Записные книжки

1929

Борнео. X. ходит в рубашке и шортах защитного цвета. Носит коричневые башмаки и носки-гольф. Примерно среднего роста, толстый, с кирпично-красным блестящим от пота лицом и крючковатым носом. Голубые глаза, волосы довольно густые, со лба лысеет. Говорит почти исключительно штампами, особенно за выпивкой. Очевидно, хочет показать, что он не кичится. Впрочем, с глазу на глаз говорит более естественно, вполне как джентльмен; у него две кошки и собака. Из семьи священнослужителей.

А. Валлиец, говорит с сильным валлийским акцентом, худой, неопрятный, бритый, лопоухий, черты лица неправильные. Нехорош собой, болезненного вида. Склад ума сардонический, имеет привычку льстить людям, радуется, когда его фальшивые комплименты принимают за чистую монету. Одет дурно, неряшливо. Хорошо играет на рояле, любит классическую музыку. Когда не в духе, утешается музыкой. Производит впечатление деревенского парня из семьи более чем скромного достатка, которому благодаря усердной учебе в школе и умению сдавать экзамены удалось поступить на государственную службу. В его комнате множество школьных грамот, как водится, в рамках. Любит читать по-французски, собрал небольшую библиотечку современной французской литературы, однако говорит по-французски плохо.

Султан. Договорились, что султан даст нам аудиенцию в зале для приемов; подходя к залу, мы увидели, как он со свитой спускается из своих покоев, — нам пришлось посторониться, чтобы дать ему дорогу. Его сопровождали два почтенных мужа и разношерстная свита, один из придворных нес над его головой зонтик. Зал для приемов представлял собой комнату, в одном конце которой стоял аляповатый раскрашенный трон. Перед троном помещался стол, вокруг него шесть стульев, по обе стороны от него во всю длину залы тянулись два ряда стульев. Нас представили султану, затем двум его регентам. Султан — мальчик лет тринадцати, у него длинное лошадиное лицо, светлая матовая кожа, крупный рот, улыбка обнажает длинные зубы и десны, глаза-бусинки бегают по сторонам. Желтое шелковое одеяние — куртка, брюки и саронг, на голове черная феска с аппликациями золотой парчи, расшитой фальшивыми бриллиантами. На шее множество золотых шнуров, цепочек и большая золотая медаль. На регентах — они из числа близких родственников султана — какие-то голубовато-серые подобия тюрбанов, сделанные из шелковых платков, темные брюки, короткие малайские курточки и саронги. Один сильно косоглаз, носит очки с синими стеклами. Младшего брата султана, бледного мальчугана лет восьми, принес на руках придворный, мальчуган всю аудиенцию просидел у него на коленях. Султан время от времени вопрошал взглядом косоглазого регента, что делать дальше, но при этом казался вполне уверенным в себе и не тушевался. Он восседал в кресле в центре стола, регенты сидели по одну его руку, британский резидент и мы — по другую. Позади него сгрудились чиновники, одетые довольно убого. Один из них держал карающий меч, другой — копье, третий — подушку, четвертый — приспособления для жевания бетеля. Обносили крупными, размером со свечу, сигаретами местного производства из грубого местного табака, завернутого в пальмовые листья; однако раскуривались они легко и неспешно. Остальные советники разместились на стульях по обе стороны зала и, похоже, внимательно прислушивались к беседе, которая велась за круглым столом. Позади трона стояли две огромные свечи — они, по всей вероятности, должны были знаменовать чистоту помыслов султана. Мальчуган, брат султана, смотрел на нас во все глаза. Регент от лица султана отпустил нам затейливый комплимент, затем резидент от моего лица произнес пространную речь, изложив, кто я и что. После чего завязался бессвязный разговор, каждая сторона ломала голову над тем, что бы такое сказать. И наконец, после прощального комплимента регента и любезного ответа резидента, мы откланялись.

Какие только деревья ни растут на холме за резиденцией султана — они раскиданы беспорядочно, по прихоти природы, но кажется, будто их расположение тщательно продумано. Такие холмы видишь на старинных китайских картинах.

