Зарницы грозы

Глава пятая

Посоветовав новым союзникам набираться сил, сам Волх тоже не мешкал. Первым делом он потребовал от Финиста прилюдной казни всех разбойничьих воевод и их ближайших приспешников, как только русичи окончательно зачистили юг. Всякую мелочь демон повелел мучить в застенках. Чего от них допытываться — какая разница, хоть рецепт хвилософского камня, главное, чтобы умирали не сразу. В пекельном мире Волх прошелся кругом границ, повылавливал тварей, что лезли к Навьему царству, и всех их пожрал, высосав досуха. Обезопасив таким образом свои рубежи, он приказал навам с удвоенной скоростью отстраивать город, а самое главное — умножать поля для сбора корма. От такого количества пищи демон рос прямо на глазах. В капище он уже влазил с трудом. Броня его стала крепкой, как железо, и облекла все незащищенные до того части туловища. Свою боеготовность Волх проверял прямо на месте: в Навь стали осторожно проникать чужие щупальца, с которыми демон немедленно расправлялся.

В Лукоморье вернулась Ягжаль. Да не одна — с ней прискакал царевич Руслан, еще один из возможных наследников трона. Его предки правили Тридевятым задолго до Багровых Лет. Царевич никогда и не помышлял о том, чтобы претендовать на власть, но Ягжаль его уговорила. Были они старые друзья.

— Я его лично, помнится, с Черномором разнимала, — вспоминала она. — Девицу какую-то не поделили.

Финист принял Руслана с почти искренним благодушием. На юге царевича уважали, а вот в Лукоморье он мало кому был известен, поэтому наместник не боялся. Он на всякий случай мысленно испросил демона, но Волх молчал. Значит, ничего важного.

— А почему ты, Ягжаль, меня не спросишь, где Баюн? — поинтересовался Финист, пряча улыбку.

— А чего мне спрашивать? Вот он, подле трона сидит. — Ягжаль указала на рыся, который еле сдерживал себя от волнения.

— Как? — изумился наместник. Ягжаль рассмеялась:

— Милок, ну ты сказок не читал, что ли? Как царевну среди чернавок не прячь, а любящему сердце подскажет. Я своего котика по глазам вижу. Ого ты, Баюн, какой стал!

— Бабушка Яга! — Первый советник Финиста не выдержал и бросился к богатырке, чуть не сбив ее с ног. Ягжаль со смехом обняла его:

— Ишь, бегемот! И раньше не маленький был, а теперь задавить можешь! Рассказывай, что случилось-то?

— Ох, бабушка Яга, чего только не случилось! — Баюн, уже в который раз, поведал свою историю. Про великанское варево подробно не рассказывал, и все равно Ягжаль ахнула и схватилась за сердце. А когда дошел до демонов, нахмурилась:

— Знала я, что чем-то похожим кончится... Была книжка у меня печатная. Автор — не помню кто, уж больно неблагозвучное имя. В той книжке говорилось, что есть такой зверь Левьяфан, который царством-государством заправляет, и у людей с ним якобы договор. По договору этому они Левьяфану служат, а он их защищает. Не врала книжка, видать...

— Баюн! — погрозил Финист пятнистому советнику. — Ты это, поменьше про Волха трепись. Люди у нас глупые, дурное от хорошего отличают по цвету шкуры. Владыке нашему сейчас дух перевести надо, мяса нарастить, чтобы с Заморьем на равных схватиться. Ему лишние волнения в Тридевятом ни к чему. А мне — уж тем более. Усек?

— Ты на русичей не наговаривай! — сказала Ягжаль. — Совсем у себя в королевствах обнаглел, как Кощей стал. Дураков много среди нас, это верно, да только дураку всегда и полцарства достается, и царевна впридачу. Дурак, может, в академиях и не учен, зато смекалка у него есть.

— Бабушка Яга! — вспомнил рысь. — Не слышала ты, как там Иван-Царевич? А то слухи ходят — один другого диковиннее.

Плечи Ягжаль опустились.

— Котик, Иван-Царевич умер. Уже несколько месяцев как. В лесах прятался, среди зверей. Как кощеевы подняли бунт, он повел на Лукоморье волков да медведей. Их всех стрелами и перебили. А самого Ивана не признали, тело псам бросили. Только чародейством я про него и дозналась.

— Не верю, — растерянно сказал Баюн. — Это... это неправильно. Твое чародейство что-то путает. Иван придумал бы что-нибудь получше. Он не мог так глупо умереть.

— Смерть, как и правда — они всегда простые и глупые. Извини, Баюн. Не хотела говорить, но это должны узнать. Сейчас, чтобы слишком много не возлагали надежд. Думаешь, позвала бы я Руслана, будь Иван жив?

Баюн поник. Иван-Царевич его выходил, а он даже проститься не успел как следует...

Финист же, напротив, оживился. Слухам он и раньше не очень-то верил, но со счетов их не списывал.

— Ягжаль, ну зачем о грустном-то сразу? У многих из нас эта война кого-нибудь отняла. О живых нужно думать, а не о мертвых. Я тебе хотел предложить в столице поселиться. И Баюну тоже. Он же наш, лукоморич. Твои вольные девицы чины получат, на государеву службу поступят. Без награды никто не останется.

— Все бы тебе власть да награды, — с усмешкой покачала головой Ягжаль. — Волю я ценю, Финист, волю. Верный лук да добрый конь, вот и все богатство богатырки. Что такое чины и земли? Их в могилу все равно не унесешь. Чем хоромы отстраивать, стены от морозов утолщать, лучше идти посолонь, за теплом вослед. Так и мать моя жила, и бабка, и прабабка. Вам, горожанам, всегда есть что потерять и о чем жалеть. А мы — как ветер над полем. Я в Лукоморье жить не хочу, и девчонки мои не захотят. Прости уж. Что до Баюна, тут как он пожелает. Не могу ведь я его удерживать. Хоть и жалко мне было бы с ним расстаться...

Рысь поник еще больше.

— И когда ты уезжаешь?

— Посмотрим. Мне же теперь в избушку не надо. Скарб я свой уложила, шатер достала старый. Ты думай, я тебя не тороплю. Может, поход какой начнется, и вместе пойдем.

— Я могу с бабушкой Ягой оставаться, пока она здесь? — спросил Баюн у Финиста.

— Отчего же нет.

— Змей! — по-доброму сказала Ягжаль, когда вышли из терема. — Думает, я его насквозь не вижу.

— Зато за ним Навь. И сам Волх. Бабушка Яга, что, если Финиста выкликнут, а не Руслана?

— Сколько раз я тебе говорила, бабушкой меня не звать... Финиста так Финиста. Негоже это, когда боярин престол занимает при живом царевиче, но ведь царствовала у нас уже совершенная сволочь без роду и племени. А Ясный Сокол, хоть и плут, за отчизну сердцем стоит.

— За Навье царство он сердцем... Неужели ты тоже с Навью?

— Я, котик, не с Навью и не с Правью. Все в этом мире от Бога, и день, и ночь. Я своею дорогой скачу, и никого не чураюсь на ней. А слепая преданность — это оковы. Это как видеть одним глазом.

Жить в Лукоморье Ягжаль не хотела, но и покидать его не спешила. Она думала, Финист пошлет богатырок отбивать у нечисти восток. Однако наместник определил туда Руслана, а ее даже не спросил. Сам Финист остался в столице, крепил рубежи, отстраивал заново города. Отправил послов в Син и Хидуш, с предложением союза против Заморья. Из Нави мастеров вызвал, чтобы те войско русичей вооружили как следует. Тайную палату Гороха нашел, все из нее вынул и своим ближним подручным заранее раздарил. Потом разыскал в Тридевятом всех искусных умельцев — кто блоху подковать умеет, кто молнию из картошки добудет, кто крылья сделает — и сказал: чтобы в скорейшие сроки поняли, как эти диковины работают, и начали такие же делать. Левша — за главного. Кто не справится или слабину даст, тому плетей, а кто отличится — того к награде.

— Зачем же плети? — спросил Баюн. — Пусть бы только награды ради старались.

— Затем, что человек ленивая тварь. Ради награды пара-тройка будут стараться, а прочие — лишь бы как.

