Зарницы грозы

Глава первая

— Бабушка Яга! Бабушка Яга! — кричал кот, высоко прыгая через стебли травы, как заморский зверь пардус.

— Я тебе сто лет как бабушка! — Не оборачиваясь, Ягжаль подошла к очередной богатырке и хлопнула ее по спине. — Не горбиться! Пузо втянуть, руки напрячь! — Перешла к следующей: — А ты как стоишь? Хочешь, чтобы тебе нос тетивой снесло? Все на свете уже растерять успели?

Какая она ему бабушка! Пятьдесят лет — это смех, а не старость. Вон Хеллион Климмакс 238, а выглядит она, как ехидно заметил кто-то из писарей, на все 100. И никто ее бабушкой не зовет. Правда, за морем небось и слова такого, «бабушка», нету. Ну да что с людей взять? Нынче седину не уважают, все молодильными яблоками объедаются. Прилипло прозвище...

Кот клубком упал под ноги Ягжаль. Богатырки, прервав тренировку, с любопытством выглядывали из-за могучих плеч своей княжны.

— А ну воротились по местам! — гаркнула она и взяла Баюна на руки.

— Я твое яблочко запустил, пока тебя не было, — выдохнул он. — Не утерпел до вечера. Опоздали мы, бабушка Яга. Опоздали.

— Что такое? — Страшное предчувствие кольнула в сердце богатырки.

— Залесье пало. Убили князя Влада. И как убили... Истерзали его и всем показали...

Руки Ягжаль бессильно разжались. Кот шлепнулся в траву.

— Отбой, девоньки, — сказала она дрожащим голосом. — Зря я вас торопила, гоняла. Опередили нас. Некуда больше идти.

Богатырки опустили луки. Несколько открыли рты, но Ягжаль махнула рукой:

— Кончилось все. Котик новости видел...

— А я говорила, — раздался чей-то голос, — не выдержать Дракуле. Да и как он бы устоял, если все Заморье на него ополчилось! Просто чудо, что столько времени продержался.

— Цыть! — буркнула княжна-чародейка. Она подняла изрядно уставшего Баюна. — Пошли домой, чего там. Сама посмотрю.

Оседлав коня по кличке Белогрив, она помчалась в сторону леса, к своей тайной избушке. Ягжаль не любила эту избушку. Для вольных девиц невыносима несвобода. Даже княжна не держит их в узде. Им кажется странным, например, как можно сидеть дома и мечтать о дальних краях, не срываясь туда по первому желанию. Им непонятно, как может человека что-то удерживать, кроме цепей на ногах. Богатырки подчиняются лишь негласному закону дороги, что никем не выдуман, а рождается сам собою у тех, кто не просто выжил в степи, но слился с нею душой.

Прежде Ягжаль, как положено, жила бок о бок со своими «девоньками», но с началом гонений ей пришлось скрыться. Дружба с Иваном-Царевичем бросила тень и на нее, а потом поползли про богатырок нехорошие слухи. Они-де черные колдуньи, дикие, воинствующие, разорительницы. И какая разница, что колдует одна Ягжаль, что вольные девицы Тридевятому всегда помогали, когда приходила беда. Богатырки ушли сами, не дожидаясь, пока царь их опорочит.

Баюн молча сидел на загривке коня. Его придерживали руки Ягжаль: сухие, жаркие, жесткие, с тоненькими кольцами на кончиках пальцев и украшавшими ладони поблекшими солнцами. Она могла править одними коленями, но сейчас и этого не требовалось — Белогрив знал дорогу. Кот любил так кататься, любил пряные запахи трав, летящие в ветре, и наловчился даже держаться на спине коня самостоятельно. Но на этот раз скачка его не взбодрила. Противная стылость ворочалась внутри. В глубине души Баюн всегда знал, что Дракуле не выиграть. Однако все эти месяцы в их отравленную царем жизнь будто ворвался чистый вихрь из другого, жестокого и честного времени, скончавшегося много лет назад. Он рождал слабую надежду, что в этот раз все будет по-иному. Что пробились ростки долгожданных перемен, и, если постараться, им можно помочь расцвести.

Ягжаль вломилась в свое обиталище, сбив ногами коврики, загремев какими-то блюдами. Княжна не заботилась о том, как выглядит ее жилище, а шкапов и сундуков не признавала. Пожитки свои она норовила бросать на полу, как будто продолжала жить в шатре.

— А, пошло ты! — Богатырка пнула в сторону большое блюдо и едва не задела Баюна. — Ох, прости, котик!

— Я цел, — мяукнул тот. Он привык уже от чего-нибудь уворачиваться. В прошлый раз Ягжаль призывала ураган, мешая в ступе помелом, разошлась и слишком сильно нажала. Дряхлое дерево переломилось — щепка едва не угодила Баюну в глаз.

Баюн вспрыгнул на стол, где оставил блюдце, и носом пододвинул дальнозор в сторону Ягжаль. Кивнул на яблочко, не притрагиваясь, будто то было отравленным. Ягжаль взяла красную маленькую ранетку и сжала, чувствуя теплое биение навьего чародейства. Часто стучало и ее собственное сердце. Наконец богатырка разжала пальцы. Яблочко, подпрыгнув, покатилось по ободу. Свет заволок блюдце и на нем появилось перо, заключенное в круг.

Как назло, яблочко показывало повтор новостей в таком порядке, словно война в Залесье — это так, ерунда. Вот сборище на Сахарном Болоте... Кощей Бессмертный по всем блюдцам Тридевятого в который раз чуть ли не со слезой клянется, что «палата татей и лихоимцев» ему рот не заткнет. Аж ошалел, шакал Заморья, сколько внимания ему. И ведь знают все, у кого кормится предатель! С Дональдом Даком за крылышко здоровается, а диплом по чернокнижию в Хогвартсе получал! Ооо, да там и Марья Моревна кулачком трясет — от сверкания яхонтов в глазах рябит. Одноглазое Лихо маячит. Водяной в кадр влезть норовит, даром что там не помещается. А вон генерал — как там его? Не вспомнить уже. К Ягжаль приставал, хотел Федота-стрельца извести. Ох, срам какой...

Потом показывали Гороха, который пучил без того рачьи глаза и вещал о необыкновенном, не то что в прошлое лето, урожае молодильных яблок. Ягжаль покривилась. Все речи царя она уже знала наизусть. Послушаешь — и впрямь кажется, что в сказке живешь. А по Тридевятому проедешь — ну и где чудеса-то? В столице берендеев уже больше, чем русичей. Крылатый корабль запустили — а он в речке утоп. В подводный, так сказать, превратился. Домовые в темницу попадают, а злобная нечисть, вроде того же Кощея, по раутам заморским катается. Тьфу!

— А теперь новости из Залесья, — наконец сказала птица Гамаюн и торжественно расправила перья. Это означало, что сейчас пойдет какая-нибудь особо кровавая гадость. — После долгого и жестокого сопротивления пала бесчеловечная тирания вампиров, выступления против которой начались в месяце лютене. Графа Дракулу...

— Ну какого графа! — не выдержала Ягжаль. — Дубина! Князь он! Князь, а не граф!

— ...нашли раненого, когда он пытался скрыться в подземелье. Повстанцы жгли его раны чесноком, затем вонзили кол в сердце. — По блюдцу поплыли столь отвратительные картинки, что Ягжаль зажмурилась. — Его прах будет выставлен на всеобщее обозрение в городе...

Показали торжествующего Ван Хельсинга, а затем — ну кто бы сомневался — Хеллион Климмакс. Древняя ведьма ухмылялась так, словно в роду у нее были звери крокодилы. Впрочем, внешность ее такой возможности не исключала.

— Выродки, — пробормотала Ягжаль. — И на вампиров еще клевещите. Да они уже лет четыреста только зверьми питаются, а кто людей трогал, тех князь Влад лично испепелял! Ну все, вкусят теперь залесцы, что такое Заморье. А я-то, дура, девчонок подгоняла, и чего ради...

Долгие месяцы залесский князь не сходил у русичей ни с яблочек, ни с языков. Большинство, не задумываясь, было на его стороне. Не потому, что вампиры кому-то нравились, не потому, что Залесье по-особому любили — хотя всякие люди бывают, — а попросто потому, что была эта война лживой и нечестной. Потому, что русич ясно чувствует несправедливость и жалеет обреченных. Все равно что пять лиходеев с кистенями набросились на безоружного человека, но не в темной подворотне, а на глазах всего мира, безнаказанно, зная: окоротить некому.