Мы обошли заводик по производству катеху. На берегу речки, у подножья холма, множество навесов на сваях из плохо обтесанных бревен, крытых рифленым железом. На холме растут бананы, папайи, самые разные деревья. Впечатление такое, будто навесы строили наспех, без всякого плана, по мере того, как в них возникала необходимость. Грязноватый, запущенный, заводик резко отличается от содержащихся в образцовом порядке английских и американских фабрик. Катеху употребляют для дубления, его добывают из коры мангрового дерева; во всех заводских помещениях попахивает танином. Повсюду расставлены огромные чаны, в которых кору, предварительно размолотую довольно сложной машиной, промывают водой и кипятят, пока не получат танин; готовый катеху вытекает из чана густой, рыжеватой, вязкой жижей, похожей на патоку. Когда катеху засохнет, из него формируют большие, очень твердые круги. Управляющий и два его помощника живут в отдельных бунгало на холме, есть здесь и маленький клуб, где они проводят вечера. Клуб размещается в одной комнате, большую часть ее занимает бильярдный стол; на оставшемся пространстве размещается небольшой бар, ломберный стол и стол, на котором лежит груда газет — «Дейли График», «Миррор», и журналы типа «Ройал» и «Стрэнд». Всю работу по клубу делает один парень, он и спиртное подает, и в промежутках исполняет обязанности маркера. Грязь в клубе несусветная. Управляющий — дебелый, в роговых очках, со вставными зубами, с бритым, бронзовым от загара квадратным лицом. Он уже четверть века живет здесь и, как говорят, обладает большим влиянием на туземцев. У него привычка пересыпать речь французскими словечками. Он слывет человеком отзывчивым и надежным. Троица, составляющая весь штат заводика, не ладит друг с другом. Они то и дело скандалят между собой. Инженеру под тридцать, у него такой сильный шотландский акцент, что англичанину не просто его понять. Примерно среднего роста, одет в поношенный серый тиковый костюм и драную тенниску. У него привлекательное, симпатичное лицо, с чертами не сказать, чтобы тонкими, но недурными, голубые глаза — по первому впечатлению, мутные от пьянства, но если вглядеться без предубеждения, увидишь в них и тайну, и трагизм. Они полны недоумения — можно подумать, что здесь, на Востоке, ему открылось такое, чего он не может постичь, и это лишило его равновесия и пустило плыть по воле волн в житейском море. Говорят, он беспробудно пьет, а когда напьется — бранчлив и буен. Третий — коротышка крепкого сложения, с рыжеватыми волосами и крупным носом, все больше помалкивает.

Лабуан. Высаживаешься на пирсе и выходишь на главную улицу, тянущуюся вдоль моря. Это сплошная стена китайских и еврейских лавочек, довольно необычных: часто у одной лавчонки два-три хозяина; по одну сторону двери у окна — парикмахерское или зубоврачебное кресло, по другую — у окна верстак часовщика, в глубине торгуют консервами. Есть здесь три-четыре лавчонки еврейских торговцев из Багдада. В одной, где торгуют всевозможным мелочным товаром, в глубине на скамье возлежит еврейка удивительной, почти немыслимой красоты. Полулежа-полусидя, прикрытая одним линялым розовым халатом, она предается лени. Ее белые ноги босы. Прелестное, овальное лицо, матовая кожа, копна иссиня-черных волос, великолепные коровьи глаза. Казалось, она сошла со страниц арабских сказок. И такая в ней томная нега и чувственность, что дух захватывает. Муж у нее — долговязый, тощий, бородатый еврей в очках, таких во множестве встречаешь в лондонском Ист-Энде; сметливый, продувной и раболепный.

Малайская федерация. Заря на море. Я проснулся, едва начало светать, и вышел на палубу. Горы Перака затянуты дымкой, над ними нависли сизые облака, солнце, показавшись на миг, окрашивает их в розовые и золотые тона — ни дать ни взять саронги Тренгану.

Рисовые трупиалы. Белая стая беспорядочно мечется туда-сюда, как нечаянные мысли, проносящиеся в голове без всякой на то причины и какого бы то ни было порядка.

Резидент, советник посольства. Маленького роста, лет пятидесяти — пятидесяти двух, седые волосы, кустистые седые брови. Отличный профиль — в молодости явно был хорош собой. Голубые глаза поблекли, тонкогубый рот сложен в брюзгливую гримасу. Говорит так, словно у него нет зубов — понять, что он бормочет, очень трудно. Его считают застенчивым, но у меня такое впечатление, что он просто не знает, как себя вести в обществе. Теряется, когда надо представить людей друг другу. Не осмеливается уйти из гостей первым, только вслед за кем-то. Добросовестный и трудолюбивый, но недалекий. Из тех чиновников, которые вечно боятся совершить ошибку и оттого привержены дурацким предубеждениям и бюрократической волоките. Хотя прожил здесь лет тридцать, еле-еле говорит по-малайски, не интересуется ни страной, ничем, кроме своей работы, — хочет делать ее так, чтобы начальникам было не к чему придраться и чтобы можно было уйти в отставку, едва выслужит пенсию. Всецело сосредоточен на пустяках, для более общих соображений у него просто нет времени. Интересуется исключительно местными делами: клуб, кто прибыл в округ, кто убыл из него.

