Запрет на любовь

— Ромасенко, что там такое? Был звонок. Немедленно займите своё рабочее место! — ругается пожилая старушка, вошедшая в кабинет.

Филатова, склонившись в три погибели, удирает к себе.

— Вы-то почему не на своём, Марь Семённа? — нагло дерзит Максим, неторопливо прогуливаясь до своей парты.

— А? — переспрашивает учительница, не расслышав.

— Глухая карга. Вы, говорю, почему не на своём? — орёт он громче. — Четыре минуты урока прошло, — указывает пальцем на часы.

— Была у медсестры, — зачем-то отчитывается перед ним женщина. — Давление подскочило.

— Ей уже гроб примерять, а она всё на работу прётся.

Придурок.

— Вы ж говорили, что тот год последний? Что на пенсию уходите. Типа баста, завязываете со школой, — подаёт голос Зайцева, жующая жвачку.

— Ой, да я бы с превеликим удовольствием Вас, троглодитов, не видывала больше. Да только пенсия какая у нас? Смешарики… — кладёт на стол старый кожаный ридикюль. Извлекает из него бумажный журнал, платок, очешник. — Сейчас отметим отсутствующих и начнём урок. Так. Поехали. Абрамов?

— Нет его.

— Прогуливает?

— По уважительной причине отсутствует.

— Что ещё за причина?

— Менты прессуют, — тихо произносит один из футболистов.

— Мария Семёновна, Абрамов отсутствует по заявлению родителей, — докладывает Филатова.

— Спасибо, Полиночка.

— Спасибо, Джугашвили, — язвит Ковалёва.

Дурной пример заразителен.

Нельзя позволять подобное и давать слабину.

— Фамилию произноси правильно, жертва аборта, — чеканю ледяным тоном.

— Что ты там сказала? — таращится на меня, поперхнувшись своим негодованием.

— Что слышала.

— Совсем оборзела, овца!

— Ковалёва, вы мне мешаете! — учительница стучит ручкой по столу.

— Меня оскорбляют вообще-то! — возмущается блондинка.

— Тихо, Вик, позже с ней разберёмся, — успокаивает её подруга.

— Котов здесь?

— Да.

У меня вибрирует телефон.

Леван: «Как дела, Тата? Ты не ответила на сообщение»

Леван: «И так и не позвонила»

Блин, точно. Я совсем забыла о том, что обещала ему на вокзале.

Леван: «У тебя всё в порядке?»

«Привет. Да. Просто переезд, новая школа. Сам понимаешь…»

Леван: «Как тебя приняла семья матери?»

«Нормально»

Леван: «Жаль, что нельзя было забрать тебя к нам»

«Ты сам знаешь мнение отца на этот счёт»

Леван: «Не переживай, летом точно заберу (подмигивающий смайл)»

«Что бы это значило?»

Дурой прикидываюсь.

Леван: «Предложение буду делать, ты же помнишь»

И нет, он не шутит.

«Как сам?»

Леван: «Всё хорошо, но уже скучаю по тебе дико»

«И я (грустный смайл)»

— Записываем тему. Коэффициент увлажнения.

— Максимальный. Когда Ромасенко в классе, — демонстрирует свой пошлый юмор сын директрисы.

А эти идиоты и рады. Смеются.

Стадо баранов.

— Вы записали тему? Хватит паясничать, товарищи выпускники!

«У меня урок. Напишу тебе позже, хорошо?»

Леван: «Буду ждать, Тата»

Леван: «Не пропадай. Начинаю волноваться, когда ты долго не выходишь на связь»

Блокирую экран, поднимаю с пола тетрадь, учебник и ручку. Смотрю на доску.

Как так случилось, что я со всеми этими событиями забыла позвонить ему?

Поясню.

Леван Горозия — мой жених. Он тоже грузин. Ему двадцать один и он учится в Высшей школе бизнеса МГУ. Наши семьи очень давно знакомы. Отцы вместе начинали общее дело в Тбилиси и ещё там решили, что непременно должны поженить нас в будущем.

Хочу ли я замуж?

Не знаю. Но если и выходить, то, пожалуй, да. За Горозию.

Мы знаем друг друга с детства. Долго дружим. И существуем, как пара, уже год. Леван — серьёзный, умный и амбициозный парень. Я ему доверяю. Он меня уважает и бережёт. Отец его обожает. Родня Горозии давно уже считает меня своей.

Что ещё нужно для хорошего союза?

Мне на стол прилетает бумажный шарик.

Разворачиваю, читаю.

Растягиваю губы в улыбке и поднимаю взгляд на Ромасенко.

Он всё никак не угомонится. Всерьёз решил меня запугивать.

Ну ладно, одиннадцатый А. Война, значит, война…

Глава 11

Марсель

— Сонь, это чё за бомжацкий вариант? — смеюсь, глядя на младшую, старательно выкладывающую микроскопические порции икры в тарталетки. — Побольше клади.

— Отстань, я сама знаю, сколько надо, — недовольно бубнит мелкий гном.

— Зайчик, этого и правда мало, смело набирай ложку для каждой, — оценив результат, просит старшая. — Да, вот так. Ты умница!

— Э-эй! Не воруй! — умница по обыкновению грозит мне кулаком, когда я тырю и закидываю в рот ту самую тарталетку, за которую её похвалили.

— Марсель, помоги достать утку.

— Ты уверена, что она пропеклась? — тянусь ко второму шедевру, но получаю по пальцам от злобного поварёнка.

— Ай.

— Да, я уверена. Тащи быстрей сюда свою задницу.

Дёргаю Мелкую за хвост и иду к Милане, склонившейся к духовке.

— Чё ты там высматриваешь? Готова, видно же.

Цокает языком и закатывает глаза.

— Доставай и ставь противень сюда на доску.

— Полотенце дай, командир.

— Прихватки есть вообще-то, на.

— Не вздумайте уронить её, — строго наказывает София со своего места.

— Убери его отсюда, — аккуратно приоткрываю дверцу.

— Санта, уйди, пш-ш! — Милана отгоняет собаку, вечно сующую всюду свой любопытный нос.

— Найс, — вдыхаю аромат сочной запечённой птицы.

Пахнет зачётно.

— Вообще, это же ужасно, — заводит Мелкая.

— Ты про что? — Мила закрывает дверцу духовки.

— Мы собираемся съесть сородича Яго. Это неправильно.

— Яго — попугай.

— Но тоже птица, — приводит веский аргумент.

— Он так не считает, — усмехаюсь, вспоминая, как это чудило залаяло на днях. — Сгони Элвиса со стула. Не хватало потом нажраться его шерсти.

— Я вычёсывала его вчера.

— А сегодня ты его подержишь, — ставит перед фактом Старшая. — Нам надо постричь ему когти.

— Идите лесом. Я в этом больше не участвую.

В прошлый раз так получил по хлебалу этим самым когтём, что месяц царапина заживала.

В жопу подобные эксперименты.

— Пробуй салат на соль, — Милана тычет мне ложкой в рот. Чуть по зубам не получаю, вовремя его открыв.

— Ещё.

— Мало, да?

— Ещё дай говорю, не распробовал.

— На.

Дубль два.

— Да. Мало.

— Добавляю. Бли-и-и-ин! Ну нет! Твою за ногу! — хнычет и рычит, закинув голову назад.

— Чё такое? — через плечо заглядываю в салатницу. — Рукожоп, — констатирую, глядя на горку соли.

— Крышка от солянки отвалилась. Елы-палы! Чё терь всё выкидывать?

— Стой, верх сними.

— Куда ты той ложкой, с которой ел! — шикает она недовольно.

— Какая разница?

— Там микробы твои вообщет.

— Чё?

— Гр-р-р-р-р!

— Всё норм, спасён твой салат. Помешай.

Беру пульт с холодильника и делаю звук на телеке громче.

— Опять, ведьмы, включили какую-то бабскую романтическую хрень?

— Оставь, это же «Привидение»! Хороший фильм. Не вздумай переключать! — запрещает сердито, предугадывая моё следующее действие. — Софи, ты закончила? Начинай накрывать на стол, — бросает взгляд на часы. — Марсель, сливай воду из кастрюли. Надо потолочь пюре.

— Как вы запарили! — возмущаюсь, но в очередной раз иду помогать.

Ошпариться ещё. Однажды это уже случилось по моей вине. Мы были дома одни и готовили пасту. Мне было десять с половиной, ей семь.

До сих пор в ушах её плач.

Огрёб я от бати конкретно, но не столько этим фактом был огорчён, сколько тем, что она реально получила ожог.

Не удержала кастрюлю.

— Мила, мы возьмём те красивые чёрные тарелочки с белыми цветами?

— Да, Сонечка, сейчас достану их тебе. Держи.

Они таскают на пару посуду, а я тем временем активно дую на пар и прищуриваюсь. Глаза — всё ещё уязвимое место.

Спасибо новенькой.

Реально в тот вечер думал, что ослепну к чертям.

Зараза.

Злюсь чертовски, но вместе с тем, наверное, восхищаюсь её смелостью и боевым настроем. По факту, в этой истории с Рассоевым она уделала нас всех. В полицию позвонила, шины проколола, от меня удрала.

Из Москвы приехала, значит. Что не местная, я понял сразу. Эти глаза и брови я бы однозначно запомнил, если бы видел её где-то раньше.

Память услужливо подбрасывает картинки из леса.

Вот мы бежим.

Я догоняю и ловлю её.

Синхронно падаем на землю.

Минутная возня — и она, худенькая, хрупкая, уже подо мной.

Коса растрепалась.

Напугана. Растеряна. Смущена.

Не моргает. Смотрит на меня в шоке и часто дышит, разомкнув розовые губы.

— Тормози, дай масла добавлю и бульона долью, — голос сестры возвращает меня в сегодня.

— Санта таскает твои мотоперчатки! — громко сообщает София.

— У тебя минута на то, чтобы их спасти. Иначе Санта отправится в духовку.

— Марсель… — Милана толкает меня локтем в бок.

— Приехали! Приехали! Приехали! — вопит сиреной Гном на весь дом.

— Прикрути ей громкость, а, — морщусь, вытирая тыльной стороной ладони взмокший лоб.

Но какой там!

— Деда! — орёт сама так, что впору оглохнуть.

Всё побросала. Несётся антилопой к нему.

Женщины. Что с них взять?

Закинув в рот пюре, поворачиваюсь и наблюдаю за тем, как эти сумасшедшие расцеловывают нашего гостя, намертво облепив его с обеих сторон. Ещё и Санта, прыгая, скачет вокруг как ненормальная.

— София, осторожнее, у деда артрит, — отец, появившийся на кухне, кладёт на столешницу ключи от своей тачки и выдёргивает у меня из руки очередную ложку. — Пересолили, — выносит вердикт.

Пхах. Это он ещё Миланкин салат не пробовал.

— Мои красавицы! — по обыкновению нежничает с девчонками дед. — Куколки. Лапочки. А где мой внук-оболтус?

— Оболтус месит кашу из картошки, — София тычет в меня пальцем.

— Здорово, дед, — подхожу к нему и протягиваю руку, но он, избавившись от старшей ведьмы, по традиции, обнимает меня до треска в костях. — Грёбушки-воробушки, чё ж вы все, Абрамовы, такие лохматые, — взъерошивает кучери на моей башке. — Аж бесит!

Хохочу.

— Отец почему до сих пор не облысел? Колись, Марсель. Он ездил в Турцию на пересадку?

— Вроде не.

— Втирает в репу какой-то волшебный хренолосьон?

— Не видел у него такого.

— Шаман треклятый! — цокает языком. — У меня в его возрасте уже было гнездо, с проплешиной в центре. Где справедливость?

— Не расстраивайся, деда, — София кладёт ладошку на его щёку. — Хочешь, мы с тобой поделимся и швеньон тебе сделаем?

— Шиньон. Дай раздеться с дороги, — отец забирает у него мартышку.

— Собака как была придурковатая, так придурковатой и осталась, — дед присаживаясь, чешет неуёмную Санту по шерстяной морде. — Где Марьяна застряла? Марьяна? — орёт недовольно, и в дверном проёме, неожиданно для всех, появляется бабушка.

— Да здесь я, чего ты разорался на весь дом? Подарки из сумки выкладывала.

— А-а-а-а-а-а-а!

— Ба-а-а-а-а-а-а!

Ведьмы на радостях бегут к ней.

— Как долетели? — оттаскиваю Санту за ошейник.

— Дерьмово, — по обыкновению не стесняется в выражениях дед. — Весь полёт мне казалось, что пилот находится в состоянии алкогольного опьянения. Почки с печенью местами поменялись. Давление поднялось. Имбецил какой-то за штурвалом был, ей Богу!

— Это зоны турбулентности и воздушные ямы, Игорь.

— В гробу я видел эти ямы! Обратно поедем на поезде.

— Та неужели? Там будешь возмущаться, что вода мерзкая и жаловаться, что тебя укачивает.

— Лучше пусть укачивает. Чуть селезёнку не выплюнул! — возмущается, раздражаясь по новой.

— Где мой мальчик? Ах, какой ты высокий и широкий стал! Красавчик кучерявый! — бабушка активно треплет за щёки и расцеловывает.

Морщась, стоически терплю.

— Копия папаша в юности! Скажи, Игорь?

— Н-да. И начинка та же, — вздыхает тот, глядя на меня.

— Кто виноват? Это всё твои доминантные Абрамовские гены, — подаёт голос отец, наблюдающий за нами со стороны.

— Может, в этот раз нам повезёт больше? — выражает надежду.

— Игорь!

— Может, но вряд ли, — батя пожимает плечами.

— А кто у мамы в животе? Кучерявый мальчик или кучерявая девочка? — озадачивается София, совсем недавно узнавшая новость о том, что в нашей семье ожидается пополнение.

— Пока не знаем, ещё рано, — отвечает он ей.

— Я хочу, чтоб это был второй Марсель. Для равного количества, — треплет его за кудри.

— Второго Марселя я не вынесу, Сонь. У меня лимит на нервные клетки.

Обиженно поджимаю губы.

— О! Слышь, как заговорил, Марьян? Понял, что это такое, когда свои дети появились.

— Давайте проходите за стол уже, пап.

— Да, утка стынет и пюре! Марсель, какого фига ты не накрыл кастрюлю крышкой? — отчитывает Милана, пока все рассаживаются.

— Как мама себя чувствует?

Знаю, что отец заезжал к ней в больницу перед тем, как двинуть в аэропорт.

— О здоровье матери надо было беспокоиться тогда, а не сейчас, — цедит он в ответ, уничтожая взглядом.

Почёсываю шею.

Злится. Сильно.

Да я и сам знаю, что накосячил. Не успел обо всём подумать. Подорвало конкретно после того, как сестру увидел в слезах и платье с оторванными пуговицами.

Кровь опять вскипать начинает, стоит лишь вспомнить.

Клянусь, конец был бы Рассоеву, посмей он довести начатое до конца!

— М-м-м-м, недурно вышло! Кто готовил утку?

— Мы жарили эту несчастную птицу вместе, деда.

— И неплохо справились с этой задачей.

— А какие бутерброды красивые ты видел? Это я!

— Умница моя.

— Как тебе школа, София? Нравится быть первоклассницей? — улыбается бабушка Марьяна.

— Нет, — кривится та. — Отстой конкретный.

— Что за выражения?

— Па, Марсель так говорит.