Ягжаль и не выдержала. Все-таки женское сердце. Разузнала дороги, которыми уходили в Залесье отдельные русичи, чтобы выручать застрявших там родичей и друзей. Собрала вновь своих девиц. Те по прежним временам стосковались, уже и от луков отвыкли, поэтому многие согласились Дракуле подсобить. Уже все готово было, ждали только подорожные от залесских воевод. Не знала Ягжаль, что письма ее угодили к предателям, и никаких подорожных никто высылать не собирался. А как пали порубежные города — участь Залесья была решена.

— Будут еще войны, — вздохнул кот Баюн. — Там дальше речь Микки Мауса. Он Аграбу в осаду хочет взять.

— Так у них же джинн. Болен совсем заморский царь, что ли?

— А у нас Горыныч, бабушка, и что толку?

— Я тебе не бабушка, — привычно отозвалась Ягжаль. И то верно, все Тридевятое уповает на Змея Горыныча. Ну а что Змей? Животная глупая, кто его кормит, тот его и летает. Даже если представить, что выпустят его, поднимут, так Заморье в ответ поднимет своего Бармаглота. И сожжем друг друга дотла.

— Со всех сторон обложили, — подытожил кот. — Как волков.

— Волков! — ахнула Ягжаль. — Я же Серому пояблить обещала!

При слове «пояблить» Баюн зафыркал, что означало смех.

— Чего? Я у вас, молодежи, словечки подхватываю. Или тебе «поблюдить» нравится больше?

Щелчком пальцев Ягжаль согнала с блюдца картинку, взяла яблоко и пустила его катиться в обратную сторону.

— Покажи мне Серого Волка! — велела она.

В блюдце возникла волчья морда.

— Яга! — обрадовался хозяин морды. — А я-то все жду. Думал, ускакала ты.

— Какое ускакала! Новости слыхал?

— Когда мне их слушать! Мы с Патрикеевной разбежались. Она себе заморского лиса нашла и шуры-муры с ним у меня под носом крутила. А он, оказывается, еще и богач! И всю жизнь о русской лисичке мечтал!

— Что за лис? — заинтересовался кот.

— Погоди, вспомню. Рено... Ремонт... А, точно. Реньярд.

Баюн опять зафыркал.

— Угораздило твоей Патрикеевне! Это же проходимец известный, альфонс. И никакой он не богач. Покрутит с ней, нору себе отнимет, а ее за порог выкинет. Она к тебе сама прибежит прощения просить.

Серый Волк махнул лапой и обратился к Ягжаль:

— Так что за новости там, старая амазонка?

— Терпеть не могу эти заморские словечки! Совсем язык засорили. Амазонка — это в Заморье платье такое. А мы — богатырки, вольные девицы.

— Ох, ну не томи, вольная девица! Что, Дракулу убили?

— Ну да, — печально сказала Ягжаль и рассказала Волку о новостях.

— Жалко, — покачал головой Серый. — Я Дракона видел как-то раз. С придурью он был, конечно, но честный. И народу своему только добра желал. Родину от басурман освободил. А народ с ним вон как — кол в сердце и вся недолга. Хорошего никогда не помнят. Зато все казни ему живо припомнили и еще раз в десять больше сочинили! Хоть и казнил за дело. Сейчас они всех этих покойных татей да убийц святыми сделают.

— Знаю я, как оно бывает, — сказала Ягжаль. — Сами все видели после... ну, ты знаешь.

Волк зыркнул глазами по сторонам.

— Я чего рассказать-то хотел, — тихо сказал он. — Есть друг у меня один... Ну, не у меня, а у Ивана есть. И этому другу кое-что ведомо. — Он еще понизил голос. Ягжаль наклонилась к самому блюдцу. — Мы все сидим, кумекаем, ждем, пока Микки с Хеллион соседей не скушают и за нас не примутся, да еще Кощей воду баламутит. А этот Иванов друг... Он про ключи... — Волк осекся и захлопнул пасть лапой.

— Какие ключи? — переспросила Ягжаль.

— Тссс! А то у меня неприятности будут. Ты с Иваном потолкуй. Обязательно потолкуй, времени мало у нас. Да не через яблочко, опасно это. Друг тот не в Тридевятом живет. Он, как гонения начались, в королевства уехал. И ни с кем не встречается.

— Иван-то сам где?

— А где ему быть? В Лукоморье живет. Там же, где и раньше. Писаря нанял, книжку ему надиктовывает. Да только кто ту книжку читать будет? Горох ее анафеме предаст, как только узнает.

— Не через яблочко... — повторила Ягжаль. — Голуби к нам не летают. Это что же, мне в столицу ехать?

— Ах, черт, тебя же ищут... Я и забыл.

— А если я пойду? — предложил Баюн. Два взгляда обратились на него.

Ягжаль, Иван и Волк всегда посвящали говорящего кота в свои дела. Он был другом, иногда даже советчиком, но не становился четвертым в их троице. Нельзя ожидать другого, если ты весишь меньше, чем полпуда, и собака для тебя уже серьезный противник. Когда Ягжаль сказала, что собирается уезжать в Залесье, Баюн без пояснений понял – он остается дома. Жизнь, в которой можно было самому решать, что скажет новостная птица, пробегала мимо, как олениха, а ему позволялось лишь видеть ее белый хвостик. Баюн принимал это. "Поябли" Ягжаль Волку на следующий день, или даже позже вечером, ничего бы в его жизни не изменилось. Но он только что снова увидел, как заморцы в очередной раз добились своего. Как истекали лживыми самодовольными улыбками, уверенные в своей непобедимости.

— Ты? — удивилась Ягжаль. — И сколько дней ты идти будешь?

— Дай мне коня, — сказал кот. — Конь до Лукоморья доскачет сам, а в седле я удержусь.

— Тебе еще и седло? — расхохоталась Ягжаль, которая представила Баюна верхом.

— У меня ведь когти, — ответил тот. — Я же не могу ими цепляться прямо за лошадь!

— Ну ладно, — улыбнулась княжна богатырок. — Бери Белогрива, он еще оседлан.

— Яга, не сходи с ума! — попытался возразить Серый Волк. — Мне про кошек ничего не было говорено!

— А ты знаешь, что раз в четыреста лет кошка сносит яйцо? — разозлился вдруг Баюн, готовый защищать свое право на маленькую лепту. Волк опешил:

— Какое яйцо?

— А такое. Это наше поверье.

— Мне сегодня только кошачьих яиц… тьфу… — Ягжаль закрыла глаза ладонью. — Отправляйся уже, — сказала она, негромко смеясь. — Конь тебе пропасть не даст, Иван тем паче.

Ивана-Царевича многие называли Дураком. А ведь он был посмекалистее прочих. Просто он видел то, что другие видеть не могли или же не хотели. Ну кому придет в голову пойти искать то — не знаю что? А щадить волков и медведей, пусть даже говорящих?

При царе Дадоне Иван пытался доказать, что это Заморье виновно в бедах Тридевятого царства, а не... ну, все знают, кто. Он сорвал себе голос, выступая на сборищах. Он говорил, что заморцы будут врагами всегда, без разбору, свет или тьма правит русичами, твердил про узы земли, про преемственность царств, но не мог объяснить внятно, что имеет в виду. Ему не хватало для этого ни слов, ни знаний. Иван просто нечто чуял, подспудно, как собаки чуют привидений. Он едва не попал под гонения, но вовремя вмешались его друзья-звери, напомнив людям, что Иван ведь Дурак — чего вы от него хотите? Так он и остался жить в Лукоморье, и как будто был прекратил попытки открыть русичам глаза. Подался в воспитатели к детям богатых бояр, обучал их скакать верхом и обращаться с оружием.

Белогрив донес Баюна до ворот Лукоморья и остановился пощипать траву, давая понять, что дальше не пойдет. Города волшебный конь презирал. Скучающие стражники мигом приметили интересное зрелище: белый жеребец, на котором вместо всадника сидит взъерошенный кот и вылизывается.

— Это заморские, — сказал один из стражников другому. — С ними еще такой урод зеленый должен быть.

Баюн их услышал. Закончив умываться, он спрыгнул и с надменным видом направился к воротам.

— Эээ... Хайль! — приветствовал его стражник. — Микки Маус гуд кинг! Эээ... хаму дую дуй?

Баюн не знал по-заморски ни слова, но что-то подсказало ему, что стражник других тоже не знает.

— Бурмур мурбур баралгин, — снисходительно заявил кот. — Дюралекс седлекс дюрекс контекс. Айл би бэк.

Он проследовал в ворота, не обращая внимания на чешущего в затылке стражника. Эти слова, ну или что-то похожее, Баюн слышал, когда Ягжаль читала заклинания.

