Застывший Бог

- Что?

- Наблюдательность, ум, способность к анализу ситуации. Только они могут сделать так, чтобы ты не оказался в узком коридоре с профессионалом. Если ты там оказался - значит ошибся еще до того, как прозвучал первый выстрел.

***

Групповые занятия. Официально это называется "огневой контакт в условиях лесистой местности". Оказывается, для того чтобы хорошо стрелять в лесу, нужно сначала научится падать. Если ты первый заметил в лесу противника, - это зер гут. Если ты и противник заметили друг-друга одновременно, - это встречный огневой контакт. Если же противник заметил тебя первым это... Капитан Ухмылкин смачно называет это названием женского полового органа. Если противник заметил тебя первым, времени озираться нет, - надо падать. Вот мы и падаем... Идем, падаем, встаем, снова идем... И снова падаем. Наша понурая группа курсантов в количестве шести человек плетется по лесу, а капитан Ухмылкин время от времени гаркает - Справа! Слева! Сзади! - Как крикнет, - в ту сторону мы и пикируем вниз носами. Падение вниз сразу резко снижает твой силуэт - это хорошо. Зато снизу ты сам уже ни хрена не видишь - это плохо. Плохо, но иначе нельзя - убьют. Кажется, что в лесу полно укрытий, но это не так. Большинство деревьев легко пробивается навылет винтовочными и автоматными пулями. Поэтому надо падать, укрываться за тем что есть в наличии в нескольких метрах от тебя. Сперва упал, потом быстрым червяком поластишься к ближайшему укрытию. Первые раз двадцать было забавно, сейчас уже нет ни сил ни дыхалки. Ухмылкин - садист.

- Курсант Гомункулус! - Тут же голосит сзади Ухмылкин, - что ты ногами шаркаешь, будто говно с подошв оттираешь? Демаскируешь всю группу шумом. Ногу поднимай выше, стопу ставь мягко. Паркетник херов!

Отодвигаю с пути ветку, двигаюсь вслед за рюкзаком идущего передо мной. Я в группе замыкающий, - иду последний как перо в заду. Позади меня только сам иезуит Ухмылкин, потому-то мне и достается большинство его отеческих попечений. Он меня еще будет учить в лесу ходить! Но я и правда устал, да... И рюкзак давит вниз, и плечи намяло, и автомат пудовый, и ноги не поднимаются.

- Слева-а! - Вопит Ухмылкин.

Разворачиваюсь, и обмякая мышцами ныряю вниз. Ладонью правой руки одновременно снимаю АК с предохранителя. Я приземляюсь мягко, но меня тут же догоняет слегка отставший в полете рюкзак и плотно прихлобучивает по каске. Каска тут же съезжает мне на глаза и застилает весь белый свет. Долбанный шлем! У меня еще слишком маленькая голова, чтобы он держался как надо. Поправлю шлем и вновь вижу очами белый свет. Куда ползти? Справа валун! Реактивной каракатицей боком ползу к вожделенному покрытому мхом каменюке-валуну. В настоящем деле над головой бы уже визжали пули, глухо щелкала простреливаемая древесина, и летели кувыркаясь тяжелые шары гранат... А до валуна бесконечно далеко.

Метра три.

***

Курбат обеспокоен. Я чувствую это едва зайдя во двор. Он встречает мое возвращение из школы со своей обычной скупой радостью. Скупо выраженной - радостью. Но что-то кроме моего возвращения волнует его собачью душу. Он ведет меня к дому, и - странное дело - пытается зайти со мною внутрь. Дед никогда не позволял ему этого, не считая только самого лютого мороза.

- Нельзя, Курбат, - говорю я ему. - Место!

И Курбат неохотно отходит, позволяя мне закрыть дверь в дом. Его глаза и нос ищут что-то в доме, я вижу их в щели перед тем как закрылась дверь.

- А. вернулся, - встречает меня дед. - Что в школе?

- Порядок, - солидно отвечаю я.

- Добро. - Дед странно глядит на меня. - Скоро у тебя день рождения.

- Ну, это еще когда...

- Скоро... А подарок для тебя есть уже сейчас.

- Подарок?!

- Пойдем.

Дед ведет меня к печке. У её стены лежит какой-то кулек. Дед наклоняется, и я наклоняюсь вместе с ним. Старый шарф или свитер теплой вязки, дед осторожно откидывает часть ткани, и под ней открывается...

- Щенок, - выдыхаю я.

Маленькая толстая мордочка с кнопкой-носиком, и пухлыми детячьими еще щеками. Глазенки закрыты. Он спит, вдумчиво, серьезно, и самозабвенно. Крохотное хрупкое чудо жизни.

- Щенок... - я не верю своим глазам.

- Ему чуть меньше месяца. - Спокойно смотрит на меня дед. - Его еще придется выкармливать. Я научу. Он пищал все время, пока я его не покормил и не положил к печке.

- Дед, это. Это ведь мне?

- Ты еще взвоешь от этого подарка. Твои хлопоты. Твоя ответственность.

- Можно его погладить?

- Тебе не нужно спрашивать разрешения. Но если разбудишь, он заплачет.

- Да я аккуратно...

Я подношу руку к его голове. Моя ладонь слишком большая. Моя, которая еще маловата для многих предметов сделанных для взрослых людей, - здесь велика. И я аккуратно провожу по лобастой голове щенка двумя пальцами. Я касаюсь чего-то нежного, крохотная шерстка скользит под пальцами. Щенок чуть открывает припухлые веки и тихонько пищит.

- Ну вот, разбудил... - констатирует дед.

- Ничего... ему нравится. Дед, а какой он породы?

- Самой лучшей. Вырастет, увидишь.

- А он кто? Мальчик?

- Кобель. Ты будешь готовить ему еду, его кормить, убирать за ним, гулять с ним, воспитывать. На время твоих отлучек я пригляжу за ним, - но он твой.

- Он такой маленький...

- Он быстро вырастет.

- Ой, он мне палец хватает... Дед, он его сосет!.. Думает, я его мама, ха-ха... - я смеюсь, и мне тепло внутри. - Он будет моим другом, как тебе Курбат.

- Кто сказал тебе, что Курбат мне друг? - Как-то непонятно взглянул на меня дед. - Он мой сторож, слуга. Не надо слишком очеловечивать собаку. Она живет иначе, и срок её жизни короче нашего. Запомни это.

- Все равно, - друг.

- Ну-ну... Смотри, кажется твой друг под себя лужу напрудил... О, запищал. Чего смотришь, - убирай. И кстати, ты уже придумал?

- Чего?

- Ты должен дать ему имя.

...Мой вечер прошел в раздумьях.

Я назвал его Тямко, а попросту - Тямкой.

***

Мы с дедом едем на машине. Нива шумит и подрагивает колесами на ухабах. Путь незнаком мне, и я слегка волнуюсь. ...Тебе сегодня исполнилось двенадцать, - торжественно сказал мне утром дед - сегодня ты вошел в возраст нового испытания. Сегодня выяснится, достоин ли ты встать на вторую тропу. Собирайся.

- А что там надо будет делать? - Спрашиваю я.

- Увидишь.

- Что брать? - Стараясь не выказывать волнения спрашиваю я.

- Ничего окромя себя. Выедем утром, к вечеру будем на месте, к завтрему вернемся. Снедь и воду я уже упаковал. Тямку твоего с собой возьмем. А Курбат останется на дворе. Понял?

- Понял.

- Десять минут на сборы.

Я сижу на заднем сиденье, чтобы быть ближе к Тямке. Это его первая поездка на машине. Правильно дед взял его с нами, - он еще мал, чтобы оставаться одному на дому. Но Тямке нравится дорога. Он оправдывает свое прозвище, и растет очень сообразительным. Он вертит головой, и морщит нос от машинных запахов. Ему любопытно все. В пути он осматривает сиденье, пытается залезть вперед к деду, а потом укачивается и засыпает рядом со мной. Он растет быстро, но все же какой он еще малыш. Выходит из него пока что-то смешное. Похоже он будет остромордым, с длинным хвостом, с достаточно короткой шерстью, и очень смешного окраса. Нос черный, голова рыжая, с черными кругами у глаз и подпалинами, а посредине на голове делит белая полоса. Сам он тоже весь белый, а по бокам на шее и туловище у него большие неправильной формы черные пятна. Немаскировочный у него окрас, такой будет хорошо видно в лесу. Пока не ясно, будут ли у него стоять уши...

Я волнуюсь. Сегодня у меня важный день.

- Там будешь не только ты, но и другие варяжки, - не отвлекаясь от дороги говорит мне дед. И там сегодня будут все шестеро членов нашего варяжьего главенства.

- Все? - Ахаю я.

- Все. - Так бывает далеко не на каждом обряде.

Вот оно как. Значит сегодня там будет большая варяжья шестерка. Я уже давно затвердил назубок, что главным у варягов является собрание шести выборных человек - Главенство.

Главный Казначей, - отвечает за финансы.

Главный Писец, - хранитель печати, архивов, контролер выполнения распоряжений. С ним я уже знаком, - тот самый Бестуж, друг деда, что прилетал к нам, и поручился за меня. Хорошее у него имя, - бес тужи, значит - "беспечальный".

Главный Опекун, - отвечает за снабжение.

Главный Воевода - начальник военных дел, выходит, вроде министра обороны.

Главный Жрец, - Хранитель заветов старины, главный ревнитель Отца нашего Перуна.

И наконец - сам Глава Главенства, он же Главный Батька. Старший из шести. Что-вроде президента. Нынешнего зовут Держислав, а фамилия - Набродов.

Шестеро выбранных. Вместе они - наше Варяжье Главенство.

Машина бежит по дороге, оставляет за собой километры. Дорога, потрескавшийся асфальт, развилки, покосившиеся указатели с трудно различимыми знаками. И над всем этим - небо. Я волнуюсь... Почему? Разве не дед готовил меня? Я готов ко всему! Я не осрамлю ни деда ни себя. И все же, я волнуюсь. Это волнение не победить мыслями. Но его можно победить дыханием.

Глубокий вдох. Задержка. Выдох.

Вдох. Выдох.

Я спокоен.

Чувствую как расслабляются мышцы моего лица и расфокусируются глаза. Дорога бежит спокойно. Небо спокойно движет надо мной облака. Мир спокоен и не суетен. Я часть его.

В вечор дедова "Нива" подъезжает к старому но не порушенному забору из тонких стальных труб, крашенных в облезлый голубой цвет. Едем мимо него и останавливаемся у ворот. Над воротами полустертая временем надпись "ПАНСИОНАТ ...Я". Заря? Молния? Время и погода стерли буквы, и похоже, никому нет дела поновить утраченное название. Все вокруг выглядит заброшенным. Но в проходной будке у ворот сидит хмурый охранник, а над воротами с соседнего дерева на нас смотрит неприметная камера... Дед переговаривается с охранником, ворота открываются и мы проезжаем внутрь.

За воротами вбок от дороги ведущей к белому зданию, находится стоянка. На ней стоят несколько цивильных машин. Они выглядят удивительно хрупко на фоне большого приземистого пятнистого автомобиля с толстыми бронированными стеклами, зеленоватыми, будто старое бутчылочное стекло. Я уже видел подобный в вотчине дядьки Феди и капитана Ухмылкина. Он называется "Волк". Особняком в ряд стоят три бронированных махины-людовозы - "Камаз Тайфун". Рядом с волком томятся двое плотно упакованных дядек в серых противоосколочных комбинезонах, разгрузках, и полной боевой броне. Бронежилеты с повышенной площадью защиты, с дополнительными наплечниками шейным воротником и паховым фартуком. Безликие из-за шлемов и масок, дядьки следят за нами. Автомат одного серого висит на трехточечном ремне стволом вниз, руки он сложил на прикладе в замок. Второй вообще запихнул магазин горизонтально висящего автомата под поясной ремень разгрузки и свесил с него руки. Это не тревожные позы, - позы спокойного караула. Явно что неприятностей от нас не ждут, и чужаками не считают. Видимо им сообщили с поста у ворот.

- Вылезай, - оборачивается ко мне дед. - И пса своего бери с собой.

- С собой? - Уточняю я.

- Да. - Дед глушит мотор, открывает дверь и вылезает из машины.

Я подхватываю пискнувшего Тямку под мышку, и тоже выскакиваю наружу. Там я сразу же ставлю Тямку на землю, - я уже опытный щенко-хозяин. Тямка тут же прудит с выражением довольства на морде.

- За мной, командует дед. Я снова подхватываю Тямку и мы быстрым шагом идем к зданию.

Быстро темнеет. Вход в здание застеклен, части стены нет, вместо нее большие стекла в центре которых такая же стеклянная дверь. У двери пасутся несколько жестких дядек в цивильном. Дед называет им себя и нас пропускают. Внутри странно, лампы на потоке светят ровно настолько, чтобы едва подсвещать интерьер. Будто лампочки светят из последних сил, будто газ в них устал светить. Или кто-то подал на него слишком мало энергии. К деду подходит еще один крепкий мужик в костюме. Ведет нас за собой.

Мы проходим холл, сворачиваем в дверь справа. Это зал, не слишком большой, что-то вроде театрального, в дальней его части выделена и поднята над полом сцена. Но рядов для зрителей в зале нет, нет даже следа что они здесь когда-то были. Гладкий деревянный пол, крашенный масляной коричневой краской. В зале все тот же тусклый умирающий свет, будто не от этого мира. Люди; несколько сурового вида мужиков в разной одежде, в основном полувоенного стиля. И пацаны. Такие же как я. Две группы в каждой примерно с десяток человек. У всех на руках щенки, они попискивают и тявкают. Лица людей и пацанов похожи на смертные маски. Из-за исчезающего тусклого света вместо глаз у всех только темные провалы, как у трупов. Меня берет за плечо дед.

- Иди к остальным. Дальше делай что говорят.

Он толкает меня к парням. Я неуверенным шагом иду к пацанам в центре зала. Они уже стоят спиной ко мне и смотрят на сцену. Стоят одним рядом. Не по-военному: по росту, а просто в ряд. Так их поставили, но мне сзади видно, что ряд непроизвольно чуть разбился на две разные группы по десятку. Знакомые жмутся к знакомым. Люди всегда действуют так, когда что-то непонятно... Но к какой группе идти мне? Я непроизвольно оглядываюсь на деда, но он уже еле виден у стены, и я не вижу от него знаков. Я подхожу к правой группе - не знаю почему, и становлюсь с краю. Щенок на руках моего соседа оживляется поворачивается к моему Тямке, гавкает и тянется к нам. Парень поворачивается и пялится на меня.