Спасибо, упырь мелкий.

Получаю очередной недовольный взгляд от родителя.

— Чем же тебе так не нравится школа?

— Это детская тюрьма. Ты сидишь там целый день и ничего нельзя.

— Это не тюрьма, милая. Просто в школе есть свои правила.

— Они мне не нравятся.

— Мало ли, что кому не нравится.

— Ну па…

— Ты ведёшь себя там как дикарка.

— Нет.

— Что нет?

— Это неправда.

— Неправда? Минус портфель. Две белые блузки, две пары колготок и одна туфля. Что ещё мы имеем? Три звонка от учительницы. Разбитый горшок. Шишку на лбу. Девочку-одноклассницу с оторванным бантом. Мальчика с фингалом. Это за два дня, — уточняет отец.

— Воу.

Не могу сдержать смешок.

— София, — порицающе басит дед.

— Что, — краснеет она, скосив глаза. — Крючков доставал меня. Картошкина дразнила.

— А цветок?

— Цветок. Сам упал.

— Школа выстоит в этом году нашествие Абрамовых или как?

Молча сидим все, ковыряя вилками в тарелках.

— Хотя, если этого вышвырнут, — кивает на меня, — то шанс есть. И будет у нас двое в детской тюрьме, один во взрослой.

Улыбка сползает с моего лица. Скисаю моментом. Такой расклад вполне возможен, учитывая обстоятельства.

— Вернёмся к вопросу младшего. Как Дарина? — спрашивает дед, глотнув морса из стакана.

— Мы не стали ей названивать, беспокоить, — присоединяется бабушка Марьяна.

— До конца недели будет лежать в больнице на сохранении.

Вижу, как отец стискивает челюсти и у самого внутри всё скручивает от тревоги.

А если…?

— Я не хотел, — вырывается непроизвольно.

Так по-детски выходит, но хочется, чтобы он мне поверил.

— Лучше просто молчи, — чеканит ледяным тоном.

— Бать…

— У нас уговор с тобой был! — швыряет приборы на тарелку. — Не можешь держать слово — не берись давать. Мужик ты или кто?

— Так вышло.

— Так вышло! Если мать… — не договаривает фразу, но и так ясно, о чём речь. Это то, чего я очень боюсь. — Я тебя… вышвырну отсюда. Ты понял?

Киваю, прикрыв глаза.

Не простит.

Да и я самому себе простить не смогу.

— С мамой и ребёночком всё ведь будет нормально? Да? — всхлипывая, озвучивает вслух Милана наши опасения.

— Конечно, детка, — успокаивает её бабушка, приобнимая за плечи.

— Это я виновата. Я…

Наступаю ей на ногу под столом, но её накрывает лишь сильнее.

— Я виновата, папочка. Прости, пожалуйста! — рыдает. — Если бы не я, Марсель бы не сделал этого!

— Хватит чушь пороть. Пусть сам за свои косяки отвечает!

— Нет, нет, па. Пап. Это я!

— Как надоело, что вы вечно покрываете друг друга. Совесть есть вообще?

— Пап… — икает.

Всегда так происходит, если нервничает.

— Милан, — предостерегающе смотрю на неё исподлобья.

— Дай мне сказать! — кричит она истерично.

— Не надо.

— Надо!

— В чём дело?

— Па… — она делает глубокий вдох. — История с Рассоевым началась с меня.

В кухне повисает гробовая тишина.

Миланка беззвучно плачет.

Отец хмурится.

Дед, утерев усы салфеткой, кладёт вилку.

— Кхм. Мы с Сонечкой, пожалуй, пойдём выведем Санту на улицу, — вставая из-за стола, говорит бабушка.

Глава 12

Тата

Во время одной из перемен Ромасенко клятвенно обещает устроить мне «полный абзац».

И, знаете, вот уже на протяжении нескольких дней он исправно держит своё слово, задействовав в этом деле все возможные средства и инструменты, в том числе и родной коллектив, конечно.

Я вам расскажу. Давайте соблюдая хронологию…

Всё то же второе сентября. Злополучный вторник

В коридоре меня, якобы случайно, по неосторожности обливают томатным соком.

Как итог, новенький костюм от небезызвестного бренда оказывается безнадёжно испорчен. (Пятна на жакете так и не отстираются, если забегать вперёд).

На четвёртом уроке (это физкультура) Свободный и Ромасенко по наказу учителя набирают себе команды для игры в волейбол. И, как вы уже догадались, меня они, естественно, не берут ни в одну из них. Даже Мозгалин с Филатовой будут играть. Но не я, куда более спортивная, чем эти двое.

Приходится сидеть на скамейке и заполнять журнал инструктажей. А вот если бы я его не писала, то возможно бы увидела, кто стащил из раздевалки мои туфли и дорогие смартчасы, оставленные там по глупости.

Туфли обнаруживаю на подоконнике в холле второго этажа час спустя. Они изуродованы и не подлежат восстановлению. Подозреваю, часы постигла та же печальная участь, но пока история умалчивает, куда они делись. И что-то мне подсказывает: ничего хорошего не жди…

Ближе к концу шестого урока Шац вызывает меня к доске выполнять упражнение. Там я получаю не только четвёрку, но и люлей за то, что не переоделась после физкультуры.

Во что? В костюм, испачканный томатным соком???

Молчу.

Третье сентября. Среда

Обществознание. Игра «вопрос-ответ» по темам прошлого года.

За сорок пять минут урока в мой адрес не прилетает ни единого вопроса. Меня для моих одноклассников словно не существует. Полнейший показательный игнор.

Теперь, кажется, начинаю понимать, что означает фраза «Один за всех и все за одного». Одиннадцатый «А» наглядно её демонстрирует.

Алгебра.

Мегера-училка не находит мой листок с самостоятельным заданием (хотя я его сдавала). Требует срочно предоставить листочек ей, но у меня его нет, так что она, даже не выслушав моих объяснений, ставит два в электронный журнал.

Поздравляю.

С первым лебедем, Тата.

Классно год начала. Ничего не скажешь.

На физике мне снова тотально «везёт». Учительница вызывает к доске решать задачу.

Пока отсутствую на своём месте, происходит следующее: учебник и тетрадь изрисовывают надписями «стукачка». Кожаный пенал беспощадно рвут. Сумку отправляют в кругосветное путешествие, попутно превращая мою, на минуточку, личную вещь в мусоросборник.

Ромасенко закидывает сумку на шкаф, в тот момент, когда Ирина Николаевна отворачивается писать формулы.

Надо ли рассказывать, что я увижу в ней, когда достану? Сопливые салфетки, огрызки от яблок, чьи-то грязные носки, потёкшую ручку. И это далеко не весь список.

Мерзко.

Четвёртое. Четверг

Бойкот продолжается.

Из гадостей перечень такой:

На парте теперь огроменными буквами «выгравирована» моя фамилия (разумеется, в исковерканном её варианте) и всем известное литературное слово.

Что ж, ладно. Приму за комплимент.

В волосах на одной из перемен обнаруживаю жвачку.

Классика.

Страшно злит.

Весь вечер с ней дома мучаюсь.

А ночью мучаюсь от атаки активизировавшегося смс-бомбера. Телефон беспрестанно вибрирует, разрываясь от входящих спам-сообщений.

Сперва пугаюсь, что никак не могу остановить это. Нервничаю, психую, впадаю в панику, а потом… Потом просто выключаю его. Но, по итогу, уставшая от этой бесконечной проверки на прочность, всё равно плохо сплю и утро встречаю в самом прескверном расположении духа.

Завтрак пропускаю.

Вопросы бабушки Алисы дублируют вопросы классного руководителя.

«У тебя всё в порядке?»

«Никто не обижает?»

«Ребята приняли тебя хорошо?»

«Если будет происходить что-то плохое, ты же мне расскажешь, да?»

Нет. Нет и нет.

Не расскажу.

Это ведь моя и только моя война.

Что там Ромасенко говорил по поводу недели? Не выдержу? Ха!

Сегодня пятница.

Я проспала. Долго собиралась и опаздываю. Чаша терпения почти переполнена, но я иду по этому чёртовому школьному двору, цокая каблуками, и не смею вешать нос.

Им не сломить Тату Джугели, что бы не поджидало её сегодня.

А поджидает сюрприз.

Я захожу в кабинет, когда звенит уже второй звонок, и с ходу улавливаю витающие в воздухе возбуждение и радость.

Моего появления в классе никто не замечает, ведь всё внимание сегодня направлено на другого человека.

Новость дня.

Посмотрите-ка! Марсель Абрамов вернулся. Стоит в окружении своей свиты и о чём-то оживлённо переговаривается с друзьями.

Ковалёва, повиснув на его плече, слушает, надрывая рот в широкой улыбке.

Бесящая.

Как это понимать? Его всё-таки не исключили? Разве такое возможно после подобного инцидента?

— Одиннадцатый «А» был звонок! Тата, проходи и меня пропусти, — Шац осторожно отодвигает меня влево.

Не сразу соображаю, что закрыла собой проход и застыла в моменте. Поражённая тем, что Кучерявый беспредельщик вдруг объявился в школе.

Я-то рассчитывала, что больше его здесь не увижу.

— Расходимся! Ваша Мать уже здесь! — громко хлопает в ладоши Матильда Германовна. — Приём!

Прохожу к своему месту. Ставлю сумку на парту. Вытаскиваю учебник, тетрадь и ручки.

— Встали прямо. Ну давайте уже поздороваемся, родимые. Подготовка к ЕГЭ не ждёт! Ромасенко, Абрамов!

— Затыкаемся.

— Отлично. И плывём каждый в своём направлении. Замечательно. Поплавская, ты как, поднимешься может быть?

— Может быть, поднимусь, — вздыхая, отвечает та.

— К парикмахеру записалась?

— Зачем? — насупившись, уточняет Зелёнка. (Этим погонялом окрестила её школьная «семья» за ядрёный цвет волос).

— Как это зачем? Исправить то безобразие, что у тебя на голове.

— Я самовыражаюсь. Имею полное право.

— А по-другому самовыражаться никак нельзя? Ну, ребят, честное слово. Одна проколола пупок и теперь без конца им по школе светит, — недовольно смотрит на цокающую Ковалёву. — Второй решил, что он Батюшка.

Присутствующие громко смеются, глядя на худосочного Петросяна, чью шею украшает толстая цепочка и большущий крест.

— Это дядя Вазген подарил на день рождения. Тренд сезона в Армении.

— Тренд… Сними, не богохульствуй! Третий побрился ни с того, ни с сего чуть ли не налысо, — на Ромасенко кивает.

У него и правда новая причёска. Если это, конечно, можно так назвать.

— Это его мамин хахаль к армии готовит.

— Завали хлебало, Котов, — сын директрисы коршуном смотрит в сторону одноклассника.

И столько злости в его взгляде, что меня вдруг реально посещает мысль. А не правда ли это?

— Четвёртый чернилами испоганил спину, — продолжает Шац.

— Татуировки — это искусство, Матильда Германовна.

— Искусство, Горький, это картины Айвазовского. А вы, простите, фигнёй страдаете, выражаясь вашим молодёжным сленгом. Что потом в шестьдесят будешь делать со всей этой красотой, когда кожа, как на Добби, обвиснет?

— Я так далеко не загадываю.

— Что за мода себя уродовать?!

— Он художник, он так видит, — подаёт голос Абрамов.

Сидеть, судя по всему, собирается с вышеупомянутым Горьким. Прямо передо мной. Вот ведь «подфартило».

— Ой! Ты бы уж вообще молчал, дорогой!

— А я что?

— Плоды твоего самовыражения мы регулярно наблюдаем на стенах мужских и женских туалетов.

— Так это не я. Почитатели творчества…

Девочки хихикают, стреляя глазами.

Фыркаю.

Почитатели творчества, надо же!

— Вам же зашёл наш новый трек на репетишн?

— Администрации не зашёл, Абрамов! Всё, прекращаем базар. Начну я урок или нет? Всю перемену писать будем?

— Нет.

Они, наконец, замолкают.

— Свободный, ровно встань.

— Сорян. Спина болит после трени, — нехотя выпрямляется тот во весь рост.

— А голова? — прищуривается Шац.

— И голова.

— Вот! А я, между прочим, говорила твоему отцу! — поднимает вверх указательный палец.

— Чё говорили?

— Что тебе мозги все напрочь отобьют на этой твоей секции дзюдо. Ты сочинение читал своё? Бред сумасшедшего.

— Я в ночи писал и ваще я — самбист. Вы когда, блин, запомните?

— Не блинкай, Джеки Чан! Каратист. Самбист… Неважно.

— Ещё как важно!

— Ладно всё. Сели, — устало отмахивается, водрузив на нос очки. — Начнём уже.

Опускаюсь на стул и…

Он подо мной буквально разваливается.

Подкрутили болты?

Ну что за сволочи!!!

— Эпично загремела, Джугашвили!

Больно ударившись копчиком, морщусь. Всем вокруг смешно, а меня такая обида с примесью лютой злости накрывает, что не передать никакими словами. Цензурными уж точно.

— Ты как? В порядке?

Поднимаю глаза.

Этот ещё надо мной стоит.

Протянул ладонь.

Типа помощь предлагает.

Как же!

Ну какое двуличие! Не удивлюсь, если сам этот стул и раскрутил!

Раздражённо стиснув челюсти, по очереди аккуратно подтягиваю ноги. Так, чтобы не светануть лишнего. Цепляюсь за край парты и встаю самостоятельно, проигнорировав «руку помощи» Абрамова.

Одёргиваю юбку.

Поджимаю губы.

Вздёргиваю подбородок.

— Тата, всё в порядке? Ох, Божечки! — Матильда, с нереальной для её комплекции скоростью, оказывается возле меня.

— Нормально всё, — отряхиваю пиджак. Не обращая внимания на боль, сохраняю выражение лица невозмутимым.

Как говорит мой тренер: «Плакать будешь позже. Не здесь».

— Паша, пожалуйста, принеси девочке другой стул.

— Стукачам не прислуживаю, — отзывается Горький.

Как же достали! Сил нет!

— Вот, — Филатова отдаёт мне свой стул, а сама забирает свободный, задвинутый за пустующую пятую парту левого ряда.

— Ты не ударилась, дорогая? — классный руководитель обеспокоенно осматривает меня на предмет увечий.

— Я же сказала, нет.

Потрогав стул, сажусь.

— В медпункт не пойдёшь?

— Не пойду, — наотрез отказываюсь.

— Господи, десять раз уже подавала заявку на новую мебель! И хоть бы что! Ждут травму, не иначе! — возмущается Шац, возвращаясь к доске.

Сдуваю бесящую прядь волос со лба. Беру в фокус ухмыляющийся фейс Ромасенко и понимаю: всё, финиш, достал!

Если срочно не приму какие-то меры, он меня тут не морально так физически угробит.

Глава 13

Марсель

— Офигеть, как я рад видеть тебя в школе! — Чиж лыбится во весь рот и хлопает меня по плечу.

— Взаимно, бро.

Никитос с недавних пор учится с бэшками, так что встретиться всей компанией нам удаётся только сейчас, после третьего урока.

На большой перемене мы с пацанами собираемся на лестнице, ведущей к чердаку. Одна из наших самых популярных локаций. Пятый этаж. Слепая зона. Дежурные учителя здесь появляются крайне редко, а мелких на постой отсюда гонят в шею старшаки.

