Запечатленный труд (Том 2)

Глава двадцатая Проволочная паутинка

Получив два новых огорода и завоевав обширный двор перед старой тюрьмой в цитадели, наши землеробы не удовольствовались этими приобретениями. Похожие на мужика в рассказе Толстого «Много ли человеку земли надо», они все дальше и дальше хотели распространить свои владения; они не могли видеть равнодушно ни одного клочка необработанной земли без того, чтобы не мечтать о завоевании его. Им покоя не давала мысль, что на дворе позади старой тюрьмы растут лишь сорные травы, тогда как это бесплодное пространство можно превратить в сад с цветущими яблонями, жимолостью и сиренью.

Много красноречия и силы убеждения было потрачено ими, пока наконец в 1898 или 1899 году их упорные и энергичные домогательства увенчались успехом. «Ну, пусть! Работайте, возделывайте — только бы в тюрьме было тихо», — казалось, говорило или думало тюремное начальство.

Двор за старой тюрьмой представлял собой настоящий, никуда не годный пустырь: длинное, узкое пространство, с трех сторон затененное стенами цитадели, поросшее почти тропической крапивой и лопухом и засоренное множеством щепок и кусков коры, которую мы снимали с больших болванок для токарной. Верхний слой двора на аршин или больше состоял из тяжеловесных глыб известняка и щебня, почему на дворе и могли расти только самые неприхотливые растения. Столетняя рябина, такая же прекрасная, какая росла на переднем дворе старой тюрьмы, стояла в углу двора и одна радовала глаз среди мерзости запустения, еще более подчеркивая заброшенность этого жалкого места. И его-то наши землеробы решили превратить в прелестный уголок рая.

Задача была трудная, и вся энергия, не находившая себе исхода, была пущена в дело: вся площадь двора была взрыта; все камни выкорчеваны; весь щебень вынесен и употреблен на мостовые в огородах и клетках.

Для посадок было необходимо создать плодородную почву. Товарищи вырыли глубокую, широкую воронку, докопались до глубокой силурийской глины, извлекли ее и, смешав с песком и перегноем, приготовили превосходную смесь, а в опорожненную воронку сбросили известковые глыбы, лишний щебень и мусор, загрязнявший все пространство.

После этой предварительной, поистине циклопической работы должно было начаться творчество, и мне было запрещено заглядывать на место действия: товарищи хотели сделать мне сюрприз.

Настало время, и они сказали: «Вера! Иди».

День склонялся к вечеру, когда жандармы привели меня в заповедное место, которое я видала раньше в самом хаотическом виде. Я вошла и остановилась: близ рябины я увидела сад, настоящий, хорошенький садик с кустами и клумбами. Пестрели цветы: высокие лилии опрокинули свои желтые зубчатые вазочки; водосбор — свои гофрированные лиловые венчики; подле белой никоцианы алела гвоздика и роскошный георгин опустил малиновую головку. Кругом жимолость сизыми, бледно-зелеными листиками оттеняла темную лакированную зелень сирени, и все венчала старая рябина с ее изящными перистыми листьями и крупными кистями красных ягод. О, чудо! Как в настоящем саду, садик отделялся от остального пространства легкой проволочной оградой.

В мягком свете кончающегося дня, овеянная теплым воздухом и ароматом резеды, я стояла и смотрела в задумчивом созерцании. Было так красиво… и так одиноко: перед глазами — садик, цветы, проволочная изгородь, и кругом высокие крепостные стены. Волна неопределенного чувства поднималась в груди, и неожиданно слезы хлынули из глаз.

«Откуда эти слезы? Почему я плачу?» — невольно спрашивала я себя, не видя причины для грусти, спрашивала и недоумевала.

… Вернувшись домой, как я уже привыкла называть тюрьму, и успокоившись, я поняла: этот садик, созданный трудом товарищей в стенах крепости, его кусты, его цветы, эта решетка, так примитивно сплетенная в неправильную паутинку руками узника, напоминала другие сады, другие изгороди. Образы, унесенные со свободы, выплывали из темных глубин памяти, куда были запрятаны усилиями воли. Эти образы были погребены и погребенные поднимались теперь на поверхность со дна, на которое были опущены, и слезами протестовали, что их считали умершими.