- Ты чего? - Тихим шёпотом спрашивает он. - Иди к своему десятку...

- Нету у меня десятка, - отшептываюсь я.

- Как нет?

- Вот так. Я Мишук. А ты?

Парень мнется, я для него чужой.

- Каря, - наконец представляется он.

Больше нам говорить не о чем, не то время и место. Но по крайней мере мы уже не незнакомцы, и он не протестует против моего соседства.

- Испытание началось! - Вдруг громко говорит чей-то низкий голос в темноте.

Мы начинаем переглядываться.

Через минуту к нам подходит суровый человек с оружием.

- Следуйте в тот проход, - показывает нам говорит воин.

Парни колонной по одному начинают вытекать в указанный проход. Щенки на руках волнуются и тявкают. Я иду за всеми. Темны коридор, тени, и мы выходим через боковой выход на улицу, с другой стороны зданий. Темнота. Ночь уже сгустилась над землей, и облака застят небо, скрыв даже лунный свет. Парни - черные тени - растерянно оглядываются; куда идти дальше?

- Следуйте за путеводным знаком Перуна, - говорит в темноте голос. И тут же в дали загорается свет. Огонь. Далекий огонь. "Пошли", - говорит кто-то из мальчишек сиплым от волнения голосом, и мы идем на огонь. Темнота сильна, и щенки на руках мешают идти, но мы идем тихо, плавно и аккуратно ступая, как и положено воинам. Мы приближаемся к огню. Это воин в полной экипировке, с автоматом на груди и нестерпимо ярким факелом в руке. Он держит свет Перуна. Он стоит на опушке темной стены леса. Толпа мальчишек подходит к нему, и тут же в его глубине вспыхивают еще огни.

- Туда, - говорит воин показывая рукой в лес. Тропа. Освещенная факелами. Мальчишки начинают уходить вглубь леса. Я иду за всеми. Воины с потрескивающими факелами стоят у тропы через равные промежутки, освещая нам путь. Лес затягивает нас. Я не знаю сколько мы идем. Но вот, - свет впереди становится ярче. Он полыхает заревом, между темными стволами деревьев. Впереди поляна. Огромная круглая поляна с разведенным костром. Рядом вязанка сухого хвороста и суровый старый воин.

- Стоять! - говорит нам воин, лицо его - резкие грани, на них идет борьба тьмы и живого изменчивого света костра. - Дальше пойдете по одному. Идет тот, кого я называю. Остальные ждут своей очереди.

Воин чуть склоняет голову к плечу, и я думаю, что возможно у него в ухе рация.

- Зула! - Говорит воин, и от противоположной то откуда мы пришли стороне поляны снова вспыхивает цепочка огней, уводящая глубже в лес.

Один из парней двигается с места и уходит от нас.

- Прощай, - говорит ему вслед воин. - пусть Перун сделает смерть милостивой к тебе.

Парень зыбкой тенью уходит от нас вглубь леса.

Мы стоим, молчание нарушает только писк наших щенков. Мой Тямка не пищит, он бесстрашно глядит на все из-за отворота моей куртки. Сердце его колотится часто, но не от страха. Таков ритм биения сердца маленького щенка. А вот мое... стучит чаще обычного.

Не знаю сколько проходит времени.

- Милжен! - Вызывает воин второго парня.

Еще одна зыбкая тень покидает уходит в лес. - Пусть Перун сделает смерть милостивой к тебе... - Нас становится на одного меньше. Ожидание томительно.

- Вукота!

И снова ожидание.

- Радован!

Воин подкладывает свежие сучья в костер. Воины меняют отгорающие факелы.

- Дубрав!

Наша группа тает, будто темный лес съедает её.

- Лютиша!

Вокруг ночь, владение Мары, только свет Перуна отделяет нас от тьмы.

- Житимир!

Мне кажется, что я уже умер. Тени незнакомых людей окружают меня. Только Тямка связывает меня с реальностью стуком своего сердца.

- Невен!

С каждым названным именем исчезает один из нас, будто названное имя стирает человека из мира живых. Нас осталось всего двое. Я и тот самый "Каря", который предлагал мне идти с моим несуществующим десятком.

- Крислав!

Парень оглядывается не меня. В лице его... глазах его... Мы оба знаем что там, и ни один из нас никогда не признается в этом вслух; - он зеркало моих чувств. Это можно назвать волнением, только чтоб не сказать "страх". Я не знаю почему, но киваю ему. И он помедлив секунду, кивает мне. Тень улыбки скользит на его лице, и он уходит по факельной дороге.

Я остаюсь один. Нет, вдвоем с Тямкой. Его жизнь греет и меня.

- Михаил. - Произносит воин.

Что ж, пора и мне...

- Пусть Перун сделает смерть милостивой к тебе. - Произносит мне в спину воин.

И я делаю первый шаг по тропе.

Я иду по тропе. Путь мне освещают факелы воинов. Глаза их следят за мной. Стражи тропы света в мире тьмы. Я приободряюсь. Я - варяг, плоть от плоти, дух от духа. Дед готовил меня. Я пройду испытание, и займу свое законное место. Я иду. Я слышу впереди странный шум, ритмичный, резкий, иногда мелодичный, завораживающий ритмом. Он знаком мне чем-то, но странен звучанием.

И снова свет становится ярче. Снова свет, который становится все светлее, когда с моего пути отступают черные стволы и листва ночных деревьев. Огромная поляна, больше первой. Костер, огромный костер, а за ним... Отец-Перун. Темный, черный. Только блестят тяжелым золотом усы, только играет изменчивый свет костра в его синих глазах. Этот кумир гораздо больше дедовского. Он выше меня... я не знаю насколько. Он стоит на основании в виде восьмилепесткового цветка-камня, и смотрит на меня.

Я с трудом отвожу взгляд и охватываю основную поляну. Воины с факелами стоят круговой стеной, замыкая огненную поляну от тьмы. Еще один круг воинов движется на поляне. Они... танцуют. Мощные силуэты двигаются по кругу. Лица их под шлемами бесстрастны, глаза широко открыты, будто в трансе. Они танцуют, странный, ритмичный танец, в нем есть своеобразная тяжеловесная грация, - воины тяжелы в своих разгрузках и бронежилетах. Они делают небольшие шаги, застывают на мгновение, и снова делают движение, - неумолимо, одновременно, синхронно. И это они издают те самые звуки, тот самый странный ритм, который я слышал еще на подходе, и который наполняет здесь весь воздух. Шаг - и они одновременно стукают пальцами по пластику прикладов своих автоматов. Шаг - и они хлопают ладонью в грудь своей брони. Шаг - и они после короткой остановки одновременно отводят назад и отпускают затворы. Куреты - мелькает у меня странная мысль, но она мимолетна... Мои глаза впитывают дальше.

Во внутреннем круге танцующих воинов, но в стороне от кумира, почти на грани света и тени от костров стоит группа из нескольких человек. Я смотрю на них и несмотря на полутьму узнаю дедова друга Бесстужа. А всего их... шестеро!

Варяжье Главенство.

Странно, мне кажется, что Бесстуж тоже смотрит на меня? Этот свет не дает ни в чем быть уверенным. Нет, мне не кажется. Более того, он оборачивается к соседу, стоящему в центре их группы, - тяжелому крепкому мужику, с бритой налысо головой которого, кажется, можно пробивать стены, - и что-то говорит ему. Мужик смотрит на меня своими черными глазницами.

А рядом с самим кумиром, стояли трое стариков.

Одним из них был мой дед.

- Приблизься! - Говорит дед, и голос его похож ровен и пуст.

Я подхожу к нему, и дед начинает размеренно говорить:

- Что человек получил даром, - он никогда не ценит. Купленное малой ценой - и ценится дешево. Только заплатив чем-то дорогим и важным, человек начинает ценить что приобрел.

- Ты с честью прошел первую тропу, и теперь стоишь на пороге второй. Но нельзя ступить на вторую тропу просто так. Ты должен пройти испытание, заплатить цену.

- У тебя на руках щенок. Ты кормил его. Ухаживал. Оберегал. Ты впустил его в свою душу. И именно поэтому я - твой наставник, - говорю тебе: для того чтобы вступить на вторую тропу, ты должен пожертвовать этого щенка нашему отцу Перуну. Если ты хочешь быть одним из нас, стать нашим равным братом - принеси дорогую жертву. Покажи, что ради нашего братства ты готов пожертвовать дорогим для тебя. Покажи, что твоя преданность братьям не пустые слова, - подтверди её делом. Положи щенка на алтарь, возьми нож, отвори ему горло, и пожертвуй его кровь нашему черному Всеотцу.

- Дед... - Беззвучно прошептал я, и помотав головой непроизвольно чуть отступил назад.

- Иного пути нет. - Сурово продолжил деде Глеб. - Малодушным средь нас не место! Убей щенка, - и тем убьёшь себя, - мальчишку не знающего цену жизни и смерти. Пожертвуй частью своей души - и за эту кровавую жертву Перун проведет тебя через царство теней. Убей щенка, - и возродись уже не мальчишкой, а нашим молодым братом второй тропы. Убей щенка, чтобы самому стать псом в доме и волком в поле! Я смотрю на тебя. Все смотрят на тебя. Ни один из тех мальчишек кто сегодня прошел здесь до тебя, не дрогнул и не струсил! Через свою жертву они уже стали нашими братьями. Не подведи своего наставника перед моими братьями, докажи что достоин быть с нами. Докажи, что и ты варяг по крови и по духу!

Дед умолк. И остался стоять, пристально глядя на меня. Так же испытующе глядели на меня двое старых дедов рядом с ним. Молча глядели воины с факелами. Плясали свою круговую пляску воины в броне, щелкал пластик, постукивал метал, трещал костер, отбрасывая на все изменчивую игру света и тьмы. А на руках у меня стучало быстро-быстрое маленькое сердце Тямки. Я взглянул на камень перед кумиром, и увидел что он уже черный от крови. И черным был лежащий на камне старинный бронзовый нож. И земля вокруг была черной.

Тямка на руках крепче прижался ко мне и вдруг тоскливо и протяжно заскулил. Я вспомнил слова деда в тот день, когда он только принес щенка в дом. "не надо слишком очеловечивать собаку. Она живет иначе, и срок её жизни короче нашего". Он пытался подготовить меня уже тогда...

Странно у меня в голове. Пусто. Может быть из-за долгого ночного ожидания, или из-за странной нереальной атмосферы этого места. Будто бы я - это не я, и смотрю на себя немножко со стороны. Взгляды воинов вокруг испытывают меня, будто бы подталкивают в спину. Я люблю тебя, Тямка. Правда люблю. Но есть более важные вещи. В каждом слове деда - правда. Купленное дешево не ценится. И я не подведу деда. Я докажу. Я сделаю это без удовольствия Тямка, мне правда будет тяжело. Но я это сделаю. Я принесу жертву. Я не подведу деда при всех. Я докажу.

Я сделал шаг к жертвенному камню. Другой. Еще один. В воздухе густо и тяжело пахло кровью. Поставил Тямку на камень. Он принюхался, пискнул и попытался соскочить с камня, но я успел поймать его за шкирку. И тут он завыл, отчаянно, испуганно и протяжно, как малый ребенок, почти как человек. Попытался даже куснуть, но не дотянулся и снова завыл... Не глупее нас они, собачины... Сердце у меня перекрутило, и я почувствовал, что еще чуть-чуть и решимость покинет меня. Я быстро схватил нож, липкая от крови рукоять скользнула в ладони. Визг Тямки резал уши, и может быть я уже собрался бить не от решимости, а только чтобы прекратить этот жуткий плач. Я приподнял его за шкирку, чтобы обнажить шею, и - вогнал нож Тямке под нижнюю челюсть.

Это я обманул себя. Это мысль моя побежала вперед дел. Не вогнал, представил только, - как он захрипит, как закроются его глаза. Представил, и... нож выпал из мой руки как ядовитая гадина. Я подхватил Тямку на руки и прижал к себе, и его сердце билось как пулемет, отдавая мне в руки, и он трясся как осиновый лист, и он уткнув морду мне куда-то в подмышку скулил тихо-тихо, едва сопя через мокрый нос...

Я повернулся и тоскливо взглянул на деда.

- Не давай волю сердцу, - тихо сказал дед. - Соберись мужеством. Ну.

А я не отвечал ему, потому что мне нечего было сказать. Только слезы вдруг поползли из глаз, и горло сдавило так что ни звука, и я держа Тямку двумя руками, только тяжело, не отводя взгляда от дедовых глаз, покачал головой.

- Ну, Мишук! - Отчаянно сказал дед. - Не позорь меня перед братьями. Если не ради себя, то хоть ради меня. Не позорь моих седин. Скажут ведь, что я тебя плохо учил...

Он еще что-то говорил, но я уже почти не слышал. Осознание навалилось на меня - я провалился. Я подставил деда. Я предал все к чему меня готовили. Я не смог. Я слаб. Я никто.

Я держал в руках трясущегося Тямку, и ненавидел его, потому что из-за него... Потому что будь он не таким дурацким и беззащитным... А я все провалил, и я не мог переступить через что-то в себе, через свою слабость. Через свою немощь. Слезы текли уже по щекам. Я плакал и глядя на говорящего что-то деда отрицательно качал головой. Если бы я только мог объяснить ему... Если бы у них было какое-то другое испытание. Любое другое! Но я уже понимал что уже ничего не объяснить.

- Довольно, - сказал суровый старик, стоявший по правую руку от деде, - все ясно Глеб. Твой ученик не прошел. Не наша закваска.

Дед чуть дернул головой на звук голоса своего соседа, но так и не оглянулся на него, так и не отвел от меня взгляда. И в этом взгляде, и во всем лице деда росло сожаление, и еще что-то чего я не хотел видеть и понимать... Мне стало невыносимо, и я в это мгновение так остро бедного Тямку, что будь у меня в руке нож, я наверно пырнул бы его. Но ножа в руке не было, а поднять его я бы никогда не смог. И себя я тоже возненавидел, и мне было жалко деда, и стыдно перед ним.

