Запонки императора, или орехи для беззубых (илл. Б.Сопина)

Вдова Карена

Вечером позвонила вахтерша и сказала, что меня ждет какая-то женщина.

— Какая женщина?

— Ну, из этих, восточных…

Я пожала плечами, но женщин не боялась, а потому открыла дверь.

Передо мной стояла толстая старая армянка с темными усами над губой, измученным лицом и растрепанными седыми волосами под черной косынкой.

— Вы ко мне?

— Вай-ме, деточка, я жена… нет, страшно сказать, вдова Карена.

Я часто пыталась представить законную спутницу моего любовника, и теперь при виде ее по моей спине пробежали мурашки.

— Раздевайтесь.

Я повесила старенькое черное пальтишко из плюша на вешалку и пропустила ее в комнату.

— Вай-ме. и фотографии его нет! Не заслужил, значит. А я цветочки принесла, чтобы положить…

Она достала из облезлой сумки букет ярких сочных роз и поискала глазами вазу.

Я налила воды в любимую фарфоровую вазу Карена, покрытую выпуклыми незабудками и поставила розы, испытывая острое чувство неловкости. Эта маленькая толстая женщина лишила меня наглости, на которую я настраивалась заранее…

Женщина села, сцепила пальцы на столе и внимательно посмотрела на меня.

— Красивая деточка, самая красивая из его дамочек… Но и тебя время не пожалеет, согнет, состарит, а чем жить будешь? Мне хоть внуки сердце греют.

— А дочери?

Из ее запавших глаз закапали слезы.

— Вай-ме. разве он ничего не говорил? Уже два года как нет моих цветочков, погибли в землетрясении, вместе с мужьями… К счастью, внучат я взяла на лето к себе в Ереван. Матерь божья прикрыла их своим крылом…

Карен мне ничего об этом не рассказывал и никогда не привозил из-за границы детских вещей.

— А внуки маленькие?

— Три годика солнышку Мушкетику и пять — луне Ануш.

Я ничего не понимала. Играет она или Карен на самом деле был не тот, кем я его представляла? Может, у него где-то была вторая семья?

— Простите, — сказала я, — вы первая жена Карена?

— Я — первая и последняя, единственная на нашей горькой земле, а другие были дымом, для дела и для тела. Армянский мужчина не может без женщин, но жену имеет только одну, на всю жизнь…

— Но вы обеспечены? У вас есть квартира, дача, пенсия?

— Все есть, золотая деточка, только Каренчика не вернешь. Была бы одна, ушла бы следом, но детишек надо в люди вывести. Время теперь неспокойное, страшное…

— Здесь почти все вещи принадлежали Карену, — сказала я, не дожидаясь ее атаки. — Вы можете все забрать. И фарфор, и мебель. Только драгоценности бандиты унесли…

— Неужели у тебя нет его фотографии?

— Нет, он не позволял себя фотографировать, даже на приемах отворачивался…

— Вай-ме, я как знала, чуяла сердцем…

Она достала из своей древней сумки большую фотографию Карена. В тренировочном костюме, босиком, он так весело улыбался, что у меня опять защемило сердце.

Женщина поставила фотографию на секретер рядом с розами и удовлетворенно вздохнула.

— Ну, вместе с ним и говорить легче, — Голос сразу стал жестче и грубее. — Фарфор мне не нужен, дорогая. И мебель-шмебель. Я скоро уеду в Америку, уже все оформлено. Отлет послезавтра. Так что это тебе, за верную службу. Я и документик принесла, отказ от всяких прав на твое имущество…

— А от этого вы тоже отказываетесь?

Я рывком вынула из бюстгальтера запонки, завернутые в тряпочку. и бросила ей.

Она неторопливо развернула сверток.

— Вай-ме, какая ты молодец! А я все думала — отдашь или соврешь, на бандитов сошлешься? Карен писал, хвастал этой покупкой, большие дела собирался с ними делать…

Она ласково погладила запонки и небрежно кинула их в сумку.

— Ну, спасибо за честность… Я тоже тебя отдарю…

И вдова Карена положила на стол длинную узкую бумагу, похожую на банковский чек.

— Бери, твой вклад, Карен никого не обманывал. За границей востребуешь, десять тысяч долларов на дороге не валяются…

— Вы обо всех его делах знали?

— У мужа от меня секретов не было, за то и ценил, что не командовала, всегда соглашалась, у нас, у армян, жена должна быть покорной…

— Из-за этих запонок его и замучили…

— Догадывалась… — Лицо ее стало жестоким. — Но скоро их покарает рука господня, я молилась каждый день, постилась и молилась, хотя Католикос сказал, что я плохая христианка…

— Куда вы едете? — спросила я.

— В Калифорнию. Там моя сестра, там много наших, даже откупили целый квартал в Лос-Анджелесе… Говорила я Карену, чтоб заканчивал свои дела, а он все не мог наиграться в свои мужские игры, сердце у него было, как у двадцатилетнего…

Она встала, походила по комнате, разглядывая вещи, точно искала на них следы его рук, потом сказала:

— Он тебя ценил, считал чистой, удивлялся, что сунулась в такие дела… И я тебе говорю — уезжай! Тут жить нельзя, уезжай!

— А фотография… — начала я.

— Оставь, пусть поживет в этом доме, порадуется, когда все будут наказаны. Тогда сожжешь, только не выбрасывай, а то счастья не увидишь…

Она надела свое пальтишко, завязала черный платок и неожиданно меня перекрестила, усмехаясь вялыми, морщинистыми губами.

Я долго сидела после ее ухода, понимая, что теперь мои проблемы решены. Буду продавать по одной-две вещи в месяц…