— Всё пучком? — Дэн пытается прочитать ответ по моему лицу.

Я только что вернулся из кабинета директора.

— Реально, Марс, рассказывай, чё, как? От этого приближённого, — Горький кивает на Ромасенко, — ни черта не добиться. Молчит с утра как партизан.

— Да ничё я не знаю, — раздражённо отзывается Макс. — Мы с матерью в жёстких контрах.

— Подтверждаю. Он сегодня ночевал у меня, — встаёт на его защиту Свободный.

— Чё эт вдруг? — удивляется Чиж.

Пацаны, все, как один, поворачиваются в сторону Ромасенко.

— Поскандалили чё, — глотнув воды, отвечает тот нехотя.

— С Градовым траблы?^[5]

— Да, — в одну точку лупится.

— Подрались? — замечаю, что костяшки его пальцев стёсаны. Прямо как мои.

— Этот урод стал слишком много себе позволять. Думает, если спит с моей матерью, то имеет право меня воспитывать? Да ни хрена подобного! — цедит сквозь зубы и сминает в кулаке пустую пластиковую бутылку.

— Насчёт армии Котов правду ляпнул? — осторожно интересуется Паха.

— Да.

Поясню.

Мать Котова — родная сестра нашей Светланы Николаевны. Поэтому Глеб часто бывает в курсе того, что происходит дома у Ромасенко. Иногда он выливает это классу. За что потом отгребает от двоюродного брата.

— Этот Дмитрий реально побрил тебя машинкой? — Горький выгибает бровь.

— Сорян, Макс, не могу им не рассказать, — встревает в беседу Дэн. — Мы сидим ужинаем с батей и его новой кралей. Тут приносится этот дикобраз. Орёт, глаза на выкате. Сбоку криво сострижено, почти под ноль. Наверху хохолок торчит, как у твоего Яго, Абрамыч.

Парни громко смеются, а Макс только сильнее злится.

— Харэ ржать. Бесите, — бросает сердито.

— Чё случилось-то?

Послушно затыкаются, дабы не обострять.

— Чё-чё… Мать, как обычно, грузила лекциями весь вечер. Потом разрыдалась, сказала, что не справляется со мной больше. Начала запугивать, мол, если не хочешь жить как нормальный человек и дальше собираешься меня позорить по городу, иди служить. Пусть тебя в ноябре прямо на совершеннолетие забирают и учат уму-разуму там, в армии.

— Интересное решение, — хмыкает Дэн.

— Градов эту тему продолжил развивать. Предложил матушке начать с моего внешнего вида. Машинку свою принёс из ванной и полез ко мне.

— Совсем дебил?

— Из ванной СВОЮ машинку? Он к вам переехал, что ли?

— Остаётся теперь периодически на ночь, — Максим, недовольный этим фактом, стискивает челюсти до хруста. — Ну и короче, потасовка между нами набрала обороты. Слово за слово, драка. По итогу я свинтил оттуда. Терпеть выходки левого мужика не собираюсь.

— Правильно.

— Поддерживаю.

— Он грозился кинуть на меня заяву за угон тачки.

— Удот.

— Хочешь, все вместе подкараулим этого грёбаного депутата и наваляем ему?

— Эу, притормозите, а, — Горький с ходу тушит ещё не разгоревшийся пожар. — Хватит нам пока истории с Рассоевым. Не подстрекайте.

— Да, Марсель, давай уже, выкладывай, что там по тебе, — Чижов, как завелось по традиции, делится со всеми куриными котлетами, которые исправно таскает из дома. Его матушка в санатории работает поваром. У них всегда этого добра горой.

— Дело завели?

Закидываемся хавчиком.

— Нет, — мои губы медленно растягиваются в улыбке.

— Да ну на! Это че за мэджик?^[6]

— Дед прилетел из Москвы позавчера, — делаю многозначительную паузу, — и уже почти разрулил ситуацию.

— Красава!

— Класс! Игорь Владимирович — мой кумир.

— Нам по Иглишу дали задание — выбрать человека-персону и написать его биографию. Сорян, Марсель, но, по ходу, я заменю тебя на твоего деда.

— Да без Б.

— Вы от темы-то не отвлекайтесь. Как удалось замять дело?

— Систер за семейным ужином разревелась и обо всём разболтала.

— Обо всём — это о чём? Макс сказал, ты выцепил Рассоева по личным причинам. С Миланой как-то связано? — хмурится Горький.

— Он отсталый, не в курсах.

— Сам ты отсталый, Дэн, — толкает Свободного локтем.

— Рассоев позвал её на свидание, — рассказываю я ему. — Эта дурочка пошла. Ещё и в машину к нему села!

— У матери тачку взял?

— Да.

— Глупая. На фига она вообще с ним связалась?

— Риторический вопрос.

— Короче, в кино-кафе сходили, а потом он её на пляж отвёз. Тот самый.

— У него одна на всех рабочая схема, — фыркает Дэн.

— Приставал?

Горький минуту назад советовал пацанам притушиться, а у самого сейчас глаза таким адским гневом полыхают…

Все мои пацаны к Миланке как к сестре относятся, но у него с ней всегда был какой-то свой особый вайб^[7]. Раньше, когда тесно дружили и близко общались.

— Да, руки распускал, ублюдина. На шутку всё потом перевести пытался. Мол, не собирался пугать её. Инстинкты. Мозг отключился и всё такое.

— Мразота. Как ты узнал? — его брови сходятся на переносице.

— Она пришла домой в слезах. Тряслась, дрожала. На платье была оторвана пуговица. Я сразу понял и почувствовал: что-то не так.

Паша матерится, бледнеет и рассеянно проводит рукой по волосам.

— Мои ходили к Рассоевым. Выписали нашего пострадавшего. Дома теперь отлёживается.

— И чё там было?

— Файер-шоу. Дед сказал, что отца конкретно накрыло, когда он Олега увидел. Еле сдержался, чтобы не удавить.

— Ну, его можно понять, — хмыкает Денис.

— В общем, батя словесно опустил его и предупредил, что самолично подпишет ему смертный приговор, если тот ещё раз рискнёт подойти к Милане.

— Ян Игоревич, респектую.

— А с заявой-то чё?

— Дед оповестил семейку Рассоева о том, что если будет подан иск, в ответ они получат тоже самое и загребут проблем в два раза больше.

— По-умному выкрутил.

— Зачитал им подготовленный документ. Сообщил, что копия, вместе с показаниями Миланы уже лежит на столе у следака. Предки этого долбоящера в осадок выпали от такой новости.

— Всё-таки дед у тя — адвокат от Бога.

— Один из лучших в Москве, — горделиво подчёркиваю.

— Свезло тебе нехило в плане родственных связей.

— Стопудово. Дед реально мою задницу от колонии спас. Они там уже кипу справок собрали. Поразительно, что при всех диагнозах этот убогий вообще дышит, — усмехаюсь, качая головой.

— Ну так мать же — зам главврача поликлиники. Ясно, что по-резкому организовали все бумажки, какие смогли.

— Финалити сей истории? — подытоживает Дэн.

— Рассоевы подумали, посовещались и забрали заяву из ментовки.

— Ай молодцы!

— Найс.

— Супер.

— Хорошо, что хорошо кончается.

— Дирехтор чё в уши вливала? — Ромасенко щурится, когда солнце, вышедшее из-за облака, начинает слепить своими лучами даже через окно.

— Беседу о нравственной составляющей проводила. Пригрозила тем, что я опять на карандаше. Внутришкольный учёт, мониторинг и прочая лабуда. Сказала, что ещё один проступок — и могу забирать документы.

— Старые песни о главном, — он цокает и закатывает глаза. — Тётя Даша как?

— Да? Как мама, кстати?

— Нормально. Забираем её сегодня.

Закручивает за грудиной до боли. Очень сильно хочу её увидеть. Соваться в больницу посреди недели батя строго-настрого запретил.

Оно и понятно. Нельзя ей нервничать.

Звенит звонок.

— Мать вашу, грёбаная литра! — вздыхая, обречённо стонет Ромасенко. — Есть ещё котлеты?

— Не-а, вы всё сожрали, — Чиж демонстрирует пустой лоток и разводит ладони в стороны.

— Это печально.

— Погнали на урок, а то Шац из нас сейчас котлеты сделает. У неё сегодня дерьмовое настроение.

— У кулера задержимся? Сушняк мучает.

Встаём со ступенек и толпой прёмся вниз на второй этаж.

Глава 14

— Итак, — Матильда надевает очки и смотрит на класс долгим, внимательным взглядом. — Бунин Иван Алексеевич. Знаменитый писатель и поэт. Дома вы должны были ознакомиться с его биографией. Что ж… Петросян, поведай-ка классу о том, как Иван Алексеевич провёл свои детские годы.

— Это я могу, — улыбается Давид. — Как раз успел прочитать первые два абзаца на перемене.

Ребята ржут.

— Давай уже, рассказывай, — торопит его Шац.

— Алексей Иваныч…

— Иван Алексеевич.

— Точняк, шноракалюцюн.

— Что? — Германовна подвисает.

— Спасибо говорю, на армянском, — поясняет он.

— Господи, обойдёмся без армянского, — Матильда закатывает глаза.

— Так вот, Иван Алексеевич родился в небогатой семье дворянского происхождения… ща… — лупится в книгу, — в тыща восемьсот семидесятом. В Воронеже.

— Тысяча, произноси правильно.

— Потом случился переезд в какую-то Губернию. В родовое гнездо.

— Орловскую, — подсказывает ему она.

— Бунин получил начальное домашнее образование. В восемьдесят первом поступил в Елецкую мужскую гимназию. Учился хреново наш писатель. Матешу терпеть не мог.

— Сложно осуждать его за это, — тяжко вздыхает Дэн.

— Он боялся, что не сдаст экзамены.

— Во-во. Наш парень.

— Короче, его турнули оттудова, из Елецкой гимназии. За то, что не захотел возвращаться с каникул.

— Оттуда. Кем были его родители?

— Помещик и набожная женщина. Кстати, она приходилась ему какой-то там племянницей.

— У-у-у-у.

— Инцест.

— Осуждаю.

Класс гудит.

— Тихо, — Германовна стучит карандашом по столу.

— В общем, старший брат его доучил потом, в родовом гнезде. Там же, дома, Ваня начал творить. Клепать стихи и рассказы.

— Спасибо, Давид. Дополнит Свободный.

— Да чё я-то?

— Рядом с Петросяном в журнале потому что. Отвечай, Денис. Как сложилась дальнейшая жизнь писателя? Озвучиваем факты.

— Ну… Он много странствовал. Работал в газете. Печатался. Дважды был женат, — чешет затылок. — После Октябрьской революции и захвата власти большевиками навсегда покинул СССР, ушуршав во Францию. Стал первым русским писателем, получившим за свою писанину Нобелевскую премию.

— Писанину, — хмыкает Шац. — Ладно. Каким человеком был Иван Алексеевич? — останавливает блуждающий по кабинету взор на мне.

— Одни говорили, что он — горделивый франт, мол, эдакий Воланд^[8] без свиты. Вторые называли его человеком чести. Друзья отмечали в его характере вспыльчивость, требовательность и склонность к лютому перфекционизму. Он был известен своей любовью к переработкам, запятым и прочим несущественным мелочам. Дико бесил этим издательства.

— Задрот, — выносит Макс свой вердикт.

— Щедрый был. Когда получил денежную награду за Нобелевскую премию, начал направо и налево раздавать бабло всем нуждающимся. В итоге, сам очень быстро остался на нуле и умирал в нищете.

— Лошара.

— Ромасенко! Следи за языком! — сердито зыркнув на Макса, ругается Матильда.

— Суеверный ещё был, — добавляет Филатова. — Опасался цифры тринадцать.

— И презирал букву Ф, — усмехаюсь.

— Замечательно, что вы не ограничились текстом учебника.

— Всемогущий гугл.

— Ну, благо, хоть научились использовать его в образовательных целях, — вздыхает классуха.

— Матильда Германовна, а правда, что «Тёмные аллеи» были запрещены в СССР?

— Да, Полиночка. Причиной тому послужило «фривольное содержание» данного произведения. К нему-то мы и переходим, драгоценные мои. Сейчас узнаем, кто читал литературу, рекомендованную на лето.

Подопечные стонут.

— Где Джугели? — спрашиваю у Паши.

Её место пустует с самого начала урока. Заметила ли Шац? По списку она не проходилась, потому что у нас уже была перекличка на русском.

— Без понятия. Может, сбежала? — предполагает он, пожимая плечом.

— Стул кто раскрутил? — интересуюсь, типа между прочим.

— Петрос.

Спирохема тупая. Отгребёт.

— Это была идея Ковалёвой.

— Дура.

— Вообще, девчонка держится достойно. Бойкот, массовый игнор, жёсткая травля в соцсетях, издевательства и оскорбления, а ей всё по боку. Злится и, стопудово, месть уже готовит. Видел её лицо сегодня?

Киваю.

Видел.

С такой ненавистью на протянутую руку посмотрела.

Оно и ясно. Контры с коллективом у неё из-за меня.

— Пройдёмся по всем пунктам плана. Открываем тетрадь, записываем число и тему, — голос Шац становится громче. Это, своего рода, предупреждение, что мы ей мешаем. — Рассказ «Тёмные аллеи» Ивана Алексеевича Бунина.

— Можно сократить И. А.?

— Свободный, Иа — это персонаж из Винни-Пуха.

По классу проносится волна смеха.

— Не надо так делать, ради Бога! Потом сами в своих каракулях не разберётесь. Что за привычка всё сокращать?

— Так они и читают также, — бубнит Филатова, — по диагонали, краткое содержание, в лучшем случае.

— Экономия времени и сил, — отзывается Свободный.

— Прямой путь к деградации.

— Разговоры! Пишем, пункт первый. Главные герои. Ромасенко, кто?

— Не шарю, не читал.

— Приходько?

— Не знаю.

— Котов?

Глеб тоже молчит.

— Вы издеваетесь, товарищи выпускники?

— Главные герои рассказа: бывший военный Николай Алексеевич и хозяйка гостевой избы, Надежда, — цокая языком, отвечает Полина-ака-в каждой-бочке-затычка.

— Верно. Записываем. Абрамов, ку-ку!

Достаю тетрадь, но не открываю.

— Кто может пересказать сюжетную линию? Может быть, Зайцева, выбравшая литературу для сдачи ЕГЭ?

— Та блин…

— Жвачку выплюнь.

— Всё. Проглотила.

— Ох уж эта привычка глотать, — не могу не потроллить.

Пацаны ржут.

— Пошёл в жопу, Марсель, — типа возмутившись, швыряет в меня учебник литературы.

Макс отпускает очередную пошлятскую шутку на эту тему, но Матильда снова стучит по столу, громко призывая класс к порядку.

— Мы слушаем, Женя. Успокоились!

— Козлы, — рыжая поворачивается к Шац. — Так. На чём я остановилась?

— Ты ещё не начала.

— Угу. Значит… Эм-м-м. В один из вечеров чувак-старпёр прибывает на своей бричке в ночлежку. Там его принимает и встречает Надежда, хозяйка дома. Короче, в процессе диалога эти двое узнают друг друга. Оказывается, опачки, что наш Николя мутил с этой тёткой тридцать лет назад.

— У-у-у.

— Он её кинул? — Ковалёва отвлекается от телефона и смотрит на подругу.