и эти чувства переполняли меня как вода давит на плотину. Я запрокинул голову чтобы хоть как-то смахнуть слепящие слезы с глаз, я хотел закричать от ощущения боли. Я уже открыл рот, и тут... - в голове у меня что-то лопнуло.

И тут меня не стало.

Нет, я не исчез. Остался на месте, в той же самой точке времени и пространства. Только вот это уже был не я. Не Мишка. Меня будто бы отодвинули от меня самого. Я смотрел своими глазами и слышал своими ушами, - но не я владел своим телом, и чествовал тоже не я. Мои чувства будто смыло, а то что я ощущал теперь - было чужим. Я был переполнен силой. И горечью. Старой как мир горечью и гневом. Это была лишь тень чувства, которые пришли издалека, но они даже ослабленные были страшны и велики как волна огромного прибоя. Я спал в полудреме холодных сновидений, и вдруг проснулся на миг. Я как хозяин вернувшийся в дом, нашел его в запустении. Передо мной стояли мои дети, - заплутавшие без моей руки. Или это были не мои мысли, не мои чувства? Но зато я - Мишка, уловил, учуял, и узнал, что не о моем глупом щенке мне надо было горевать. Потому что я не стал на вторую тропу. Не встал, но увидел то, что могли видеть только ставшие младшими братьями.

Кровь все равно должна была пролиться, - или щенка, или труса.

И третьего не было дано.

Передо мной стоял дед, и его сосед - Жрец уже был готов подать знак, - раз не щенка, то труса... И дед напрягся, и я - Мишка, хотел увидеть, дед будет смотреть как меня возьмут или все же впишется за меня? Хоть я и предал его своей слабостью... Я хотел крикнуть деду, чтоб он не вписывался, но не я управлял своим телом.

Жрец начал поднимать руку, чтобы подать сигнал.

- Во имя черного Перуна, - тайна должна остаться тайной...

И тогда я заговорил.

- ТЫ. - Тяжело сказали мои губы, и поднялась моя рука, и перст мой направился на жреца. - КАК СМЕЕШЬ ТЫ ПОЗОРИТЬ МЕНЯ? - Гулкие слова прошелестели по поляне как вихрь, и взметнулись уголья в костре, и хлопнуло пламя на факелах круга, и зашумели черные ветви деревьев, и жрец застыл не досказав, и застыли прервав свой танец-транс черные воины на поляне.

- РАЗВЕ Я КОГДА ПРЕДАВАЛ ДОВЕРИВШЕГОСЯ МНЕ? - Голос мой гудел как набат грома в мрачном небе. - РАЗВЕ Я ОТКАЗЫВАЛ СЛАБОМУ В ЗАЩИТЕ, БУДЬ ТО ЧЕЛОВЕК ИЛИ ПЕС? - Рука направленная на жреца дрожала, в пальцах появилось странное колотье и мне казалось, что еще чуть-чуть и с кончиков их сорвутся настоящие молнии. - РАЗВЕ Я УЧИЛ МОИХ ВОИНОВ РЕЗАТЬ БЕЗЗАЩИТНЫХ МНЕ НА ПОЗОР?! Я УЧИЛ ИХ ДОБЫВАТЬ ГОЛОВЫ В ПОЕДИНКАХ! - Между моих пальцев засверкали быстрые синие искры, и жрец с расширенными глазами отступил от меня шаг, второй. - Я СЛОМАЮ ТЕБЯ КАК СТАРУЮ ВЕТВЬ!..

Жрец отступил еще на шаг, сбоку раздался звук, - я повернул голову на него, - кто-то из воинов-танцоров неловко выпустил из рук автомат, и тот стукнувшись о броню повис на ремне. И я, тут же почувствовал, что другой во мне тут же забыл о исчезнувшем из взгляда жреце, потому что... память его была как туман, а существование его было бесконечным сном... Он забыл о жреце. Но зато он увидел воинов.

- ПОЧЕМУ ПРЕКРАТИЛИ ПЛЯСАТЬ? - Загудело уходя от меня в небеса. - ЛЮБА МНЕ ЗВОННИЦА БРОНЕЙ, ГРОХОТ ОРУЖИЯ МИЛ! ВОИНСКОЙ ПЛЯСКОЙ ПОРАДУЙТЕ ДЕТИ ОТЦА! - я повелительно взмахнул рукой - НУ ЖЕ, ПЛЯШИТЕ!

Не знаю, что в моем - не моем голосе заставило их повиноваться. Может то, что они уже были в трансе. Иначе почему они снова начали плясать?

ПЛЯШИТЕ!

Повторил я, и воины вновь пошли по кругу, похлопывая по оружию и броне, издавая ритмичные выдохи и вскрики.

ПЛЯШИТЕ! ПЛЯШИТЕ ДЕТИ! ПОРАДУЙТЕ ПЛЯСКОЙ ОТЦА!

Несутся воины по кругу. Звенит сталь, уносятся к небу крики. Все быстрее их темп, все сильнее шаги, все громче крики. Удаль поет гимн бою, сила показывает себя танцем. Воины воют мне славу, танцем отдают уваженье и память. Да! Так! Радостно мне! Пляшите дети. Пляшите! Забытая радость играет во мне!

ПЛЯшите... - В последний раз повторил я, и... вдруг почувствовал, что на полуслове сила исчезла из голоса, и я остался один. Опустошенный, усталый, обессиленный. Воины сбились с шага и остановились. Над поляной воцарилось долгое молчание. Люди стояли переглядываясь, и каждому было страшно нарушить тишину. Даже те - шестеро главных в стороне - застыли.

- Что?.. Что это было? - Наконец выдохнул один из шести. Тот самый с бритой налысо головой. Не сам ли батька Держислав, дал голос? Никто не ответил. Вопрос повис в пустоте.

Но вот к шестерым повернулся мой дед.

- Знак! - Торжественно и убежденно сказал он. - Сам отец сейчас говорил с нами через уста мальчишки! - Вы видели.

- Нет, - мотнул головой Держислав. - Такого никогда не было.

- На твоей памяти не было, - Уточнил дед. - Но это бывало в седую старину. И вот, случилось вновь. Отец заговорил!

- Не нагоняй, Глеб, - отстранился рукой Держислав. - Мы же не знаем... Это просто слова мальчишки.

- Малец говорил не от себя. - Возвысил голос дед. -Он приказал воинам танцевать пляску мечей, - и они послушались. Понимаешь, Держата? - Послушались. И... ты видел его руки. Ты видел разряды. Не говори что ты не заметил. Вы все видели. - Дед обвел взглядом шестерых, и остановился взглядом на старом остроносом деде, с длинными серебристыми усами и такой же длинны чубом. Добромир, - ты главный жрец. Скажи свое слово, - ты видел!

- Да! - Кивнул старик Добромир. - То есть нет... - Глаза старика забегали. - Не знаю. Я видел, но... Это небывалое. Я только читал о таком в старых книгах. - Он растерянно развел руками. - Сотни лет Всеотец не говорил с нами вот так, напрямую. И так связно... Мальчик не пил сому. Он сам... Сам поймал волю отца.

- Он чистая кровь! - Рявкнул дед. Он варяг по роду и крови!

- Но он провалил испытание. - Вмешался еще один из шести, с узким лицом узким будто топор.

- Наше испытание. - Тряхнул головой дед. - Испытание от людей. Ты слышал что сказал Перун. Перуну не любо.

- Нашим традиции освещены годами! - Гневно сказал узколицый. - Они уходят к седой древности, и...

- Насколько седой? - Переспросил дед. - А что было до неё? До древности этой седой? Годы бегут. Старшие передают заветы младшим, и младшие понимают их... - как умеют. Соответствую ли наши ритуалы тем что когда-то оставил нам наш Всеотец? Что если мы потеряли верный путь во мраке тысячелетий?

Кто-то из факелоносцев охнул.

- Довольно Глеб! - Выступил вперед Держислав. - Ты говоришь опасные речи! Ты понимаешь что делаешь? Подвергаешь сомнению сами наши основы, здесь, прилюдно, в этом священном месте. - Он обвел взглядом поляну и непроизвольно понизил голос.

- Я не подвергаю сомнению наши основы. - Отмахнул рукой дед. - Я только говорю, что парень прошел ритуал. Бог положил на него свою длань, и сказал свое слово! Ты должен пропустить парня на вторую тропу.

- Нет! Это нарушение священного ритуала! - Рявкнул жрец Добромир. - Что будет, если мы начнем нарушать наши законы?

Люди в кругах факелоносцев и танцоров взроптали.

- А от кого идут наши ритуалы и законы? - Вкрадчиво поинтересовался дед. - Кто их нам установил? Бог дал. Бог взял! Не соверши ошибки Добромир, - проникновенно ткнул пальцем в жреца дед, - ты видел, что произошло. Видел, не пытайся отрицать. Ты можешь попытаться заболтать сам себя, убедить будто ничего не было. Но ты все знаешь. И всегда будешь знать в глубине души. Если ты действительно служишь Перуну, - ты подержишь меня. Бог провел парня через испытание.

- Мы ничего не знаем, - нерешительно возразил Добромир. - Вдруг... вдруг твой парень просто шизофреник?

- Он здоров, - Утверждающе кивнул головой дед - в этом ты можешь положиться на меня. Я рощу его с детства. У нас с вами бывали разногласия, но я надеюсь, никто из вас не поставит под сомнение мое честное слово?

- Мы знаем тебя Глеб, - наконец вмешался дедов друг Бестуж. - Ты не будешь врать.

- Но вдруг здесь и правда какая-то ошибка или болезнь? - Вновь влез остролицый - Многие люди говорят от имени бога и лепечут на неизвестных языках. Большинство из них сидят по дуркам в смирительных рубашках. Дело слишком серьезное, чтобы принять его на веру, без проверки.

- А парни в смирительных рубашках часто заставляют по щелчку плясать матерых мужиков прошедших не одну войну? А молнии у них между пальцев часто сверкают? - Вкрадчиво возразил дед остролицому - А Прастен? Что молчишь? Да разуйте же глаза, вы, великовозрастные дурни! Или вы совсем закостенели умом?! Впрочем, - я не возражаю, проверяйте. - Согласился дед. - Но для проверки парень должен быть жив, и пройти на вторую тропу. Никогда не поздно вырвать из грядки сорную траву. А вот погубленный росток уже не оживишь. Добромир! Ты главный хранитель заветов Перуна. Неужели ты допустишь, что уберем из своих рядов самую чистую кровь за тысячи лет? Подумай о цене такой ошибки!

Добромир закусил губу.

- В твоих словах правда, Глеб...

- Подождите! - Наклонил голову Держислав. - Дело не в этом. Нужен, не нужен... Все же есть ритуал. Те парни, что прошли его сегодня. Они заплатили свою цену, принесли жертву Перуну, окропив алтарь. И они ждут награды. Посвященные видели - он обвел взглядом круг факелоносцев и танцоров. - А что мы скажем парням про этого. - Он кивнул на меня. - Разве такое бывало? Нас... не поймут! Это же подрыв самых устоев!

Дед вспыхнул.

- Я что, прошу тебя за пачку денег парня по-свойски пристроить? Обстоятельства. Особые. Небывалые. И люди - дед обмахнул рукой круги людей - как раз и расскажут всем нашим, что здесь случилось. Ситуация конечно не по нашему уставу. Но ты боец, Держислав! Не забыл еще этого на кабинетной работе? Устав никогда не может предусмотреть все. И на этот случай как раз и есть ты - и совет. Вы - командиры! Так оцените ситуацию. И примите верное решение!

- Ладно! - Держислав протянул к деду поднятую ладонь, и сжал её в кулак. - Я тебя услышал Глеб. Мы еще обсудим это. Не при всех... А сейчас действительно надо решать. - Глава оглядел остальных пятерых стоявших вблизи к нему. - Ваше мнение, господа-совет? Казначей Влатко, - что думаешь?

Помянутый Влатко, на котором скрестились взгляды развел руками.

- Доверие людей, - капитал, не хуже денег. Все держится на традициях. Сперва отступишь чуть-чуть - ничего. Отступишь второй раз - удобно. Третий шажок сделал, - все понемногу. А оглянешься, - и пути назад уже нет. Традиции нарушать нельзя. Парень не прошел. Жаль его, - он метнул на меня тяжелый взгляд - но как велит поступать закон ты знаешь.

Держислав кивнул с непроницаемым лицом.

- Опекун Томислав?

- Ты же знаешь, я снабженец. ЧМО - Человек Материального Обеспечения. Скупердяй. - Томислав коротко улыбнулся. - Ничего не надо спешить выбрасывать, - Все когда-нибудь пригодится. Даже обычный гвоздь своей дырки дождется. А тут не обычный. Не гвоздь. Глеб прав, с крайней мерой всегда успеется. Я за вторую тропу. И потом пристально наблюдать.

- Так. Писец Бестуж?

Бестуж глянул на меня, потом на деда.

- Был когда-то такой древнеримский юрист по имени Ульпиан, один из основоположников всего римского права. Он говорил: "в случае если закон противоречит справедливости, - следует предпочесть справедливость". Он сказал это как раз к тому, что закон не может учесть всего богатства жизни. Парень не провалил испытание, - он вышел за его рамки. Я с Глебом провел парня на первую тропу. И сейчас голосую за вторую. И согласен с Томиславом, - наблюдать.

- Воевода, Прастен?

- Я не знаю что я здесь сейчас видел. - Катнул желваками тот самый сухой жилистый мужик с узким лицом, и близко посаженными немигающими глазами. - Но это точно был не Перун. Наш воинский Бог-Всеотец слабаков не любит. Не думайте, что я упертый солдафон, каким меня некоторые считают - Прастен взглянул на деда. - Но наш ритуал ведь придумали не просто так, не для садизма над парнями. Просто мы здесь заставляем их пройти то, что им все равно придется пройти на войне. И закаляем! Если парень окажется слабаком здесь - его беда. Но если слабак проявит себя уже в бою, - если он хоть на миг пожалеет врага, задумается, замешкается, не выполнит мгновенно, без колебаний, приказ - любой приказ командира! - он погубит не только себя. Он еще и многих своих сослуживцев прихватит в могилу. Проверено многократно. Кровью! Я вижу слабака. - Прастен на миг ткнул меня пустым взглядом. - Это хуже чем граната у которой не сработал самоликвидатор. Она все равно рванет, - только не по твоему желанию, а незнамо когда. Пусти таких в наши ряды, - и они разложат все, мы и пикнуть не успеем. И нас сожрут. Я этого не хочу. Поэтому голосую - парня на алтарь - и дело с концом. А ты Глеб - размяк - я это уже давно говорил. Потому и ученик у тебя получился не варягом, а дерьмом-соплежуем.