Не столько хотел Баюн помочь Яге, сколько повидать родные места. Ведь это в Лукоморье прошло его детство. Здесь жили те, с кем он играл, дворовые и домашние. Говорящим был только Баюн, за то он и имя свое получил. Среди зверей наделенные речью - это как среди людей таланты от Бога. Перед ними шире горизонт. Не всем дано повторить славу Васьки-Муськи или Пангур Бана, но ведь гораздо проще сказать человеку «Я хочу есть» или «Поиграй со мной», чем мяукать, ожидая, пока тот угадает. Хорошим считается попасть в услужение к вещуну или чародею. Да только Тридевятое — не Авалон, места все обычно разобраны на два поколения вперед.

Баюн миновал Кожемяковы ворота. Сейчас тепло, лето на дворе, а в памяти его это место отпечаталось, как занесенное снегом. Вон у того столба он был поставлен родителями попрошайничать, едва ему исполнилось два с половиной месяца. Мама и папа в это время лазили по выгребным ямам, дрались со взрослыми котами, отбивались от ворон. Бывало, что крали у людей. Однажды папа принес кусок свеженины, целый, никем не поеденный, не порченый. Летом, рассказывал, можно будет ловить рыбок. Но ни папа, ни мама до лета не дожили. А двух старших братьев Баюна люди забрали еще раньше, поймали, поклали в мешок и унесли. Сам он сразу понял, что незнакомцы подошли не с добром, и забился в щель, откуда его не смогли вытащить, как ни бились.

Вот здесь живет Крошечка-Хаврошечка. Ну, это прозвище ее, а настоящее имя Любава. Ее матушка была вещунья сильная и после смерти родилась говорящей коровой. Соседи Хаврошечки не любят: мяса не ест, в церковь не ходит, бегает простоволосая. Богохульница. А Баюн с ней дружил. Любава ему и братьям нет-нет, да выносила молока с размоченным хлебом.

Мимо следующего терема надо быстро-быстро пробежать. Если хозяин под гонения не попал, то здесь его злющая, страшная авалонская псина. Зовут собаку длинно, заковыристо, для всех она просто Бас или Баска. Учует — всю округу поднимет лаем, и будет пытаться высунуть морду через дырку в заборе.

Дальше овраг. Там Баюн и друзья его любили играть. Заводилами в играх всегда домашние. Они медленные, силенок меньше, но без них не так интересно. Ну погонялись друг за другом, половили бабочек или там повалялись в снегу. А домашние от хозяев и яблочек наслушиваются человеческих новостей да слухов, а потом пересказывают. И уже котята — храбрые воины Беловодья, а птички — лазутчики заморские, и всех их надо поймать. Или дырявая корзина становится кораблем купца Афанасия. Прохожие умиляются, глядя на торчащие из корзины мордочки. Баюн, если кто останавливался, сразу говорил: не надо нас гладить, мы плывем навстречу опасностям в басурманские царства. А еще, бывало, залезут в чьи-то выброшенные сапоги и пытаются бегать, Так изображали тяжелую конницу.

Перебегая дорогу, Баюн едва не попал под сани. Из-под полозьев кота щедро обдало грязным снегом. Ишь, торопится. Думный дьяк, небось. Так и есть — ведро позади саней в синий цвет покрашено.

Вот он, дом Ивана. Кот прыгнул на забор, с забора во двор, забежал в сени и предупредительно мяукнул. Иван сразу вышел ему навстречу и кивнул, словно его и ждал.

— Здрав будь, Баюн, — сказал он. — Пойдем, у меня молоко есть и рыбка. Тебе еще предстоит далекий путь.

Иван-Царевич приютил кота, когда тот остался без родителей. Редко кому из бродячих выпадает такая удача. У одиноких котят же судьба и вовсе одна — мыкаться, пока не попадут на чей-нибудь зуб. В берендейские пирожки, например, которыми мама стращала Баюна, пока была жива. Но берендеев не случилось, а случился добрый молодец с большими твердыми ладонями, в которых Баюн помещался целиком. Котенок залез к Ивану во двор, — забор-то невысокий, — прибежал на запах щей. Не успел найти, где бы чем поживиться, как его самого нашли. Все, подумал, смерть моя пришла. Однако нет. Хозяин зверям лесным и городским друг оказался. И нисколько не удивился тому, что его гость разговаривает.

— Хочешь, — сказал Иван, — живи у меня. Волкам да медведям не особо сподручно ко мне в гости ходить. А скучновато бывает. С людьми я мало дружу сейчас.

От него, от Ивана, Баюн и узнал про Заморье, про королевства, про то, какие Горох с Дадоном гадюки. Слушал, раскрыв рот. Народ Ивановы проповеди осмеивал. Мол, стародавней династии отщепыш, а по-западному — бастард, престола ему не видать, вот и злословит, завидует. Иван же отвечал так: вам какая разница, кто говорит, если говорят правду? Я вам сердца застывшие, в тепловатом сале покоя утопленные, будоражу, вы вину свою чуете, вот и ищете, как вы меня охаять. Вас хоть сам Светлый Князь упрекай, вы и у него в глазах будете соринки искать.

Сторонников у царевича немало было, да только все тайных. Потому что противники кричали громче. А вскоре и вовсе стало опасно быть по его сторону. Гонения начались. Все Ивановы друзья кто куда разъехались, а кота своего, подросшего уже, он отдал старой подруге Ягжаль, чтобы увезла от беды. Та скрывается далеко, не найдут.

— Мне сейчас за пределы царства не выехать, — сказал Иван, наливая Баюну молока. — Царь Горох указ уже издал, Ивана-Царевича не выпускать. С другом по старинке общаемся, голубями.

— Как его зовут-то, друга? — спросил Баюн, лакая.

Иван-Царевич покосился по сторонам и шепнул Баюну на ухо:

— Финист — Ясный Сокол.

— Как?! — поперхнулся кот. — Тот самый...

Иван прижал палец к губам.

— Тихо! Тут и у стен уши, и у дверей, и у мух с тараканами!

— И что он говорит? Серый Волк про ключи какие-то...

— Долгая это история, котик. Вот ты ученый. А скажи, тебе известно, что имеют в виду, когда говорят: «ты знаешь кто», «ты знаешь что»?

Баюн занялся рыбой.

— Это государственная тайна, — сказал он с набитым ртом. — Поэтому ее никто не называет, чтобы не знали. Толком никто и не знает. Считается, что прежде Тридевятым правили темные цари, которые молились Нави, а народ страдал. Потом что-то случилось — та самая тайна. И царем стал скоморох Бориска. Потом был царь Дадон. Сейчас Горох. Ну а «ты знаешь кто» — это, видимо, те самые цари. Ведь их имена везде вымарали.

— Нет, Баюн, — сказал Иван. — Ни при чем тут цари. Они и вправду были сволочами теми еще. Но раньше все было другое. Этого-то знать и нельзя. Вот откуда у нас яблочки-дальнозоры? А мечи-кладенцы, а ковры-самолеты? Да тот же крылатый корабль — кто его придумал? Не Горох ведь со своими прихлебателями, он его только утопить смог. А почему старые книги печатные, а нынешние — рукописные? А Змея-Горыныча кто приручил и как? Я когда был маленьким, я еще самокатную повозку видел. Но ее Горох запретил. Мы так шутили: наверное, чтобы на ней никто отсюда не уехал. Помню лубок такой — повозка эта, а в ней свинья сидит, и подпись: «Я покидаю родину-матушку, купив прекрасную самокатку». Финист говорил, что есть в царском тереме тайная палата, а там — и самокатка, и пищали, что огнем плюются, и соколы железные всевидящие, и бронь легкая, как перышко, и зеркало, которое сказки показывает, и печь, которой дрова не нужны... Все эти чудеса нам должны были достаться, а достались Гороху.

— Так что же, — сказал Баюн, — выходит, если цари были все-таки злые, то это их боги пекельные хорошие? Что-то запутал ты меня, Иван.

— Не были они, котик, ни хорошими, ни особо плохими. Бог и Навь, и Правь создал, чтобы как раз между ними люди жили. Темные цари, конечно, совсем свет в Тридевятом задушили. Но даже Навь людей почем зря не губит, потому что без нас не простоит. А то, что сейчас у нас есть и будет — хуже Нави.

Баюн, закончив трапезу, лег и поджал лапы. Ему хотелось замурлыкать, задремать, но любопытство не давало.

— Заморье — слуги зла. Страшного зла, страшнее, чем пекельные боги. Все царство пекельное зубами скрипит, но под это зло прогибается. И не только Навь — вся заморская нечисть, вся королевская, вся басурманская, залесская, берендейская у этого зла в рабах. Имен у него много. Я его зову попросту Черным Князем. А Финист — Вием.