— Да, прикинь? Он типа богатый был и женатый, а она бедная.

— Проза жизни. Поматросил и бросил.

— Абрамов!

— Ну а чё, получается, что так. Какие мужики уроды всё-таки, — подытоживает Вика, разглядывая ногти.

— Надька не смогла его забыть. Всю жизнь любила, ни с кем больше так и не смэчилась, — продолжает повествование Зайцева.

— Бедненькая. Надеюсь, Вселенная его наказала?

— Да.

— Ему жена рога наставила, вы в курсе?

— И сын негодяем вырос.

— Ой, батюшки! — Матильда резко хватается за сердце, глядя куда-то за наши спины.

— Твою маму…

Филатова вскрикивает.

— Офигеть!

— Вот рихнутая на всю голову!

Становится шумно. Пацаны и девчонки бесперебойно галдят. Шац подрывается со стула и мамонтом бежит к окну.

— Господи! Ох, ох! — встревоженно частит междометиями.

Да я и сам, когда вижу новенькую, шагающую за стеклом по парапету, такое существительное вслух выдаю…

— Абрамов! Ну-ка не выражаться мне здесь!

Встаём со своих мест.

— Джугели возомнила себя человеком-пауком?

— Щас как шандарахнется об асфальт, паук.

— Второй этаж.

— И чё? Этого достаточно для того, чтобы навсегда остаться овощем.

— Треш!

— Это вы виноваты, Ромасенко! Довели её! Мож она решила «того»? — часто дыша, тараторит Полина.

— Не мели бредятину, — наблюдая за Татой, отвечает Макс.

— Не орите! Замолчали все! — рявкает Шац, боязливо прижимая ладони ко рту.

Ребята затыкаются и тихо следят за передвижением Джугели.

Она тем временем наклоняется и ныряет в открытое нараспашку окно.

Ступает на подоконник.

Босая. Стоит в этой своей короткой юбке, позволяющей во всех деталях рассмотреть стройные, бессовестно длинные ноги.

Ветер бросает упрямую прядь тёмных волос на лицо.

Хмурится.

Сдувает. Дважды.

Кидает на пол сумку и туфли, которые держала в руке.

— Извините за опоздание, — произносит зло, окидывая присутствующих взглядом-вам-всем-конец.

— Матильда Германовна, у нас там… ученица за… окном, — в кабинет врывается перепуганная, лохматая француженка. Таращится в шоке на Джугели. Впрочем, как и все мы.

— Я разберусь, Екатерина Георгиевна. Вы… идите. У вас же урок?

— Да, в одиннадцатом Б.

— Тем более. Их ни в коем случае нельзя оставлять одних. Возвращайтесь к себе.

— Угу.

Закрывает дверь с обратной стороны, и вот тогда псевдоспокойствию Шац приходит баста.

— Тата, Боже мой! Как это понимать?! Что ты там делала?! — вопросы летят в девчонку пулемётной очередью. — Это ведь так опасно! Я требую объяснений! Немедленно!

Джугели спрыгивает с подоконника. Дёрнувшийся в её сторону грёбаный джентльмен Мозгалин так и замирает с открытым ртом и протянутыми граблями.

— ТАТА!

Она обувается, выпрямляется.

— Меня забыли в кабинете. Случайно закрыли на ключ, — равнодушно выдаёт полную чушь.

— Как такое возможно? Что у вас было?

— Иистория, — глотая слёзы, сипит Филатова.

— Виссарион Романович совсем уже? — Матильда прочищает горло. — Что же ты не написала никому из ребят? Не позвонила мне?

— Телефон дома забыла, — цедит, поправляя высокий хвост.

Забыла телефон? Врёт, однозначно. Он у неё был.

— А покричать, постучать? Ну подождать в конце-концов! — возмущается Германовна, её отчитывая.

— Я итак почти час там провела.

— Виссарион Романович на электричку побежал. У него с нами был последний урок. Он сам сказал и попросил де…

— Новенькая жива-здорова. Давайте уже к литературе вернёмся! — перебивает Филатову Ковалёва.

Любовь к литературе у неё проснулась. Ну-ну.

Переглядываемся с Горьким.

— Я могу сесть?

— Да, ты… Конечно, садись, — вытирая лоб платком, растерянно произносит Шац. — Задержись, пожалуйста, на перемене.

— Ладно.

— Ох и будут у нас проблемы, если Крылова кому-нибудь доложит.

— Бэшки быстрее с этим справятся, — подаёт голос Вепренцева. — Не сомневайтесь.

— Ага.

Джугели идёт к своей парте и я всё ещё не могу оторвать от неё взгляд.

— Продолжим занятие, — Матильда взбирается на свой трон и с трудом, но всё-таки возвращает взбудораженный коллектив к работе. — Напоминаю, мы обсуждаем «Тёмные аллеи» Бунина. Время порефлексировать.

— Какое страшное слово.

— Рефлексировать — означает размышлять, анализировать.

— Энциклопедия ходячая. Чё б мы без тебя делали, Филатова!

Полина заливается краской, когда Свободный, откинув голову назад, говорит ей это.

— Скажите мне, кульминация рассказа, на ваш взгляд, в каком отрывке? И в чём основной посыл?

— Николай Алексеевич во время встречи с Надеждой понял и осознал, насколько счастлив был с ней когда-то. Выбор человека, продиктованный слабостью, трусостью или предрассудками, остается с ним на всю жизнь, — толкает наша староста очередную умную мысль.

— Капец тебе в твоей церкви мозги промыли, — фыркает Зайцева.

— Умница, Поля! Пять. Как вы думаете, какую цель ставил автор перед собой, когда писал это произведение?

— Что-то про кармический бумеранг?

— Кармический бумеранг? Ковалёва, блин, чё за версия? — прётся с неё Ромасенко.

— Малодушие героя сделало несчастным как его самого, так и единственную искренне преданную ему женщину. Автор хотел показать читателям, насколько для любви должны быть ничтожны социальные неравенства, предрассудки и вообще любые преграды.

— Верно, Паша, — хвалит Горького Шац. — Хорошо. А сейчас последнее задание на сегодня.

Бросаю взгляд на Джугели. Она сверлит глазами ту парту за которой сидят Зайцева и Ковалёва.

— Разберём слова, которые вы встретили в рассказе. Меня интересует, как вы поняли их значение. Первое — тарантас.

— Конская повозка.

— Верно, Петросян.

Теперь мы с Татой, не моргая, смотрим друг на друга.

Я тупо в открытую её разглядываю.

Она — холодно терпит и хмурит густые брови.

— Сенцы. Прохоров.

— Что-то из сена или опилок?

— В голове у тебя опилки! Горький.

— Нежилая часть дома, соединяющая жилое помещение с крыльцом.

— Правильно. Абрамов, я здесь!

Разворачиваюсь.

— Сударь, Ромасенко.

— Вы терь сударем меня зовёте? — гогочет тот, забавляясь.

— Придурок. Сударь — мужская вежливая форма обращения к собеседнику, — отвечает вместо него Филатова.

— Следующее — мот.

— О, я знаю. Эт певец такой, — тянет руку Ковалёва.

— Я разгадаю тебя, как судоку: По вертикали, горизонтали, сбоку. Как пластырем тобою раны клею. Как классно, ведь ты — моя панацея.

— Вуху-у!

Биток пошёл от Ромасенко.

— Попав в капкан, я помню день, как будто

Он был вчера. Запутал. Себя в тебе, я — брутал!

Но, с каждою минутой понимаю, что чертовски

Прав был Ньютон — воронка тянет люто^[9]

— Ну хватит, Абрамов, — морщась, стопорит мой речитатив Матильда.

— Ну классно же зачитал! — протестует народ.

— Если не ответит, кто такой мот, отправлю лебедя плавать в журнал.

Я не тупой, хоть и подзабил с восьмого класса на учёбу.

— Мот — это чел, который неразумно расходует свои финансы.

Выкусите.

— Прям как наш Ванька Бунин! — подхватывает Ромасенко, а уже в следующую секунду звенит звонок…

Глава 15

В кабинете алгебры все только и делают, что обсуждают произошедшее на литературе.

— Кто-нибудь подснял эпичное появление Джугели?

— Канеш, — Петросян хитро улыбается, демонстрируя записанное видео. — Э-э-э! Стой! — возмущённо орёт, когда я выхватываю телефон у него из рук. — Чё ты делаешь?

— Удаляю, — отвечаю невозмутимо, отправляя ролик в корзину.

Обнаруживаю рядом ещё с десяток фотографий новенькой. Просматриваю каждую, отмечаю галочками.

Не фиг ему хранить Джугели в своей галерее. Небось, душит по вечерам одноглазого змея, глядя на эти снимки.

— Отдай, Марсель, — неуверенно просит.

— Не надо подставлять Шац, Давид, — обращается к нему Горький, пока я внаглую чищу папку удалённые.

— Бэшки итак уже, сто пудов, залили свой видос в чат школы.

— Стул ты раскрутил? — возвращаю ему гаджет.

— Ну я, а чё?

Отвешиваю подзатыльник. Хороший такой, аж равновесие теряет и заваливается на парту.

— Ты, блин… — за голову хватается.

— Совсем дебил? На хера такое делать?

— Смешно же было.

— Она девчонка. Башкой думай.

— Вик, зачем вы с Женей закрыли Тату в кабинете? — спрашивает Полина у Ковалёвой. — А если бы она реально упала с парапета? Это ведь действительно очень опасно.

— Да с чего ты вообще взяла, что это мы?

— С того, что Виссарион Романович торопился и попросил вас закрыть кабинет после того, как все сдадут тест. Чем вы думали, совершая этот поступок?

— Слушай, Филатова, ты много-то на себя не бери. У меня, как бы, мать есть, которая с утра до ночи воспитывает.

— Ну так-то Поля права, — вмешивается в разговор Вепренцева. — Упала бы новенькая, Виссариона посадили бы на старости лет в тюрьму.

— Да и щас пока неизвестно, за этот эпизод его влёгкую уволить могут.

— Виссарион — нормальный препод. Жалко, если ему попадёт, — присоединяется Котов.

— Не надо было закрывать её там.

— Да камон! Кто знал, что эта шибанутая полезет в окно? — цокает языком Зайцева.

— Ну, тупо сидеть там, в кабинете, она бы точно не стала, — хмыкает Свободный.

— Вы переходите границы, я считаю. Ладно, бойкот, игнор, куда ни шло, но вы же портите человеку вещи и устраиваете в соцсетях самый настоящий кошмар. Столько оскорблений и грязи ей на странице написали. Разве так можно?

— Ты смотри, как у нашей убогой старосты голос в этом году прорезался! — Женя спрыгивает с парты и подходит к Филатовой. — Ты забыла где твоё место, мышь?

— Филатова права. Дичь началась уже. Давайте завязывайте со своей травлей.

— Марсель, я что-то не пойму, почему ты заступаешься за эту стукачку? — возмущённым тоном интересуется Ковалёва. — Она сдала тебя ментам! Причём дважды!

— Это мои с ней тёрки. Сами разберёмся.

Вика недовольно поджимает губы.

— Вот так легко спустишь ей всё с рук? И вы тоже? — ищет поддержку в лице моих друзей.

— Лично я не хочу, чтобы эта зарвавшаяся московская выхухоль училась с нами. Пусть переходит к «бэшкам» и хер с ней, — выражает своё мнение Ромасенко.

— Да не гони, Макс. Ну и к чему это?

— К тому, что она, так-то, ни с того начала, — поддерживает его Дэн.

— Да харэ вам гнобить её, Извинений будет вполне достаточно, — встаёт на мою сторону Горький.

— Извинений можете не ждать, — громко сообщает Джугели, которую никто из нас не заметил. — И в «Б» я переводиться не буду. Уже чисто из принципа.

Она оставляет сумку на парте и подходит к нам. Точнее к Ковалёвой, сидящей на выдвинутом в проход стуле.

— Телефон мне вернула, — глядя на неё сверху вниз, чеканит по слогам.

Все присутствующие в кабинете затихают. Вика вопросительно выгибает белёсую бровь.

— Я знаю, что это ты его взяла. Телефон. Сюда, — повторяет новенькая.

— Отвали. У меня его нет.

— Ещё одна попытка. Где мой айфон? — делает шаг вперёд.

— Могу только пинцет подарить. Кусты свои в порядок приведёшь… А-а-а-а-а! — верещит Вика, когда Джугели, взбесившись, бросается на неё.

— Воу… Стой!

Не успеваем среагировать.

— Больно! А-а-а-ай! Отпусти! Нет, только не волосы! Отстань, ненормальная! — голосит и плачет Ковалёва, явно не ожидавшая того, что Джугели вцепится в её патлы.

— Отпусти Вику, психованная! — Зайцева спешит прийти на помощь подруге. — Вот твой телефон! Вот он, слышь?! Отойди от неё, дура бешеная!

Тата, получив желаемое, оставляет голову рыдающей блондинки в покое.

— Кажется, она мне прядь волос выдрала. Посмотри, что там, Жень! Проплешина?

— Всё нормально вроде.

— Кто-то из вас взял мои смартчасы, — тем временем обращается Тата к ребятам. — Это подарок отца, а значит очень дорогая для меня вещь. Не вернёте — заимеете проблемы с моими «друзьями» из полиции. Я настучу, не сомневайтесь.

— И вы её прощать хотели? — усмехается Макс.

— Ты, — указывает она на него пальцем. — Ещё раз позволишь себе какую-то выходку или оскорбление в мой адрес — я за себя не ручаюсь.

— Уже неистово очкую, Джугашвили.

— Стоило бы. Ты не понимаешь, с кем связался.

— Да что ты можешь мне сделать? Кем себя возомнила? — пренебрежительно фыркает он.

— Я многое могу, Ромасенко.

— Например?

— Например… — смотрит на него, склоняет голову чуть влево и пожимает плечом, — сделать так, чтобы твою мать лишили должности директора. Соответственно и ты пойдёшь отсюда сразу же. Забавно выйдет, да? Я останусь, а ты — нет.

— Чё-чё? Пустыми угрозами на понт решила взять?

— Проверим? — спрашивает она с вызовом.

— Вот наглая! — шипит Зайцева.

— Что там за столпотворение? Ну-ка разошлись! — командует появившаяся в классе математичка. — Вы слышите? Каждый идёт на своё место. Быстро! До трёх считаю. Кто не успеет сесть, пойдёт к доске. — Один… Два… Три.

*********

— Джугели, — громким свистом привлекаю её внимание уже во дворе, после уроков. — Притормози.

Но она как шла к калитке, так и идёт. Вообще никак не реагирует.

— У меня твои часы, — сообщаю, разозлившись.

Она, наконец, останавливается. Оборачивается. Терпеливо ждёт, пока я подойду.

— Зову тебя, ты не слышишь?

— Собирался вернуть часы? Возвращай, я тороплюсь, — заявляет эта коза.

— Сначала поговорим.

— Мне с тобой говорить не о чем, — отражает категорично.

— Я так не думаю, — встаю напротив неё, и какое-то время мы с ней молча смотрим друг другу в глаза.

— И? — выгибает бровь.

— За тобой косяк, признай.

— Нет. Я сделала то, что должна была. Ещё раз повторю: извинений за то, что позвонила в полицию, не жди. Мотивы твоего поступка меня совершенно не интересуют. Пусть даже дело в сестре.