- Жрец Добромир?

- Перун - основа всему. - Сурово сдвинул брови жрец. - Всему во что мы верим. Наши ритуалы освещены веками. Традиция - это фундамент на котором стоит все здание. Разрушь фундамент, и здание рухнет как карточный домик. А разрушить легко. Сперва усомнился, -умна ли традиция - трещина. Потом посмеялся - смешна и нелепа традиция - еще трещина. Традиции нужно чтить и беречь. Но еще одна вещь рушит традицию не хуже сомнения и глума - формализм. Когда традиция становится пустой скорлупой, а что внутри - сгнило. Если внутри пустота - традиция уже не поможет. Мы несем свою традицию и образ жизни через века. За необъятное количество лет кровь наша данная нам от бога, - разжижела, разбавилась. Те из нас кто обращается к Перуну никогда не слышат четкого ответа, - видения их туманны, слова путаны, смыслы двойственны. Для некоторых из нас обращение к богу кончается безумием. А мальчишка... - говорил чисто, складно, да все по ситуации. Наша традиция гласит, что между первой и второй тропой отрок умирает. От того пройдет ли он испытание зависит - умрет он здесь навсегда, или воскреснет к новой, более взрослой жизни на второй тропе. Поэтому ни отложить ни повременить с решением вопроса о мальчишке мы не можем... В этой ночи все началось, в ней все и определяется. Я, хоть и с сомнением, но голосую за вторую тропу. А потом прошу отдать мальчишку мне. И уж я со своими людьми выясню, что в нем сокрыто, и от Бога ли были его речи.

- Итак, двое за алтарь. Трое за вторую тропу. - Подвел итог Держислав.

Он задумался, задумался глубоко, и через некоторое время сказал.

- Вот вам мое слово. Мы проведем парня на вторую тропу.

- Но!... - Вскинулся Прастен.

- Проведем, - посмотрел на него Держислав. Если он действительно под рукой Бога, - время покажет. А если мы ошиблись, и он не настоящий варяг, - испытания на третью тропу исправят нашу ошибку. - Я все сказал.

Держислав повернулся к деду.

- Мы проведем его, но будет ли он сам этому рад, когда вернётся к остальным?

Дед в ответ молча развел руками.

- Чтож, - тогда проведите его. И дайте ему наше имя.

Все они смотрели на меня. Почему так мокро рукам? Тяпка описался. Ему можно, он щенок. А я... вроде сухой. Только еще щиплет глаза от недавних слез. Я прошел. Но прошел не пройдя. Может быть поэтому у меня не было радости. А может быть потому что слишком меня вымотали прошедшие минуты.

Снова была дорога в лесу освещенная путеводными огнями факелов. И хоть путь был другой, я снова попал в тот самый зал, откуда начал свой сегодняшний путь, только попал в него не с левой двери а с правой. Должно быть уходя в лес мы сделали круг... Это был тот же зал, и не тот. От мертвенного полусвета притушенных ламп не осталось и следа, - теперь они ярко горели, и зал был светел, - будто бы пройдя испытание мы все и правда возродились. Мы все - потому что когда я вошел в зал, там уже были все мальчишки, что ушли в ночь до меня. Только вот они уже были не совсем мальчишки. Ночь наложила на них свой отпечаток, переродила их. У некоторых были тени под глазами, и красные припухшие веки и носы, - следы слез. Но лица их стали жестче, а в глазах была гордость. Они свое прошли. И пройденное испытание сплотило их, они стояли, обнимая друг-друга, поддерживая. А рядом стояли их воспитатели, которые смотрели на них почти как на равных. Кого-то еще тихонько утешали, шептали что-то, но большей части не нужно было слов. Они гордились.

И тут в зал вошел я. Со щенком на руках.

Все стихло.

Они просто смотрели на меня. Все.

Молча.

Мне не было пути к ним. Это я почувствовал сразу. И никогда не будет. Никогда. Я вошел в зал, и сделав пару шагов в бок, прижался к стене. Мне нужна была поддержка, - хотя бы стены. Тямка все еще был у меня на руках, и долгота вечера сделала его тяжелым. Я прошел не пройдя... Взгляды давили на меня, почти ощутимо, физически. И я не опускал глаз, потому что опустить глаза значило признать себя в чем-то виновным, и слабым. А я уже проявил всю слабость какую мог. Я переводил взгляд от одного к другому, встречаясь глаза в глаза. Я видел в этих глазах вопрос, видел презрение, видел гнев. Их было много а я один. И я подумал что будет, если они вдруг все кинутся на меня. Но они не двигались с места, и взгляды били сильнее кулака. Вот я встретился взглядом с Карей, - вспомнил как мы поддержали дург-друга взглядами там, перед поляной. Была между нами искра симпатии. Возможно мы могли бы стать друзьями. Уже не станем... Объяснять было некому и нечего. Я мог только смотреть. Это было тяжело. Наверно в тот момент я тоже стал чуть-чуть взрослым, -другим путем, - не таким как они.

На сцене раздались шаги, и головы повернулись туда, сбросив с меня гнет взглядов. Шестеро - варяжий совет, и еще несколько с ними. Вышли, построились. Вышел вперед жрец Добромир. Обвел взглядом, огладил усы, сказал:

- Молодые воины. Сегодня вы не словом, но делом доказали свою преданность нашей вере, нашей крови, нашей правде. С сегодняшнего дня у любого из нас, и у вас самих, нет никаких сомнений на ваш счет. Вы все - с сегодняшнего дня - наши братья. Так же как вы пожертвовали сегодня собой для всех нас, - все мы готовы жертвовать собой за каждого в вашем строю. Неважно какой путь вы изберете на третьей тропе, - вы теперь члены нашего братства. Пусть вы пока еще не получили всех прав взрослых воинов, - я верю, в свой срок вы их получите. Потому что дух ваш силен, потому что вера ваша крепка. - Жрец ударил своим копьем-посохом в пол.

- Перун!

- Пе-е-е-р-у-н! - Бешено завопили в ответ в зале. - Перуну Слава! Слава!

Жрец снова ударил копьем об пол, поднял руку призвав к тишине.

- Еще одно, - сказал он. - Сегодня у одного из вас не хватило духу доказать свою преданность братству делом. - Он поднял руку и показал на меня, - и меня опять пригвоздило к месту взглядами. Один из вас не смог сделать того, что сделали вы. И все же... Мы провели его со первой на вторую тропу.

Толпа мальчишек недоуменно загомонила, послышались вскрики.

- Молчание! - Снова ударил древком в пол старик-жрец, и стоящие перед ним утихли. - Обстоятельства этого дела темны. Там, на поляне с этим парнем произошло нечто, не вполне подвластное пока нашему уму. Я говорю странно для вас, но объяснения будут сейчас лишними. Ваши воспитатели были там, и они потом расскажут, чему стали свидетелями. Вы не усомнитесь в их словах... Итак, мы - высшеее варяжье главенство шести, провели этого мальчишку на вторую тропу, - потому что... есть воля выше главенства, с которой мы не решились спорить. И эта воля проявила себя странным и таинственным образом. Отныне, по варяжьй правде-закону, - этот мальчишка тоже наш брат, со всеми вытекающими последствиями. Формально он имеет все те же права, что и вы. Однако... Он не принес ту жертву, которую все мы принесли Перуну и нашему Братству. Мы все будем помнить об этом.

Мальчишки снова смотрели на меня. И было видно, - да, - они будут помнить. Есть закон, и есть отношение. Для них я был... вором, который взял то что ему не принадлежит.

Я вдруг нашел деда, - он стоял в углу зала, - видимо я не заметил его из-за пелены тяжелых взглядов других. Он стоял и смотрел на меня спокойно, а потом чуть заметно кивнул мне.

Это была рука друга, протянутая мне и оттого стало чуть легче.

Тямка тихонько тявкнул.

***

Шелестят шины. Летит нам в свете фар навстречу разметка разбитой старой дороги, и остается позади. Занимается рассвет, золотя верхушки деревьев. Я на заднем сиденье. Оттуда я вижу вижу только затылок деда, да перехватываю иногда его внимательный взгляд в зеркале. Мы едем молча.

- Дед... - наконец нарушая я тягостное молчание - я все испортил.

Он некоторое время молчит.

- Знаешь, есть такие поступки, о которых трудно сразу сказать - хороши они или плохи. Это выясняется потом, с течением времени, в зависимости от результата к которым они приведут. В молодости я бы сказал тебе - да, ты оказался слаб. А сейчас...

- Дед! - Я сам не знаю что хочу ему сказать, но только бы он не молчал.

- А сейчас... - негромко повторяет дед, не поворачивая ко мне головы - Ты ведь понял в чем был смысл испытания? Знаешь, как готовят мальчишек? Их ведь не наобум посылают к алтарю. Сперва направляют тех, кто не слишком-то привязался к своим щенкам, и тех на кого воспитатель имеет наибольшее влияние. Главное, чтобы первые сделали что им велят, и процесс пошел. Следующим кто подходит к костру отказаться уже сложнее, - впередиидущие друзья уже принесли жертву. И те кто принес, - стоят у костра, и смотрят на того кто идет к алтарю. Коллектив. Это тебя мальчишек не стали заставлять ждать, потому что ты для них был чужаком, а они приносили жертву перед глазами товарищей.

Воспитатель спрашивает пришедшего, - неужто он слабее друзей? Отказаться сложнее, а согласится проще. Ответственность размывается. И на алтарь льется очередная кровь. Можно сказать, что мальчишки сегодня перешагнули через себя, обрели силу. А можно сказать, по-иному - что они подобно стаду пошли за своим пастухом.

Этих мальчишек, как и всех нас до них, накрепко спаяло то что они сделали. Убить беззащитное животное - невелика доблесть. Но хочешь я открою тебе секрет? Абсолютно не важно каким событием сплачивать людей. Это может быть и подвиг, и мерзость, - неважно. Важна только сила эмоционального переживания. Общего переживания, понимаешь? И когда люди прошли это общее, - они уже никогда не признаются, что совершили что-то низкое. Потому что признать это, значит вывернуть себе душу. Повязанные общим делом, - неважно каким, - люди переплавят свой стыд в гордость. Они будут хвалить друг друга, превозносить друг друга, уважать друг друга. Они вырастят на общем эмоциональном рубце свою дружбу. Настоящую дружбу, без дураков. И - да, - они будут готовы умереть друг за друга, - а это ли не братство?

- И у тебя был свой щенок, дед?

- Я молод был, Мишук. И потом у меня было много собак. Вон, Курбат. Но я уже никогда не привязывался к ним как к тому - первому.

Шуршат шины, бежит дорога.

- Ты спросил - подвел ли ты меня, Мишук? - Вновь заговорил дед, - Нет наверно... Но все что сегодня произошло, могло плохо для нас кончится Мишка. И несмотря на то что старшие признали тебя прошедшим - ты для других никогда не будешь настоящий варяг. И ненавидеть они тебя будет сильно. Ты показал им что есть другой путь, по которому они не смогли пойти. И я не скажу кто из вас прав. Просто это две совсем разные правды, которые разошлись как дороги на развилке.... Они заплатили за то чтоб быть варягами ту цену, на которую ты не пошел. Но ты все равно стал варягом - в их глазах ты получил это право обманом. Ты теперь не их. Теперь - чужак, обманом проникший в стаю. Дорогой ценой ты купил этого щенка, Мишка. И этот щенок вырастет в беспородную дворнягу, проживет свой собачий срок, - лет девять, - если не умрет раньше. Но даже когда он умрет, тебе будут его помнить. Всегда. В варяжее братство ты не войдешь никогда. А теперь скажи мне - оно того стоило?

- Я не смог иначе.

- А сейчас, взглянув холодной головой, - если бы была возможность все переиграть, - как бы ты поступил?

- Так же, дед.

- Добро, волчонок. Мужчина не тот, кто совершает поступки наперекор другим. Мужчина тот, кто готов отвечать за последствия.

Я молчу. Потом заговариваю о другом, что меня тоже волнует.

- Дед, - что случилось со мной на испытании? Что это было?

- Я все расскажу Мишук. Пора тебе знать правду. Но не здесь. Дома.

***

В начале мир-земля была сиротой во тьме. Потому что у населявших землю животных не было разума, дабы владеть ей. Но вот из безмерной черной дали, с серебряных звезд, с девяти высоких небес, на землю упало яйцо. Раскололось скорлупа, и из яйца вышли боги. И увидели боги что мир-земля есть нераспаханная целина, и невозделанный сад. И сказали боги - поистине эта земля достойна быть нашим домом, дадим ей благо.

Одарили боги землю своим трудом. Возделали сады, и возвели города, и открыли недра, и спустились и в морские глубины. Добрела земля будто тучная телка у рачительного хозяина. Мало было богов, но велики были труды. Вот захотели боги создать себе помощников, которые освободят их от многих трудов. Взяли боги искру своего огня и смешали его с земным прахом. Сотворили боги человека по своему образу и подобию. Вышли люди похожими на богов сутью, но не равными по могуществу. Научили боги людей как почитать их, как возделывать землю и как быть хлебоедами. Взялись люди за труд, освободили богов от малых забот, дабы те могли взяться за большие, - и в том было благо.

То был золотой век, когда боги жили среди людей. Не знали тогда люди ни болезней, ни старости. Молодыми и полными сил проживали люди свой долгий век, а когда приходила им пора умереть, смерть приходила к ним как благодатный сон.

Долго длился золотой век. Но вот, подошел он к концу. К Солнцу, и его девяти небесам, и его девяти мирам, из холодной тьмы пришел Странник. Не было у Странника своего неба, и бежал странник как конная колесница, потерявшая своего возничего и свою колею. Имя страннику было Смерть.

Узнали мудрые боги о беде заранее. Собрались боги в главном своем жилище, на горе Меру, на пяти золотых вершинах. Осветили боги собрание свое священной сомой, как велел их обычай, и стали держать совет. Не могли боги отвернуть Странника от земли и девяти хрустальных небес, ибо даже у силы богов есть свой предел.