Для острастки, ну и Волха лишний раз порадовать, Финист законы ужесточил. Сделал, как при Багровых Летах было. За воровство — ноздри рвать и руку отрубать, за насилие — каленым прутом содомировать, за убийство — казнь. На казни особенно расщедрился, способов двадцать расписал.

— У нав есть хорошая за предательство, — говорил он Баюну, — владыке Волху отдавать на съедение. Жаль, что у нас так не получится. Не в том смысле жаль, конечно, что мне предатели нужны...

Баюн в царском тереме нашел сундуки со шкурками. Человеку, может, и не отличить, а рыси понятно, какие из них кошачьи, по запаху. Настоящих соболей отдал Ясному Соколу, остальные сказал похоронить. Все коты и кошки Лукоморья пришли на похороны: и дворовые, и домашние. Пришел даже один человек, хозяин того кота, которого выкрали и продали за разбавленную водку. Вместа креста, который зверям не ставится, Баюн положил на могилу клубок из черных ниток.

— Он так и не научился без ужаса относиться к смерти, — сказал Князь Всеслав, наблюдая за этим из небесных чертогов. — Но я и не ждал другого.

С чем можно сравнить совет Конклава? Если бы там присутствовал человек, он увидел бы исполненные мудрости и благородства лики, сияющие одежды, древние символы на венцах и лазурный зал с высоким куполом, за окнами которого простирается розовато-золотистое небо. Но ни один смертный не может быть допущен так высоко в небесные миры. И к тому же, картина эта не отразила бы и половины реального великолепия. Слишком узок и мал для такого человеческий разум.

— За ним по пятам идет беда, — сказал Светлый Император.

— Это, к сожалению, так, — подтвердил Светлый Князь, — но...

— Я не о том сейчас, брат. Его действия уже повлекли за собой последствия, которых мы все всегда стремимся избежать. Одно цепляется за другое, и вот уже вновь льется кровь казнимых на моей земле, громыхает боевое железо, куются огненные трубы с драконьими пастями. Вновь стиснулись на шеях мудрых учителей и мирных поэтов стальные пальцы государства, а монахи разучивают не молитвы, а способы убийства голыми руками. И во всем этом есть его вина — вместе с твоей.

— В жилах Чи-Ю полыхает кровь старого Волха, — сказал Светлый Шах.

— Да, но и на моих землях начинает бряцать металл! — Светлый Кшатрий указал вниз — там, видный как бы сквозь жемчужную пелену, расстилался весь мир. Перед Конклавом поплыл Хидуш. Для глаз небожителей сквозь его поверхность зримо было и подземное царство Нарака, где ворочалась, надзирая и командуя, гороподобная тень. — Военный гром проникает в танцы и песни, хохочет Дурга, предвкушая пиршество! Я пытался остановить Муругана, но уговорам тот не внял...

— И правильно сделал, — отозвался Светлый Рыцарь. — Сторожевой пес хорош, покуда его зубы остры, а мышцы сильны. Необходимо вышколить его и сделать ласковым к домочадцам, но когда в дом заберутся воры — он должен терзать их безо всякой жалости. Для этого мы сотворяли демонов, и именно в качестве бойцов они для нас ценны.

— Но почему-то, по большей части, воюют они с нами, а потом уже — со внешним врагом, — заметил Светлый Император.

— И снова я настаиваю, чтобы наши мечи оставались в ножнах, — сказал Светлый Князь. — По крайней мере, для этих трех и тех, кто возжелает к ним присоединиться.

— Трех? Ах да... ты имеешь в виду своего.

— Я много думал, а не опрометчиво ли поступил. Тяжелой, изнуряющей была моя борьба со старым Волхом, и, как я ни старался, немногие были вырваны из его хватки, а воистину обратилось ко Свету еще меньше. Но сейчас я вижу на лицах русичей радость. Да, радость: после долгих лет унижения, после безвластия и смуты у них воцаряется порядок, а в погасших было сердцах вновь пылает гордость. Мне горько знать, что воля сына корежит чистые души, что крепнет и ширится мрак, который он ведет за собой, но иначе я никак не спасу Тридевятое. Помогать демонам мы невправе. Но не следует и мешать им.

— Я просто боюсь, что рухнут все мои столь кропотливые усилия, — сказал Светлый Кшатрий.

— Не бойся, — ответил ему с улыбкой Князь. — Они рухнули бы, только если бы Муруган преклонился перед Вием — а этого сейчас, я думаю, поостережется даже Чи-Ю. Волх их хорошо запугал. Твоему заострить клыки перед сражением не повредит, ведь страшного он еще ничего не совершил. Что до Чи-Ю, то эту жертву принять придется. Он сильный союзник. Наказание подождет.

— Нужно прикрытие и с запада, — сказал Светлый Конунг. — Скимен, мой лев, трепещет. Вокруг него смыкается дуга, концы которой нацелены в Волха. Все демоны королевств, повинуясь приказу из ада, встают на подмогу Заморью. Это будет бойня, не сражение — а на земле погибнут тысячи русичей, хидушцев и синьцев.

— Если только я им не помогу, — подал голос Светлый Генерал.

Все посмотрели на него.

— Ты? — переспросил Светлый Князь. — Брат, но...

— Да, я знаю. Я бился неисчислимые годы, и лишь горстка душ выпорхнула из-под мрачной глыбы, осененной самим сатаной. Быть может, такова будет моя кара за бессилие, или же за попустительство. Кто-то должен уравновесить шансы так, чтобы не множить тьму. И я, братья, наиболее подходящий из вас. Демоны могут только вести войны. Мое же оружие — бескровно, и оттого еще более разрушительно в конечном итоге.

— Ты обрекаешь не только себя. Ты обрекаешь своих людей...

— Разве не поступил ты со старым Волхом точно так же?

— Я всего лишь отстранился!

— Но и зло тогда было совсем иным. Я давно уже об этом думал, брат. Мой народ превратился в изнеженных кукол, ведомых лишь низменными страстями. Скоро мне станет не за кого бороться. Испепеляющий огонь лучше медленного гниения. Те, кто выживут, уже не повторят ошибки.

— Что ж, — произнес Светлый Князь, — да будет так.

— Когда же придет конец веку демонов? — проговорил Светлый Император. — Сколько лет духовидцы и пророки предсказывали закрытие этой страницы — и срок ее раз за разом отодвигался.

— Не раньше, чем человечество станет другим, — сказал ему Светлый Шах.

Хидуш и Син ответили Тридевятому согласием. Правда, извещать об этом пришлось по яблочку — послы не могли покинуть царства, потому что восток пылал. Слухи о его освобождении оказались, увы, только слухами. Синьцы к этому отнеслись равнодушно, только порубежную стражу усилили, зато хидушские чародеи, в обмен на щедрые посулы, пособили — привели необыкновенное количество тигров в восточные леса Тридевятого. Тигры загрызали нечисть, но тела не ели, и пропадали так же внезапно, как появлялись. Несмотря на это, послы сидели безвылазно, пока не вернулись с самим царевичем Русланом. В боях тот лишился ноги и уже не мог ездить верхом — его везли на подводе. Ягжаль рассердилась на Финиста после этого, но предъявить ему ничего не смогла. Так-то вроде предъявлять и нечего.

Укреплялась Цитадель в городе нав, обрастало Тридевятое железом. Ягжаль собралась уже к себе в степи. Там где-то, на самом юго-восточном окоеме, в бесснежных еще краях, был у богатырок град — не град, лагерь — не лагерь. Баюн его ни разу не видел, но Ягжаль говорила, что место это необычное, чародейское. Оно им зимовьем служит. Да и граница близко. Если что — встанут на пути врага.

Рысь решил: поеду. А Финисту ничего не говорить. Если потом узнает, спросит — удивленные глаза сделать. Мол, поехал рубежи охранять да мудрости набираться. Пошто мне указываешь? Я зверь, могу вообще в лес уйти и буду прав.

Но они опоздали.

Князь Всеслав об одном только позабыл задуматься, а может, ему, как небожителю, такое и не приходило в голову — что, хоть Баюн и стал рысем, душой-то он был кот. Поэтому засматривался на кошечек, а с лесными сородичами дружить никакой тяги не испытывал.