Словно ледяной ветер дохнул в горнице от этого имени. Баюн поежился.

— Но ведь ты, Иван, всегда говорил, что это Заморье в наших бедах виновато. Зло со злом борется, что ли?

— Да, Заморье. Я же сказал, что вся нечисть у Вия в рабах. И бывает так, что подземные царства бунтуют. Становятся и против света, и против тьмы. Вот и Навь взбунтовалась. Черный Князь ее сокрушил, вместе с темными царями. Заморье ему в этом помогало, и королевства тоже. Навь тогда крепка была, не то что сейчас, но все равно не выдюжила. Престол Тридевятого проходимцы заняли, которым лишь бы мошну и брюхо набить. А сейчас Вий весь мир поглотить вознамерился. Заморье у него вместо ложки, а Тридевятое — самый лакомый кусок. Вон как тешится, смакует — Кощея на службу нанял. Хотя мог бы Гороха мизинцем раздавить.

— И что же делать? — спросил Баюн. — И так вести каждый день невеселые, а ты, Иван, вовсе нарисовал мрак кромешный. Хоть ложись да помирай.

— Финист знает, — ответил Иван. — Он говорит, у него есть ключи от оковов грозы. Так и сказал — ключи от оковов грозы.

Шерсть Баюна встопорщилась. Он тихо произнес:

— Что? — переспросил Иван.

— Это навья песня. Ее как-то раз мне спела бабушка Яга. Хотела, чтобы я проникся. Любит она музыку Нави, а по мне так просто грохот и вопли. И она мне сказала, что гроза тут — не просто молния и гром. Для нав это в первую очередь имя. Страшное имя.

— Страшное имя... Нет, такого мне Финист не говорил. Эти ключи, сказал — наша последняя надежда. Иначе сожрет нас Заморье целиком со всеми косточками. И еще такое имя называл — Волх Всеславич. Кто это, и на чьей стороне, я так и не понял. Но Финист говорит, Волх — это дело десятое. Нам ключи важнее сейчас. Не сами ключи, вернее, а то, что ими отпереть нужно. Только он из королевства выехать не может, я — из царства. Не пошлешь же голубя за такой вещью...

— Так вот что ты в виду имел, когда про путь говорил? Это я к Финисту должен поехать?

— Котик, ты же видишь, что творится. Ты удача моя. Я уже и не чаял гонца найти. Так-то все готово — карта, подорожная. Только имя твое прикажу вписать. А хотя она разве тебе требуется, ежели ты зверь?

Баюну было немного не по себе. Он, конечно, всегда мечтал, что появится богатырь, который спасет мир от наползающей тьмы, и даже рад был бы ему помочь — но себя, одного, в этой роли не представлял никогда. Однако кот тут же устыдился — сам захотел, теперь не говори, что не гуж! — и притянул карту лапой поближе к себе.

— Аламаннское королевство, — прочитал он.

— Там Вий пока еще не хозяйничает. Поедешь через Залесье, у них сейчас неразбериха. Конь есть у тебя?

— Белогрив. Только что я бабушке Яге скажу?

— О Ягжаль не волнуйся. Серый ей растолкует, что как. Понимаешь, котик, мы все тут как связанные сидим. Чуть куда дернешься, за тобой сразу погоня. Я голову ломал, думал, кого можно послать. Про тебя и забыл, а ты сам пришел. Господь так распорядился, значит.

Такого голоса Баюн от Ивана никогда раньше не слышал: настойчивого, просительного. Без страха, но Иван мало чего боялся. Лихорадочно звучал этот голос. Так цепляются за соломинку, пришло в голову кота. Что было недалеко от истины.

— Ну и ну, — сказал Баюн. — Вот так живешь, живешь, а тебе на голову рраз — дальняя дорога и тайные заговоры какие-то. Хорошо, что я кот, а не человек. Послушай, Иван! — вдруг осенило его. — А что Светлый Князь? Ведь не может он сидеть сложа руки! Такие дела творятся, почему же Правь молчит?

Иван-Царевич не успел ответить, потому что в окно скакнула белка.

— Спасайся, Иванушка! — крикнула она. — Ярыги Гороха идут, скоро здесь будут! Сорок человек, а то и больше!

Иван свистнул, и в руку ему невесть откуда прыгнул меч-кладенец.

— Дознались-таки! — сказал он и выругался в сердцах. — Ну, Баюн, значит, Финист тебе остальное расскажет. Беги!

За воротами зашумели. По ним ударил кулак:

— Отворяй! Отворяй или выломаем!

— Иван, а ты как же?

— Да что они мне сделают? Я мечом-кладенцом сотню таких могу уложить. Беги, котик, у тебя сейчас дело поважнее, чем ярыгам глаза выцарапывать!

Баюн схватил карту в зубы и спрыгнул на пол. Снаружи что-то гулко и сильно бухнуло. Иван перехватил меч поудобнее:

— Эх, раззудись, плечо! Давно у меня славной схватки не было!

Когда Баюн выскочил во двор, ворота распахнулись ему навстречу. Кот едва уцелел, метнувшись под ногами ярыг. Те не обратили внимания — мало ли кошек — но последний, молодой и тощий, в сбившейся набок шапке, увидел карту.

— Стой, стой! Чего это у тебя? Стой, тебе говорят!

Баюн прыгнул прямо на ярыгу, загородившего ему путь, и во что-то впился когтями. Вопль оглушил его. Парень от боли завертелся на месте, оторвал от себя кота и зашвырнул через забор. Баюн не успел перевернуться в воздухе и неудачно приземлился на бок. Он настолько перепугался, что начал перебирать лапами, еще падая, и едва вскочил — рванул прочь, будто его подожгли. Кот бежал до самых ворот и остановился, только заметил вдали стражников. Подняв голову, он прошествовал мимо них с прежним надменным видом, хотя сердце так и прыгало.

— Мне надо взять себе другое имя, — сказал Баюн, когда Белогрив уже скакал на запад. — Зря я подорожную не забрал.

Волшебный конь промолчал. Он умел говорить, но делал это редко.

Ночь они провели в поле, подальше от дороги. Баюн поужинал мышами и запил водой из ручья. Утомленный, он спал крепко и не заметил большую сову, следившую за путниками с ветки одинокого дуба. Сова сидела, будто изваяние, не моргая, не шевелясь и как будто даже не дыша. Только когда пропели первые петухи, она встряхнулась, недоуменно покрутила головой, ухнула и улетела в лес.

С утра Баюн решил, что назовется сыном Кота в Сапогах, который едет в гости к папе. Знаменитый убийца великанов был любим кошечками, поэтому детей у него было много. Большинство унаследовала его сумасбродный нрав, так что не пришлось бы объяснять наличие коня.

Порубежный стражник был сонный и пропустил Баюна, даже не дослушав. Легкость, с которой его выпустили из Тридевятого царства, вскружила Баюну голову, и когда чуть дальше по дороге его остановила уже чужеземная стража, кот сам себе все испортил.

Он знал, что в Залесье сменилась власть, но не был готов, что увидит вервольфов. Люди думают, что вервольфы — это то же, что и оборотени: нет, оборотень, вовкулак — это человек, перекидывающийся в волка, а вервольф — это нечисть королевств, не человек и не зверь, покрытый шерстью, уродливый. Одежда сидела на них, как мешки из-под репы. Один был расхристан и почесывал мохнатую грудь.

— Кар эсти нумеле тау? — потребовал он. Баюн беспомощно огляделся.

— Имя твое как? — спросил подбежавший толмач. Он чего-то жевал и был явно недоволен, что его оторвали.

— Б... — начал Баюн и осекся. Он выпалил первое, что пришло в голову: — Бегемот!

Бегемотом звали чудного зверя, который водился в южных царствах. Вервольфы этого, разумеется, не знали, поэтому никто не удивился — как будто больших черных котов, говорящих человеческим языком, так и должны звать.

Расхристанный вервольф еще что-то спросил. Толмач перевел:

— Куда путь держишь и зачем?

— Я заколдован, — брякнул новоиспеченный Бегемот. Он был готов проклясть свой язык. Но сказавши «Аз», говори и «Буки». — Еду к своему хозяину. Он меня расколдует.

— А зачем заколдовывал? — удивился вервольф.

— За непослушание.

Вервольф снова почесался, и щелкнул зубами на выскочившую блоху. Смерив взглядом Баюна и Белогрива, он сказал презрительно "Хмф!" и пропустил их.