Вот сказали первые боги: - нет у нас сил отвернуть странника по имени Смерть от наших домов. Ибо даже у нашей силы есть предел. Чего зря горевать? Спасем что можно спасти. Яйцо из которого мы родились, не склеишь. Построим же себе на земле большой небесный ковчег, и взойдем в него, и возьмем с собой наших возлюбленных детей из людей, и возьмем с собой самых прекрасных и полезных животных, каждой твари по паре. И вознесемся в ковчеге, и уснем в нем ледяным сном. И будет для нас в ковчеге каждый год как день. И каждый век как год. И когда отхлынет смертная тень, возвратимся на землю, и откроем двери ковчега, и возделаем снова сады, и вернем себе дом, - и в том будет благо.

Вот сказали другие боги: - не бросает пастырь паствы своей. Если построим себе ковчег и возьмем туда малую часть людей, на что оставим здесь большую? Вот было у нас яйцо, и было у яйца сердце. Раскололи мы яйцо, и разделили сердце его, дабы дать свет и тепло нашим городам на земле. Если теперь вынем сердца из наших городов, - что станет с нашими городами и жителями их? Не будем строить небесный ковчег для малых числом. Лучше зароем наши города в недра земли, и закроем их хрустальными сводами, превратим наши города в убежища-вары, дабы люди наши могли переждать в них смертную тень, когда упадет та на землю. - в том будет благо.

Вот сказали первые боги другим: - Вы глупы, ибо вы как змеи мыслите спрятаться в норы под землей. Но когда придет странник по имен Смерть, то не будет вам спасения ни на земле ни под ней. Вы хотите спасти многих, и погубите всех. Мы же возьмем немногих, но спасем тех немногих, поистине.

Вот сказали другие боги первым: - Глупы вы, ибо как птицы хотите улететь от смерти в небеса. Но и птицам нужно спускаться небес, а когда спуститесь вы, на опустошенную странником землю, то не будет вам на пустой земле ни гнезда ни корма.

И спорили боги. И не было согласных слов в их устах. Разделились боги, и назвали друг-друга Птицами и Змеями. И так разошлись.

Стали тогда Боги-Птицы строить крылатый ковчег. И стали Боги-Змеи строить города под сводами. Но не хватало Птицам Сердец для ковчега, и сказали они: больше сердец, больше ковчег; возьмем сердца для ковчега у городов Змей, это будет во благо.

Вот напали неожиданно Птицы на Змей, и где победили, там взяли сердца городов. Но не везде им был успех, ибо змеи крепко встали за свое, и отстояли города и Сердца. Так началась война богов, и брат пошел на брата. И с тех пор Птицы и Змеи ненавидели друг-друга.

Война была тяжела, и гибли многие от тех и от других. Гибли многие кто держал оружие, и многим больше те, кто не имел его. Но все же не решились ни Птицы ни Змеи применить самое страшное свое оружие раскалывающее землю до недр и сотрясающее небеса, потому что те и другие боролись за Сердца, и убивали ради жизни, во благо.

Вот взяли змеи верх. И теснили они птиц повсюду. И хотели змеи войти в Ковчег, и вернуть себе украденные сердца, и утолить сердце справедливостью. Но собрали птицы кого могли, и подняли свой ковчег, и ушли за девять небес. Посылали на прощание птицы и змеи проклятия друг на друга. Напоследок обещали птицы вернуться, как всегда грозит бегущий с поле боя, умаляя мечтой о будущем горечь поражения в настоящем. Змеи же остались победителями и хозяевами Земли. Но не было в том для них большой радости, ибо скоро хозяином над всем должен был стать странник по имени Смерть, и дни до его прихода были сочтены.

Вот, восстановили и укрепили Боги-Змеи города под куполами, которые смогли. И нарекли они те города Варами. Но из-за украденных сердец было тех городов меньше, чем могло быть, и многие люди не нашли укрытия в них. Затворились Боги-Змеи со своими людьми в своих городах, и укрепились духом.

И пришел к девяти небесам странник по имени Смерть. Он нарушил гармонию небесных сфер, и разбил небеса, и утопил землю водой, и отверз недра, и разбросал горы, и смешал местами восток и запад и полдень с полуночью, и перевернул ход солнца, и украл лучи его и тепло его, и покрыл небеса своей черной пеленой. И пал на землю хлад и мрак.

Вот был город крепкий, Индракард, Вара, что построил славнейший из богов, храбрейший из змей, по имени Индра. И когда утихло биение земли, и умирились и отхлынули воды, стал Индра затворившийся в Варе своей, звать других богов, и слать им весть через небеса. Но смурны были небеса, и не отзывались другие боги. Вот кричал славный Индра криком громким много дней, и не слабел голос его. Призывал он и любимого брата Митру, и других богов, но не было ответа ему. И понял тогда Индра, что не все боги смогли пережить конец прежнего мира, ибо и их силе положен предел.

Отчаялся могучий Индра увидеть вновь братьев своих и сестер своих. Но когда чуть утихли свирепые вихри, - сверкнула в темном небе стальная птица - прилетела в его град легкокрылая Вимана. Села Вимана под сводом, и растворилась, и увидел Индра, что вышел из неё его брат - Вритра.

Возрадовался сердцем Индра, ибо не надеялся он больше увидеть никого из братьев своих, но в пучине отчаяния вдруг обрел радость. Обнял Индра брата, и воспел славу творцу всего сущего за милость его. Рад был и Вритра видеть брата своего, но печально было чело его тяготили плечи его горькие заботы.

Вот сказал Вритра Индре, брату своему: - Горе мне! Мое убежище разрушено сотрясением земной тверди. Сердце убежища угасает. Исчезает тепло с улиц града моего. Гибнут сады, гибнут стада и негде взять пищи сынам моим. Вместе с теплом града стынут и сердца сынов моих. Вчера каждый был другом соседу. А ныне соседи дерутся как звери из-за ветки для костра, и плода для живота. Брат встает на брата. Мертвые лежат непогребенные в вымерзших домах. И не имея другой еды живые уже алчут плоти мертвых. О милостливый Индра, - спаси детей моих! Впусти их под кров своего града!

Долго молчал Индра. А потом нахмурил брови и ответил: Горько мне, брат. Тремя хлебами тысяч не накормить. В лодку на десятерых сотню не посадить. Проси меня Вритра, но мой град уже трещит от моих детей, и от детей других братьев моих, которых впустил я до прихода беды. Если приму и твоих - их не спасу, и мои погибнут. Даже если твои дети дойдут к стенам града моего, ворота останутся закрыты. Я могу принять тебя, и малое число твоих лучших сынов. Но все иные - в руке судьбы.

Сказал Вритра: - Если бы думал я лишь о себе, воспарил бы с иными в небеса, бросив детей моих. Если бы был я плохим пастырем, стал бы не Змеем а Птицей, чьи имена прокляты до последних дней. Тогда того не сделал, что же ты предлагаешь мне то же ныне? Пусти детей моих. Сердце твоего града крепко, краткое время выдержит оно и двойную ношу.

Сказал Индра: - Краткое время быстро пройдет, и что будет вослед за ним? Сердце града от натуги износится. Так не спася твоих приведу погибель своим. Своя рубаха ближе к телу. Спасать нужно для того чтоб спасти. Клянусь именем нашей матери брат. Двери останутся закрыты. Ради блага.

Заплакал тогда Вритра, и безумным голосом сказал: На что я дал жизнь детям своим? Для того ли, чтоб видеть их муки не иметь сил помочь? Голодный делит последнюю лепешку со встречным и не думает о завтрашнем дне. А ты оплачиваешь завтра для своих детей, принося в жертву моих. Индра! никогда ты не был добрейшим из наших братьев. Никогда ты не мог сказать подобно Митре, нашему брату - я друг всем. О если бы его град уцелел и он сейчас был на месте твоем... Но ты всегда был справедлив! Видишь ли справедливость в том, что одни мерзнут, а другие сидят в тепле? Что одни умирают с голоду, а другие сыты? Разве в том справедливость?

Покачал головой Индра: Не вижу в том справедливость, но злую необходимость. Нельзя судить одной мерой время мира и время войны, время изобилия и время нужды. Черное время - черные дела, брат. Двери останутся закрыты.

Долго молчал Вритра, утер слезы, и сказал: Хорошо же, справедливейший из бхага. Ныне говорю тебе. Раз ты не хочешь помочь детям моим, я им сам помогу. Сам найду для них и пищу и кров. И попомни мои слова, - однажды залечит раны земля, и дети твои сами захотят открыть двери града твоего, но не смогут. Потому что во внешнем мире для них не будет ни места, ни радости, ни жизни. А мои дети унаследуют весь новый мир.

Взошел Вритра в свою Виману, и улетел.

А Индра остался, и был мрачен.

Вритра же вернулся в свой умирающий град, и сказал его жителям: Нет нам помощи, и нет надежды. Проклятье на нас. Мир изменился, значит и нам надо изменится вместе с ним. Нет места милосердию и доброте, ибо оно удел сильных. Нет будущего у старости, ибо некому беречь её. Соберите всех женщин, из тех что носят во чревах своих детей, и приведите их ко мне. И сделали оставшиеся жители по слову по слову его. И что творил Вритра с ними - тайна.

На долгие годы Индра и его сыны закрылись в убежище. Снаружи бушевали снега, сравнявшие с землей целые горы, земля лежала окованной льдом, а солнце было скрыто за темной пеленой. Но внутри убежища счастливо жили люди, не ведая ни горя, ни забот. И только Индра был печален и мрачен. Остался он один, и не было похожего на него и равного ему. Звал он братьев своих душой своей, но не слышал чистого биения их душ. То что отвечало ему на зов было лишь как тень после вещи, как отзвук после музыки, как сон после яви - так влияет на богов смерть. Братья и сестры Индры сохранили отзвуки душ в крови выживших потомков, но Индра жаждал общения с живыми, а не с их тенями. Люди града Вары были рады услужить своему господину Индре, но мало что веселило его.

Минули столетья, и земля немного подобрела к людям... Солнце снова открыло свои лучи. Тогда Индра приказал открыть убежище, и его сыновья вышли в забытый внешний мир. Мало-помалу, стали сыновья Индры осваивать землю. Оказалось, что даже за стенами убежища всю суровую зиму смогла сохранится жизнь. Бродили по земле животные, отрастившие толстые шкуры, и бродили по земле дикие люди, мало отличавшиеся от зверей. Они тоже смогли пережить зиму, хоть и жили в крайней нищете. И еще кое-кто бродил по земле. Порождения мрака. Ночные, от кого шарахались звери, те от кого трепетали дикие люди. Потому что те, ночные, равно считали и людей и зверей - своей добычей. А когда те ночные встретили детей Индры, то почли добычей и их, и убивали их жестоко, и пили кровь, и охотились без пощады.

В скором времени никто из сынов Индры не смел выйти из стен убежища-вары без крепкой защиты из стражи варягов. А варяги охотились на ночных порождений мрака, и поймали нескольких из них. И когда посмотрел на пойманных ночных мрачный Индра, то помрачнел еще больше, как грозовая туча, и сказал людям: Верно вы назвали этих тварей порождением мрака. Их родил тот мрак, который взошел в душе моего брата Вритры. Эти создания - его дети. Вот как они пережили зиму. Свершился великий грех.

И Индра вышел из убежища-вары, и повел своих ближних воинов-марутов на охоту. Словно черная туча летели их воинские виманы. Индра летал в порченный город Вритры, и тот город оказался давно заброшен и пуст, и никто не жил в нем кроме старых теней былых дней. Индра же снова упорно искал где живут ночные, и где их тайные лежбища, и где их дом. И охота была тяжела, потому что ночные были осторожны и хитры. Ну хуже всего было, что они были многочисленны.

А еще Индра искал своего брата Вритру. Долго искал, но все же нашел того, в тайном убежище на вершине высокой горы. А когда Индра нашел его, то увидел, что Вритра носит в себе безумие. Увидел Индра, что Вритра оскудел умом, но прирос злобой.

Спросил Индра у брата: Что же ты сделал со своими детьми, Вритра? - Почему они теперь не могут выносить света солнца?

Вритра ответил: А на что им был солнечный свет, если долгие годы небо было серым от пепла огненных гор? Но и теперь, когда вернулось солнце, у моих детей есть их время - ночь.

Снова спросил Индра: На что употребил ты силу своего семени? Почему у одних из твоих детей глаза красные как кровь, и конечностей числом больше четырех? Почему другие обросли щупальцами, будто клубок змей. Почему их слюна разъедает все на что попадет. Почему иные прельстительны видом, но тела их холодны, а губы краснеют только когда они пьют живую кровь моих детей?! Зачем твои дети забивают и диких людей, и моих сыновей как скот?! Так ты мстишь мне за свою боль? Неужели в этом теперь твоя справедливость?!

Засмеялся Вритра, но не было в его смехе веселья, а были лишь издевка и холод: - Не вижу в этом справедливости, а вижу только необходимость. Черное время - черные дела.

И не знал что сказать на то Индра, ибо тяжело, когда тебя бьют твоими же словами. Но подступился еще раз: - Укроти свою ненависть брат. Ибо что будут делать полчища твоих детей, когда они пожрут всех зверей, всех диких людей, и моих сыновей? Ведь сами они, кроме как жрать ничего не умеют. Вспомни, неужели о такой земле мы мечтали?

Засмеялся Вритра: Когда мои дети пожрут без малого почти всех зверей и почти всех твоих детей, заменят они пищу долгим сном. И будут спать до тех пор, пока твои дети снова не расплодятся чтобы стать скотом. И так будет продолжаться раз за разом, в наказание за твои дела, справедливейший из бхага, сильнейший из рудра, брат мой Индра.

Тогда воскликнул Индра: Проклята будь блуждающая планета, что убила тела пятерых моих братьев и освободила их души, а у шестого брата убила душу, оставив жить тело. Ныне я - сирота. Доставай оружие! Будем биться.