Плантаторы. Делятся примерно на два класса. Большинство — грубые, примитивные люди, из низших слоев среднего класса, говорят со скверным выговором или сильнейшим шотландским акцентом. Склад ума пошлый, мысли заняты исключительно каучуком и ценами на него, а также клубными развлечениями. Что касается жен, то одни жеманятся, тщась выглядеть леди; другие — крикливые, шумные и разбитные. Плантатор второго класса окончил частную школу, а то и университет. Плантатором стал, потому что не мог заработать на жизнь в Англии, а выращиванием каучуконосов, как видно, можно заработать, не имея ни подготовки, ни опыта. Нередко слишком уж старается довести до сведения, что по рождению он джентльмен, однако по уровню беседы и по интересам ничем не отличается от других плантаторов, разве что в Англии, в отпуске, ведет несколько иной образ жизни. К государственным чиновникам все плантаторы относятся одинаково — со смесью страха, зависти, презрения и раздражения. Исподтишка насмехаются над ними, но прием в саду или обед в особняке резидента для них — целое событие. Отыскать среди плантаторов человека образованного, начитанного или утонченного — задача не из легких.

Малайская федерация. Мак остановился в пансионе; постоянно он живет на юге Голландского Борнео, а сюда приехал в надежде продать компании «Данлоп» плантации каучуконосов, принадлежащие каким-то голландским малайцам. Впрочем, готов торговать всем, чем угодно; ухлопал уйму времени — пытался всучить автомобиль молодому евразийцу и заинтересовать каких-то сингапурских евреев черными бриллиантами, заверяя их, что может выхлопотать права на ведение разработок в Борнео. За последние тридцать пять лет объездил чуть не весь Борнео и перепробовал множество занятий. Сначала был миссионером, затем государственным чиновником, занимался межеванием на Пераке; после чего стал плантатором, затем горняком, был представителем самых разных европейских фирм. Похоже, ни в чем не достиг успеха, теперь ему без малого шестьдесят. Высокий, крепкого сложения, ступает по-мужицки тяжело, так, будто пытается вывязить башмаки из глины. Бурое лицо, голубые глаза с покрасневшими веками. Производит впечатление мелкого пройдохи. Повествуя о Малайской федерации, рассказывает в основном о людях, которые так ли, сяк ли его надули, пытается внушить, что он — единственный честный человек в этом мире мошенников. Из всех его рассказов интерес представляет лишь один — о женщине, которая вскоре после свадьбы узнала, что трое-четверо полукровок в их деревне — дети ее мужа, и подговорила вождя племени утопить их. Возможно, история эта — вымысел от начала и до конца, но он рассказывал ее до того желчно и смешно, что я в нее поверил.

О. Секретарь клуба, маленький, сутулый, ему около пятидесяти. Владеет плантацией давно. По общему уровню и начитанности куда выше большинства местных, весьма остроумно и ядовито вышучивает плантаторских жен, ропщущих на тяготы жизни вдали от Англии. Говорит, что плантаторы, как я и предполагал, в основном, выходцы из нижних слоев среднего класса, и их жены в большинстве своем на родине стояли бы за прилавком, тогда как здесь у них дома, множество слуг и автомобили.

Дж. Р. Инженер, состоит на государственной службе. Низенький, щеголеватый, с четкими чертами лица, седой. Педантичен. С ног до головы солдат и джентльмен, имеет дом на острове Уайт и через год, когда выйдет в отставку, намерен поселиться там. Подыскивает себе занятие, подумывает о птицеферме — надеется, что так скоротает время и получит десять процентов дохода от вложенной в ферму суммы. Типичный отставник, все предрассудки военной касты для него незыблемы. Легко представить, как он сойдется с отставниками, в конце концов обосновавшись в Вентноре.