Чужую он заприметил сразу. Пахнет нездешне, идет — старается не озираться, а все ж глаза косят и лапы ступают чересчур аккуратно. Шерсть холеная, блестит. И совершенно одна. Вот и Рогалик, дворовый рыжий, посматривает на тоненькую незнакомку с изящными лапками. Уже с забора спрыгнул, наперерез отправился.

— Ты куда это? — сказал ему Баюн. В детстве он ой как боялся Рогалика. Тот рос бойцовым чуть ли не с тех пор, как у него открылись глаза. Как-то раз Баюн забрел на его часть улицы, и потом удирал до самого дома Ивана. А сейчас Рогалик взглянул на зверя величиною с крупного пса, зашипел затравленно и отступил. Баюн кошкам не говорил, кто он такой, захотят — сами догадаются. Но Рогалику иногда так и подмывало об этом сказать. Не ради злорадства, а для пущей острастки. Чтобы впредь слабых гонять остерегался.

— Здрава будь, добра девица, — учтиво сказал Баюн. — Не видел тебя раньше в наших краях. Куда путь держишь?

Кошечка потупилась.

— Я не местной породы, — мяукнула она, — авалонская полосатая. Мой хозяин был знатным человеком и взял меня из очень уважаемого кошачьего рода. Но он ушел в поход на восток и не вернулся, а его слуги обо мне забыли. С тех пор я скитаюсь. Меня звали Мисс Пом-Пом, но хозяин дал мне имя Буся, или Буська. Кажется, слово «бусый» на вашем языке означает темно-бурый цвет?

Какой приятный голос у нее. И шерстка — волосок к волоску, не то что растрепанные Маньки да Соньки. Тьфу, пропасть, о чем это он, Баюн, думает?

— Буся. Ага. Буся. И где же ты теперь живешь?

— Нигде, — вздохнула кошечка. — Я бродила по улицам в поисках еды. Попыталась вернуться в дом, но меня прогнали.

— Где тот дом? Я с ними поговорю. — Баюн щелкнул зубами. — Я первый советник наместника, у меня они попляшут!

Точно, надо Финисту подсказать, чтобы еще закон ввел: «О почтительном обращении с кошачьим племенем». Как-нибудь так: «Кошка есть зверь о четырех ногах и с длинным хвостом позади. Не моги ее трогать, бо малая суть...» Или как законы пишутся нынче? Эх, хорошо все-таки иметь власть! Хотя нет. Он же с Ягой уезжать собирался, вот-вот, на днях...

— Не надо, Баюн, — грустно ответила Буся. — Я не хочу жить в нелюбви. А хозяина ты мне не вернешь. Вот если бы можно было так сделать, чтобы он не уходил на войну... — Она хотела еще что-то сказать, но смолкла.

— Мне жаль, — смутился Баюн. — Постой, откуда ты знаешь мое имя?

— Хозяин рассказывал о тебе, — удивилась кошечка. — Кто же тебя не знает? Ты герой. Ты мстил за кровь невинных и сам принял смерть. О тебе можно написать легенду.

— Но я думал, что кошки...

— Говорящий кот Баюн пропадает, а взамен его появляется говорящая рысь Баюн. По-моему, этого достаточно, чтобы умный сделал вывод. А я не глупа, — скромно сказала Буся.

— Глупым у нас как раз раздолье, — вспомнил Баюн слова Ягжаль. — Ты голодная, Буся?

Кошечка снова потупилась и что-то пробормотала.

— Не тушуйся. Я хочу, чтобы кошачий род ни в чем не нуждался. Пойдем.

В кабаке было малолюдно. Финист распорядился, чтобы днем брагу не наливали. Честный люд вечером пьет, утром оправляется, а пропойцы новому Тридевятому не нужны. А поесть... ну кто в заведения ходит, чтобы поесть? Разве только чужеземцы да странники.

— Здрав будь, Баюн! — Хозяин знал первого советника, в ополчении друг друга видели, когда обороняли Лукоморье. Да если бы даже не знал, немного по столице ходит говорящих рысей. — А это кто, знакомая твоя?

— Ее зовут Буся. Она потеряла жилье и очень голодна.

— Не беда, накормим! Ты у нас не говоришь, Буся? Ай, жалость. Ну ничего, этому доброму молодцу мурлыкни, если что понадобится.

— Ты очень сострадательный, Баюн, — тихо сказала кошечка, когда хозяин скрылся на кухне. У нее был такой вид, словно она покраснела бы, если б могла. — Спасибо.

— Ты попала в беду, а я могу тебя выручить. У вас разве в Авалоне не так?

— У нас... Я не знаю, как там. Я была еще котенком, когда меня увезли, и мало что помню. Просто многие говорят, что вы готовитесь к войне, а ты так запросто беседуешь со мной.

— Мы правда готовимся, но это же вы хотите на нас напасть. То есть... — Баюн чуть опустил кончики ушей в смущении. — Я хотел сказать, ваша королева Гвиневра, в согласии с Микки Маусом, хочет. А простые люди и звери, они ведь не виноваты. Ты же не будешь со мной воевать.

— Мы все хотим спокойно жить в мире. Авалонцы сожалеют, что ваш царь Соловей обратился к наемникам, но Авалон не смог бы ему в этом помешать. Должно быть, слуги так отнеслись ко мне именно из-за моей крови.

— Я их накажу, — пообещал Баюн. Вернулся хозяин, неся рыбу, мясо и густые сливки. Первому советнику, хоть и не совсем понятно, что это за должность такая, полагается угодить. — Виновата Гвиневра, а страдают звери. Да еще и девицы.

Он не был голоден, и тарелку с мясом тоже подвинул Бусе.

— Ну что ты, куда мне столько! — Кошечка приступила к сливкам. — Насчет Гвиневры. Я, как уже говорила, не могу знать точно. Но смотри. Ни Авалон, ни Заморье не объявляли Тридевятому царству войну. Мы обещали помочь Соловью-Разбойнику, но лишь потому, что он сам был жертвой. Мы не догадывались, к чему это приведет. И мы не дали бы ему войска в дальнейшем, но престол попыталась захватить гораздо более страшная, темная сила. Руками Соловья Гвиневра хотела освободить русичей.

— Как Заморье освободило Залесье, что ли? — едко сказал Баюн.

— Прости, — пролепетала Буся, отъедая кожу у рыбы. — Я же говорю — это не мои мысли, и не знаю, что за ними на самом деле стоит. Но ведь ты не был в том Залесье, где правил Дракула. Вы сами тоже вошли на чужую землю и назвали себя ее освободителями. Это слово не несет зла. Просто им пользуются злодеи.

Баюн смотрел, как кошечка ест — быстро, потому что проголодалась, но при том изящно.

— И от кого же Гвиневра собиралась нас освободить? — спросил он.

— Как от кого? А царь Финстер?

— Он не царь, он наместник.

— Но весь власть у него. И вряд ли он отдаст ее добровольно.

Баюн пожал плечами.

— Не такой уж он и плохой, Финист. Безопасно при нем. Раньше ночью за околицу было не выйти, лихой люд себя как дома чувствовал. Малых котят и днем выпускать иногда боялись — могли поймать, да на шапку. Псы бродячие расплодились, на людей бросались стаями, на кошек, как волки, охотились и пожирали. А сейчас преступников в кулаке держат, девицы одни по вечерам гуляют, не пугаются. Собак всех навьим ядом потравили. Финист по яблочку охрип требовать — своих псов на цепи держите в эти дни, а то пойдут к нему жалобы.

— Это очень жестоко. Собака — тоже Божье творение. А яд мучителен.

— Ты на улице не жила как следует, Буся! Собаки не в догонялки с нами играют. Они нас разрывают и убивают. И едят, если больше нечего. Собаки думают, что это их улицы, а мы здесь незваные гости. Среди них есть добрые, даже очень хорошие. Но не среди бродячих. По крайней мере, я не встречал.

— Дело не в собаках как таковых. — Буся закончила трапезу и принялась умываться. Мясо стояло нетронутым. — Финист служит мраку. Даже его имя на это намекает. Аламаннское слово «Finsternis» означает «тьма».

— Это просто совпадение.

— Но ведь он и вправду темный. Он даже не скрывает этого. Он привел сюда целую толпу этих дьявольских кинокефалов — зачем? Разве темные когда-либо что-либо делали для чужого блага, а не своего? — Буся заметила выражение на морде Баюна и съежилась. — Прости меня! Я не хотела тебя оскорбить. Я не должна была заводить об этом разговор.