И началось великое сражение. Бились в небе Индра с Вритрой, и бились рядом их дети. Разили друг-друга Индра и Вритра молниями и огнем своих смертоносных ваджр. Три дня и три ночи длилось сражение. И маруты били сыновей Вритры с неба как гром, и падали на них сверху со своих виман, как тяжелый град, и пожинали их как добрые жнецы пожинают колосья на страде, и избивали их безо всякой жалости. И Маруты были сильны и отважны, а дети Вритры многочисленны и упорны. И лилась на белые снега кровь, - красная у марутов и черная у порождений тьмы. Но вот дети мрака начали слабеть. И сам Вритра дрогнул, и побежал, и укрылся в горе, в темной глубокой пещере что была ему логовом. Ринулся за ним следом Индра. И дрались два брата в глубине горы, и дрожала та до основания от молний ваджр. А на исходе света дня, вышел из пещеры один Индра, и на руках его была серебристая кровь, что течет только в жилах богов.

И увидели отважные маруты, что их господин победил, и закричали: Слава Индре Величайшему и Могучему! Слава Индре Вритрахану!*

{прим. "Вритрахан" - буквально "победитель Вритры". }*

Отмолвил на то Индра: Истино, слава Индре Адитья, что убил Вритру Адитья, - своего брата. Наша мать Адити, если бы могла это увидеть, - была бы счастлива?..

Вернулся Индра в свой город-Вару. И с тех пор ночные дети Вритры уже не беспокоили жителей его, потому что вселили Индра в них страх, и стали они малы числом, и укрылись в самых темных уголках земли.

Вот сказал однажды Индра детям своим. Перед тем как пришел странник по имени Смерть, часть из рода богов что стали Птицами, улетела с земли за девять хрустальных небес. И возлегли те Птицы в своем ковчеге в ледяной сон. И оставили те Птицы на земле неживых зорких наблюдателей в стальных пирамидах, дабы когда очистится небо, и прорастут из снега горы, и океан сломает лед - послали те наблюдатели весть на ковчег, и вернулся тот на вновь подобревшую землю. Много пирамид смел с лика земли странник по имени смерть. Но иные остались и шлют сигналы. Мог бы я разрушить оставшиеся пирамиды наблюдателей что разбросали боги-Птицы по всем пяти концам земли, и мог бы убить служащих тем пирамидам жрецов, и тогда никогда не вернулись бы ковчег богов-Птиц на землю. Но нет у меня вражды к Птицам, ибо они мои братья, и когда мы воевали, думали что делаем благо.

Один я остался из всех богов-Змей. Долгие годы могут пройти прежде чем подобреет земля, и Птицы вернутся на землю. Жизнь моя длинна, но не бесконечна. Возлягу и я в ледяной сон, дабы время не летело надо мной. А когда вернутся с небес братья мои, разбудите меня, дыбы мог я приветствовать их, и дабы не совершили они над вами чего дурного. А покуда я буду спать, царить над вами вместо себя оставлю лучшего из вас, - чистейшего кровью, славнейшего родом, и честнейшего сердцем - имя ему Йима.

И возлег Индра в ледяной сон. И сделали по слову его. Стал править его людьми человек Йима-царь. И был он правителем добрым и справедливым, и правил мудро и хорошо, и людям в Варе жилось легко под рукой его. Шли годы.

Вот однажды Йима-царь отправился на охоту. Его легкокрылая вимана скользила над снегом, и искал он ценного зверя, а особо - ночных сыновей Вритры, - ибо были те ночные самым опасным зверем, и самой желанной добычей, и встретить их теперь было большой редкостью. И заметил Йима-царь что в снегах у гор бежит ночной зверь, огромный размером и безобразный видом. И преследовал его Йима, и гнал с воздуха. И укрылся тот ночной зверь в предгорной пещере. И вошел Йима-царь в великий азарт, и решил преследовать зверя в глубь горы, хоть его ближние и отговаривали его. И вошел Йима царь недра горы, и бился там со зверем тяжко, подобно тому как сам Индра сражался с черным Вритрой. И одолел Йима черного зверя. А когда пал зверь, и вошел Йима в глубь пещеры, то увидел, что там, на шкурах звериных, сидела дева дивной красоты.

Заволновался сердцем Йима, и спросил деву: О дева, подобная дочери рая, с телом чистым как серебро, со станом стройным как тростниковое перо, с высокой грудью, худощавым телом, тяжкими бедрами, с кудрями завитыми как конец клюшки для игры в мяч, с лицом подобным луне в полнолуние, с овальными щеками, с бровями изогнутыми как тугой лук, с ресницами подобными кинжалам, с очами переменчивыми как небо, со слюной слаще патоки, и с речью нежнее ветерка на заре, ответь мне - кто ты?

Ответила девушка: - Знай же, незнакомец с сердцем льва, что я жила в одном из городов богов, до того как его разрушил странник по имени Смерть. И хоть после этого была тяжкой наша жизнь, я дочь достойных родителей, и я царского рода. И что зверь которого ты победил, был из тех, что напал на наше селение, убил наших мужчин, а остальных угнал как скот, и держал нас в плену и питался нами как пастух стадом. Я осталось последней из живых, и если бы ты не освободил меня и не убил зверя, поистине он пожрал бы меня.

И бросилась дева Йиме-царю на грудь, и омыла её слезами. И взял Йима царь деву в свой город. И повелел найти остатки её селения и похоронить там погибших как должно. Деву же поселил в своем дворце. И когда та отдохнула, и смыла с себя грязь невзгод, и оделась в яркие одежды и цветы, то почувствовал Йима как сердце его еще пуще заволновалось самой сильной любовью, и вскоре сделал ту деву своей женой и царицей, хоть некоторые его советники и были против этого.

Снова шли годы, и Царица родила Йиме красивых сыновей. И Йима по-прежнему правил мудро, и были в Граде-Варе спокойствие и мир.

Вот однажды, сказала Царица Йиме: О свет моих очей, и любовь моей жизни, нет никого выше тебя, кого вознесли бы боги над людьми. Истинно ты - царь-царей. Улыбнулся Йима, по нраву ему были такие слова. Ибо за годы он успел привыкнуть к почету и похвалам. А женщина продолжала: И все же, ныне ты царь-царей, и нет над тобой господ, а когда проснется твой бог, - станешь ты простым управляющим при господине. Вот что печалит мне сердце, любовь моя. Ибо любо мне быть женой самовластного царя. Хорошо бы, чтобы твой бог подольше не просыпался.

Помрачнел Йима, но ответил: Есть вещи руке моей, а есть которые не в моей власти. Господин наш Индра велел пробудить себя, когда вернутся с небес другие боги. Лед отступает, и тает снег, как говорят жрецы, не пройдет и сотни лет, как небесная колесница богов получит сигнал от пирамид на земле, и вернется с небес. Тогда же проснется и Индра. Разве посмею я нарушить волю господина моего? Разве другие люди позволят мне её нарушить?

Сказала Царица: Видишь, любовь моя, люди во всем готовы слушаться тебя, но как только доходит дело до вашего бога, ты не владыка им. Бхага Индра могуч, и все же, пока он спит, беззащитен как младенец...

Ужаснулся тогда Йима: Уж не предлагаешь ли мне?..

Отвечала женщина: Что-ты, любовь моя? Не о том мои мысли. Но думаю я, что мудрый человек всегда найдет возможность обернуть дело к общей пользе. Смотри господин мой. Не ты ли сказал что бхага Индра приказал разбудить себя, когда вернутся улетевшие боги?

Отвечал Индра: Истинно так.

Сказала царица: А если те боги не вернутся? Или хотя бы, если отсрочится их возвращение?

Спросил Йима: Но как сможем сделать такое?

Сказала Царица: Не ты ли сказал, господин мой, что божественный ковчег летает в черной пустоте и ждет, пока с земли ему дадут сигнал? Что утихли вулканы, и черный пепел осел на землю, и лед истаял, и зазеленела трава... А что если великий ковчег не получит тот сигнал? Что если взять пирамиды улетевших богов, и отдать их твоим жрецам, чтобы те научили пирамиды петь нужные нам песни? И пусть пирамиды шлют колеснице весть, что горы все сильнее плюют в небо огнем, и небо черно от пепла, и море кипит, а земля тонет. Пусть великая колесница и дальше висит в черной дали.

Задумался Йима и вопросил: Но ведь для того чтобы захватить те сигнальные пирамиды придется убить их жрецов... И народ их, улетевших богов, хоть и одичавший и живущий в нищете, жмется к пирамидам, ожидая возвращения богов.

Отвечала царица: Полно, муж мой. Истинно такова мужская природа - любое дело вы хотите разрешить силой и убийством. Сперва нужно попробовать жрецов убедить. Ибо хоть и жалкая у них власть по сравнению с твоей, о солнце мое. Но все же, и те жрецы сейчас господа в своих краях, и живут по сравнению с прозябающим вокруг народом как цари. Но если вернутся их бхага то станут они опять простыми управляющими. Ты убедишь их! А тех кого не убедишь... тем хуже для них.

Усомнился Йима: Не знаю, доброе ли дело ты предлагаешь, жена моя.

Сказала Царица: Самое доброе, свет очей моих. Вспомни, не ты ли говорил, что перед отлетом бежавшие боги напали на города братьев твоего Бхаги Индры? Вдруг вернувшись они снова захотят воевать? Не давая им возвращаться ты делаешь хорошо всем! Ты спасаешь свой народ от войны. И ты сохраняешь свою власть, которая идет всем на благо. Что же тут дурного, кроме хорошего?

Вновь усомнился Йима: - Но Индра...

Сказала царица: - А Индра все это время будет видеть сны. Сладкие сны в своей ледяной колыбели. Все те годы, которые ты проведешь на троне, для него пролетят как один краткий миг. Проснувшись будет ли ему за что осудить тебя? Ведь ты ничем не нарушил его приказ, - разбудить, когда вернутся с небес другие боги. А если боги не вернутся, - то не будить, разе не так, мудрость моя? Когда солнце твоей зрелости пойдет к закату, когда ты почувствуешь, что заботится о своем народе станет тебе в тягость, - тогда ты разбудишь бхагу Индру. И он с новыми силами поведет людей к процветанию и благоденствию. И разве это не мудро придумано?

И Йима не нашел в этих словах изъяна.

Потому что изъян уже поселился в его сердце.

И сделал Йима по слову жены своей. Уговорился он со жрецами уцелевших пирамид, и соблазнил их властью. Ибо жрецы, как и все любимцы богов, были награждены сроком жизни большим чем у других людей. И у людей из разрушенных городов, что жили вокруг пирамид в ожидании возвращения богов жизнь была коротка, и коротка память, и многие уже стали считать долгоживущих в пирамидах жрецах, самих бессмертными богами. И жрецам то было любо. Йима соблазнил жрецов властью, как соблазнили его самого. А к тем из жрецов, кто не совратился, Йима послал своих верных марутов, и те жрецы - свое прожили.

И вот Йима со жрецами послали через пирамиды лукавые песни к ковчегу богов летевшему в чёрной пустоте. И те песни зачаровали дух ковчега, и дух уснул, и не помнил больше ни мантр пробуждения вахт, ни проверок времени, а помнил только мантру автокоррекции орбиты в режима минимального энергопотребления и консервации. А чтобы не передумали жрецы, Йима приказал уничтожить неживых вестников в их пирамидах, так чтобы не было у них связи с ковчегом. И боги спали в черной пустоте, и не было им вести чтобы проснуться. И спал Индра, и незачем было его будить.

Так наступил на земле век людей.

И правил Йима, и был рад тому, и возлюбил почести, и переименовал Город-Вару Индры в честь себя - Йимакард. И так шло время, пока однажды не пришел самый черный из всех дней.

Вот, однажды в благословенном убежище людей - Варе, дрогнул и померк свет. И испугались люди, ибо привыкли, что свет в варе меркнет только в урочный час. И обеспокоился Йима, и послал людей, и те узнали, и сказали ему, что Сердце Города питающее Вару теплом и светом разрушено, и стража мертва, и будто бы видели у чертогов Сердца перед этим Царицу. И будто бы видели царицу идущей к чертогам Индры, где лежал тот в своей ледяной усыпальнице. Не знал кому верить Йима, - крикнул он громко на доносчиков, и грозил им страшными карами, но не видел он рядом своей Царицы. И схватил Йима в руки оружие, и собрал тех марутов, что смог в спешке найти, и поспешил к чертогу спящего Индры. Когда же вошел в чертог, то увидел что стража у входа мертва, и слуги чертога мертвы. И спешил Йима к усыпальнице господина своего. А когда вошел в неё, то увидел что у ледяной усыпальнице стоит его Царица.

Вопросил Йима, - о Царица моя, и жена моя, что делаешь здесь?

Засмеялась тогда Царица, и был её смех не тем что привык слышать Йима, и глаза её были не такими, в которые он привык смотреть.

И сказала Царица: - О муж мой и господин мой, не случалось ни тебе, ни людям твоим голодать. И не случалось вам замерзать. Но теперь, вы узнаете все муки зимы самой полной мерой, ибо я умертвила Сердце вашего города, и скоро его окует вечный мороз.

Спросил Йима: - Зачем совершила?

Ответила царица: - Не лгала я тебе, когда сказала, что некогда жила в городе богов. Это истина, равно как и то, что господина моего звали Вритра. Твой Бхага Индра закрыл дверь своего града перед моим господином и народом его. А потом господин твой Индра убил господина моего. А вы, - его верные псы, убивали моих братьев и сестер, и пятнали снег нашей кровью, и охотились на нас, и в том была ваша радость. И вот, ты сам впустил беду в свой дом, ибо ты царь-Йима, поистине самый глупый среди людей. И ныне месть моя сладка.

Сказал Йима: - Вижу, что ты предала меня.