Вот и приключения начались, подумал кот, пока конь ускорял шаг. Какая разница между приключениями и бедами? Приключения происходят не с тобой.

Однако больше ему никто не препятствовал. Как и сказал Иван-Царевич, в Залесье царила неразбериха. И это было еще очень, очень мягкое слово.

Убивали вампиров — само собой. На солнечный свет их волокли редко, предпочитая изощренную расправу: отрубали по частям руки и ноги, а раны поливали чесночным соком — так они, ко всему прочему, не зарастали. Оцепили и сожгли мельницу, где пытался скрыться очень высокий уродливый человек (человек ли?). Бунтовщики, тот самый восставший народ, о котором твердили в новостях, почему-то не участвовали. Зверствовали вервольфы, ходячие мертвецы и какие-то странные создания, тонкие, светловолосые, с длинными ушами, говорящие на заморском. А еще убивали людей. Обычных людей. На глазах Баюна избивали кнутом плачущую старушку, а рядом вервольф держал в лапах молодую девицу, ее дочь или внучку, и распарывал на ней сарафан, похотливо дрожа всем телом. Мертвецы гонялись за крестьянами и пожирали их, иногда дрались за добычу между собой. Существа с длинными ушами ставили ноги на изуродованные трупы, принимали горделивые позы, и один из них вспыхивал маленькой черной коробочкой. Надо всем этим гордо реял новый флаг Залесья — со скрещенными факелом и вилами.

«О Боже», думал Баюн. «Это не просто тьма, это непроглядная бездна, в сравнении с которой Навь — маленькие котята. И я еще сомневался, ехать мне или нет. Ведь того же самого Вий хочет в Тридевятом царстве. Ушастые заморцы будут попирать ногами тела Ивана, Яги, Волка, и смеяться...»

На дороге к Аламаннскому королевству ему больше не встретилось залесских порубежников. Аламаннским кот уже без запинки повторил про Бегемота, добавив кое-какие подробности. Теперь выходило, что он — заколдованный нава, которого превратили в кота. Его мучитель бежал из Тридевятого царства, а больше снять заклятье никто не может. Порубежники посочувствовали, однако подорожную все-таки спросили, да еще и на деньги за проезд намекнули. Однако Баюн к этому был готов и жалобным голосом поведал, как залесские повстанцы отобрали у него весь скарб, а его самого чуть не съели. Пришлось пропустить.

— Заколдованный нава, — повторил насмешливо Белогрив, когда они уже были на аламаннской земле. Баюн вздрогнул от неожиданности: конь почти никогда не заговаривал первым. — А нав вообще можно заколдовать?

— Откуда им знать, что там в Навьем царстве творится, — ответил Баюн. Почему именно нава, он и сам не знал. Наверное, слишком уж много мрака увидели кошачьи глаза по дороге...

После Залесья Аламаннское королевство показалось Баюну воплощением мира и покоя. Он знал несколько слов из грубого, каркающего языка аламаннцев, которых ему с грехом пополам хватило, чтобы получить на постоялом дворе мисочку молока и странную мясную скрутку, всю политую маслом и пережаренную. Впрочем, скрутка оказалась очень недурна на вкус. Дородная веселая хозяйка не спросила с Баюна денег, но зато взяла на руки и долго гладила и тискала. Кот это стерпел, и даже помурлыкал, чтобы не обидеть добрую женщину.

В городе, где жил Финист, к Баюну пристала рыжая кошечка. Она была худой, потрепанной и, видимо, вообразила, что рядом с лоснящимся холеным незнакомцем ей перепадет каких-нибудь вкусностей.

— Тебя как зовут? — спросила она. Кошачье племя Баюн понимал без труда: мяуканье едино для любого королевства или царства.

— Васька! — буркнул уставший Баюн. Ему хотелось спать, да не в траве, а у камелька.

— Как, как?

— Василий!

— Базилий... Гутен таг, Базилий. А меня Аликс.

— Послушай, Аликс, — сказал он. — Я не просто гуляю сам по себе. Я должен найти одного человека.

— Он твой хозяин? — оживилась рыжая.

— Нет. Я должен... — Баюн прикусил язык. — В общем, это важно.

— А где твой хозяин? — не унималась Аликс.

— Далеко. — Тут Баюна осенило: — Если ты мне поможешь, я попрошу, чтобы тот человек тебя покормил.

Глаза Аликс вспыхнули. Мордочка стала хищной:

— Согласна. Только с условием: сливок — жирных, свежих сливок. И если рыба, то сырая или жареная. А то сейчас стали кошкам варить, а вареная рыба так пахнет, будто ее уже ели! Если мясо...

— Аликс, просто отведи меня к нему, — перебил Баюн. — И я тебе обещаю, получишь все, что пожелаешь.

Он не был уверен, что сможет выполнить обещание, но самому ему было Финиста не найти. Зато Аликс знала город, как свои четыре лапы. Порасспрашивав дворовую братию, такую же тощую и потрепанную, она уверенно двинулась по улочкам, заборам и крышам.

Дом Финиста оказался двухэтажным и неприметным. На крыше была голубятня. Баюну открыла кухарка.

— Здравы будьте, — сказал кот без особой надежды. К его удивлению, женщина ответила:

— И фам зтравы путьте, герр кот. Што прифести фас сюда?

— Иван-Царевич челом бьет, — торопливо заговорил Баюн, — я к Финисту — Ясну Соколу. Очень важное дело!

— От герр Ифана? Понимайт. Проходийт. Это есть фаш спутник?

— Это Аликс, — сказал Баюн. — Ей, пожалуйста, сливок и рыбы. Если можно.

— Разумейться, герр кот. Фам на фторой этаж. — Кухарка взяла Аликс на руки. Та прижала уши.

— Не кобенься, — посоветовал кошечке Баюн, — а то кормить не будут. — Он зашел внутрь, ожидая увидеть какие-то диковины, но Финист обставил свое жилье, как русич — лавки, сундуки, образа. Образа, впрочем, были навьими и изображали жутких тварей.

Статный чернокудрый хозяин дома сидел на втором этаже за столом. Выглядел он молодо, но глаза выдавали года и опыт. Финист был из тех, кто жить не может без молодильных яблок. Он смотрел поверх большой печатной книги и о чем-то думал. Брови его хмурились.

— Гутен таг, ви гейт эс дир? — сказал он, увидев вошедшего Баюна. — Иван присылал с голубем, что за ключами прибудет кот. Тебя, часом, не Манулом кличут?

— Как? — удивился тот. — Нет, я Баюн. У Яги живу.

— У Ягжаль? Да, припоминаю такую.

— Тот самый Финист... — прошептал Баюн. — Иван прислал вам голубя! Значит, он жив? Он отбился?

— Да, — хмыкнул Финист, — тот самый. Мой друг Иван был в добром здравии, когда писал весточку. Но дом свой он покинул. И куда ушел, он мне не сказал.

— Он говорил, что вы все разъясните. — Баюн вспрыгнул на лавку. — Сам он не успел...

— А что ты уже знаешь?

Баюн рассказал.

— Да, — Финист встал из-за стола и прошелся по горнице, — ты, кот, угадал. Гроза — это имя. Имя зла.

— Опять зло! — в отчаянии воскликнул Баюн. — А как же Светлый Князь? Его будто и нет — только навская жуть, да ужасы этого, как его, Вия!

— Светлого Князя мы и хотим дозваться, освободив Грозу, — сказал Финист. — Это единственный путь. И рад был бы я его избежать, да все прочие закрыты.

— Что такое Гроза? — спросил Баюн.

— Это очень древняя сила, сила хаоса. Она старше, чем все светлые, пекельные и земные царства. Лишь тот, кого мы зовем Вием, древнее ее, да еще, пожалуй, сам Господь Бог. Гроза — это разрушение. Когда она вырывается на свободу, падают престолы, рассыпаются королевства, вспыхивают смуты.

— И вот это вы решили освободить? — ахнул Баюн. — Да Кощей Бессмертный нам скоро без вас такую Грозу устроит, мало не покажется!

— Дослушай меня, кот. Тридевятое царство обречено. Его будут рвать друг у друга царь Горох и Микки Маус, а кровь за этих вурдалаков прольют простые русичи. За что тебе приятнее жизнь отдать, Баюн? За человеческую мерзость и алчность — или за самого сатану?

— Я вообще не хочу отдавать жизнь, — ответил кот. — И крови я ничьей не хочу. Разве нельзя просто попросить Светлого Князя о помощи? Зачем нам какая-то Гроза?

— Затем, что мы должны его принудить. Вот зачем. После Багровых Лет боги Ирия отвернулись от Тридевятого. Это часть той тайны, которую вам всем запрещено знать.