— Ты меня не оскорбила, — сказал Баюн. — И про Финиста ты верно говоришь кое-где. У меня нет к нему особой любви, как и ненависти нет особой. Но мне трудно поверить в благие намерения Гвиневры или Микки Мауса. Я думаю, их тоже вдохновляет далеко не Свет.

— Может быть, — ответила кошечка. — Не воспринимай мои слова как нравоучение. Во мне всего-навсего говорит память предков, требующая вступиться за себя. Спасибо, что накормил. — Она повернулась, чтобы уйти.

— Ты куда?

— На улицы. Ты сам сказал, там сейчас безопасно.

— Да, но не настолько!

— Мне все равно больше некуда.

— Я могу найти тебе нового хозяина.

— Правда? — Буся подняла голову, в ее голосе зазвучала надежда. — Ты можешь?

Баюн прикусил язык. Как теперь сказать «Если успею, потому что должен уехать»?

— Ну... Я.. — Кошечка глядела на него с мольбой. Он закивал: — Да, да, конечно!

— Ты такой великодушный, — тихо сказала Буся. — Как я могу тебя отблагодарить?

«Не появляться в моей жизни!»

Баюн придушил эту мысль. Подобные уколы злости почему-то все чаще стали возникать у него в голове.

— Никак. Это мне ничего не стоит.

Они покинули кабак. Рядом с Баюном кошечка была, как котенок рядом со взрослым котом. Первый советник чувствовал себя ее защитником.

— Я сначала отведу тебя к бабушке Яге, — сказал он. — У нее много друзей.

— Не к ней, если можно, — попросила Буся. Ее голос стал странно жестким.

— Почему?

— Мой хозяин был с ней очень сильно не в ладах.

— Да с Ягой много кто был не в ладах. Натворила ошибок по молодости. А сейчас уже всем простила и все забыла. Не бойся.

— Разве она еще не уехала в степь?

— Нет. Ждала, как на востоке дела пойдут, вдруг ее ратная помощь понадобится.

— Баюн! — К ним спешила Ягжаль. Ее просторные одежды развевались, шуба была накинута второпях. — Баюн, я тебя всюду ищу! Я сегодня в карты смотрела, а они вдруг на тебя...

Княжна богатырок остановилась. Ее взгляд был устремлен на Бусю.

— Ах ты песья дочь... За моим котиком явилась?

— Бабушка Яга! Ты что?

— Баюн, отойди от нее! Сейчас же!

Рысь впервые слышал в голосе Ягжаль такой страх. Он недоуменно отступил.

— Чертова руска! — процедила Буся человеческим голосом. Ее тело вырвалось вверх из кошачьей оболочки. Глазам Баюна предстала худая старуха в черном. В руках у нее был прутик, с помощью которого обычно творили волшбу заморские и королевские чародеи. Ведьма вскинула этот прутик, и из него на богатырку обрушился поток молний.

— Бабушка Яга!

Рысь бросился на ведьму, но ударился о невидимую стену. Женщина еще раз двинула прутиком, и Баюна по всему телу опутали сверкающие полосы, жесткие, словно стальные обручи.

— Я надеялась на продолжительный спектакль, — произнесла она с сожалением по-авалонски. — Все было начато идеально, но эта...

Ягжаль поднималась с земли. Успела закрыться чарами, боевые навыки выручили. Чай, не хлипкая заморская колдунья. У них там ведьмовству сызмальства начинают учить, за книжки сажают безвылазно, превращают девиц да молодцев в бледную немочь. Она взмахнула рукой, но в этот раз враг ее опередил.

— Да свиданийа, — сказала авалонская ведьма, нехорошо улыбаясь, и швырнула себе под ноги какую-то склянку. Ядовито-синий дым скрыл ее, и заклятие Ягжаль кануло в него, словно камушек в трясину. Когда он рассеялся, ведьмы с ее пленником уже не было.

— Баюн! — слабо, горько вскричала княжна богатырок. — Котик мой, как же так?

— Будь ты проклята, Baba Yaga! — взвыла ведьма, как только появилась в клубе дыма посреди лесной чащи. Она поднесла ко рту одно из своих колец и произнесла:

— Келпи, Келпи, я Женщина-кошка. Как слышно?

— Я Келпи. Слышу хорошо. Где ты? — ответило кольцо надтреснутым мужским голосом.

— Разоблачена. Он со мной. Место не знаю. Вмешалось чужое заклинание.

— У тебя есть запасной эликсир?

— Нет.

— Жди. Я тебя найду.

— Кто ты такая? — Баюн пытался вырваться, но волшебные оковы не поддавались ни на волосок. — Зачем я тебе нужен?

— Моя фамилия МакГонагалл, и я состою на тайной службе Ее Величества. Больше тебе ничего обо мне не надо знать.

— А Буся... Хозяин...

— Я могу придумать сотни легенд, — заявила ведьма горделиво. — С тобой начало прекрасно получаться! Почему эта bloody кочевница не покинула город? Она должна была уже давно быть на юге!

— Меня уже убивали, — сказал Баюн. — Так что смерти я не боюсь. И пыток тоже. — Впрочем, он не был так уверен насчет пыток.

— Не волнуйся, — ответила ведьма, — ты полезнее живой. Пыток не будет, если будешь умницей.

— Зачем я вам?

— Откуда мне знать? Я только исполнитель. Мне было поручено тебя перевербовать. Кто мог знать, что первоначальный план будет нарушен сразу же! Но, предполагаю, для тебя найдется применение. Мы не допускаем лишних жертв без нужды.

Вот так-то! Развесил уши, спорил еще с этой лживой гадюкой! И так понятно, как дважды два: никто не приходит в чужую землю с оружием для того, чтобы творить добро!

Широкий браслет на запястье МакГонагалл вдруг засветился. Ведьма приблизила его к глазам, вгляделась. По вделанному в него большому самоцвету побежали картинки.

— Только этого не хватало! — воскликнула она и топнула ногой в сердцах. — Почему именно здесь?

— Здесь — это где? — спросил Баюн.

Ведьма не ответила. Она снова поднесла кольцо ко рту.

— Келпи!

— Что тебе? — Голос чем-то хрустел.

— Уноси меня отсюда!

— Я работаю над этим.

— Работай быстрее! — взвизгнула МакГонагалл. — И работай, а не жри!

— У меня обед!

— А у меня беда!

— Не бушуй, — прочавкал голос, — что они нам сделают? Тявкнут — в порошок сотрем.

— Тебе из замка хорошо говорить, а меня здесь саму стереть в порошок могут!

— Женщина-кошка, не забивать канал! — гаркнуло вдруг кольцо густым басом. Ведьма аж подпрыгнула:

— Виновата, сэр! Больше не повторится. Это все Келпи!

Баюн извивался в путах, но только выбился из сил. МакГонагалл опустила руку и взглянула на него. Ее губы тронула насмешка:

— Бесполезно. Таким оружием сковывают высших иерархов тьмы.

— Расщедрились, — пропыхтел рысь, — на одного зверя!

— Ты был заявлен как красный уровень. Я ждала всего, что угодно.

— Откуда вам вообще про меня известно?!

— Это секретная информация. — Но ведьма отвела глаза, и Баюн понял, что она сама не знает.

— Женщина-кошка, это Келпи, как слышно? — ожило кольцо.

— Слышу хорошо! — обрадовалась МакГонагалл. — Что там?

— Я все сделал. Не двигайся с места, открываю.

— Вот пре... — Ведьма осеклась и побледнела. Ее другое кольцо наливалось желтым, быстро темневшим до оранжевого. Баюн навострил уши. Стук копыт!

— На помощь! — завопил он изо всех сил. — Убивают! Пожар!

Он знал, что крики «Пожар!» всегда созывают людей, даже тех, кто не пришел на крик «Убивают!». Хотя кричать о пожаре среди заснеженного леса было несколько и неуместно. Путы не давали двигать лапами, но Баюн мог перекатываться, что и сделал, стараясь оказаться от МакГонагалл как можно дальше.

Копыта приближались. Теперь их слышала и ведьма. В ее глазах метался испуг. Она стискивала чародейский прутик так, что побелели костяшки.