И вытащил Йима свой меч, и подступил с ним к Царице. Но не было в ней страха, и смеялась царица смехом холодным как вечный лед, и сказала такие слова:

Знай же, Йима, ничтожнейший из царей, что когда я убила Сердце града твоего, то могла бы бежать, и быть живой, и наслаждаться своей местью, но она была бы не полной. Вот почему я не показала тебе своих пяток, и вот почему ты нашел меня здесь, у усыпальницы господина твоего. Знай же, что был у меня черный яд. И я влила этот яд в усыпальницу господина твоего, и пропела заклинания свои. И я с помощью хрустальной усыпальницы разбудила твоего господина ровно настолько, чтобы яд проник в его жилы, и въелся в кости, и проник в сердце, и скопился в печени, а потом снова погрузила его в сон. И яд мой создан господином моим Вритрой, еще когда он был жив. И яд этот таков, что даже богам не избежать его. И теперь знай - о глупейший и ничтожнейший из царей, что я не только погубила твой град, но и отравила твоего господина. И в тот самый момент, когда твой господин Индра проснется - он умрет страшной и мучительной смертью. И теперь месть моя полна и сладка как дикий лесной мед, и я могу умереть спокойно, видя свою победу в твоем бледном лице. Потому, муж мой Йима, опусти на меня свой меч, а потом иди к нашим детям. Ибо моя кровь течет в их жилах и смешивается там с твоей кровью, при каждом ударе их сердец. А потом подумай, не будет ли лучше тебе вложить свой меч в ножны своего сердца, потому что люди твои, что стоят позади тебя, смотрят на тебя так, будто из плеч у тебя выросли ядовитые змеи. О, поистине, моя месть сладка!

И Царица смеялась, даже когда Йима занес на ней меч. А когда Йима опустил меч, и Царица упала, то увидел он, что кровь её черна как ночь. И повернулся Йима к людям своим, и те смотрели на него, и не было у них для него слов, потому что отныне он был проклят для людей. И с тех пор Йима утратил фарр - царскую благодать, и перестал быть царем, и был изгнан, и никто не знает где кончил он свои дни.

Вара же начала вымерзать. Перестал гореть на улицах рукотворный свет, и охладели покрываясь инеем стены её, и нечем было питать легкокрылые виманы и другие чудеса богов. А льды и снег вокруг Вары были все еще сильны. И никто не осмелился разбудить Индру, - господина своего.

И собрались люди Вары Индры, и сказали: Если останемся здесь, никто из нас не дождется тепла. Нужно уходить туда, где льды уже отступили и обнажили землю. И выбрали люди нового царя, и стали готовится к великому Исходу.

Но перед тем, как люди покинули свой умирающий дом, самые верные ближние Маруты Индры, взяли виману что еще могла летать, и поместили в неё усыпальницу господина своего, и увезли её из града, и скрыли от глаз в месте, где никто не потревожил бы господина их. И никто с тех пор не знал где находится усыпальница Индры.

А люди города собрали пожитки свои. И вышли в путь трудный, дабы изведать и холод и голод, и напасти, и тяготы пути, потому что когда лишились они бога своего и защитника своего, такова теперь была их чаша.

***

Я закрыл старую книгу, и задумался... "Что бы ни делали боги, это никогда не бывает плохо". Так когда-то сказал древний грек по имени Софокл. Странно что он пришел к такой мысли, если вспомнить греческую мифологию... И вот у меня в руках еще одна история богов. Распри, невозможность договорится, постыдные дела - даже не для себя, а все во имя общего блага, естественно. Что бы ни делали боги, это никогда не бывает плохо... Люди научились тому же. Кто сможет отрицать, что боги создали людей по своему образу и подобию? А Йима... Что он должен был почувствовать, поняв что сам впустил зло в свой город? Он сам убил свою жену. А дети? Его сыновья? С наполовину черной кровью, но все-таки, - его сыновья. Что с ними стало? Что он с ними сделал? Поднялась ли рука? В книге на это не было сказано про это, но...

Долго сидел я, глядя на уютную лампу под стеклянным голубым абажуром. А передо мной вставали тени прошлого, оживленные старыми словами из книги. Опускались на землю гремящие корабли, прибывшие из бесконечной черной бездны. Выходили из них гордые покорители небес в блестящих одеждах. Строились города. И все были братья, - пока не пришла беда. Тогда братья достали оружие.

Я взял книгу, поднялся со стула и пошел в комнату к деду.

- Прочитал? - Спросил меня дед, когда я постучав, вошел к нему.

- Ага. Дед? То что здесь написано, правда?

- То, что мы считаем правдой, я бы так сказал... Это же книга, не свиток даже. Перепись с переписи... Но я верю, что канва событий здесь описана правильно. Был Индра, или как мы говорим Перун. Была катастрофа планетарного масштаба, война, бегство части богов, предательство, и великий исход из умирающего города.

- А что было потом?

- От "потом" до сегодняшнего дня долгий срок, Мишка. Очень долгий. Столетия скитаний по опустошенной земле, деградация знаний, утрачивание технологий. Но все это время варяги охраняли выходцев из Вариндры, - города нашего Всеотца. Шло время, и число выходцев из города росло, они образовывали разные племена, союзы, народы. Часть из них уходила далеко и забывала самые свои корни. У разных племен появлялись разные правители, и разные группы варягов служили тем, кого считали имеющими больше прав на власть. Иногда варягам приходилось сражаться между собой. И все же они не забывали своей общности, даже служа разным князьям. Шло время, сам понятие каст размывалось, и варяги постепенно превращалась в отдельный род. Где-то наш род пресекся, слился и растворился среди буйной жизни молодых народов...

- Постепенно князей становилось все больше, и чтобы само существование варягов не прекратилось от их мелких свар, варяги основали свою землю, где могли растить себе смену в соответствии с традициями. Но подросшие варяги снова и снова уходили на службу к русским князьям, - так было завещано. Варяги служили исправно, воевали умело, а если надо - умирали честно. Но был у них с точки зрения правителей один недостаток: - собственный древний кодекс чести, который они никогда не нарушали, даже по приказу князя. А очень немногим правителям нужны слуги, имеющие честь. Гораздо удобнее слуги, которые исполняют любой приказ, безо всяких рассуждений и неудобных вопросов. Шла централизация власти, и у этой власти было все больше личных воинов, и все меньше среди них было варягов. Наконец, наступил момент конфликта, когда варягам пришлось скрыться чтобы не исчезнуть. Исчезла с карт варяжья земля, и гордая каста стала тайным братством. Варяги все еще служили там, где русской земле грозила беда, но теперь они уже не хвалились открыто своим родом.

Сейчас, после последней опустошительной войны, когда земля стала больше, - потому что на ней стало меньше людей, - Когда рассыпались старые территории, и корпорации подменили собой ослабевшие государства... Сейчас кое-кто в руководстве варягов решил, что пора нам снова выйти на свет, и создать свое государство. Что-то вроде тех орденов воинствующих рыцарей-монахов, которые существовали в средневековье. Свои территории, свои ресурсы, свой устав. В этом есть и хорошие и плохие моменты. Объявив себя миру сразу увеличиваешь количество врагов. Впрочем, с тех древних времен кроме варягов в мире сохранились и другие силы, которые никогда о нас не забывали. Но не о них сейчас речь... Пора тебе Мишка узнать почему я тебя выбрал. Тайн осталось немного.

Хоть Перун-Всеотец и лежит в своей потерянной усыпальнице, мы - его варяжьи пращуры все же не утратили полностью связи с ним. Древние боги были существами огромной психической силы. С каждым из своих потомков, они могли устанавливать связь вне зависимости от расстояний. И даже от умерших богов в душах их земных детей мог оставаться смутный отзвук, подобный тени. Перун же наш, не мертв. Опутанный вечным ледяным сном застыл он на границе между жизнью и смертью. Хоть он и скован тысячи лет в своей ледяной усыпальнице, дух его всегда пытался вырваться из западни и добраться до нас своих внуков. Тот из варягов, что обладает талантом и научается слышать голос нашего Всеотца, - воистину становится великим ведуном, или великим воином. В бою он двигается быстрее других, слышит чутче, видит зорче, и способен померится силой с несколькими противниками. Он более крепок на рану, а сами раны заживают быстрее. Велика благодать всеотца!

Но каждому варягу этот талант отмерен разной мерой. Кровь есть проводник. Кровь - есть связь. А ключ к нему - сома.

- Тот самый напиток, что ты заставляешь меня пить? - Спросил я.

- Да. То чем я тебя пою с детства... За прошедшую тьму лет наша кровь ослабела и смешалась. Немногие теперь способны чисто принять дары Отца. Многие варяги вообще не слышат гласа Перуна. Тех кто способен к этому, забирает к себе главный Волхв, и делает из них жрецов. Но даже они слышат голос Перуна нечетко, их мозг искажает восприятие. Вместо вопросов и ответов к ним приходят неявные видения, символы, образы. И наши жрецы трактуют эти образы через призму своего разума, воспитания, желаний... Мы можем только догадываться, насколько испорчен этот "телефон"... Есть среди варягов и иные, - те кто способны почувствовать боль и гнев нашего Отца, окованного тысячелетним ледяным пленом. Когда эти варяги слышат боль Отца, они теряют свой разум. В битве они быстры, сильны и неуязвимы, но они не могут обуздать свой гнев и скорее похожи на диких зверей, чем на воинов. Ты помнишь какими словами начинается "Иллиада" Гомера?

- Гнев Ахиллеса воспой, Пелеева сына... - Припомнил я. - Первое слово в греческом оригинале "менен" - гнев, так его переводят - но на самом деле перевод не точный. В русском нет подобного слова. Это скорее священное безумие...

- Божественное затмение, в котором герой не разбирает ни своих ни чужих, - Подхватил дед, - да... Ахилл ведь и не разбирал... Эллины тоже наши дальние родственники. Мы от одного корня, там, в глубине ушедших веков.

- Берсерки, - сказал я.

- Ага, и это тоже... Люди земель Северного Пути. Берсерки, "медвежешкурые", оборотни одержимые "одр" - священным бешенством, которое дарует им Один, предводитель мертвой дружины "айна харья", людей поединков. На севере всегда хорошо слышали гнев Отца, может быть оттого что сами живут среди льдов...

Когда тебя привезли ко мне, я дал тебе сому в тот же день. Мне нужно было знать, есть ли в тебе варяжья кровь. Ты оказался сильнее меня. Сильнее всех варягов кого я видел. Самый чистый и ясный сигнал. Странно, если учесть что твой отец взял женку не нашей варяжьей крови. Но может быть именно в её генах нашлось что-то, что усилило твои способности... Это как будто долгие годы пытаться поймать на радио волну среди шумов эфира, слышать только обрывки, и вдруг попасть на ясный и чистый сигнал. Через тебя я общался с... с нашим Отцом. И он отвечал мне. Такого я и представить не мог.

- А там? В лесу на испытании?

- И там был он. Он простер над тобой длань, и говорил через тебя с нами, напрямую. Безо всякой сомы. Ты сам пробился к нему в стрессе. Пусть недолго, но он говорил с нами, связно. Безо всякой путаницы и неопределенности. Это так, будто вдруг ожили древние легенды...

- Бог во мне. - Я непроизвольно провел рукой по своей груди. - Так странно... - Я посмотрел на деда. - О чем ты спрашиваешь меня... - я поправился - его, когда я сплю?

- Я не так чист кровью как ты, но все же сильнее многих. Я не могу общаться с Перуном напрямую, как ты. Но когда он просыпается во мне, я чувствую его гнев. И отчаяние. И усталость. Тысячи лет он лежит в своей ледяной хрустальной тюрьме. Скованный, все понимающий, ничего не могущий, - по крайней мере для себя. А мы, - его дети, чем заняты мы? Мы молимся его кумирам, мы как можем пользуемся его силой. И ничего не делаем, чтобы ему помочь. Чем он стал для нас? Объединяющим символом? Инструментом для получения преимущества? Но он - не символ, не инструмент. Он живой. Он лежит там, не забытый нами, но брошенный. Наш Отец... Я хочу найти его Мишка. Найти, - и освободить. Это мой долг, моя вера.

- Но дед. Там, в книге. - Я показал на стол, где лежала книга. - Там ведь сказано что Перун отравлен. Если это правда... Если найти его и открыть саркофаг, - то... Он ведь проснется только чтобы умереть.

- Никто не знает что точно произошло тогда там, - в нашем забытом городе. - Покачал головой дед. - Допустим, что царицу действительно поймали над усыпальницей Перуна, и она бросила в Йиме-царю свои слова, что отравила Перуна. Но было ли они правдой? Знала ли она устройство саркофага? Успела ли ввести в его систему яд? Или когда её застукали, она просто сделала хорошую мину при плохой игре? Что мы знаем об этом?

- Ты думаешь, она могла соврать?

- Назови хоть одну причину, по которой она не могла соврать? Но дело даже не в этом. Понимаешь, Мишук... Я старый солдат. Именно в старом смысле этого слова. Ты помнишь что солдат происходит от названия итальянской монеты - "сольдо".

- Если глубже в историю, от римского "солид", - кивнул я.

- Именно. "Солид" на латыни значит "твердый". Сколько уж лет нет империи и её монет, а до сих пор говорят - "платить в твердой валюте"... Изначально солдат - тот кто служит за солиды. То есть просто наемник. Когда размылись касты, и мы перестали служить князьям за древнюю честь, нас стали нанимать по контракту. Когда царь подмял под себя князей, и в нас отпала нужда на родине, часть наших стала служить по всему миру. Так длилось долгие годы. Я тоже был наемником, и не особо горжусь этим. Устал убивать...

Дед помолчал.

- Но я никогда не забывал, что я воин! Никогда не забывал наш древний кодекс чести. А в нем четко сказано, - когда кончится битва, у каждого воина есть долг. Последняя услуга. Не важно если чужому если он дрался достойно, а уж тем более - своему. Смертельно раненных не оставляют на поле боя. Грех, делать вид, что не слышишь, как тебя просят о помощи, пусть даже - последней. Перун наш отец - воин. Я сделаю для него что должно. Даже если все другие варяги забыли свой долг. Найду его освобожу. Тем или иным способом. Понял ли?

Я подумал, и кивнул.

- Ты уже знаешь где искать?

- Еще не совсем... Не совсем...

- Как же так? Столько лет! Говоришь Перун тебе отвечает...

- Не все так просто. Думаешь, я первый кто искал усыпальницу отца? Были и до меня умельцы. Правда большая часть в старые времена. И они не могли найти.

- Почему?

- А, вот в этом гвоздь вопроса. - Дед щелкнул пальцами. - До того как ты появился, я тоже не мог понять. Разные источники указывали, что усыпальница Перуна расположена в разных концах света. Все древние записи противоречили друг-другу, ничего не сходилось. И оказалось, что все они говорят правду.

- Как это? - Удивленно спросил я.

