ходкевич, приношу вам искренние извинения, — прижал я руку к груди. — Разве я с вами спорю? Позвольте, я все запишу?

Пани Беата смерила меня яростным взглядом, набрала воздух ртом, и шумно выпустила его через нос. Похоже, она поняла собственную ошибку. На допросах следует использовать одну тактику. Выбрала молчание — молчи. А теперь, коль скоро начала разговаривать, придется говорить дальше.

— Итак, фамилия, имя, отчество, год и место рождения… — начал я, а потом, отложив в сторону протокол, посмотрел в глаза пани Ходкевич и сказал: — А знаете, пани Ходкевич, ваши анкетные данные меня не особо интересуют. Я могу заполнить все сам. Но мне нужно знать вашу роль в нелегальной, скажем так, структуре польской разведки. Мне нужны фамилии польских агентов, их задание.

— Могу вам сказать лишь одно, — заявила Ходкевич. — Я являюсь руководителем всей (выделила она) польской разведки в России.

Я посмотрел в сторону Артура, развел руками, и сказал так, словно бы никакой шпионки перед нами не было:

— А ты говоришь — она нормальная.

Лицо у пани Беаты покрылось красными пятнами.

— И что вам опять не нравится? — возмутилась шпионка. Чувствовалось, что вот-вот, и она сорвется в истерике.

— Да что вы, нам все нравится, — кивнул я, и опять обратился к Артуру: — Может, укольчик попросим женщине сделать?

Я посмотрел на нашу «сестру милосердия», в опасении — не сорвалась бы Татьяна. В обморок-то не упадет, девушка крепкая, с опытом работы в госпитале, но кто знает, не возмутится ли дочка кавторанга, глядя на мои методы? Нет, сидит, словно вкопанная и, вроде бы, ей любопытно. Таню надо переводить из машинисток в оперативный состав, однозначно. Или, а это даже лучше — по возвращению в Архангельск организую-ко я лечебную амбулаторию для сотрудников Архчека, а Татьяну Михайловну назначу главным врачом. Нет, «главным» нужно брать человека с дипломом о высшем образовании, а ее можно определить начальником. Или отправить девушку учиться на доктора?

Татьяна, между тем, поднялась с места и сделала шаг по направлению к задержанной шпионке.

— Подождите вы со своим уколом, — нервно сказала пани Ходкевич, с опасением озираясь на шприц. — Я сделала признание, что вас не устраивает?

— Пани Беата, ну, сами посудите, — рассудительно сказал Артур. — Кто же в здравом уме признается в том, что он руководитель всей польской разведки в России?

Ай да Артузов! Как он умело «подхватил» мою тональность, и задал правильный вопрос!

Вот тут я понял, что меня начало «клинить». Это кого я сейчас так снисходительно одобряю? Еще бы по плечику похлопал. Артузова? Человека, которым я восхищался еще с юности, и из-за которого и выбрал эту профессию?

— У меня сразу такой вопрос, — вмешался я. — Если вы руководитель разведки, то почему о вас ничего не сказал Добржанский? Человек, представившийся нам резидентом, и сдавший добрый десяток агентов?

— Научитесь правильно запоминать польские фамилии, гражданин Аксенов, — презрительно сощурилась пани Беата. — Его фамилия Добржинский, а не Добржанский. А не сообщил обо мне лишь потому, что ему не положено знать. Добржинский — лишь один из множества резидентов, не более.

Артузов выглядел озадаченным, а мне такая схема была известна. Потом нарисую ему структуру сицилийской мафии, или ОПГ девяностых годов, когда есть лидер, в чьем подчинение «бригадиры», а уже те направляют «быков» — простых исполнителей. Значит, наша пани Беата, «капо капоне».

— Вы можете предъявить какие-то доказательства? — поинтересовался Артузов.

— Могу, — тихо сказала пани, опуская глаза. — Но у меня условие. Я стану говорить только с вами, гражданин Артузов. Уберите отсюда ваших санитаров из психиатрической клиники, и пусть уйдет гражданин Аксенов.

Мы с Артуром переглянулись. Артузов спросил:

— А чем вас не устраивает товарищ Аксенов?

— Вы курируете польское направление в контрразведке, вы — здравомыслящий человек. Я не хочу иметь дело с большевистским фанатиком, вроде Аксенова.

Вот те раз! Это я-то большевистский фанатик? Обидно.

— Товарищи, спасибо. Можете быть свободны, — сказал Артузов Татьяне и «санитару» (его, кстати, изображал один из чекистов), и нерешительно посмотрел на меня.

Но я только пожал плечами, и направился к выходу. Уже в дверях кое-что вспомнил, и поманил Артура, а когда тот торопливо подошел, протянул руку:

— Ключ от кабинета давай. — Артузов смотрел непонимающими глазами, пришлось пояснять: — Кто мне чай настоящий обещал? Я что, не заработал?

Артур безропотно отдал мне ключ и попросил:

— Не забудь стол листами прикрыть, иначе закапаешь все. Сухари, чай и все прочее в тумбе найдешь. Но мне что-нибудь оставьте.

— Я что, зверь, что ли?

Посмотрев на Таню, стоявшую чуть поодаль, снизил голос:

— Только, Володька, смотри — стол не по назначению не используй.