— Багровых Лет?

— Так на самом деле зовутся времена, когда в Тридевятом правила Навь.

— Но ведь простые люди не виноваты! Почему Светлый Князь так поступил?

Финист помолчал.

— Это ведомо только самому Светлому Князю, — наконец сказал он. — Но когда Гроза вырвется, ему придется вмешаться. Пиршества разрушения в Тридевятом Князь не допустит. Это я знаю точно.

Он взял со стола шкатулку, открыл ее и показал Баюну три гладких зеленых шарика с ноготь величиной.

— Вот то, за чем ты пришел.

— Это те самые ключи? — разочарованно спросил Баюн. — Как же ими открывать?

— Я не знаю. Я даже не знаю, как выглядят замки или оковы. Но есть тот, кому это известно.

— И кто же?

Финист снова помолчал.

— Кощей Бессмертный.

— Значит, я опять угадал верно, — пробурчал Баюн. — Не будь вы Финист — Ясный Сокол, я бы подумал, что меня слуги Микки Мауса к себе переманивают...

— Нам и придется сыграть в тавлеи Микки Мауса, кот. Придется, если мы хотим выведать у Кощея, где закована Гроза. Главное, чтобы мы его перехитрили, а не он нас.

Ночевал Баюн у Финиста. Ясный Сокол обещал отправить их с Белогривом домой на крылатом корабле, чем несказанно обрадовал кота. Ключи были теперь у Баюна в бархатном мешочке на шее. Прокушенную и обслюнявленную карту он выбросил.

Во сне кот бежал по лабиринту, полному тумана. Ему казалось, что то слева, то справа доносится звяканье цепей, которыми скована Гроза, и он бросался в ту сторону, однако каждый раз утыкался в тупик.

— Ты не там ищешь, — сказал ему голос. Голос говорил по-аламаннски, но во сне Баюн отлично его понимал. — И вообще, лучше бы тебе перестать.

— Я видел, что случилось в Залесье, — ответил кот. — Я не хочу, чтобы это повторилось и в Тридевятом царстве. Если только Гроза заставит Светлого Князя защитить нас, то я ее выпущу.

— Финист не сказал тебе всей правды.— Обладатель голоса выступил из тумана. То был величественный золотистый лев. — На вашем языке мое имя Скимен.

— Я кот Баюн.

— Мне это известно, хотя ты как только себя ни называл в своем путешествии.

— Финист мне солгал? Зачем?

— Не солгал, а утаил. Что в данном случае еще хуже. Ты хоть знаешь, кто он такой?

— Отлично знаю, — обиделся Баюн. — Он родился еще до сами знаете чего. Он трон бы занял вместо скомороха Бориски, да его предали. Всех бояр-заговорщиков казнили, а он скрылся. Люди думали, умер. И жалели. Такой царь был бы!

— Слова русича, — сказал Скимен. Баюн не понял, хвалит он так или осуждает. — Человек Нави, родился при Нави, защищал Навь. Почему же сейчас он так ратует за Светлого Князя? Попробуй это понять, Баюн.

— Навь не закрыта для света, — возразил кот. — Бывали даже светлые навы. Им давалось это сложнее, чем людям, конечно.

— Неверный ответ.

— Но про Грозу — это правда?

— Да.

— И про помощь Князя? Он вмешается?

— Да, он вмешается.

— Тогда мне сейчас и незачем знать остальное, — сказал Баюн. — Я стану сомневаться. А этого делать нельзя. Я должен помочь спасти Тридевятое царство.

— Ты своих усов не спасешь, глупый кот, если ввяжешься во все это.

— А ты знаешь, что раз в четыреста лет кошка сносит яйцо?

— Из которого вылупляется тигр? Знаю. И даже могу понять, почему это поверье тебе приглянулось.

Баюн уязвленно засопел.

— Это не моя вина, что меня породили котом. Не тебе за нас решать.

На том он и проснулся. Простившись с Финистом, а заодно с Аликс, которую сердобольная кухарка оставила жить при кухне, Баюн отыскал Белогрива, и они поднялись на крылатый корабль. Финист смотрел за ними из окна. Выражение его лица было довольным — и совсем, совсем недобрым.

— Я тебя, можно сказать, приютил! — рявкнул Скимен, появляясь у него в горнице. — А ты вот чем мне платишь, навья твоя рожа?!

— Тебе Свет все мозги выполоскал, — мирно сказал Финист. — Не дрожи. Нам тебя трогать незачем.

— Да мне самому с вами собачиться незачем, а что толку? Мне еще одна война совсем некстати.

— Ее не будет, если мы победим. А если не победим, Вий и тобой закусит, уж ты не сомневайся.

Крылатый корабль, тихо поскрипывая, плыл среди облаков. Баюн завидовал аламаннцам. Постоили ведь, и не падает у них, и, небось, не утекло пол-казны на корабль на этот...

Русичей на корабле почти не было — только один, и тот, как назло, нава. Поначалу Баюн его сторонился, но скука взяла свое. Они познакомились. Наву звали Зирф. Он, как оказалось, ходил на Кощеевы сборища, но самого Кощея ненавидел.

— Тогда зачем тебе оно, Зирф? — спросил Баюн.

Нава хмыкнул.

— Ты знаешь, откуда берутся бабочки?

— Конечно, знаю. Я ведь кот ученый, а не дворовый. Из гусениц.

— А как гусеница становится бабочкой?

— Заворачивается в паутинку и спит.

— Не спит она там, она там умирает. Разваливается в кашку. И в этой кашке рождается маленькая бабочка, которая съедает остатки бывшей гусеницы, чтобы вырасти. Гусеницы в бабочке нет, она сама по себе. Если гусеница не умрет, то бабочке не родиться. А если гусенице просто приклеить крылья, то это не бабочка. Пояснять?

— Не надо, — сказал Баюн, — я понял. И как к вам на эти сборища попадают?

— Да просто. Берешь и приходишь. Если Кощей тобой заинтересуется, возьмет к себе в так называемую особую дружину.

— Это что за дружина такая?

— Мне откуда знать? Меня туда не брали.

Больше Зирф ничем не был полезен. Баюн пытался осторожно расспросить его о Багровых Летах, но нава грубо сказал, что это не кошачьего ума дело.

— А про Скимена что-нибудь знаешь? — спросил в другой раз кот.

Зирф задумался, затем прочитал:

— Это пророчество?

— Это песня, — ответил нава. — Могу ее спеть, но тебе не понравится. А кто такой этот Скимен, там не говорится.

Крылатые корабли не причаливают в Тридевятом — негде пока — но капитан, получивший мзду от Финиста, над Лукоморьем опустил корабль как можно ниже, чтобы Баюн и Белогрив сошли. Могли в лесах, но кот хотел проведать Ивана — вдруг тот вернулся домой. Однако на месте его терема было давно остывшее пепелище, из которого торчал обугленный остов печи.

У Ягжаль были гости. Кроме привычного уже Серого Волка, в избушке сидел никто иной, как воевода Черномор. И он был весьма зол.

— Знаешь, чего Горох удумал? — бушевал он. — Каждому из моих богатырей по золотому дать и по полной чарке браги, если они будут для птиц Гамаюн его славословить! Купить нас решил!

С появлением Баюна, впрочем, его беды были надолго оставлены без внимания. Нужно было накормить и напоить кота, потом коня, а потом, не давая разомлевшему Баюну уснуть, долго расспрашивать его — не только о том, что сказали Иван с Финистом, но и обо всем, что произошло в пути.

— Эльфы в Залесье... — задумчиво протянула Ягжаль. — Плохо. Ой плохо. Под боком у нас враг примостился. — Она покатала в руках ключи. — И что ими открывать?

— Я же говорю, — ответил кот. — Кощей Бессмертный знает.

— Час от часу не легче. В Кощеево логово лезть! — скривился Серый Волк. — Ну да где наша не пропадала!

Черномор присоединился к Волку и Баюну: на Кощея воеводе было плевать, а вот Гороха он ненавидел люто. Они договорились вместе пойти на ближайшее сборище — благо Кощей их стал устраивать часто.

— Как думаете, други, он с Хеллион Климмакс лично балакает? — спрашивал Волк. — А то я не вытерплю, ежели ее вблизи увижу — глотку сразу перегрызу. У меня на нее зуб еще с тех пор, как она рыцаря Милоша замучила.

Сборище оказалось неинтересным. Нужно было стоять, орать и ждать, пока нечисть и нежить не произнесет свои речи до конца. Кота и волка Кощей вниманием не удостоил, а вот Черномор его заинтересовал. Царских воевод среди его сторонников было мало. С предложением войти в ближнюю дружину Черномор, как и условились, согласился.