- Когда случилась описанная в мифах катастрофа, часть богов построила ковчег и улетела, а часть зарылась в бункеры, в надежде переждать. Но до этого, уже зная о приближении звездного Странника, они искали и иные пути к спасению. Перун работал над каким-то своим способом. Он хотел свернуть часть пространства и вытолкнуть его на время из привычного нам мира на время катаклизма. А потом вернуть обратно. Если бы это ему удалось, - не нужно было бы драться за ресурсы, и выжить смогло бы гораздо больше людей. Он использовал небольшую навигационную станцию как базу, и смог выбросить её из нашего измерения. Но станция была слишком мала, чтобы укрыть больше людей, надо было построить оборудование, и сделать то же самое в более крупном объеме. Он не успел развернуть оборудование для более масштабной свертки, -странник приближался слишком быстро, а среди богов началась свара. Наверно он мог бы сам укрыться в той станции. Но настоящий командир не бросает вверенных ему солдат. А отец не бросает детей. Он укрылся с ними в Городе-Варе, хоть и не знал, сможет ли тот пережить катастрофу. Многие из его братьев со своими городами её не пережили. А станция так и осталась невостребованной. Пока все не рухнуло. Пока не умер город, пока Перуна не отравили. Тогда ближайшие его маруты, - крылатые десантники, взяли его тело поместили на станцию, и выбросили её из нашего мира. Она так и дрейфует там, где-то в странных пространствах, все эти бесконечные годы. Но раз в несколько десятков лет и на короткое время она вновь появляется в нашем мире. Гравитационные маяки выводят её в разные точки нашей планеты, - так когда-то запрограммировал её сам Перун, на случай если планета в той точке где станция "нырнула", из-за катастрофы настолько поменяет свой облик, что вернуться будет нельзя. Это что-то вроде нескольких черных ходов, только не они ведут к дому, а дом сам выходит к этим ходам время от времени. Бесконечный дрейф...

- И что? Ты определил эти самые точки?

- Вот в этом-то вся сложность. - развел руки дед - Он отвечает мне через тебя... Но как нам с ним найти точные термины для общения? Его система координат не говорит мне ни о чем. Прошли десятки тысяч лет, солнце в небе изменило свой путь, сместились и сменили форму созвездия, почти ни одно место в небе и на земле не сохранило своих прежних названий. Истаяли ледники, увяли плодородные земли, появились пустыни, океаны обмелели в одних местах, а в других берега ушли на дно, реки сменили русла и потекли новыми путями... Он говорит мне, он отвечает из совсем другого мира, - древнего навсегда ушедшего мира, - а я пытаюсь понять систему времени и места, и наложить это на наш изменившийся мир

Представь, что ты пришел в гости, и хозяин попросил тебя... ну скажем принести чашку из другой комнаты. Он сказал тебе, что чашка стоит в серванте, справа от стола. Только вот сам хозяин так давно не бывал в той комнате, что там уже нет ни стола, ни сервиза, и даже сама комната стала другой формы, потому что кто-то снес перегородку с соседней... Если упрощенно, то как-то так. А кроме того, не забывай, что сам Перун спит. Своей могучей душой он на короткое время пробивает марево искусственного сна, но все же, для него все до чего он дотягивается душой, - сон. Бесконечный затянувшийся кошмар, в котором он потерялся. Когда мы спим по ночам, Мишка, ты ведь тоже бывает, ведем себя во сне разумно, в пределах логики. Иногда даже бывает, мы понимаем что видим сон. Но чаще ведь сны бывают странными и изменчивыми. И мы принимаем все что происходит с нами во сне за чистую монету, и все происходящее кажется нам нормальным. И сами мы попадаем под власть хаоса сна, - мы мгновенно перемещаемся из одного места в другое, люди рядом с нами появляются и исчезают, или превращаются из одних в других, наши цели и задачи во сне меняются прямо на ходу. И мы не видим в этом ничего странного, - пока не проснемся и не подумаем, - боже какая дичь мне сегодня снилась. Я разговариваю со спящим богом. И пытаюсь поймать моменты, когда ему не снится дичь. Через тебя это проще, потому что ты сам не вносишь искажения. А представляешь что получалось у моих предшественников? - дед хохотнул. - Люди смутно и искаженно принимающие сигнал от разума видящего сны... Неудивительно что они все облажались. Кроме того, я не могу слишком часто давать тебе сому, - чтобы не повредить твоему здоровью. И вот я долгие годы получаю крохи информации, ищу систему, сижу над астрономическими программами, которые могут виртуально построить звезды так как они стояли в небе тысячи лет назад. Шумерские созвездия. Гу.анна, Маш.таб.ба, Дуб, Ур.гула, Аб,син, Зи.ба.ан.на, Гир.таб, Па.бил, Сухур.маш, Гу, Сим.мах, Ку.мал... Ищу ориентиры среди исчезнувших рек, и возникших пустынь... Но я уже близок, Мишка! Понимаешь? Я нащупал, и я чувствую, что я уже близко! Ты уже почти взрослый. Раньше ты помогал мне как ребенок, не по своей воле. И рассказать я тебе все не мог, - тропы у тебя нужной еще не было. А сейчас я спрашиваю тебя, как взрослого - поможешь мне? Поможешь мне найти нашего Всеотца?

- Я помогу тебе дед. - пообещал я. - Скажи мне только... Когда ты меня взял к себе... Это было только из-за того, что я мог говорить с Перуном?

Дед опустил голову.

- Стыдно мне было бы тебе сейчас врать, Мишка... Да, - только из-за этого. Но... Нельзя растить кого-то и не отдать ему часть души. И когда я пестовал тебя, а вчера защищал тебя перед советом, это было не только потому что я видел в тебе проводника к цели. Я врос в тебя малец. Душа ведь тоже может врастать. Как дерево корнями, если только есть для корней добрая земля, а не сплошной камень...

- Я это... я деда тоже в тебя, того... врос.

- Добро, внук. А теперь давай-ка ко сну. Завтра будет новый день, надо быть к нему готовым.

И я пошел спать. Я конечно не мог не знать тогда, что деду чтобы завершить свое "уже скоро" потребуется еще несколько лет. Но я уже тогда твердо понял - он сделает это.

***

Мне почти семнадцать...

В этом возрасте у нас, - у варягов, наступает совершеннолетие. Точнее сказать, - может наступить. У нас совершеннолетие не наступает само-собой по наступлении какого-либо возраста. Его - совершеннолетие, - надо доказать. Только после этого для тебя наступает возраст третьей тропы, по которой варяги идут до самой смерти. Не сможешь пройти испытание, - не становишься взрослым, остаешься в детинах. Будешь пробовать на следующий год. Не получится на следующий... Короче можно проваливаться хоть сто лет подряд. И будешь ты тогда великовозрастным, с седой бородищей, но все равно - ребятенком. Любой прошедший испытание семнадцатилетний юнец имеет право такого столетнего ребенка-старика за бороду оттаскать; как старший. Такова варяжья правда. Я ясное дело, планирую не затягивать процесс, и стать взрослым прямо сейчас, в семнадцать лет. Но для этого я должен не облажаться, и пройти испытание.

Вот на этом испытании я прямо сейчас и нахожусь.

Машину трясет на ухабах. Старый армейский Урал. Я в крытом брезентом кузове. Кукую на скамейке, вместе с группой таких же претендентов. Сидим довольно свободно, нас двадцать шесть человек, я посчитал. В большинстве - мои погодки. Все ладные, крепкие парни. Эти ладные парни, шепчутся и недобро посматривают на меня. С частью из них я несколько лет назад переходил с первой тропы на вторую. И они помнят, как я перешел. Я для них конь не в своей упряжке. Человек в кафтане с чужого плеча. Чужак.

Они смотрят на меня и тихонько шепчутся друг с другом. Говорили бы вслух, но у борта сидит старший варяг с манерами бультерьера, который сразу пресек весь лишний треп. Поэтому они смотрят. А я смотрю в ответ.

Говорят, что жизнь - борьба. Неправильное слово. Борьба это нечто по правилам. А жизнь - это драка. Сильный-слабый. Драка это не только когда машут кулаками. До кулаков обычно бывает драка и на взглядах. Если ты проиграешь драку на взглядах, шанс что противостояние перейдет с психического на физический уровень, резко увеличивается. Как говаривал Остап Бендер, - будут бить, возможно даже ногами... Поэтому я спокойно и прямо встречаю взгляды моих дорогих родичей. Теплый дружеский варяжский коллектив. Это приятное чувство локтя, - который вот-вот ударит тебе под дых. Один за всех, и все за одного - против меня. Напротив, двумя человеками левее сидит Крислав, - мой несостоявшийся дружок. Эк его разнесло в плечах. Шея как у бычка. Он тоже буравит меня надменными взглядами. И мне вдруг становится смешно. Эх хлопцы, хлопцы... До чего же удобно когда есть кого общепринято ненавидеть и презирать. Тогда и в себе копаться меньше приходится, - ты как бы лучше уже по умолчанию. Наверно что-то из моего мимолетного веселья проскальзывает на физиономии, потому что Крислав востреет скулами и суживает глаза. Ага, мало того, что я проник сюда обманом, так еще и издеваюсь над ним, собака! Объяснять глупо. Похоже при случае меня будут бить еще и за дерзкий вид. Ну, поглядим, поглядим. Если дойдет, я вам тоже чего-нибудь навешаю на память. Надеюсь, хотя бы сегодня у моих погодков будут дела поважнее...

Машина останавливается. Все начинают вертеть головами, и смотрят в единственное место, где что-то, - через проход тента, назад. Кроме дороги, поля слева, и бесконечной полосы позднего осеннего леса справа, мало что видно. Старший варяг в ладно пригнанной серой форме, поглядел за борт, и вдруг ухватившись за борт - чисто гимнаст с брусьев, - сиганул из кузова легким движением. Снаружи за бортом послышался легкий звук его приземления. Красавчик. Нас тоже заставят так скакать?

- Открывай борт, и вылазь, - хрипловато гудит снизу старший.

Ближние к выходу парни откидывают держатели и створка борта падает вниз. Мы начинаем выгружаться. Некоторые скачут вниз. Я не выпендриваюсь , и спускаюсь держась за борт, еще неизвестно чего сейчас понадобится делать; чего зря напрягаться?

- Стройся, - командует старший, и отмахивает рукой линию вдоль по дороге. Мы выстраиваемся в неровную линию не по росту. Я оглядываюсь. Разбитая дорога. Слева уныло-осеннее поле. Справа лес. В местности ничего примечательного. Мы просто встали посреди пути. Но перед нашей машиной в десятке метров стоит еще парочка грузовиков. Современных, с бронированными кузовами. Рядом с ними переминаются дядьки в сером. Не чета нам, взрослые варяги с каким-то странным оружием.

Нас ждали.

- Так, щенки, - гудит наш старший встав перед строем. - Слушайте задачу. Вы должны углубиться в лес. Двигаться будете на северо-восток. Лес здесь хороший, не коварный, даже дебил сообразит где северо-восток, - если до этого он не ковырял пальцем в носу, а учился ориентироваться на местности. Ваша задача - двигаться в указанном направлении до реки. Расстояние до неё вам неизвестно, это сюрприз. Может она в километре, а может в двадцати... Но пропустить её трудно, если только вы не начнете блукатить кругами. Причем на данном участке река делает крутой поворот, и охватывает лес острым углом. То есть если вы не потеряете направления, и выйдете к реке, она сама вам подскажет направление движения зауживая лес конусом. Вам нужно будет выйти как раз в острый угол, - место крутого поворота реки, и переправится на тот берег вплавь. Если сделаете это, - считайте закончили испытание.

Я мельком посмотрел на камрадов в строю, пока все звучало нетрудно. Однако старший кажется не закончил.

- Что бы вам не было скучно, мы пустили по лесу жменьку патрулей. Ладно, довольно много патрулей. Не бойтесь, они не будут сидеть в замаскированных засадах, и вам не придется ползти в лесу на брюхе в режиме максимально осторожного перемещения. Это вы уже проходили, и сегодняшний тест не о том. Патрули будут частыми, но работать будут в режиме прочесывании леса по фиксированным маршрутам, - имитация формализованного несения службы противником давно не получавшего люлей от диверсантов. Тем не менее если вы попадетесь им на глаза, они постараются вас взять, или пометить вашу задницу пейнтбольным маркером с несмываемой краской. С кем это случится, тот испытание провалил..

Я глянул на группу варягов у машин впереди на дороге, - так вот что у них в руках за непонятные штуки, - пейнтбольные маркеры. - сложнее, но все равно, как-то, я представлял финальный тест иначе.

- Выпускать вас будем в лес всей толпой. - Продолжал старший варяг - Сами решайте, что эффективнее - валится через лес стадом, просачиваться мелкими группами, или красться в индивидуальном порядке... Собственно, осталась последняя мелочь, и уже почти можете приступать - снимайте одежду.

О-ппа... Я застыл. Не только я. У всех в нашем славном ряду возникла композиционная пауза. Осень. Поздняя. Еще не ледок, но близко, очень близко. Ветер обдувавший лицо вдруг стал очень холодным.

- Мля... - шепнул кто-то справа от меня.

- Я ж тебе говорил... - бесплотно прошелестел кто-то слева.

Кто это тут такой провидец? Не иначе уже в прошлом году здесь бывал, провальщик.

- Чего застыли? - вывел нас из задумчивости старший. - Вы слышали приказ. Одежду на землю. Увязать, куртки использовать как тюки. Часы, браслеты и прочее - туда же. Я хочу видеть вас в том виде, как мамка родила. Шевелитесь, лопухи. Время пошло.

Мы зашевелились. Я расшнуровал ботинки, расстегнул куртку, положил её на землю, стянул свитер, майку. Вокруг разоблачались остальные. Мелькало нательное влагоотводящее белье разных уровней и флисовки. Щас они будут влагоотводить в тюках, а владельцы... Выскочил из ботинок, снял брюки, носки. Остались трусы, мой последний оплот. Я маленько замешкался. Не я один впрочем.

- Трусы тоже долой. Вы чего в трусах родились? - Тут же развеял сомнения старший.

Ну вот и трусы. Я почувствовал что, скукоживаюсь. Права была Русанка, в памятном давнем разговоре - надо было своими руками вовремя открутить кран; не мучался бы, а так все равно пропадет ни за что... Тело покрылось крупными мурашками. Холодная земля жадно утягивала тепло из ступней. Я закатал полы куртки, и увязал рукава в узел. Другие тоже поспевали.