— На кой икс тогда оправдываешься передо мной?

— Я вовсе не оправдываюсь! — сердито возмущается.

— Ребята больше не доставят тебе проблем.

— Считаешь, в этом мне нужна твоя помощь? — усмехается, вздёрнув подбородок.

— Моё слово имеет вес, Джугели. Скажу не трогать — они отстанут.

— Как благородно! Только с чего бы? — прищуривается. — Помнится, кое-кто вон там, на крыльце, не особо дружелюбно был настроен по отношению ко мне.

— Это было в моменте. Я передумал воевать с тобой.

— Как быстро ты переобулся.

Переобулся.

Стискиваю челюсти.

— Ты девчонка. Самоутверждаться за счёт тех, кто слабее, — не моя тема.

Не так меня предки воспитывали.

— Я не слабее. Часы, — требовательно произносит, протягивая раскрытую ладонь.

— Отдам, если встретишься со мной завтра вечером, — выдвигаю, внаглую шантажируя.

В её глазах мелькает секундное удивление, но она быстро берёт себя в руки.

— Вообще несмешно.

— Я на полном серьёзе, Джугели.

— Нет.

— Завтра не можешь? Тогда как насчёт воскресенья? — пру напролом.

— Ни завтра, ни в воскресенье, ни когда-либо.

— Прям уверена в этом? — снисходительно улыбаюсь, разглядывая черты её лица.

— Абсолютно. Ты не в моём вкусе, — припечатывает холодно.

— Главное, что ты в моём, — сохраняя покерфейс, делаю вид, что её слова совершенно меня не задели.

— Это твои проблемы.

Прикольно. Подобное от девчонки я слышу впервые.

— Тогда часы пока побудут у меня? — хлопаю по карману брюк. — До тех пор, пока не передумаешь, — добавляю, подмигивая.

Она фыркает, поднимает вверх руку и показывает мне средний палец.

— На что похоже?

Школьники, толпой высыпавшие во двор, поглядывают на нас с нескрываемым любопытством.

— На провокацию.

— Не угадал. Это маршрут, по которому тебе стоит пойти, — бросает Тата напоследок, после чего направляется к калитке.

Зараза.

— Чё? Вижу, состоялся разговор, — рядом со мной вырастает фигура Горького.

— Типа того, — на пару смотрим вслед Джугели.

Она останавливается по ту сторону забора и достаёт телефон, чтобы кого-то набрать.

— Вы с Ромасенко повздорили?

— Так, ерунда. Забрал у него один нужный мне предмет.

— Даже догадываюсь какой, — хмыкает он.

— Марсель, погнали скорей. Папа уже подъехал, — сеструха по традиции игнорирует присутствие Паши и цепляет меня за локоть.

— На созвоне.

— Репа завтра будет?

— Да, собираемся как обычно, — ору другу уже на ходу.

Фа-фа.

Сигналит батя, припарковавший своего бегемота у бордюра.

— Привет, папочка! — радостно верещит ведьма. Запрыгивает в салон и лезет душить его в объятиях.

Снимаю полупустой рюкзак с плеча, открываю дверь и падаю на переднее сиденье.

— Как дела?

— Устала, па, и голодная, как волчара.

— Там сзади пицца в коробке.

— Ура-ура! Моя любимая! М-м-м! И картошка по-деревенски! Мур-р-р, — звонко чмокает его в щёку.

— Матери меня не сдавайте.

— Едем за ней?

— Да, но сначала заберём нашу драчунью.

Фоном слушаю их беседу. Наблюдаю за Джугели через открытое окно. Залипаю.

Перед нами тормозит мерс. Оттуда выходит мужик в костюме. Судя по тому, что он открывает перед ней дверь, — личный водила.

— Здрасьте, Ян Игоревич! — одноклассницы, проходящие мимо, расплываются в улыбках и, глупо хихикая, дружно машут моему отцу.

Идиотки, блин.

Тата походкой фотомодели идёт к машине. Когда наклоняется чтобы сесть в неё, поворачивает голову влево и мы снова ловим друг друга в фокус.

«Ни завтра. Ни в воскресенье. Ни когда-либо».

Посмотрим…

— Зачётные ноги у этой вашей новенькой, — констатирует отец.

— Угу.

— Па! Ну вы вообще оборзели! Я же тут! — верещит Милана, вскрывая коробку. — Надоели все! Только про эту Джугели и болтают.

— Джугели… — задумчиво произносит батя, выезжая на дорогу вслед за мерсом.

— Синицына сказала, что она — большая шишка, — делится последними сплетнями систер, успевая уплетать при этом пиццу.

— Очень знакомая фамилия, — хмурится отец, глядя на номера затормозившей у светофора тачки.

— Да нет вроде.

Через десять минут оказываемся около спорткомлекса, расположенного прямо у береговой линии.

— Мне, что ль, идти опять? — недовольно ворчит Милана.

— Да, сгоняй, пожалуйста, зай. Пусть лишний раз не злит тренера своей рожей.

Это про меня.

Раньше я тренировался здесь у Сабурова. Все детские и юношеские годы провёл вон в том зале. Посещал вместе с Дэном секцию боевого самбо.

Пока меня оттуда не выперли за очередную драку вне ринга.

Смотрю на знакомых пацанов, направляющихся к дверям комплекса со спортивными сумками в руках, и ощущаю, как грудь заливает горячее и едкое чувство зависти.

Парни здороваются с Миланой. Оборачиваются, видят наш внедорожник. Машут мне.

Вскидываю ладонь в ответном жесте.

Ждут, что подойду, но я не хочу.

— Что у тебя с этой девчонкой? — прилетает от отца.

— С какой из? — уточняю, поворачиваясь к нему.

— Под дурака не коси. Я про ту, с ногами от ушей.

— А… Про Джугели.

— Обижаешь её? — сканирует мою тушку долгим, внимательным взглядом.

— Нет.

— Что-то замышляешь? — прищуривается.

Отрицательно качаю головой.

— Не вздумай прессовать её и мстить за то, что слила вас ментам.

— Не собирался. Чё наезжаешь по беспределу?

— Смотри мне, Абрамов! — давит интонацией.

— Тебе не о чем беспокоиться, бать.

— Очень на это надеюсь, — хмуро взирает на меня исподлобья.

Глава 16

Тата

Кто-то настойчиво трезвонит мне с незнакомого номера.

Прерываюсь в очередной раз, оставляю сочинение, беру телефон в ладонь и решаю всё же ответить.

— Алло.

— Тата…

— Папа! — задушенно шепчу. — Привет.

— Как ты, дочь?

Из-за волнения не сразу получается выразить свою радость оттого, что я, наконец, слышу его голос.

— У меня… — прочищаю горло. — У меня всё в порядке, пап.

Язык не поворачивается жаловаться.

— Зарецкие приняли тебя хорошо?

— Выделили мне личного водителя и самую большую спальню в доме.

— В школе как дела? Ты учишься? — спрашивает строго.

— Да.

— Тебе экзамены сдавать в этом году.

— Знаю. Не переживай, я подтянусь. Чем ещё мне тут заниматься? — смотрю на книжки, сложенные горой на столе.

— Страдаешь по теннису?

Сразу же понимает, о чём контекст.

— Десять лет моей жизни, как никак.

— Тата, Яров запросил баснословную сумму денег. Мои счета сейчас арестованы, так что ничем пока не могу тебе помочь.

— То есть вариант его переезда больше не рассматривается? — скрыть огорчение не удаётся.

— Нет. Из-за тебя одной тренер не станет менять место работы. Рассуди по-взрослому. Где Москва со своими возможностями и где эта деревня зачуханская?

— Я всё понимаю, но он ведь сам говорил, что я у него одна из лучших.

— Одна из, но не лучшая, — больно ударяют по самолюбию его слова.

— Ясно.

— Сконцентрируйся пока на других вещах.

— На учёбе, я помню, — расстроенно поджимаю губы. — Когда ты заберёшь меня?

— Послушай, Тата, — вздыхает так тяжело и устало, что у меня сердце щемит. — Я понимаю, ты не в восторге от происходящего, но другого выхода пока нет.

— Ну ведь мог оставить меня в Москве, — всё же упрекаю.

— Ты сейчас про семью Горозии?

— Да.

— Я доверяю этим людям, но не настолько, чтобы поселить свою дочь в дом жениха до свадьбы.

— Зато я могла бы продолжить заниматься тем, что люблю.

— Тема закрыта, — припечатывает тоном, не терпящим возражений.

— Когда тебя отпустят? — боюсь получить его ответ, но не задать этот вопрос не могу.

— Пока не знаю. Идёт следствие.

— Дед сказал, что ты там надолго. Это правда?

Глаза наполняются слезами, а плакать ведь вообще не моё.

— Не буду тебе врать. Расклад неблагоприятный.

— Ты нашёл людей, которые могут помочь? — раздражённо вытирая щеку тыльной стороной ладони.

— Работаем. А ты учись и береги себя.

— Буду.

— Парни в новой школе проявляют к тебе интерес? — выдаёт он вдруг.

— Нет.

В памяти почему-то тотчас всплывает образ кучерявого хулигана.

— Будь осторожна. Всем им нужно от тебя лишь одно.

— Пап, — чувствую, как рдеют мои щёки.

— Ты взрослая и должна понимать это.

Молчу.

— Я запрещаю тебе общаться с мальчиками.

— У меня есть Леван. Твой запрет звучит странно.

— Леван сейчас далеко.

— И что? Это неважно, он ведь мой жених.

— У твоей матери тоже был жених и чем кончилось? Променяла его и семью на этого русского рецидивиста.

Как всегда, раздражается, когда эти двое всплывают по ходу разговора.

— Не сравнивай меня с ней! — тоже начинаю злиться. — Я никогда не поступлю так! Я — не она!

— Конечно, ты — не она. Я всего лишь предупреждаю тебя о возможных опасностях. Ты яркая, красивая девушка. Внимания мужского пола не избежать. Пусть. Не реагируй. Оставайся для них неприступной крепостью. Будь умной девочкой. Думай всегда головой.

— Я всегда ею думаю, папа.

— Молодец. Надеюсь, так и будет впредь. Не подводи своего отца, а теперь передай, пожалуйста, трубку деду.

— Сейчас, подожди минуту, — быстро опускаю ноги с лавки, ныряю в кеды и быстрым шагом иду от беседки к дому. — Хотела сказать, что очень скучаю по тебе, — осмеливаюсь признаться уже у двери.

— Мы справимся, Тата.

Выдыхаю и прикрываю на секунду веки.

— Да. Обязательно справимся, пап.

*********

Новая учебная неделя проходит в относительном спокойствии. Она не богата на события, ведь буллинг, развернувшийся вокруг моей персоны, неожиданно сходит на нет. Так же быстро, как начался.

Меня по-прежнему коллективно игнорят, но никаких выпадов в свою сторону я пока не наблюдаю.

«Моё слово имеет вес, Джугели. Скажу не трогать — они отстанут».

Кажется, именно это Абрамов и сделал. Иначе объяснить это внезапное затишье я не могу. Да и плевать, откровенно говоря. Хоть немного удаётся выдохнуть и расслабиться.

Дзен продолжается ровно до того момента, как в класс заходит Она. В четверг. Прямо посреди первого урока.

— Здрасьте.

У стола Шац появляется бледная, темноволосая девушка, одетая во всё чёрное.

— Смотрите, кого принесла нечистая сила!

— Чё, период полнолуния и жертвоприношений прошёл?

— О, — Ромасенко поднимает голову. — Мы уж было подумали, что ты отошла в мир иной, — хмурится и толкает соседа по парте.

— Не дождёшься, — цедит она ледяным тоном.

— Выглядит так, как будто реально вот-вот двинет коней.

— Куда жир дела?

— Ты чё, Вебер, всё лето с завязанным ртом проходила, как Пятачок? — голос Ковалёвой пропитан недоумением и чистым удивлением.

— Прикиньте, по ходу, впервые провела обряд, который сработал, — бросает Зайцева, её разглядывая.

— Так, прекратите. Илона, здравствуй, — Шац забирает у неё какой-то листок. — Мы рады тебя видеть. Проходи, пожалуйста. Садись.

Девушка идёт по кабинету, медленно переставляя ноги, обутые в массивные ботинки-трактора, и вслед ей оборачиваются абсолютно все присутствующие.

— Чё за прикол, реально. В три раза уменьшилась.

— Так вообще бывает?

— Душу, что ль продала?

Если правильно понимаю, раньше эта Илона выглядела как-то по-другому. Их же её внешний вид так озадачил, верно?

Тем временем она останавливается у моей парты.

— Это моё место, — заявляет нагло.

— Теперь моё, — отражаю невозмутимо.

— Я всегда сижу одна, — ставит сумку на стол.

— Да ради Бога, — киваю направо, указывая на соседний ряд.

— Ну капец тебе, новенькая, — произносит кто-то тихо, но я слышу.

Илона прищуривается и внимательно на меня смотрит.

— Что? — выгибаю бровь. — Это не твоя собственность. В чём проблема?

— В тебе. Ты должна пересесть.

— Ничего я тебе не должна!

Пока Шац открывает на доске интерактивное приложение, за нашим диалогом с Вебер следит весь класс.

— Уйди.

— Нет.

— Просто уйди и всё, — повторяет сквозь зубы.

— Да в честь чего?

— Я не привыкла делить с кем-то своё пространство.

— Мне всё равно.

— Доиграешься, Джугашвили. Порчу на тебя наведёт.

— Пусть наводит, я в это абсолютно не верю, — пожимаю плечом.

— А зря, — усмехается она, отодвигая со скрежетом соседний стул.

— Джугели, что там происходит?

— Ничего.

— Вы отвлекаете класс. Я могу продолжить? — Матильда надевает очки, делая многозначительную паузу. — Спасибо. Итак…

Илона садится рядом и отодвигает мой учебник в сторону.

— Не трогай мои вещи! — шиплю сердито.

— Ужас. У тебя отвратительная энергетика, — морщится эта странная девчонка.

— Чего?

— Тяжёлая. Прям мужская. Давит и подавляет, — снова кривится, оттягивая ворот чёрной рубашки.

— Битву экстрасенсов пересмотрела?

Пренебрежительно фыркает.

— Илон, — Абрамов поворачивается к нам и показывает ей палец вверх, подмигивая.

— Это кто? — лениво кивает на меня.

— Моя будущая девушка, — заряжает этот кучерявый идиот.

Закатываю глаза.

— Кошмар. Не повезло, — заключает она, скосив на меня взгляд.

— Чё, глянешь потом её натальную карту?

— Я твою недавно смотрела ещё раз. Этот год будет разгромным во всех отношениях.

— Типа мне ожидать какого-то звездеца?

— Потом расскажу. Лишние уши напрягают.

Вот дрянь. Камень в мой огород. Стопроцентно.

— Тишина! — снова взывает к дисциплине Шац. — Записываем правило.

— Убери свой локоть.

— Свой убери!

Я правша, она левша, и сидим мы неправильно, что значительно раздражает обеих.

В очередной раз стукнувшись, цокаю языком.

— Тебе надо попить успокоительный отвар. Хочешь, принесу завтра?

Молчу. Что на это вообще можно ответить?

— Марс, пс-с-с… — зовёт Абрамова, быстро чиркающего что-то в своём блокноте. — Откуда она вообще взялась?

— Из Москвы прикатила.