— Стоять, именем Господа! — раздался возглас.

Баюн истерически засмеялся. Он уже не фыркал, а хохотал с подвываниями. Аламаннский! Теперь жди Скимена — съест как пить дать! Кто это так, интересно, шутит над ним, Баюном, в божественных садах?

На прогалину ворвались всадники. Их сюрко и попоны коней были черными с белым крестом. Баюн сразу же узнал этот символ и не мог поверить глазам.

— Не приближайтесь! — Ведьма вертелась, окруженная, наставляя свое оружие то на одного всадника, то на другого.

— Взять ее, — приказал предводитель и вытащил меч. МакГонагалл развернулась к нему, набрала воздуха для заклятия, но сзади свистнули арканы и спутали ее, как дикую лошадь. Чародейский прутик отлетел в снег. Главный рыцарь спрыгнул с коня, схватил обезоруженную ведьму за руку и сдернул ее кольца и браслет.

— Лазутчица! Что вынюхивала, слуга дьявола?

— They will find me! You'll regret this, you insane fanatics!

— Что она говорит? — спросил рыцарь у остальных. Те развели руками: авалонского никто не знал.

— Она говорит, что ее найдут, и вы пожалеете, — перевел Баюн. — Меня может кто-нибудь освободить? Пожалуйста?

— Говорящее животное! Кому ты служишь и веришь ли ты в Бога?

— Верю, верю, — устало сказал рысь. — Служу царю, то есть наместнику, Финисту, или Финстеру, или Фениксу, или как его называют в ваших краях. Хотя предпочел бы не служить. Спасибо, что пришли на помощь.

— Русич? — Рыцарь откинул забрало. — Вот так встреча. Тебя как звать?

— Баюн, — ответил рысь, пораженный. Его собеседник перешел на чистейший язык Тридевятого.

— А я Алекс. Но вообще — Алеша. Ты как попал сюда?

— Долго рассказывать. Это Аламаннское королевство?

— Нет, Ливское. Анклав наш.

Далековато. Север, и с Тридевятым царством не граничит.

— Вас не может быть, — сказал Баюн. — Аламаннский Орден Светоносцев уже лет пятьсот как не существует.

— По книжкам — не существует. Ну да в книжках многое можно понаписать. Арнульф Живописец запрещал нас, было дело. Мы ушли на дно, затаились, переждали. Сейчас опять возвращаемся. Нам приказ — держаться настороже, чужестранцев не пропускать. Но раз уж ты русич...

Рыцарь присел подле Баюна, вытащил у себя из-под ворота белый крест на цепочке, зажал в кулаке и указательным пальцем провел от головы до хвоста рыся. Тотчас его путы пропали.

— «Помогать» — первое слово нашего девиза, — сказал Алекс-Алеша. Видно было, что он слишком привык говорить на аламаннском, потому что то и дело на него сбивался. — Можешь поехать с нашими, герр... добрый молодец Баюн. Я скажу магистру, что ты помог поймать опасную ведьму. Столько лет родной речи не слыхал!

Баюн колебался. Аламаннский Орден с Тридевятым царством был в непростых отношениях. Случались и битвы — ну, не войны, а так, стычки. Соседи друг друга всегда терпеть не могут. Но потом светоносцы расширили свои владения на север, сцепились там с очередными, по их мнению, еретиками, и к русичам интерес потеряли. Потом царь Гвидон Страшный на них самих в поход пошел и потрепал изрядно. Еще через полвека они просто исчезли, по слухам — еретики те объединились и всех рыцарей вырезали. Выходит, не всех.

— Алеша, — спросил Баюн, пока рыцари скакали в замок Вечной Девы, — как же тебя угораздило?

— Да гонения все... Я к Ивану-Царевичу на сборища ходил, и книги печатные были у меня. Я поповский сын, грамоте ученый. Молитвы такие знаю, чтобы нечисть отгонять, чтобы ложь развеивать и вора наказывать. Вот за последние две, наверное, и осерчали на меня. А потом стал я читать про Орден, как они в своих землях законы устанавливают. И знаешь, Баюн, законы-то неплохие, если в дурные руки не попадают. Своего поддержи, чужака не тронь, но если чужак твой дом не уважает — на место его поставь. Про то берендеи прознали, царю донесли. Бился я, бился в судах, что Уложения 171 не нарушал. Ничего не добился, плюнул, тайком сбежал, пока хуже не стало. Вот до сам знаешь чего, я слыхал, все мы жили в мире. Хоть и во тьме. Как так у них получалось?

Не утерплю, наверное, однажды, подумал Баюн. Столько вопросов у людей, а Волх их всех собою объясняет.

— Орден я быстро нашел, — продолжал попович Алеша, — они меня приняли. На низших ступенях чужеземцев много. Высоко мне не подняться, да я и не хочу. Гордыня — грех.

— А правда, что в королевствах до сих пор верят как-то не по-нашему?

— Ну как не по-нашему? Бог один у нас, если мы не еретики и не идолопоклонники. Народоводители разные, это верно. Но они же братья. Им грустно смотреть, как мы друг друга режем, потому что крестимся по-разному. Хотя это больше сыновей их страшных вина...

Баюн ошарашенно уставился на светоносца.

— Что? Да, я про демонов знаю. Не такой уж и большой секрет. Ищущему откроется. Магистр может в особый сон впадать наяву и с батюшкой Скименом так общаться. А ты сам кем будешь, Баюн?

— Советник я, — ответил рысь, — как бы. Финист меня при себе держал за... за особые заслуги.

— Ах вот оно что... — задумчиво сказал Алеша, — ведьма тебя, значит, в полон взяла. Выкуп назначали, или нет еще?

— Да не сказать, чтобы полон. Они меня к себе заманить хотели. Яга вмешалась, колдунье и пришлось удирать.

— Ты, наверное, тайну государеву знаешь. Или еще что. Это же риск огромный. Войну за такое смело объявить можно.

— Не знаю я тайн никаких. Сколько у нас людей в войсках, или где Горыныч лежит — этим Финист даже со мной не делится.

— Да ты можешь и сам не подозревать, что это тайна. Мы у ведьмы быстро выведаем, чего ей у тебя требовалось. Вон, приехали уже, — Алеша указал рукой вперед, на городские стены, поверх которых трепыхались полотнища с крестом. Над городом возвышался замок Вечной Девы, сложенный из красновато-оранжевого камня.

Баюн был зол на МакГонагалл — по-настоящему, праведно зол. Шутка ли, так его разжалобить, а потом удар в спину нанести! Вся авалонская двуличная суть в этом! На допросе он не присутствовал, но знал, что ведьму пытают, и не жалел ее нисколько. Пусть настоящего горя отведает, аспидша.

Светоносцы не такими оказались, какими он себе представлял. На картинках да лубках они выбритые гладко, стриженые под горшок, все голубоглазы и светловолосы — чисто эльфы, даром что уши человеческие. А на самом деле — у всех бороды, как у русичей. Стричь бороду, Алеша пояснил, орденский устав запрещает. Многие и волосья не стригут, под шлемом все равно не видно. И рогов с прочими украшательствами у них на шеломах нет никаких. Рыцари долго смеялись: это как же, к примеру, через лес поедешь с рогами? Все ветки на голову соберешь. Аламаннцем, чтобы в Орден войти, быть необязательно, только искренне верить, дом свой покинуть и отказаться от мирских богатств. Нечисть не жалуют. Еще пить-гулять нельзя, и с девицами развлекаться. Но это, как сказал Алеша, лишь на бумаге исполняется. Полный замок людей с оружием — они же друг друга перережут, если им отдыха не давать.

Сам замок — неприступная крепость. Стены — толстенные. Снаружи в них выщербины да выбоины: туда пушки еретиков били во время той страшной осады, когда Ордену едва-едва конец не пришел.

— Все старшие братья еще раньше полегли, — рассказывал Алеша, — все замки пали. Только Вечная Дева стояла стеной. Две тысячи человек гарнизона, а снаружи тридцать тысяч. У богомерзости — два короля, у нас — один магистр Генрих, который еще вчера комтуром был. По всему выходило, должны были пасть, но выстояли. Генрих в поражение не верил — лучше уж все поляжем, говорил, чем истлеем, побежденные. В хрониках говорят, чудо нас спасло, небеса защитили. Только это чудо волей называется. Меня эта история, когда я ее впервые прочел, к Ордену и потянула. Притчей она кажется, если не знать, что это быль. Тогда я для себя понял: человек все может.