— Ох и мутят они там! — рассказывал старый воевода. — Для них Тридевятого и не существует уже вовсе. Хотят его на княжества раздробить, как в древние времена было. А себя — князьями, конечно. Кощея — в Лукоморье. Ведьму Хеллион, врать не буду, не видел. Зато прочие заморские к ним часто заезжают. Да и не одни заморские. Моргана у них была, с Авалона которая — ну и страшилище, померзее Климмакс будет. Откуда только берутся все эти бабищи?

— А темницу Грозы не видел? — спрашивал Баюн. Ключи он всегда носил с собой.

— Нет, не видел. И не слышал даже пока что.

У воеводы перехватило дыхание, когда он узнал, как глубоко Кощей вкопался в Тридевятое. Словно гриб: снаружи маленький опенок, а под землей — корни на всю поляну. Поверх были сборища эти, на которых Марья Моревна, бархатом да мехами одетая, руку к сердцу прикладывала и плакала о тяжком житье далеких деревень, или жирный Жидовин свои стишки зачитывал. А под низом Кощей прибирал себе дьяков, подъячих, тюремщиков, стражников, стряпчих, ярыг — из мелких чинов, кого мог легко купить — и через них у него в каждом приказе, каждом казенном заведении были свои люди. Особенно тесно Бессмертный занимался темницами, вызнавал их карты и часы, когда сменялась стража. Подкупал тюремщиков, чтобы между Кощеем и самыми грозными узниками вели переговоры. Напишут записку на кусочке кожи и прячут в кашу.

Деньги Бессмертному на это дело текли щедро. Глуп, ох и глуп был царь Горох, лижущий Заморью сапоги! Как собака, что предала пастуха и ведет волков к овечкам. Думает, будто волки ее не тронут, еще и поживиться дадут. А стая — хищные звери, голодные звери, им собака при любом раскладе только мешает. И предателей загрызают первыми.

Под рукой у Кощея были еще небольшие копья, человек по восемь, которым поручалось «изматывать» царя. Изматывали его, при каждом удобном случае нападая на одиноких стражников и ярых, а то резали чиновных людей и голову подбрасывали на видное место. Копья эти состояли из бывших кметей, из обедневших стрельцов или просто из разбойников. Потому Кощей привечал каждого воеводу, каждого умелого дружинника, чтобы те наставляли его присных и учили их военному мастерству.

Черномор не противился: пускай гороховских потреплют. Главное, чтобы потом можно было врага вокруг пальца обвести. А для того старый воевода и Серый Волк стали готовиться Кощея опередить. Собирали всех, кого знали, друг с другом знакомили. Каждый знал, где живут остальные. Оружие держать рядом, у кого нет — хоть топор, хоть палку. Даже гвозди пригодятся, против лошадей. Условный клич — вой Волка. Одного не знали заговорщики: ну, начнется, а что дальше? На это Баюн отвечал твердо: Светлый Князь нас поведет.

Удивляло только одно. Для прислужника Вия Кощей слишком уж со тьмою не дружил. Темных в свите у него почти что не водилось, а те, что были, с ним не во всем соглашались. Ведь сущность тьмы зиждется на деспотии, жажде власти и единстве, беспощадном, обезличивающем. Все темные властители древних времен, Фидеус Костер, Саурман Мосдорский, лорд Коновали Отравитель, правили железным кулаком, а герои тьмы — Дарт Ветер или Юный Кибал — бестрепетно жертвовали собой и другими ради бушующей мечты подземных царств. Все это Кощей клеймил и поносил на каждом сборище. Рулады про народ и тиранию распевались, конечно же, для отвода глаз. Со своими вожак бунтовщиков не притворялся.

— Державы устарели, — прямо заявлял он, — с их силой, с их буйством, с их нежеланием уступать и покоряться... Надоело уже прикармливать этих драконов. Не оправдывают затрат на себя.

Долго ли, коротко ли, а время шло. Микки Маус кружил вокруг Аграбы, как бродячий пес вокруг жаркого: даже с Бармаглотом на джинна лезть страшновато. Зато «восставший народ» опять «смел тиранию» в маленьком басурманском царстве, где волею злого рока жили и русичи. Кое-кто из них не вернулся домой. Горох смолчал.

— Соловей-Разбойник за Кощея выступает, — рассказывал Черномор. — Обещает Гороха засвистеть до смерти, если тот Бессмертного хоть пальцем тронет. А сам Кощей к ушкуйникам подлизывается.

— Они же соловейских ненавидят! — ахнул Баюн.

— Вот то-то и оно! Смекаете, други, что начнется, когда первую юшку пустят? Орда Кощеева друг в друга вцепится.

— Так это же хорошо, — сказал Серый Волк. — Пусть одни других и сожрут.

— Так ведь мы-то посередке них как раз окажемся, — ответил Черномор. — Я нет-нет да и думаю — а может, не то мы делаем? Может, гороховцы правы? Сучий потрох наш царь, конечно, зато хоть при нем братоубийства нет...

Баюн тоже начал об этом задумываться, и слова Скимена не шли из головы. Но вскоре случилось то, что заставило его вспыхнуть к Гороху настоящей ненавистью.

Жаден был царь чрезвычайно и всюду искал, где бы ему найти себе выгоду. В один прекрасный день, проводив заморских купцов с подарками, он задумался: а почему это так подобает — раздаривать соболей? Жалко ведь драгоценных мехов, да и поубавлялось соболя в лесах в последнее время. Так себе ничего не останется. Тогда и пришло Гороху в голову: пусть наловят кошек — вон их сколько бегает, — а шкурки его мастер так перекроит, что не отличишь. Черная — соболь, белая — горностай.

Баюну несказанно повезло жить у Ягжаль. Да если бы он и сам захотел на эти дни в Лукоморье, она бы его не пустила. Но бедный кот плакал, бессильно смотря по яблочку, как люди гоняются за безответными тварями. Чтобы долго не ждать, Горох пообещал горожанам за каждую шкурку полную чару водки (сильно разбавленную, разумеется). За считанные дни в Лукоморье и вокруг него погибли целые кошачьи семейства. Баюн лишился всех близких друзей. Один запойный пьяница украл у соседа домашнего котофея, а другой — снес котенка, которого сам пригрел в погребе.

Баюн едва не сошел с ума: вопил на весь лес, пугая белок, порвал скатерть-самобранку и два рушника. А когда все кончилось, и послы да купцы стали уезжать с поддельными шкурками, ярый гнев зажегся в кошачьей душе. Не пугало больше братоубийство. Напротив, жажда мести проснулась в Баюне. Хотел он увидеть, как люди-палачи освежуют уже друг друга. Грело душу представлять Гороха на колу. И стали ему являться одни и те же сны: как спускается Гроза с черного неба, обнимает Баюна пушистыми крыльями, и становится так легко, что сама смерть уже не страшит.

Баюн пошел по знакомым кошкам. Дворовых почти не встретил. Где жила с обширным родом Софья — Золотой хвостик, там ни единого котенка. Пуст и тупик бойцового Мурза. У помойных ям одни собаки да птицы.

— Кого ищешь? — прошипели на Баюна в Ткаческом переулка. Навстречу вышли три матерых кота, белый, рыжий и дымчатый.

— Хотите Гороху отомстить? — без обиняков спросил Баюн. Страшновато было. Трое, видно, пришлые, раньше здесь Чертополох обитал, который питомца Ягжаль должен был помнить.

— Ты кто? — зло заворчал рыжий. — Чей будешь?

— Домашний я. Мне вашей улицы не надо.

— Домашний, ферт, — облизнул нос дымчатый. — Ишь, наглость, и не боится тут один ходить.

— Они и Чертополоха взяли? — перебил Баюн.

— Никакого Чертополоха не знаю. Мы с Серебряного, теперь это наша земля. Уже неделю как.

— Как ты Гороху мстить собрался, ферт? -— спросил белый.

— Сперва нам надо всем сплотиться...

Несколько дней Баюн вразумлял кошачье племя. С котами что легко — они всегда могут друг друга найти. А что трудно — заставить их быть вместе. Особенно дворовых, но тех как раз ненависть к царю подогревала. Баюн пытался, помня рассказы Черномора, научить кошек боевым уловкам, — к примеру, бросаться врагам на головы с крыш и деревьев, — но те учились вяло и неохотно.

После зверств Гороха Кощей заприметил Баюна. Он назвал его «невинной жертвой кровавого режима» (и откуда таких слов набрался? у заморских небось) и пригласил в ближнюю дружину. Особенно Кощею понравилось то, что кот был ученым. А то побеседовать не с кем, вздыхал Бессмертный — даже люди по большему счету грамоту не разумеют и ничего не знают, чего уж говорить про бестолковую нечисть.