П. Дюжий, дебелый грубиян-ирландец с двойным подбородком. Лицо кирпично-красное, как и положено ирландцу, — кудрявый, голубоглазый, говорит с сильным акцентом. Тридцать пять лет на государственной службе, начинал простым полицейским. Теперь возглавляет полицию. Недавно женился во второй раз на смазливой девчонке из Белфаста, моложе его дочери, по виду типичной буфетчице. Весело, благодушно подшучивает над собой. Водил нас по тюрьме. Показал арестантов, приговоренных к длительным срокам; закованные в кандалы, они заняты на разных работах. Кто моет рис, кто плотничает. В двух тесных камерах содержатся смертники, они сидят по-турецки на койках, совершенно голые, если не считать тюремных саронгов — полоски замызганной белой с тюремным клеймом ткани, вытканной самими заключенными. Они ничего не делают. Смотрят прямо перед собой. Нам сказали, что за три дня до казни им дают по пять долларов в день, и они могут потратить их по своему усмотрению на еду, выпивку или курево. В день казни смертник идет через тюремный двор к водоему, там он моется, затем в комнату, где ему дают завтрак, затем по узкой лесенке в камеру, где приговор приводят в исполнение. На голову ему натягивают белый колпак и поворачивают лицом к стене. Вокруг шеи обертывают веревку, привязанную к железному кольцу в потолке, ставят на крышку люка и выдергивают засов. Это приспособление нам демонстрировал препошлейший кокни, приземистый, с почерневшими обломками зубов, женатый на японке. Я спросил, не ужасает ли его смертная казнь, он в ответ только засмеялся и сказал, что это не мешает ему спать. Он рассказал, что арестант, которого должны были казнить на следующий день, на вопрос, есть ли у него последнее желание, ответил: «Есть, я хочу женщину». Начальник полиции прыснул: «Молодчага, — сказал он. — Я, разумеется, не стал бы возражать, но, сами понимаете, это против правил. Местное общество сжило бы меня со свету».

Я с интересом наблюдал, как производится мытье арестантов — им полагается мыться два раза в день. Их партиями подводят к большому водоему, у каждого свой таз, по команде они четыре раза окатываются, растираются и, по команде же, снова четыре раза окатываются. Затем по-быстрому надевают сухие саронги и уступают место следующей партии.

В ночной тьме вырисовываются стройные, изящные очертания арековых пальм. В них суровая красота силлогизма.

Л. К. У него прозвище гнилушка Гей. Он учился в Бейлли-оле, более образован и начитан, чем плантаторы и государственные чиновники, с которыми вынужден проводить время. Учился в кадетском училище, готовился в офицеры, но стал школьным учителем. Отлично играет в бридж, прекрасно танцует. Местные считают его заносчивым и относятся к нему крайне недоброжелательно. Одевается не без шика, умеет занятно вести беседу на оксфордский манер. Остроумно пересыпает речь жаргонизмами и в то же время у него речь человека образованного. Говорит своеобычно. Хорош собой, лицо интеллектуала — мог бы сойти и за молодого преподавателя Оксфорда или Кембриджа и за профессионального танцора из ночного клуба.

С. Чопорный, старательный, педантичный, добропорядочный и скучный. Жена — легкомысленная вертушка. Благодаря своим способностям занял в Сингапуре видное положение. По соседству с ними жила одна супружеская пара. Муж — брызжущий энергией здоровяк, жена — ханжа, такая же добропорядочная и скучная, как С. Оба средних лет. В один прекрасный день эта дама и С, к удивлению всей колонии, сбежали вместе. Брошенные муж и жена затеяли бракоразводный процесс и, в конце концов, поженились. С. лишился работы, поселился в Англии, живет в бедности с женщиной, которую увел от мужа. Полное торжество сингапурской колонии омрачает лишь то обстоятельство, что, по слухам, они бесконечно счастливы.

Прогуливаясь, я думал о широкой дороге — иногда я вижу ее во сне — дороге, петляющей по холмам точь-в-точь, как та, по которой я шел; она ведет в город, куда я, сам не знаю почему, стремлюсь попасть. По ней торопливо идут мужчины и женщины, и, проснувшись, я нередко обнаруживаю, что стою посреди комнаты — так велико мое желание слиться с толпой. Я ясно вижу город на вершине горы, обведенный крепостными стенами, вижу и дорогу, широкую, белую; петляя по холму, она ведет к городским воротам. Свежий душистый ветерок, синее небо. Они идут и идут вперед, женщины и дети, не переговариваясь — они устремлены к цели, лица их озарены надеждой. Они не смотрят по сторонам. Они спешат, их глаза горят нетерпением. Я не знаю, на что они надеются. Знаю лишь, что их гонит вперед некая неотступная мечта. Город несколько напоминает города на картинах Эль Греко, вырастающие на отрогах гор, — «землю моей мечты», зыбкие видения, которые встают при свете молнии, вспарывающей ночную тьму. Но те города — с узкими, кривыми улочками, обложенные со всех сторон тяжелыми тучами. В городе же, который мне снится, светит солнце, а улицы — широкие и прямые. Что за люди живут в этих городах мистиков, уклад этих городов, умиротворение, которое они дают истерзанному сердцу, — я смутно представляю; но что за люди живут в моем городе и почему тех людей на дороге так страстно влечет к нему, я не знаю. Знаю только, что мне насущно необходимо туда попасть и что, когда я наконец войду в его врата, я обрету там счастье.

Стихи;