Алеша был рад с родственной душою встретиться, а вот прочие рыцари на Баюна косились. Говорящих зверей они не любили. Им не нравилось всем что отдавало колдовством, пусть даже немного. По поводу того, что есть чары, а что — божественное чудо, споры никогда не утихали. Узнав, что у гостя высокий чин, с ним изъявил желание побеседовать сам магистр, оказавшийся совсем не таким внушительным, как название его должности. Маленький, сухонький. Глаза цепкие и внимательные. Такого вида людям в самый раз ведьм жечь.

— Значит, вы, герр Баюн, спускались в нижние миры... Что ж, неудивительно, что вы несете с собой какую-то тьму.

— Тьму? Я?

— Да. Природу этой тьмы сложно определить, и она очень трудно видима. Однако я хорошо чувствую подобные вещи.

— Вы не знаете, как от нее избавиться?

— Есть тьма и тьма. Одержимость бесами — совсем другое дело. Любой человек есть носитель греха, и лишь он один способен очистить себя, постом и молитвами.

Что-то подсказывало Баюну, что пост и молитвы тут не помогут.

— У меня иногда бывают злые мысли, — сказал он. — И они кажутся не моими.

Магистр кивнул.

— Да, это верные признаки искушения. Я мог бы отпустить вам прегрешения или предложить убежище в нашей святой обители, но вы пока еще ничего не свершили, и вам не угрожают. Вы просто несете это в себе, как зернышко в яблоке. Мой совет остается прежним — молитва и пост.

Это все из-за Волха, подумал рысь, и вспомнил о своей идее просветлить его.

— А демоны? — спросил он. — Алеша мне сказал, что вы со Скименом можете говорить. То есть это дозволенная тьма?

— Могу, — ответил магистр. — Демоны не добры и не злы. В их душах, как и у нас, людей, тьма переплетается со светом. Другое дело, что душа человека изначально светлая, а демона изначально темная. Их трудно направить на путь искупления, так как они не знают, что есть мораль. В этом заключается великий парадокс их перевоспитания. Ведь при желании светлые покровители народов могли бы просто изничтожить эту тьму в сердцах своих детей. Но, обретя мораль, демон перестает быть демоном, перестает быть духом государства, а значит, больше не может исполнять свою роль. Есть притча о человеке, который захотел разводить лис ради их меха, как овец разводят ради шерсти. Он приручил лису, но та была дикой и злой, пыталась бежать, нападала на хозяина. Человек не сдавался. Он воспитывал ее лисят, а потом и их лисят, пока наконец очередное поколение не выросло послушным и ласковым. Но роскошного меха, ради которого он старался, у этого поколения не было. Их шерсть укоротилась и потускнела, хвосты истончились и свернулись колечком. Лиса превратилась в собаку. Все, чего тот человек добился — он понял, откуда взялись собаки...

— Он мог бы остановиться где-нибудь посередине, — возразил Баюн. — Где лиса бы еще не потеряла мех, но уже и не часто кусалась.

— Именно так поступил Светлый Конунг, и стараются сделать его братья. Удержать свет и тьму в душах демонов на определенной черте. Когда-то считалось, что создание демона — временная мера, пока люди не научатся жить в братстве. Но прошли тысячелетия, а человечество до сих пор полно ненависти друг к другу. Мечта о братстве становится утопией. Быть может, ее осуществят те, кто населит мир после людей.

— А что стало с теми лисами? — спросил Баюн.

Магистр заморгал.

— С какими?

— Ну, которые не оправдали надежд. Куда их дел хозяин?

— Я понятия не имею. Это же притча.

— Хочется верить, что раздал, а не утопил, — сказал рысь.

Допрос МакГонагалл немного дал — для Баюна. Она вправду не знала, почему он понадобился Авалону. Да и Авалону ли, неизвестно. Ведь у этого королевства лучшая тайная служба из всех, что Вию подвластны. Могло и Заморье нанять. Зато рыцари выведали столько, что за ведьмой не успевали записывать. Под конец она начала уже сочинять, потому что обезумела в агонии. Магистр, не удосуживаясь тем, чтобы слать гонца к королю Фридриху, ее показания зачитывал сразу Скимену. Хоть и заявлял он о своем благочестии, а тщеславия не избег.

— Грррррауаррррррр!! — Рык разъяренного демона чуть не оглушил аламаннца. Тело магистра сидело в особой келье, положив руки на колени и устремив невидящий взгляд в никуда, а разум пребывал в подземном мире. Он скорее чувствовал присутствие Скимена, чем видел его, и это было благом. Особенно сейчас.

— Это еще не все, — смиренно продолжил магистр. — В Тридевятом царстве...

— Проблемы Тридевятого меня мало волнуют! Достаточно мы были для разжиревших королевств дойной коровой! Отсылай все это Гвиневре, посмотрим, что ответит старая карга!

Старая карга тем временем была не в духе. Слишком уж плохи у королевств пошли дела. Люди снова стали роптать на непомерные поборы, и отвлечь их становилось все труднее. Раньше найдешь каких-нибудь заговорщиков против короны, казнишь их — народу такого зрелища хватает. А сейчас этого уже мало. Приходится выдумывать. Воевали с Дракулой — не то чтобы особо воевали, а все же развлечение. Про интрижки дворцовые нарочито сплетничали в открытую, погубив тем самым репутацию многих придворных. Справили свадьбу авалонского принца, вынесли после нее объедки и расставили на улицах — пусть простой люд видит, насколько к нему щедры. За те объедки, правда, драка случилась, кое-кого и убили, но не суть. Снизить-то поборы никак не получится. Королевства — это толпа людей, которые друг друга держат за горло. Он ведь каждое должник другого, и все в конечном итоге должны Заморью. Собственную разгульную жизнь правители, конечно, ни за что не согласятся умерить. Так что изволь, народ, поднапрячься. Дома призрения всякие да приюты начали закрывать — нечего тратиться на дармоедов. Торговцы цены задирают день ото дня.

В Авалоне сразу бедняки взбунтовались: и так жизнь не сахар, а тут вообще есть нечего стало. Пришлось их стражей утихомиривать. Много полегло. Кочергой да топором против арбалетов не очень-то повоюешь. Расправа над Дракулой, думалось, казну пополнит, но заморцы там уселись, как собака на сене: сами не едят и другим не дают. Потом еще и потеряли его.

И вот в такой обстановке с самого верха идет приказ: проникнуть в Тридевятое царство, пощупать, кто таков этот рысь, что на хорошем счету у нового правителя русичей, и может ли послужить Заморью. С чего вдруг именно он, непонятно. Не пояснили. Лазутчика Авалон подбирал вдумчиво: лучших тратить на какую-то большую кошку не хотелось, но и проникнуть сейчас в Тридевятое требуется аккуратно. Неровен час, Финисты в голову тоска по былому ударит, и он прикажет границы запереть. А лазутчицу, не успела она освоиться как следет, обнаруживают. Да как — она оказывается в Ливском королевстве, у разгневанных светоносцев, и король Фридрих живо интересуется, как понимать присутствие авалонской тайной службы в его анклаве. К тому присовокупляет протокол ее допроса. С именами всех шпионов Авалона и предателей, что скрывались на аламаннской земле. С раскрытым планом — если аламаннцы продолжат артачиться, не станут выручать королевства деньгами, пустить им крыс в города. С признанием при свидетелях, что это Авалон некогда, еще до Арнульфа Живописца, подначил аламаннцев схлестнуться с русичами...

В глубочайшую лужу села королева Гвиневра. Не Божий промысел, не сатанинский замысел — обычная человеческая глупость. И следствия этой глупости были не менее глупыми и опасными.

— Столько лет прошло — нас до сих пор Арнульфом попрекают! Уже два поколения выросли, которые той войны вообще не застали. А их за глотку и носом в бумагу: моего прапрадеда на костре сожгли, а его матушку вервольфы съели заживо. Извольте платить.

— Ты ж не аламаннец на самом деле, Алеша, — сказал Баюн. — Почему «нас»?