— Тогда понятно. Я и думаю, выглядит так, словно ЦУМ ограбила. Цацки, стразы, бренды.

— А ты с похорон пришла, что ли? — стебу в ответ, и выражение её лица разительно меняется.

— На, послушай, — Марсель отдаёт ей свой наушник и блокнот. — Ляжет? Середина.

— Абрамов! К доске.

— Почему я?

— А почему не ты? Быстрее. Семь минут урока осталось.

Он нехотя поднимается со своего места и идёт к ней.

— Стилус бери. Рубашку застегни нормально!

— Мне жарко. Там Джугели за мной сидит. Градус осознаёте?

По классу прокатывается волна смешков.

— Хватит паясничать.

— Я прослушал, че тут делать?

Раздолбай. Естественно, прослушал. На уроках занят всем, чем угодно, но только не тем, чем нужно.

— Нужно правильно вставить слова. Так, чтобы профессор Галуша была довольна, — показывает указкой на мультипликационного персонажа, дёргающегося в ожидании на экране.

— Эти слова?

— Да.

— Правильно вставить, чтобы удовлетворить Галушу. Абрамов, чё ты тупишь? — подстрекает Ромасенко.

— Это я могу.

Ржут.

Кретины озабоченные.

— Приступай. А пока Марсель страдает у доски, напоминаю вам о том, что в эту субботу состоится наш традиционный поход. Полина скинет вам в чат план подготовки. Как обычно, разделимся на группы, где у каждого будет своя зона ответственности.

— Надеюсь, Мозгалин в этот раз не идёт? Его галюны — точно не моя зона ответственности. Напугал в прошлый раз до усрачки.

— Денис, не выражайся. Конечно, идут все без исключения.

— Рюкзаки с едой Петрову и Дроздову больше не доверять. Половину припасов по дороге сожрали, гоблины!

— Ты вообще потеряла самое важное, Ковалёва.

— Тоже мне важное. Спички.

— Ну вот сама разжигать будешь без них. При помощи лупы и солнца.

— Иди ты!

— Воды надо побольше взять. Каждый по литрушке — это мало.

— Лично я не собираюсь надрываться!

— А то ж надорвалась, бедная! Клатч несла.

— И средство от комаров нужно не забыть. Зажрали ночью.

— Потому что, Зайцева, одеваться надо нормально. Штаны, кофта или спортивный костюм. Пришли обе, ей Богу, как на дискотеку. Так, ладно, базар прекращаем. Марсель, что там у тебя?

— Плохое кольцо, — Илона касается своим пальцем моего украшения. — Зачем ты его носишь?

Резко выдёргиваю ладонь.

Наглости этой девицы просто нет предела!

— Сними. Оно не от чистого сердца подарено.

— Не лезь ко мне со своими советами.

— Я всё-таки принесу тебе травы. Больно ты нервная.

— Засунь себе эту траву знаешь куда?

— Куда?

— Матильда Германовна, — поднимаю руку, — можно пересадить её от меня? Она мешает заниматься.

— Душнила.

— Илона… — звучит укоряюще от классного руководителя. — Ну что такое?

— Та всё нормально. Это притирка просто. Думаю, со временем мы с этой вашей Джугашвили поладим, — огорошивает Вебер, затыкая ухо наушником.

Глава 17

Марсель

В пятницу вечером собираемся с пацанами в нашем «подвале». Так мы именуем переделанное под студию помещение.

Спасибо предкам. Именно они организовали для моей группы это место на минус первом этаже нашего дома, полтора года назад.

— Недурно. А ну ещё раз сначала, — спускаясь по лестнице, просит опоздавший на репетицию Горький.

Он единственный не слышал новую песню. И она ему, по ходу, тоже сразу зашла.

— Чё, погнали? — Макс, жующий жвачку, подкидывает барабанную палочку и ловит её.

— Давай, — киваю, поднимая листок.

Эти каракули только я могу разобрать. Ну и разве что Вебер, которая классно шарит в рифме.

Ромасенко, сидящий за барабанной установкой, задаёт рисунок и я начинаю читать текст. Где-то секунд через тридцать слышу, как к нам присоединяется Паха. Вот ведь реально — клавишник от Бога. Наиграет вам любую херню на слух или придумает что-то своё бомбическое.

Обычно дело происходит так: в моей башке появляются слова и примерный музыкальный фон, а уже здесь, в подвале, совместными усилиями рождается полноценный трек. Потому что коннект у нас зашибенный и чувствуем мы свой стиль одинаково.

Вообще, началось всё с прикола. Девятый класс. На День Учителя нужно было выступить с номером. Шац попросила меня сочинить стихи. Я придумал, она заценила, а потом ей в голову вдруг пришла очень странная идея: сделать из моего «шедевра» песню. Короче, мы угара ради, как-то вечером остались в актовом. Горький, умевший играть на клавишах, придумал незамысловатую мелодию. Ромасенко сел за барабан, вспомнив далёкое детство, в котором он, по настоянию матери, целых два года посещал музыкальную школу. Девчонки какой-то кривой танец сообразили.

В итоге, на концерте наше рэп-поздравление произвело фурор. Мы, можно сказать, порвали зал. И педколлективу, и школярам трек зашёл на ура. Ролик с видосом целую неделю вирусился по чатам школы и города. Собирал лайки и комменты в обсуждениях.

Публика просила есчё. На Новый Год кавер Бумбокса подготовили, а потом пошло-поехало. Чё только не пели. До фига всего.

В десятом к нам присоединился Свободный, перешедший в наш класс из параллельного. Мила завела нам канал на онлайн-платформе, и мы потихоньку стали пилить туда контент.

А потом случилось это: меня со скандалом турнули из спортивной секции за драку. Драка, само собой, была из-за девчонки. (С которой я, кстати, вроде как расстался по собственному желанию). Но не суть. На почве накатившего депрессняка меня прорвало. Именно тогда и начал мутить авторское.

— На припеве если так сделаем? — Горький закусывает губу и наигрывает свой вариант.

Бормочу текст себе под нос. Сбиваюсь дважды. Матерюсь. На третий раз, наконец, попадаю в ноты. Получается допилить весь кусок и я понимаю, что так действительно звучит круче.

— Нормас.

— Да это топчик!

— Мне нужна моя партия, гении грёбаные, — хмурится Дэн, у которого с творческим воображением не лады.

— Набросаю чуть позже, давайте ещё раз прогоним, — включаю диктофон, чтобы записать ту версию, к которой пришли по итогу.

Ромасенко кивает, ставит бутылку с водой на пол и садится за барабанную установку.

— Раз, два, гоу.

Не знаю, как объяснить, но в такие моменты, как сейчас, всегда ощущаю какой-то охренительный подъём и запал. Раньше казалось, что по-настоящему кайфовать я способен только тогда, когда швыряю кого-то на татами. Но нет. Музло и мотоцикл кавасаки, подаренный дядей Беркутом, в тандеме привнесли в мою жизнь абсолютно новый спектр эмоций. Мне удалось переключиться. Без этого я бы точно загнулся и потерял себя, ведь всё равно до сих пор не могу смириться с тем, что больше не занимаюсь самбо. Фишка же в том, что бросил секцию не по собственному желанию. Это противоречит моей философии. Потому и не могу никак успокоиться. Как там психологи это по-умному называют? Незакрытый гештальт? Вроде того?

— Мама мия! Никак будущий хит? — восторгается старшая из ведьм, материализовавшаяся буквально из ниоткуда.

Милана время от времени тусит здесь с нами, ведь иногда я использую её голос для партии женского вокала. Как бы эта девчонка не бесила меня порой, но с возложенной на неё миссией она всегда справляется.

— Поднимайтесь наверх, мазэр зовёт всех ужинать.

— Батя дома?

— Да. В кабинете работает. Точнее пытается под этот ваш грохот. Прикиньте, какой-то шейх из ОАЭ хочет, чтобы он спроектировал ему хоромы.

— Офигеть.

— Вот это я понимаю востребованный архитектор, — хмыкает Ромасенко.

— Если всё срастётся, он опять уедет, — расстроенно ноет систер.

— Ненадолго же.

— Какая разница!

— Ладно, погнали наверх, — кладу свои листы поверх нотных набросков Горького. Вот уж реально непонятная для меня хрень.

Толпой поднимаемся на первый этаж. Шумно заваливаемся с пацанами на кухню, но там они, уже по обыкновению, затухают. Один суровый взгляд моего отца — и происходит мэджик. Парни затыкаются и становятся лучшей версией себя. Потому что в присутствии матери и Софии по-другому нельзя.

— Рассаживайтесь. Проголодались, мальчишки?

— Капец как.

— Слона сожрать готов. В смысле съесть, — исправляется Дэн.

— Ты сегодня не на тренировке?

— У меня выходной типа, — голодным взглядом изучает всё то, что есть на столе.

— Как папа?

— У него новая пассия. Модель из Краснодара. Не умеет ничего, только прикладывать его карточку к терминалу.

— Полезный навык, — смеётся мама, нарезая хлеб. — Мил, тарелки.

— Несу.

— Короче, Дэнчик подыхает от голодухи. Еду вынуждены на постой заказывать из рестиков, — продолжает за него Ромасенко.

— А твои как дела, Максим? Ты подстригся? — отвлекается от нарезки, рассматривая его.

— Угу, — недовольно пыхтит тот.

— Мне нравится.

— Давай своего тоже так обкарнаем, — предлагает батя.

— Не-е-ет, Ян. Ни за что. Это — фирменный знак Абрамовых, — ставит перед нами кастрюлю с котлетами и треплет меня по кучерявой башке.

— Он выглядел ужасно, когда его побрили из-за вшей, — ржёт коза Милана.

— Вообще-то, именно ты из сада их и принесла.

Пожимает плечами. Типа «И что с того?».

— Я помню, — смеётся Горький. — Нелли Равилиевна не узнала его, наорала и прогнала из кабинета, отправив к своим.

— Петросян обозвал Марселя бильярдным шаром, — добавляет Ромасенко.

— И получил за это по роже, — цежу сквозь зубы.

— Да, где-то в альбоме есть фотка этих двоих безволосых, — кивает мама на нас с ведьмой. — Максим, вчера Светлана Николаевна нам звонила. У вас всё в порядке?

— Нет, — коротко обозначает он ситуацию.

— Ушёл из дома — не будь законченным говнюком, напиши матери, где ночуешь, — наставляет отец. — Она ищет тебя по всему городу.

— Напишу.

— Эй ты! — грозная София показывает Дэну кулак. — Дай остальным взять. Куда нагребаешь столько котлетосов?

— Сорян, — друг примирительно выставляет руки.

— Сонечка, не надо так. Угощайтесь, ребята. Салат, нарезка, макарошки, овощи.

— Сядь, Дарин. Руки у всех есть. Дальше самообслуживание, — сообщает отец, обращаясь к нам.

Но какой там.

— Паш, а ты чего у меня без тарелки? — всполошившись, мать встаёт со стула и достаёт из шкафчика посуду.

— Не заслужил, — подкалывает его Ромасенко, толкая локтем в бок. — Да, Милан?

— Пропустила. Вас слишком много, — бубнит та в ответ.

— Да, тесновато, — соглашается с ней недовольная София.

— Девочки, перестаньте. Разве так можно? Будьте гостеприимными. Паш, как вы отдохнули с родителями в Анталии?

— Неплохо.

— Он татуху себе набил, тёть Даш, — сливает его Дэн. — Шац в шоке.

— Да ты что? Где? — она удивлённо округляет глаза.

— На спине.

— Покажешь?

— Ещё чего не хватало. Не надо портить нам аппетит, — вмешивается в их диалог глава семьи.

— Тебе кололи рисунок на коже иголкой? — спрашивает София.

— Да.

— Фу, — кривится она.

— Ешьте уже молча.

— Ян, ну куда мне столько? Я не хочу! — протестует мама, когда батя накладывает ей в тарелку гору котлет.

— Ешь. Таблетки выпила?

— Контроллёр, — закатывает глаза и забирает со столешницы блистер.

— Как вы себя чувствуете?

— Нормально.

— Выглядите отлично.

— Спасибо.

— Такая вся красивая. Цветущая.

— Слышь, ценитель женской красоты, притормози с комплиментами, — батя посылает в сторону Ромасенко взгляд «заткнись или отгребёшь».

— Мальчики, разбирайте овощи. Это вкусно и полезно.

— У нас будет второй Марсель, — объявляет присутствующим София.

— Милая, ещё неизвестно.

— Как назовёте? Ну, типа, у вас же есть своя собственная традиция, — на лице Макса дебильная лыба.

— Много будешь знать — состаришься.

— Ян Игоревич, ну интересно же.

— Жуй молча, Ромасенко.

— Угу.

— На самом деле, мы решили так: если родится мальчик, то Пётр, — рассказывает мама. — Насчёт имени для девочки — пока думаем. Это сложнее. Нева мне нравится, но сочетание с отчеством не очень.

— Локация — Питер, — догадывается Макс. — Понятно.

— Да, наш любимый город. Когда-то Ян Игоревич окончательно покорил моё сердце именно там.

— Что он сделал?

Любопытные, блин. Вечно распирает на вопросы.

— Спас ребёнка. Вытащил его из квартиры, в которой был пожар.

— Дарин, завязывай.

Ошалело глазею на своего отца.

— Мне так страшно было. Ян спускался с этим мальчиком по фасаду здания. Зима. Мороз. Огонь. Толпа людей. До сих пор по телу мурашки…

— Как супергерой спускался? По стене? — Софа комично замирает с котлетой во рту.

— Ага.

— И че эт мы про эту историю ни разу не слышали? — насупившись, спрашивает Милана.

Мама загадочно улыбается и пожимает плечом.

— Папа покатал меня на теплоходе, а ещё показал, как выглядит ночной Питер с крыши.

Родители переглядываются. Он хмурится, явно недовольный её откровениями. Она в ответ хитро ему подмигивает.

— Там чё-то ещё было? — выпаливает Ромасенко.

— Ты дебил совсем? — толкаю я его.

— Терпение моё испытывает, — поворачивается к нам отец.

— Сорян, Ян Игоревич.

— Ой, ребят… — мама складывает ладони под подбородком и смотрит на нас горящими глазами. — На самом деле, у вас сейчас такое классное время, — вздыхает. — Лучшие годы…

— Чё классного, тёть Даш? Школа ненавистная, ЕГЭ это дурацкое, поступление грёбаное.

— А ещё мечты, настоящая дружба и первые серьёзные чувства.

— Ага, у кого-то по ходу зарождаются к Джугашвили, — цедит Ромасенко, пренебрежительно фыркая.

— Заткнись. Не называй её так, уже говорили на эту тему, — отзываюсь хмуро.

— В поход завтра идёте?

— Да. На фиг бы он сдался.

— Реально. Почилить бы тупо в кровати, а там щас начнётся: палатки, костёр, грёбаные разговоры о важном.

— Глупые вы. Потом будете с такой теплотой об этом вспоминать.

— Это навряд ли, — кривится Макс.

— Так, ладно, чайник закипел. Кто будет мой фирменный сметанник, поднимите руки.

Единогласно, естественно.

— Голодающее Поволжье, — качает головой батя, глядя на взметнувшиеся вверх грабли.

Глава 18

Тата

Буркнув водителю «доброе утро», злая и сердитая сажусь в машину.

Вы спросите почему? Да потому что добрым это утро никак нельзя назвать.