Говорить Кощей любил, и в основном про то, какой он сам мудрый да хитрый. Секретов у него не было. Он и представить не мог, что кто-то осмелится ему помешать. Про Грозу Баюн все равно не решался спрашивать, но начать где-то надо было, раз уж Черномор ничего не выведал. И он начал издалека.

— Вот Горох приказывает говорить: все знают кто, все знают что. До этого Дадон так приказывал. А почему? — спросил однажды кот.

— Ну, — ухмыльнулся Кощей, — может, для гороховцев это и тайна за семью печатьями, а для меня нет. Чтобы демонов не поминать.

— Каких демонов?

— Существа такие есть, демоны. Правили нами в Багровые Лета.

— А разве нами не Навь правила?

— Ну ты и непонятливый, кот, а еще ученый. Тридевятым правили темные цари. А царями правила Навь. А Навью правили демоны. Ясно теперь?

А демонами правил Вий, подумал Баюн. Или Вий и есть демон? Но почему же их несколько? Тут его осенило: Гроза! Значит, союзники Вий с Грозою? Хотя нет, Иван же говорил: бунтовала Навь. А Гроза как раз бунтами заведует. Были союзники, стали соперники... После этого, видимо, Вий ее и заковал. Тогда Кощей сам Грозе враг, и выведать у него, где она — дело праведное. Ай как все хорошо сошлось!

— И какие они были, демоны? — небрежно спросил Баюн. — Крыльев не было у них?

Кощей пожал плечами.

— У наших-то? Черт их знает. Если б я демона своими глазами видел, я бы блаженным со страху стал.

Оно и понятно, подумал Баюн — узри ты, кому служишь, уже в церкви бы поклоны отбивал денно и нощно.

— Хотя они облик, говорят, умеют менять, — продолжал Кощей, — ну, на то они и демоны, верно? — Он подмигнул Баюну.

— А что сейчас с ними стало?

— Тебе зачем знать? — насторожился Кощей.

— Да так, незачем, — быстро ответил Баюн. — Просто спросил.

Не простачок Бессмертный, хорошо тайну охраняет. Куда там Черномору, если и Баюну не подлизаться. Кот начал терять надежду, а сны его тем временем становились все ярче. Лилась в них кровь, рушились терема, и появлялись совсем уж невозможные образы. Избранный Грозой, он бежал во главе целого кошачьего моря. Тут были и черные, и белые, и рыжие, и полосатые. Они врывались в царские палаты, набрасывались на Гороха, и царь навсегда тонул в этом море. А потом и Кощея с его присными постигала такая же участь. Гроза оборачивала Баюна крыльями, будто покрывалом, и шептала ему: выпусти, выпусти...

— Но я не знаю, как! — кричал ей Баюн.

Знаешь, отвечала ему Гроза. Ты просто не там ищешь.

И осенью Баюн сам это понял.

Горох почуял, что Кощей Бессмертный — уже не безобидный скоморох, а серьезный противник. Сборища Кощея были преданы анафеме. На это Заморье и Соловей-Разбойник ответили каждый по-своему: Заморье отправило посла с возмущениями, а Соловей пожег село Малые Ямины. Соловей тоже был предан анафеме. За его голову назначили цену. Королевство Авалон объявило его героическим мучеником и предложило помощь.

— Время настало! — сказал Кощей. — Собирайтесь, мы все пройдем прямо перед царским теремом. Пусть знают, что нас не сломить!

Ближней дружине он тайно повелел вооружаться. Идти — только в задних рядах. Оружие не показывать. На передние ряды Кощей поставил девиц, всех зверей и простой народ. Как он объяснил, шествие должно быть мирным. Горох и так в панике, с ним надо мягко.

— И ведь верят! — покачал головой Баюн. — Я в первых рядах не пойду и тебя, Волк, не пущу.

— Может, хватит уже ходить? — скривился Черномор. — И так под чужую дуду пляшем.

— Нет, — сказал Баюн, — в этот раз надо. Нутром чувствую.

По утрам уже подмораживало, но тот день выдался погожим. Пестрой рекой текло шествие по улицам Лукоморья. Кощей скакал рядом на буланом коне. Среди задних рядов шли Серый Волк, Черномор со своими богатырями и Баюн с ключами в мешочке.

Не там ищешь, не там ищешь... Вот и Скимен так же говорил. Где же искать? Опять вспомнился кусочек из той навьей песни — окончание, начала Баюн не помнил:

Почудилось, что от этих слов потемнело небо. Крылья коснулись Баюновой шерсти. Оковы Грозы. Но как можно заковать Грозу? Почему ключи — это шарики?

Догадка пронзила Баюна, когда впереди уже близился царский терем. Он понял все разом, будто молния прошла сквозь его тело, и остановился, как вкопанный. Серый Волк налетел на него:

— Ты чего это?

— Я догадался! — Баюн продолжил идти, чтобы Кощей ничего не заметил. — Серый, сними у меня мешочек с шеи!

Волк наклонился и сдернул мешочек зубами.

— Там ключи. Один дай мне, другой Черномору, третий возьми сам. Их надо проглотить.

— Что? — удивился Волк. — Зачем их есть?

— Затем, что они так работают! Быстрее, терем уже близко!

Волк повиновался.

— Я долго не понимал, хотя все эти сны видел, — продолжал Баюн, проглотив шарик. На вкус тот был горьким. — Нет темницы и оков, потому что они все в нас! Гроза — это мы! Мы, разрушая, творим Грозу, а не она заставляет нас. Это себя мы должны освободить.

— Недобрая эта свобода, — сказал Черномор.

— Знаю, — ответил кот. Пути назад не было. — Но я верю Ивану и Финисту. Мы пойдем до конца.

У него заныли зубы, а брови и усы начало неприятно дергать. Так иногда бывало, если Ягжаль призывала тучи. Шарик тут был ни при чем: он еще даже не успел очутиться в животе.

— Откуда ты знаешь? — спросил Волк. — Про темницу?

Баюн не успел задуматься над ответом. В передних рядах началось какое-то замешательство. Шествие встало. Над толпой пронесся женский визг.

— Проклятый тиран! — заорал Кощей.

В сторону терема свистнули стрелы. Задние и средние ряды по отмашке Кощея снова двинулись вперед, не давая передним бежать. Раздались крики — человеческие и животные: жалобные, мучительные. В середине шествия уже была давка, уже началась драка. Кощей снова отмахнул, ближняя дружина остановилась и достала луки. Открылись ворота терема, выпуская стрельцов с бердышами и пищалями.

— На колья! — кричал Кощей. — На колья их, как я вас учил!

Баюну ударило в голову, и он как будто опьянел. Мир сделался ярок и ужасен. Стерлась разница между кощеевыми и гороховскими: обе стороны для него предстали злобными чудищами, между которыми гибли невинные.

— Черномор! Хватай змееныша! — вскричал кот. Он и сам не подозревал, что может так кричать. — Русичи! Наших бьют! Волк, созывай улицы!

Волк присел и завыл так, что многим заложило уши. А Баюн тем временем уже бежал звонить в набат.

Увидев Черномора, Кощей развернул буланого и бросился наутек. Воевода погнался за ним, но один из ближних дружинников отбросил капюшон и оказался Соловьем-Разбойником.

— Куда это ты, яхонтовый? — осклабился он. — Эй, братья, тут дядька Черномор! Повеселимся сегодня!

Еще несколько фальшивых дружинников откинули капюшоны и вступили в бой с богатырями. Над Лукоморьем разнесся звон набата. К терему уже бежали горожане, понявшие только то, что царь начал убивать. Столицу захлестнула кровавая свалка.

Надо опередить Кощея, проносилось в голове Баюна, пока он мчался во главе армии котов и кошек. Нельзя дать его сброду захватить терем... Что? Какой армии?

Так и есть — все кошачье племя Лукоморья, уцелевшее после гороховской расправы, мчалось вслед за ним, как во сне. Баюн не помнил, как и когда умудрился их собрать. Его разум словно погружался то и дело в небытие и выныривал оттуда. Кот издал клич, и ему ответили грозным мявом. Гроза летела над ними, как огромный ворон, и пела боевую песнь, которую слышал только Баюн.

На углу Кривой улицы кот увидел буланого и черную фигуру на нем.

— Бей его! — закричал Баюн. Хвостатая армия бросилась наперерез Кощею. Больше кот ничего не увидел, потому что удар швырнул Баюна в стену, и свет погас.