— Ну и что, что не аламаннец? Нет у королевств больше справедливости, а есть корысть. Сколько можно страну унижать? Злодеи свое давно получили. Из них уже в живых-то никого не осталось.

Осерчал Скимен — страсть. Лопнуло терпение льва. Вспыхнули старые обиды, как порох. Светлому Конунгу еле-еле удалось его укротить, уговорить не начинать первым. Но Балора, демона авалонского, Скимен уже по щупальцам ощутимо хлестнул: прочь из Муспельхейма, жадная тварь! Скрестились взглядами, напряглись, собрались — пока не бросаются, пока изучают друг друга, но армии цвергов и фоморов уже в полной готовности, ожидая, что предпримут владыки. Красные волны толчками исходят от демонов, незримо проникая на поверхность и в души людей.

Король Фридрих потребовал за ведьму выкуп. Заодно и за всех лазутчиков, что выловили в Аламаннском. Перестали впускать товары из Авалона, послам закрыли рубежи. Долги выплачивать отказались. Ответ первоначально пришел не от хозяйки колдовского острова, а от прочих королевств: те тоже прекратили торговлю с аламаннцами. Так повелело Заморье, а ему повелел Вий. Тогда уже и Гвиневра вступилась — наслала на Аламаннское королевство чуму.

Рыцари отправились сопровождать походный гошпиталь. Третье слово их девиза, сказал Алеша — «лечить». Хотя они уже давно намного больше, чем просто святые братья, ухаживающие за ранеными, своего первоначального предназначения Орден не забывает. У него много братьев-лекарей, а в виде исключения — есть даже сестры. Живут они, разумеется, отдельно, вне стен Вечной Девы, чтобы не вводить во искушение. В числе сопровождающих был и Алеша. Баюн поехал с ними, чтобы попасть домой.

— Крылатые корабли сейчас не летают ни туда, ни оттуда, — предупредил его рыцарь-русич. — Довезу насколько смогу, дальше ты уже сам. Осторожен будь, из колодцев воду не пей, живность в городах тоже лучше не есть...

Гвиневра могла торжествовать: пальцем о палец, считай, не ударила, а так отомстила. Лекарства в Аламаннском, какие были, кончились быстро. Новых ввозить неоткуда: с чумными и юг, и восток торговать отказались. Все отгородились от соседей, беженцев не впускали — погибайте! Кое-кто опять Арнульфа вспомнил ни к селу, ни к городу.

Сотню, а может и больше, лет назад приходила чума и в Тридевятое. Но до Лукоморья не дошла. Баюн только слышал, что так бывает. Русичи говорили: это все оттого, что у нас есть баня. Она любые недуги лечит, и от многих защищает. Ягжаль объясняла по-другому.

— В моем роду все чародейками были. Закон такой для богатырских княжон. Пра-прабабка моя, тогда молодая еще, собрала коры Велесова дуба, смешала с молоком Индрика-зверя, вылила в реку, пошептала — и кто из той реки испил, тот излечивался. А дальше мор уже не пошел.

Опустевшие улицы встретили Баюна в Аламаннском королевстве, да накрытые рогожей телеги. Ходили только доктора в их птичьих масках, чем-то схожих с мордами нав. Ничего не осталось от того умиротворения, что рысь увидел, когда впервые поехал к Финисту. Трупы умерших жгли за городскими стенами. Лавки стояли закрытыми, постоялые дворы и корчмы тоже. Рынки пустовали. Уже и еды становилось меньше — скотина мерла. Ходил слух, что Гвиневра сменит гнев на милость и завезет снадобья, если король Фридрих ей подчинится.

— Сдался бы, думкопф! — услышал один раз Баюн из-за закрытых ставен. — Платили бы и дальше, не порвались, а теперь куда те деньги деть!

В столице Алеша с ним простился. Лошадь не дал — как рысь ею один будет править? Баюн, впрочем, не торопился. Будет бежать, захочет пить, а здесь чистая вода вряд ли где-нибудь осталась. Он неспешно шел, ждал. И дождался.

— Здрав будь, страж королевства, — сказал Баюн, краем глаза увидев, как слева, между домами, над крышами, мелькает золотистая завесь. — Уже проголодался?

— Твое чувство юмора — полное Schaisse. — Лев стал чуть реальнее, уже не так просвечивая. Он прошел сквозь здания и остановился перед Баюном. — Посмотрим, насколько правильно я сделал, что пропустил юного Волха.

— Ты попросишь у него помощи?

— Я? У него? Еще чего не хватало! Нет, это сделаешь ты, когда вернешься в Лукоморье.

— Я не могу разговаривать с Волхом.

— Финист может.

— Но тебе ведь все равно до него ближе!

— А тебе нужно домой, насколько я знаю. Не спорь со мною, рысь, я и так не в лучшем расположении духа. — Демон стегнул хвостом из стороны в сторону.

— Ладно, — сказал Баюн. — Ммаууу! — Скимен больно ухватил зубами его загривок. Рысь представил себе, как эти зубы выглядят на самом деле, и решил о таком больше не думать. Лев прыгнул, с легкостью рассекая миры, но донес Баюна не до Лукоморья, а до границы с Тридевятым.

— Я не могу туда проникнуть, — сказал он. — Волх это почует. Про меня — молчать, понятно? Скажи, что аламаннцы просят о помощи и согласны перейти на сторону русичей в обмен. Хоть от имени самого Фридриха.

— А он согласен?

— Если я захочу, он будет согласен на ярмарке голым танцевать. — Тут Скимен преувеличил. Орудия демонов все-таки обладают собственной волей, и если та достаточно сильна, могут даже бороться со внушениями. Поэтому демон не может взять первого попавшегося человека и превратить в свою послушную марионетку. Иногда требуемое орудие заботливо взращивается и подготавливается десятилетиями.

— Подожди, не уходи, — торопливо сказал Баюн. — Я хочу задать вопрос.

— С тобой вечно какие-то сложности... Задавай.

— Как Светлый Конунг добился того, что сделал тебя... ну... незлым?

Вопрос изрядно озадачил Скимена.

— Он вел меня с самого моего появления на свет, — изрек демон после долгого молчания. — Старый Волх умертвил моего предшественника и едва не стер Муспельхейм в пыль. После той войны мой отец поклялся, что аламаннцы больше никому не причинят зла. Она обуздывал меня... укрощал... но ни разу не поднял меча. Он добился того, что я пропитался отвращением к Фафниру — или Вию — увидел ложь каждого его посула и нашел в себе твердость его отринуть. Это то, что возможно описать на человеческом языке. Для подробностей просто не существует слов и понятий, знакомых людям.

— Как ты думаешь, есть у Волха хотя бы шанс стать светлее?

— Шанс есть всегда, но у Волха я его не вижу. Пока что он ведет себя неотличимо от предыдущих. Единственное различие — этот Волх хорошо уяснил, что Вий ему враг. Скорее всего, займет оборону между светом и тьмой, для чего будет старательно наращивать силы и разрастаться. Зачем тебе? Ты не человек, и твою свободу он вряд ли как-то сможет ограничить.

— Дело не в моей свободе. Я не хочу, чтобы Волх сражался с Князем Всеславом. И еще я... эээ...

Смущаясь, Баюн объяснил Скимену свои мысли. Демон скривился:

— Это тебе не по зубам! Оставь задачу приручения Волха его отцу. Поверь, он хочет этого не менее, чем ты.

— Хоть бы тогда заодно Финиста просветлил, — буркнул Баюн. — Одни люди шепчутся, что Навь на престоле, другие за него загрызть готовы.

— Финист будет у власти, пока не найдется кто-нибудь получше.

— И кто? Царевичей он на выстрел из «Аленушки» не подпускает.

— Есть такой человек. Финист его знает. И боится. — Лев стал прозрачным. — Время я с тобой теряю. Эта чума в Муспельхейме отзывается тебе лучше не знать, чем.

Баюн бежал до заставы вскачь. Раньше границу по рекам проводили, или вовсе неизвестно, где — порубежники буквально из кустов выпрыгивали путникам навстречу. Теперь стоят резные столбы с жуткими мордами, на всех дорогах — по домику для порубежной стражи. Услышав, что первый советник должен, не мешкая, прибыть в столицу, стражники даже вопросов задавать не стали. Снарядили коней, нашли провожатого. Ночевать Баюн не стал, всадники только пересели на свежих лошадей, и утром следующего дня уже прибыли в Лукоморье.