Подползаю к окну и затыкаю уши наушниками, демонстрируя своё нежелание общаться.

Разблокировав телефон, выключаю авиарежим и захожу в мессенджер. Там горит от незнакомого номера ещё несколько новых сообщений. И нет, они не от папы. Это Абрамов мне пишет.

Раздумываю над тем, чтобы удалить чат, не читая. Свайпаю. Палец зависает над экраном. Поджимаю губы и всё-таки просматриваю вчерашние сообщения, а также читаю те, которые он прислал ночью.

«Джугели, хэй! Смотрю твои фотографии во Френдапе»

«Зачётная у теннисисток форма (смайл с потёкшими слюнями)»

«Ещё эти меня прикололи»

Фото. Фото.

«Поставлю себе на заставку»

«Чем занята, (картинка дятла)?»

Придурок.

Типа отсылка к тому, что я — стукачка?

«Сохрани мой номер. Он тебе понадобится»

Да уж конечно! Жди.

Музыкальный аудиофайл.

Нажимаю на воспроизведение.

Это песня. Совершенно точно новая. Потому что все остальные песни его группы я прослушала ещё в тот вечер.

«Что скажешь, Джугели?»

Прилетает, едва успеваю прогнать трек второй раз.

Кучерявый хулиган тоже в сети. Вышел проверить, ответила ли я? Или просто совпадение?

«???»

«Отстой» — печатаю и незамедлительно отправляю.

«Скептический смайл»

Самоуверенный донельзя.

На самом деле, мне очень понравилась песня. Музыка, голос. Сочетание речетатива и мелодии. Барабаны.

Цепляет. Но он, естественно, об этом не узнает.

Захожу во Френдап. Вижу, что и правда был в гостях, понаставил лайков под моими фотографиями, а где-то даже оставил комментарии.

Удаляю. Заношу его в блэк лист.

Не знаю, что за игру ведёт Марсель, но мне она точно не по душе.

«Накинув плащ», перехожу к нему на страницу. Смотрю новые снимки, которые выложила ему на стену сестра.

Какая-то студия. Его друзья. Ромасенко с одурелыми глазами долбит по барабанной установке. Горький стоит за клавишами, карандаш в зубах. Сам Марсель с сосредоточенным выражением лица читает текст с листка. Жестикулирует поднятой вверх рукой. Погружён в процесс полностью.

«Уже скоро парни дадут жару. На подходе новый хит». Подписано внизу.

Листаю. Там есть и другие свежие фотографии. Одна из них с пожилым мужчиной презентабельного вида.

«Лучший в мире адвокат. Лучший в мире дед»

А, ну теперь мне всё предельно ясно. Он его и отмазал от тюрьмы. Вот вам весь секрет того, как решились созданные им проблемы.

Следующая фотка с собакой и смеющейся младшей сестрой, повисшей на его крепкой шее.

Рубашка расстёгнута. Шевелюра растрёпана. Недовольно хмурится, но уголок губы подёрнут вверх.

Долго и внимательно рассматриваю снимок. Опять испытываю странный диссонанс. Этот парень и тот, которого видела на пляже, — будто бы два абсолютно разных человека.

Чувствую, что машина останавливается. Сбрасываю страницы. Вытаскиваю наушники.

— Это здесь, — бабушка Алиса улыбается, и конкретно сейчас это очень сильно раздражает.

— Прекрасно, — даже не пытаюсь скрыть сарказм.

— Тебе понравится, вот увидишь, — смотрит в окно на толпу собравшихся.

— Мне не нужен этот поход.

— А Матильда Германовна считает, что нужен.

Закатываю глаза.

— Если весь коллектив туда идёт, то и ты должна. Она говорит, что это поможет тебе сблизиться с ребятами.

— Ни с кем из них сближаться я не собираюсь.

— Ну брось, Тата! Тебе целый год учиться в этом коллективе. Надо потихонечку обзаводиться друзьями.

— Может, я как-нибудь сама решу?

— Обижаешься? — вздыхает и кладёт свою ладонь поверх моей.

— Нет. Просто терпеть не могу, когда мне что-то навязывают.

Вытаскиваю руку и, едва Пётр Ильич открывает дверь, выхожу.

— Ваши вещи и вода.

— Спасибо, — забираю у него бутылку и пухлый рюкзак. Закидываю на плечо.

— Хороших выходных, милая, — доносится в спину.

Да она, блин, издевается…

Иду ближе к толпе. Там Шац отмечает присутствующих.

— А вот и наша модница прикатила, — фыркает Зайцева.

Ковалёва, смерив меня презрительным взором, кривится.

Дуры, ну и вырядились. Кто надевает юбку в поход?

— Тише, ребята! Мешаете! У нас перекличка! — осаживает Матильда небезызвестную мужскую компанию.

Парни, как обычно, громко смеются и общаются.

— Ромасенко, притушись! Никого не слышу! — ругается она. — Ковалёва. Ковалёва?

— Да здесь я! Чё орать?

— Мало каши на завтрак съела?

— Какая каша! Я в пять-то еле встала, чтобы успеть к семи накраситься.

— Хоспаде. Котов?

— Здесь.

— Лиговская?

— Тут.

Останавливаюсь возле классного руководителя. Натыкаюсь глазами на Абрамова.

Он жуёт жвачку. Резко поворачивает голову, перехватывая мой взгляд.

Отворачиваюсь.

— Чё, соседка, тоже не в восторге от происходящего? — рядом со мной материализуется чернокнижница Илона. Именно так окрестил её вчера Ромасенко.

— Опять ты.

— Я взяла с собой таро.

— А мне к чему эта информация?

— Могу сделать расклад на тебя и Марселя. Хочешь?

— Хочу, чтобы ты от меня отстала.

— Фу, как недружелюбно. Не будь я законченным интровертом-одиночкой непременно обиделась бы.

— Я не расстроюсь.

— Привет, девочки!

Ещё одна.

— Как настроение? Надеюсь, хорошее? — бодрым голосом интересуется Филатова.

— Настроение перманентно-дерьмовое, Поль, — зевая, отвечает ей Илона.

— Фух… А я чуть не опоздала! Представляете, у меня батарейки на будильнике сели. Хорошо хоть организм в пол седьмого дал команду встать. Ужас. Подвела бы вас всех.

— Филь, не хочу тебя расстраивать, но семеро одного не ждут. Это не твоя бабуленция сюда топает?

— Аполлинария! — зовёт её та. — Ты забыла пирожки!

— Ой…

Девчонка быстрым шагом спешит к ней. Забирает пакет. Целует старушку в щёку и возвращается.

— Угощение для ребят, — изъясняется, запыхавшись.

— АПОЛЛИНАРИЯ! Эй! — ржут с неё Ковалёва и Зайцева. — Звездец прост. Чего мы ещё о тебе не знаем?

Филатова густо краснеет.

— С чем запрещёнка? — интересуется Свободный.

— Картошка, капуста, печень.

— О май гад. Тренер, прости.

— Вот, — она раскрывает пакет, когда Денис подходит к нам.

— Хера се, твоя бабка напекла. Целую кастрюлю, — присвистывает.

— Вообще-то, я сама пекла. По бабушкиному рецепту конечно, но…

— Реально сама? — удивляется он.

— Ну да, — она заливается краской пуще прежнего.

— Дэн, ты несёшь жратву или нет? — орёт Ромасенко.

— Койотам моим возьму тоже? — спрашивает он, складывая в целлофан пирожки.

— Бери сколько нужно.

— Так! А теперь стали все в колонну по двое! — командует физрук, которого я заметила только сейчас.

— Александр Георгиевич, мы чур первая пара. Сразу за вами.

— Становитесь.

— Гля на Зайцеву. Не зря наряжалась в этот раз, — хмыкает Вебер.

— Женя безответно влюблена в младшего сына Шац, — шёпотом поясняет мне Филатова. — В прошлый Александр Георгиевич не смог пойти с нами. Ногу сломал. Она так рыдала… Расстроилась очень.

— Одиннадцатый «А»! Рты закрыли! По двое распределились! Вспомнили игру в ручеёк! Быстро!

Начинается возня. Одноклассники, шумно переговариваясь, занимают места друг за другом.

Оставляю Илону с Полиной. Встаю за ними.

— Считаю, — объявляет Шац. — Два, четыре, шесть, восемь, семнадцать… Джугели без пары.

— Она со мной, — заявляет нарисовавшийся по правую руку Абрамов.

— Нет. У меня есть пара! — возмущённо протестую. — Мозгалин.

— А где он, Боже?

— Вон он. Херню опять складывает из бумаги, — кричит кто-то из толпы.

— Мозгалин! Немедленно иди сюда!

— Иду.

Плетётся к нам.

— Абрамов назад.

Успеваю краем глаза заметить недовольное лицо Кучерявого.

— Матильда Германовна, Джугели — девчонка, нелогично ставить её в пару с Мозгалиным. Пусть он встанет с Ромасенко. Максим поможет ему в случае чего.

— Ну тоже верно. Да, давайте так, — соглашается она.

Какого…

— Чё-чё? Максим поможет? А Максима никто спросить не хочет? — Ромасенко толкает Абрамова в плечо, но тот, довольный собой, лишь улыбается.

— Свободный, Горький — двадцать один, двадцать два. Петросян — двадцать три. Мы с тобой замыкаем колонну.

— Радость-то какая…

— Всё, мои дорогие, — Шац хлопает в ладоши. — Напоминаю, в ближайшие два часа нас ждёт пешая прогулка по лесу. Вот вам спрей. Обрабатываемся дружно от клещей.

— Короче, делала расклад накануне. Какой-то треш будет, — рассказывает Илона Филатовой.

— Да ты что!

— Угу. Сто пудняк. Инфа трушная.

— Полина, можем мы поменяться? — встревая в их диалог, обращаюсь к нашей безотказной старосте.

— Но мы ведь уже встали в пары и Матильда…

— Ей всё равно. Меняемся?

Давай же, ну!

— М-м-м… — она косится на Марселя.-

— Нет конечно. Джугели, какого икса? Если так пойдёт, у меня скоро появятся комплексы.

— Я не хочу стоять с тобой в паре!

— Потерпишь.

Ему передают спрей.

Наклоняется. Начинает обрызгивать мои кроссовки и нижнюю часть спортивных штанов.

— Что ты делаешь?

— Поворачивайся давай. Сзади тоже надо обработаться. У нас тут клещи энцефалитные. Залезет, укусит — и труба, — разворачивает меня, пока я торможу.

Пшик-пшик. Пшик-пшик. Пшик-пшик.

— Готово. Как в том стишке: «Вот и всё, а ты боялась. Даже юбка не порвалась».

Одариваю его взглядом, выражающим презрение.

Идиот.

— Твоя очередь. Хотя не, — прищуривается. — Ну на хер. Нельзя тебе баллон в руки давать. Ромас, брызгани, по-братски.

Обрабатывают друг друга. Шутят, ржут, чихают. Передают спрей дальше.

— Как приятно пахнет, — Мозгалин глубоко вдыхает «аромат» средства от клещей.

— Эй! Маску надень. Ты же аллергик! Вот, возьми, — суетится возле него Матильда. — Александр Георгиевич, мы готовы, — объявляет громко.

— Отлично. Инструктаж.

— Значит так. Берём сумки и шагаем за нашим Сусаниным. Из строя не выбиваемся. По пути не отстаём! Под ноги смотрим. На змей не наступаем! Марсель, ну-ка помоги мне обработаться тоже.

— Боишься змей, Джугашвили? — шипит Ромасенко, наклонившись ко мне.

— Я ничего не боюсь, — отодвигаюсь от него.

— Ну всё. На старт, внимание, марш.

Наша колонна приходит в движение. И хорошо, потому что солнце, поднимающееся в безоблачное синее небо, начинает припекать.

Лямка соскакивает с плеча.

Сперва не понимаю, в чём дело. Предполагаю, что она порвалась от тяжести, но оказывается, подоспевший на своё место Абрамов забрал рюкзак себе.

— Я сама понесу. Отдай сюда.

— Слышала, что сказала Шац? Смотри под ноги и не отставай, — увернувшись, не позволяет забрать мою ношу.

— Верни.

— Нет.

— Верни, сказала!

— Успокойся. Дыши вон морским воздухом и соснами. После загазованной столицы особенно полезно.

Закипаю. Стискиваю кулаки.

Зачем он всё это делает?

— Джентльмен, ёпта! — цедит Ромасенко, наблюдая за нами. — А мой не возьмёшь?

— А на три буквы не пойдёшь?

Опять толкаются.

— Ну хватит.

— Играем в города, одиннадцатый «А».

— Только, блин, не это, Матильда Германовна.

— Звездец.

— Каждый год одно и то же!

— Как достало!

— Детский сад, — ноют её подопечные.

— Давайте-давайте. Я начинаю. Москва. Тебе на «А» Петросян…

Глава 19

За те два с половиной часа, что идём по лесу, успевает произойти множество вещей.

По пути встречаем белок с невероятно пышными хвостами.

Филатова опять забывает на пеньке пакет с пирожками. (Приходится за ними возвращаться. Благо, отошли от места привала недалеко).

Ромасенко и Абрамов затевают драку из-за моей фамилии.

Ковалёва чуть не наступает на ужа, а Зайцева по этой причине изображает обморок. Видимо, надеясь на то, что физрук бросится делать ей искусственное дыхание.

В общем, клиника.

У меня развязывается шнурок. Отхожу чуть в сторону, пропуская парней и Шац вперёд, приседаю, предварительно вытащив из кармана телефон. Затягиваю ленты покрепче на левом и правом кроссовке. Выпрямляюсь. Замечаю Абрамова. Стоит в нескольких метрах от меня. Ждёт.

Быстрым шагом прохожу мимо, не обратив на него внимания.

— Джугели… — раздаётся прямо за спиной.

Молчу, игнорируя.

— Понятно. То есть трубу тоже забрать себе?

Останавливаюсь. Ощупываю карманы.

Чёрт!

Оставила на траве.

— Дай сюда, — пытаюсь выхватить свой телефон у него из рук.

Как, блин, глупо.

— Не так быстро, — уворачивается и прячет его в передний карман шорт. — Можешь сама достать его оттуда, — ухмыляясь, поигрывает бровями и поднимает руки, выставляя ладонями вперёд. — А можешь ответить на три вопроса и получить свой навороченный гаджет назад.

— Тебе заняться нечем?

— Ну так что?

Хочется послать его, клянусь!

— Вибрирует, кстати. Может, отец твой звонит. Может мать. Или брат…

— Нет у меня брата.

— А как же носатый грузин в леопардовом пиджаке?

Гррр! Ненавижу, блин, этот пиджак.

— Леван — мой жених, — цежу сквозь зубы.

Абрамов издаёт какой-то странный смешок.

— В чём дело? — нахмурившись, уточняю.

— Ты ещё спрашиваешь? Он выглядит как герой программы «Модный приговор».

— Вовсе нет.

— Конкретно на той фотке — да. Дизлайк, если что, поставил ему, не тебе. К платью претензий нет. Там всё чётко.

Что-что? Дизлайк? Совсем оборзел?

— Всё на моей странице посмотрел?

— Да, — признаётся открыто.

— Зачем?

— Нравишься.

— Интересный поворот. Сделаю вид, что поверила.

— Я вроде ясно дал понять, когда предлагал прогуляться по городу. Ты, кстати, не надумала?