— Ты куда пропал? — набросился на него наместник с порога. — Ягжаль тебя искать из сил выбилась, уже в покойники записала!

— Где она?

— Где, где... Ускакала в слезах, дожидайся весны теперь! Ты яблочко найти не мог, что ли?

— Не мог, у них не было!

Выслушав Баюна, Финист сразу забыл про Ягжаль, что-то вычисляя в уме.

— Скимен, значит, уже первый о защите просит? Это хорошо.

— Не Скимен, а...

— Да кому ты врешь, Баюн. Я с ним бок о бок жил годами. Демоны себя мнят хитрыми и коварными, а ума у них не так уж и много. Повадки Скимена и его гордыню я хорошо знаю. К Волху он сам ни за что не пойдет, не доставит ему такого удовольствия, даже если приперло. А Волх ему тем более не поможет, хотя прикрыться с запада аламаннцами не откажется. Ладно, владыке я повода позлорадствовать не дам, так уж и быть. Пусть Скимен думает, что удачно выкрутился.

— Слушай, — спросил Баюн, — помнишь, тебе гонец весть принес, которую ты сказкой считал? Что это все-таки было?

— Тебе для чего знать?

— Просто интересно.

Может, не оно? Нет, похоже, оно.

— Баюн, — сказал Финист, — праздное любопытство еще никого до добра не доводило. В Заморье так и говорят, что оно убивает кошек.

Ай, зря маршал уперся! Мог бы чего соврать, успокоить. Допытываться Баюн не стал, а решил вместо этого спросить самого умного из всех, кого знал хотя бы чуть-чуть — верховного наву.

Правили навами первосвященники, хотя должность эта так не называлась. Каждого из них тщательно отбирали и еще более тщательно готовили для этой роли. Требовался холодный и острый разум, чистый от принципов и чувств, ведь верховному наве предстоит зрить и познавать все, от адских бездн до небесных высот. Принимая демонов как повелителей, они, тем не менее, считали их орудиями своей воли. К людям же у них отношение было и вовсе презрительное. Верховного наву не волновали страхи Финиста. Этот не справится — будет другой. Главное, чтобы угождал Нави. А поговорить с первосвященником, в отличии от Волха, было просто — любое яблочко могло показать Цитадель.

— Это легенда, — ответил нава, когда Баюн задал ему вопрос. — Легенда о мертвой царевне.

— Что-то знакомое...

— Легенда древняя. Суть в том, что существует хрустальный саркофаг, в котором спит сном, похожим на смерть, исконная правительница Тридевятого царства. Ее имя Елена Премудрая. Когда-то она действительно занимала трон и считалась очень сильной колдуньей, которой все эти нынешние Гвиневры, Морганы и Хеллион не годятся в подметки. Обстоятельства ее смерти неясны. У каждого рассказчика они разные. То ли она уснула сама, то ли ее убил собственный сын, то ли отравила другая колдунья из зависти к ее таланту. Все варианты сходятся в одном: однажды она проснется, чтобы занять положенный ей престол. Где находится саркофаг, никто не знает. В некоторых версиях сон Елены охраняют семь стражей, которые убьют любого, кто подойдет близко.

— То есть это все не сказка, а правда? Хрустальный сакро...

— Гроб.

— ...гроб нашли? Финист боится за себя?

— Саркофаг не нашли, — отмахнулся нава, — иначе его бы уже распорядились уничтожить. Пока что Финист действительно только боится. Какой-то местный крестьянский медиум, который еще ни разу не ошибался в своих предсказаниях, утверждал, что зрил саркофаг и Елену в нем, которая манила его и обещала скоро проснуться. Финист приказал того человека убить.

— Эта Елена, — спросил Баюн, — светлая или темная?

— Она умная — для человеческого существа, разумеется. А умный равно использует свет и тьму для своих целей.

Прежде, когда Баюн о Финисте — Ясном Соколе только слышал, он его даже уважал. Смелый, волевой, неподкупный и Тридевятое отдавать на растерзание не согласный. Но как только Финист ему встретился воочию и тут же его, Баюна, жизнью распорядился походя, да и не только его — появился в рысьей душе некий глубокий и темный колодец. Вот и сейчас на дно этого колодца канул очередной тяжелый камень. Есть у трона наследник. Но Финист ему этот трон не отдаст...

В молоке Индрика-зверя давно уже нужды не было. Люди узнали, как лечится чума. Правда, знание это лежало в Тридевятом без дела, но изготовили снадобья быстро. Маршал, насмотревшись навьих порядков, учинил цеха. Мастеровые, что кузнецы, что горшечники, что травники, что еще кто, в одиночку более не работали. Разделенные по умениям, трудились сообща денно и нощно. Над каждым цехом был главный. Под заказ чего срабатывать теперь только большие мастера могли, у кого времени на это хватало. Заказчик, говорил Финист, теперь один — престол. Ему виднее, кто, чего и сколько хочет. Чтобы не роптали — жалование платил щедрое, не то что при Дадоне с Горохом, когда денег только на брагу хватало. А чтобы при том не разориться — вытащил из далеких углов Тридевятого полудикую нелюдь да идолопоклонские народы, приказал отмыть, наскоро обучить и сажать подмастерьями за корку хлеба. Им в их лесах со степями и того почти не доставалось.

— Все равно как Багровые Лета возвращаются, — блаженствовал Финист. — А ты боялся!

— И опять народ нищим будет, потому что ты на него неправильно высчитываешь? — попытался охолонуть его Баюн.

— Я-то все правильно делаю! Я крестьян тронул? Не тронул! Я запретил что-нибудь? Нет! Старый конь борозды не испортит, ежели его правильно впрячь. Лучше скажи, как лекарства твои доставить побыстрее. Там, по-моему, и свои уже не торгуют.

Снадобья отправили с Аламаннским Орденом. Финиста существование светоносцев удивило не меньше, чем Баюна.

— Живучи, а? Вот уж кто птица рарог...

Гвиневре строптивые аламаннцы давно уже надоели. Надоели они и Заморью, но Заморье далеко, а у Авалона Аламаннское королевство — тут, рядом почти. То они в поход на Дракулу идти не желают. То платить не платят. То голос повышают, вместо того, чтобы смирно сидеть, терпеть и лицами изображать покаяние. Фридрих в прошлом году опять попытался представить, что у него есть своя воля. Говорит:

— Русичи в ту войну от нас пострадали сильнее, чем вы все, вместе взятые. Но они давно остыли, решив, что мы выплатили свое, а вы продолжаете вздергивать нас на дыбу. Почему так?

Оно еще и вопросы задает!

Потому Гвиневра не церемонилась. Давно укрепился негласный закон: двое дерутся, третий не мешай. А вернее, когда королевства сообща решают кого-нибудь загрызть, за жертву никто не вступится. Минерва, конечно, дура, что так встряпалась. Зато какой-никакой, а повод предоставила. Пусть и шитый белыми нитками. Попередохнут теперь аламаннцы или на коленях приползут умолять о прощении — роли не играет. Все равно они зажаты надежно.

Но нежданно-негаданно от Фридриха пришла депеша. Так мол и так, поветрие нас подкосило, но сейчас мы его победили и повторяем требования. А чтобы все было по-честному, увеличиваем сумму.

Гвиневра изошла пеной. Затопала ногами, завизжала «Голову с плеч!» на гонца. Издеваются, дряни! Под крылышко восточной тьмы метнулись! Ну, не будет теперь пощады!

Точно боевой олифант, ринулся Балор на Муспельхейм, сопровождаемый ратями фоморов, рарогов, ящеров, огров и адских псов. Они пересекли огненный пролив и вошли в пекельные королевства, где никто им не препятствовал. Цверги заняли боевые порядки, кто командирами войск, кто у бочек с кормом. Скимен распластал часть щупалец по своим владениям, остальные напряг и припал к базальту, точно зверь перед прыжком. Едва Балор, алчно скалясь, вторгся в границы Муспельхейма, аламаннский лев взвился ему навстречу. Гиганты сшиблись, схлестнулись армии, лучи неведомых человеку орудий рассекли подземное небо. Началась война.