Наглый до невозможного.

— Не надумала.

— Теряем время, Джугели.

— Ты глухой или идиот? — раздражаюсь ещё сильнее.

— Поясни, — держит ветку, чтобы та не хлестанула меня по лицу.

— Прозвучало слово жених.

— А, ты про это, — надевая очки, отзывается беззаботно. — Не проблема.

— Да что ты!

— Вы вообще друг другу не подходите. Он тебе не идёт.

— Твоего мнения никто не спрашивал. Мы очень красивая пара.

— Я бы поспорил.

— Тата, Марсель! Вы чего отстали? — ругается Шац, обернувшись.

— Шуры-муры у них там, чё не ясно? — отвечает ей Ромасенко.

— Телефон собираешься возвращать мне?

— Прозвучали условия, — отзывается он в моей же манере.

— Задавай уже свои вопросы, Господи!

— Можно просто Марсель.

Закатываю глаза.

— Шутка стара, как мир.

— Почему написала, что песня «отстой»?

— Я так считаю.

— Обоснуешь может?

— На вкус и цвет товарищей нет. Такое обоснование подойдёт? Или ты из тех нарциссов, которые вообще не терпят критики?

— Нет. Просто люблю конструктив, детка.

— Оставь эти свои уменьшительно-ласкательные для почитательниц творчества.

— Как тебя называет этот твой Тигран?

— Его зовут Леван!

— Неважно.

Возмущённо на него смотрю.

— Чё? — смеётся.

Вот скажите мне, разве можно вынести этого человека?

— У меня есть имя. Им и называет. У тебя последний вопрос, — чеканю зло.

— Тоже изучала мой профиль во Френдапе под плащом инкогнито?

Кровь резко приливает к лицу.

Откуда он знает???

— Да расслабься, Джугели. Это прикол. Мой вопрос про переезд. На кой икс поменяла место жительства? Гигантскую Москву, в которую все так стремятся, на маленький, провинциальный Красоморск.

— Не по своему желанию, — вырывается непроизвольно.

— Это мы уже поняли. А причина?

— Обстоятельства. И тебя это не касается. Давай сюда телефон! — требую, протягивая ладонь.

— Сохранила мой номер? — достаёт его из кармана.

— Нет. Он мне никогда не понадобится.

— Никогда не говори никогда, Джугели, — в его глазах вспыхивает недовольство.

— Я в этом абсолютно уверена, — выдёргиваю из его руки свою вещь.

— Мы почти на месте!

— Ура!

— Аллилуйя!

— Чуть не сдохла, блин. Ненавижу эту долбаную тропу. Вверх-вниз. Вверх-вниз, — жалуется Ковалёва.

— Всё как ты любишь, чё не так? — по традиции стебёт её Ромасенко.

Кретин. Опошлит что угодно.

— Заткнись, дебил! — она со всей дури лупит его по спине.

— Идите все сюда! — зовёт класс Матильда. Сама она уже там впереди, где заканчиваются высокие сосны.

— Тебе понравится! С поляны открывается шикарный вид! — восторженно лепечет Полина.

— Твоя правда, Филь, — соглашается с ней менее воодушевлённая Илона.

Шагаю следом за ними. Преодолеваем финальный подъём и, выбравшись из леса, оказываемся на той части скалистого утёса, про который все так любят говорить в Красоморске.

Что ж. Просторно. Красиво.

Перед нами голубое небо и кажущееся бескрайним синее море. Оно шумит и волнуется там внизу, у подножия. Гладит белый песок. Разбивается о камни.

За убегающей вправо береговой линией — город. Маленькие частные дома, хаотично разбросанные по серпантину. Выделяющееся среди них колесо обозрения. Морпорт.

Слева — величие дикой природы. Лесной массив из хвойных деревьев, скалы, зелёные холмы.

— А закаты тут какие… М-м-м… — многообещающе тянет Филатова. — Ну как? Круто же, а?

Моей реакции, видимо, ожидает. Да только все приятные эмоции во мне вдруг резко сменяются на диаметрально-противоположные.

Не моргая, смотрю на старый, заброшенный маяк.

Он всё ещё здесь? Поверить не могу. Двадцать лет прошло.

Ощущаю, как сильнее и громче начинает стучать сердце в груди.

Как разгоняется кровь пульсацией по венам, и как пересыхает в горле.

Это он, точно он! Я видела его фотографии в газетах. Ошибки быть не может.

Дёргаюсь, когда на лицо неожиданно попадают капли.

На автомате поворачиваю голову.

Петросян зайцем скачет по поляне, обрызгивая девчонок водой из бутылки. Те убегают от него, возмущаются и визжат.

— Отстань!

— Ну всё, достаточно. Распределяемся. Мальчики организовывают безопасное место для костра и ставят палатки. Девочки собирают ветки и готовят завтрак, — объявляет Матильда.

— А мож сначала пожрём?

— Свободный, завтрак сперва нужно заслужить.

— Ну бред же. Мой растущий организм требует топлива.

— Твой растущий организм уже перерос тебя лет на пять. Так, дружно принимаемся за дело, одиннадцатый «А»! Давайте, активнее.

— А я? У меня какое задание?

— А ты, Мозгалин, сидишь тут рядом со мной и никуда, слышишь, никуда не уходишь, — грозит она ему пальцем строго.

*********

Компания хулиганов, сплочённо работая в команде, ставит одну палатку за другой. Абрамов раздаёт указания. Горький, Свободный и Ромасенко беспрекословно их выполняют. Складывается ощущение, что лидером Кучерявого действительно нарекли не только в музыкальной группе. Вон он уже Котову с Петросяном советы по сооружению костра задвигает.

— Мы с седьмого класса сюда ходим, — рассказывает Полина, пока собираем сухие ветки в лесу. — В конце мая и в сентябре.

— Слава звёздам, это последний год, — фыркает Илона.

— Грустно как-то, — расстраивается Филатова.

— Скажи ещё, что будешь скучать по школе.

— Ну, смотря о чём речь. По учителям, урокам, Матильде — однозначно да, а вот за нашими гоблинами тосковать буду вряд ли.

— Это было бы странно, учитывая их отношение к тебе.

— Угу. От Таты отвязались и снова за меня взялись, — тяжко вздыхает.

Это, кстати, правда. В последнее время Филатовой достаётся всё больше. Она раздражает коллектив тем, что слишком умная и правильная. Круглая отличница, заучка, староста, активистка, волонтёр.

В любом классе есть такой персонаж.

Блузка, застёгнутая до последней пуговицы под самое горло. Вечно поднятая рука. Что не спроси — всё знает.

Гиперответственность по отношению к своим обязанностям.

Занудство.

Морализаторство.

Всё это очень бесит, однако в основном, Полина отгребает за внешний вид. За «мышиную серость», «бабушкин гардероб» и неизменные, туго сплетённые русые косы.

По моему мнению, Филатова — симпатичная девчонка, но одевается в школу действительно странно, хотя, конечно, это — глубоко её личное дело.

— Почему позволяешь Зайцевой и Ковалёвой так общаться с тобой? — спрашиваю я зачем-то. — Ты всегда молчишь в ответ.

— Потому что я — не ты. Да и вообще, нужно быть выше всего этого. Зачем опускаться до их уровня, — пожимает плечом.

— Звучит как чья-то цитата…

— У Филатовой очень строгая ба, — поясняет Илона, запрыгивая на пенёк. — У неё там своя особая идеология, — незаметно для Поли крутит пальцем у виска. — Сплошные запреты и правила. То нельзя, это нельзя. Разве что дышать можно.

— Ну неправда.

— Ой, Филь, — машет Вебер на неё рукой, — кому-нибудь другому это скажи.

— Бабушка просто за меня переживает.

— Ага, чересчур.

— Ну прям!

— Камон, она тебя до девятого класса провожала до школы за ручку и забирала после уроков.

— Нам просто по пути, — краснеет та.

— Одежду тебе покупает на своё усмотрение. Не разрешает краситься, стричься.

— Сама не хочу.

— Не отпускает гулять после занятий.

— Это пустая трата времени.

— Ну поведай ей, — кивает на меня, — о том, как ты проводишь своё. Учёба-учёба-учёба. Молитвы. Чтение отобранных бабушкой книг.

— Она знает, что для меня лучше.

— Готовка. Уборка. Шитьё. Церковно-приходская школа по выходным. Я ничего не забыла?

— И что в этом такого ужасного?

— Наверное, ничего. Когда тебе семьдесят, а не семнадцать, — добавляет Илона.

— Меня всё устраивает.

— Уверена, не будь Шац знакома с твоей ба много лет, тебя бы и тут с нами не было.

— Не гиперболизируй, пожалуйста.

— Не разговаривай с нами как сотрудник НИИ, пожалуйста, — произносит ей в тон, закатывая глаза. — Вот как ты провела лето?

— Нормально провела.

— Где? Всё там же? В лагере при монастыре?

— И что с того?

— Не задолбалась жить по указке Фюрера?

— Не называй её так.

— Свободы не хочется, Аполлинария?

— Что ты до неё докопалась? — решаю вмешаться. Ясно же, что разговор зашёл не в то русло.

— Да просто жалко девчонку.

— Не нужна мне твоя жалость! У меня всё хорошо, — ощетинившись, отзывается Филатова.

— Ну если ты так считаешь…

— А ты скучаешь по своей московской школе? — Полина смещает фокус на меня.

— Нет.

— Почему? — искренне удивляется.

— Я редко там появлялась.

— Насколько редко?

— Раз в неделю.

— На домашнем обучении была? — по своему трактует мой ответ.

— Джугели профессионально занимается большим теннисом, — отвечает вместо меня Вебер.

Понятия не имею, откуда она знает. Возможно, как Абрамов, увидела фотографии в соцсетях.

— Здорово. А что, учиться в школе в этом случае необязательно?

— Со мной занимались учителя в перерывах между тренировками.

— То есть в жизни класса ты особо не участвовала? Выступления, экскурсии, походы?

— У меня были другие приоритеты.

— Не. Здесь так не прокатит. Матильда Германовна всегда стремится к нашему непрерывному взаимодействию.

— Толку-то? — усмехается Илона.

— Не знаю. По-моему, это правильно. Так и должно быть.

— А по-моему, она порой перегибает. Участвовать в совместной деятельности или нет — моё личное право.

В этом я с ней, определённо, согласна.

— Зачем откалываться от коллектива?

— От коллектива, который я терпеть не могу? — уточняет брюнетка.

— Ладно, не будем спорить на эту тему. Возвращаемся может? Мне уже некуда складывать ветки.

— Пошли.

— Тата, ты не обиделась на меня за то, что я отказалась поменяться с тобой местами? — спрашивает, состроив виноватое выражение лица.

— Какая теперь разница?

— Марсель забил место рядом с тобой ещё неделю назад.

Чего? Что ещё за новости?

Смотрю на неё, нахмурившись.

— Это было в понедельник после уроков. Абрамов оставил класс на разговор. Речь шла о тебе, — улыбается, подмигивая.

— Что ты имеешь ввиду?

— Если вкратце, он запретил ребятам тебя терроризировать. Сказал, что вы сами разберётесь.

— Не с чем разбираться. Полин.

— Эх… Вот бы за меня так кто-то вступился!

— Я не нуждаюсь в его помощи.

— Может и нет, но всё равно приятно, что парень не обозлился на тебя за ту историю с полицией.

— Абрамов — не Ромасенко. К тому же, явно запал на неё.

— Ага.

Илона с Полиной переглядываются и глупо хихикают.

— Ты бы видела лицо Ковалёвой. Она наблюдала за вами всю дорогу. Чуть копыта пару раз не вывернула. Происходящее ей явно не нравится. Между ними в конце прошлого года что-то было вроде.

— Ей не о чем беспокоиться. В Москве у меня есть жених и этот ваш Кучерявый хулиган мне не интересен.

— Я всё-таки сделаю тебе расклад, — решительно заявляет Илона.

— Себе раскладывай, я в это не верю.

— Карты — грех, но часто случается так, что её слова сбываются.

— Зачем ты перешла на шёпот?

— Чтобы Боженька не услышал.

Кхм…

— А то ж он прям сидит такой и трёп наш бабский подслушивает. Заняться ж больше нечем! — фыркает Илона.

Хочется улыбнуться, но я сдерживаюсь.

— О, глядите, как прикольно сделали, — Поля показывает на сооружённое парнями место для приёма пищи. Там уже стоят огромные брёвна. В центре квадрата — импровизированный стол, заставленный продуктами. Чуть дальше будет костёр.

— Идём обедать, — зовёт всех Шац.

— А шашлык и сосиски, как всегда, потом? — Денис явно расстроен представленным ассортиментом блюд. С его аппетитом неудивительно. В школе каждую перемену ест. Растущий организм, блин.

— Да. Давайте перекусим, отдохнём маленько, а потом, ближе к вечеру, сходим искупаться на пляж, когда солнце так жарить перестанет.

Что? Купаться? Филатова про купальник не шутила?

— После заката по традиции пожарим мясо и посидим все вместе у костра.

— Прям дико мечтал об этом всё лето, — кривится Ромасенко.

Вытираю пот со лба. Сглатываю, ощущая подступившую жажду. Стоящий рядом Абрамов протягивает мне бутылку минералки. Бутылку, из которой только что пил.

Всерьёз решил, что возьму? Пф-ф.

Беру со стола закрытую. Откручиваю крышку. Наливаю себе воды в пластиковый стаканчик.

— Завтра опять к реке и водопаду потащимся? — недовольно осведомляется Ковалёва, оголившая свой пупок с пирсингом.

— Обязательно.

— Только не это!

— Два с половиной часа пилить пешкадропом!

— Чё мы там не видели? — возмущаются хором.

— Сосны-белки.

— Лучше б я дома на диване потусил перед телеком.

— Телек — оружие Лукавого. Верно, Филатова? — снова цепляет Полину Зайцева.

— Потусишь ещё на своём диване. Так всё, рассаживайтесь и берите каждый по тарелочке, — разгоняет толпу Шац.

— Наконец-то еда.

Галдя, окружают стол.

Глава 20

После четырёх мы коллективно спускаемся вниз по склону к морю. Ромасенко и Петросяна оставляют сторожить лагерь. В наказание. Ведь эти двое успевают накосячить перед Матильдой. (Петарды взрывают, идиоты).

— Тоже не идёшь купаться? — Филатова подсаживается ко мне.

— Не иду.

— Почему?

Иногда Полина такая прилипала…

— Не хочу, — отрезаю коротко.

Я ведь совсем не обязана выдавать истинную причину, правда?

— А я бы с удовольствием, — с завистью смотрит на то, как щебечут и раздеваются девчонки. — Но мне нельзя.

— Бабушка запрещает? — догадываюсь сразу же.

— Да. Она говорит, что раздеваться можно только дома, перед своим мужем.

— Мой отец тоже так считает.

— Что ж. Дай пять, — шутит уныло. — А ты с ним согласна?

— Нет. Я уже сказала тебе, что просто не хочу. А по поводу бабушки… Её здесь нет, — выгибаю бровь.

— Ты что! Вдруг кто-то сфотографирует, я не могу, — доходит до неё запоздало.

— Тёплое, идите сюда, — кричит кто-то из парней.

— Далеко не заплывать. Друг друга не топить! — Щац закатывает штанины и заходит по щиколотку в воду.